ПРОРИЦАТЕЛЬ.
ПРОРИЦАТЕЛЬ.
Романъ Вальтера Безанта.
Въ трехъ частяхъ.
Въ трехъ частяхъ.
ПРОЛОГЪ.
I.
II.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
I.
II.
III.
Прорицатель, Безант Уолтер, Год: 1888
Время на прочтение: 247 минут(ы)
Двое молодыхъ людей сидли въ саду. Это былъ прекрасный садъ, довольно старый — а это для сада такая же похвала, какъ и для портвейна. Будь то англійскій садъ, онъ былъ бы еще старе и обнесенъ кругомъ красивой кирпичной стной, покрытой мохомъ — желтымъ, блымъ и краснымъ — и съ верхнимъ бортомъ, усаженнымъ цвтами и высохшими травами.
Но дло было въ Америк, гд, кажется, нтъ вовсе садовъ, насчитывающихъ боле двухсотъ лтъ и немногіе изъ нихъ видли подъ своей снью боле трехъ поколній мужчинъ и женщинъ, говорящихъ по-англійски.
Въ этомъ саду былъ и цвтникъ, и фруктовый садъ, и огородъ. Въ фруктовомъ саду росли, главнымъ образомъ, яблони и на нихъ дозрвали въ настоящую минуту яблоки, старательно подставляя свои румяные бока жаркому солнцу первыхъ сентябрьскихъ дней.
Молодая двушка сидла на низенькомъ стул, а молодой человкъ прислонился къ стволу стараго дерева. Это обстоятельство не пустое, такъ какъ доказываетъ, что мы не въ Англіи, гд на закат ранняго осенняго дня молодые люди любятъ бгать, играть въ лаунъ-теннисъ, совершать дальнія прогулки и вообще быть въ движеніи. Въ Америк, гд жара гораздо сильне, они, естественно, мене подвижны.
Домъ, передъ которымъ раскинутъ былъ этотъ садъ, прочно выстроенъ и безобразенъ, то былъ домъ м-ра Рюисдаля, законовда и именитаго гражданина небольшаго городка, отстоящаго на нсколько сотъ миль отъ Бостона.
Около двушки — Висаи Рюисдаль — лежали на трав альбомы съ эскизами и ящикъ съ красками. Она снимала этюды съ деревьевъ. Но въ настоящую минуту сидла сложивъ руки, и глядла въ лицо молодому человку. Гд-то въ другомъ мст я не разъ высказывалъ мнніе, что лучшая женщина въ мір — это женственная женщина, женщина, которую любятъ другія женщины, о которой он не говорятъ съ горечью, или намеками и переглядываясь другъ съ другомъ. Она можетъ быть и красива, но женщины нераспространяются объ ея красот, она можетъ быть изящна и обладать всми талантами, умомъ, искусствами, которые въ большой чести между дамами, но другія женщины не придаютъ этому большаго значенія, он говорятъ про такія качества, какимъ не научатъ въ школ,— отсутствіе эгоизма, доброта, заботливость о другихъ, симпатичность и проч. Она никогда не изощряется, какъ другія двушки въ искусств привлекать мужчинъ, какъ магнитъ: она совсмъ не понимаетъ силы любовной страсти въ мужчин и нисколько этимъ не интересуется. Но она знаетъ, что нкоторыя женщины слабы и что хорошенькое личико не всегда служитъ признакомъ безгршной души, хотя бы неблагоразумные мужчины и думали противное, и когда въ разныхъ книгахъ ей попадаются пышныя, страстныя преувеличенія поэтовъ, драматическихъ писателей и романистовъ, любящихъ изображать возлюбленную героя красивой богиней, исполненной всякихъ совершенствъ, она кладетъ такую книгу и беретъ другую, написанную въ боле умренномъ и разсудительномъ тон. Выходя замужъ, она сохраняетъ спокойствіе духа и самообладаніе, она отдаетъ свое сердце безъ иллюзій, она знаетъ собственныя слабости и не слпа къ недостаткамъ мужа, но считаетъ, что самое большое счастіе въ жизни — это все-таки душевный миръ и что не стоитъ гоняться за преувеличенными восторгами и наслажденіями. И однако съ такою женой мужъ бываетъ счастливъ всю жизнь. Между тмъ очень часто такія женщины совсмъ не выходятъ замужъ.
Бисая Рюисдаль была изъ такихъ двушекъ. Ея спокойное, умное лицо, ясные срые глаза, твердый ротъ, твердыя очертанія щекъ — все внушало довріе. Даже простая, дловитая прическа темно-каштановыхъ волосъ говорила, что она вполн разсудительная и надежная женщина, не втреная, прихотливая, большимъ юморомъ одаренная женщина — въ исторіи прошлаго столтія мы находимъ нсколько превосходныхъ типовъ прихотливыхъ или одаренныхъ юморомъ женщинъ, но въ настоящее время он рдки — не восторженная, впечатлительная или истерическая. Что касается красоты, то у нея была такая наружность, про которую обыкновенно никто не распространяется. И совсмъ тмъ она была недурна собой и очень мила: немного блдне чмъ здоровая англійская двушка, немного худе и легче фигурой и общимъ видомъ. Когда двушка поставитъ себ цлью привлекать вниманіе своей наружностью, или своимъ туалетомъ, то, само собою разумется, она этого достигаетъ. Но Висая не проявляла ни сознанія своей красоты, ни малйшаго желанія быть замченной.
Говорятъ, что нтъ мста во всей вселенной, гд бы молодые люди были такъ замчательно хороши собой, какъ въ Нью-Йорк. Говорятъ, что древніе греки, ревнивые къ собственной слав, присылали узнавать, правда ли это. Молодой человкъ, прислонившійся къ дереву, обладалъ въ полной мр и во всемъ блеск этой замчательной красотой. Вы знаете портретъ Шелли съ его двическимъ лицомъ и чудными страстными глазами, полными блеска и серьезной, безбоязненной мысли. Ну вотъ: это лицо всегда напоминало мн лицо Цефона, хотя Цефонъ — этотъ молодой человкъ — не былъ такъ высокъ и голова его не была несоразмрно велика съ ростомъ. Какой давно забытый бракъ или скрещеніе расъ создали такое удивительное лицо въ городк штата Новая-Англія? Отъ какого предка или отъ какой прабабушки унаслдовалъ юноша это чудное лицо и эти чудные глаза? Его мать не была ни артистка, ни поэтесса и ни въ какомъ отношеніи не отличалась художественными наклонностями. Она была строгая христіанка и замчательная хозяйка, и книги, которыя она читала, равно какъ и ея собственное воображеніе, на сколько всякій могъ судить, были такъ же ограничены, какъ и ея вра. Его отецъ, конечно, могъ бы быть поэтомъ, но торговый складъ, которымъ онъ весьма удачно завдывалъ, давно убилъ всякій зародышъ поэзіи, если тольно онъ существовалъ въ немъ. Онъ былъ вообще очень респектабельный человкъ. Продавая ршительно все, начиная отъ контрафакціи англійскаго романа, цной въ десять центовъ и кончая связкой луку, боченкомъ яблоковъ или банкой патоки, онъ былъ дьякономъ въ своей церкви и когда не говорилъ о долларахъ, то распространялся о религіи — союзъ здшняго и того свта: спасеніе души и врное помщеніе капитала — такія вещи часто совмщаются по ту сторону Атлантическаго океана. Оба, и отецъ и мать, будучи вполн довольны сами собой, страстно желали, чтобы ихъ единственный сынъ слдовалъ по имъ стопамъ и избралъ бы для себя какую-нибудь торговую отрасль, если же не это — такъ какъ великій и славный даръ кованія денегъ дается не каждому,— они желали, чтобы онъ сталъ юристомъ и политикомъ, а затмъ мэромъ своего города, губернаторомъ своего штата и быть можетъ — кто знаетъ — президентомъ Соединенныхъ Штатовъ.
Но какое было у юноши этого лицо!
Быть можетъ — средніе классы не ведутъ родословной — въ дальнемъ поколніи предковъ этого юноши была какая-нибудь итальянка, или же страстная андалузка, можетъ быть, цыганка или провансалка, отъ которой ему достались эти чистыя и нжныя черты, эти черные глаза, мягкіе и блестящіе и надленные всми поэтическими качествами, какъ нжность, симпатія, проницательность и чувствительность. Фигура юноши была тонка и высока. Въ подвижныхъ губахъ, въ посадк головы, въ длинныхъ тонкихъ пальцахъ можно было разглядть еще боле нервный темпераментъ, чмъ вообще бываетъ у его соотечественниковъ. Куда приведетъ эта нервность американцевъ — Богъ знаетъ. Быть можетъ, въ амальгам будущаго, когда вс націи міра дадутъ частицу себя на созиданіе американца, эта нервность темперамента измнится. Но что, если она еще усилится? Но къ чему приведетъ эта крайне напряженная организація теперешняго поколнія — каждый можетъ видть. Одни выходятъ великолпными ораторами, другіе краснорчивйшіе проповдники, третьи — ярые партизаны, нкоторые — ревностные мученики, иные — оригинальнйшіе изобртатели, а есть и ловкіе мошенники, шарлатаны высшей школы — вс качества эти вообще развиты въ превосходной степени.
