ВЪ МАРЕММ
ВЪ МАРЕММ
Очерки изъ романа Уйда.
I.
II.
В Маремме, Уйда, Год: 1882
Время на прочтение: 70 минут(ы)
Въ Гроссето большое оживленіе. День торговый, когда со всхъ окрестныхъ холмовъ стекается туда рабочій людъ для пріисканія занятій. Октябрь на двор. Воздухъ посвжлъ, лихорадки исчезли и съ наступленіемъ осени жизнь въ Маремм проснулась. Населеніе Мареммы истощено лихорадками, но Лукка и Пистойя снабжаютъ ее крпкими и здоровыми работниками. Мстныя двушки отдаютъ предпочтеніе сосдямъ. Послдніе не могутъ служить примромъ врности и часто покинутая, въ своей псн, жалуется на измну друга. Сегодня въ Гроссето произошло большое смятеніе. Ночью карабинеры привезли въ городъ только-что схваченнаго атамана разбойничьей шайки въ горахъ Санта-Фіора, Сатурнино Мастарну.
Симпатіи народа вс на его сторон. Онъ не обиралъ бдняка, былъ набоженъ, убивалъ только богатыхъ да иностранцевъ. Разсказы о немъ сокращали длинные зимніе вечера. ‘Это нашъ Мастарна’, говорилъ съ участіемъ къ его судьб простолюдинъ. Для Мареммы Мастарна былъ героемъ. Мстныя власти смотрли за него сквозь пальцы, зная, что поимка его произведетъ дурное впечатлніе на народъ. Только убійство важнаго иностранца вынудило правительство схватить разбойника.
Глаза всхъ устремлены на тюрьму. Вотъ показался Мастарна. Руки его связаны и самъ онъ крпко привязанъ къ сдлу. Онъ мрачно поводитъ своими громадными черными глазами, у него данные, вьющіеся на концахъ, волосы, черты лица правильны и красивы, полныя губы ярко-краснаго цвта, лобъ низкій, широкія плечи и грудь. Одтъ онъ въ куртку изъ козьей шкуры, штаны изъ невыдланной кожи, поясъ ярко-краснаго цвта, шляпа съ широкими полями и золотымъ шнуромъ, придерживающемъ образокъ Мадонны.
Если бы въ эту минуту нашелся смльчакъ, Мастарна былъ бы освобожденъ, но итальянецъ много болтаетъ а на дло ршается не скоро.
Изъ толпы вышла старуха съ блыми какъ снгъ волосами и голубыми глазами, ея наружность и произношеніе рзко отличались отъ остальныхъ. Когда-то Мастарна спасъ ея внучка, заблудившагося въ лсу. Старушка даже ходила благодарить его и благословила образкомъ Мадонны. Теперь ей хотлось угостить его виномъ за его доброе дло. Карабинеры съ трудомъ, но пропустили ее къ нему.
— Выпей вина, Мастарна,— сказала она, поднося ему стопку,
— Это ты, Джоконда?— сказалъ онъ, но до вина не дотронулся.
— Да, это я, Джоконда, какимъ образомъ ты попался?
— Мн измнили… Джоконда, я спасъ когда-то твоего мальчишку,— сказалъ онъ, помолчавъ съ минуту.
— Да. Ты — душегубецъ, но моего внучка ты спасъ. Оттого мн и жаль тебя.
— Такъ спаси мою малютку.
— А у тебя есть ребенокъ?
— Есть, и я люблю его.
Старушка общаетъ ему взять ребенка и тогда Мастарна выпиваетъ поднесенное ею вино. Она сняла у него со шляпа образокъ Мадонны, благословеніе его умершей подруги, красавицы Серапіи, матери ребенка. Два раза въ годъ Джоконда Романелли прізжала въ Гроссето для сбыта своей пряжи и полотна, которое ткала сама, а для закупокъ. Орбетелло было ближе отъ Санта-Торсилла, гд она жила, но въ Гроссето народъ былъ честне, по ея мннію. Она запрягла мула. Путь ея лежалъ черезъ пустынныя окрестности Гроссето, черезъ каменоломни Альбереза, дорога были очень плохи и узки и шли по болотистой почв. Вотъ показался песчаный берегъ съ росшими на немъ тощими алоэ. Вдали виднлись Апеннины, а на поверхности моря выступалъ островъ Джильо, поросшій лсомъ. Она дома.
Санта-Торсилла, скоре деревушка,— но ее почему-то называютъ городомъ,— лежитъ у небольшого залива. Въ далекомъ прошломъ онъ былъ морскимъ портомъ этрусковъ. Но съ тхъ поръ море ушло на цлую милю отъ берега. Народонаселеніе очень малочисленное, бдное, занимается мелкою торговлею: рыбою, камнями и углемъ.
Домикъ Джоконды стоялъ подл гавани. Онъ былъ каменный, на дубовомъ сруб. Большая дубовая дверь защищала входъ, подоконники были зазубрены, а на окнахъ ршетки изъ проволоки. Полъ и потолки были каменные. Кровля крыта красною черепицею. Сама она занимала дв комнаты, третью предоставя мулу, курамъ и большой черной свинь. Для варки пищи былъ открытый очагъ.
Задавъ корму мулу, она спрятала въ надежное мсто деньги и приготовила себ скромный ужинъ изъ овощей. Кумушки, узнавъ о ея возвращеніи, прибжали ее спросить о новостяхъ и въ особенности о Сатурнино. Но она была не словоохотлива. Сорокъ лтъ уже она вдовла, жила одиноко, похоронивъ всхъ своихъ, даже мальчика, спасеннаго Сатурнино, она мало сообщалась съ окружающими ее. Мужъ привезъ ее изъ Нижней Савойи. Родные ея не хотли этого брака. Но человкъ ей нравится и она послдовала за нимъ, не боясь гнилого воздуха Мареммы. Сначала дла шли хорошо. У него была своя тартана, но счастье измнило, пришлось продать тартану. Онъ занялся рыбною ловлею и утонулъ. Съ тхъ поръ, какъ нужда постила ее, Джоконда не писала роднымъ изъ гордости. Ей не хотлось писать имъ о своемъ гор. Такъ прекратились ея сношенія съ семьею.
Крпко уснула старушка, но всю ночь ей грезился Сатурнино. Она встала рано съ твердымъ ршеніемъ идти въ покинутое имъ гнздо на вершин горы Фіора и взять ребенка. Надвъ котомку и взявъ крпкую палку, она пустилась въ путь. Онъ былъ не близкій и трудный. На горахъ Санта-Фіора почти нтъ дорогъ, он покрыты густою растительностью, безмолвіе нарушается только крикомъ выпи, звономъ колокольчика пасущіяся овецъ или козъ, громко жующихъ сочную траву.
На этихъ густо заросшихъ лсомъ обрывахъ стояла когда-то Сатурнія, остатки стнъ ея еще видны до сихъ поръ, обросшіе лавромъ, буксомъ и мышьимъ тёрномъ. Тутъ недалеко родился Сатурнино сорокъ-пять лтъ тому назадъ, тутъ есть кабачокъ, обычные постителя котораго — пастухи, дровоски и погонщики муловъ.
Джоконда поднимается все выше и выше, уже вмсто дубовъ и пробочнаго дерева ей попадаются по дорог одн сосны, она ступаетъ по глыбамъ гранита, разбросаннымъ по крутому подъему: Снгъ покрываетъ вершины. Свжій, но холодный, втеръ напомнилъ ей родную Савойю. Кругомъ никого. Вотъ нсколько домиковъ, сложенныхъ изъ камня. Но везд пусто. Только лужи крови и ломанное оружіе свидтельствуютъ о бывшей рзн. Она крикнула. Отвта нтъ. Но вотъ послышался лай собаки. Она идетъ по его направленію въ крайній домикъ. Дверь легко отворилась. Ея глазамъ представилась странная картина. Кругомъ повсюду были разбросаны драгоцнности: дорогія шали, ковры, золото, камни, а посреди комнаты на полу спала двочка лтъ двухъ съ небольшимъ, подл нея, прикрывая ее своимъ тломъ, стояла громадная блая собака. Щечки ребенка разгорлись, длинныя черныя рсницы были спущены, золотистые локоны разметались подъ головкой, въ рученк двочка сжимала сухую корку хлба. Собака заворчала, но обнюхавъ старуху, позволила ей взять ребенка. Не дотронувшись за до чего, Джоконда завернула двочку въ платокъ и пустилась въ обратный путь. Собака была одной породы съ врною собакою Одиссея. Она послдовала та ними. За ея чудную пушистую шерсть, Джоконда назвала ее Леоне.
Двочку окрестили и назвали Маріей. Только одного священника посвятила Джоконда въ свою тайну. На распросы остальныхъ коротко отвчала, что ребенка и собаку оставила ей умершая пріятельница. Болтать и объявлять, что это дочь Сатурнино, было совершенно лишнее. Двочку бы только набаловали и испортили изъ любви къ отцу. А Сатурнино былъ не далеко. Его заключили въ кандалы на остров Горгона. Время прошло быстро. Двочк уже шесть лтъ. Она стройная, какъ пальмочка, съ живыми темными глазами, своимъ здоровымъ видомъ она рзко выдляется отъ остальныхъ. Въ Италіи часто встрчаются дти, напоминающія ангеловъ, писанныхъ великими мастерами. Двочка походила на нихъ, только у нея не было кротости въ глазахъ, а ротикъ часто складывался въ презрительную усмшку. Но черты ея были очень схожи съ чертами лица архангела Гавріила Карло Дольче, плохая копія котораго, современная художнику, находилась въ единственной церкви Санта-Торсилла.
У двочки была страсть къ морю. Она купалась во всякую погоду. ‘C’è, una velia’: точно чайка,— сказалъ про нее рыбакъ, примчая ее между лнившимися волнами.
Никто не звалъ ее Маріей къ большому горю Джоконды, а кто — Веліей (чайкой), кто еще Музонгеллой (спсивой). Послднее прозваніе ей дали ребятишки за то, что она отворачивалась отъ нихъ и не хотла съ ними играть {Far il muso,— надуваться, спсивиться.}. Когда священникъ говорить двочк о Бог и Его святыхъ, она отвчала: ‘какое мн до нихъ дло’. Ее гораздо боле интересовали рыбы, пойманныя въ сти, ей было жаль ихъ и она часто бережно вынимала ихъ изъ невода и слдила какъ рыбки быстро уплывали. Частенько доставалось ей за это.
Никто не смлъ обидть ея друга Леоне. Плохо приходилось тому. Разъ она чуть не бросила горящею головней въ обидчика, а въ другой — съ ножомъ кинулась на человка, который пустилъ въ Леоне камень. Джоконда наказала ее за это, но убдить ее въ томъ, что она поступила дурно, не могла.— Леоне кусаетъ же тхъ, кто обижаетъ меня,— утверждала двочка.
