В 1812 году, Арт-Ройе, Год: 1895

Историческая проза
Время на прочтение: 80 минут(ы)
Скачать в PDF

ВЪ 1812 ГОДУ

(Rachet)

ПОВСТЬ
АРТЪ-РОЙЕ

(переводъ съ французскаго)

Приложеніе къ журналу ‘Историческій Встникъ’

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА, ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1896

I.

Днпръ и Двина, параллельные другъ другу въ своихъ верховьяхъ, затмъ расходятся въ разныя стороны: первый отъ Орши направляется къ югу, а вторая, за Витебскомъ, сворачиваетъ къ сверу. Такимъ образомъ, об рки образуютъ на русской равнин широкія ворота, преграждаемыя лишь теченіемъ Березины. Черезъ эти-то ворота и долженъ былъ ускользнуть изъ Россіи Наполеонъ, это-то препятствіе и предстояло ему одолть въ ноябр 1812 года. Еще не зная всей крайности своего положенія, онъ покинулъ. Смоленскъ и двигался на западъ. Между тмъ, Витгенштейнъ, стоявшій впереди его праваго фланга, могъ спуститься и отрзать ему отступленіе, арьергардъ же его собственныхъ колоннъ былъ тревожимъ развдчиками Кутузова. Наконецъ, Чичаговъ, часовой безъ приказаній и тщетно требовавшій лозунга, охранялъ великія стратегическія ворота. Клюнемъ къ нимъ былъ Минскъ, и Чичаговъ обладалъ имъ. Стиснутые въ этомъ трехугольник обломки великой арміи казались на краю неизбжной гибели.
При самомъ выступленіи изъ Смоленска преслдованіе Кутузова стало ощутительне. Пришлось остановиться, стать лицомъ къ лицу съ непріятелемъ и дать отпоръ: это заняло три дня подъ Краснымъ. Наполеонъ шелъ во глав своихъ войскъ по лвому берегу Днпра, 15-го числа онъ встртилъ два корпуса Милорадовича и проложилъ себ дорогу черезъ русскіе ряды. Остановившись вечеромъ у Краснаго, чтобы выждать остальныя части своей арміи, онъ пустилъ въ дло ночью молодую гвардію и очистилъ прилегающую мстность, но Милорадовичъ возвратился, занялъ дорогу и развернулъ свои силы противъ принца Евгенія. На слдующій день послдній выступилъ съ 6,000 человкъ, но ему не удалось прорваться, и, ускользнувъ влво, онъ достигъ соединенія съ Наполеономъ. Наконецъ, 17-го появился Даву, молодая гвардія, построившись въ виду его, двинулась ему навстрчу. Сражаясь, она расчистила дорогу для него. Сосредоточивъ въ своемъ распоряженіи три корпуса, Наполеонъ помышлялъ лишь о томъ, какъ уклониться отъ битвы и продолжать свой путь. Онъ двинулся впередъ, предоставивъ арьергардъ подъ командою Нея энергіи своего полководца или состраданію русскихъ.
18-го числа этотъ арьергардъ, подвигаясь среди тумана, наткнулся около пяти часовъ вечера на батарею изъ сорока орудій и остановился подъ дождемъ картечь. Милорадовичъ тотчасъ увдомилъ маршала, что онъ ждетъ капитуляціи, на его сторон были 80,000 человкъ, выгодная позиція и увренность въ побд. Ней ничего не отвтилъ и скомандовалъ атаку. Но двинутая имъ вторая дивизія, смятая и отбитая, отступила въ разстройств, и онъ былъ вынужденъ развернуть первую дивизію. Послдняя была разбита также, какъ и первая, но продержалась однако до ночи.
Наступившій мракъ прервалъ сраженіе, отступали къ Смоленску. Маршалъ молча халъ во глав своего штаба. Когда вышли изъ сферы русскаго огня, онъ свернулъ влво и направился черезъ поля.
Его свита была большая, такъ какъ много кавалерійскихъ офицеровъ, оставшись безъ команды вслдствіе полнаго исчезновенія ихъ частей, были причислены къ его штабу. Вс хали тихо: одни развертывали у себя на колняхъ карты и разсматривали ихъ при мерцаніи маленькихъ фонариковъ, вынутыхъ изъ кобуръ, другіе подкрплялись скромною провизіею, третьи разговаривали. Лошадиныя копыта глухо стучали по дорог, сабли звякали о стремена, вдали раздавались тяжелые шаги пхоты, шумъ орудій.
