ВЪ ЦАРСТВ ‘РАЗУМНАГО’ 1).
РОМАНЪ
В. БЕЗАНТА.
ВЪ ЦАРСТВ ‘РАЗУМНАГО’ 1).
РОМАНЪ
В. БЕЗАНТА.
ПРОЛОГЪ.
Въ королевской академіи наукъ.
Въ королевской академіи наукъ.
——
——
——
I.
——
——
II.
В царстве разумного, Безант Уолтер, Год: 1888
Время на прочтение: 136 минут(ы)
1) Безантъ въ своемъ роман, имвшемъ столь значительный успхъ, выражаетъ въ сатирической форм т же мысли, которыя высказывались многими выдающимися писателями нашего времени — въ томъ числ и Ренаномъ — устрашенными и смущенными шествіемъ самаго грубаго матеріализма и утилитаризма.
Безантъ длаетъ остроумную попытку показать, во что превратилось бы человческое общество при полнйшемъ и безусловномъ торжеств атеизма, матеріализма и утилитаризма.
Конечно, человчество суметъ избжать тхъ бдъ, которыми грозитъ ему торжество такихъ началъ. Человчество не можетъ жить этимъ. Матеріализмъ, одно время бывшій въ такомъ ходу, встрчаетъ отпоръ со всхъ сторонъ, и есть ясные признаки переворота. Ред.
— Профессоръ! закричалъ директоръ академіи, бросаясь на встрчу гостю, ученому мужу, который долженъ былъ прочитать лекцію въ академіи о необыкновенномъ ученомъ открытіи, но вошелъ такъ спокойно и невозмутимо, будто дло шло о самомъ обыкновенномъ научномъ вопрос.
— Вы всегда желанный гость, всегда, и восторженные поклонники науки пожали руки другъ другу…— но сегодня вечеромъ васъ ждутъ съ горячимъ нетерпніемъ. Наконецъ-то великая тайна будетъ разршена. Зало биткомъ набито публикой. Въ чемъ дло? скажите мн впередъ, въ чемъ дло?
Ученый улыбнулся.
— Я пришелъ къ убжденію, что попалъ на слдъ великаго открытія, пять лтъ тому назадъ, сказалъ онъ. Но только въ послдніе полгода убжденіе свое я могъ подкрпить незыблемыми доказательствами. Я скажу вамъ, въ чемъ дло, мой другъ, шепнулъ онъ, прежде чмъ идти читать лекцію.
Посл того онъ подошелъ и пожалъ руку президенту.
— Каково бы ни было значеніе вашего открытія, профессоръ, сказалъ президентъ, но мы вполн цнимъ честь, которую вы намъ оказываете, излагая его прежде всего передъ англійской аудиторіей и, главне, въ засданіи королевской академіи,
— Да, да, г. президентъ. Но я въ тотъ же самый часъ, сообщаю о своемъ открытіи всему свту, потому что мое открытіе принадлежитъ всмъ, а не однимъ только ученымъ.
Разговоръ этотъ происходилъ въ библіотек королевской академіи наукъ. Президентъ и совтъ собрались тамъ, чтобы встртить знаменитаго ученаго, и вс глядли вопросительно и тревожно. Въ чемъ состояло это великое открытіе?
Съ полгода тому назадъ стали появляться время отъ времени таинственныя телеграммы въ газетахъ, въ которыхъ упоминалось о лабораторіи этого трудолюбиваго профессора. Въ телеграммахъ не было ничего опредленнаго, ничего врнаго: толковали, что вскор обнародовано будетъ новое открытіе, которое безусловно измнитъ отношенія между людьми и между націями. Хвалившіеся тмъ, что они посвящены въ тайну, намекали, что измнится управленіе, и упразднятся законы.
На какомъ основаніи они это утверждали — не знаю, въ лабораторію никто не допускался, и профессоръ хранилъ свою тайну про себя.
И со всмъ тмъ люди какъ-то пронюхали, что готовится нчто необычайное. Такъ, когда Роджеръ Беконъ длалъ порохъ, монахи, быть можетъ, шептали другъ другу, обоняя запахъ, который шелъ сквозь замочную скважину, что дло не чисто.
Телеграммы сыпались съ досадной настойчивостью, такъ что наконецъ глаза всего свта были обращены на скромную лабораторію въ маленькомъ университет Ганцвельтвейст на Рейн. Что-то изо всего этого выйдетъ? Нельзя сказать, чтобы ожиданіе затмило собой весь интересъ къ современнымъ дламъ, политик, искусству и литератур, но несомннно, что каждое утро и каждый вечеръ, раскрывая газеты, первой мыслью каждаго было заглянуть: какія всти изъ Ганцвельтвейста.
Но дни шли за днями, и ни какихъ встей не приходило. Это было особенно непріятно для передовиковъ, такъ какъ каждый изъ нихъ жаждалъ раньше всхъ написать передовую со всестороннимъ обсужденіемъ занимавшаго всхъ вопроса. Но за то довольны были газетные корреспонденты, такъ какъ неопредленность давала имъ поводъ расплываться въ своихъ корреспонденціяхъ въ догадкахъ и намекахъ.
Но и передовики нашли скоро матеріалъ для статей: нкоторые утверждали, что профессоръ Шварцбаумъ открылъ способъ приготовлять искусственно пищу, и философы уже строили великолпные фантастическіе замки, въ которыхъ проживало счастливое человчество, которому не нужно было больше трудиться въ пот лица, чтобы снискать пропитаніе себ и своей семь, но которое исключительно предавалось занятію науками и искусствами всякаго рода, какъ-то литературой, поэзіей, живописью, музыкой, драматическимъ искусствомъ и т. д. и превращало жизнь въ такой сплошной культурный праздникъ, о какомъ до тхъ поръ никому и не грезилось.
Другіе предполагали, что открытіе заключается въ метод моментальнаго перемщенія матеріи съ одного мста на другое, подобно тому какъ электрическая проволока передаетъ депешу, такъ и тло человческое какимъ-то новымъ способомъ будетъ переноситься съ одного конца міра на другой.
Это предположеніе открывало широкое поле воображенію, и былъ даже написанъ романъ на этотъ сюжетъ, имвшій огромный успхъ, прежде нежели возвщено было само открытіе
Третьи, наконецъ, думали, что новое открытіе даетъ громадное развитіе сил истребленія, такъ что цлая армія разлетится въ прахъ отъ простаго прикосновенія къ пуговк, или къ пружин или отъ удара молотка. Это тоже сильно говорило воображенію, и весело было читать фантастическія картины новой исторіи, обусловливаемой такимъ открытіемъ.
Утверждали при этомъ, что профессоръ подаритъ это открытіе своей стран, такъ что нельзя было больше сомнваться въ томъ, что если таковъ характеръ открытія, то весь обитаемый міръ неизбжно подпадетъ тевтонскому игу, и будетъ основана имперія вооруженнаго мира, подобной которой еще не бывало на земл. Въ общемъ перспектива эта была везд принята съ покорностью судьб, за исключеніемъ Россіи и Франціи. Даже Соединенные Штаты припомнили, что у нихъ имется уже много милліоновъ нмцевъ, и что новая имперія, хотя и раздаетъ вс мста нмцамъ, но за то избавитъ отъ выборовъ, а слдовательно и отъ хлопотъ, и успокоитъ національное сознаніе — мучительно подавленное этимъ обстоятельствомъ — отъ спасеній, внушаемыхъ ирландскими голосами. Динамитчики и анархисты, однако, повсили носъ, а соціалисты мрачно поглядывали другъ на друга.
Короче сказать, эта послдняя теорія о характер великаго открытія встртила наиболе вры во всемъ цивилизованномъ мір..
Самъ великій человкъ не подавалъ признака жизни. Тщетно предпріимчивые репортеры старались проникнуть къ нему: они не были допущены. Ученые писали ему, но не получали отвта относительно главнаго пункта своихъ писемъ. И умы людей становились все тревожне и тревожне. Какая-то великая перемна считалась неминучей, но какая именно?
Однажды — дло было утромъ въ четвергъ, 20 іюня, 1890 г.— въ газетахъ появилось объявленіе. Изъ телеграммъ узнали, что подобное же объявленіе напечатано въ газетахъ всхъ въ мір большихъ городовъ. Объявленіе въ лондонскихъ газетахъ отличалось отъ другихъ только въ одномъ, но очень важномъ отношеніи, а именно, профессоръ Шварцбаумъ самъ, безъ промедленія, прочтетъ передъ лондонской аудиторіей рчь, въ которой изложено его новое открытіе. Что касается характера этого открытія, то на этотъ счетъ въ объявленіи не было ни малйшаго намека..
— Да, говорилъ профессоръ, медленно выговаривая слова,— я сообщилъ подробности моего открытія пріятелямъ во вс концы свта, а такъ какъ Лондонъ все еще центръ міра, то я ршилъ самолично извстить о немъ англичанъ.
— Но въ чемъ оно заключается? спросилъ президентъ,— вь чемъ оно заключается?
— Открытіе, продолжалъ профессоръ,— станетъ одновременно извстно во всемъ свт, такъ что никакія газеты на будутъ имть въ этомъ случа преимущества передъ другими. Теперь по лондонскому времени почти девять часовъ. Въ Париж уже десять минутъ десятаго, въ Берлин безъ шести минутъ десять часовъ, въ Петербург одиннадцать часовъ, въ Нью-Іорк четыре часа пополудни. Очень хорошо. Когда часовая стрлка въ вашемъ амфитеатр укажетъ ровно девять, въ этотъ самый моментъ рчь будетъ прочитана.
И дйствительно въ этотъ моментъ стали бить часы. Президентъ пошелъ въ амфитеатръ, въ сопровожденіи совта. Директоръ остался позади вмст съ лекторомъ.
— Другъ мой, сказалъ профессоръ Шварцбаумъ, прикасаясь пальцемъ къ рук директора,— я открылъ ни боле, ни мене какъ средство продлить жизненную энергію.
— Что такое? Продлить жизненную энергію? Знаете ли вы, что это значитъ?
И директоръ поблднлъ.
— Неужели это значитъ…
— Пойдемте, сказалъ профессоръ,— не будемъ терять времени.
И директоръ, дрожащій и блдный, взялъ своего германскаго собрата подъ руку и повелъ его въ амфитеатръ, бормоча: продлить… продлить… Жизненную… Жизненную энергію.
Амфитеатръ былъ биткомъ набитъ. Не было ни одного незанятаго мста: въ самыхъ дверяхъ галлереи толпились люди, а на лстниц стояли непопавшіе въ залу и дожидавшіеся здсь первыхъ встей. Мало того: Ольбемарль-Стритъ была наводнена народомъ, жаждавшимъ узнать, что это за великая вещь такая, которой весь свтъ вотъ уже полгода ждетъ не дождется.