Молодой рыбакъ подарилъ ей коралловую втку.— Какой чудный цвтъ,— замтила ея сверстница.— Когда подростемъ и подемъ съ муломъ въ городъ,— замтила другая постарше,— дай сдлать изъ нея бусы.— Но у двочки было другое на ум. Она взяла лодку старика Андреяно и направилась въ море туда, гд росли кораллы.
Вода была прозрачная. Двочка бросила втку въ море и съ радостью слдила какъ втка медленно опускалась въ пучину.
Наклонности двочки пугали Джоконду. ‘На что бы она была способна,— думала старушка,— если бы узнала, что ея отецъ томится въ невол!’ Вчно одна, двочка только въ церкви сидла смирно, слушая органъ или пніе. Часто ея звонкій голосъ присоединялся къ хору. Инстиктивно ее влекло все прекрасное. До восьми лтъ она жила, не отдавая себ отчета. Но вотъ однажды она спросила Джоконду:
— Ты — моя мать?
На суровомъ лиц Джоконды показалась улыбка.
— Боже! дитя — мн вдь больше семидесяти лтъ!
— Гд же моя мать?
— На небесахъ,— сказала Джоконда, а подумала она: ‘наврное въ аду, бдняжка!’
Двочка задумалась.
— А гд же отецъ?
— Къ чему ты спрашиваешь?
— Потому что у другихъ есть и отецъ и мать, а мои гд?
Этого вопроса Джоконда давно ждала и боялась.
— Отецъ твой умеръ.
— Потонулъ въ мор?— спросила двочка.— Въ Санто-Торсилла часто люди тонули.
— Да,— сказала Джоконда, глядя на сверъ, гд была Горгона.
— На рыбной ловл?— спросила двочка.
— Нтъ, милочка,— сказала Джоконда и сердце ея болзненно сжалось.— Нтъ, милая, онъ былъ горецъ, онъ жилъ тамъ на верху въ горахъ, не думай объ этомъ, не надо.
Двочка не поняла ничего, она насупила брови и задумалась, стиснувъ губы.
— Мн кажется, я помню его,— медленно вымолвила она наконецъ.— Я помню, какъ онъ цловалъ меня и въ эту минуту я задла за что-то холодное, блестящее и мн стало больно, тогда онъ положилъ это въ сторону, потомъ помню дымъ, крики, выстрлы, тогда я испугалась и подползла подъ Леоне и спряталась. Я помню это хорошо.
— Ты видла это во сн,— сказала Джоконда рзко. Ей было тяжело, что это что-то холодное и блестящее безъ сомннія былъ кинжалъ, обагренный кровью не одной жертвы и задвшій двочку. Но двочка качала головкою и стояла на своемъ.
— Нтъ, я хорошо помню.
— Хорошо, что животныя не могутъ говорить,— подумала старушка, когда двочка сла на полъ, нжно обвивъ руками шею Леоне.
Время не стоитъ. Музонгелл уже пятнадцатый годъ.
— Господи, ты скоро уже будешь взрослою двушкою,— говорила старушка, съ трепетомъ глядя на развивающуюся красоту двушки.
— А ты бы хотла, чтобъ я была мальчикомъ. Не все ли равно? Я работаю не хуже мужчины. Жаль одного, что у меня нтъ своей лодки.
— Подумала ты когда-нибудь о томъ, что я умру?
— Умрешь!.. Т.-е. какъ это? Когда уходятъ люди въ землю, какъ и все остальное, потомъ говорятъ, идутъ къ Богу,— я такъ слышала. А ты разв хочешь умереть?
— Хочу или нтъ, а придется. Ну что ты тогда намрена длать?
— Не знаю.
Помолчавъ, Музонгелла прибавила:— Я брошусь въ море и умру.
— Ты! Я говорю о себ.
— Да, я тоже умру, если ты умрешь.
Старушка была глубоко тронута, но со страхомъ взглянула на двочку.
— Такъ ты меня такъ крпко любишь?
— А это любовь?— спросила двочка.— Мн бы не хотлось жить безь тебя, не знаю, это ли ты называешь любовью.
— Конечно, это любовь,— сказала Джоконда.
Глаза старушки наполнились слезами. Всегда ли Музонгелла будетъ довольна своимъ житьемъ и окружающею ее средою. Пока она была вполн довольна тою одеждою, которую ткала для нея старушка: суровое полотняное — лтомъ, зимою — изъ блой или сянеі шерсти. Но что будетъ дальше? Лучше бы всего ей выйти замужъ. Но изъ нея не выйдетъ домовитой хозяйки.
Когда старушка предложила ей помстить ее въ общину сестеръ, ходившихъ за больными, Муза воспротивилась: она задохнется въ четырехъ стнахъ.
— Черезъ годъ тебя возьметъ какой-нибудь рыбакъ.
— Нтъ, не возьметъ,— сказала двушка, не понимая словъ старушки.— Молодые завидуютъ моей сил. Старики берутъ меня съ собою, они добрые, въ особенности старый Андреяно.
Джоконда не объяснила ей то, что подразумвала.
‘Сама скоро сообразить’, подумала она, а громко прибавила:
— Донъ Пьетро говоритъ, что ты поешь какъ ангелъ. Это лучше, чмъ править лодкою, это пріятно Господу.
— Я пою только для себя,— сказала двочка,— и люблю пть на мор. Въ церкви пыльно и душно, это не по мн.
— Замолчи! замолчи! Церковь — святое мсто, а въ мор можно утонуть.
— Славная смерть,— сказала Муза безпечно.
Джоконда вздрогнула.
— На дн моря столько чудеснаго,— прибавила двочка.
— Дитя, не толкуй о такихъ вещахъ, смерть не шутка и море измнчиво.
— Море хорошо,— вступилась Муза, точно обижаютъ кого-нибудь ей дорогого.— Оно лучше земли. Ты бы хотла, чтобы я была мальчикомъ, а я сама очень бы желала быть морскою чайкой.
— Чайка не поетъ.
— Летать лучше, чмъ пть. Я вдь не сама пою, а у меня что-то поетъ въ горл, но когда я плаваю или ныряю, я вся тутъ.
Муза любила трудъ на открытомъ воздух, только бы ее не запирали въ комнату. За ночь море нанесло на берегъ много водорослей. Она взяла грабли, собрала траву и переносила ее въ стойло къ мулу. Наработавшись, она попросила у баловавшаго ее Андреяно лодку. Старикъ часто заглядывался на выроставшую красавицу, думая о ней для своего внука Наидо. Очутившись въ открытомъ мор, Муза была счастлива, и довольна. Дулъ южный попутный втеръ и лодочка быстро неслась по волнамъ. Изрдка Муза бралась за весла. Море было тихо, прелестно въ это свтлое утро. Берегъ исчезъ. На горизонт виднлись плывшіе корабли. Въ дали, закутанные туманомъ, неясно выдлялись Корсика и Капрайя. Эльба была недалеко. Двушка безсознательно правила на сверъ по направленію острова Горгоны. Она причалила въ утесу Сассо-Скритто, ея любимое мсто, которое она часто посщала въ праздничные дни. Это былъ цлый рядъ скалъ, у подножія которыхъ шла песчаная береговая полоса въ уровень съ моремъ, а за ними тянулось безконечное пространство, поросшее верескомъ, молодымъ кустарникомъ, лсомъ, кое-гд попадались болота, потоки перерзывали поляны, а громадныя лужи стоячей воды заросли тростникомъ, а въ ма мсяц ирисъ голубою лентою своихъ цвтовъ опоясывалъ эти воды, отъ испареній которыхъ такъ страдали жители Мареммы. Въ лсахъ росли колючіе кустарники, въ нихъ вили гнзда хищныя птицы. Тишина нарушалась только крикомъ этихъ птицъ, свистомъ бекаса, или хрюканьемъ кабана. А между тмъ тутъ когда-то стояли города, красовались дворцы и башни, теперь же все заросло терніемъ и душистыми бобками, желтая болотная лилія, пурпуровая и розовая анемона, втреница, пунцовые тюльпаны, золотоцвтъ и другіе цвты пестрымъ ковромъ покрыли мстность, гд жилъ въ давно прошедшее время славный и сильный народъ.
Сассо-Скритто былъ крутой и высокій утесъ, на вершин его находились развалины крпости, по склонамъ росли мирты, алое и розмаринъ, у подножія лежали глыбы бло-розоваго мрамора. На песк у моря пестрли царскія кудри и кусты пахучаго божьяго дерева. Морской берегъ густо заросъ тростникомъ, въ которомъ куликъ клалъ свои яйца, высоко въ воздух носился кондоръ, перетаскивая въ свое гнздо, свитое въ развалинахъ или въ пещерахъ, сухія втви и траву.
Муза любила лежать тутъ въ трав, слдя за полетомъ фламинговъ, которые подобно роговому облаку съ наступленіемъ весны прилетали съ береговъ Сардиніи, за работою дроздовъ, копавшихся въ песк, за утками, собиравшимися отлетть на сверъ, за водяными ласточками, охотившимися на комаровъ и мушекъ. Тутъ она знакомилась и дружилась съ этимъ міромъ, который ей былъ гораздо дороже и привлекательне, чмъ міръ Санта-Торсилла. Спустившись съ утеса, она чувствовала себя счастливою и довольною на этомъ громадномъ пространств, гд паслись стада буйволовъ, бгали кабаны — они не трогали ее — и мчались серны. Безъ устали въ самый палящій зной бродила Муза по трав и лсу. Она была необыкновенно сильна и здорова. Лихорадка ни разу не коснулась ея. Ступивъ на одинъ изъ возвышавшихся холмиковъ, она вдругъ почувствовала, что земля уходитъ подъ нею, схватившись за втвь можжевельника, она встала на ноги и увидла отверстіе въ земл.— Вроятно, жилище одного изъ ея друзей, ей захотлось узнать, чье именно, и вотъ она стала выдергивать траву и мохъ, въ этомъ мст и особенности растительность была очень богата, и глазамъ ея представилась каменная лстница, спускающаяся внизъ. Страхъ ей не былъ знакомъ, любопытство разгоралось, а предпріимчивый характеръ не далъ долго задуматься. И вотъ она вся съежившись, съ большимъ трудомъ сошла по ступенямъ въ подземелье. Косые лучи солнца освщали ей путь. Лстница оканчивалась портикомъ, по бокамъ его были высчены въ скал съ одной стороны фигура крылатаго генія, державшаго факелъ, съ другой — лежащаго льва. Ступени и портикъ заросли травою и какимъ-то колючимъ кустарникомъ. Съ помощію ножа, который она всегда носила съ собою, ей удалось пробить себ дорогу дале. Она очутилась въ четырехъ-угольной комнатк, выбитой въ скал, въ углу въ ниш, имвшей видъ собачьей конуры, лежала горсть пепла и стояла урна изъ глины чернаго и краснаго цвта. Царствовалъ полнйшій мракъ. Муза никакъ не могла отдать себ отчета, гд она и что все это значить. Къ сожалнію, подл нея не было ученаго, который, объяснилъ бы ей, что это — преддверіе къ семейному склепу (cellola genitoris), пепелъ принадлежитъ любимой собак, а въ урн хранится безъ сомннія пепелъ врнаго раба, сожигали только трупы низшихъ существъ, господинъ долженъ лежать въ слдующемъ поко {Замтимъ, что разсказъ Уйда привязанъ къ одному дйствительному открытію памятниковъ этрусской древности этого рода, въ первыхъ десятилтіяхъ нашего вка.— Пр. пер.}.
