Ю. Г. Милюков
В. М. Гаршин: биобиблиографическая справка, Гаршин Всеволод Михайлович, Год: 1990
Время на прочтение: 13 минут(ы)
ГАРШИН, Всеволод Михайлович [2(14).II.1855, имение Приятная Долина Бахмутского у. Екатеринославской губ.— 24.III(5.IV).1888, Петербург] — прозаик. Автор двух небольших книжек рассказов, в которых, по словам Г. И. Успенского, было ‘положительно исчерпано все содержание нашей жизни’ (Успенский Г. И. Полн. собр. соч.— Т. II.— С. 476). Для многих поколений русской интеллигенции его трагическая судьба стала высоким нравственным примером. Г. родился в семье офицера кирасирского полка. В 1858 г. отец Г., Михаил Егорович, получив в наследство небольшое поместье, вышел в отставку и поселился в г. Старобельске, где активно участвовал в работе дворянского комитета по подготовке крестьянской реформы, однако вскоре в его поведении стали заметны признаки душевной болезни. Мать Г., Екатерина Степановна (до замужества Акимова), по свидетельству биографа, ‘была типичной шестидесятницей’, (Современники о В. М. Гаршине.— С. 33): живо интересовалась литературой и политикой, переписывалась с будущими участниками Слепцовской коммуны, свободно переводила с французского и немецкого, воспитывала детей в духе новейших педагогических теорий. В январе 1860 г. она бежала из дома с воспитателем своих старших сыновей П. В. Завадским, членом Харьковского революционного кружка, сопровождала его в ссылку в Олонецкую губернию (VI.1860—VII. 1862) и была вынуждена оставить пятилетнего Всеволода с отцом. Только в 1863 г. ей удалось вернуть сына и увезти с собой в Петербург. Г., отмечая, какое большое влияние на его духовное развитие оказали мать и Завадский, писал по поводу этой семейной драмы в ‘Автобиографии’ (1884): ‘Некоторые сцены оставили во мне неизгладимое впечатление и, быть может, следы на характере’ (Полн. собр. соч.— Письма.— Т. III.— С. 12, далее — Письма). С детства обостренность восприятия сочеталась в нем с необыкновенной душевной чуткостью и совестливостью: жалея отца и тяжело переживая разлуку с матерью, он страстно желал облегчить их страдания и с четырех лет мечтал о подвиге самоотвержения.
К семи годам Г. перечитал ‘массу книг’, от ‘Хижины дяди Тома’ Г. Бичер-Стоу и ‘Собора Парижской богоматери’ В. Гюго до ‘Что делать?’ Н. Г. Чернышевского и журнала ‘Современник’, с недетской серьезностью проводил научные опыты, стремясь самостоятельно осмыслить выводы энциклопедии ‘Мир божий’ А. Е. Разина, в гимназии (1864 —1874) начал писать. В четвертом классе, подражая ‘Илиаде’, сочинил поэму о гимназическом быте, под псевдонимом Агасфер писал фельетоны для рукописного еженедельника ‘Вечерняя газета’ (не сохранились). В 1872 г. под впечатлением ‘Записок охотника’ И. С. Тургенева написал этюд ‘Смерть’. Рассказывая о молодом филологе, перед смертью думающем не о причастии, а о неразрешенном научном вопросе, он попытался выразить свое отношение к тому нравственному подвижничеству, которое будет волновать его в течение всей жизни. Выбор героя не был случаен. К науке в эти годы Г. ‘чувствовал сильную любовь’ (Письма.