В.В. Розанов
В.В. Розанов
В Государственной Думе 19 июля
В Государственной Думе 19 июля
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В Государственной Думе 19 июля, Розанов Василий Васильевич, Год: 1915
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Был в Гос. Думе 19 июля… Она не удержалась на той линии спокойствия, беспристрастия и желания ‘помочь и только помочь’ нашей армии, не вдаваясь в критику и в тон партийности, к чему ее призывала вся печать, в том числе и левая, в ее лучших представителях… К счастью, первая речь г. Маркова 2-го положила тот фундамент обсуждений, которого не могли опрокинуть речи последующих ораторов. Он говорил, что хотя наша техническая неподготовленность — плача достойна и в ней, конечно, виновно военное министерство, бывший военный министр Сухомлинов, — но также виновна и сама Гос. Дума, и все общество, в своей былой их уверенности, что войны не будет, что военные кредиты чрезмерно давят на платежные силы народа, и, наконец, вообще в своем излишнем пацифизме. Указал, что та же Гос. Дума, которая теперь, может быть, хотела бы призвать к ответу ‘за неподготовленность’, сама отказом в кредитах создала или имела полную тенденцию издавать эту неподготовленность. Все это слишком ярко, чтобы не кинуться в ум. Речь П.Н. Милюкова была очень содержательна и была хорошо сказана, и, конечно, прав тот гнев, который проникал ее: но речи недоставало той народной и правильной теплоты, которая, согрев слова оратора, -придала бы им гораздо большую силу. Критика, происходящая из раздражения и неуважения к лицам или учреждениям, всегда будет носить характер мелочности, придирчивости, у слушающего или читающего эту критику всегда будет мелькать мысль: ‘Но есть ли вообще кто-нибудь, кто был бы не виноват, — небрежением, ленью, распущенностью, невниманием к делу?’ В нашей истории, например, есть только один Петр, который в этом никогда не грешил, — но потому он и называется ‘великим’. Но уже сподвижники Петра, люди вовсе не маленькие, были в этом виноваты все, отчего все решительно, и даже его любимый ‘Данилыч’ (Меньшиков) отведывали его ‘дубинки’. Я говорю — эта критика мало действительна. Но было бы совсем иное впечатление, если бы — не виня людей в ‘преступлениях’ и ‘пороках’ — встал любящий Отечество человек и просто сказал: ‘Опять довели до беды! Опять не досмотрели…‘, предоставив уже слушателю добавлять к своему плачу и горести порицательные эпитеты.
Но все-таки важнейшие руководители Думы и ее превосходный Председатель вели все суждения в то русло ‘должного’, которое выразилось в прекрасной формуле ‘перехода к очередным делам’.
Кидалось в глаза сравнение между ‘гражданскими суждениями’ о войне и тем видом и отрывочными разговорами, какие слышались — военных в Думе, среди многочисленных ее сегодняшних гостей. Совсем другое дело… ‘Что вы там ни говорите, — говорите так и говорите совершенно иначе, — а мы за Отечество умрем’… ‘мы Отечество наше отстоим…‘. Да, конечно, — теперь вся сила Руси, — и, между прочим, вся духовная ее сила, — в армии, на фронте войны. Воин теперь первый человек в России, и вот что он думает и как думает, — это и есть сердцевина всего. И кажется, думает-то он превосходно. Война — вполне героическая, и вот целый год прошел, можно бы устать, можно бы заныть, пожаловаться этим главным труженикам войны: ничего подобного!! ни крошки!! ни тени!! ‘Победим’, ‘хотим умереть’, ‘умираем’. И никакого другого оттенка в лицах, в речах. Ныне ‘св. Русь’ — с Георгием, на костылях, со следами страшных контузий… Не могу не отметить 26-летнего, с двумя Георгиями, офицера, — Ермолова, внука Ермолова Кавказского: кончил курс Московского университета, по юридическому факультету. Голова его, от контузии ‘чемоданом’, в непрерывном качании ‘около его шеи’, вправо-влево, и так он пьет, курит и закуривает головою-маятником, — которая совершенно и ни на минуту не останавливается в очень быстрых качаниях, как бы не минутного, а почти секундного маятника. ‘Как так жить?’ Засыпать он может, только приняв опия. Прямо в Думу он пришел из госпиталя, — без билета, — по любезной доброте коменданта Думы, Остен Сакена, который пропустил ‘столь раненого’. ‘Зачем же вы пришли?’ — спросил я его болезненно. ‘Особенно мне хотелось увидеть и услышать Пуришкевича. Это чрезвычайно основательный оратор, с бездною эрудиции’. Неудивительно ли это услышать от столь молоденького слушателя, когда даже и из дебелых слушателей многие принимают г. Пуришкевича кто за ‘маньяка’, кто за ‘кривляку’, кто за ‘истеричного’. .. От этого превосходного офицера, между прочим, я слышал, что здесь, в России, понятия не имеют о подъеме духа в самой армии. И что там — от офицера до солдата нет никакого сомнения о победе. Я спросил: ‘А снаряды?’ ‘Об этом судить можно только на месте. На наш, например, корпус было 5 миллионов артиллерийских снарядов. Это — достаточно’. Передаю слова его буквально, не прилагая своей критики.
— Так победим?
Из головы-маятника вылетело отрывистое:
— П-п-обедим.
Впервые опубликовано: Вешние Воды. Пг., 1915. Т. 11-12. Кн. II-III. С. 136-137.