Появленіе Музы спугнуло громадную сову, она тяжело шлепая крыльями, пролетла мимо нея, стаи летучихъ мышей съ пискомъ заметались взадъ и впередъ. Въ глубин Муза разглядла, наконецъ, дверь съ какимъ-то страннымъ изображеніемъ (это была фигура Тифона съ злымъ лицомъ и локонами, перевитыми гирляндою цвтовъ). Дверь не подавалась. Муз пришлось употребить много усилій, точно невидимая сила сзади придерживала ее. Комната тоже была высчена въ скал, по обимъ сторонамъ входа лежали каменные львы. Ей стало страшно. Между тмъ вмст съ нею въ подземелье проникъ свжій воздухъ и солнце. Вокругъ стнъ тянулись каменныя скамейки, на нихъ и на каменныхъ же сидньяхъ стояли вазы и кувшины, выдланные изъ черной и изъ блой, раскрашенной разными цвтами глины, тутъ же стояли бронзовыя лампы, издлія изъ янтаря и слоновой кости. Арка въ стн вела въ другое боле обширное помщеніе. Какъ вкопанная остановилась Муза у входа передъ тмъ, что представилось ея глазамъ. На стнахъ этого покоя были нарисованы всевозможныя фигуры: одн пировали за столомъ, другія танцовали передъ алтарями, третьи вели въ поводу какихъ-то особенныхъ животныхъ, четвертыя играли на лирахъ, пятыя хали на коняхъ всевозможной масти. Эти изображенія окаймляли гирлянды лотуса. На эти подробности Муза не обратила вниманія. Она впилась глазами и, вся дрожа отъ страху, не могла оторвать ихъ отъ каменной гробницы, за которой покоилась фигура воина въ бронзовомъ вооруженіи и съ золотымъ шлемомъ на голов, золотой щитъ лежалъ подл него, на полу стояла золотая чаша и такая же лампа съ потухшимъ свтильникомъ. Шлемъ воина обвитъ былъ гирляндою дубовыхъ листьевъ изъ золота, на груди его лежалъ скипетръ изъ слоновой кости съ золотымъ орломъ.
Двушка никогда не слыхала объ этрускахъ, когда-то властвовавшихъ въ ея Маремм. Она продолжала стоять неподвижно, устремивъ взоръ на чудное явленіе. Какъ вдругъ въ одно мгновеніе ока воинъ и его вооруженіе исчезли на ея главахъ, вмсто нихъ на каменной гробниц лежала горсть праха.
Это ли смерть,— подумала Муза,— не та ли смерть, о которой толковала сегодня Джоконда, или это навожденіе? И вдругъ почему-то, безпричинно, ей стало жаль исчезнувшаго воина. Ей показалось, что онъ и другіе, которые тутъ лежали, сродни ей, близкіе ей люди. Почему бы и не такъ? Вдь Джоконда не знала, откуда она явилась, и нашла ее гд-то въ горахъ.
Но теперь ужасъ вполн овладлъ ею. Она хотла крикнуть, голосъ замеръ у нея въ груди и она лишилась чувствъ.
Когда она вернулась, было поздно, Джоконда и собака встртили ее у гавани.
На разспросы Джоконды она отвчала сначала неохотно, но затмъ разсказала, что видла.
Старушка знала, въ чемъ дло.
— Ты набрела на могилу. Тутъ много зарыто такихъ покойниковъ подъ землею. Mы называемъ эти могилы buche dette fete (логовища колдуній). Я слышала, что это — покойники великаго народа, они зарывали съ собою золото и драгоцнности. Пользы имъ это не принесло никакой, могилы ихъ также заросли травою. Изъ этихъ могилъ часто добываютъ клады. Но по моему, мертвецовъ не хорошо обирать. Ты вдь ничего не взяла?
Старушка велла ей молчать о виднномъ, чтобы не подумалъ худого о ней.
— Я думаю,— сказала Муза, ложась спать:— что эти покойники мн сродни.
— Можетъ быть, никто не знаегь, откуда они.
— Какъ я попала къ теб?
— Я нашла тебя въ каштановомъ лсу на горахъ.
— Я думаю,— сказала Муза, помолчавъ и глядя на звздное небо:— что мертвецы спятъ только днемъ, а ночью свтятъ тамъ.
— Оставь мертвыхъ. Ты молода. Спи.
Муза повернулась къ стн, по лицу ея текли слезы.
Никто въ Санта-Торсилла ничего не гналъ объ этихъ могилахъ. Къ тому же Муза молчала и ничего не могла узнать о нихъ боле подробнаго. За усыпальницею Лукумо — исчезнувшій воинъ былъ именно онъ — находились еще два покоя, въ нихъ также лежалъ прахъ отъ похороненныхъ тамъ дв тысячи лтъ тому назадъ покойниковъ. Стны и потолки были также разрисованы и тутъ хранились золотыя украшенія: кольца, ожерелья, запястья, свтильники и разная утварь изъ слоновой кости и финифти.
Преодолвъ страхъ, Муза стала очень часто посщать подземелье.
Она обладала богатымъ воображеніемъ. Едва умя читать и писать, не знакомая ни съ исторіей, ни съ поэзіей, разв только по отрывкамъ ‘Освобожденнаго Іерусалима’ или ‘Неистоваго Орландо’, устно передаваемымъ народомъ, она сама импровизировала на заданныя темы. Въ ея импровизаціи было столько огня, поэзіи, такими яркими красками передавала она то, что рисовало ей ея воображеніе, что будь она въ другой сред, изъ нея вышла бы художница. Обыкновенно свои импровизаціи она сопровождала игрою на лютн, сдланной еще сыновьями Джоконды. Любви она не знала, хотя ей уже было пятнадцать лтъ и она вполн развилась, гибкая, стройная, съ большими черными глазами и золотистыми кудрями, она отвчала презрительною усмшкою на любовныя рчи изрдка появлявшихся здсь молодыхъ людей. Но когда она пла о любви, голосъ ея звучалъ страстно, при этомъ Джоконда качала головой, въ страх помышляя о будущемъ.
Брачная жизнь не нравилась Муз, она знала о ней только съ тяжелой стороны и на предложеніе Андреяно выйти за его Наидо разсмялась, прибавивъ:
— Замужъ выйти! Знаю, что это такое: жена сиди дома за прялкою, пока мужъ на мор, затмъ онъ пойдетъ въ кабакъ, а жена иди собирай хворостъ на берегу и морскую соль. Эта жизнь не по мн.
Джоконда старилась и знала, что жить ей осталось не долго. Ей уже стукнуло восемьдесятъ шесть лтъ. Будущность Музы ее сильно тревожила. Она останется одна на свт, и вотъ старушка потребовала съ нея торжественную клятву, что ни одинъ мужчина не прикоснется къ ней безъ церковнаго благословенія. Яркая краска покрыла щеки Музы, но она исполнила желаніе старушки. Джоконда вспомнила о своихъ братьяхъ Антон и Іоаким Санатисъ и написала имъ письмо тайкомъ отъ Музы, поручая имъ двушку. Но старушка забыла, что братья были гораздо старше ея. Отвта не пришло.
Добродушный Андреяно помогъ Муз сдлать подобіе лодочки, что дало ей возможность еще чаще бывать въ излюбленномъ ею мст. Жилище мертвецовъ было ей дороже хижинъ сосдей. Грязь и вонь итальянскаго городка невообразима. Вся жизнь на улиц. Крики и постоянныя ссоры сосдей, брань мужчинъ и оборванные, полунагіе ребятишки, вотъ невеселая картина мстныхъ нравовъ.
Полумракъ подземелья былъ для Музы дороже дневного свта. Узнать, добиться истины объ этихъ мертвецахъ стало ея завтною мечтою. Она выучилась лучше читать. Но кром житій святыхъ или объявленій, прибитыхъ въ гавани, другихъ источниковъ для чтенія не было. Муза не взяла себ ни одного изъ золотыхъ украшеній, все, что находилось въ усыпальниц, она почитала и берегла какъ святыню.
Была самая середина лта. Все пернатое населеніе попряталось и притихло. Одна Муза, не боясь полуденнаго зноя, бодро ступала по выгорвшей трав. У самаго подземелья, входъ въ которое она всегда тщательно закрывала камнями и хворостомъ, стоялъ мальчикъ лтъ десяти, кудрявый, полунагой, едва прикрытый козьею шкурой, какъ истый сынъ Пана, онъ игралъ на тростниковой дудк, замнявшей ему свирль, выдлывая всевозможныя трели. Передъ нимъ паслись его козы — черныя, блыя, срыя, он щипали сухую траву, пугливо озираясь вокругъ.
— Кто ты и зачмъ ты здсь?— спросила двушка Зеффирино или Зирло {Дроздъ.},— прозванье, данное мальчику за его умнье хорошо насвистывать. Муза скоро подружилась съ нимъ и они, усвшись на траву, раздлили свой скромный обдъ: ломоть хлба и бутылка прсной воды была у каждаго съ собою.
Вдругъ козы перестали щипать траву, подняли головы и жалостно забляли.
— Будетъ буря,— сказалъ Зеффирино,— он всегда ее предчувствуютъ.— Не прошло и нсколькихъ минутъ, какъ грянулъ страшный ударъ грома, за нимъ другой, третій, молнія поминутно сверкала, все небо было точно объято пламенемъ, поднялись волны, море забушевало, втеръ свирпствовалъ съ ужасной силой, но не выпало ни капли дождя. Зеффирино въ ужас бросился ницъ на землю. Жалко стало мальчика Муз, и она ршилась открыть ему свое тайное убжище. Быстро открывъ свое подземелье, она силою втолкнула его туда. Козы были смышленне его и тотчасъ бросились за нею. Къ вечеру стихло. Отъ подземелья до Сассо-Скритто, гд причалила Муза, цлыхъ три мили. На берегу ее ожидало невиданное ею зрлище. Красный дискъ заходящаго солнца, казалось, покоился на волнахъ, отъ него шелъ свтлый, яркій конусъ, по обимъ сторонамъ котораго появилось по красному солнцу.