Мы узнаемъ сейчасъ, куда привела чувствительная и нжная организація этого молодаго человка. Никогда еще со временъ — увы! слишкомъ краткихъ — Авессалома, не бывало такого прелестнаго юноши, говорю, какъ Авессаломъ — именно въ томъ отношеніи, что у каждаго при мысли объ Авессалом воскресаетъ представленіе о длинныхъ волосахъ. Они были раздлены съ боку и падали на его блые виски естественными завитками. Казалось вполн натуральнымъ то, что онъ носилъ длинные волосы, если это и была аффектація, то единственная, такъ какъ его костюмъ былъ простъ и даже мшковатъ.
— Не пытайся меня отговаривать, говорилъ онъ. О! Висая, я еще никогда такъ не нуждался въ симпатіи, какъ теперь, и если ты мн въ ней откажешь, у меня не будетъ ни одного друга. Вс противъ меня.
— Я не противъ тебя, Цефъ. Теб бы слдовало это знать.
— Я сейчасъ встртилъ твоего отца, и онъ прочиталъ мн нотацію о врныхъ путяхъ и о неврныхъ. Прекрасно: много людей избирали этотъ путь и терпли неудачу, я это знаю. Но если даже меня и постигнетъ неудача — чего быть не можетъ — я буду счастливе, чмъ тогда, когда бы я совсмъ не предпринималъ этого.
— Ты говорилъ съ отцомъ и матерью?
— Да… это было такъ же легко, какъ вырвать зубъ. Я бы даже лучше хотлъ, чтобы у меня ихъ вырвали два, чмъ снова пережить эту сцену. Но я обязанъ былъ имъ сказать, а теперь дло сдлано — и пожалуйста, Висая, не отговаривай меня.
— Я не буду. Но… о! еслибы только ты былъ увренъ, что избираешь самое разумное и врное. Неужели ты не могъ подождать годъ или два — я уврена, что въ восемнадцать лтъ рано претендовать на литературный трудъ,— отчего не подождать… крошечку, не сдлать такъ, какъ хочетъ твой отецъ.
Она не безъ колебанія произнесла послднія слова, изъ чего можно было заключить, что отцовскія желанія не по душ и ей самой.
— Отмривать коленкоръ и отвшивать чай? Нтъ… нтъ, я этого не могу.
— Но онъ предлагалъ теб быть юристомъ, если ты хочешь.
— Я ненавижу законовдніе. Это все мошенничество!
— Ну такъ ты бы могъ быть докторомъ… или священникомъ. Подумай. Вдь ты могъ бы вдохнуть поэзію въ свои проповди и заставить всхъ насъ плакать.
— Нтъ, нтъ… я хочу быть поэтомъ и писателемъ. Не отговаривай меня, Висая. Это моя судьба.
Онъ имлъ величественный видъ, этотъ юный Аполлонъ, закладывая руку за жилетъ и выпрямляясь во весь ростъ, между тмъ какъ втерокъ игралъ его прекрасными, длинными волосами.
— Моя судьба зоветъ меня… человкъ долженъ повиноваться судьб.
Изъ всхъ библейскихъ героевъ, Цефонъ, сынъ Гада, наимене замчателенъ. О немъ упоминается всего два раза, и даже существуютъ сомннія на счетъ того, какъ слдуетъ произносить его имя, нкоторые думаютъ даже, что это скоре прозвище нежели имя. Быть можетъ, юнаго поэта нарекли такъ, когда онъ былъ младенцемъ, изъ христіанскаго смиренія. Цефонъ Триндеръ! Ни имя, ни фамилія не соотвтствовали романической наружности, поэтическимъ глазамъ и жажд литературной славы. Но что длать? Не сами мы выбираемъ себ имена, такъ же, какъ и предковъ, и безсильны измнять ихъ, если только не назовемъ себя вымышленнымъ именемъ и фамиліей, а это уже въ своемъ род поддлка. Благодаря великому генію, самое пошлое имя, даже такое, какъ Джонни Бригсъ или Цефонъ Триндеръ, можетъ сдлаться прекраснымъ въ глазахъ свта. Но такъ или иначе, а всегда кажется, что у великихъ поэтовъ, романистовъ, живописцевъ и всякаго рода художниковъ были красивыя и музыкальныя имена. Какъ красиво звучитъ имя Рафаэль, Тассо, Теннисонъ, Байронъ, Вордсвортъ, Тальма, Рашель, Росетти, Мередитъ, Альма Тадема! Быть можетъ, привычка къ этимъ именамъ и частое повтореніе отполировало ихъ, и они теперь блестятъ и сверкаютъ на солнц и ослпляютъ глаза, между тмъ какъ еслибы они красовались на вывск, то нисколько не восхищали бы.
— Хорошо, Цефъ, настаивала молодая двушка, но подумай немножко. Ты можешь быть докторомъ или юристомъ, или священникомъ и при этомъ быть и писателемъ. Вспомни про Оливера Гольмса. Онъ медикъ.
— Нтъ, нтъ, литература дло священное. Она не терпитъ соперничества. Я принадлежу сердцемъ и душой литератур.
— Ты честолюбивъ, Цефъ,— юноша покраснлъ — никто кром тебя и меня не знаетъ, какъ ты честолюбивъ. Почему не идти проторенной дорогой? Каждый, кто хочетъ составить карьеру, начинаетъ съ того, что длается юристомъ. Въ Англіи можетъ быть это не такъ. По крайней мр я не слыхала, чтобы лордъ Салисбери или м-ръ Гладстонъ начали свою дятельность въ контор стряпчаго. Но здсь… подумай объ этомъ, Цефъ.
— Я не могу объ этомъ и думать.
— Ты думаешь, что можешь существовать на т деньги, которыя получишь за свои поэмы, разсказы и прочее…
Замтьте, что мужчина, грубый мужчина никогда не могъ бы такъ холодно говорить съ другомъ о самыхъ дорогихъ стремленіяхъ этого друга. Женщина, не имющая иллюзій, безъ угрызеній совсти приподнимающая завсу и разсевающая золотой туманъ, всегда позволяетъ себ такія вещи.
Висая знала о мечтахъ юноши и сочувствовала имъ, но она знала также или воображала, что знаетъ, ничтожную коммерческую цну тхъ рукописей, которыми набитъ былъ его письменный столъ, а потому и говорила: поэмы, повсти и все прочее.
— Конечно, отвчалъ юноша, я очень хорошо знаю, что не могу сразу разсчитывать на удачу. Я долженъ ждать терпливо и работать. Я могу жить очень малымъ. Я поселюсь въ дешевыхъ меблированныхъ комнатахъ, гд платятъ не дороже пяти долларовъ въ недлю. Печатать одну поэму въ недлю — не могутъ же они предложить меньше пяти долларовъ за поэму — время отъ времени какую-нибудь статейку, коротенькій разсказецъ, въ род тхъ, какіе теб такъ нравятся… о! я легко проживу на это.
— Хорошо, но не можешь ты ожидать, чтобы издатели брали отъ тебя по поэм въ недлю? Пожалуйста не думай, Дефъ — прибавила она, увидя, что онъ поблднлъ при этихъ словахъ — что мн не нравятся твои поэмы. Я нахожу ихъ прекрасными. Много поэмъ, не лучше твоихъ, еженедльно печатается въ нашей газет…
— О! Висая! не лучше!.. Цефъ былъ возмущенъ, но сдержалъ себя.
— И все-таки я боюсь, что теб не удастся печатать по одной поэм въ недлю. А если ты хочешь усовершенствоваться, то долженъ учиться писать все лучше и лучше, а для этого нужно, чтобы ты стоялъ выше заботы о хлб насущномъ.
— Хорошо… если я встрчу затрудненія, то сдлаюсь журналистомъ. Это ступенью ниже, но все-таки литература.
— Если ты хочешь быть журналистомъ, настаивала двушка, зачмъ теб хать въ Нью-Йоркъ? Почему не начать здсь, на мст? Или напримръ въ Салем, откуда твой отецъ родомъ и гд у тебя есть родственники. Почему не начать въ Салем, который не погрязъ въ такомъ нечестіи, какъ Нью-Йоркъ.
