Его ласковая зелень, его светлые улицы, и задумчивая тишина, и неторопливый темп всей жизни успокаивают душу, сосредоточивают мысль, переносят в какой-то тихий угол Германии, в провинциальный университет, в атмосферу ученой размеренности, умственной дисциплины и традиций труда, в обитель гелертеров, высоколобых, седых исследователей и юных студентов, беззаботно приобщающихся тайнам строгой науки, но и веселого флирта, меняющих тяжкие фолианты на пенящиеся пивные кружки, завтрашних приват-доцентов, чью будущую известность оберегают нежные заботы белокурой Гретхен.
Юрьев — город тишины.
Ее символы — повсюду.
Они — в безумности и неслышных речах, и в этом отсутствии уличной жизни и, наконец, в живописных руинах. Здесь все мягко и серьезно.
Юрьев — город разлук. Вероятно, здесь хорошо назначить последнее свидание, чтоб подвести прощальный итог убежавших лет и благоразумный счет прожитому счастью.
В этом безбурном воздухе расставанья должны быть легки. Старые юрьевские стены не любят трагедий. Правда, они не терпят и легкомыслия, и здесь нет ни кафешантанов, ни ресторанного угара.
Юрьев — вдумчив. Tartu — озабочен. Но и на этой вдумчивости легла печать изящества, той свободной, но и осторожной легкости, которая всегда свидетельствует о вековечной интеллектуальной выправке.
Tartu — это хорошая Европа.
Tartu — это книжный магазин.
Tartu — это диспут, — спор без страсти и запальчивости.
Tartu — это успокоенная беседа у зеленого абажура с вечерним гостем.
Tartu — это старая дружба профессоров, или чуть слышная взволнованность приват-доцентского реферата о поэзии, театре, быть может, о любви.
В Tartu все звуки смягчены сурдинкой, шаги — мягкой подошвой, жесты — благовоспитанностью, отношения — сдержанностью, знакомства — легким холодком, а общая панорама города — полутонами, мягкими красками, без эффектов, без крика, без пышности.
И когда едешь сюда, то кажется, что вас везут какие-то особенно светлые, очень теплые и уютные вагоны, и звук колес не резок, и не чрезмерно скор, ход поезда, и красные искры с паровоза отлетают скромно, как маленькая вуаль от целомудренного дуновения ветра.
Словом, Tartu — Юрьев тих, уютен и благоразумен!
Это младший брат, совсем не похожий на старшего, потому что этот старший, Ревель — шумен, звонок, многолюден. В самом деле, Ревель охвачен суетой. В нем есть какая-то безрасчетность.
Безрасчетность и бесчетность.
Очень много людей, очень много толпы, дел, проектов, комбинаций!
Ревель горит в горячке тысячи всяких начинаний, в огнях развлечений, в цветном людском потоке, весь в толкотне, встречах, толках, цифрах, тратах, в этих больших счетах, — ресторанных, но и домашних, в этой общей дороговизне жизни, мчащейся, кружащей, беспокойной и все же радостной!
Ревель влюблен в свои улицы, в эти старинные живописные спуски, подъемы и затворы, где вдруг нежданно пред вашими глазами встают дома, постройки или храмы, насчитывающие несколько веков!
В чертах лица у Риги есть суровость. Из глаз Ревеля струится веселый, сияющий блеск, — блеск беззаботности и расточительности.
Ревель напоминает немного Бухарест без его яркого, подчеркнутого франтовства или Варшаву без ее кокетства.
И все центральные улицы этого подвижного, суетящегося города сверкают огнями магазинов, кинематографов, кафе, ресторанов. Жизнь бьет ключом. И в этом хлопотливом, спешащем, не останавливающемся темпе чувствуется дыхание большого европейского города, трепет его нервов, могучая власть этого нового идола, кому —
Ведем мы хоровод
Сред алтарей из электричества,
Вонзивших копья в небосвод.
А в этом хороводе тонет и плавится вся многоликость современных интересов — сталкивающихся и сплетающихся, — политических пересудов и встревоженных шепотов.
Эта встревоженность встретила и меня.
Только что приехавшему гостю, мне пришлось услышать о … ближайшем визите советской эскадры! Это взволновало многих. Ревельская молва повторяла эти слова почти с испугом.
— В Балтийском море курсирует красный флот!
— Сила флота 30 вымпелов! Слышали?
— Красная эскадра в час хода от Ревеля!
И толки бегут, струятся, ширятся, и напряжено общественное мнение.
Не поклонник гаданий, враг всякой сплетни, особливо политической и совсем не панический человек, я решил встретится с министром иностранных дел г. Пийпом*.
И мы встретились, и мы беседовали.
О чем? Но об этом — дальше…
Петр Пильский. В Эстонии // Сегодня. 1922. No 234, 17 октября.
