В.В. Розанов
В.В. Розанов
В духовных семинариях
В духовных семинариях
В духовных семинариях, Розанов Василий Васильевич, Год: 1907
Время на прочтение: 4 минут(ы)
На днях духовное ведомство опубликовало ‘определение’, в котором обратилось к начальству и учительскому персоналу семинарий и духовных училищ, преподавая им ряд указаний касательно того, в каком духе должно вестись воспитание юных семинаристов. Указания не отличаются новизною и едва ли вызовут в ком-нибудь чувство неожиданности и удивления. ‘Поставляя основною задачею подготовление юношества к служению православной церкви, духовная школа держится на тех же педагогических началах, на каких зиждется всякая школа. Начала эти: а) порядок, дисциплина и б) авторитет лиц начальствующих и учащих’. Нельзя сказать, чтобы иные правила действовали и в дисциплинарных батальонах военного ведомства или чтобы иные правила внушались и уголовным преступникам, сидящим по тюрьмам. Как же? Конечно, так! В таком случае является совершенно непонятным, чем же отличается приуготовление священнослужителя от приуготовления солдата. Дисциплина — там, и дисциплина — здесь. Из дальнейших слов, однако, видно, что эта железная дисциплина снаружи будет смазываться елейным деревянным маслом. Определение Св. Синода продолжает: ‘Весь учебно-воспитательный состав духовной школы должен стоять на страже этих основ правильного течения жизни учебного заведения. В частности: а) все преподаватели должны принимать деятельное участие в воспитании, подавая учащимся живой пример во всем, и особенно в усердии к посещению храма Божия’. И далее, через несколько строк, опять: ‘Воспитательным надзором за учащимися, при общем содействии всех преподавателей, должно быть обращено особое внимание на следующие стороны жизни учащихся: на усердное посещение ими богослужения, небрежение к чему не может быть терпимо в школе, поставляющей задачею готовить к служению церкви, на целесообразное употребление внешкольного времени, на безусловное недопущение среди учащихся сходок и собраний’ и т.д. Итак, ‘паки и паки’ посещение богослужения. Можно быть вполне удивленным, каким образом в то время, когда по всей России богослужение так охотно посещается народом, без всякого напоминания и принуждения, и зимою можно иногда видеть, что молящиеся до того переполняют храм, что часть их, за невозможностью протесниться внутрь его, стоит на улице, на холоду, и все же молится, — каким образом одни только семинаристы остаются равнодушны к богослужению, так что им неоднократно повторно приходится твердить: ‘Ходите на богослужение, ибо вы готовитесь к священнослужению’. Предмет, над которым стоит задуматься. Народ любит богослужение, восхищен им, умилен им, — и от этого, очевидно, и ходит, ибо ведь ничто другое его не гонит туда. ‘Не гонит’… Не заключается ли в этом простом слове вся разгадка дела?! Представим себе, что в крепостную пору какой-нибудь помещик-святоша начал бы понуждать крестьян ходить ко всенощной и к обедне, установил бы штрафы за непосещение ‘божественной службы’, да и не только штрафы, а поставил бы именно эти штрафы за непосещение храма впереди всех и взыскивал бы их строже, чем всякие другие. Или, положим, какой-нибудь строгий директор департамента или какого-нибудь казенного заведения начал бы награждать по службе за усердное посещение церковных служб, давать им награды, представлять их к ордену или повышал бы в чине. Никто не усомнится, что и у помещика-ханжи, и у сановника-ханжи получились бы точь-в-точь те самые результаты, которые, очевидно, наблюдает у себя в семинариях духовное начальство: развитие отвращения к тому, что в народе свободно так любится и чтится, пренебрежение к этому, когда оно по обстоятельствам безопасно, и тайная насмешка над этим, если внешний страх заставляет скрывать настоящие чувства. Последнее, очевидно, и настанет теперь в семинариях, когда ректор, инспектор и все учителя по предписанию из Петербурга начнут усиленно следить за посещением семинаристами церковных служб, штрафовать их за ‘небывку’ и, понижая отметку по поведению, затруднять таким ученикам поступление в духовную академию или университет. Можно спросить: да каким образом дело с посещением богослужения дошло до такого положения? Или, еще определеннее: каким образом духовное ведомство, очевидно, мало-помалу, очень постепенно привело эту самоважнейшую свою задачу в такое положение, в котором она не достигается, а совершенно отрицается, — не осуществляется, а ее вовсе нет?! Вот вопрос, который непременно должен представиться духовному ведомству, и он, во всяком случае, очень ясно представляется светскому обществу. Светское общество не может не прийти к убеждению, что к любимейшему народному явлению — церковной службе, которая чтится от детей до стариков, куда торопятся матери и сестры семинаристов, торопились и они сами до поступления в семинарию, что к этому дорогому и милому для всех явлению семинария и дух ее, издавна установившийся, относится до того казенно, формально и бездушно, вот именно почти по-солдатски и острожно, что вытравили из молоденьких семинаристов всякое уважение и привязанность к ней. Вот где корень зла. И если теперь ректор, инспектор и все учителя, устанавливаясь на ‘божественной службе’ позади учеников, станут еженедельно пересчитывать их спины и зорко следить, достаточно ли они кладут поклонов и достаточно ли низко при этом наклоняют голову, со внесением в штрафную книгу всех здесь недочетов, то, очевидно, это не только не улучшит дела, а почти окончательно его погубит. С мучением, со скрежетом зубовным семинаристы, конечно, подчинятся требованию, но внутри души они затаят еще большее ожесточение против всего этого, и не только против самого гнета, что не очень важно, но и против тех драгоценных и прекрасных предметов, к которым их нагнетали, в сторону которых их так грубо и мучительно толкали. И какой же получится результат? Что скроется в семинарии, то покажется на свет Божий в церковной службе этих будущих священников. Смирные, с наклоненными головами семинаристы, усердные в часы семинарского богослужения, на свободе, в селе и городе, будут циничны, грубы, нерадивы и распущенны в собственном богослужении, в собственном отправлении церковной службы: здесь уже за ними не будет следить отец-ректор. Для России, для всего русского народа, конечно, во сто раз хуже иметь нерадивых к своей службе священников, нежели нерадивых в посещении богослужения семинаристов. Кому, кому можно не знать, а уж членам Св. Синода, монахам, митрополитам и епископам, невозможно не знать из истории церкви, до какой степени легкомысленные юноши, в ранние годы относившиеся или нерадиво, или враждебно к религии и церковному культу, в зрелые годы делались великими столпами церкви, жаркими проповедниками религии. Блаж. Августин — великий тому пример. Да ведь И. Христом и рассказана была притча о блудном сыне и его старшем брате, рассказана именно точно для нас и наших теперешних затруднений с непосещающими церковной службы семинаристами. Как можно было не припомнить этой притчи, — не припомнить ее при составлении синодского ‘определения’. В противоположность блудному сыну, вернувшемуся в дом отчий, иерархи Синода могли бы вспомнить Вольтера, который прошел курс иезуитской школы. Там он все поклоны выполнил, держал голову по-иезуитски, опустив вниз и немножко набок, как следует благочестивому и доброму католику. Ну, а выйдя — показал когти…
Да минет Россию эта чаша, и грубая, жесткая и вместе лишь наружно святошеская дисциплина да не отразится лет через 8-10 в России вольтеровским смехом.
Впервые опубликовано: Русское Слово. 1907. 14 сент. No 211.