— С. 13), укрепившуюся в нем после знакомства в 1868 г. с А. Я. Гердом (1841—1888), талантливым педагогом и известным популяризатором естествознания, ставшим его духовным наставником и другом. ‘Когда науки трудный путь пройдется,— писал он в одном из стихотворных набросков,— Я в состояньи буду наблюдать / Людей поступки, тайные их мысли / …пойму вполне ту тайну жизни, / Которой смутно чую бытие’ (Письма.— С. 68— 69). В 1874 г. по совету Герда Г. поступил в Горный институт, где учился без особого интереса, но с удовольствием слушал лекции Д. И. Менделеева, посещал семинар профессора ботаники А. Ф. Баталина, в студенческом кружке изучал социологические трактаты Дж.—С. Милля и Г. Спенсера, читал ‘Исторические письма’ П. Л. Лаврова и ‘Азбуку социальных наук’ В. В. Берви-Флеровского, давал частные уроки и писал стихи. Сочувствуя революционной молодежи и осуждая политические репрессии середины 70 гг., он, однако, не разделял энтузиазма народников. В 1874 г. писал: ‘Подлые ходят на задних лапах, глупые лезут гурьбой в нечаевцы и т. д. до Сибири, умные молчат и мучаются. Им хуже всех. Страдания извне и изнутри’ (Письма.— С. 23). Эти размышления о нравственном долге интеллигента отражены в его студенческих стихотворениях ‘Нет, не дана мне власть над вами…’, ‘Мне жалко вас, родимые места…’, ‘Пленница’ и др. С художественной точки зрения они малооригинальны, что признавал и сам автор: образы заимствованы в основном из романтической литературы (‘лира золотая’, ‘язвы сердца’, ‘злобная тоска’, ‘чужие небеса’ и т. п.), слаба поэтическая техника. При жизни Г. его поэтические произведения не публиковались.
Литературным дебютом Г. стал очерк ‘Подлинная история Энского земского собрания’ (Молва.— 1876.— No 15.— 11 апр.). Злободневную в конце 70 гг. тему ограниченности земской деятельности он раскрыл в духе традиций демократической сатиры 60 гг. Ироническая позиция автора ‘достоверных мемуаров’ проступала в настойчивом подчеркивании ‘добродетельности’ членов земства, неустанно спорящих о дезинфекции вод, об уездном бюджете, ‘единогласно соглашающихся’ с любыми мерами правительства, но отступающих перед вопросом о борьбе с голодом в уезде. В той же манере он собирался писать ‘очерки старобельской жизни’ (Письма.— С. 70). Но от нравоописательных и сатирических замыслов его отвлекло предложение сотрудничать в газете ‘Новости’ в качестве художественного критика. С 1874 г. Г. поддерживал дружеские отношения с кружком молодых художников, близких ‘передвижникам’ (И. И. Крачковский, Н. А. Ярошенко, К. А. Савицкий и др.), и, по свидетельству друга Г., художника М. Е. Малышева, непременно участвовал в импровизированных литературно-музыкальных вечерах, в спорах ратовал ‘за искусство как служение высшим идеалам добра и правды’ (Современники о В. М. Таршине. — С. 42). В его четырех статьях, посвященных выставкам 1877 г. в Академии художеств, тонкие критические замечания о жанровом однообразии и слабой технике ‘модных пейзажистов’ сочетались с яркими эстетическими обобщениями, суждения о принципах реалистической живописи отличались глубиной оценок. А в статье ‘Новая картина Семирадского ‘Светочи христианства’ (Новости.— No 72.— 16 марта) Г. попытался связать историческую живопись с проблемами современности, дать психологическое объяснение и нравственную оценку ‘беззаветной веры’ тех, кто, жертвуя собой, решается бороться со ‘скотски-равнодушной’ властью.