* Антс Пийп (1884 — 1942) — государственный деятель Эстонии, дипломат, юрист, в 1913 г. окончил юридический факультет Петербургского университета, в 1913 — 1916 гг. работал там же в качестве научного стипендиата, в 1917 г. — приват-доцент Петроградского университета и чиновник Министерства внутренних дел России, в 1916 — 1917 гг. военный чиновник главного судебного управления Министерства юстиции России, в октябре-ноябре 1920 г. — премьер-министр Эстонии, в декабре 1920 — январе 1921 гг. глава государства и военный министр, в 1921 — 1922, 1925 — 1926, 1933 и 1939 — 1940 гг. — министр иностранных дел Эстонии, в 1918 — 1920 — посол Эстонии в Лондоне и в 1923 — 1925 — в США, в 1919 — 1940 гг. — профессор международного права в Тартуском университете.
Подготовка текстов — Аурика Меймре, 2003
Публикация — Русские творческие ресурсы Балтии, 2003.
Петр Пильский
В Эстонии
Можно было бы презреть толки улицы. Для этих сплетен, для этих страхов, для этих сенсаций можно было бы сделать ‘глухое ухо’.
Но приход советской эскадры не только злоба дня и толпы, это, в самом деле, — событие, и о нем здесь говорят и в политических кругах и в прессе, одинаково русской, как и эстонской.
Газеты пишут об этом со всей серьезностью, горячо и страстно.
Еще 7 ноября, ночью, в узком проливе, между Гельсингфорсом 1 и Наргеном 2 , финскими сторожевыми постами была открыта красная эскадра: дредноут, несколько крейсеров, кроме того, ряд второстепенных и вспомогательных судов.
Газетная информация добавляет, что флот исчез тотчас же, как на него были направлены прожекторы.
Теперь визит красного флота эстонская пресса называет ‘маневром-демонстрацией’.
Одна из газет выразилась по этому поводу с полной откровенностью. Она напомнила, что вместо таких визитов с неопределенной целью Советской России было бы всего уместнее возвратить по принадлежности эстонские торговые суда, неизвестно почему задерживаемые красным правительством!
Другие органы в этом посещении склонны видеть меньше всего маневр и больше всего демонстрацию.
Третьи резонно указывают, что соотношение флотов прибрежных государств дает господство на Финском заливе именно флоту Советов.
Было указано и еще на одно обстоятельство: на то, что этот визит есть, будто бы, следствие тайной военной конвенции Советской России с Германией!!
Общий вывод: нельзя оставаться равнодушным, нельзя быть успокоенным в сознании, что это только дружественный визит, нельзя смотреть на этот факт сквозь розовые очки оптимизма, нельзя Прибалтике, этому ближайшему соседу Совдепии, позволять себе роскошь беззаботности. Эта роскошь, допустимая для дальних, преступна для ближних.
Как хотите, это уже не только уличные толки! Это — уже общественное мнение! Это — пресса. Это — предостережение. И это не просто нервы. Это — соображения.
При таких условиях очень полезно осветить вопрос.
И, вот, я встретился с министром иностранных дел г. Пийпом.
Это было не трудно. С теперешним министром мы когда-то работали вместе, бок о бок, в одной и той же газете. Тогда, в 1917 году, он был приват-доцентом Петербургского Университета.
У Пийпа интересная наружность. В строении его лица, в этих широких скулах, крепко и твердо поставленной голове чувствуется что-то татарское, монгольское, восточное. И этот восток глядит на вас из глубины его темно-синих внимательных и зорких глаз.
Разговор прост… Пийп умеет быть рассудительно ясным. В эту минуту я самым искренним образом хочу ему верить. Конечно, Пийп — дипломат, а известно, что дипломатам язык дан для того, чтобы скрывать свои мысли. Мне вдруг вспоминается афоризм одного турецкого визира:
Когда простой человек говорит не правду, то хоть обратное этому есть правда. Но у дипломата неправда то, что он говорит, но и обратное этому есть тоже неправда!
Пийпу, однако, я готов верить.
В этом большом малиновом кабинете мы одни. Министр меня знает. Он может говорить откровенно. Разве так трудно прибавить в нужном месте, что это — ‘не для печати’?
Итак, — в чем же дело? Что обозначает визит красного флота? Акт международной любезности? Маневр? Демонстрация?
Пийп спокоен. Для него нет никаких сомнений. Да, это просто добрососедский визит!
Облокотившись локтем на спинку глубокого кресла, в своем синем костюме, вперив в меня взгляд синих глаз, он объясняет:
— Мы не можем смотреть на международные отношения иначе, чем с точки зрения реальной политики, и мы, прежде всего, должны считать, что каждое правительство обязано быть последовательным и иметь логику. А с этой точки зрения никаких скрытых целей у правительства Советской России по отношению к Прибалтике быть не может.
Таков его основной взгляд.