Смотря на это явленіе, Муза примтила на поверхности воды человка: онъ видимо терялъ силы и тонулъ. Броситься въ море было для нея дломъ одной минуты. Она плавала какъ раба и, схвативъ утопающаго за поясъ, поплыла назадъ. къ счастію, берегъ былъ не далеко, иначе не смотря на свою силу, она не справилась бы съ утопающимъ. Положивъ его на песокъ, она сдлала все, что нужно, чтобы привести его въ чувство. Въ Санта-Торсилла утопленники были не рдкость и Муза видла, что длали рыбаки, чтобъ привести ихъ въ себя.
У спасеннаго ею человка было клеймо на плеч и голова была выбрита.
‘Наврное, каторжникъ, бжавшій изъ тюрьмы’, подумала Муза, но она не струсила, ей стало только жаль его.
Изъ разговора съ нимъ она узнала, что онъ Сатурнино, о которомъ она слыхала въ дтств. Разбойнику стало страшно — онъ не довряетъ ей, она можетъ его выдать.
— Я тебя не выдамъ,— отвтила Муза,— какъ никогда не указывала охотнику слда кабана.
Вдали послышался конскій топотъ. Карабинеры искала бглеца. Муза скрыла его въ своемъ подземель. Сатурнино просилъ у нея хлба, вина, а главное ему нуженъ ножъ. Уже ночь. Муза ршилась отправиться домой и тихонько отъ Джоконды достать все просимое несчастнымъ и принести ему. Ей было больно поступить такъ со своею благодтельницею, но на другой день она покается ей во всемъ.
Превозмогая страшную усталость, она вернулась, принеся все, что просилъ Сатурнино. Подземелье опустло, онъ бжалъ и унесъ съ собою вс золотыя вещи. Страшно больно бытъ обманутой въ первый разъ, но для Музы еще ужасне то, что надругались надъ ея святынею, обобрали ея мертвецовъ.
Дома новое ужасное горе. Джоконда не проснулась утромъ, она заснула вчнымъ сномъ. На раздирающій душу крикъ Музы сбжались сосди.
На другой же день Джоконду похоронили. Очень немногіе ее провожали, одинъ Андреяно шелъ со свчею. Небрежность, поспшность живыхъ людей отдлаться отъ только-что умершаго и скоре зарыть его въ землю возмутила душу Музы. Она бжитъ людей, запирается дома у себя одна съ своимъ горемъ. Священникъ указалъ ей, гд спрятаны деньги Джоконды, и передалъ Муз, что она — ея наслдница. Отъ него всть идетъ дале. Сосди не прочь съ нею подружиться,— у нея есть деньжонки,— и цлою гурьбою являются они къ ней съ различными предложеніями, ласками и любезностями. Муза не отвчаетъ имъ тмъ же. Тогда посыпались на нее угрозы и заявленія, что старушка должна имъ всмъ. Это была явная гнусная ложь — старушка ни кому не должала. Въ Муз закипла гордость и презрніе, она бросаетъ имъ кувшинъ съ деньгами и, покуда они подбираютъ разсыпавшіяся монеты, покидаетъ домъ, взявъ съ собою мула, Леоне, прялку, лютню и кое-что изъ домашняго скарба. Ршено, подземелье будетъ ея жилищемъ. Одною ночью, выкопавъ гробь Джоконды, Муза перевозитъ его въ лодк и съ помощью мула и ставитъ его въ подземель. Ей кажется, что старушка должна быть довольна: она не забыта, не брошена тамъ одиноко.
Сатурнино снова поймали. Онъ скрывался въ кабак. Хозяйка кабака попробовала продать золотую этрусскую серьгу захваченную Сатурнино. По этому его открыли. Извстіе объ этомъ принесъ въ Сан-Ліонардо, гд жилъ Зеффирино, странствующій торговецъ. Сан-Ліонардо принадлежалъ къ одному изъ тхъ итальянскихъ мстечекъ, домики которыхъ обыкновенно лта на горахъ и вся жизнь населенія сосредоточена въ этихъ домнахъ и въ церкви съ красною черепичною кровлей. За предлами своего мстечка они ничего не знаютъ. Вс новости доходятъ туда случайно, занесенныя какимъ-нибудь странствующимъ музыкантомъ или мелкимъ торговцемъ.
Зеффирино прибжалъ сообщить ей о поимк Сатурнино. Муза говорила ему о томъ, что разбойникъ укралъ. Она была очень рада, что Сатурнино наказанъ. Зеффирино сталъ ея маленькимъ фактотумомъ. Онъ исполнялъ вс ея порученія, продавалъ сплетенныя ею корзинки, маты, пряжу, покупалъ, для нея ленъ и все, что было нужно. Она за это кормила его вкусною полентою или тарелкою супа, и платила ему нсколько чентевимовъ. Онъ приносилъ ей козьяго молока, которое она всегда длила со своимъ старымъ другомъ Леоне. Мальчикъ былъ лакомка, хитеръ и не прочь бы обмануть Музу, что впрочемъ онъ и длалъ, обсчитывая ее, гд можно, но боялся Музы, хотя и очень любилъ ее и по своему былъ ей преданъ. Онъ не находилъ ничего дурного въ поступк Сатурнино, но свое мнніе держалъ при себ: скажи онъ его, ему сильно бы досталось отъ Музы.
Зеффирино хотлось, чтобы Муза перебралась на зиму въ Сан-Ліонардо. Онъ сердился и заявилъ, что зимою не будетъ исполнять ея порученій.
— Я останусь здсь,— возразила Муза.— И лтомъ и зимою, когда теб захочется вкуснаго супу или грибовъ, ты одинаково будешь исполнять мои порученія.
Муза содержала подземелье въ большой чистот. Вставая, она молилась по латыни, какъ научила ее старушка, подл ея могилы, затмъ все убирала, купалась въ мор, Джоконда ее пріучала къ большой чистот и опрятности. Утварь, сдланная тому дв тысячи лтъ назадъ, служила Муз для домашняго употребленія, нкогда эти чаши, кувшины, вазы были, безъ сомннія, украшеніями на пирахъ людей, прахомъ которыхъ была усыпана здсь земля. Муза свято хранила вс эти остатки древности, не зная ихъ историческаго значенія. Она жила созерцательною жизнью. Сидя вечеромъ у входа своего убжища, она играла на лютн и пла или прислушивалась къ шуму волнъ, въ ясныя ночи она подолгу наблюдала за ходомъ луны и звздъ. Она принимала близко къ сердцу интересы окружающаго ее пернатаго и четвероногаго населенія. Лтомъ и весною она была тутъ полною царицею, никто не рисковалъ нарушить покой этой мстности, вс боялись ея злокачественнаго воздуха. Но съ наступленіемъ осени, къ неудовольствію Музы, показывались охотники на кабановъ, птицеловы разставляли свои сти и она была счастлива, когда ей удавалось разорвать ихъ и освободить крылатыхъ плнниковъ, появлялись пастухи со своими стадами, она избгала попадаться имъ на глаза, чтобы они не открыли ея подземелья. Она не чувствовала одиночества, счастливая своею свободною жизнью, да и посщенія Зеффирино вносили немного разнообразія и оживляли ее. Мальчикъ былъ ласковъ, въ особенности, когда ему это было нужно, и она привязалась къ нему, какъ часто случается, что сильное существо привязывается къ боле слабому.
Но вотъ скоро зима. Уже растянутымъ треугольникомъ пролетли стаи журавлей, здсь показались пиголицы, вернувшіяся изъ Нидерландовъ и лсовъ Германіи, граціозною, волнообразною линіей пронеслись ибисы, направляясь въ Египетъ на Индію. Изъ Швейцаріи и Швеціи въ Суданъ или на берега голубого Нила летли вороны, опускаясь здсь ненадолго для отдыха. Вчно странствующія перепелки покрыли здшнюю мстность. Ночью тишину нарушали цлыя полчища дикихъ утокъ, прилетвшихъ съ сверныхъ морей въ тосканскія лагуны. Названія всхъ этихъ крылатыхъ странниковъ не были знакомы Муз, но ей хорошо было извстно, въ какое время года каждый изъ нихъ долженъ появиться или улетть отсюда. Сильная буря выкинула лодку съ веслами, какова была радость двушки,— ей казалось, что у нея выросли крылья.
Въ самомъ начал мая слдующей весны Муза, катаясь по морю, замтила не далеко отъ берега стоявшій корабль, онъ шелъ изъ Сициліи. Моряки окликнули ее, спрашивая о глубин дна и что предвщалъ туманъ на горизонт. Муза любила моряковъ и охотно имъ отвчала. Молодой шкиперъ, красавецъ, родомъ изъ Палермо, по имени Даніэлло, изъ дома Вилламанья, перевсился черезъ бортъ и бросилъ ей въ лодку апельсиновъ и плодовъ. Муза улыбнулась ему, показавъ при этомъ два рада жемчужныхъ зубовъ. Даніэлло поплылъ за нею и въ одно время съ ней причалилъ у берега.
— Двушка,— сказалъ онъ, идя подл нея:— я изъ страны прекрасной, какъ прекрасно само море, берега ея роскошны, а холмы покрыты обильною растительностью, какъ обильна грудь молодой матери для перворожденнаго, тамъ питаются плодами, запивая виномъ и приправляя любовью и пснями, но и въ моей родньй Сициліи я не видалъ красавицы равной теб.
Она взглянула ему прямо въ лицо и нахмурила брови.
— Другъ, я взяла твои плоды, думая, что ты ихъ далъ мн просто изъ дружбы, если же къ своему подарку ты прибавляешь ложь, то я брошу ихъ въ море.
Сициліецъ раскрылъ свои темные блестящіе глаза, все лицо его улыбнулось.
— Ложь! Я никогда не говорилъ боле искренно. Если мои слова теб не нравятся, это только говоритъ въ пользу твоего благоразумія. Умоляю тебя, скажи, кто ты?
— Я никто,— рзко отвтила Муза.— Меня зовутъ Музонгеллой и Веліей. Возвращайся обратно на свой корабль и оставь меня, я пойду домой.
— Гд ты живешь?
— За утесами, въ нсколькихъ миляхъ отъ берега.
— Могу я постить тебя?
— Нтъ.
Долго, страстно убждалъ Музу красавецъ Даніэлло. Но она на отрзъ отказала видться съ нимъ. Онъ хотлъ взять ее въ жены, она будетъ жить въ довольств и изобиліи, его родные окружатъ ее ласкою, они поселятся подъ чуднымъ небомъ Сициліи. На вс эти рчи, полныя страсти и любви, Муза только презрительно улыбалась. Даніэлло далъ ей сроку четыре мсяца, по истеченіи этого времени онъ будетъ здсь опять, и умолять ее встртить его.
Такая сильная любовь, зарождающаяся въ одно мгновеніе, не рдкость подъ голубымъ небомъ Италіи.
— Нтъ, я не приду,— отвтила Муза на вс мольбы Даніэлло:— если хочешь видть меня, то розыщи меня самъ, но ты не въ состояніи будешь найти меня.