А внутри амфитеатра что-за публика!
Впервые за все время существованія Англіи никакого вниманія не было оказано знатному рангу: люди, собравшіеся здсь, представляли собой цвтъ науки, искусства и литературы, какимъ только могъ похвалиться громадный городъ. Вс здсь присутствующіе двигали прогрессъ. Среди ихъ, разумется, находилась горсть людей, которыхъ судьба отъ рожденія надляетъ всми благами жизни. Въ числ собравшихся были и дамы, хорошо извстныя въ научныхъ и въ литературныхъ кружкахъ, и нсколько знатныхъ дамъ, привлеченныхъ любопытствомъ.
По лвую сторону, напримръ, около самой двери сидли дв очень знатныхъ дамы: графиня Тордиза и ея единственная дочь, лэди Мильдредъ Карера. Прислонившись къ колонн, стоялъ около нихъ молодой человкъ, необыкновенно красивой наружности, высокаго роста и съ повелительнымъ взглядомъ.
— Для васъ, д-ръ Линистеръ, сказала графиня Тордиза, я думаю, все, что ни скажетъ профессоръ, уже давно знакомо?
— Этого никакъ нельзя сказать, отвчалъ д-ръ Линистеръ.
— Что касается меня, продолжала милэди, то я люблю въ наук лишь самыя верхушки, самыя, самыя верхушки и при томъ, когда он предлагаются мн вполн популярно.
Д-ръ Линистеръ поклонился. И при этомъ глаза его встртились съ глазами красавицы двушки, сидвшей ниже его. Онъ наклонился къ ней, оперся на ея стулъ и прошепталъ:
— Я везд васъ искалъ вчера вечеромъ. Вы дали мн понять…
— Мы никуда не здили. Мама вообразила, что она простудилась.
— Ну такъ увидимся сегодня вечеромъ? Могу ли я быть вполн, вполн въ этомъ увренъ?
Онъ заговорилъ еще тише, и пальцы его коснулись ея пальцевъ, позади опахала. Она торопливо отняла ихъ и покраснла.
— Да, прошептала она, сегодня вечеромъ вы встртите меня у лэди Инглеби.
Изъ этого вы можете заключить, что юный докторъ Линистеръ принадлежалъ къ большому свту. Отъ былъ молодъ, но уже знаменитъ своими біологическими изслдованіями, и былъ единственнымъ сыномъ моднаго врача и современемъ долженъ былъ быть очень богатъ. Поэтому Гарри Линистеръ принадлежалъ къ большому свту.
На лицахъ у многихъ изъ присутствующихъ выражалась тревога и даже боязнь. Чмъ-то окажется это новое открытіе? Неужели же міръ въ самомъ дл перевернется вверхъ дномъ? И какъ разъ тогда, когда жить въ Вестъ-Энд такъ пріятно, и его положеніе такое прекрасное!
Но были и такіе, которые потирали руки отъ удовольствія при мысли о капитальномъ переворот. Только бы раздлаться съ пною общества, а затмъ можно будетъ принять новое общественное устройство, выгодное для тхъ, кто потиралъ себ руки.
Когда пробило девять часовъ, мертвое молчаніе воцарилось въ амфитеатр: не слышно было даже дыханія, никто не кашлянулъ, даже платья не шелестли. Лица поблднли отъ ожиданія, губы были раскрыты, присутствующіе, казалось, задерживали дыханіе.
Вошелъ президентъ съ комитетомъ и заняли свои мста.
— Лэди и джентльмены, коротко сказалъ президентъ, ученый профессоръ самъ сообщитъ вамъ сюжетъ и заглавіе рчи.
Посл того д-ръ Шварцбаумъ сталъ у стола передъ собраніемъ и оглядлъ залу кругомъ. Лэди Мильдредъ взглянула на молодаго человка, Гарри Линистера. Онъ, какъ и вс, уставился на нмца и какъ бы остолбенлъ отъ ожиданія. Она вздохнула. Женщины въ т дни не любили, чтобы что-либо отвлекало вниманіе влюбленнаго въ нихъ человка, хотя бы даже наука.
Ученый нмецъ держалъ небольшую связку бумагъ и положилъ ее на столъ. Онъ старательно и медленно поправилъ очки. Посл того вынулъ изъ кармана небольшой кожаный футляръ. И снова оглядлъ собраніе и улыбнулся. Улыбка была добродушная, хотя и чуть замтная изъ-подъ густой бороды.
Лекторъ началъ нсколько банально, напомнивъ аудиторіи, что все въ природ рождается, медленно созрваетъ, пользуется краткимъ періодомъ полной силы и развитія, затмъ отцвтаетъ и наконецъ умираетъ. Древо жизни сначала бываетъ зеленымъ отпрыскомъ, а затмъ блымъ и голымъ пнемъ. Онъ нсколько распространился о рост юной жизни. Указалъ на методы, открытые для того, чтобы помшать этому росту, придать ему неестественную форму, даже задержать и совсмъ остановить его. Онъ показалъ, какъ тло постепенно укрпляется во всхъ своихъ частяхъ, онъ объяснилъ для неученыхъ слушателей, какимъ образомъ различныя части тлосложенія пріобртаютъ силу.
Все это было извстно большинству его аудиторіи. Посл того онъ остановился на період полной тлесной зрлости и умственной силы, который длится отъ двадцати пяти лтъ и до шестидесяти, и даже дольше. Ослабленіе тлесныхъ и даже умственныхъ органовъ уже начинается тогда, когда тло и умъ кажутся всего крпче.
Посл этихъ словъ большинство собранія стало мене внимательно. Неужели же такую аудиторію, какъ эта, собрали только за тмъ, чтобы говорить ей про ростъ и ослабленіе умственныхъ способностей?
Но директоръ, который зналъ, что будетъ дальше, сидлъ, выпрямившись и ждалъ.
Странно, замчали люди впослдствіи, что никто и не догадывался о томъ, что ихъ ждетъ. Вс знали, что возвщено какое то великое открытіе. Истребленіе, передвиженіе, пища, передача мысли, замна письма рчью — все это, какъ уже выше сказано, предполагалось. Но никому и въ голову не приходилъ настоящій характеръ открытія, И теперь никому не было въ домекъ, о чемъ съ ними сейчасъ поведутъ рчь,
Поэтому когда профессоръ вдругъ замолчалъ посл подробнаго описанія растраты силъ и утомленія органовъ и поднялъ палецъ какъ бы въ предостереженіе, вс встрепенулись, ибо знали, что теперь секретъ будетъ открытъ.
— Что такое увяданіе? спросилъ профессоръ. Почему оно начинается? какіе законы управляютъ имъ? какъ пріостановить ихъ? какъ помшать ихъ дйствію? Можетъ ли наука, уже такъ много давшая для счастія жизни, открывшая уже такъ много вещей, благодаря которымъ кратковременное существованіе человка услаждается радостями,— можетъ ли наука сдлать еще больше? не можетъ ли она присоединить къ этимъ дарамъ драгоцннйшій даръ изъ всхъ… даръ продленія кратковременнаго человческаго существованія?
Вс такъ и ахнули.
— Я спрашиваю, продолжалъ лекторъ,— не можетъ ли наука отдалить тотъ день, когда глаза смыкаются, а тло превращается въ бездушный трупъ? Подумайте: не успли мы достичь цли своихъ желаній, какъ должны уже проститься съ жизнью, не успемъ мы добраться до апогея своей мудрости и знанія, какъ уже намъ приходится отказываться отъ всего, что мы узнали и уходить изъ міра… мало того: мы даже не можемъ передать другимъ накопленнаго нами знанія. Оно пропадаетъ. Не успемъ мы узнать счастіе съ тми, кого любимъ, какъ уже должны разстаться съ ними. Мы собираемъ жатву, но не пользуемся ея плодами, мы наслдуемъ богатству, но лишь на одинъ день, мы пріобртаемъ знанія, но намъ некогда ими пользоваться, мы любимъ, но лишь на одинъ часъ, наша юность проходитъ въ надежд, зрлые годы въ усиліяхъ, а умираемъ мы, не достигнувъ старости. Мы сильны, но наша сила проходитъ какъ сонъ. Мы красивы, но красота наша длится одинъ мигъ. Повторяю: не можетъ ли наука продлить жизненную силу и задержать губительное дйствіе увяданія?
При этихъ словахъ удивительное волненіе овладло многими изъ присутствующихъ. Нкоторые вскочили съ мста, всплеснули руками и вскрикнули, другіе громко заплакали, третьи пожимали другъ другу руки, въ толп были влюбленные, которые почти упали другъ другу въ объятія, были ученые: они мысленно нагромоздили цлую гору ученыхъ сочиненій и дико озирались, были двушки: он радостно улыбались при мысли, что красота ихъ будетъ длиться доле, нежели одинъ мигъ, были женщины: по ихъ щекамъ катились слезы грусти о потерянной красот, были и старики: они задрожали, услышавъ эти слова.
Одинъ изъ нихъ заговорилъ… изъ всей этой толпы только одинъ нашелъ въ себ силу заговорить. То былъ старикъ, государственный человкъ, краснорчивый ораторъ. Онъ поднялся на ноги, которыя дрожали.
— Сэръ, закричалъ онъ, и голосъ его все еще былъ звонокъ,— отдайте мн назадъ мою молодость!
Профессоръ продолжалъ, не обращая вниманія на перерывъ:
— Предположимъ, что наука нашла средство не возвращать то, что уже утрачено, но задерживать дальнйшую утрату, не отдавать назадъ то, что ушло — съ такимъ же успхомъ можно было бы приставить отрзанную ногу,— но предупредить дальнйшую убыль. Размыслите объ этомъ съ минуту, прошу васъ. Еслибы этого достичь, то т, которые доискиваются тайнъ природы, могли бы довести свои изслдованія до такого пункта, какой никогда еще не достигался. Т, которые изучаютъ искусство, могли бы достичь еще небывалой досел ловкости руки и врности въ передач того, что видятъ ихъ глаза. Т, которые изучаютъ человческую природу, достигли бы громадныхъ результатовъ въ психологіи, влюбленные любили бы другъ друга боле продолжительное время, сильные люди сохранили бы свою силу, красивыя женщины — свою красоту…
— Сэръ! опять вскричалъ краснорчивый старикъ, отдайте мн назадъ мою молодость!
