Н. А. ЛЕЙКИНЪ
Мдные лбы.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., No 2
1880
ВЪ БАЛЕТ ‘МЛАДА’.
В балете ‘Млада’, Лейкин Николай Александрович, Год: 1880
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Первое представленіе балета ‘Млада’. Партеръ и ложи биткомъ набиты публикой. Переполненъ и раекъ. Въ немъ хоть парься, не смотря на то, что занавсъ еще не поднимался. Залзшія туда дамы вынули уже изъ кармановъ яблоки и дятъ, чтобъ какъ нибудь освжиться и утолить жажду.
— Вы, Машенька, кожу-то съ смячками выплевываете въ руку, такъ не вздумайте ихъ въ низъ на публику бросать. Это не въ тон высшаго общества, говоритъ своей дам военный писарь.
— Что вы! Да за кого вы меня считаете! Я политику-то аристократовъ получше васъ знаю. Неужели думаете, что я о двухъ головахъ?
— То-то. Черезъ это передъ полиціей отвтить можно. Здсь не Александринскій театръ. Вонъ сколько генераловъ-то понасажено! Въ Александринк свободно, а здсь надо держать себя въ струн.
— Ну, вотъ, учите еще!
Сзади нихъ пробирается къ себ на мсто срый пиджакъ въ бакенбардахъ, спотыкается, упирается имъ въ спины и говоритъ ‘пардонъ’.
— Пожалуйста, полегче! Что мн изъ вашего пардона, коли вы чуть яблоко изъ рукъ не вышибли! огрызается дама.— Вы думаете, вы легонькій? Тоже пудовъ шесть въ васъ есть. Нешто можно такъ наваливаться? Опять же и руками въ спину… У меня платье свтлое.
— Да вдь чтожъ подлаешь-то, коли между небомъ и землей застрялъ! Впередъ проходить — не пускаютъ, а сзади пихаются. У меня руки чистыя и изъянъ вашему платью не будетъ, поясняетъ пиджакъ.
— Знаемъ мы васъ съ чистыми руками! Поди какъ лампы заправлялъ, такъ прямо и сюда… замчаетъ писарь.
— Ну ужъ, это шалишь! У насъ насчетъ лампъ подручный есть, а мы только при господахъ. Это вотъ у тебя можетъ статься въ чернилахъ лапы-то. А мы въ нитяныхъ перчаткахъ служимъ.
Разговоръ начинаетъ длаться крупнымъ. Имъ шикаютъ.
— Пропустите, господа! Сдлайте одолженіе! Дайте уйти отъ грха! восклицаетъ пиджакъ и наконецъ добирается до своего мста.— Графу Калинову толстое почтеніе! обращается онъ къ франтоватому блондину съ крупной фальшивой брилліантовой булавкой въ галстук и протягиваетъ ему руку.
— Князю Танскому-Медвжинскому таковое-же отвтное! отвчаетъ блондинъ.— Какими судьбами? Врно князь прислалъ?
— Онъ. Евонная мамзель сегодня танцуетъ, такъ чтобъ въ ладоши хлопать.
— Ну, и я такимъ-же манеромъ. Я здсь даже самъ третей. Нашъ графъ насъ троихъ прислалъ.
— А у насъ подымай выше. У меня тутъ шестеро подъ командой и все горластые. Я въ нашей портерной понабралъ. Двое пвчихъ даже есть. Какъ рявкнутъ браво, такъ даже газъ затрясется. Только вотъ надо за ними смотрть, чтобъ они чужой мамзели не захлопали, вмсто нашей-то. Тогда нашему евонная мамзель вс глаза выцарапаетъ. Я вотъ придумалъ платкомъ махать. Какъ махну имъ — значитъ кричи и хлопай.
— Да ты самъ-то свою мамзель твердо-ли знаешь?
— Ну, вотъ! второй годъ онъ съ ней валандается? Видали мы его съ ней и въ Красномъ Сел, и къ намъ она сколько разъ прізжала.
— Смотри, не ошибись. Вдь он штукатуру-то подпустятъ, такъ и на себя не похожи. Совсмъ извращеніе лица длается. Млъ да бадяга такъ раскрасятъ, что и не узнаешь.
— Нтъ, ужъ она чмъ хочешь вымажись, хошь сажей, я и то ее узнаю, потому она, когда прізжала, всякій разъ мн рубль въ руку. Опять-же когда и я ей отъ него какіе подарки носилъ — тоже самое.
— Хорошо вамъ холостымъ-то. Къ вамъ здятъ. А вотъ къ намъ, женатымъ, какъ мамзель прідетъ? Нашъ все больше контрабандой дйствуетъ. Жен скажетъ, что въ клубъ детъ, либо въ коммиссію, а самъ къ мамзели. Ну, такъ вотъ я и не похвалюсь, чтобы евонную мамзель хорошо зналъ. Разъ носилъ ей письмо, такъ видлъ, но теперь все-таки боюсь перепутать, такъ надо будетъ у сосдей поспрашивать.
— Какъ фамилія-то вашей?
— Букашкина. Нашъ сказывалъ: ‘Какъ, говоритъ, выскочитъ съ правой стороны голубое платье въ серебр, такъ и жарь! Потомъ, говоритъ, жарь, когда она, натанцовавшись, своему кавалеру на руки ляжетъ и ногу къ верху подыметъ’.
— Букашкина… Букашкина… ищетъ въ афиш бакенбардистъ.— Вотъ: ‘танцовать будетъ Букашкина’… Ваша еще не скоро. Наша раньше отпляшетъ. Вотъ она. Подсоби нашей-то похлопать, а мы вашей…
Блондинъ колеблется.