— Я найду тебя, вдь ты сказала, что тебя зовутъ Веліей и Музонгеллой.— Онъ еще то окончилъ своей фразы, какъ Муза уже убжала. Онъ то послдовалъ за ней, какое-то неопредленное чувство страха остановило его. Эта встрча не произвела никакого впечатлнія на Музу, не пробудила въ той никакого чувства. О будущемъ она, не думала. Вернувшись къ себ, Муза замтила, что входъ въ подземелье открытъ. Вроятно, пришелъ Зирло и ждетъ ея возвращенія. Она спустилась и лицо ея стало мрачне тучи, глаза засверкали подобно молніи. Въ ея святилищ, въ ея невдомомъ никому убжищ сидло двое незнакомцевъ. Оба рисовали.
— Какъ осмлились вы,— крикнула она со страшнымъ гнвомъ.— Все это ихъ и мое. Вы оскверняете, вы богохульствуете, вонъ отсюда! вонъ! или я натравлю на васъ мою собаку.
Незнакомцы отъ неожиданности сильно смутились. Ея появленіе казалось имъ сверхъестественнымъ, а она неземнымъ существомъ. Они стали извиняться: они искали этрусскую могилу и маленькій пастушокъ указалъ имъ ее. Незнакомцы вообразили, что она недовольна тмъ, что ее предупредили и предложили ей денегъ. Ея негодованіе и взглядъ, полный презрнія, которымъ она встртила предложенную ей серебряную монету, поставили ихъ въ полное недоумніе. Ршивъ, что она сумасшедшая, они ушли, но красота ея поразила ихъ и втайн они положили вернуться.
Муза горько заплакала. Измна Зирло — онъ продалъ ее за нсколько монетъ — больно отозвалась въ ея сердц. Теперь путь въ ея убжище открытъ, она должна проститься съ покоемъ и уединеніемъ, каждую минуту, кто-нибудь можетъ придти. И это сдлалъ Зирло, тотъ Зирло, которому она такъ доврялась! Горько было ей, но вмст съ тмъ злость и гнвъ на Зирло душили ее. Она вышла. Недалеко отъ подземелья, Зирло, какъ ни въ чемъ не бывало, насъ свое стадо. Хитрый мальчикъ думалъ своимъ присутствіемъ отвести ей глаза. При вид его, мра ея негодованія переполнилась. Какъ стрла пустилась она за нимъ. Онъ понялъ, что она догадалась, и кинулся бжать. Но Myзa была проворне его. Она скоро догнала его, схватила и сильно тряхнувъ, бросила на землю. Упреки, угрозы досыпались изъ устъ ея. Мальчикъ лежалъ неподвижно.
Дома сидя въ полумрак, ей пришло въ голову, зачмъ она не убила его. Не страхъ или жалость, а сознаніе своего превосходства и презрніе къ негодяю помшали ей.
Утромъ слдующаго дня, сидя у входа за работою — она плела корзинки изъ тростника — и случайно поднявъ голову, она увидла одного изъ вчерашнихъ постителей. Онъ шелъ такъ быстро, какъ позволялъ ему низкорослый, колючій кустарникъ, переплетеный ползучими и вьющимися растеніями и травами. На видъ ему было лтъ тридцать, онъ былъ высокого роста, красивымъ его нельзя было назвать, но все лицо его озарялось блескомъ большихъ голубыхъ главъ.
При вид его Муза поднялась, грозная и недовольная, рзкимъ голосомъ выговаривая ему за его вторичное посщеніе. Но одно мгновеніе лицо ея измнилось, голосъ смягчился, незнакомецъ назвалъ себя: Морицъ Санитисъ, внукъ брата Джоконды. Еще вчера онъ узналъ ее, но не хотлъ сказать этого при своемъ товарищ. Онъ нашелъ ее по письму, написанному Джокондой его дду. Письмо не застало въ живыхъ ни дда, ни даже отца его, а онъ въ это время путешествовалъ по Азіи. По возвращеніи своемъ онъ прочелъ письмо и счелъ своимъ долгомъ разыскать ее. Муза повела его къ гробу Джоконды и преклонила колна. Это уваженіе къ памяти ея благодтельницы тронуло молодого человка, хотя онъ не былъ изъ числа людей, сильно врующихъ. Въ Муз онъ видлъ совершеннаго ребенка. Происхожденіе ея было ему извстно, но онъ ничего не сказалъ ей объ этомъ.
На его совтъ хать съ нимъ, поселиться въ Савой съ его сестрами въ горахъ, гд такая роскошная природа, цлые сады яблокъ и вишенъ, она ршительно отказалась: она не покинетъ родной ей Мареммы, она здсь ни въ чемъ не нуждается, и большаго, лучшаго не желаетъ. Морицъ провелъ у нея цлый день и просилъ позволенія вернуться, чтобы окончить свои рисунки внутренности могилы.
Онъ приходилъ ежедневно, но рдко видлъ Музу. Она избгала его и видимо была недовольна его присутствіемъ, она молчала только потому, что онъ принадлежалъ къ семь Джоконды. Онъ былъ для нея чужимъ, пришельцемъ изъ невдомаго ей міра, изъ круга людей образованныхъ, привыкшихъ къ изобилію и роскоши. Онъ не скрылъ отъ нея, что богатъ: отецъ его нажилъ состояніе, отлично поведя дла свои на Женевскомъ озер, самъ онъ былъ художникъ. Муза чуждалась его и боялась городовъ, о которыхъ онъ столько разсказывалъ, боялась, что онъ уговоритъ ее хать съ нимъ, а въ этихъ городахъ духота, нтъ воздуха, нтъ приволья Мареммы. Часто, видя, что онъ идетъ, Муза бросалась въ лодку и, сильно работая веслами, быстро исчезала изъ виду.
Морицъ былъ очень честный и хорошій человкъ, онъ не желалъ надодать, хотя, можетъ быть, и могъ настоять на томъ, чтобы она слдовала за нимъ въ его семью. Впрочемъ письмо Джоконды не могло еще служить неопровержимымъ доказательствомъ, и возбудивъ дло, Морицъ откроетъ убжище Музы и можетъ навлечь на нее всевозможныя непріятности, а главное: тайна ея рожденія станетъ извстна,— и горькая участь постигла бы незаконную дочь каторжника. Дв недли прожилъ Морицъ въ Гроссето и ршился еще разъ попробовать уговорить Музу. Она встртилась ему съ муломъ, навьюченнымъ тростникомъ, изъ котораго она плела корзинки и маты.
— Какъ измнился ты, ты боленъ, воздухъ Мареммы теб вреденъ, узжай скоре отсюда,— были ея первыя слова. Морицъ чувствовалъ себя нехорошо. Эти слова давали мало надежды на успхъ.
— Почему же ты такъ здорова здсь,— спросилъ онъ.
— Потому что я — коренная жительница Мареммы, потому что я очень опрятна, не какъ другіе, я купаюсь два раза въ день въ мор, а для прізжихъ воздухъ еще вредне.
Для Морица, городского жителя, жизнь двушки молодой, красивой, въ подземель казалась чмъ-то невозможнымъ, невроятнымъ. Для Мареммы, гд многіе живутъ подъ открытымъ небомъ, въ этой жизни, конечно, не было ничего ужаснаго.
— Подемъ со мною,— настаивалъ онъ:— я поселю тебя на ферм, гд жила въ юности Джоконда, ты ничмъ не будешь мн обязана, а будешь прясть и ткать и этимъ заработывать себ кусокъ хлба.
— На дняхъ морякъ, родомъ изъ Сициліи, предлагалъ мн слдовать за нимъ, онъ хотлъ жениться на мн, онъ — хозяинъ судна, а я люблю моряковъ, и я отвтила ему, что не покину Мареммы.
— Не всегда можно довриться моряку,— возразилъ съ раздраженіемъ въ голос Морицъ.
Вс его увщанія не повели ни къ чему. Муза стояла на своемъ и прибавила, что какъ не загнать дикаго сраго гуся на птичій дворъ, такъ и ее нельзя убдить поселиться тамъ, гд кровли домовъ сходятся одна съ другою. При слов: опасность, Муза показала Морицу ножъ, который всегда носила за поясомъ, и глаза ея сверкнули огнемъ, а щеки покрылись яркою краскою, не даромъ въ жилахъ ея текла кровь Мастарны, подумалъ Морицъ. Муза терпла его только потому, что онъ былъ Санктисъ, она даже угостила его ягодами, которыхъ набрала себ на обдъ, и напоила студеной водой изъ источника.
Морицъ записалъ ей свой адресъ.
— Если я теб буду нуженъ, напиши и я буду здсь тотчасъ-же.
Myзa нисколько въ немъ не нуждалась, и не сказала ему и одного ласковаго слова.
— У тебя нтъ сердца, Муза.
— Я вдь Музонгелла,— отвтила она улыбаясь.— Счастливаго пути!
Уединеніе, о которомъ такъ заботилась Муза, настало для нея полное. Однажды, вернувшись домой, она не нашла мула. Одинъ Зирло могъ украсть его. Дйствительно, отъ подземелья, но направленію въ Сан-Ліонардо шли слды двухъ дтскихъ ногъ и четырехъ копытъ. Муза побжала туда. Зирло не было дома. Ее встртилъ отецъ его весьма непривтливо. Домишко былъ бдный, грязный, пропитанный запахомъ чеснока, и старикъ жевалъ опять тотъ же чеснокъ. На ея требованіе отдать мула, онъ отвчалъ, что ничего не знаетъ ни о какомъ мул, и грозилъ ей придти съ товарищами выкурить ее изъ подземелья, называя ее цыганкою и колдуньей, могилы съ ихъ драгоцнностями принадлежали всмъ, а не ей одной, онъ разсказалъ ему о пропаж золота, которое она, конечно, украла. Даромъ ей это не сойдетъ, да и съ мальчишкой она не имла никакого права такъ расправляться. Бдняжка убжалъ изъ дому, боясь ея кулаковъ. Старикъ не сказалъ, что мальчикъ ушелъ съ торговцемъ разными товарами, которые везъ бдный, старый мулъ, а денежки за него были у старика хорошо припрятаны.
Изчезновеніе Зирло теперь нисколько не огорчило Музу, но она сильно горевала о мул, которому придется работать на старости лтъ.
Одно горе слдовало за другимъ. Леоне погибъ жертвою своей преданности и любви къ ней. Вотъ какъ это случилось. Былъ жаркій день. Муза, утомленная зноемъ, заснула въ лсной чащ. Два охотника немного навесел, замтили ее и хотли воспользоваться ея сномъ. Но Леоне бодрствовалъ. Онъ бросился на нихъ, съ силою оттолкнулъ одного и схватилъ за горло другаго. Но въ это время первый поднялся и выстрлилъ ему прямо въ голову. Леоне упалъ за-мертво, обливаясь кровью. Выстрлъ разбудилъ Музу и прежде, чмъ охотники могли кинуться на нее, она выхватила изъ-за пояса ножъ. При вид ножа трусы обратились въ бгство. Прокляла Муза свой сонъ. Ея врный другъ, товарищъ дтскихъ игръ, лежалъ въ луж крови у ногъ ее бездыханнымъ трупомъ. Цлый день просидла Муза неподвижно подл него. Уже вечерло, когда она, взваливъ тло его къ себ на плечи, понесла его домой. Подъ кустами мирты она похоронила врную собаку.