Лекторъ не отвчалъ, но продолжалъ:
— Богатымъ было бы время наслаждаться своимъ богатствомъ, молодымъ — молодостью, старые могли бы боле не старться, слабые не становились бы слабе — и все это на значительно долгое время. Что касается тхъ, чья жизнь не можетъ быть ничмъ инымъ, какъ тяжкимъ бременемъ для нихъ самихъ и для остальныхъ людей… что касается калкъ, преступниковъ, нищихъ, дураковъ, идіотовъ и пустыхъ людей… они прожили бы отмренный имъ природою вкъ и умерли бы. Но для соли земли, для сливокъ человчества, для людей сильныхъ умомъ и богаче одаренныхъ, нежели толпа, наука приберегла бы этотъ драгоцнный даръ.
— Отдайте мн назадъ мою молодость! снова вскричалъ краснорчивый старикъ.
Но теперь онъ уже былъ не одинъ. Вс повскакали съ своихъ мстъ и кричали громко, съ воплями, съ рыданіями, протягивая впередъ руки.
— Дайте, дайте, дайте!
Но директоръ, знавшій, что просимое будетъ дано, сидлъ молчаливый и сдержанный.
Лекторъ далъ знакъ всмъ уссться.
— Я бы не желалъ ограничить этотъ великій даръ только тми, чей умъ руководитъ міромъ. Я бы желалъ распространить его на всхъ тхъ, кто содйствуетъ счастію и прелести жизни: на милыхъ женщинъ — тутъ мужчины вздохнули такъ глубоко и единодушно, что вздохъ вышелъ точно хвалебный возгласъ хора въ собор — и тхъ, которые любятъ только пустой блескъ и суету жизни — тутъ многіе улыбнулись, въ особенности между молодыми — и даже тхъ, которые ничего не требуютъ отъ жизни кром любви, псенъ и смха.
Молодые снова улыбнулись и сдлали видъ, какъ будто ничего не имютъ общаго съ этой кликой.
— Я бы распространилъ, повторяю, этотъ даръ на всхъ, кто радуется солнечному свту и теплу, и радуетъ другихъ… и такъ, говорю, размыслите о томъ, что я сказалъ. Когда вы насладитесь жизнью, когда ваша жизнь будетъ продлена настолько, что вы овладете всмъ, чего вы только желали и въ полной мр, когда пройдетъ не два или три года, а, можетъ быть, два или три столтія, тогда, быть можетъ, по собственному желанію, вы отвергнете помощь науки и допустите свое тло перейти въ то состояніе разложенія, которое ждетъ все живое. Довольные и покорные, вы сойдете въ могилу, не пресыщенные радостями жизни, но удовлетворенные тою долей, какая вамъ изъ нихъ досталась. Въ смерти не будетъ страха, потому что она возьметъ только тхъ, которые скажутъ:— Съ меня довольно. Этотъ день несомннно наступитъ для каждаго. Нтъ ничего въ мір:— будутъ ли то занятія наукой и открытія, или красота природы, или любовь и наслажденія, или искусство, цвты и солнечный свтъ, или вчная юность — что въ конц концовъ не надоло бы намъ. Наука не можетъ измнить законовъ природы. Вс вещи должны имть конецъ. Но она можетъ продлить, она можетъ предотвратить, она можетъ… Да, мои друзья. Въ этомъ и состоитъ мое открытіе: вотъ мой даръ человчеству, вотъ плодъ, вотъ результаты всей моей жизни: мн предстояло совершить это. Наука можетъ задержать разложеніе. Она можетъ дать вамъ возможность жить… Жить долго… цлыя столтія… даже — не знаю, почему бы и нтъ!— если вы будете такъ безумны, что пожелаете этого,— вчно.
Посл этихъ словъ гробовое молчаніе воцарилось въ толп. Никто не говорилъ, никто ни на кого не глядлъ, вс испугались, они не могли сразу осилить того, что имъ предлагалось, они вдругъ освобождались отъ великаго страха, отъ постояннаго страха, гнздящагося въ сердц человка — страха смерти, но они не могли сразу понять это.
Но вотъ директоръ вскочилъ съ мста и взялъ собрата-ученаго за руку:
— Изъ всхъ сыновъ науки, торжественно сказалъ онъ, ты будешь провозглашенъ первымъ и лучшимъ.
Собраніе услышало эти слова, но не шелохнулось. Не было ни рукоплесканій… ни даже шепота, ни звука. Вс онмли отъ удивленія и почтительнаго страха. Они будутъ жить… Жить… Жить столтія — и даже почему бы и нтъ?— вчно!
— Вы вс знаете, продолжалъ профессоръ, какъ за обдомъ одинъ стаканъ шампанскаго оживляетъ духъ, развязываетъ языкъ и сообщаетъ дятельность мозгу. Гости устали, гости завяли, шампанское задерживаетъ увяданіе. Мое открытіе своего рода шампанское, которое дйствуетъ боле продолжительно. Оно укрпляетъ нервы, длаетъ мускулы тверже, заставляетъ кровь быстре обращаться въ жилахъ и сообщаетъ дятельность пищеваренію. Съ обновленной силой физической обновляется и умственная сила: тло и умъ — нераздльны.
Онъ умолкъ на минуту и передалъ кожаный футляръ въ руки директору.
— Вотъ мой даръ. Я передаю моему собрату вс подробности и полную исторію моего открытія. Я не ищу выгоды для самого себя. Мое открытіе — ваше. Сегодня начинается новая эра для человчества: мы не будемъ больше умирать, а будемъ жить. Случайность, огонь, молнія могутъ убивать насъ. Отъ этихъ вещей мы не убережемся. Но старость не будетъ больше насъ одолвать: разложеніе не лишитъ насъ больше жизни и силы, и смерть будетъ только добровольная. Это великая перемна. Не знаю только, къ добру ли. Вамъ предстоитъ ршить это. Постарайтесь хорошо воспользоваться моимъ даромъ.
И прежде нежели публика поняла послднія слова, лекторъ вышелъ изъ амфитеатра и скрылся.
Но директоръ королевской академіи сталъ на его мст, держа въ рукахъ кожаный футляръ, въ которомъ заключался даръ жизни.
Графиня Тордиза, заснувшая во время лекціи, проснулась, когда она была кончена.
— Какъ интересно! вздохнула она. Вотъ что называется ловить науку за верхи.
И оглядвшись прибавила.
— Мильдредъ, милая, д-ръ Линистеръ врно пошелъ за каретой. Боже мой, какой гвалтъ! И это въ королевской академіи! кто бы это подумалъ!
— А думаю, мама, отвтила холодно лэди Мильдредъ, что намъ лучше послать кого-нибудь другаго за каретой. Д-ръ Линистеръ ушелъ къ своимъ собратьямъ-ученымъ. Онъ совсмъ забылъ про насъ.
И дйствительно: онъ былъ среди ученыхъ и вмст съ ними осыпалъ вопросами директора. А театръ, казалось, наполнился толпой безумцевъ, тискавшихся и горячившихся.
— Пойдемте, мама, сказала лэди Мильдредъ, блдная, но съ краснымъ пятнышкомъ на каждой щек, и предоставимъ имъ шумть и кипятиться, какъ имъ угодно.
Наука побдила любовь. Она больше не встртилась въ этотъ вечеръ съ Гарри Линистеромъ. И когда они снова повстрчались, долгіе годы спустя, то онъ прошелъ мимо нея съ такимъ взглядомъ, который показывалъ, что онъ совершенно забылъ объ ея существованіи, хотя она нисколько не измнилась наружно.
Когда большой колоколъ на башн ‘Дома жизни’ пробьетъ семь часовъ, вс другіе колокола подхватываютъ и тоже бьютъ семь, и это повторяется ежедневно, вотъ уже не знаю сколько годовъ. По всей вроятности въ библіотек, гд мы хранимъ большую коллекцію совсмъ безполезныхъ книгъ, сохранилась какая-нибудь исторія объ этихъ колоколахъ и строителяхъ зданія. Когда начинается этотъ трезвонъ, то стрижи, и вороны, живущія въ башн, принимаются летать взадъ и впередъ, точно знаютъ, что пора ужинать, хотя въ настоящемъ мсяц, а именно въ іюл, солнце садится часомъ позже и даже больше.
Мы давно уже перестали наставлять народъ: въ противномъ случа онъ могъ бы многому научиться изъ міра животныхъ. Животныя, напримръ, живутъ со дня на день, ихъ жизнь не только коротка, но они всегда голодны, всегда дерутся, всегда ссорятся, всегда проявляютъ страстную и безумную любовь и ревность.
Наблюдая стрижей, напримръ,— что мы можемъ длать почти цлый день — не должны ли мы поздравлять себя съ жизнью, полной порядка и досуга, съ запасами пищи, устраиваемыми мудростью ученой коллегіи, полной увренностью въ своей безопасности, какою мы обязаны той же мудрости и нашему освобожденію отъ торопливости и тревоги, и отъ волненій любви, ненавистей, ревности и соперничества. Но время для такихъ поученій миновало.
Поэтому нашъ народъ, собравшійся въ этотъ часъ на большомъ сквер, выражалъ и на лицахъ, и въ своихъ позахъ и движеніяхъ, то спокойствіе, какое царило въ ихъ душ. Нкоторые лежали на трав, нкоторые сидли на скамейкахъ, иные, наконецъ, прохаживались, но большею частію по одиночк, а если не по одиночк — такъ какъ привычка часто переживаетъ причину, ее породившую — то вдвоемъ.
Въ старыя, несчастныя времена между ними царила бы безпокойная дятельность, вс бы бгали взадъ и впередъ, слышались бы хохотъ и болтовня, вс бы непремнно болтали, молодые люди ухаживали бы за молодыми женщинами и любовно глядли бы на нихъ, готовые драться за нихъ, каждый за ту двушку, которую любилъ, и каждый считалъ бы двушку, которую любилъ, богиней или ангеломъ… словомъ совершенствомъ.
Сами двушки пламенно желали этого безумнаго ухаживанья.
И кром того, въ прежнее время тутъ непремнно находились бы старики и старухи и печальными глазами глядли бы на зрлище, съ которымъ имъ скоро пришлось бы разстаться, сожаля о тхъ дняхъ, когда они были молоды и сильны.
И въ прежнее время въ толп были бы неизбжно нищіе и бдняки, были бы господа и слуги, дворяне и мщане, было бы всевозможное различіе въ возраст, общественномъ положеніи, сил, ум и достоинств.
Мало того: въ прежнее время было бы самое дерзкое различіе въ костюмахъ. Нкоторые изъ мужчинъ одвались бы въ тонкое сукно, носили блестящія шляпы, перчатки и цвты въ бутоньеркахъ, а другіе ходили бы въ лохмотьяхъ и вымаливали бы себ милостыню подъ предлогомъ продажи спичекъ.