А я сижу, слушаю и думаю о том, что политическая логика, как и всякая палка, имеет два конца, что логик вообще много, что логика демократической Эстонии — совсем не та логика, которой живет и дышит совнарком, и логичное для одной стороны — абсурд для другой, — и искренно теряюсь, — теряюсь и не понимаю.
Но я пришел не спорить. Я сюда пришел, чтобы уверовать, а вера есть уверенность в невидимом, как бы в видимом, в желаемом и ожидаемом, как бы в настоящем!
Итак, ничего страшного?
Мне отвечают: ничего, — и снова я верю. Министр иностранных дел Пийп убежден, что все опасения напрасны, что они отголос давних тревог, что это всего только — минувшие испуги, что красный флот входит с самыми дружественными побуждениями, что опасаться нечего.
Да будет так!
Но, уж если я приехал в Ревель на другой день после конференции министров иностранных дел, если с одним из них я сижу сейчас с глазу на глаз — как удержаться, как не спросить, что говорилось, что делалось, что обсуждалось?
Оказывается, это была просто ‘дежурная’ конференция. Известно, что стало обычаем съезжаться от времени до времени для обсуждения общего положения международных дел, и этот съезд — одно из таких министерских свиданий. Просто: взаимное ознакомление, объединение взглядов, действий общей политики! В данном случае обсуждался, впрочем, также старый, вечный, острый вопрос о разоружении.
Уж кстати мы затрагиваем вопрос об экономическом положении Прибалтики, — о Латвии и Эстонии, — и Пийп говорит очень лестные слова о финансовом и промышленном укреплении оздоровлении нашей страны. Он вспоминает, как много борьбы и потрясений было пережито в эти годы Латвией и удивляется, с какой энергией, как легко и умело она вышла из этих зловещих лет, как быстро утряслась и проложила пути в будущее, и вошла в нормальную общеевропейскую жизнь.
Уже тогда, в этот час беседы, было известно, что Пийп уйдет со своего поста, что партия его отзовет. И тогда же я искренно пожалел об этой потере для правительства Эстонии, для страны, для государства и, в частности, для русских.
Здесь будет уместно сказать, как легко живется в Эстонии русскому беженству. Без преувеличения: оно сроднилось с Эстонией. Решительно от всех мне пришлось слышать равно благодарные отзывы. В самых различных кругах мне говорили одно и то же, — о нестесненности, о свободе, особенно об эстонской благожелательности.
И от этих отзывов, от целого ряда фактов, мною виденных и наблюденных, становилось почти радостно, если бы… Если бы сами русские могли и сумели здесь создать, взрастить, взлелеять или хоть как-нибудь поддержать ту культуру, без которой нет жизни, нет дыхания, нет кружков, нет людей!
Увы, ничего не сделано. Ничего!
Кафе-ресторан здесь ценнее и ближе, чем книжный магазин. Карточная игра интересней реферата. Клуб роднее кружка. Кино понятней и слаще театра.
Ах, этот русский театр за рубежом, не посещаемый, брошенный, бедный, забытый театр!
В Ревеле антрепризу русского театра самоотверженно держит А. В. Проников 3 . Сейчас там играют иные из наших рижских знакомых. Играет Жихарева 4 , играет Гринев 5 , играет Лаврентьев 6. Репертуар? Да тот же, что и здесь у нас. При мне репетировалась та же ‘Флавия Тессини’ 7, — и только что прошла уайльдовская комедия ‘Что иногда нужно женщине’ 8.
Просьба: не спрашивайте меня о публике! Не хочется говорить об этой русской публике, влекомой во все непутевые стороны десятком магнитов, этой полутеатральной дешевкой, этими глупыми зрелищами, этими потрясающими трагедиями в миллион метров, этими мещанскими драмами со слезами, но без смысла, со страшными сюжетами, почти как у Эдгара По 9…
Вспоминается острота:
— Как же это Эдгар По, когда это просто Глу-По?
Русская публика!.. Русская эмиграция!! Русская интеллигенция!!
Петр Пильский. В Эстонии // Сегодня. 1922. No 235, 18 октября.
1 Гельсингфорс — шведское название финской столицы Хельсинки.
2 Нарген — немецкое название эстонского острова Найссаар в Финском заливе.
3 Александр Васильевич Проников (1887 — 1963) — театральный деятель, с 1920 г. антрепренер Русского театра в Эстонии.
4 Елизавета Тимофеевна Жихарева (1875 — 1967) — актриса, после революции эмигрировала в Таллинн, выступала в труппе таллиннского Русского театра (1922), в 1923 — 1924 гг. руководила собственной студией.
5 А. К. Гринев — актер, в таллиннском Русском театре с сезона 1922 / 1923 гг.
6 Андрей Николаевич Лаврентьев (1882 — 1935) — актер и режиссер, во время театрального сезона 1922 / 1923 гг. работал в Русском театре Эстонии, до этого в эмигрантских театрах Риги и Берлина.