В 1877 г. произошло событие, определившее творческую судьбу Г. С осени 1876 г. он пытался уехать добровольцем в Сербию. Свой порыв объяснял матери: ‘Я не могу прятаться за стенами заведения, когда мои сверстники лбы и груди подставляют под пули’ (Письма.— С. 116). Просьба Г. была удовлетворена лишь в апреле 1877 г.: вместе с другом по институту и гимназии В. Н. Афанасьевым он участвовал в болгарском походе 138-го Волховского пехотного полка в качестве вольноопределяющегося. Впечатления от тяжелого двухмесячного похода легли в основу рассказов ‘Четыре дня’ (1877), ‘Очень коротенький роман’ (1878), ‘Трус’ (1879), ‘Денщик и офицер’ (1880), ‘Из воспоминаний рядового Иванова’ (1883), которые должны были, по замыслу Г., составить книгу ‘Люди и война’. В бою возле болгарской деревни Аяслар (11.VIII.1877 г.) Г. был ранен, некоторое время находился в госпитале г. Бела, а затем (IX.1877) отправлен в Харьков к матери, проживавшей там с 1869 г. с младшим братом Г. Евгением. В госпитале он начал писать рассказ ‘Четыре дня’ и, закончив его в середине сентября, отправил в журнал ‘Отечественные записки’. Рассказ, вышедший под заголовком ‘один из этюдов войны’ (Отечественные записки.— 1877.— Т. V.— No 10.— С. 461—471), привлек внимание, по словам современника Г., ‘доходившее до сенсации’ (Скабичевский А. М. Сведения о жизни Всеволода Гаршина.— С. 32): он принципиально отличался от популярной военной беллетристики Н. Н. Каразина и Вас. Н. Немировича-Данченко или корреспонденции А. Н. Маслова-Бежецкого. Г. сразу заявил о себе как мастер психологического рассказа, как ученик Л. Н. Толстого (в сознании читателей возникала аналогия с ‘Севастопольскими рассказами’). Историю тяжелораненого солдата, оставленного на поле боя, он использовал как повод к размышлению о войне и осуждению ее. В исповеди героя, в точных психологических деталях, в реалистической картине всех ужасов странного ‘дела’ были выражены переживания самого Г., убедившегося в бессмысленности и безнравственности войны, превращающей подвижничество в преступление. Зло, причиняемое войной, по мнению Г., имеет самые разные проявления. Эта мысль объединяет его военные рассказы: война нарушает привычный порядок жизни и обрекает на одиночество героя, вернувшегося калекой (‘Очень коротенький роман’), заставляет отказаться от личной ‘воли, подчиниться ‘страшной силе массы’ (‘Из воспоминаний рядового Иванова’) и признать естественность и неизбежность убийства (‘Трус’). В ‘Четырех днях’ определились черты героя, ставшего центральным в творчестве Г.: это человек ‘чуткой совести’ (Короленко В. Г. Собр. соч.— Т. 8.— С. 220), нравственно прозревший и осознавший личную ответственность за совершаемое в мире зло.
Получив в декабре 1877 г. годовой отпуск, Г. вернулся в Петербург с твердым намерением заняться ‘литературной работой’ (Письма…… С,. 115). Вскоре он опубликовал очередной очерк о художественных выставках, откликнулся стихотворением ‘1877 года 30 декабря’ на смерть Н. А. Некрасова (при жизни Г. не публиковалось). В марте 1878 г. в ‘Отечественных записках’ появился рассказ ‘Происшествие’ (Т. II.— No 3.— С. 129—144). По словам автора, он не касался ‘социальных и политических вопросов’, был ‘историей двух изломанных душ’ (Письма.— С. 154). Критики увидели в трагической истории любви чиновника к ‘благородной’ проститутке подражание Ф. М. Достоевскому. За сентиментальными интонациями рассказа и не всегда удачно мотивированными поступками героев не был замечен чисто гаршинский подход к теме: стремление передать потрясение человека, осознавшего свое бессилие в борьбе со злом, но не изменившего своему нравственному долгу.
