В. . Коммиссаржевская и толпа
Н. Евреиновъ.
В. Ф. Коммиссаржевская и толпа, Евреинов Николай Николаевич, Год: 1909
Время на прочтение: 5 минут(ы)
‘Аполлонъ’, No 6, 1910
Когда на послднемъ, на прощальномъ спектакл Драматическаго Театра я видлъ Вру едоровну въ ‘Нор’, я испытывалъ жгучее чувство невыразимой грусти и злобы. Смотрлъ на сцену, съ которой я сроднился, слушалъ Вру едоровну, которую я любилъ, какъ никого изъ современныхъ артистокъ, твердо зналъ, что это прощальный спектакль, перебиралъ въ ум слова прощальной рчи, которую я долженъ былъ сказать отъ лица труппы, и все таки никакъ не могъ понять, не могъ примириться съ той мыслью, что этотъ Театръ, Театръ имени большой русской актрисы, Театръ, въ который она вложила всю свою душу, этотъ самый дорогой мн Театръ прекратитъ свое существованіе, хотя бы временно, хотя бы только на одинъ годъ. Но вотъ начался III-ій актъ ‘Норы’, быть можетъ одинъ изъ лучшихъ актовъ Ибсеновской драматургіи. Нора разставалась съ Гельмеромъ. И странно!— эти слова прощанія Норы какъ будто вывели меня изъ моего тяжелаго оцпеннія. Я какъ-то сразу понялъ, что Вра едоровна не можетъ здсь остаться, должна ухать отъ этой публики. Послднія слова прощанія Норы съ близкимъ человкомъ — да! близкимъ и такимъ чужимъ, въ конц концовъ,— эти слова въ моемъ сознаніи превращались въ горькія слова къ толп, которая взывала къ ней теперь съ мольбой остаться. ‘Мн очень прискорбно, говорила Нора, вы всегда относились ко мн раньше такъ дружески, такъ привтливо, но… я не люблю васъ больше’… ‘и вы никогда не любили меня. Вамъ только доставляло удовольствіе быть въ меня влюбленнымъ’… — ‘Разв это неправда?’ ‘Дома, у отца, со мной обращались какъ съ маленькой’ куклой, здсь — какъ съ большой’… ‘Когда я теперь думаю о своемъ прошломъ, мн кажется, что я жила здсь, какъ бднякъ, обязанный забавлять пріютившаго его господина’. ‘Прощайте!… То, что принадлежитъ мн, я возьму съ собою. Отъ васъ я не желаю получать ничего ни теперь, ни посл. Я не принимаю отъ чужихъ ничего’. ‘Я оставляю васъ, такъ какъ знаю, что для меня это необходимо’.
‘Нора! Нора!’ закричалъ Гельмеръ словно отъ имени толпы, переполнившей театръ. ‘Пусто!… Нтъ ея’…
Она ушла. Она сказала наболвшую правду и ушла навсегда.— Когда посл финальнаго акта ей говорили длинныя и трогательныя рчи, она кланялась, благодарила, но ничего существеннаго не прибавила ко прощальнымъ словамъ Норы.
И какъ Нора не нашла силъ остаться хотя бы ради дтей, любимыхъ ею и любившихъ ее, такъ и Коммиссаржевская не могла остаться хотя бы ради той молодежи, которая дйствительно любила ее, не мудрствуя лукаво, любила просто, безъ всякой примси буржуазной сентиментальности, свойственной господамъ Гельмерамъ. Ей было слишкомъ тяжело. Имть общеніе съ господиномъ Гельмеръ ради дтей… О! ‘цлыхъ восемь лтъ я терпла эту муку’, сказала Нора-Коммиссаржевская. ‘Прощайте’.
И Нора, и Коммиссаржевская — каждая по своему, совершенно различно. но об во имя высшаго блага — поступили вопреки коснымъ мнніямъ толпы и об въ критическій моментъ не получили той поддержки, на которую имли право разсчитывать.
Еслибъ Вра едоровна, вмсто того, чтобы броситься въ бурное море исканій, спокойно продолжала свою работу на тихомъ берегу бытовой драмы, толпа осталась-бы ей врна, здоровье нерастраченнымъ, деньги пріумноженными.