А нкоторыя изъ женщинъ непремнно франтили бы въ дорогихъ и роскошныхъ нарядахъ, выставляя на показъ прелести (большею частію издлія модистокъ). А рядомъ съ ними бродили бы несчастныя созданія, для которыхъ лтомъ, когда дни жаркіе и ясные, паркъ служитъ единственнымъ домомъ, а черныя лохмотья — одяніемъ.
Теперь никакой дятельности не видно: никто не торопится, не смется, даже не разговариваетъ. Это могло бы показаться наблюдателю однимъ изъ самыхъ замчательныхъ результатовъ нашей системы. Никакихъ больше глупыхъ разговоровъ. А что касается костюма, то вс одты одинаково. Мужчины въ синихъ фланелевыхъ курткахъ и панталонахъ, во фланелевыхъ рубашкахъ и плоскихъ синихъ шапкахъ, для рабочихъ часовъ имется боле простой костюмъ.
Женщины одты въ костюмъ сраго цвта изъ матеріи, которую называютъ бежъ. Это полезная матерія, потому что долго носится, мягка и тепла, и никто не можетъ утверждать, чтобы она была безобразна. Какія волненія! сколько тайныхъ заговоровъ! какіе безумные бунты пережили мы, прежде нежели женщины поняли, что соціализмъ — единственная отнын возможная форма общества — долженъ быть логиченъ и законченъ. Чмъ одна женщина выше другой, чтобы отличаться нарядомъ отъ своихъ сестеръ? Поэтому со времени своего подчиненія, он вс носятъ срую бежевую юбку съ кофточкой изъ сраго бежа и плоскую срую шапку, въ род мужской, подъ которую подбираютъ свои длинные волосы.
Эта сцена — собраніе народа передъ ужиномъ — одна изъ такихъ, которыя мн никогда не надодаютъ.
Я гляжу на безпокойно носящихся въ воздух стрижей и припоминаю прошлое, и думаю о настоящемъ, когда вижу толпу, въ которой никто не глядитъ на сосда, никто ни съ кмъ не говоритъ. Нтъ больше индивидуальныхъ цлей, а есть одинъ чистый, безпримсный соціализмъ, который не очень далекъ отъ окончательнаго торжества науки.
Я желаю пересказать съ точностью нкоторыя обстоятельства, связанныя съ недавними событіями. Всмъ извстно, что они были причиной злосчастной смерти одного члена нашего общества, хотя онъ и не изъ ученаго комитета. Я долженъ объяснить, прежде чмъ начать свое повствованіе, нкоторые пункты въ нашемъ внутреннемъ управленіи, которые, можетъ быть, отличаются отъ обычаевъ, принятыхъ въ другихъ мстахъ.
Мы, принадлежащіе къ послдней эр, рдко посщаемъ другъ друга, а потому различіе можетъ легко возникнуть. И въ самомъ дл, принимая во вниманіе страшныя опасности, связанныя съ путешествіемъ, какъ напримръ, если идти пшкомъ, то подвергаешься опасностямъ отъ нефильтрованной воды, сырыхъ постелей, вывиха ноги, смщенія чаши колна, простуд отъ холода и проливнаго дождя, если же хать на колесахъ, то колеса могутъ сломаться, экипажъ перевернуться… но къ чему продолжать это перечисленіе? Повторяю, что я хочу описать нашу общину и ея порядки, но какъ можно короче.
Бунтовщиковъ прогнали изъ среды человчества и предоставили имъ идти на вс четыре стороны. Черезъ нсколько лтъ они будутъ освобождены — если только это еще не случилось — смертью отъ болзней, страданій, которыя будутъ ихъ удломъ. Мы же позабудемъ о нихъ и думать. Столтія протекутъ, и они будутъ преданы забвенію, даже т насыпи, которыя отмчали мсто, гд они схоронены, сравняются съ землей.. Но ‘Домъ жизни’ и его слава будутъ жить!
И да погибнутъ вс враги науки!
Городъ Кентербэри, когда онъ былъ построенъ заново, посл того какъ окончательно воцарился соціализмъ, иметъ въ центр большой скверъ, паркъ или садъ, центральную площадь и городское гульбище. Каждая сторона его занимаетъ ровно полмили въ длину. Такимъ образомъ садъ занимаетъ пространство въ четверть квадратной мили и засаженъ всякаго рода деревьями, въ немъ разбиты цвтники, аллеи, въ немъ есть рчки, озера, каскады, мосты, гроты, бесдки, лужайки и все, что можетъ сдлать его прекраснымъ. Лтомъ онъ каждый вечеръ наполняется народомъ. На его западной сторон построенъ громадный дворецъ изъ стекла, невысокій, но занимающій большое пространство. Здсь искусственно поддерживается такая температура, которая требуется по сезону и по характеру выращиваемыхъ растеній. Зимою, въ морозъ, въ худую погоду, въ дождь это очень пріятное мсто для прогулки и для отдыха. Здсь ростутъ всякаго рода фруктовыя деревья, растенія и цвты. Круглый годъ намъ доставляютъ, въ достаточномъ по нашимъ потребностямъ количеств, фрукты: иные,— какъ виноградъ, бананы и апельсины,— мы димъ цлый годъ, другіе какъ персики и землянику по меньшей мр полгода, а простые овощи,— какъ горохъ, бобы и тому подобное,— не сходятъ съ нашего стола. Въ старыя времена мы зависли отъ случайностей и перемнъ прихотливаго и непостояннаго климата. Теперь не только постройка такихъ обширныхъ теплицъ сдлала насъ независимыми отъ лта и зимы, но, благодаря воздлыванію подъ стекломъ громадныхъ полей съ хлбомъ и кормовыми травами, мы обезпечены отъ опасностей голода. Это отнюдь не меньшее изъ преимуществъ новйшей цивилизаціи.
На южной сторон сквера стоитъ наша общественная столовая. Зданіе это не отличается, подобно ‘Дому жизни’, архитектурной красотой… къ чему стали бы мы гоняться за красотой, когда польза — наша единственная цль? ‘Домъ жизни’ былъ задуманъ и выстроенъ тогда, когда люди непрерывно думали о красот, переходя отъ восхищенія женской красою къ восхищенію красой природы, и во всхъ произведеніяхъ своихъ рукъ ставили красоту выше пользы, даже и тамъ, гд достигалась польза, считалось необходимымъ украшать ее и такимъ образомъ прибавили башню къ ‘Дому жизни’, хотя въ этой башн совсмъ не нуждались и совсмъ ее не употребляли.
Общественная столовая выстроена изъ краснаго кирпича, она похожа на кучу домовъ, и на каждомъ есть выступъ со стороны улицы. Въ каждомъ имется широкая простая дверь съ простымъ портикомъ снизу, а сверху широкое простое окно въ двадцать футъ ширины, раздленное на четыре отдленія въ простой деревянной рам.
По наружному виду это зданіе, слдовательно, замчательно просто. Такихъ выступовъ насчитывается тридцать одинъ, каждый сорока футъ шириной, такъ что въ длину наша столовая иметъ тысячу двсти сорокъ футъ или приблизительно четверть мили.
Съ внутренней стороны кровля каждаго изъ этихъ выступовъ прикрываетъ особый залъ, отдленный отъ сосднихъ простыми, колоннами. Вс они одинаковы, за исключеніемъ того, что центральный залъ, предназначенный для коллегіи, иметъ галлерею, первоначально предназначавшуюся для оркестра, которая теперь никогда не употребляется. Въ центральномъ зал стоитъ одинъ столъ, во всхъ другихъ ихъ четыре, въ каждомъ зал помщается восемьсотъ человкъ, а за каждымъ столомъ двсти. Длина каждаго зала одна и та же, а именно двсти пятьдесятъ футъ. Залъ освщается однимъ широкимъ окномъ на каждомъ конц. Во всемъ зданіи нтъ ни рзьбы, ни скульптурныхъ, ни иныхъ украшеній. На заднемъ план тянется длинный рядъ строеній, вс изъ кирпича, небольшихъ и несгораемыхъ, въ нихъ помщаются кухни, амбары, бойни, кладовыя, погреба, магазины, пивоварни и всякія иныя службы и приспособленія, необходимыя для ежедневнаго снабженія пищей города, съ двадцатью четырьмя тысячами жителей.
На восточной сторон сквера расположены дв большія группы строеній. Ближайшая къ общественной столовой заключаетъ цлый рядъ зданій, соединенныхъ между собой: библіотеку, музей, оружейную, образцовую комнату и картинную галлерею. Послдняя выстроена въ одно время съ ‘Домомъ’. Вс эти зданія, когда произошли ниже описанныя событія, были открыты для всей общины, хотя ихъ никто не посщалъ даже изъ пустаго любопытства. Любознательность заглохла. Что до меня касается, то я нисколько не желаю, чтобы у народа появилась или вновь ожила привычка къ чтенію и наблюденію.
Можно было бы возразить что изученіе исторіи могло бы привести ихъ къ сравненію настоящаго съ прошлымъ и заставить ихъ содрогнуться о судьб своихъ предковъ. Но я только собираюсь доказать, что такое изученіе можетъ произвести какъ разъ обратное дйствіе.
А затмъ возьмемъ изученіе науки: въ какомъ отношеніи она можетъ быть полезна для народа? У нихъ есть ученая коллегія, которая непрерывно изучаетъ ради ихъ пользы тайны медицинской науки, единственной, которая можетъ содйствовать ихъ благополучію.
Они могли бы научиться длать машины, но машины требуютъ пара, взрывчатыхъ веществъ, электричества и другихъ непокорныхъ и опасныхъ силъ. Много тысячъ жизней погибло былое время, производя и управляя этими машинами, и мы обходимся безъ нихъ.
Они могли бы, наконецъ, читать книги, въ которыхъ повтствуется о людяхъ былыхъ временъ. Но къ чему читать произведенія, полныя изображеній смерти, кратковременности жизни и силы страстей, о которыхъ мы почти позабыли? Вы увидите, къ чему приводитъ такое ученіе, на видъ какъ бы и невинное.
И такъ я повторяю, что никогда не желалъ, чтобы народъ, стекался въ библіотеку. По той причин именно, что изученіе и созерцаніе вещей прошлыхъ можетъ взволновать и растревожить спокойствіе ихъ ума — я никогда не желалъ, чтобы они осматривали музей, оружейную палату или какія бы то ни было изъ нашихъ коллекцій. И посл тхъ событій, о которыхъ я сейчасъ разскажу, я приказалъ запереть это зданіе и присоединить ихъ къ коллегіи, такъ что народъ и не могъ бы пойти въ нихъ, еслибы и пожелалъ.