После произведения в прапорщики (27.IV.1878) Г. хотел поступить в Военную академию. Но вскоре отказался от этого решения и в сентябре 1878 г. стал вольнослушателем историко-филологического факультета Петербургского университета (до XII.1878). Он слушал лекции О. Ф. Миллера, И. И. Срезневского, В. И. Ламанского, штудировал исторические монографии (сохранились конспекты Г.), собирался написать сказку ‘Фиалка’ по мотивам преданий о Екатерине II (сохранился черновой вариант: Литературное наследство.— Т. 87. — С. 176-177). Приказ об увольнении со службы совпал с выходом рассказа ‘Трус’ (Отечественные записки.— Т. II.— No 3.— С. 145—164), герой которого наделен многими автобиографическими чертами. Как и в предыдущих рассказах, для изображения внутренней драмы человека Г. использовал форму монолога-исповеди, но достиг большего, чем в ‘Происшествии’, мастерства в передаче психологических состояний и реалистической трактовке характеров. И смерть рассказчика на поле боя, и случайная гибель его приятеля, по мысли Г., подтверждали вывод о том, что война и любое другое преступление не могут быть оправданы социальными или биологическими законами. Вот почему очень резко Г. отзывался о попытках найти буржуазному хищничеству научное обоснование. На журнальные дискуссии о ‘социал-дарвинизме’ он откликнулся в рассказе ‘Встреча’ (Отечественные записки.— 1879.— Т. II.— No 4.—С. 555—572). Жизненную философию предпринимателей, наживающих состояние казнокрадством, Г. представил в виде прямой аллегории, экзотического ‘аквария’, в котором, по словам героя, всякая тварь ‘жрет друг друга и не конфузится’. Подобные принципы жизни полностью отвергает герой рассказа ‘Художники’ (Отечественные записки.— Т. IV.— No 9.— С. 103—118), задуманного Г. под впечатлением от картины Н. А. Ярошенко ‘Кочегар’ (Дурылин С. Н. Гаршин и Репин.— С. 39). Современники восприняли этот рассказ как эстетический манифест писателя, как упрек тем, чье искусство безучастно к человеку. Духовным исканиям русской интеллигенции соответствовал и финал рассказа: решение художника Рябинина бросить живопись и уехать учительствовать в деревню, где, как намекает автор, он ‘не преуспел’.
Трагические события конца 70 гг. Г. воспринял очень остро. ‘В социалы я не пойду,— писал он матери,— потому что я не убийца’ (Письма.— С. 252). Сторонника ‘революционного’ террора Г. собирался сделать героем драмы: сохранился набросок монолога о неизбежном приближении времени, когда ‘все особняки мира взлетят на воздух’ (Комната. Полумрак… // Прометей. 1969.— С. 265). А в сказке ‘Attalea princeps’ (Русское богатство.— 1880.— No 1.— С. 142—150) судьбе гордой пальмы, вырвавшейся ценой жизни из тюрьмы-оранжереи, Г. придал символическое значение. Рецензенты расценили ее как политическую аллегорию. Анонимный автор журнала ‘Дело’ писал по поводу ‘Attalea princeps’: ‘Наша борьба представляется ему бессмысленной сутолокой’ (Дело.— 1882.— Кн. VIII.— Отд. 2.—С. 46). М. Е. Салтыков-Щедрин отказался публиковать сказку Г. в ‘Отечественных записках’, увидев в ней проповедь ‘фатализма’ (Современники о В. М. Гаршине.— С. 129). Однако образы сказки не поддаются однозначному толкованию: Г. сумел соединить нравственные, философские, политические проблемы, в форме философской притчи утверждая мысль о естественности всякого порыва к свободе. В целом же трагическое мироощущение поколения 70 гг. было ярко выражено Г. в исповеди героя рассказа ‘Ночь’ (Отечественные записки.— 1880.— No 6.— С. 397—412). ‘Нужно, непременно нужно связать себя с общей жизнью’,— страстно восклицал герой Г., потрясенный открывшейся ему истиной.