Но она ушла изъ Александринки, она не приняла условій Малаго Театра, отреклась отъ рутины, отъ устарвшаго быта, разсталась со всмъ, что было дорого толп консервативныхъ Гельмеровъ. И вмсто стараго, такого ‘врнаго’, понятнаго, привычнаго искусства она вдругъ предпочла то новое, что словно жупелъ пугаетъ и смшитъ нечуткихъ и необразованныхъ. Ибсенъ, Матерлинкъ, Пшибышевскій, Габріель д’Аннуниіо, Гуго фонъ Гофмансталь, Оскаръ Уайльдъ, едоръ Сологубъ, Александръ Блокъ и Леонидъ Андреевъ — вотъ драматурги, исканіямъ которыхъ она привтливо открыла врата своей сцены, отдавъ на помощь имъ свой мощный и плнительный талантъ. Художкиками-декораторами ея душа избрала Бакста, Ал. Бенуа, Добужинскаго, Денисова, Судейкина, Сапунова, Анисфельда и Калмакова, словомъ, всхъ тхъ, молодыхъ и дерзкихъ, кого толпа зоветъ упорно декадентами. Измнивъ старой режиссур съ ея просторомъ для личныхъ прихотей актера, она отдала свой талантъ во власть тхъ режиссеровъ-новаторовъ, которые, худы-ли они, хороши-ли, но домогались новаго и создавали спектакль, проникнутый единствомъ исполненія.
Она нашла въ себ достаточно воли, чтобы подчинить свой геній новой дисциплин, и тмъ явила, между прочимъ, примръ исключительнаго уваженія къ исканіямъ другихъ. Всмъ этимъ она измнила толп, измнила ея вкусамъ, привычкамъ, бросила ей дерзкій вызовъ и… была за то наказана равнодушіемъ къ ея ‘декадентскому’ искусству.— Толп некогда разбираться, кто правъ въ конечномъ результат, — ея лозунгъ ‘кто не съ нами, тотъ противъ насъ’.
В. . Коммиссаржевская освтила свточемъ своего таланта и освятила правдою своей души т пути исканія прекраснаго, къ которымъ зоркіе изъ насъ такъ страстно и такъ непреклонно тяготли, задыхаясь въ пошлостяхъ натурализма.
Ея участіе въ этой ‘революціи искусства’ было глубоко важно по своей авторитетности. Вдь если неоперившійся новаторъ вщаетъ новый лозунгъ,— толпа не встрепенется, не задумается и не обратитъ вниманія, полуглухая къ дтской правд и ребяческимъ капризамъ. И точно также, если зрлый мужъ, ничмъ себя не заявившій въ глазахъ толпы, изречетъ правду, противуположную ‘правд’ толпы,— она нисколько не смутится, принявъ парадоксальное за непремнно ложное, за заблужденіе въ лучшемъ случа и за кривляніе — въ худшемъ.
Но здсь за новое искусство раздалось слово не ребенка, не неизвстнаго ‘оригинала’, а знаменитой и прославленной артистки, той самой, предъ которой даже талантъ Савиной, огромный талантъ Савиной, тускнлъ, подчасъ терялъ свой ароматъ, казался многимъ скучнымъ, вдоль и поперекъ извданнымъ, а кое-кому и досмшного старомоднымъ.— Заговорила Вра едоровна Коммиссаржевская! Сама Коммиссаржевская!