Впервые Муза чувствовала себя не по себ. Измна отравила ей жизнь. Но все-таки она не жалла о своемъ отказ Морицу, ни разу не вспомнила Даніелло, который по ея понятіямъ былъ гораздо ближе ей.
Между тмъ Морицъ проживалъ во Франціи, занимаясь живописью, но работа шла вяло. Думы его были далеко. Изъ-за образовъ, которые воспроизводила его кисть, ему все время мерещилась яркая красота и темные глаза дочери Сатурнино, ея восточный типъ ясно говорилъ Морицу о происхожденіи Maстарно изъ лидійской народности. Постоянно думая о Муз, отъ волновался и досадовалъ на нее. Вмст съ тмъ совсть мучила его, точно онъ не исполнилъ своего долга, не довершилъ порученія Джоконды. Эта мысль не давала ему покоя. Парижанинъ по привычкамъ, въ душ онъ былъ истый горецъ, человкъ про той и высоко нравственный. Но желаніе видть снова Myзy овладвало имъ все боле и боле. Въ Париж онъ рисовалъ на память ея портретъ. Товарищи восхищались его красавицею и давали ей всевозможныя имена миологическихъ богинь. Но въ одно прекрасное утро Морицъ мазнулъ кистью по полотну, заперъ студію и исчезъ.
Между тмъ судьба, fatum древнихъ, не покидала Музу. Наступилъ августъ. Накатавшись по морю въ своей утлой лодк, на которой ей удалось прикрпить сосновую мачту съ парусомъ, Муза подъ вечеръ вернулась въ подземелье. Опять кто-то у нея. Повернувшись спиною во входу, незнакомецъ сидлъ у ея потухшаго очага. Не страхъ, а ярость почувствовала Муза. Пастухъ это или охотникъ? Она схватилась за ножъ. Незнакомецъ вздрогнулъ, какъ преслдуемое животное, и упалъ къ ея ногамъ.
— Я прошу у тебя крова,— сказалъ онъ, цлуя подолъ ея грубой шерстяной юбки.— Я — невинный, несчастный человкъ, меня преслдуютъ. Спаси меня!
На лиц Музы выразилась жалость. Она все еще держала ножъ въ рук, но сомнніе исчезло.
— Кто ты?— спросила она.
— Я былъ заключенъ на Горгон, я бжалъ вмст съ Сатурнино, во время бури мы потеряли другъ друга. Я встртился съ нимъ черезъ нсколько дней тамъ, гд онъ скрывался. Онъ разсказалъ мн о подземель и совтовалъ идти сюда. Я раненъ и усталъ, прости меня.
Съ нимъ сдлался обморокъ. На плеч у него была рана, изъ нея текла кровь. Муза перевязала рану, намочила голову холодной водой и налила въ ротъ нсколько капель вина.
Онъ очнулся и сталъ благодарить ее. Лихорадка трясла его, все тло болло отъ усталости. Муза не обратила вниманія на замчательную красоту этого человка. Для нея онъ былъ только страдальцемъ и несчастнымъ,— этого было достаточно. Она ухаживала за нимъ, какъ ухаживала бы все равно и за раненымъ животнымъ или раненою птицею. Имя Сатурнино не произвело за нее никакого впечатлнія, она вспомнила только, что онъ обобралъ могилу.
Муза развела огонь, но ночью было уже довольно свжо и незнакомецъ дрожалъ отъ холоду.
— Ты не бросишь меня,— сказалъ онъ, боязливо взглянувъ за нее своими большими темными глазами. Муза стояла надъ нимъ во всемъ блеск силъ и здоровья, слова эти вызвали у нея слегка презрительную усмшку.
— Зачмъ ты пришелъ ко мн, если думаешь противное?
Но она потребовала клятвы отъ незнакомца въ томъ, что все, находящееся въ могил, будетъ для него святынею.
— Все,— отвчалъ онъ,— начиная съ тебя.— Онъ клялся ей также въ томъ, что невиненъ въ убійств любимой женщины, за которое осужденъ.
— Она измнила теб?
— Нтъ не измнила и не была зарзана мною. Богъ слышитъ то, что я говорю.
— Хорошо. Я врю,— сказала она просто.— Ты можешь потомъ разсказать мн больше. Теперь же ты нездоровъ, усталъ и въ лихорадк. Я устрою теб постель изъ листьевъ — другой у меня нтъ — въ дальней комнат, теб лучше дойти туда.
Она провела его, уложила, и въ своей невинности никогда не подумала о томъ, что они оба молоды. Спокойно легла она на свое ложе и только иногда при шорох ночью вскакивала, боясь, не идетъ ли кто за ея гостемъ. Его она не боялась.
Солнце еще не вставало, когда она уже была на ногахъ и и заглянула къ нему. Лампа потухла, онъ спалъ и въ полумрак она ясно разглядла очертанія его головы и плечей.
Она выкупалась въ мор и въ первый разъ въ жизни взглянула на себя внимательно въ зеркало, похороненное тутъ съ какою-нибудь красавицею. Она гладко зачесала волосы, въ зеркало она примтила что была очень красива. Ей вспомнились слова Джоконды, ‘но она говорила это изъ любви ко мн’, подумала двушка. Она положила зеркало на траву и, нагнувшись надъ нимъ, продолжала себя разглядывать. Въ эту минуту гадкій, ужасный скорпіонъ пробжалъ по стеклу и услся на красивой, съ украшеніями, серебряной рамк. ‘Боже! неужели заниматься собой, такой же страшный грхъ, какъ страшенъ этотъ скорпіонъ, впрочемъ, это тоже не разъ твердила Джоконда’.
Надо было приготовить пищу гостю, къ счастью, у домашней птицы она нашла три яйца: это будетъ посытне, чмъ одна трава и зелень, которыми питалась она. Больной проснулся, пища подкрпила его и онъ чувствовалъ себя точно немного бодре. Имя его было Луитбрандъ д’Эсте.
— А меня зовутъ Музой,— сказала двушка.
Луитбрандъ разсказалъ ей, что прошелъ годъ и три мсяца съ тхъ поръ, какъ онъ бжалъ изъ тюрьмы и скитался по горамъ, прячась въ лсной чащ.
Эта ужасная жизнь, потеря крови отъ ранъ и воздухъ Мареммы сдлали свое дло. У Луитбранда развилась гнилая лихорадка. Муза лечила его травами, кормила, насильно вливая пищу въ конвульсивно сжатый ротъ. Временами все тло его горло, какъ въ огн, или длалось совершенно ледянымъ. Жажда была невыносимая. Муза его не покидала, она не спала ночей, сидя у его постели, ухаживала за нимъ, стараясь облегчить его страданія. Она почти не выходила изъ своего подземелья, жизнь вн его ее боле не занимала. Еще въ дтств такимъ же образомъ она выходила въ теченіе цлой зимы морскую ласточку, которой охотникъ прострлилъ крыло. Но когда рана зажила, ласточка, расправивъ крылья, улетла. Маленькая Муза проводила ее глазами, полными слезъ.
У Луитбранда было уже два страшныхъ приступа лихорадки. Муза знала, что третій смертеленъ. Но время шло, приступа не было, когда Эсте страдалъ безсонницей, она брала свою лютню и пла ему. Пастухъ, проходя недалеко ночью, услыхалъ пніе и въ страх прибжалъ домой, говоря, что мертвецы ночью поютъ подъ землею.
Пошла пятая недля пребыванія Эсте въ подземель. Силы стали къ нему возвращаться. Муза была очень счастлива, но заботы выросли. Пока Луитбрандъ былъ боленъ, ему немного было нужно, но съ началомъ выздоровленія онъ не. будетъ сытъ тою пищею, которою кормилась она. Ему нужно будетъ давать мяса и вина, а гд взять ихъ? А главное, Муза боялась за его безопасность, если придутъ въ ея подземелье и увидятъ его, все пропало, его непремнно схватятъ, кром того, какая-то безотчетная грусть закралась въ сердце Музы, ей случалось даже плакать. Она не сознавала причины, во чувствовала, что ея беззаботная юность исчезла!
Придя вполн въ себя, Луитбрандъ выразилъ ей, сколько онъ ей признателенъ за ея безкорыстныя попеченія. Муза вообще ее любила, чтобъ ее хвалили, и сухо отвтила ему, что она сдлала бы тоже для всякаго раненаго эвря.
Эсте было всего двадцать пять лтъ, онъ былъ приговоренъ къ тридцатилтнему заключенію въ тюрьм. Онъ постоянно думалъ о своемъ безвыходномъ положеніи. Неужели ему суждено провести всю жизнь здсь въ ндрахъ земли, рядомъ съ давно истлвшимъ прахомъ этихъ мертвецовъ, но выйти отсюда значило идти на явную опасность — попасть снова въ тюрьму.
Имъ одновременно овладвало чувство страха и пламенное желаніе уйти отсюда, эти думы такъ занимали его, что не давали ему возможности замтить красоту двушки, жившей подл вето. Кром того, у него все-таки не было полнаго доврія къ ней. Ему казалось, что когда-нибудь она выдастъ его. Онъ не замчалъ, какъ она берегла его, какъ дрожала отъ малйшаго шороха, она, незнакомая со страхомъ. Теперь она пугалась даже тни, вереницы возовъ на горизонт, стада буйволовъ, рога ихъ казались ей дулами отъ ружей карабинеровъ. Она вздрагивала отъ выстрла охотника, и сердце ея болзненно сжималось, но не изъ жалости за своихъ пернатыхъ любимцевъ,— она забывала о нихъ.
— Что ты сдлаешь, если меня схватятъ,— спросилъ ее Эете.
— Насъ не возьмутъ живыми,— отвтила она.
Онъ не обратилъ вниманія на то, что она соединяла свою судьбу съ его. Въ этотъ день она только остре отточила его кинжалъ и свой ножъ.
— Вотъ все, что у насъ есть,— сказала она съ грустью, думая о ружьяхъ карабинеровъ.
Эсте вздрогнулъ.
Исторія его осужденія не была извстна Муз: ей какъ-то неловко было разспрашивать его, а онъ молчалъ. Мальчикомъ онъ учился прилежно, былъ серьезенъ и скроменъ. Въ бдномъ дом отца жизнь его не могла иначе сложиться. Единственнымъ его развлеченіемъ было давать серенады дамамъ сердца. Онъ считалъ себя вполн счастливымъ человкомъ, когда любимая имъ женщина ласкала его, когда онъ въ ночной тиши при лунномъ сіянія, подъ звуки лютни, причаливалъ въ лодк къ ея палаццо.