В нач. 1880 г. душевное состояние Г. резко ухудшилось, повторился пережитый в гимназии (1872) приступ наследственной болезни и затянулся почти на год. Друзьям он жаловался на тоску, апатию, упадок сил. Роковую роль в жизни Г. сыграла казнь И. О. Млодецкого (22.II.1880), стрелявшего в начальника Верховной распорядительной комиссии М. Т. Лорис-Меликова. В ночь накануне казни Г. в полубезумном состоянии умолял ‘диктатора’ о великодушии, просил ‘простить преступника’ (Письма.— С. 207). И уже ‘на границе полного безумия’ (Памяти В. М. Гаршина.— С. 91) уехал в Москву (II.1880), потом скитался по Тульской и Орловской губ., в Ясной Поляне беседовал с Л. Н. Толстым, не заметившим в поступках и речах своего Гостя ничего безумного (Современники о В. М. Гаршине.— С. 130-131). В мае 1880 г. Г. был помещен в харьковский сумасшедший дом (Сабурова дача), откуда в сентябре его перевели В Петербург. Из петербургской клиники Г. забрал дядя, В. С. Акимов, и увез (XI.1880) в свое имение Ефимовка (Херсонская губ.). Полтора года, проведенные там, вернули Г. душевное равновесие и позволили преодолеть ‘страх перед писательством’, о котором он часто упоминает в письмах 1881 г. К этому времени относятся сделанный им, бесспорно, удачный перевод новеллы П. Мериме ‘Коломба’ (Изящная литература.— 1883.— No 10.— С. 1—151) и ироничная сказка ‘То, чего не было’ (Устои.— 1882.— No 3, 4.— С. 266—270). В мае 1882 г. Г. вернулся в Петербург и вскоре опубликовал в газете ‘Южный Край’ очерк ‘Петербургские письма’ (Южный край.— No 490 и 508.— 2 и 20 июня), в котором яркие зарисовки городского быта сочетались С глубокими размышлениями о Петербурге как ‘фокусе русской жизни’, ‘духовной родине’ .Интеллигенции.
Воспользовавшись приглашением И. С. Тургенева, лето 1882 г. Г. провел вместе с семьей Арэта Я. П. Полонского в Спасском-Лутовинове. Тургенев внимательно следил за творчеством Г.: приветствовал выход его первой книжки рассказов (1882), отмечал ‘признаки настоящего крупного таланта’ и называл Г. своим литературам наследником (Тургенев И. С. Полн. Собр. соч. и писем: В 28 т. Письма.— Л., 1967.— XII.— Кн. 2.— С. 273—274). Однако его встреча с Г. не состоялась. В Петербург Г. вернулся с практически готовым к публикации рассказом ‘Из воспоминаний рядового Иванова’ (Отечественные записки.— 1883.—No 1.— С. 135—176). Тема взаимоотношений интеллигенции с народом выла раскрыта в нем полнее, чем в вышедшем Ранее рассказе ‘Денщик и офицер’ (Русское богатство.— 1880.— No 3.— С. 109—125). В рассудительном солдате Житкове, неунывающем Федорове вольноопределяющемуся Иванову Открывался народный характер, а в тяжких испытаниях формировалась мысль о приобщенности интеллигенции к судьбе народа. Такой подход к теме ‘войны’ и ‘мира’, несомненно, сближал Г. с Толстым.
В сентябре 1882 г. Г. впервые поступил на гражданскую службу. Некоторое время он был помощником управляющего бумажным складом в Гостином дворе, а затем (с III.1883) перешел в канцелярию Общего съезда русских железных дорог. По свидетельству В. А. Фаусека, обязанности конторщика отнимали у Г. много времени, мешали литературной работе (Современники о В. М. Гаршине.— С. 65). Осенью 1882 г. он занимался в основном переводами детских сказок Кармен Сильвы (‘Замок ведьм’, ‘Чахлуа’) и Луизы де ла Раме (‘Честолюбивая роза’, ‘Нюренбергская печь’).