— Нтъ, я долженъ хать въ Нью-Йоркъ. Въ Салем я былъ бы схороненъ на вки. Только въ Нью-Йорк человкъ можетъ говорить такъ, чтобы его услышали на всемъ американскомъ континент, да и по ту сторону океана. Я хочу всемірной славы!
Тутъ онъ прелестно покраснлъ, запутался въ словахъ и умолкъ на минуту, потому что ему стыдно было даже говорить о своемъ честолюбіи.
— Я хочу всемірной славы, повторилъ онъ, успокоиваясь. Только такая слава удовлетворитъ меня. Я хочу, чтобы голосъ мой былъ слышенъ во всхъ концахъ вселенной. Никто этого не знаетъ, кром тебя. Каждый посмялся бы надо мной, еслибы узналъ.
— Я никогда не буду смяться надъ тобой, Цефъ.
Двушка была моложе его, но юноша доврялъ ей, спрашивалъ совта и слушался ее.
— Ну, хорошо… значитъ ты знаешь, что я думаю. Какъ могутъ люди жить въ такомъ мст, какъ здшнее? Оно мало, пошло и некрасиво, а люди въ немъ невжественны, самонадянны и глупы. Въ книгахъ мы читаемъ,— то есть ты, да я, а кром насъ никто другой — про искусство и общество и вс великолпныя вещи, которыя происходятъ въ мір, но здсь ничего этого не видимъ — мы не принадлежимъ къ настоящему свту, къ свту цивилизованному, который создавался такъ медленно и долго.
— Но мы читаемъ про него. Разв этого теб не довольно? Конечно, мы не можемъ ухать и жить въ Лондон, если это то, что теб хочется. Но намъ такъ же хорошо живется, какъ и другимъ американскимъ гражданамъ. Мы создаемъ свою собственную культуру, и каждый согласится, что она глубже и реальне нежели аристократическія культуры Европы.
— Мы читаемъ про великихъ людей, но никогда ихъ не видимъ. Здсь все одни маленькіе люди. Вчера я былъ на кладбищ и глядлъ на могилы. Сколько сотенъ людей схоронено на немъ. И однако нтъ ни одного…. ни одного, который бы былъ извстенъ за предлами своего околодка, или бы остался въ памяти людей, когда умрутъ его дти. Какъ могутъ они быть довольны такой долей?
Юноша часто говорилъ такъ и раньше. Но его слова имли теперь больше значенія, когда онъ собирался ринуться въ обширный и неизвстный міръ.
Висая поспшила указать на утшенія религіи.
— Да, да, отвчалъ юноша съ сомнніемъ… Но какъ хорошо сознавать, что живешь не безцльно, что оставилъ слдъ въ своемъ поколніи, что про тебя будутъ говорить, пока англійскій языкъ будетъ жить, и что тебя не забудутъ тотчасъ же, какъ только твоя душа разстанется съ тломъ…
Онъ остановился и вздохнулъ.
— Вчные толки о слав и объ отличіяхъ, Цефъ! Ты, кажется, только объ этомъ и думаешь. Не лучше ли было бы думать, что твое дло — доброе дло и хорошо выполнено, все равно, сталъ ли ты отъ того знаменитъ или остался въ неизвстности? Ты умрешь тогда съ увренностью
— Ты говоришь такъ, какъ еслибы каждый только и длалъ, что ходилъ въ церковь, перебилъ юноша съ нетерпніемъ. Ужь если длать доброе дло и оставаться неизвстнымъ, то лучше….
Онъ умолкъ, потому что въ ушахъ двушки его слова показались бы богохульствомъ.
— Кром того, продолжалъ онъ, они такъ самонадянны, эти темные деревенскіе люди. Почему они боле уврены въ себ, чмъ люди, которые борются на глазахъ у всего міра.
— Если ты говоришь о борьб, то вспомни, сколько гладіаторовъ умирало въ невдніи и забвеніи.
— Ну, что жъ такое, они благородно пали, потому что пали въ борьб, а эти люди умираютъ такъ же низко, какъ и жили.
Нкоторое время продолжалось молчаніе. Солнце поздно опустилось, и вечерній воздухъ былъ тихъ. Слышались только колокольчики коровъ, медленно разбредавшихся по дорог и останавливавшихся каждая у своихъ воротъ.
— Дефъ, спросила Висая шепотомъ, сколько у тебя денегъ?
— Матушка даетъ мн сто долларовъ, батюшка ничего не даетъ. Когда я истрачу свои сто долларовъ, говоритъ онъ, тогда онъ успетъ послать мн денегъ на обратный путь домой.,
— У меня отложено сто долларовъ, Цефъ. Возьми ихъ себ.
— О! нтъ, нтъ!
— Да, возьми непремнно. Вдь мы съ тобой школьные товарищи, все равно, что братъ и сестра!
— Правда!
— Двсти долларовъ не велика сумма, но, можетъ быть, теб и хватитъ.
— О! наврное. Я увренъ, что успю. Я чувствую, что долженъ успть. А когда я вернусь назадъ, я буду… голосъ его задрожалъ… знаменитъ. Я буду знаменитъ!
— Знаменитъ, повторила двушка, стараясь на этотъ разъ не огорчить его пророчествами въ дух Кассандры. И надюсь, что будешь тогда счастливъ.
Она не желала славы и не врила, что слава можетъ дать счастіе.
— Помнишь того медіума, который прізжалъ сюда прошлой зимой? вдругъ спросилъ Цефъ.
— Да… помню… Онъ былъ просто обманщикъ. Почему ты о немъ вспомнилъ?
— Не знаю. Онъ длалъ удивительныя вещи…
— Онъ пилъ много виски. Это несомннно!
— Можетъ быть и пилъ. Но предположи — я высказываю это только, какъ предположеніе,— что, при помощи духовъ, мы могли бы получить новое откровеніе о будущей жизни, что мы могли бы получить отъ нихъ совтъ и руководство и при ихъ помощи достичь успха. Подумай, какъ чудесно было бы, еслибы мы могли положиться на мудраго духа, какъ на совтника, который бы училъ, какъ надо поступать.
— Ну, Цефъ, вдь это мечта поэта. Поди и напиши поэму и выведи въ ней человка, которымъ руководитъ духъ, какъ Беатриче руководила Данте.
— Данте — да. Его водили и въ рай, и въ адъ, и въ чистилище. Но я хочу сказать… еслибы человкъ желалъ отличиться, то какъ было бы пріятно найти духа, который бы показалъ ему путь къ тому.
Онъ обвелъ садъ взглядомъ, точно надясь открыть въ немъ одного или двухъ благодтельныхъ духовъ…
— Все о величіи, Цефъ? Подумай о тхъ милліонахъ людей, которые умираютъ въ неизвстности! Какъ можешь ты надяться избжать общей участи? Одинъ или двое въ каждомъ поколніи оставляютъ память среди людей. И ты жаждешь быть однимъ изъ нихъ.
— Знаю, что это невроятно, но что-за дло. Еслибы только, шестеро мужчинъ и женщинъ въ цломъ свт должны были спастись, ты бы постаралась же попасть въ ихъ число. Вдь такъ? Ну вотъ съ тхъ поръ, какъ я видлъ медіума и удивительныя вещи, какія онъ длалъ, я пытался узнать, не медіумъ ли я самъ.
— Цефъ!
— Потому что, еслибы я имъ былъ, то могъ бы приподнять завсу съ тайны, какъ и онъ.
— Дефъ!
— И тогда нашелъ бы духа и заставилъ бы его длать все, что мн угодно.
— О, Цефъ! я уврена, что это гршно. Не длай, не длай этого.
— Я пробовалъ наедин, у себя въ комнат. Надо ссть и ничего не длать. Глядть передъ собой, сохранять полную ясность ума. И вотъ наступитъ моментъ, когда комната, въ которой ты находишься, какъ-то стушевывается. И все тогда стушевывается. Ты теряешь сознаніе самого себя… ты выдляешься изъ своего тла… твоя душа носится…
— Цефъ, да перестань, умоляю тебя.
Говоря, онъ понизилъ голосъ, и глаза его приняли такое неопредленное выраженіе, точно онъ видитъ что-то далекое, но не видитъ свою собесдницу.
— Я готовъ приподнять завсу! прошепталъ онъ, тихо раскачиваясь съ вытянутыми впередъ руками, точно въ потемкахъ.— Я слышу шелестъ крыльевъ и шепотъ голосовъ. Кругомъ меня чудная музыка: нжныя руки прикасаются ко мн, странныя губы прижимаются къ моимъ губамъ, въ воздух распространяется благовоніе, ноги мои на порог…
— Цефъ!