Былъ прекрасный осенній день, какіе бываютъ въ Маремм въ октябр и ноябр. Муза пошла пшкомъ въ Теламоне, чтобъ продать тамъ корзины и собранныя лекарственныя травы. Прежде она никогда не продавала ихъ, Джоконда научила ее собирать полезныя травы, но никогда не торговала ими, а лечила даромъ. До Теламоне сухимъ путемъ было восемь или девять миль. Myea рада была пройтись снова по знакомымъ мстамъ, но все-таки она шла торопливо, ей хотлось скоре вернуться домой, чтобы ни одной лишней минуты не оставлять его одного. Въ бдномъ, грязномъ мстечк Теламоне она не наша покупателей. Старый рыбакъ въ своей фелукк взялся довезти ее до Орбетелло за небольшую плату.
Въ гавани таможенные чиновники потребовали съ нея пошлину за товаръ. Денегъ у нея не было. Они взяли нсколько корзинъ, конечно гораздо больше, чмъ слдовало.
Въ гавани на столб было наклеено объявленіе. Старикъ обратилъ на него вниманіе Музы. Правительство предлагало большую денежную награду тому, кто поможетъ словить графа Луитбранда д’Эсте, бжавшаго изъ тюрьмы Горгоны годъ и тря мсяца тому назадъ. Видно было, что объявленіе нсколько разъ срывали и опять наклеивали. Въ народ по этому поводу говорили: почему не зарзать свою возлюбленную, если она измняетъ, вдь журавль убиваетъ же свою неврную подругу!
Сердце замерло у Музы, но она всегда владла собою, и старикъ ничего не прочелъ у нея на лиц, сказавъ ей, что она въ своихъ странствованіяхъ легко можетъ встртить бглеца и указать его. Она спокойно, и не безъ хитрости возразила ему:
— Мн кажется, что на счетъ его можно быть вполн спокойнымъ, воздухъ Мареммы наврное давно уморилъ бднягу. Чтобъ ты сдлалъ, Фебо, еслибы вздумали предлагать награду тому, кто укажетъ на товары, провозимые контрабандою въ Маремму?
Фебо, какъ и большинство рыбаковъ, былъ контрабандистъ.
Въ Теламоне появленіе Музы произвело сильное впечатлніе, мужчины не скрывали своего восхищенія, такъ что ей пришлось накинуть на голову капюшонъ. Нкоторыя изъ женщинъ узнали ее и спросили, гд она живетъ. Она неопредленно имъ отвчала, что нашла себ работу. Добрый и умный старикъ аптекарь охотно ввилъ ея травы и далъ ей взамнъ хины и вина. Жена его купила у нея корзины, но далеко не щедро заплатила за нихъ, когда Муза уходила, старикъ сунулъ ей въ руку нсколько серебряныхъ монетъ, говоря:
— Теб слишкомъ мало заплатили, купи на это мяса твоему больному.
— Я принесу вамъ самыхъ рдкихъ растеній,— сказала она дрогнувшимъ отъ волненіи голосомъ,— и ничего не возьму съ васъ за это. Вы такъ добры.
И точно застыдившись выказаннаго чувства, она пустилась бжать. На конц улицы ее ждалъ старикъ, требуя условленную плату. Муза удивилась и отказалась платить: вдь онъ обязался доставить ее обратно. Старикъ, видя ея отказъ, стадъ грозить, что кликнетъ власть и укажетъ ея жилище. Уже Муза готова была отдать все, что онъ требовалъ, какъ за спиною раздала знакомый голосъ шкипера ‘Озиліатриче’.
— Ничего не плати ему, мое судно доставитъ тебя, куда хочешь.
Фебо зналъ, что съ Даніэлло шутить нельзя: онъ не задумается надъ кольтеллотой {Ударъ ножомъ.}.
Муза колебалась. Она совсмъ не рада была приходу Даніалло, и вполголоса продолжала упрашивать Фебо доставить ее обратно, или дать ей свою лодку. Но старикъ отказалъ ей. Остальные рыбаки тоже отказали ей въ ея просьб. Причина ихъ отказа были сборы на ловлю рыбы, въ большой масс появившейся у береговъ. Ловля должна была произойти острогою, ночью, при свт фонарей. Рыбаки цлыми группами бродили по берегу, сидли, болтали, курили въ ожиданіи ночи.
Даніалло не отставалъ отъ Музы. Смыслъ его рчей былъ тотъ же, что и четыре мсяца тому назадъ. Она просила его объ одномъ: оставить ее, а главное не отыскивать, гд она живетъ.
Не далеко отъ гавани работало нсколько каторжныхъ. Одинъ юъ нихъ былъ Сатурнино. Муза и онъ узнали другъ друга. Муза уже не питала къ нему ненависти. Разв не онъ прислалъ къ ней Луитбранда. Она сказала ему нсколько словъ и сунула въ руку серебряную монету. Голосъ ея вдругъ напомнилъ ему давно прошедшее время, голосъ его Серапіи, а смотря на Myзy здсь при дневномъ свт, онъ находилъ въ ней черты своей юности, когда руки его не были обагрены кровью. Голосъ надсмотрщика не далъ ему возможности продолжать разговоръ съ Музой.
Даніелло предлагалъ ей довезти ее на ‘Озиліатриче’, она отвергла это предложеніе.
— Не даромъ тебя зовутъ Музонгеллой,— сказалъ онъ ей.
Еслибы не желаніе поскоре вернуться къ Эсте, она бы переночевала въ Орбетелло. Исхода не было и она согласилась, чтобы одинъ изъ матросовъ Озиліатриче довезъ ее до Теламоне. Благовстили къ Ave Maria, когда она причалила, и, поблагодаривъ матроса, безъ оглядки побжала домой, крпко прижимая въ груди пачку съ хиной, здсь хина цнилась на всъ золота.
Она встртилась только съ погонщикомъ муловъ, онъ выбранилъ ее, потому что лошадь его испугалась фонаря, который несла въ рук Муза, она зажгла его, чтобы не завязнуть въ болот. Громадный орелъ почти задлъ ее своими крыльями, такъ низко летлъ онъ, перебираясь съ Монте Аміато на Гималайскій хребетъ или горы Атласа. Боле никого. Въ полночь она постучалась въ подземелье. Д’Эсте провелъ ужасный день, его мучило сомнніе и онъ дрожалъ за себя. При вид ея, ему стало совстно своихъ подозрній, онъ кинулся цловать ея ноги.
— Я принесла хины и чистйшаго лакрима,— сказала она весело съ оттнкомъ упрека въ голос.— Почему ты не довряешь мн? Я никогда не лгу.
— Прости меня. Люди, которыхъ преслдуютъ, пугаются даже тни.
Онъ не зналъ, какъ высказать ей свою благодарность. Она объ этомъ не думала и желала только, чтобы онъ скоре поправился. Его долгія и сильныя страданія такъ огорчали ее.
— Да, я страдалъ. Но что теб до того,— сказалъ онъ ей такъ же, какъ и она отвтила однажды Морицу Санктису.
Она напоила его виномъ и съ простою милою граціей принялась за хозяйство. Надо было развести огонь, чтобы сварить супъ изъ принесеннаго ею мяса. Эсте слдилъ глазами за ея приготовленіями. Въ первый разъ онъ понялъ, чмъ онъ обязанъ этой двушк: хворостъ и еловыя шишки для топлива собирала она своими руками, она же пряла и ткала, убирала все, кормила и поила его, а между тмъ онъ сидлъ сложа руки. Совсть заговорила въ немъ, ему неловко было чувствовать себя обязаннымъ во всемъ женщин. Теперь онъ сталъ уговаривать ее, по крайней мр, прилечь, отдохнуть, но она не согласилась: она не ляжетъ, пока не сваритъ супъ для него. Но сама она не измнила своего ужина и какъ всегда пола сухого хлба и выпила воды.
Пока варился ужинъ для Эсте, они разговорились. Бесда ихъ коснулась прежде всего тхъ, кто былъ похороненъ здсь. Муз всегда хотлось узнать ихъ исторію, Эсте разсказалъ ей, кто была этруски, объяснилъ ей ихъ значеніе, ихъ прошлую славу. Понятія Музы были боле чмъ ограничены, она полагала, что Христосъ и этруски были современниками. Луитбрандъ вывелъ ее изъ заблужденія. Онъ далеко не былъ ученымъ, но ей познанія его казались, конечно, очень обширными, и она съ благоговніемъ слушала его.
Съ большою осторожностью сообщила Муза Луитбранду, что голова его оцнена и что ей извстенъ его графскій титулъ, о которомъ онъ умолчалъ, назвавъ себя. Невольная дрожь пробжала по тлу Эсте при первомъ извстіи. Что же касается до его титула, то съ тхъ поръ, какъ семья ихъ обднла, онъ не имлъ никакого значенія. Въ давно прошедшее время графы д’Эсте были знамениты своимъ богатствомъ и значеніемъ. Въ настоящее время отъ ихъ величія остались развалины дворца въ Манту, а городокъ Эсте, когда-то принадлежавшій имъ, отошелъ отъ нихъ и посщается теперь путешественниками, которые интересуются постройками Браманте и Сансовино и церквами, украшенными Джованни Беллини.
Любезность, сказанная Эсте на счетъ красоты Музы, въ первый разъ вызвала краску на лиц семнадцатилтней Музы и она поспшила опровергнуть его слова, увряя, что она не красива.
Исторія любви и осужденія Луитбранда глубоко тронула Музу, никогда не слыхавшую ничего подобнаго. Эсте былъ влюбленъ въ молодую, прекрасную донну Алоизію Горжьясь, жену старика и скряги Пьетро ди-Альбано. Три года длилось блаженство молодыхъ людей. Свиданья ихъ происходили ночью. Въ роковой вечеръ за окн стоялъ по обыкновенію условный знакъ — букетъ цвтовъ и лампа, значить, она одна. По веревк онъ влзь въ окно счастливый и радостный. Красавица лежала на постел и, казалось, уснула. Онъ подошелъ. О ужасъ! Въ груди ея зіяла рана, кровь струилась на полъ. Кинжалъ его, забытый у нея за дняхъ, лежалъ подл. Какъ безумный упалъ онъ на бездыханное тло. Въ это время вошли люди, улики были за лицо, его схватили и онъ былъ приговоренъ. Это убійство было дломъ рукъ стараго ревнивца. За нсколько дней передъ тмъ, въ маскарад нсколько неосторожныхъ словъ, сказанныхъ ей Эсте, были, вроятно, подслушаны мужемъ.
— Ужасною местью отомстилъ онъ мн,— закончилъ Луитбрандъ.— Онъ поставилъ жен великолпный мавзолей, а меня обрекъ за вчную погибель.