В феврале 1883 г. Г. женился на Н. М. Золотиловой, враче Петербургской акушерской клиники И. М. Таранонского. Брак был удачным. 1883 г. Г. считал самым счастливым в своей жизни. В этот год он написал самый лучший свой рассказ ‘Красный цветок’ (Отечественные записки.— 1883.— Т. V.— No 10. С. 297—310), выразивший, по словам В. Г. Короленко, ‘всю душевную драму самоотвержения и героизма’ поколения 1870-х гг’. (Короленко В. Г. Собр. соч.: В 10 т. М., 1955. Т. 8.— С. 243—244). Однако первые рецензенты увидели в нем всего лишь ‘голый патологический этюд’ (Новости.— 1883.— No 200.— 20 окт.), картину ‘истерических припадков’ (Неделя.— 1883. No 46.— 13 дек.— С. 15—18). Такие оценки Г. называл ‘нелепыми’ (Письма.— С. 339), противопоставляя им мнение психиатра И. А. Сикорского, первым указавшего на ‘определенную логику’ в болезненных ассоциациях героя рассказа (Сикорский И. А Красный цветок.— С. 347). В символических образах ‘Красного цветка’ самым неожиданным образом пересеклись философские и политические идеи, научные концепции и мифологические мотивы. Герой Г., подобно Дон Кихоту уверовавший в возможность разом покончить со всем ‘злом на земле’, отождествляет своего врага с древне-иранским божеством зла Арнманом, ищет поддержки у легендарного драконоборца и великомученика Св. Георгия, в духе народнической публицистики рассуждает о таинственном ‘деле’ и ‘долге’ и при этом ссылается на популярную в естествознании XIX в. теорию динамического равновесия, надеясь, что мир, потрясенный его жертвой, ‘содрогнется, сбросит с себя ветхую оболочку и явится в новой, чудной красоте’. Особый смысл рассказу придавало посвящение И. С. Тургеневу. ‘Красный цветок’ стал прекрасной иллюстрацией тезиса о вечном противостоянии двух ‘особенностей человеческой природы’, ‘донкихотства’ и ‘гамлетизма’ (Тургенев И. С. Гамлет и Дон Кихот // Полн. собр. соч. и писем.— Т. XII.— С. 172). Позднее Г. часто отождествляли с героем рассказа, объясняли многие его поступки жаждой самопожертвования или же называли ‘современным Гамлетом’, мучительно переживающим ‘тяжелый кошмар’ жизни (П. Ф. Якубович, С. С. Розанов, Питер Генри). Даже его внешний облик истолковывали символически, говорили об ‘апостольской красоте’, ‘пророческом взгляде’, ‘страдальческих устах’ и т. д. Глубоко примечателен, напр., тот факт, что И. Е. Репин в 1884 г. писал с Г. царевича Ивана (‘Иван Грозный и сын его Иван. 16 ноября 1581 г.’) и многими его чертами наделил героя картины ‘Не ждали’.
Вышедший вслед за ‘Красным цветком’ рассказ ‘Медведи’ (Отечественные записки.— 1883.— No II.— С. 199—213) критика встретила холодно, хотя тонкий лиризм, органичное сочетание трагического и сатирического пафоса свидетельствовали о поиске Г. новых форм. Именно и это время он упоминал о желании написать исторический роман из ‘петровщины’ (Письма.— О. 309), вместе с Н. А. Демчинским писал драму ‘Деньги’ (сохранились второе и четвертое действия, написанные Г.). Но весной 1884 г. повторились приступы меланхолии, ‘мучительной тоски’. Ухудшение самочувствия совпало с закрытием ‘Отечественных записок’ (апр. 1884). Как о смерти ‘любимого человека’ сообщал Г. матери о роспуске редакции, в которой сотрудничал с 1877 г. (Письма.— С. 319). Болезненное состояние чередовалось у него с душевным подъемом, желанием работать и писать. В эти моменты, по свидетельству друзей, Г. был весел и необыкновенно деятелен. Он с энтузиазмом поддерживал все начинания Герда: корректировал рукописи книг по естествознанию, помогал описывать коллекции, редактировал вместе с ним ежегодник ‘Обзоры детской литературы’, где, возможно, являлся одним из анонимных авторов рецензий. Будучи с осени 1884 г. членом общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым (Литературный Фонд), с удовольствием выполнял любые поручения: готовил литературные вечера, юбилеи, концерты и по мере сил помогал оказавшимся на грани нищеты писателям, окружил заботой и вниманием смертельно больного поэта С. Я. Надсона.