Кураторомъ музея былъ старый человкъ, одинъ изъ немногихъ стариковъ, которыхъ мы оставили въ живыхъ,— въ прежнее время онъ носилъ какой-то титулъ. Его помстили тутъ потому, что онъ былъ старъ и хилъ и не могъ работать. Поэтому ему поручили вытирать пыль съ витринъ и подтирать полъ.
Въ эпоху великаго открытія, онъ былъ графомъ или виконтомъ — не знаю наврное — и какимъ-то чудомъ спасся отъ великаго избіенія, когда ршено было убить всхъ стариковъ и старухъ, чтобы сократить населеніе до того числа, какои могла прокормить страна.
Кажется, что его спряталъ и кормилъ человкъ, бывшій его грумомъ когда-то и все еще сохранившій остатки того, что онъ называлъ привязанностью и долгомъ, и такимъ образомъ продержалъ его въ секрет, до тхъ поръ пока избіеніе окончилось. Тогда онъ выпустилъ его на свтъ божій и такъ, великъ былъ ужасъ, внушенный недавней бойней, криками и мольбами жертвъ, что старику дозволили жить.
Старикъ страдалъ отъ астмы, которая не давала ему ни минуты покоя, и былъ неизлчимъ. Отъ этого одного жизнь могла бы быть ему въ тягость, еслибы вообще человкъ не предпочиталъ жить, какъ бы ни страдалъ, только бы не умереть.
Въ послдніе годы у старика явился товарищъ въ музе.. Товарищемъ этимъ была молоденькая двочка — единственная въ нашей общин — которая звала его,— не знаю почему, можетъ быть, родство и дйствительно существовало — ддушкой и жила съ нимъ. Она-то и вытирала пыль и подметала полъ. Она какими-то способами ухитрялась облегчать астму старика, и цлый день — какъ жаль, что я не открылъ этого факта раньше и не подозрвалъ, къ чему онъ приведетъ эту глупую двочку!— читала книги изъ библіотеки, изучала содержаніе витринъ и разговаривала со старикомъ, заставляя его разсказывать себ все, что касалось прошлаго.
Ее интересовало исключительно только прошлое: и она стремилась изъ книгъ понять, какъ люди жили тогда, и что они думали и о чемъ говорили.
Ей было около восемнадцати лтъ, но мы право считали ее совсмъ ребенкомъ. Не помню уже, сколько лтъ прошло, съ тхъ поръ какъ въ город не было дтей, потому что безполезное дло вести счетъ годамъ: если что-нибудь случится, чтобы отличить ихъ одинъ отъ другаго, то это всегда бываетъ бдствіемъ, потому что мы достигли послдней стадіи развитія, возможнаго для человка. Остается намъ узнать, не только какъ предупреждать болзнь, но и какъ ее совсмъ искоренить. Поэтому только одинъ этотъ шагъ на пути прогресса намъ и остается, всякое другое событіе будетъ носить постоянно характеръ бдствія, а потому о немъ самое лучшее забыть.
Я сказалъ, что Христи звала старика ддушкой. Мы уже давно, давно согласились забыть о старинныхъ узахъ крови. Какъ могутъ отецъ и сынъ, мать и дочь, братъ и сестра поддерживать старинную родственную связь въ теченіе нсколькихъ столтій и когда все остается неизмннымъ?
Материнская любовь — теперь ей рдко приходится проявляться — глохнетъ у насъ, когда ребенокъ начинаетъ бгать. Почему бы и нтъ? Вдь животныя, отъ которыхъ мы научаемся многому, бросаютъ своихъ дтенышей, когда т могутъ уже сами добывать себ пищу, наши матери перестаютъ заботиться о своихъ дтяхъ, когда т подростутъ на столько, что община принимаетъ ихъ содержаніе на свой счетъ.
Поэтому мать Христи совершенно спокойно допустила ребенка оставить себя, какъ скоро та подросла настолько, что могла сидть въ общественной столовой. Ея ддушка — если только онъ ей дйствительно доводился ддушкой — выпросилъ позволеніе держать ребенка при себ. Такимъ образомъ она проживала въ тихомъ музе. Мы никогда не воображали и не подозрвали, чтобы старикъ, которому было восемьдесятъ лтъ въ эпоху, когда было сдлано великое открытіе, помнилъ ршительно все, что происходило, когда онъ былъ молодъ, и по цлымъ днямъ разговаривалъ съ двочкой о прошломъ.
Я не знаю, кто былъ отецъ Христи. Въ настоящее время это не иметъ никакого знаменія, да онъ никогда и не заявлялъ никакихъ правъ на дочь. Намъ смшно думать о той важности, какую въ прежнее время придавали отцамъ. Мы больше не работаемъ, чтобы содержать ихъ. Мы больше не зависимъ отъ ихъ поддержки: отецъ ничего не длаетъ для сына, а сынъ для отца.
Пятьсотъ лтъ назадъ — или скажемъ хоть тысячу лтъ назадъ,— отецъ носилъ ребенка на рукахъ. Ну и что жъ изъ того? Мой родной отецъ — я думаю, что онъ мой отецъ, можетъ бытъ и ошибаюсь — косилъ вчера сно, потому что была его очередь. Онъ казался утомленнымъ жарой и работой. Но мн что за дло? Это до меня не касается. Онъ, хотя и не очень молодъ, но все еще такъ же силенъ и здоровъ, какъ я самъ.
Христи родилась вслдствіе санкціи коллегіи, когда одинъ, членъ нашей общины былъ убитъ молніей. То былъ, кажется, мой братъ. Страшное событіе наполнило всхъ насъ ужасомъ. Но такъ какъ населеніе понесло убыль въ одномъ член, то ршено было ее пополнить. Такіе случаи бывали и раньше. Много лтъ тому назадъ, когда одинъ человкъ убился, упавъ со стога сна — теперь вс стога длаются низкими — тоже разршено было одно рожденіе. Тогда родился мальчикъ.
Но вернемся къ нашему скверу — съ той же стороны расположены и зданія коллегіи. Здсь находятся анатомическія коллекціи, склады медицинскихъ матеріаловъ и жилища архиврача, суффрагана, членовъ медицинской коллегіи, ассистентовъ или экспериментаторовъ. Зданія просты и несгораемы. У коллегіи есть свои частные сады, которые очень велики и наполнены деревьями. Здсь врачи могутъ гулять и размышлять, не смущаемые вншнимъ міромъ. Здсь помщается также и ихъ библіотека.
На сверной сторон сквера стоитъ великій и славный ‘Домъ жизни’, украшеніе города, гордость всей страны.
Онъ очень древній: прежде было много такихъ великолпныхъ монументовъ въ стран, теперь остался только этотъ одинъ. Онъ былъ выстроенъ въ баснословные, отдаленные вка, когда люди врили въ вещи, нын позабытыя, онъ былъ предназначенъ для какихъ-то церемоній или обрядовъ, свдній объ ихъ характер и значеніи пусть доискиваются т, кому охота терять время на пустяки.
Такого зданія въ наше время невозможно было бы построить, во-первыхъ потому, что у насъ нтъ искусниковъ, которые бы могли соорудить такую громаду, а во-вторыхъ потому, что между нами не найдется ни одного человка, способнаго затять его или начертать его планъ. Нтъ, между нами нтъ людей, способныхъ создать строеніе изъ рзнаго камня.
Я говорю это не со смиреніемъ, а съ удовольствіемъ потому, что хотя зданіе это и величественно по своимъ размрамъ и великолпно по отдлк, но вполн безполезно. Къ чему высокія колонны, поддерживающія крышу, когда зданіе могло бы съ успхомъ быть вчетверо ниже? Зачмъ было строить башню? Какой толкъ въ рзномъ камн? Мы, люди новой эры, строимъ изъ кирпича и притомъ несгораемаго, мы не строимъ зданій большихъ размровъ, нежели намъ требуется, мы не тратимъ попусту работу, потому что дорожимъ временемъ, которое должно идти на необходимый трудъ.
А главное: насъ не терзаетъ боле лихорадочное желаніе создать что-нибудь, хоть что-нибудь, что напоминало бы о насъ, когда истечетъ срокъ нашей жизни. У насъ смерть можетъ приключиться только случайно, но не отъ старости или болзни. Къ чему стали бы люди теперь трудиться, чтобы ихъ помнили?
Теперь вс равны: къ чему сталъ бы человкъ стараться превзойти въ чемъ-нибудь другаго? или къ чему сталъ бы онъ длать то, что никому не нужно? Скульптура, живопись, всякаго рода искусства не прибавятъ ни одного зерна въ общую житницу, ни одной рюмки вина, ни одного ярда фланели. Поэтому мы не жалемъ о смерти искусства.
Какъ всмъ извстно, однако, ‘Домъ жизни’ есть главная лабораторія всей страны. Здсь хранится великая тайна, она извстна лишь архиврачу и его суффрагану. Никто иной въ стран не знаетъ, какъ составляется та могучая жидкость, которая задерживаетъ разложеніе и продолжаетъ жизнь, по всей вроятности, безпредльно. Я говорю безпредльно. Но, конечно, есть анормисты, которые утверждаютъ, что современемъ — можетъ быть въ текущемъ году, а можетъ быть и черезъ тысячу лтъ — составъ потеряетъ свою силу, и вс мы, даже члены коллегіи, начнемъ стариться и черезъ нсколько короткихъ лтъ сойдемъ въ безмолвную могилу.
Одна мысль объ этомъ производитъ ужасъ, который не передать въ словахъ: тло дрожитъ, зубы стучатъ.
Но другіе объявляютъ, что ничего подобнаго не угрожаетъ намъ и что единственной опасностью можетъ быть то, что вся коллегія будетъ разбита молніей, и секретъ утраченъ такимъ образомъ потому, что если никто кром архиврача и его суффрагана и не зналъ до послдняго времени тайны, то вся коллегія-ассистенты и экспериментаторы — знали, гд хранится рукопись, съ изложеніемъ секрета, какъ она была сообщена изобртателемъ. Ассистенты коллегіи вс помогаютъ производству драгоцнной жидкости, которая длается только въ ‘Дом жизни’. Но никто изъ нихъ, какъ я уже сказалъ, до послдняго времени не зналъ, работаютъ ли они въ дл самого элексира, или ради какого-нибудь эксперимента, которымъ руководитъ архиврачъ. Еслибы даже кто и догадался изъ нихъ, то не смлъ бы сообщить своихъ подозрній собрату, такъ какъ подъ страхомъ страшнйшаго изъ наказаній, а именно: смерти, запрещено разглашать эксперименты и процессы, связанные съ ними.
Излишне говорить, что мы гордимся своимъ ‘Домомъ’, какъ гордимся и городомъ. Въ былое время существовалъ старый Кентербэри, изображенія котораго хранятся въ библіотек. Улицы того города были узкія и кривыя, дома неправильные и неравные по величин, вышин и стилю. Были душные дворы, не шире шести футъ, гд не могъ обновляться воздухъ и гд зарождались смена лихорадокъ, и другихъ болзней.