Двушка вскочила на ноги и, схвативъ его обими руками за плечи, принялась энергически трясти.
— Перестань актерствовать!
Онъ съ упрекомъ взглянулъ на нее.
— Актерствовать! продолжалъ онъ. Она называетъ это актерствовать!
— Ты состроилъ совсмъ такое лицо, какое старался состроить медіумъ. Ему это не удавалось потому, что у него были глаза какъ у поросенка и жирныя щеки. Но, чтобы ты, Цефъ, ты, унизился до этого жалкаго существа, мошенническія продлки котораго обличали столько разъ. О! Цефъ! это хуже чмъ безуміе, никакой духъ не поможетъ теб, и ты только погубишь себя.
— Разв я актерствовалъ? повторилъ онъ мечтательно. Иногда человкъ самъ не знаетъ, когда онъ играетъ комедію, когда нтъ. Уврена ли ты, что не оторвала меня отъ порога того свта… отъ знанія и власти?
— Вздоръ, пустяки! ршительно произнесла двушка.
Шесть мсяцевъ спустя, молодой человкъ, бдно одтый, въ стоптанныхъ и дырявыхъ сапогахъ, медленно шагалъ по Бродвею въ Нью-Йорк. Его лицо, исхудалое и блдное выражало полнйшее отчаяніе. Въ большомъ город такъ много встрчается печальныхъ лицъ, что жителей Нью-Йорка можно извинить за то, что они не обращали никакого вниманія на это печальное лицо.
Юноша,— онъ былъ еще очень юнъ — подошелъ къ двери, на которой прибитая мдная дощечка извщала, что здсь контора ‘Spread Eagle Magazine’. Онъ остановился, колебался съ минуту, и, наконецъ, съ глубокимъ вздохомъ поднялся по лстниц и вошелъ въ контору.
— Я пришелъ за рукописью, сказалъ онъ, которую недавно послалъ издателю.
— Заглавіе и подпись? коротко спросилъ конторщикъ.
— Рукопись озаглавлена: ‘Кордуанскій монахъ въ забрал’.
— Подпись?
— Подписано: Пауль.
— ‘Кордуанскій монахъ въ забрал’, соч. Пауля, машинально повторялъ конторщикъ, записывая на клочк бумажки.
— Подождите минутку.
Молодой человкъ повиновался съ уныніемъ.
— Вы давно занимаетесь этимъ? спросилъ конторщикъ.
— Чмъ этимъ?
— Разсылкой рукописей по редакціямъ?
— Нтъ, недавно.
— Ахъ! и еще ни одной не приняли?
— Нтъ еще не приняли.
— Такъ я и думалъ, поглядлъ конторщикъ на его изношенное платье и стоптанные сапоги. Другаго занятія у васъ нтъ?
— Нтъ.
— Ну, такъ послушайтесь моего совта, бросьте писательство. Помилуйте, мы получаемъ тысячи рукописей. Ихъ присылаютъ со всхъ концовъ Америки! изъ Канады и даже изъ Англіи… и съ письмами, и безъ оныхъ. Если съ письмами, то въ нихъ говорится, что авторъ умираетъ съ голода, если безъ письма, то приложена замтка съ просьбой къ издателю какъ можно скоре напечатать и прислать деньги съ слдующей почтой. Займитесь чмъ-нибудь другимъ… увряю васъ, займитесь чмъ-нибудь другимъ.
Молодой человкъ взялъ рукопись и уныло вышелъ, не говоря ни слова. То была его послдняя надежда, онъ позволилъ себ въ послдній разъ лелять надежду, что его сочиненія примутъ и вотъ ему говорятъ, что лучше заняться чмъ-нибудь другимъ.
Молодой человкъ былъ никто другой, какъ Цефонъ Триндеръ. Онъ испыталъ полгода литературной жизни — онъ называлъ это литературной жизнью — и ему не удалось пристроить ни единой изъ своихъ поэмъ, ни одной статьи, повсти или очерка — ни одного.
Онъ пріхалъ полный восторга и надежды, съ портфелемъ, набитымъ чудесными произведеніями, которыя должны были сразу покорить всхъ издателей, поразить восторгомъ и удивленіемъ вс Соединенные Штаты, не говоря уже о Великобританіи и ея колоніяхъ. Онъ началъ съ того, что перебиралъ въ ум, къ какому журналу ему обратиться сначала къ ‘Horper’, или ‘Scribner’, или ‘Century’, или ‘Atlantic’, или же не попытать ли ему сначала англійскіе журналы: ‘Longman’s’, ‘Temple Bar’, ‘The Cornhill’ и т. д. Въ конц концовъ ршилъ быть патріотомъ и отдать первые плоды своего генія родной стран. Потомъ уже они перейдутъ черезъ океанъ и заставятъ поблднть отъ зависти англійскихъ писателей.
Къ чему разсказывать его исторію? Каждый пойметъ, что незрлыя произведенія умнаго мальчика не встртили одобренія. Онъ забросалъ всхъ издателей своими рукописями. И ни отъ единаго не слышалъ ни одного привтливаго слова, а теперь все кончено. Онъ всхъ перебралъ, и вс отвергли его, и у него не было больше денегъ. Положеніе по истин ужасное. Въ конц недли онъ долженъ будетъ съхать съ квартиры и среди зимы ему негд будетъ преклонить голову.
И всего лишь полгода назадъ онъ пріхалъ въ этотъ городъ, съ твердымъ ршеніемъ пробить себ дорогу, заработать себ славу и деньги. И вотъ чмъ это кончилось! Вотъ чмъ увнчалось его честолюбіе! Много восемнадцатилтнихъ юношей мечтали о томъ же самомъ, но не многіе такъ сильно вровали въ мечту, чтобы попытаться привести ее въ исполненіе! Бдный Цефонъ! Что-то съ нимъ теперь будетъ!
Онъ былъ такъ несчастенъ, что не смлъ думать, но бродилъ безцльно по улицамъ и прислушивался къ разговору прохожихъ.
Сначала прошли дв двушки, закутанныя въ мхъ, съ густыми вуалями, муфтами, перчатками и защищенныя отъ холода такъ уютно. Он болтали о тряпкахъ и быстро пробжали мимо него. За ними послдовали двое среднихъ лтъ господъ, толковавшихъ про доллары, они тоже прошли мимо. Посл того прошли дв пожилыхъ дамы, он разговаривали про своего священника, прошло двое молодыхъ людей, говорившихъ о долларахъ. Затмъ еще двое молодыхъ людей, и т толковали про доллары. Еще нсколько женщинъ и нсколько мужчинъ, и вс они говорили о нарядахъ или долларахъ и вс прошли мимо.
Затмъ появилось двое людей, говорившихъ о чемъ-то другомъ.
— Говорю вамъ, докторъ, что вамъ слдуетъ взять ученика.
— Я часто думалъ объ этомъ. Но затрудненіе въ томъ, гд его найти.
— Вы не стары, но вы можете умереть, и тогда ваша неподражаемая сила и ваши знанія умрутъ вмст съ вами… я говорю, возьмите себ ученика.
— Мой дорогой другъ, гд я его найду. Мн нужна тысяча качествъ, соединенныхъ въ одномъ, а вс они рдки даже взятыя отдльно. Напримръ, мн нужна молодость, острый умъ, симпатія, высшая нервная и чувствительная организація, поэтическія способности, большая начитанность и хорошее воспитаніе. Мн нуженъ молодой человкъ вполн свободный отъ всякихъ узъ родственныхъ, общественныхъ, всякаго рода путъ. Мн нуженъ кром, того такой, который бы былъ безусловно послушенъ и хранилъ бы, если я того потребую, ненарушимую тайну. Кром. того, онъ долженъ быть чистымъ юношей, свободнымъ отъ всякихъ пороковъ и согласиться отложить на неопредленное время погоню за долларами. Скажите мн, мой другъ, гд я найду такую жаръ-птицу, такого феникса себ въ ученики.
Они прошли.
И вдругъ слова эти поразили Цефона, лниво слушавшаго то, что говорили прохожіе. Ради какой цли требовался этому джентльмену такой ученикъ? Онъ прибавилъ шагу и пошелъ за этими господами. Скоро одинъ изъ нихъ простился съ другимъ, тмъ, котораго онъ называлъ докторомъ, и которому нуженъ былъ ученикъ.
Цефонъ пошелъ за этимъ человкомъ. Онъ свернулъ съ Бродвея въ одну изъ боковыхъ улицъ, перескающихъ его подъ прямымъ угломъ, и остановился у дверей одного изъ домовъ.