С января 1885 г. Г. по приглашению В. Г. Черткова сотрудничал в издательстве ‘Посредник’. Для общедоступных изданий переделал рассказы ‘Четыре дня’ и ‘Медведи’, сочинил несколько подписей к литографиям на евангельские темы, участвовал в вечерах ‘толстовцев’, устраиваемых Чертковым. С учением о ‘непротивлении злу насилием’ и художественной манерой позднего Толстого во многом связаны его последние произведения: ‘Надежда Николаевна’ (Русская мысль.— 1885.— No 2, 3.— С. 348—368, 224—261), ‘Сказание о гордом Аггее’ (Русская мысль.— 1886.— No 4.— С. 225—233), ‘Сигнал’ (Северный вестник.— 1887.— No 1.— С. 1—9). О ‘христовых заповедях’ спорят герои ‘Надежды Николаевны’, подавляет в себе гордыню правитель Аггей, подвиг самоотречения совершает Семен Иванов (‘Сигнал’). Безумной страсти Г. противопоставляет возвышенную любовь, жестокости и озлобленности — кротость и жертвенность. Но если в ‘Аггее’ и ‘Сигнале’ морализаторство соответствовало форме притчи, то в повести ‘Надежда Николаевна’, сюжетно И тематически связанной с ‘Происшествием’, дидактика явно противоречила принципам реалистического психологизма. Г. признавал неудачу ‘Надежды Николаевны’, но болезненно реагировал на оскорбительные рецензии А. М. Скабичевского (Новости.— 1887.— No 84.— 28 марта), упреки матери и младшего брата, говорил о необходимости ‘переучиваться сначала’ (Письма.— С. 356). По свидетельству Черткова, Г. готовил для ‘Посредника’ роман о ‘петровщине’, к которому собирал материал с 1884 г. Сохранившийся набросок плана позволяет предположить, что его героями должны были стать царевич Алексей Петрович, подьячий Докукин и Петр I. Остался нереализованным и замысел рассказа о ‘медиумах’, в котором, по словам Фаусека, Г. собирался выступить против ‘нетерпимости’ в науке (Современники о В. М. Гаршине.— С. 81—82). Кроме ‘Сигнала’, в 1887 г. были опубликованы его новые ‘Заметки о художественных выставках’ (Северный вестник.— 1887,— No 3.— С. 160—170) и сказка для детей ‘Лягушка-путешественница’ (Родник.— 1887.— No 7.— С. 515—581).
Наступившая осенью 1887 г. очередная депрессия не проходила до весны 1888 г. К этому времени резко ухудшились отношения Г. с матерью, переехавшей в Петербург (лето 1886 г.) и преследовавшей сына назиданиями, советами, требованиями больше писать. Причиной полного разрыва стала ссора Екатерины Степановны с женой Г. Из-за болезни Г. вынужден был оставить службу (II.1888). По совету доктора А. Я. Фрея весну 1888 г. он собирался провести в Крыму или на Кавказе. Но в день отъезда (19.III), не выдержав ожидания припадка, бросился в пролет лестницы. Через три дня Г. скончался, не приходя в сознание.
Вскоре после его смерти по инициативе А. Н. Плещеева и К. С. Баранцевича были выпущены два благотворительных сборника. В сборнике ‘Памяти В. М. Гаршина’ (1889) А. П. Чехов опубликовал рассказ ‘Припадок’, в котором сумел предельно точно передать своеобразие личности Г., связанное, по его мнению, с ‘человеческим талантом’ сострадания, ‘великолепным чутьем к боли’, которым обладал автор ‘Красного цветка’ (Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т.— М., 1977.— Т. 7.— С. 216).