Иные дома стояли среди большихъ садовъ, а иные ихъ были лишены совсмъ, а владльцы садовъ никого къ себ не пускали.
Но мы легко можемъ представить себ, каково было жить, когда признавалась частная собственность, и законы охраняли такъ называемыя владльческія права.
Теперь когда нтъ частной собственности, нтъ и законовъ. Нтъ также и преступленій, потому что ничто не побуждаетъ къ зависти, жадности или грабежу. Гд нтъ преступленія, тамъ царитъ состояніе невинности, котораго добивались наши предки, но такими средствами, которыя не могли ни къ чему привести.
Какъ отличенъ отъ этого Кентербэри нашего времени! Во-первыхъ, подобно всмъ новйшимъ городамъ, онъ невеликъ: въ немъ всего двадцать-четыре тысячи жителей, ни больше, ни меньше.
Вокругъ большаго центральнаго сквера или сада расположены общественныя зданія. Улицы, перескающіяся подъ прямымъ угломъ, вс одинаковой ширины, длины и одного вида. Он усажены деревьями. Дома выстроены изъ краснаго кирпича, въ каждомъ дом четыре комнаты въ нижнемъ этаж, а именно: по дв съ каждой стороны входа — и четыре во второмъ этаж съ ванной. Комнаты съ кирпичными сводами, такъ что бояться пожара нечего.
Въ каждой комнат живетъ по одному человку и такъ какъ вс он равной величины и вс отдланы одинаково, одинаково комфортабельны и теплы, то ршительно нтъ никакихъ мотивовъ къ зависти и недовольству. Жильцы, обдающіе вс вмст въ общей зал, не могутъ также обвинять другъ друга въ обжорств.
Что касается одежды, то, какъ уже выше сказано, этотъ вопросъ было сначала очень трудно уладить съ женщинами, но когда страсти заглохли, то оппозиція прекратилась, такъ какъ мужчины перестали ухаживать за женщинами, а женщины перестали добиваться восхищенія мужчинъ, то все уладилось. Вс одты одинаково: срый цвтъ найденъ самымъ практичнымъ, а мягкій бежъ самой удобной тканью.
То же прекрасное равенство царитъ и въ часахъ и методахъ работы. Пять часовъ въ день считается вполн достаточнымъ для работы, и каждый работаетъ по очереди, мужчины отдльно отъ женщинъ.
Сознаюсь, что эта работа исполняется не съ тмъ усердіемъ, какое было бы желательно, но подумать только о былыхъ временахъ, когда человку приходилось работать восемь, десять и даже восемнадцать часовъ въ сутки, чтобы получить жалкій и скудный заработокъ! Какое усердіе могли они вносить въ свой трудъ! Притомъ прежде главной цлью для человка была погоня за деньгами. А теперь совсмъ нтъ денегъ, наше богатство заключается въ нашихъ житницахъ и амбарахъ.
Если я вдаюсь въ эти подробности, то потому, что исторія, которую я собираюсь разсказать,— о томъ какъ произведена была попытка разрушить этотъ Эдемъ и вернуть на его мсто прежній порядокъ вещей — наполняетъ меня такимъ негодованіемъ, что я вынужденъ говорить.
Подумайте съ одной стороны о прежнихъ порядкахъ въ свт. Онъ былъ полонъ болзнями. Люди не пользовались никакимъ покровительствомъ. Имъ позволяли жить, какъ имъ хотлось. Вслдствіе этого вс они предавались крайностямъ и болли. Иные слишкомъ много пили, другіе слишкомъ много ли, нкоторые слишкомъ много работали, а нкоторые совсмъ не работали, одни слишкомъ много спали, другіе слишкомъ поздно ложились, большинство дозволяло себ приходить въ ярость, терзаться раскаяніемъ, впадать въ отчаяніе, иные влюблялись безъ памяти, вс вчно къ чему-то стремились. Въ вчной погон за отличіями, похвалами, славой, богатствомъ они не знали покоя во всю свою жалкую и кратковременную жизнь. Добыча самыхъ разнообразныхъ недуговъ — они болли и умирали.
Мы теперь предотвратили вс новыя болзни, хотя не вполн справились съ тми, которыя существовали такъ долго. Ревматизмомъ, подагрой, лихорадками больше не заболваютъ, но наслдственная подагра и иные недуги иногда еще проявляются.
А такъ какъ между нами нтъ больше совсмъ старыхъ людей, то нтъ и болзней, обусловливаемыхъ старостью. Нтъ страданія, нтъ боли, ни заботъ, нтъ волненій, нтъ даже смерти въ мір (иначе какъ случайной). И со всмъ тмъ нашлись между нами люди, которые пожелали вернуться къ прежнимъ бдствіямъ: какъ? зачмъ? Объ этомъ вы сейчасъ услышите.
Когда начался трезвонъ, люди стали точно по соглашенію поглядывать на общественную столовую, и улыбка удовольствія разлилась по ихъ лицамъ. Они готовились ужинать — главное событіе дня.
Въ эту самую минуту вышла процессія изъ воротъ коллегіи. Впереди шелъ нашъ хранитель или стражъ, Джонъ Лаксъ, неся аллебарду, за нимъ слдовалъ одинъ изъ ассистентовъ, неся подушку, на которой лежали золотые ключи, символъ вратъ жизни, за нимъ шелъ другой, неся знамя съ символомъ жизни, посл того слдовали ассистенты въ старинныхъ костюмахъ: мантіяхъ и беретахъ, наконецъ я самъ — Самуэль Гротъ, суффраганъ. Позади всхъ шла первая особа въ стран, никто иной какъ самъ архиврачъ, д-ръ Генри Линистеръ въ черной шелковой мантіи и красномъ берет. Четыре педеля замыкали процессію.
Коллегія представляетъ единственное уклоненіе отъ безусловнаго равенства, царствующаго среди насъ. Мы составляемъ особую касту: мы спасаемъ человчество отъ страданій и смерти. Это наше дло, это наполняетъ наши мысли, а потому мы состоимъ въ чести и уволены отъ обыкновенной работы, которую вс остальные должны производить ежедневно. И взгляните, какая разница между старыми и новыми временами: прежде люди, находившіеся въ чести и достигшіе высокаго званія, всегда бывали престарлыми и сдовласыми старцами, удостоившимися отличія всего за какихъ-нибудь три-четыре года до смерти, мы же, члены коллегіи — вс такъ же прямы, такъ же сильны, такъ же молоды, какъ любой человкъ въ зал. И такими мы были уже сотни лтъ и намрены такими оставаться и дальше.
Въ общественной столовой мы садимся за трапезу въ своей отдльной зал, но пища такая же, какъ и у всхъ.
Жизнь — общее достояніе: она поддерживается у всхъ одними и тми же процессами, тутъ не можетъ быть никакого различія. А потому вс должны сть и пить одинаково.
Повторяю, когда я думаю о всеобщемъ благополучіи, то съ жгучимъ негодованіемъ вспоминаю о тхъ, которые хотли разрушить это благополучіе. Они не успли въ этомъ. Но ихъ неудача стоила намъ, какъ вы сейчасъ услышите, много хлопотъ и причинила смерть самаго ревностнаго и способнаго должностная лица.
Въ числ послднихъ вошли въ дверь двочка Христи и ея ддъ, который шелъ медленно и всю дорогу кашлялъ.
— Обопритесь на мою руку, ддушка, произнесла она, когда мы проходили мимо ихъ. Вамъ будетъ лучше посл ужина. Опирайтесь крпче.
Въ ея лиц замчалось такое необыкновенное оживленіе, что я дивлюсь теперь, какимъ образомъ я ничего не заподозрилъ. Я упоминаю объ оживленіи ея лица, какъ о диковинномъ обстоятельств, отъ того, что оно между нами рдкость. Спокойная, довольная жизнь, какую ведутъ наши люди, отсутствіе всякихъ чувствъ, отвычка отъ чтенія и всякихъ искусствъ сообщаетъ ихъ лицамъ безмятежный покой, но длаетъ ихъ нсколько тупыми. Они безъ сомннія тупы. Движенія ихъ тяжелы и медленны, если они поднимаютъ глаза, то въ нихъ нтъ того блеска, какъ въ глазахъ Христи. У послдней было дтское личико, но очень кроткое: никто бы не поврилъ, что такое воздушное по фигур, кроткое по манерамъ и миловидное созданіе, съ такими нжными, точно персикъ, щечками, розовыми губками, уже таило въ себ такія ужасныя мысли и уже замыслило такое преступное дло.
Мы не подозрительны въ нашемъ новомъ свт. У насъ нтъ собственности, которую бы намъ надо было оберегать, нтъ воровъ, у всхъ есть все, что имъ требуется, мы не боимся смерти, а потому у насъ нтъ и религіи, нтъ никакихъ честолюбивыхъ цлей и стремленій. А потому мы давно разучились подозрвать. Всего мене могли бы мы подозрвать Христи. Помилуйте, давно ли она была новорожденнымъ младенцемъ, вокругъ котораго тснилась вся коллегія, чтобы поглядть на такую диковинку. И однако — какъ возможно, чтобы такое юное существо было такъ испорчено?
— Суффраганъ, сказалъ мн архиврачъ за ужиномъ, я начинаю думать, что торжество науки въ вашемъ смысл дйствительно окончательное.
— Почему такъ, архиврачъ?
— Потому что день за днемъ этотъ ребенокъ водитъ старика подъ руку, усаживаетъ его на мсто, ухаживаетъ за нимъ на старинный ладъ, угождаетъ малйшимъ его желаніямъ, и никто не обращаетъ на нее ни малйшаго вниманія.
— Зачмъ бы они стали обращать на нее вниманіе?
— Вдь она ребенокъ — красивый ребенокъ! а онъ старикъ — слабый старикъ! Ребенокъ ухаживаетъ за старикомъ! Суффраганъ, прошлое дйствительно далеко отошло отъ насъ! Но я до сихъ поръ не зналъ, до какой степени оно безвозвратно для насъ миновало. Дтство и старость и услуги любви. И все это не привлекаетъ ничьего вниманія! Гротъ, вы въ самомъ дл великій человкъ.
Онъ говорилъ тмъ насмшливымъ тономъ, какой ему свойственъ, такъ что мы никогда въ точности не знали, говоритъ ли онъ серьезно или нтъ. Но я думаю, что въ этомъ частномъ случа онъ говорилъ серьезно. Никто, кром великаго человка, не мене великаго какъ Самуэль Гротъ — то есть я самъ — не могъ бы произвести такого чуда въ умахъ людей. Они не ухаживаютъ другъ за другомъ. Да къ чему бы они стали ухаживать? каждый можетъ състь свою порцію безъ чужой помощи. Заботы любви? Они оставлены безъ вниманія? Что хотлъ этимъ сказать архиврачъ?