Тутъ вдохновеніе оснило Цефона. Онъ подбжалъ къ нему и сказалъ:
— Сэръ, извините, могу я сказать вамъ два слова?
— Что такое?
— Вамъ нуженъ ученикъ. Возьмите меня.
Человкъ, котораго звали докторомъ, съ любопытствомъ глядлъ на него нсколько секундъ.
— Войдите, сказалъ онъ.
Въ половин седьмаго въ гостиную, еще пустую, вошла двушка, одтая какъ одваются на вечеръ. Для всхъ вообще это была миссъ Бруденель, единственная дочь: м-ра Кира Бруденеля. Но среди боле многочисленныхъ изъ своихъ друзей и знакомыхъ, мужскаго и женскаго пола, она слыла подъ именемъ Весталки, или Сивиллы, или же Додо. Она отзывалась на вс эти прозвища, хотя бы уже по той простой причин, что ее нарекли при крещеніи Сивиллой Додоной. Ее нарекли бы, я ни мало въ томъ не сомнваюсь, Манто-Амальтея-Дафна-Пиія — и тогда у нея было бы дйствительно прекрасное имя — еслибы только классическія познанія ея папа не хромали. Но вы согласитесь, конечно, что и настоящее ея имя звучало таинственно-язычески, какъ оракулъ, какъ отголоски имени двственной весталки. Такое имя должно было бы по-настоящему принадлежать двушк съ большими, лучистыми глазами, блдными щеками и низкимъ лбомъ, властительнымъ какъ у древней жрицы, надленной священнымъ огнемъ прорицанія.
Но природа любитъ контрасты: Бланки часто бываютъ брюнетки, а Віолетты походятъ на пышныя розы, сыновья математиковъ длаются поэтами, а изъ сыновей поэтовъ выходятъ инженеры. Міръ, въ дйствительности, полонъ людьми, которыхъ родители предназначали къ высшимъ и почетнйшимъ должностямъ, и которые заняли въ немъ совсмъ противуположное мсто.
Что касается Сивиллы, то природа-мать создала ее двушкой нисколько не похожей на весталку — не смотря на то, что она съ колыбели была торжественно обречена этому званію. Быть можетъ, я ошибаюсь. И несомннно въ т дни, когда весталки ходили выручать преступниковъ, украшали своимъ присутствіемъ процессіи, увнчивали жертвеннаго быка, къ его вящему тщеславію, внками изъ розъ и занимали переднія мста въ цирк, когда гладіаторы убивали другъ друга, весталки имли опредленный типъ.
Говоря о весталкахъ, каждый представляетъ себ непремнно отрекшихся, не легкомысленныхъ двушекъ, но блдныхъ, строгихъ, убивающихъ свою плоть и слдовательно некрасивыхъ, съ радостью остригшихъ свои чудесные волосы, съ упоеніемъ одвающихся въ безобразную хламиду. Таково, полагаю, популярное понятіе о весталк.
Наружность нашей молодой двицы говорила о чемъ угодно, только не о жизни самоистязанія, уничиженія или лишеній. Большіе смющіеся глаза, розовыя, готовыя постоянно сложиться въ улыбку губы, пушистые, вьющіеся волосы, румяныя щеки, высокая, стройная фигура — все это такія черты, которыя, быть можетъ, и не мшаютъ подобному призванію, но вообще не считаются его отличительными признаками.
Вмст съ тмъ она носила свое шелковое платье, съ такимъ видомъ, что это доставляло ей существенное и прочное удовольствіе, и что въ ней отсутствовало всякое стремленіе къ иному одянію. Въ рукахъ она держала веръ изъ перьевъ, совсмъ суетную хорошенькую вещицу, а на рук у нея красовался золотой браслетъ, осыпанный бирюзой.
И однако ее звали Сивилла-Додона. Лампы и свчи — у леди Августы была такая же страсть къ восковымъ свчамъ, какая существовала въ восемнадцатомъ вк — были зажжены, огонь въ камин разведенъ, но гости еще не прізжали. Сивилла поглядла сначала на часы, она сошла во-время, за полчаса до прізда гостей. Посл того она поглядлась въ зеркало, чтобы проврить то, что она видла въ собственномъ зеркал и въ чемъ увряла ее горничная. Довольная тмъ, что видла, Сивилла улыбнулась, какъ вдругъ въ эту минуту растворилась дверь, и вошелъ молодой человкъ — безъ доклада, потому что онъ жилъ въ дом, улыбка Сивиллы стала еще радостне, и она покраснла, когда молодой человкъ, скромно вошедшій въ комнату, оглядвшись кругомъ и убдясь, что въ ней никого не было, подбжалъ къ Сивилл, схватилъ ее за об руки и, поцловавъ въ об щеки и въ губы, съ самымъ преступнымъ невниманіемъ ко времени и мсту, прошепталъ:— Милая, милая Додо!
Только счастливый влюбленный могъ позволить себ это.
Онъ могъ бы быть и гораздо некрасиве. Многимъ двушкамъ приходится довольствоваться гораздо мене красивыми поклонниками. Начать съ того, что этотъ молодой человкъ былъ очень силенъ. Длина и пропорціальность его членовъ и ширина груди показывали атлета. Я не знаю въ точности, какую тяжесть онъ могъ поднять, и какъ высоко прыгнуть и тому подобное. Но вс говорили, что Томъ атлетъ. Онъ былъ однако боле нежели атлетъ. Аттестаты, свидтельствовавшіе объ его успшномъ пребываніи въ вертепахъ естественной науки и лабораторіяхъ, подготовили его къ занимаемому имъ мсту демонстратора въ Горномъ Институт.
Люди, занимающіе такой постъ, разсчитываютъ современемъ стать профессорами и считаютъ даже самого профессора Гёксли не боле какъ своимъ предшественникомъ, а себя преемниками его знанія и славы, они намрены сдлаться членами королевской академіи наукъ, въ свое время докторами Оксфордскаго и Кембриджскаго университетовъ, членами клуба Atbenaeum, causa honoris, и — какъ внецъ своей ученой карьеры — ректорами университетовъ Гласго Сент-Андрюсъ и Абердина. Слабымъ пунктомъ у этихъ ученыхъ молодыхъ людей является ихъ наклонность къ преждевременной серьезности. Пріятно видть двадцатипятилтняго молодаго человка сіяющаго весельемъ и жизнерадостнаго. Поэтому пріятно замтить, что Томъ Лангстонъ — такъ звали молодаго человка — не былъ еще избалованъ своей профессіей, но могъ смяться, шутить и быть счастливымъ.
Знавшіе Тома Лангстона сказали бы, что Сивилла не ошиблась, довряя ему счастіе всей своей жизни.
— У насъ всего лишь нсколько минутъ въ распоряженіи, сказала она. Ты очень хорошо сдлалъ, Томъ, что такъ рано одлся. Нтъ, сэръ, прошу васъ не такъ близко, а то насъ могутъ застать врасплохъ. Стойте спокойно по ту сторону камина, а я буду стоять по эту сторону. Вотъ такъ-то лучше. Что еслибы папа вошелъ и накрылъ насъ? Что тогда, Томъ?
— Я бы кажется желалъ, чтобы такъ было. Тогда бы сразу все и объяснилось — почему ты не позволяешь мн переговорить съ нимъ, Сивилла?
— Не теперь еще! о! совершенно безполезно было бы говорить теперь. Нельзя даже и выбрать боле неподходящаго момента. Мы ждемъ сегодня вечеромъ къ себ самаго удивительнаго человка. Онъ готовится все перевернуть вверхъ дномъ. Медіумы — жалкіе старые болваны!— совсмъ разбиты и уничтожены съ ихъ постукиваніями и всякимъ вздоромъ. Вс прежніе духи замняются новыми, и у насъ будетъ совсмъ новое откровеніе. М-ръ Эмануэль Чикъ и Лавинія Медлокъ приглашены также на сегодняшній вечеръ, бдняжки! Лэди Августа ждетъ, что весь свтъ немедленно обратится въ новую вру, и мое воспитаніе не будетъ боле въ загон, такъ что я тотчасъ же приступлю къ своимъ обязанностямъ весталки, какъ только найдется пригодный человкъ. Конечно, въ конц концовъ обнаружится, что это новый шарлатанъ, но, должно быть, онъ ловкій малый. О! Томъ! если ты меня любишь, не говори пока съ папашей.
— Черезъ нсколько недль ты будешь совершеннолтняя, Сивилла, и тогда даже твой отецъ…
— Томъ, не говори этого. Я хочу выйдти замужъ, какъ и вс другія двушки, съ согласія и съ благословенія своего отца.
Ея голосъ задрожалъ, а въ глазахъ появились слезы.