С именем Г. связан ряд художественных открытий: тематическое и стилистическое обновление жанра аллегории (‘Attalea princeps’, ‘Красный цветок’), соединение в рамках лирической прозы романтических и реалистических, принципов (‘Происшествие’, ‘Ночь’, ‘Трус’, ‘Четыре дня’), преодоление натуралистических тенденций в социально-бытовом очерке (‘Денщик и офицер’, ‘Из воспоминаний рядового Иванова’), мастерство художественной детали. Его творчество интенсивно изучается как в СССР (Г. А. Бялый, В. И. Порудоминский, А. Н. Ладынина и др.), так и за рубежом (П. Генри, Э. Ярвуд, Л. Стенборг и мн. др.).
Соч.: Полн. собр. соч.— Спб., 1910, Соч. / Вступ. ст. и коммент. Ю. Г. Оксмана.— М., 1934, Полн. собр. соч. Письма / ред. ст. и примеч. Ю. Г. Оксмана.— М., 1934.— Т. 3, Рассказы.— Спб., 1885, Третья книжка рассказов.— Спб.. 1891, Соч. / Вступ. ст. и примеч. Г. А. Бялого.— М., 1963, Люди и война / Сост., послесл. и примеч. И. И. Подольской.— М., 1988.
Лит.: Андреевский С. А. Всеволод Гаршин // Русская мысль.— 1889.— С. 46—64, Архангельский В. Н. Основной образ в творчестве Гаршина // Литература и марксизм.— 1929.— No 2.— С. 75—94, Баженов П. Душевная драма Гаршина // Русская мысль.— 1903.— No 1.— С. 34—52, Дурылин С. Н. Репин и Гаршин. — М., 1926, Он же. Вс. М. Гаршин. Из записок биографа // Звенья.— 1935.— Т. 5.— С. 571—676, Бялый Г. А. В. М. Гаршин и литературная борьба восьмидесятых годов.— М., 1937, Он же. Всеволод Гаршин.— Л., 1969, Бекедин П. В. М. Гаршин и изобразительное искусство// Искусство.— 1987.— No 2. С. 64—68, Бердников Г. Проблема пессимизма. Чехов и Гаршин // А. П. Чехов: Идейные и творческие искании. М., 1961.— С. 130—160, Красный цветок. Литературный сборник в память В. М. Гаршина.— Спб., 1889, Короленко В. Г. Всеволод Михайлович Гаршин. Литературный портрет // Собр. соч.: В 10 т.— М., 1955.— Т. 8.— С. 215-247, Костршица Вл. Действительность, отраженная в исповеди // Вопросы литературы.— 1966.— No 12.— С. 135—144, Латынина А. Н. Всеволод Гаршин. Творчество и судьба.— М., 1986, Михайловский Н. К. О Всеволоде Гаршине // Полн. собр. соч.— Спб., 1909.— Т. 6.— С. 305—345, Милюков Ю. Г. Творчество В. М. Гаршина и теории мифа XIX века // Литературный процесс и развитие русской культуры XVIII—XX вв.— Таллинн, 1985.— С. 49—51, Порудоминский В. И. Грустный солдат, или Жизнь Всеволода Гаршина.— М., 1986, Памяти В. М. Гаршина. Художественно-литературный сб. — Спб., 1889, Семанова М. Л. Рассказ о человеке ‘гаршинской закваски’ / Чеков и его время. — М., 1977.— С. 62—85, Современники О В. М. Гаршине. Воспоминания / Вступ. ст., подгот. текста и примеч. Г. ф. Самосюк.— — Саратов, 1977, Сквочников В. Д. Реализм и романтизм в произведениях В. М. Гаршина // Известия АН СССР. Отд. литературы и языка. 1957.— No 3.— С. 233—246, Скабичевский А. М. Наши Иовые беллетристические силы//Новости,— 1885.— No 4.— 28 марта, Он же. Сведения о жизни Всеволода Гаршина // Всеволод Гаршин. Рассказы.— Пг.. 1912, Чуковский К. И. О В. М. Гаршине // Собр. соч.— М., 1969.— Т. 6.— С. 417—445.
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 1. А—Л. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990