Мн всегда пріятно съ моего мста за столомъ коллегіи, который возвышается на два фута надъ остальными, созерцать толпу, заботиться о довольств и благосостояніи которой составляетъ нашъ долгъ и наше удовольствіе. Я каждый день радуюсь, видя, какъ она устремляется къ ужину. Сердце ликуетъ при мысли о томъ, что мы сдлали. Я вижу на всхъ лицахъ удовольствіе отъ предстоящей ды: это единственная вещь, которая ихъ трогаетъ.
Да, мы привели жизнь къ ея простйшей форм. Въ этомъ истинное счастіе. Нечего надяться, нечего бояться… кром случайностей. Легкій трудъ для общаго благосостоянія, коллегія мудрыхъ людей постоянно на страж общаго блага, обильная и разнообразная пища, сады для отдыха и рекреаціи, которыми можно равно пользоваться и зимой, и лтомъ, тепло, кровъ и полное отсутствіе всякихъ волненій.
Помилуйте: да самыя лица народа становятся похожи одно на другое, одно лицо у мужчинъ и одно лицо у женщинъ. Быть можетъ, въ ожидаемомъ будущемъ лицо мужчины подойдетъ еще ближе къ лицу женщины, и такимъ образомъ все наконецъ сравняется, и личность перестанетъ существовать. И тогда въ толп вс отъ перваго до послдняго ничмъ не будутъ отличаться другъ отъ друга.
Это лицо наполняетъ человка довольствомъ, хотя пройдутъ, быть можетъ, вка, прежде нежели оно достигнетъ своего совершенства. Это лицо гладкое, безъ всякихъ морщинъ, это лицо серьезное, губы рдко улыбаются и никогда не смются, глаза тусклые и двигаются медленно. Одного мы уже достигли, хотя перемна совершилась постепенно, а именно, совершеннаго изгнанія того выраженія, какое замчается на всхъ старинныхъ портретахъ безъ исключенія. Какъ бы ни старались разнообразить лицо, у всхъ пробивается одна затаенная черта: какая-то тревога, какое-то страданіе сквозитъ въ ихъ лицахъ, начиная отъ самыхъ старыхъ и кончая самыми молодыми. Да и могло ли быть иначе? Завтра они должны были умереть. Жизнь ихъ длилась всего нсколько краткихъ мгновеній.
Когда я сижу тутъ и наблюдаю нашъ народъ за трапезой, то вижу съ удовольствіемъ, что старое страданіе исчезло съ ихъ лицъ. Они прожили уже такъ долго, что забыли про смерть. Они живутъ въ такомъ довольств, что довольны жизнью, мы привели жизнь къ ея простйшимъ формамъ. Они дятъ и пьютъ — и это ихъ единственное удовольствіе, они работаютъ, но это необходимо для здоровья и жизни. Работа занимаетъ у нихъ время лишь до полудня, они лежатъ на солнц, они сидятъ въ тни, они спятъ. Если у нихъ и было когда-нибудь честолюбіе, то они про него забыли, ихъ прежнія стремленія, желанія — все позабыто. Они спятъ и дятъ и ничего больше не хотятъ. Жить вчно, вчно сть и пить — вотъ ихъ единственная надежда теперь.
И все это создано для нихъ ученой коллегіей. Наука оправдала себя: вотъ результатъ долгихъ изслдованій человка и его стремленія проникнуть въ тайну природы.
Быть можетъ, современемъ — мы толкуемъ объ этомъ иногда въ коллегіи,— быть можетъ, говорю я, мы изобртемъ со временемъ искусственную пищу, и тогда не придется больше и работать. Люди будутъ только сть, пить и спать…
Вначал, не скрою, мы встрчали большія затрудненія въ организаціи этого новаго порядка вещей. Ученой коллегіи тогда еще не существовало. Мы безцльно топтались на одномъ мст. Долгое время существовало старинное честолюбіе, старинныя страсти продолжали жить въ людяхъ, старинныя понятія о собственности преобладали въ нихъ, старинное неравенство оставалось. Но вотъ со стороны тхъ, у кого не было собственности, раздались требованія объ уравненіи, междуусобная война слдовала одна за другой, об стороны ужасались кровопролитію. Но время было на сторон тхъ, которые бунтовали. Я былъ въ ихъ числ, потому что въ ту эпоху, какъ вся нація была призвана къ участію въ великомъ открытіи, я былъ молодымъ девятнадцатилтнимъ человкомъ и служилъ въ лабораторіи д-ра Линистера, гд перемывалъ стклянки, то есть былъ, по тогдашнимъ понятіямъ, очень неважной фигурой.
Но время неожиданно помогло намъ. Собственность находилась въ рукахъ отдльныхъ личностей. Прежде они умирали, и имъ наслдовали сыновья, но теперь сыновьямъ надоло ждать. Какъ долго ихъ отцы, которые уже не старились, будутъ удерживать богатство въ своихъ рукахъ? Вслдствіе этого, когда междуусобная война окончилась и безъ всякаго инаго результата, кром заключенія мира, то къ революціонной партіи присоединились вс, кром собственниковъ, и государство забрало въ свои руки все богатство, то есть всю землю, такъ какъ никакого другаго богатства нтъ.
Съ того времени частной собственности не стало, такъ какъ ясно, что несправедливо было бы отнять собственность у отца и отдать ее сыну, не назначая срока для владнія. Все послдовало за землей въ руки государства: большіе дома, которымъ предоставили разрушаться, картины и произведенія искусства, библіотеки, драгоцнности, перенесенныя въ музеи, вмст съ деньгами, которыя потеряли всю цну, разъ ничего не стало, что можно было бы на нихъ покупать.
Что касается меня, то я былъ такъ счастливъ, что догадался — д-ръ Линистеръ ежедневно доказывалъ мн это — что изъ всхъ занятій естественныя науки скоро станутъ самыми важными. Поэтому я остался на своемъ мст, работалъ, читалъ, длалъ опыты и научился всему, чему только могъ научить меня мой учитель. Другія профессіи, въ самомъ дл, пали раньше даже, чмъ мы ожидали. Не стало законовдовъ, какъ скоро не стало собственности. Религія не удержалась, какъ скоро смерть отодвинулась на неопредленное время. Вначал многіе, въ особенности женщины, старались удержать старыя формы врованій, но религія перестала вліять на жизнь, какъ скоро послдняя стала обезпеченной.
Что касается искусства, наукъ — иныхъ, кром физики, біологіи и медицины — все это постепенно пришло въ упадокъ. И старинное, дурацкое занятіе литературой, которое занимало столь многихъ и пользовалось почетомъ,— писаніе исторій, поэмъ, драмъ и романовъ, статей о человческой природ — все это вышло изъ употребленія и пропало, потому что люди перестали интересоваться прошедшимъ или будущимъ и довольствовались настоящимъ.
Другая и еще боле важная перемна, которую слдуетъ отмтить, было постепенное ослабленіе и исчезновеніе страсти, именуемой любовью. Это было нкогда любопытное и необъяснимое влеченіе двухъ молодыхъ людей другъ къ другу, такъ что они не могли быть довольными, если не находились вмст, и стремились жить особнякомъ отъ всего остальнаго міра, каждый стараясь сдлать другаго счастливымъ. По крайней мр такъ я читалъ въ исторіи. Что касается меня, то, занимаясь постоянно наукой, я никогда не испытывалъ этой страсти или если и испытывалъ, то совсмъ о томъ позабылъ. Ну вотъ, вначал люди, влюбленные другъ въ друга, безмрно радовались тому, что ихъ счастіе будетъ длиться такъ долго. Они звали другъ друга,— до тхъ поръ, пока эти слова имли какой-нибудь смыслъ,— ангелами, богинями, божественными, приписывали другъ другу вс совершенства и длали разныя другія глупости, простое воспоминаніе о которыхъ можетъ заставить покраснть.
Но мало-по-малу они надоли другъ другу и перестали жить особнякомъ отъ другихъ людей. Они разстались, и если и гуляли иногда вмст, то только въ силу привычки. Нкоторые и до сихъ поръ сидятъ рядомъ.
Но новыхъ связей не образовалось. Люди перестали желать длать другъ друга счастливыми, потому что государство заботилось о всеобщемъ счастіи.
Сущность стариннаго общества состояла въ борьб. Вс боролись изъ-за существованія. Каждый попиралъ слабйшаго. Если мужчина любилъ жинщину, онъ боролся за нее такъ же, какъ и за себя.
Любовь!.. Скажите пожалуйста, когда признается истинный принципъ жизни, то есть право каждой личности, мужской или женской, на свою долю и на равную долю во всхъ благахъ, и когда продолжительность жизни обезпечена, то есть ли мсто для любви? Самый фактъ общественной жизни, всегдашняго товарищества, постояннаго общенія мужчинъ съ женщинами — и все съ однми и тми же женщинами — разсялъ таинственность, какою прежде окутана была женщина и какая была сама по себ главной причиной любви.
Она исчезла, а съ нею вмст исчезъ и самый безпокойный элементъ жизни. Безъ любви, безъ честолюбія, безъ страданій, безъ религіи, безъ ссоръ, безъ личныхъ правъ, безъ сословій и чиновъ, жизнь спокойна, ровна и безмятежна. Поэтому вс сидятъ за ужиномъ въ мир и довольств, и каждый заботится лишь о меню ужина.
Но въ тотъ вечеръ, благодаря замчанію архиврача, я обратилъ взоры на двочку Христи, сидвшую рядомъ съ своимъ ддушкой. Я замтилъ во-первыхъ — но этотъ фактъ не возбудилъ во мн подозрній,— что она была больше не ребенокъ, а взрослая женщина, и подумалъ: когда-то она придетъ за элексиромъ. Большинство женщинъ, когда рожденія были обыкновеннымъ дломъ между нами, обыкновенно приходили за нимъ, когда имъ стукнетъ лтъ двадцать пять то-есть въ эпоху полнаго развитія женской силы и красоты, и прежде нежели ихъ злйшія непріятельницы,— въ былое время вс женщины враждовали другъ съ другомъ — могли сказать, что он начинаютъ стариться.
Оглядвъ теперь нашъ станъ, вы почти не увидите женщины старе двадцати четырехъ, а мужчины тридцати лтъ. Есть не мало между женщинами такихъ, которыхъ въ былыя времена, быть можетъ, назвали бы красавицами, но теперь мужчины перестали думать о красот, а женщины перестали желать, чтобы ими восхищались. Со всмъ тмъ, если правильныя черты лица, большіе глаза, маленькій ротикъ, роскошные волосы и полная фигура — красивы, то за столомъ сидло много красавицъ.