— Ты не знаешь, какъ сильно онъ меня любитъ и какихъ великихъ вещей ждетъ отъ меня. Его сердце разобьется, когда онъ узнаетъ, что я не могу сдлать то, чего онъ ждетъ и на что надется.
— Великихъ вещей! Отъ постукиванія!
— Полагаю, что совсмъ безполезно говорить это, но право же, Томъ, если ты хочешь получить его согласіе, то долженъ притвориться медіумомъ и разговаривать съ духами, и все такое.
— Какъ это грустно, Сивилла! но я ршительно не въ состояніи притворяться.
Сивилла тяжело вздохнула.
— Нтъ, Томъ, конечно, ты не можешь обманывать. Но, право же, я чувствую… я не смю признаться въ своемъ невріи.
— Но вдь ты не вришь?
— Нтъ, я утратила всякую искру вры, и мн страшно въ этомъ признаться. Всю свою жизнь я присутствовала при манифестаціяхъ и посланіяхъ, и всегда это было одно и то же. И, о! Боже мой! несмотря на вс посланія, мн кажется, что мы топчемся все на одномъ мст.
— Да, такъ что или же и самые духи ничего не знаютъ, или же ихъ вовсе нтъ.
— И я наконецъ узнала, какъ это все продлывается: стуки, музыка и вс прочіе фокусы.
— Конечно, Додо, это все фокусы. Подумать только, что разсудительный человкъ можетъ всю свою жизнь поощрять обманщиковъ! когда передъ нимъ цлый міръ науки.
Это было сказано со всмъ презрніемъ не просто юнаго демонстратора, но цлаго профессора.
— Будь терпливъ съ папа, ради меня, Томъ, просила Сивилла. Онъ не изъ пустаго любопытства пытается проникнуть тайны, но чтобы открыть, если можно, что такое будущая жизнь…
— А у меня полны руки тмъ, чтобы узнать здшній свтъ, гд я живу. Дайте мн науку, чтобы ею жить и любить ее, и когда жизнь пройдетъ, я безстрашно буду ждать будущаго… У каждой эпохи есть своя формула. Можетъ быть это формула нашей эпохи.
Было безъ двадцати минутъ восемь, и гости начинали съзжаться.
Прежде всхъ явились дв двушки, которыя тоже пришли безъ доклада, потому что жили въ томъ же дом. Одна Цицели Лангдонъ, двоюродная сестра Тома и какъ и онъ находившаяся подъ опекой м-ра Кира Бруденеля, была слпа съ младенчества, но всюду ходила по дому безъ вожатаго, хотя компаньонка неотступно находилась при ней.
— Ты здсь, Томъ? сказала она, подходя прямо къ тому мсту, гд онъ стоялъ у камина. Ты рано сегодня одлся. Вотъ чудо.
— Нисколько, Цисъ. Нетерпніе поскоре увидть сегодня вечеромъ фейерверкъ заставило меня поторопиться.
Цицели улыбнулась и сла, съ закрытыми глазами, со сложенными руками, въ терпливой и патетической поз слпыхъ.
Двушка, вошедшая вмст съ ней, была ея компаньонка, Гетти Медлокъ. Компаньонки, гувернантки и частные секретари вс на одинъ покрой. Или у нихъ мрачный и недовольный видъ, который они тщетно стараются скрыть, или же они напускаютъ на себя невозможную веселость, точно имъ страхъ какъ нравится ихъ доля, и они избрали бы ее преимущественно передъ всми остальными, еслибы имъ предоставили выборъ.
Гетти была еще слишкомъ молода, чтобы быть постоянно мрачной, но сегодня вечеромъ она казалась чмъ-то недовольна, всего врне своимъ платьемъ, которое не могло уже претендовать на свжесть — это достаточная вполн причина недовольства для двушки. Быть можетъ, она была недовольна своимъ положеніемъ, хотя ей слдовало бы благодарить Бога за то, что она попала въ компаньонки къ такой добрйшей и кротчайшей двушк.
Гетти была дочерью нкогда знаменитой Лавиніи Медлокъ, чистокровнаго медіума той эпохи, нын отдаленной отъ насъ уже цлой четвертью вка, когда люди любили вертть столы, слушать стуки и получать посланія отъ духовъ самаго первобытнаго свойства, когда для осиротлаго сердца было величайшимъ счастьемъ получить извстіе отъ умершаго родственника, что онъ счастливъ. Въ этомъ отношеніи никто не могъ сравниться съ Лавиніей Медлокъ. Но хотя она все еще продолжала поддерживать телефоническія бесды съ духами, люди перестали посщать ея домъ съ цлью узнать результатъ этихъ бесдъ. Злые люди ставили ее не разъ въ глупое положеніе, заставляя сообщаться съ умершими личностями, никогда не существовавшими. Замчательные умы, вызываемые ею, какъ, лордъ Байронъ, Шекспиръ и д-ръ Джонсонъ покрывали ее стыдомъ, отвчая несомннную нелпицу, такъ что ея кліенты почти совсмъ оставили ее, и она была теперь вынуждена содержать меблированныя комнаты. Ея мужъ давно уже убжалъ отъ нея, выжитый изъ собственнаго дома, какъ онъ самъ говорилъ, стуками, вздохами, колокольчиками, шепотомъ, холоднымъ дыханіемъ и тому подобными явленіями. Онъ терплъ, сколько могъ, но онъ не былъ изъ числа храбрыхъ, и нервы его не вынесли. Поэтому онъ ухалъ, захвативъ съ собою небольшой ручной мшокъ, и съ тхъ поръ пропалъ безъ всти. Еслибы у Гетти было не такое недовольное выраженіе лица, она была бы очень хороша собой, боле поразительно хороша, чмъ Сивилла.
У ней были большіе, блестящіе глаза, почти черные, вещь очень рдкая у англійской двушки, и роскошные густые черные волосы. То было лицо двушки способной на сильную страсть, въ испанскомъ или итальянскомъ дух, со жгучей ревностью и местью.
Къ счастію, такія двушки, въ наше время, когда сдержанность обязательна и считается стыдомъ проявлять сильныя чувства, рдки.
— Хорошо, сказалъ Томъ, я надюсь, что великій жрецъ успшно выполнитъ свое служеніе и разсетъ вс существующія сомннія, какъ ты думаешь, Цисъ?
— Да и теперь уже очень мало кто сомнвается, отвтила Цисъ съ спокойнымъ убжденіемъ врующей.
— О! я сказалъ только то, что считаю умстнымъ посл каждой новой манифестаціи духовъ.
— Для меня, отвчала Цицели, жизнь есть тнь. Говоритъ ли со мной духъ изъ здшняго міра или изъ другаго, разница не велика, лишь бы онъ былъ добрый духъ. Иногда мы приходимъ въ общеніе съ подобными духами.
— Вотъ именно, и единственное средство избавиться отъ нихъ — это входить въ общеніе только съ здшними духами. Судя по той нелпиц, которую они всегда говорятъ, я склоненъ думать, что мы никогда не сообщаемся съ добрыми духами того свта. Какъ вы думаете, миссъ Медлокъ?
— Зачмъ вы меня объ этомъ спрашиваете, м-ръ Лонгстонъ? Вдь вы знаете, что моя мать была медіумомъ цлыхъ тридцать лтъ? Неужели же я могу согласиться, что вс ея друзья недобрые духи?
Тутъ вошла лэди Августа, въ сопровожденіи м-ра Кира Бруденеля, и стали появляться одинъ за другимъ гости, приглашенные обдать и присутствовать при томъ, что могло затмъ послдовать.
М-ръ Киръ Бруденель былъ впродолженіи многихъ лтъ, какъ всмъ извстно, признаннымъ вожакомъ спиритуалистическаго міра въ Лондон. Другіе люди могли на минуту выдвигаться впередъ въ силу особыхъ дарованій. Они съиграютъ свою роль, заслужатъ апплодисменты и исчезаютъ. Но м-ръ Киръ Бруденель остается. Въ каждой партіи, въ каждомъ дл, въ каждомъ движеніи имется свои м-ръ Бруденель, имя котораго неразрывно съ нимъ связано. Онъ долженъ быть богатъ и женатъ, онъ долженъ жить въ большомъ дом, и жена его должна постоянно принимать гостей. Дале, онъ долженъ искренно врить въ свое дло. Короче сказать, чмъ былъ для евангелической церкви лордъ Шефтсбёри, чтобы не ходить далеко за примромъ — это всмъ извстное дло — тмъ былъ м-ръ Киръ Бруденель для спиритуалистовъ.