— Чудакъ-человкъ! Я-то и всей душой-бы, да боюсь, чтобы чего нибудь не вышло, говоритъ онъ.— А вдругъ нашъ въ креслахъ обернется да на верхъ взглянетъ, такъ что тогда? Вдь онъ изъ меня тогда перечницу и уксусницу сдлаетъ. Мн ужъ и то за прошлогодній балетъ досталось. Сижу я это вотъ также и вижу прекрасно таково одна таракашка ножками перебираетъ, изъ себя такой амурчикъ, а не то что наша выдра. Я не утерплъ да и закричалъ: ‘браво’ и въ ладоши забилъ. Сердце мое не выдержало. А на ту пору онъ и оглянись на меня. Тогда я у самаго барьера сидлъ. Такъ чтожъ ты думаешь?— Вдь даже кулакомъ погрозилъ. А дома ужъ онъ ругалъ, ругалъ меня! ‘Какъ, говоритъ, ты смешь, мерзавецъ, чужимъ танцоркамъ хлопать! Нешто я тебя для того, скота, посылаю?..’ Чуть мста изъ этого самаго не лишился. Ей-ей, согнать хотлъ. А ужъ теперь-то, пожалуй, и касацію до физіономіи сдлаетъ!
— Ну, какъ знаешь. А только вдь здсь рука руку моетъ. Я съ своими молодцами вашей похлопаю, а ты съ своими нашей. За то у меня какіе горлопятины-то подобраны! Одинъ изъ нихъ голосомъ даже рюмку разбиваетъ. Кром того, васъ трое, а насъ семеро. Ты такъ и своему скажи.
— Да, можетъ, ваша-то мамзель подъ нашу интригу подводитъ?
— Такъ намъ-то что изъ этого? Он промежду себя и разберутся, а мы сторона. Да чего ты боишься-то? Вотъ, ежелибы мы у барьера сидли, то дло другое, а то здсь на задней скамейк насъ никто и не увидитъ. Я-бы потомъ тебя пивкомъ поподчивалъ…
— Мн что! Я пожалуй… соглашается блондинъ.— Конечно, отселева ему будетъ не видать, ежели впередъ не податься. Ну, а нашей-то буду хлопать, такъ я выставлюсь.
— Ты не очень впередъ-то вылзай. На публику упасть можешь. У меня ужъ давеча, какъ я сюда на мсто шелъ, скандалъ вышелъ.
— Не упаду. Ты меня сзади за фалды подержишь. Нельзя… надо-же ему свое стараніе показать. Извините, господинъ, но позвольте опросъ сдлать, обращается блондинъ къ сосду:— Вы танцорку Букашкину по облику хорошо знаете?
— Нтъ-съ, мы не здшніе, мы изъ Калязина, отвчаетъ тотъ.— Думали вотъ голоса послушать, да ошиблись театромъ, и вмсто пнія, кажется въ танцы попали. Протопопъ намъ нашъ совтовалъ: ‘Будете, говоритъ, въ Петербург, такъ навстите оперу. Я, говоритъ, самъ, будучи семинаристъ, неоднократно мллъ отъ восторга, слушая оперное пніе’.
— Вотъ такъ загвоздка! восклицаетъ блондинъ.— Ну, какъ тутъ быть?— И взаправду, пожалуй, какой нибудь чужой голоножк ручную зарю отбарабанивать начнешь.
— Вы, очевидно, тоже ошиблись театромъ? пристаетъ къ нему сосдъ.
— Нтъ, мы по своей охот.— Господа, вамъ неизвстна танцовщица Букашкина? спрашиваетъ блондинъ сосдей, сидящихъ впереди его.
— Это отъ Аларчина моста, что-ли? откликается синій кафтанъ съ жирно намасленными волосами.
— Она самая.
— Знаемъ. Мы ей говядину продаемъ на книжку. Деньги каждый мсяцъ безъ задержки…
— Ну, вотъ, и отлично. Такъ укажите мн ее ужо, какъ она выскочитъ.
— Да мы въ лицо-то ее не видали, потому куфарка ейная за провизіей ходитъ, куфарка и деньги платитъ.
— О, чтобъ тебя! Я думалъ ты ее настоящимъ манеромъ знаешь.
— Ни Боже мой!’Плюнь она мн въ глаза, такъ не узнаю.
— Позвольте, но ежели пніе не будетъ, такъ неужто одни танцы безъ разговоровъ? пристаетъ къ блондину первый сосдъ.
— Ручные и ножные разговоры будутъ, а словесности никакой. Видали вы, какъ нмые разговариваютъ? Ну, вотъ такимъ манеромъ, отвчаетъ блондинъ и восклицаетъ:— Ахъ ты Господи! Ну, какъ я теперь свою мамзель отъ другихъ отличу!
— Да вдь не въ первомъ дйствіи она. Ну, а потомъ въ антракт у капельдинеровъ спросимъ. Т знаютъ, утшаетъ его пиджакъ.— Вонъ у меня молодцы-то подсажены! Эво, какая морда торчитъ! Вонъ направо-то, промежъ двухъ дамъ. Самъ чортъ такой морды испугается, ежели она рявкнетъ ‘браво’.
— Ну, вотъ, подижъ ты! вздыхаетъ блондинъ.— Сумнніе меня беретъ, что я опростоволошусь на чужой мамзели! А опростоволошусь — на мст не жить.
Оркестръ начинаетъ играть. Занавсъ взвивается.