Но двочка Христи — я замтилъ этотъ фактъ съ научнымъ интересомъ,— такъ отличалась отъ остальныхъ женщинъ, что казалась совсмъ другаго рода созданіемъ.
Ея глаза были кроткіе, какъ у лани. И щечки ея были такъ нжны, что, казалось, если ихъ погладить, то он завянутъ. И голосъ ея отличался отъ голоса старшихъ сестеръ: онъ былъ удивительно мягкій и какой-то воркующій, точно у голубки. Когда-то это называли ласковостью, но съ тхъ поръ какъ не стало самой вещи и слово вышло изъ употребленія.
Но вотъ что могло бы возбудить мои подозрнія: я замтилъ, что компанія, сидвшая около Христи и старика, была очень неспокойна и возбуждена. Ихъ вывели изъ безмятежнаго состоянія рчи Христи. Она разсказывала имъ то, что узнала о прошломъ.
— О! услышалъ я, какъ она говорила, то было чудное время! Зачмъ допустили они ему пройти! Неужели вы въ самомъ дл ничего о немъ не помните?
Они глядли другъ на друга съ овечьей тупостью.
— Тогда были воины, мужчины были воинами: они ходили на войну съ музыкой, которая играла, а народъ ихъ привтствовалъ криками. Были большія арміи солдатъ… много тысячъ. Они одвались въ блестящія одежды. Разв вы это забыли?
Одинъ изъ мужчинъ проговорилъ вяло, что да, были солдаты.
— И тогда были моряки, которые плавали на большихъ корабляхъ по морямъ.— Джекъ Карера, обратилась она къ одному изъ мужчинъ, вы тоже морякъ. Вы должны помнить.
— Я помню моряковъ очень хорошо, съ готовностью отвчалъ этотъ молодой человкъ.
Я всегда сомнвался въ томъ, благоразумно ли допускать нашихъ моряковъ вращаться среди народа? У насъ есть нсколько кораблей для доставки намъ тхъ немногихъ продуктовъ, которые намъ не удалось производить самимъ, эти корабли находятся подъ командой нсколькихъ сотъ моряковъ, которые давно уже предложили свои услуги и съ тхъ поръ такъ и не оставляли этой службы. Они смлые люди, готовые бороться съ какими угодно опасностями, не боятся бурь и кораблекрушеній, но за то они и опасный народъ, безпокойный, болтливый, любопытный. На дл они удержали такую же почти независимость, какъ и сама коллегія. Теперь ихъ мстопребываніе ограничивается ихъ собственнымъ портомъ Ширнесъ.
И вотъ двочка принялась разсказывать какую-то зловредную исторію о любви, кораблекрушеніи и чудесномъ избавленіи. И, слушая ее, нкоторые, казалось, были удивлены, другіе даже какъ бы разстроены,но морякъ слушалъ съ любопытствомъ.
— Откуда вы это узнали, Христи?
— Оттуда, откуда все узнаю… изъ старой библіотеки. Приходите и прочитайте сами, Джекъ.
— Я небольшой чтецъ. Но когда-нибудь приду, по возвращеніи изъ путешествія, Христи.
Двушка налила стаканъ краснаго вина старику. Посл того продолжала разсказывать имъ исторіи, но большинство ея сосдей или не слушало, или не понимало. Только морякъ слушалъ и кивалъ головой. Вдругъ она громко засмялась.
При этомъ звук, такомъ странномъ, такомъ неожиданномъ, вс около нея привскочили на мстахъ. Ея столъ былъ ближайшій къ нашему собственному, такъ что мы ясно услышали смхъ.
Архиврачъ одобрительно оглянулся.
— Сколько уже лтъ не слышали мы честнаго, добраго, молодаго смха, суффраганъ? Дайте намъ побольше дтей, чтобы смягчить наши сердца. Но, нтъ: вамъ надобны сердца жесткія, окоченвшія, себялюбивыя. Поглядите! никто даже не спроситъ, почему она смется. Они опять принялись за ду, точно ничего не случилось. Счастливый, завидный народъ!
Онъ опять обратился ко мн и замтилъ съ своимъ надменнымъ видомъ, точно онъ выше всего въ мір.
— Вы не можете объяснить, суффраганъ, почему при неожиданномъ прикосновеніи, звук, голос, какомъ-нибудь пустяк, просыпается воспоминаніе о вещахъ давно, давно прошедшихъ и позабытыхъ. Знаете ли, что мн напомнилъ этотъ смхъ? Я не могу этого объяснить, да и вы также. Я вспомнилъ вечеръ великаго открытія — но не само открытіе, а нчто совсмъ другое. Я похалъ на лекцію, чтобы встртиться тамъ съ двушкой, а вовсе не затмъ, чтобы слушать нмца. Сама лекція казалась мн неважной. Встртить же двушку было для меня гораздо важне. Я любилъ ее, суффраганъ,— вещь для васъ непонятная — любилъ искренно и сильно, и хотлъ на ней жениться. Ну вотъ, я встртился съ нею, и мы условились, гд намъ свидться посл лекціи. Но тутъ объявлено было объ открытіи и оно меня захватило всего, съ тломъ и душой, и я забылъ про двушку, про любовь и про все на свт подъ впечатлніемъ самаго удивительнаго изъ открытій, которымъ мы, между нами будь сказано, такъ выгодно для себя воспользовались.
Никогда нельзя было знать, шутитъ архиврачъ или же говоритъ серьезно.
Конечно, мы прекрасно воспользовались открытіемъ, но не въ томъ род, какъ бы того хотлъ д-ръ Линистеръ.
— И все это припомнилось только потому, что двушка засмялась! Суффраганъ, наука не можетъ все объяснить.
Я никогда не стану отрицать, что д-ръ Линистеръ, какъ ученый, былъ человкъ изъ ряда вонъ, или то, что его ученыя заслуги и открытія обезпечили его избраніе главой коллегіи. И однако въ этомъ избраніи играла также наврное роль его высокая, повелительная фигура и властительный взглядъ, естественно появлявшійся въ его глазахъ и еще, что онъ всегда и везд занималъ первое мсто. Онъ былъ всегда главой задолго до того, какъ ученая коллегія присвоила себ всю власть.
Онъ противился искорененію бдности и хотлъ, чтобы каждый добывалъ то, что могъ, и владлъ имъ такъ долго, какъ хотлъ, онъ противился убіенію стариковъ, онъ противился, короче сказать, большинству коллегіи.
И со всмъ тмъ онъ былъ нашимъ главой. Его голосъ былъ звученъ и все, что онъ ни говорилъ, всегда производило впечатлніе, хотя и не могло поколебать моего прочнаго большинства или помшать развитію и торжеству науки.
Что до меня касается, то мое положеніе было заработано чисто только трудомъ и достоинствами. Моя фигура не повелительна: я близорукъ и смуглолицъ, мой голосъ грубъ, а что касается манеръ, то у меня совсмъ ихъ нтъ. Но въ наук есть только одинъ, который можетъ потягаться съ д-ромъ Линистеромъ, и это — я, Гротъ.
Когда ужинъ былъ оконченъ, мы встали и пошли назадъ въ коллегію въ томъ же порядк, какъ и пришли. Что касается народа, то нкоторые пошли въ садъ, другіе оставались въ зал. Было уже девять часовъ, и сумерки наступили.
Иные разошлись по своимъ комнатамъ, гд они курятъ, табакъ — старая привычка, дозволенная коллегіей, вслдствіе ея успокоивающаго дйствія — прежде чмъ лечь спать.
Но въ десять часовъ каждый уже въ кровати и спитъ.
Можетъ ли быть лучшее доказательство прогресса науки, какъ тотъ фактъ, что все двадцатичетырехъ-тысячное населеніе Кентербэри засыпало въ тотъ мигъ, какъ положитъ голову на подушку? Вотъ что значитъ изучить, какое количество и какого рода пища полезна для человка, сколько именно онъ долженъ работать и предаваться тлеснымъ упражненіямъ и наконецъ вполн устранить вс прежнія условія безпокойства и волненія. Конечно, вс мы, за немногими исключеніями, находимся въ цвт лтъ. И странно было бы, еслибы тридцати-лтній человкъ плохо спалъ.
Въ саду коллегіи ко мн подошелъ архиврачъ.
— Гротъ, сказалъ онъ, сядемъ и поговоримъ. Мой умъ тревоженъ. Такъ всегда бываетъ, когда воспоминаніе о прошломъ проснется во мн.
— О скверномъ прошломъ, поправилъ я.
— Если хотите, о скверномъ прошломъ. Но вопросъ въ томъ, не было ли оно все-таки гораздо сносне для человчества, чмъ скверное настоящее.
Мы заспорили. Но на этомъ пункт мы всегда расходимся.. Онъ остался пропитаннымъ старинными идеями о частной собственности и объ индивидуализм. Онъ утверждалъ, что никакихъ правъ у человка нтъ, кром его права на то, что онъ суметъ пріобрсти и сохранить. Онъ даже зашелъ такъ далеко, что утверждалъ, что достойнымъ примненіемъ открытія было бы предоставить всмъ ничтожнымъ, празднымъ, наслдственно испорченнымъ и порочнымъ умереть.
— Что касается тхъ, которые остались въ живыхъ, продолжалъ онъ, то я училъ бы ихъ, что слишкомъ эгоистично желать жить черезъ чуръ долго. Когда они вволю пожили, трудились, любили, пользовались всми утхами жизни, ихъ слдовало бы уговаривать добровольно умереть и очистить мсто для своихъ дтей. И тогда у насъ постоянно была бы смна поколній, сыномъ отца, дочерью — матери, были бы постоянно дти, отроки и зрлые люди, и міръ постоянно прогрессировалъ бы усиліями тхъ лицъ, которыя могли бы трудиться неопредленное время. Вмсто того у насъ….
И онъ махнулъ рукой.
Я собирался отвчать, какъ вдругъ голосъ чистый, звонкій и мягкій достигъ нашихъ удивленныхъ ушей. То былъ голосъ женщины, и она пла. Сначала я почти не слушалъ, потому что зналъ, что некому пть, кром Христи, которую я часто слышалъ поющей.
Но архиврачъ прислушался сначала съ разсяннымъ удивленіемъ, но затмъ съ очевиднымъ волненіемъ. Какъ могъ онъ волноваться отъ голоса глупаго ребенка, пвшаго глупые стихи?
Я разслышалъ послднія слова псни, которую она пла, надо сказать, съ большой энергіей:
О! любовь всего дороже въ мір!