М-ръ Бруденель былъ вторымъ сыномъ покойнаго м-ра Авраама Бруденеля, судостроителя и милліонера. Не знаю, какимъ образомъ умъ Кира Бруденеля впервые обратился къ спиритуализму. Можетъ быть, въ этомъ играло роль любопытство, а можетъ быть и естественное желаніе людей узнать неизвстное и узрть невидимое. Впродолженіи тридцати и боле лтъ, онъ производилъ свои опыты и былъ однимъ изъ тхъ послдователей, которыхъ ничто не можетъ разочаровать. Онъ присутствовалъ при неисчислимыхъ сеансахъ, онъ былъ вознаграждаемъ за свое усердіе созерцаніемъ удивительныхъ чудесъ, въ его присутствіи самые степенные столы становились игривыми и шаловливыми и солиднйшіе изъ медіумовъ теряли свои всъ и носились по воздуху, съ поразительнымъ легкомысліемъ. И однако онъ все еще не былъ удовлетворенъ, такъ какъ по части чудесъ, такъ же какъ и относительно ды, l’apptit vient en mangeant.
Что касается лэди Августы, его второй жены…
Существуетъ извстный типъ жены, который боюсь, съ развитіемъ женскаго образованія и критическихъ способностей въ женщин, будетъ все рже и рже, пока совсмъ не исчезнетъ. Я разумю жену, которая ревностно принимаетъ вру мужа, его убжденія, догматы, вс его увлеченія и фантазіи. Если мужъ человкъ науки, она будетъ дышать научной атмосферой и всю жизнь вращаться въ научномъ мір, если онъ художникъ, она будетъ жить въ мастерскихъ и говорить только объ искусств, если онъ музыкантъ, она будетъ говорить и думать только о музык.
Лэди Августа принадлежала къ этому типу. Она не чувствовала сомнній, не знала колебаній.— Я слишкомъ много видла, говорила она, чтобы сомнваться. О! мы наканун новаго откровенія. Я его жду ежедневно, я жду пророка, онъ можетъ явиться каждую минуту и тогда… о! тогда въ моей гостиной наступитъ новая эра, которая вернетъ счастіе страждущему человчеству.
Дни проходили, а ожидаемый пророкъ все не являлся!
Лэди Августа, все еще красивая женщина, насчитывала тридцать пять лтъ. Это годы не старые для королевы. Лэди Августа была безспорной королевой спиритуалистовъ и держала свой дворъ съ изяществомъ и восхитительнымъ гостепріимствомъ.
Быть принятымъ у лэди Августы значило обезпечить за собой общественное вниманіе. Каждый медіумъ направлялся прямо въ ея гостиную, имя ея было отлично извстно изъ Нью-Норк, и въ Петербург, и въ Париж, и въ каждомъ спиритуалистическомъ центр. Безъ сомннія, сокровенные философы, магатмы и приверженцы Тибета съ благоговніемъ относились къ ней, хотя никогда еще не посщали ее. У ней былъ свой кругъ царедворцевъ и непрерывный ареопагъ новыхъ и богато-одаренныхъ медіумовъ, искавшихъ себ кліентовъ и доходовъ, вокругъ нея сбирались вс т мыслители, которые непрерывно заняты однимъ: приподнять завсу съ истины.
Однако былъ уже десятый часъ, и вс съхались, за исключеніемъ героя вечера, герой вечера, впрочемъ, всегда опаздываетъ. Гости сидли или стояли съ условными улыбками и холодными взорами, обмниваясь ничего не значущныи словами и кипя отъ негодованія при мысли, что ничтожный медіумъ сметъ заставлять ихъ дожидаться обда. Пусть человкъ славится несомннной, сверхъестественной силой, тмъ не мене въ спиритуалистическихъ кружкахъ существуетъ широко-распространенное мнніе, что медіумъ долженъ знать свое мсто, и ему не подобаетъ заставлять дожидаться лэди и джентельменовъ.
Въ настоящемъ случа гости принадлежали къ высшему кругу спиритуалистовъ.
Въ числ другихъ находился, напримръ, знаменитый присяжный повренный Этельстанъ Кильбёрнъ. Сорокъ лтъ тому назадъ м-ръ Этельстанъ Кильбёрнъ сталъ членомъ-основателемъ перваго общества психическихъ изслдованій, учрежденнаго въ Кембридж, съ тми самыми цлями, какъ позднйшая ассоціація м-ра Генри Сайджвика, по всей вроятности основанная въ подражаніе первой.
Съ тхъ поръ друзья его вс отдались практическимъ вопросамъ, и нкоторые высоко поднялись по общественной лстниц, стали епископами, судьями, архидіаконами, деканами, врачами, критиками въ толстыхъ журналахъ, издателями, профессорами, выдающимися писателями и даже романистами. Этельстанъ Кильбёрнъ продолжалъ изслдовать и принесъ въ жертву духамъ и свое честолюбіе, и свою карьеру.
Здсь же находился, столь же извстный, преподобный Эмилій Гортонъ, старшій fellow въ коллегіи короля Генри въ Кембридж, который врачуетъ посредствомъ прикосновенія, исцляетъ хромыхъ и калкъ и возвращаетъ способность движенія ревматикамъ. По крайней мр онъ такъ говоритъ. Онъ также претендуетъ на то, что предсказалъ землетрясеніе, случившееся въ Египт по случаю транзитнаго прохожденія Венеры десять лтъ тому назадъ, или около того.
Онъ говоритъ, что это случилось въ согласіи съ его предсказаніемъ и что онъ ясно почувствовалъ сотрясеніе, хотя газеты условились пройти его молчаніемъ. Наконецъ онъ поддерживаетъ прямыя сообщенія съ множествомъ духовъ, изъ которыхъ нкоторые длаютъ для него рисунки, состоящіе изъ очертаній необычайной формы и невиданнаго дотол цвта.
Какъ и слдовало ожидать, такія права на власть заставляютъ его единомышленниковъ очень гордиться имъ и всюду и везд, гд только можно, прославлять его.
Представителемъ профессіональныхъ медіумовъ являлся м-ръ Эмануэль Пикъ. Онъ теперь уже преклоннаго возраста и также вышелъ изъ моды, какъ и его прежняя соперница Лавинія Медлокъ. Но въ былые дни онъ фигурировалъ и въ Тюильри при Император Наполеон III, и въ Петербург. О немъ заговаривали газеты и журналы: ему посвящены были передовыя статьи въ ‘Saturday’ и въ ‘Spectator’, онъ повергалъ даже свои ‘притязанія’ разслдованію профессоровъ Гёксли и Тиндалля. У него было слдовательно славное прошлое, которымъ онъ могъ утшаться въ теперешнія тугія времена. По виду, однако, м-ръ Никъ смахивалъ на гарсона въ третьестепенномъ ресторан Сити. Невольно какъ-то взоръ искалъ у него подъ мышкой салфетки.
Въ то время какъ они дожидались и разговаривали, лэди Августа возвысила голосъ.
— Да, сказала она, г. Пауль уже находится здсь въ дом! Онъ пріхалъ съ часъ назадъ.
— О! и вы его уже видли?
Спрашивала это м-съ Траси Ганли, воскресные вечерніе рауты которой всмъ извстны.
— Нтъ еще. Онъ прямо прошелъ въ свою комнату. Но я могу разсказать вамъ нчто про него, если успю. Я. получила письмо отъ нашей пріятельницы, Анны Петровны, хорошо извстной вамъ петербургской адептки. Она пишетъ….
Лэди Августа раскрыла письмо и начала читать:
‘Братъ нашъ, Пауль, отправляющійся въ Англію, одно изъ тхъ рдкихъ и драгоцнныхъ человческихъ существъ, которые рано въ жизни получаютъ власть, такую власть боле тупые люди пріобртаютъ лишь годами труда и усилій. Онъ предлагаетъ, если встртитъ симпатическій ему кругъ людей…’
— Встртитъ, о, встртитъ! сказала м-съ Траси Ганли.
…’проповдывать высшую философію способомъ, совершенно для васъ новымъ. Объявляю, что пока я не увидла собственными глазами проявленія той силы, о которой прежде только слышала или читала, я не имла истиннаго понятія о философіи. Моя дорогая сестра, дорогая по связи боле священной, нежели узы крови, начните съ того, что изгоните изъ ума вс предвзятыя идеи о спиритуализм, равно какъ и вс предразсудки и подозрнія. Пауль образуетъ поворотный пунктъ къ новому. Душа его — сама чистота, онъ невиненъ, какъ лилія, онъ такъ же неспособенъ къ обману, какъ т возвышенные духи, съ которыми находится въ непрерывномъ общеніи, онъ вритъ и ждетъ вры къ себ. Однимъ словомъ, моя дорогая Августа, полюбите его’…
Быть можетъ, голодъ заставилъ м-ра Эмануэля Чика крякнуть на этомъ мст.