Эта любовь стояла преградою между имъ и Музою. Образъ безвременно погибшей застилалъ отъ его глазъ красоту двушки, жившей подл него. Да и буря, вынесенная имъ, оставила глубокіе слды, рана сердца еще не зажила.
Но мы оставили Даніэлло на берегу, нужно замтятъ, что разговоръ между Сатурнино и Музой былъ замченъ Даніэлло. Когда Муза ушла, Сатурнино замтилъ устремленный на него взглядъ молодого шкипера. Онъ сдлалъ ему знакъ подойти и сообщилъ, что онъ — отецъ Музы. Отъ этихъ словъ голова закружилась у Даніэлло.
Въ Сициліи не питаютъ особенной симпатіи въ разбойникамъ, кром того Даніэлло былъ изъ хорошей и очень строгой семьи моряковъ и считалъ Мастарну великимъ гршникомъ. Хотя это происхожденіе и придавало для пылкаго воображенія Даніэлло нкоторую прелесть Муз, окружая ее ореоломъ таинственности, но все-таки въ этомъ было что-то ужасное. Но хитрый разбойникъ уже подмтилъ въ глазахъ юноши любовь къ его дочери и хотлъ извлечь изъ этого пользу.
Давіэлло не могъ заснуть и долго бродилъ по берегу. Море было усяно цлой миріадой лодочекъ съ фонариками, какъ блуждающіе огоньки, сновавшихъ взадъ и впередъ по зеркальной поверхности мори.
Рано утромъ Даніэлло уже стоялъ подл Сатурнино, онъ вторично спрашивалъ его, дйствительно ли онъ отецъ Музы. Онъ подтвердилъ это, прибавивъ, что она не знаетъ, кто ея отецъ. Именемъ его любви въ дочери разбойникъ умолялъ его помочь ему бжать. Эта просьба была боле, чмъ нелпа. Освободить разбойника значило погубить себя. Но вмст съ этимъ у Даніэлло являлся страхъ: что если Сатурнино объявитъ, что онъ отецъ ея, и заявитъ на нее свои права? Что станетъ тогда съ нею? Онъ не отказалъ ему и не далъ слова. Боле чмъ когда-нибудь сталъ онъ помышлять о томъ, чтобы склонить ее выйти за него замужъ. ‘А какая сильная, здоровая мать для его будущихъ дтей!’ и пылкое воображеніе сицилійца уже рисовало себ семейную картину, посреди которой Муза занимала главное мсто.
Наступила осень, лса Мареммы изъ зеленаго окрасились въ золотой и красный цвта. Длинные вечера Эсте сокращалъ своими разсказами изъ исторіи и миологіи. Муза пряла при свт древней этрусской лампы и внимательно слушала его. Въ ея воображеніи рисовались новыя картины, являлись незнакомые образы.
Для Луитбранда Муза была другомъ, товарищемъ, не боле. И какъ могъ онъ понять и оцнить ее? Женщина, любимая имъ, была слабое, пустое, безполезное существо — хорошенькая игрушка, а эта двушка была вся сила, энергія, она подавляла его своимъ превосходствомъ, да и сознаніе, что онъ обязанъ ей, тяготило его. Только великія натуры не признаютъ чувство благодарности бременемъ, для мелкихъ же оно кажется тяжелымъ жерновомъ. Къ сожалнію, Эсте не принадлежалъ къ первымъ. Чувства Эсте къ Муз были, вроятно, въ род тхъ, которыя питалъ схороненный здсь Лухуно къ своему врному рабу. Луитбрандъ позволялъ себ даже сердиться на нее, если она слишкомъ долго оставляла его одного. А кто же, какъ не онъ, былъ причиною того, что Муз было больше дла, больше заботъ Но когда ему случалось благодарить ее, она была боле, чмъ вознаграждена за вс свои труды. Муза любила его безсознательно. Искра страсти еще тлла, но при первомъ удобномъ случа могла вспыхнуть.
Оба были такъ молоды и такъ красивы. Когда болзнь прошла, румянецъ снова заигралъ на щекахъ Эсте, вмст со здоровьемъ вернулась надежда на что-то. Когда наступала ночь, онъ выходилъ изъ подземелья, чтобы подышать чистымъ воздухомъ. Его красивая фигура съ правильными чертами лица, освщенная луною, выдлялась на темномъ фон ночи, напоминая собою статую Аполлона.
Муза уже безъ сожалнія ловила теперь рыбу: надо было готовить обдъ, и вотъ она смло закидывала сти. Рано утромъ, при розовомъ разсвт Муза спустилась съ Сассо-Скритто и сла въ лодку. Окончивъ ловлю и убирая лодочку въ надежное мсто, она услыхала за собою шумъ веселъ. Прежде чмъ она успла вымолвятъ слово, Морицъ Санктисъ уже стоялъ передъ нею. Онъ пришелъ, потому что безпокоился о ней, думалъ, желалъ ее видть, и если бы не встртилъ на берегу, конечно, пошелъ бы къ ней. Послднее боле всего испугало Музу. Она отклонила его вопросъ о томъ, все ли живетъ она одна. Лгать она не хотла. Эта уклончивость не избгла отъ проницательности Морица. Она показалась ему еще прелестне, лицо оживилось, приняло боле осмысленное выраженіе. Слдовать ему за собою она строго запретила, общая на другой день придти сюда и быстро взбжавъ, какъ горная козочка на вершину утеса, исчезла въ низко нависшихъ дождевыхъ облакахъ.
Луитбрандъ на этотъ разъ былъ очень недоволенъ ея долгимъ отсутствіемъ. Его раздраженіе еще увеличилось, когда онъ узналъ, что она бесдовала на берегу съ молодымъ человкомъ. Ему стало досадно, что-то въ род ревности заговорило въ немъ. Имъ овладло безпокойство: а что, если этотъ незнакомецъ хочетъ увезти ее, пересадить этотъ полевой цвтокъ въ городъ?
Но Муза не умла лгать и утромъ на другой день объявила что идетъ на свиданіе съ Санитисомъ. Луитбрандъ вышелъ изъ себя. Онъ не пуститъ ее, не позволитъ. Послднее вызвало улыбку у нея. Если она захочетъ, она довольно сильна, чтобы вырваться и поставить на своемъ. Но Эсте пригрозилъ, что если она пойдетъ на свиданіе, онъ тоже уйдетъ и отдастся въ руки правосудія.
Какъ ни невроятно казалось Муз нарушить данное ею слово, но длать было нечего, эти угрозы заставили ее покориться. Смиренно склонила голову гордая Музонгелла и покорно сла за прялку. Эсте плелъ корзины. Цлый день они ни слова не сказали другъ другу. Но въ этотъ день Эсте впервые замтилъ всю красоту Музы, все то, что до сихъ поръ какая-то завса скрывала отъ него. Образъ Алоизіи поблднлъ.
Напрасно Морицъ приплывалъ въ Сассо-Скритго, Муза не приходила въ назначенное мсто. Лодка ея спокойно стояла у берега, видно, что никто не дотронулся до нея въ эти дни. Онъ же постоянно думалъ о Муз, воображая ее окруженной опасностями. Онъ не былъ въ состояніи ухать и поселился въ Теломоне. Ему пришло въ голову просить у властей разршенія видться съ Сатурнино, какъ онъ услыхалъ о его бгств. Въ Орбентелло только и было рчи о томъ, какъ Сатурнино ночью бросился въ море, пули и ядра полетли въ слдъ бглецу, онъ, конечно, погибъ, но тла не нашли, полагали, что его съли въ изобиліи водившіяся тутъ акулы. Между тмъ никто не обратилъ вниманія на то, что Озиліатриче долго простояла на якор, ожидая попутнаго втра, именно такого, который дулъ въ эту ночь, никто не заподозрилъ шкипера Даніэлло, а кто же, какъ не онъ, помогъ Сатурнино и принялъ его на свой корабль?
Бгство Сатурнино объяснило все Морицу. Муза скрыла у себя отца и вотъ причина, почему она такъ боится его посщенія. Ему стало совстно, что онъ заподозрилъ чистую, невинную двушку въ какой-нибудь любовной интриг. Но онъ все-таки не ухалъ изъ грязнаго мстечка Теломоне, все было имъ забыто: искусство, общество точно боле не существовали для него. Одна мысль постоянно преслдовала его: увидть во что бы то ни стало Музу.
По росшему подл подземелья громадному, втвистому дубу, онъ узнать мсто. Муза бродила не далеко, собирая грибы и хворостъ, она несла на голов цлую связку сухихъ втокъ, нисколько не сгибаясь отъ ея тяжести. Трудъ никогда не утомлялъ Музу. Для Морица-художника она въ эту минуту показалась олицетвореніемъ чего-то неземного, типомъ лсной дріады. Но вотъ онъ приблизился къ ней, и снова повторилъ свои просьбы, мольбы ухать отсюда, простить ему его присутствіе здсь, въ память Джоконды, наконецъ, подумать о будущемъ. Но видя, что ничто не дйствуетъ, онъ наконецъ сослался на законъ и сказалъ, что именемъ его потребуетъ отъ нея жить такъ, какъ ей подобаетъ. При этихъ словахъ съ Музою произошло что-то чрезвычайное. Ее можно было сравнить разв съ разъяренной львицей. Глава ея зажглись огнемъ, напомнившимъ, что она не даромъ — дочь Мастарны, а въ рук сверкнулъ ножъ, въ остервенніи бросилась она на Морица, требуя отъ него клятвы, что онъ не сдлаетъ того, что говоритъ. Мысль объ опасности, грозившей Луитбранду, почти затмила ей разсудокъ. Морицъ стоялъ неподвижно: вдь не могъ же онъ бороться съ женщиной. Онъ отказался дать клятву, но общалъ не приходить въ подземелье, но видть ее издали, слдить за нею никто не могъ запретить ему. Только мысль, что онъ изъ семьи Джоконды, остановила руку Музы и заставила ее опомниться.
На гор близъ Сан-Ліонардо Санктисъ купилъ виллу и поселился въ ней, чтобъ такимъ образомъ быть ближе къ Муз.
Чтобы сократить время и внести свою небольшую долю въ хозяйство, Эсте лпилъ различныя вещи изъ глины, большею частью женскія головки, имвшія чрезвычайное сходство съ Музой. У него была способность къ скульптур и Муза могла продавать эти издлія въ город. Глядя на эти головки, Муза невольно примчала свое сходство съ ними и не могла не замтить, что она красива, но никогда не позволяла себ остановиться на этой мысли, помня хорошо совтъ Джоконды. Это сильно сердило Луитбранда. Вообще воспоминаніе о старушк не нравилось ему, она какъ будто налагала узы на двушку, сдерживала ее, память Джоконды являлась какъ бы помхою, преградою между нимъ и Музою.
Вотъ ударили къ Ave Maria. Эсте и Муза работали, онъ лпилъ, она по обыкновенію пряла. Вдругъ онъ отбросилъ работу и приблизился въ двушк.