О! если толпа любитъ новенькое, это не значитъ, чтобъ она прощала безнаказанно ‘глумленіе’ надъ своимъ ‘истиннымъ искусствомъ’. Толпа забастовала. Возникъ какой-то tasutus consensus, въ силу котораго ‘благоразумные’ и ,правоврные’ не стали посщать театръ новой драмы, новой режиссуры, новой сценической дисциплины. Начался какой-то нелпый, непонятный, возмутительный бойкотъ…
Прекрасная душа несла толп цвты своихъ стремленій…— толпа смялась. Свободный умъ дарилъ толп свои раздумья…— толпа съ презрніемъ отвергала даръ. Большое сердце на глазахъ толпы точилось кровью… — толпа не тронулась,— не врила, отвтила насмшкой, отвернулась… И пресса уличныхъ газетъ вмст съ солиднымъ ‘Новымъ Временемъ’ поддерживала этотъ черносотенный бойкотъ позорнйшими разсужденіями о ‘начинаніяхъ г-жи Коммиссаржевской’. То, что писалъ о ея дл, напримръ, Юрій Бляевъ, просто-напросто неповторимо по своей безграмотности, грубости и абсурдности. А вдь извстно, что наша богатая ‘интеллигентная’ публика учится музык у М. М. Иванова, литератур у Буренина, живописи у Кравченко и сценическому искусству у Юрія Бляева: ‘Новое Время’ въ своемъ род ‘академія изящныхъ искусствъ’ для нашей буржуазіи. И вотъ эта ‘академія’ сдлала, разумется, все возможное, чтобъ оттянуть простодушныхъ отъ театра на Офицерской въ театръ на Фонтанк, гд гг. Суворины отлично знаютъ, что нужно ‘представлять’ толп и какъ ‘представлять’. О другихъ газеткахъ, гд долгое время путали стилизацію со стерилизаціей, и говорить не стоитъ: имъ самъ Богъ веллъ. Побда осталась на сторон большинства: Театръ Исканій Вры едоровны Коммиссаржевской, несмотря на дружную работу ея сотрудниковъ, несмотря на изысканный репертуаръ, участіе лучшихъ художественныхъ силъ, творческій геній артистки и огромныя деньги, затраченныя на предпріятіе, этотъ, несмотря на вс свои недочеты, примрный въ исторіи сценическаго искусства Театръ былъ обреченъ на голодную смерть.
И она ухала отъ этой неблагодарной толпы, ухала, бросивъ ей со сцены горькія слова прекрасной и неоцненной Норы. Долго и горько плакала она, разставаясь съ близкими. Вдь ее прогнали! ей не дали жить. Ее заставили ухать! Да, ее прогнали!..
Усталая, она пыталась расправитъ надломленныя крылья въ провинціи, но видимо терпніе ея было въ конецъ истощено, а силы надорваны. И быть можетъ достаточно было одной безтактной рецензіи провинціальнаго хулигана, одной какой нибудь неловкости, случайности, чтобы она, уже измученная и затравленная, ршила разстаться со сценой и театръ пересталъ ей казаться нужнымъ…
Надо знать Коммиссаржевскую, чтобъ понять, какихъ трудовъ, какой борьбы, какой муки стоили ей слова отреченія отъ сцены. И какъ-бы боясь за силу ея воли, чрезмрно уступчивой къ мольбамъ своихъ близкихъ, безжалостная въ своей мудрости и справедливости судьба послала Ангела смерти, который подчеркнулъ слова ея отреченія черной чертой. Она умерла. Юріи Бляевы могутъ успокоиться: имъ ужъ не будетъ досаждать теперь своею ‘декадентщиной’ артистка, которой они нкогда поклонялись, какъ богин. О заблужденіе!— они приняли ее тогда за свою, ‘бытовую’, безсильные угадать подъ старинной личиной новый ликъ свободнаго искусства.
Она умерла… и ничто не дрогнуло въ русскомъ театр, ничто въ немъ не оборвалось. Напротивь! ко дню ея похоронъ нашъ театръ словно пріосанился: — черезъ нсколько часовъ посл траурной процессіи премьерша Малаго театра помпезно справила свой бенефисъ, въ день похоронъ артисты веселились на балу ‘Сатирикона’, черезъ три дня премьерша изъ премьершъ Александринки публично праздновала юбилей, а черезъ полторы недли въ театр имени покойной, тамъ, гд, мн кажется, витаетъ еще скорбный духъ ея, начнется разухабистая оперетка Брянскаго…
Преступная толпа!— на ея совсти великій, тяжкій грхъ! и этотъ грхъ не искупить ей своими грошевыми внками!.. Коммиссаржевская не первая. Припомнимъ, сколькихъ при жизни не признала толпа, ее облагодтельствовавшихъ! сколькимъ постлала терніи!… — Поистин не стоитъ жить тамъ, гд ея смрадное дыханіе гаситъ священные огни, гд она равнодушно топчетъ ослиными копытами чудесные ростки творческой жизни! Поистин хорошо уйти отъ толпы.
Но тнь Коммиссаржевской можетъ успокоиться — ея завты живы, а ея трагическая смерть разожгла во многихъ такой огонь, такое рвеніе, что рано или поздно она будетъ отомщена.