‘Только симпатіей, довріемъ и любовью можетъ онъ быть завоеванъ шагъ за шагомъ и открыть свою душу. Онъ стоить выше всякихъ денежныхъ соображеній, его потребности, очень простыя, удовлетворяются его друзьями, смотрите, не вздумайте предлагать ему денегъ’!
Несомннно голодъ заставилъ м-ра Эмануэля Чика громко вздохнуть на этомъ пункт.
‘Не знаю, что вамъ еще сказать въ смысл рекомендаціи. Моя дорогая сестра, мы находимся наканун самаго необычайнаго переворота въ мысляхъ, какой когда-либо видлъ міръ. Онъ начнется въ Англіи… христіанской, набожной, суеврной, консервативной Англіи…
— О!— м-съ Траси Ганли всплеснула руками и прижала ихъ къ груди,— какъ это восхитительно! И его имя… Пауль… Пауль… вдь это по-нмецки значитъ Павелъ. Почему это у нихъ всегда такія странныя имена? Судя по имени онъ, должно быть, нмецъ. Вроятно, онъ уже не молодъ. Онъ, конечно, не заботится о костюм и съ пренебреженіемъ относится къ разнымъ нашимъ свтскимъ convenances… но это не бда. У него, наврное, очки и голубые глаза, и длинная борода, и онъ ни о чемъ не говоритъ, кром какъ, о духахъ.
— Мы этого и должны ожидать у насъ въ дом и отъ такого человка, что касается меня… и лэди Августа обвела глазами комнату… я живу среди духовъ, они непрерывно шепчутъ мн, я слышу шелестъ ихъ крыльевъ…
Пріятельница ея вздрогнула. Да, это былъ странный домъ.
— Но вотъ только, милая лэди Августа, я боюсь, что отъ него пахнетъ табакомъ и онъ произноситъ мягко с. Вмсто со все будетъ зо {Англичане не выносятъ нмецкаго мягкаго произношенія буквы s. У англичанъ она твердая. Они произносятъ, напримръ, sо — со, а не зо, какъ нмцы.}. Но и табачный запахъ не бда, если человкъ такъ одаренъ.
Лэди Августа улыбнулась съ превосходствомъ человка, знающаго.
— Пауль можетъ быть совершенная противуположность всему, что вы себ представляете. Я думаю, судя по другому отрывку изъ письма Анны Петровны, что онъ будетъ имть большой успхъ, не только въ томъ род, на какой указываетъ Анна, но — тутъ лэди Августа понизила голосъ — и въ свтскомъ отношеніи. Какъ велики будутъ его успхи вообще, объ этомъ я не смю думать. Намъ нуженъ новый толчокъ. Все у насъ въ засто. Вс отвты на вс вопросы неудовлетворительны. Вс старыя системы рухнули. Мы наканун общаго столкновенія между системами и врами, и ничего дйствительно новаго намъ не предлагалось. Въ сущности, моя душа, намъ нужно… намъ нужно новое евангеліе. Я желаю, чтобы этотъ иностранецъ проповдывалъ бы его міру… въ моей гостиной.
Въ этотъ моментъ появился и самъ Пауль. Кажется, что вс ожидали увидть такого человка, какъ описала м-съ Траси Ганли. Этимъ только и можно объяснить тотъ фактъ, что все собравшееся общество ахнуло, точно по уговору. Дло въ томъ, что представшій передъ ними человкъ былъ вовсе не пожилой германецъ въ очкахъ, измышленный этою дамой. Въ немъ не было ничего тевтонскаго кром имени. Онъ былъ и не пожилой, и не въ годахъ, и въ рукахъ не держалъ трубки съ длиннымъ чубукомъ. Они увидли юнаго джентльмена, очевидно слишкомъ юнаго для того, чтобы онъ могъ совершить что-нибудь замчательное.
Этотъ молодой человкъ — неужели же онъ былъ дйствительно тотъ Пауль?— этотъ молодой человкъ былъ не старше двадцати пяти лтъ. У него не было ни бороды, ни плши, ни сдыхъ волосъ, но гладкое лицо съ маленькими усиками, онъ не былъ одтъ въ театральный, такъ сказать, костюмъ германскаго философа, но какъ любой джентльменъ, понимающій значеніе вншности и внимательный ко всмъ деталямъ костюма, такъ что онъ былъ одтъ не только хорошо, но и просто, безъ всякихъ драгоцнностей. Украшеніемъ служилъ только блый цвтокъ въ петлиц.
Могъ ли быть этотъ человкъ тмъ великимъ свтиломъ тайной науки, о которомъ съ такимъ восторгомъ писала теософическая сестра изъ Петербурга?
Росту онъ былъ средняго, а именно выше пяти футъ десяти дюймовъ, но фигура его была стройная, элегантная и живая, онъ боле похожъ на француза, нежели на англичанина. Черты лица удивительно тонкія и правильныя.
— Додо, прошепталъ Томъ, я увренъ, что этотъ юноша изъ Нью-Норка. Я видлъ тамъ такихъ.
Его черные глаза, хотя и глубоко сидвшіе въ орбитахъ, были остры, живы и лучезарны, лобъ высокъ и блъ, щеки блдныя. Никогда, конечно, съ тхъ поръ какъ спиритуализмъ, ясновидніе, телепатія и таинственная философія впервые появились, не бывало еще такого медіума. Всегда медіумы бывали неотесанные и не знакомые съ манерами хорошаго общества и всегда они дурно одты и дурнаго тона, и вообще среднихъ лтъ. Конечно, если этотъ человкъ былъ медіумъ, то онъ перлъ въ своемъ род.
Волосы его, такіе темные, что казались почти черными, были нсколько длинне, чмъ позволяла мода, онъ носилъ ихъ съ проборомъ на боку, и они ложились у него на лбу природной и очень эффектной волной.
То былъ на дл никто иной, какъ самъ Пауль. Онъ остановился на секунду въ дверяхъ и окинулъ собраніе быстрымъ взглядомъ. Затмъ безъ малйшаго замшательства и съ спокойными и увренными манерами, но безъ всякой излишней самонадянности или заносчивости, направился къ хозяйк. Быть можетъ, онъ узналъ ее по тому, что она направилась къ нему навстрчу. Какъ бы то ни было, онъ ни мало не колебался.
— Лэди Августа! и онъ низко поклонился.
Слдовательно онъ былъ не англичанинъ, потому что ни одинъ англичанинъ не уметъ кланяться. Онъ приподнялъ голову и взялъ ея руку.
— Я уже видлъ васъ, прошепталъ онъ, когда былъ въ Петербург. Я духомъ побывалъ здсь. И уже увренъ, что наши души симпатизируютъ другъ другу.
Голосъ его былъ чрезвычайно мягокъ и музыкаленъ, а глаза встртились со взглядомъ лэди Августы, выразивъ столько дружелюбія и ласки, что она была тронута. И онъ продержалъ ея руку въ своей такъ долго, какъ другъ, привтствующій долго отсутствовавшаго друга.
Неужели… о! неужели онъ давно желанный пророкъ?
Посл того онъ обратился къ м-ру Бруденелю, котораго тоже, повидимому, зналъ:
— М-ръ Киръ Бруденель, сказалъ онъ, я привезъ вамъ много посланій и нсколько даровъ отъ моихъ друзей, которые давно оцнили ваше достоинство.
М-ръ Бруденель вообще подавалъ своимъ медіумамъ только два пальца, какъ покойный лордъ Шефтсбёри низшему духовенству, но въ данномъ случа онъ протянулъ всю руку. Пауль пожалъ ее съ неменьшимъ жаромъ, чмъ и руку лэди Августы, и съ любопытствомъ поглядлъ въ лицо м-ра Бруденеля, какъ бы стараясь прочитать на немъ нчто.
— Очень радъ, м-ръ Пауль, сказалъ хозяинъ дома, стараясь принять покровительственный тонъ, какимъ онъ обыкновенно встрчалъ своихъ медіумовъ,— очень радъ съ вами познакомиться.
— Я былъ съ вами — духомъ. Это было вчера утромъ, м-ръ Бруденель, въ вашей библіотек. Вы читали.
— Да, я читалъ, отвтилъ м-ръ Бруденель.
Каждый зналъ, что м-ръ Пауль только сегодня пріхалъ изъ Петербурга. Но никто не удивлялся. Въ этомъ дом все могло случиться.
— Вы читали романъ Уйда.
М-ръ Бруденель нсколько измнился въ лиц, а нкоторые изъ присутствующихъ улыбнулись.
— Ахъ, да!.. дйствительно, я проглядывалъ одно изъ ея сочиненій.