Прошла недля, какъ поручикъ гусарскаго полка Верди числился въ состав этого штаба. Прекрасный наздникъ, выносливый, смлый, привтливый, веселый, онъ быстро пріобрлъ довріе своего новаго начальника, генерала Гурэ. Теперь онъ халъ рядомъ съ нимъ, стремя о стремя, они разговаривали:
— Можно подумать, что мы сейчасъ бросимся въ воду…
— Чортъ возьми! Другого исхода не видно…
— Кто знаетъ? Быть можетъ, маршалъ задумалъ что нибудь.
Ней, услышавъ ихъ разговоръ, полуобернулся къ нимъ:
— Что?— спросилъ онъ своимъ спокойнымъ голосомъ:— вы наг ходите, что наше положеніе не важно?
— Мы попросту старались отгадать, маршалъ, что вы намрены предпринять,— отвчалъ Верди.
— Чортъ возьми!— перейти Днпръ!
— Дло въ томъ… что мы не видимъ дороги.
— Найдемъ ее.
— Но если Днпръ не замерзъ?
— Замерзнетъ.
Принятое ршеніе побуждало его отдать приказанія, и маршалъ скомандовалъ: ‘стой!’, но чтобы избжать сумятицы, которую произвела бы въ его эскорт неожиданная остановка, онъ прохалъ еще нсколько шаговъ и сошелъ съ лошади. Онъ потребовалъ свою карту, развернулъ ее на снг, легъ пластомъ на животъ и сталъ на свобод ее разсматривать. Одна ужъ простота его позы придала бодрости его офицерамъ. Стоя позади, они ожидали его ршенія, а затмъ разсялись во мрак ночи съ его приказаніями.
Прежде всего расположились бивуакомъ, чтобы дождаться появленія луны, потомъ добрались до Днпра, покрытаго очень тонкимъ льдомъ, но все-таки допускавшаго переходъ, на что и были употреблены послдніе часы ночи. На берегу были оставлены артиллерія, фуры, раненые, цпь изъ штыковъ сдерживала отсталыхъ до тхъ поръ, пока вс боевыя силы не очутились на другомъ берегу. Увидя передъ собой казацкіе аванпосты, французы взяли влво и тихо прошли мимо лагеря Платова. Въ этомъ лагер вс спали, исключая атамана, и никто не осмлился ни разбудить, ни эамстить его, такъ что тамъ не пробили тревоги. Только посл полудня донскіе наздники облпили фланги французскаго отряда, и съ этого времени отступленіе совершалось среди непрерывнаго боя.
Дло казалось конченнымъ, и непріятель устраненъ, какъ вдругъ высокій хребетъ, къ которому шли французы, освтился пушечными выстрлами, налво, въ лсу, послышался топотъ кавалеріи. Позиція Платова стоила той, которую занималъ Милорадовичъ сутки тому назадъ, мсто для новой рзни было прекрасно выбрано. Ней видлъ, что его войска были утомлены и предавались отчаянію, но, не давая имъ времени окончательно потерять голову, онъ двинулъ въ лсъ свою первую дивизію, подъ командой генерала д’Энэна, а самъ, съ другою половиною своихъ силъ, спустился въ оврагъ и пошелъ прямо на непріятеля. Ядра, плохо направленныя при меркнущемъ свт дня, проносились со свистомъ надъ головами атаковавшихъ и, ударившись вдали о мерзлую землю, катились по ней. Вдругъ водворилось молчаніе, и стрлки ничего не встртили передъ собой. Легкія орудія казаковъ умчались на саняхъ, служившихъ имъ лафетами.
Снова пошли на западъ. Никто не разговаривалъ, снгъ хрустлъ подъ ногами, падали на каждомъ шагу, и сумерки усиливали всеообщее уныніе. Нсколько разъ Ней, круто остановившись, спрашивалъ: ‘Не слышно ли д’Энэна?’ — Вс прислушивались, но ничего не было слышно, и снова шли машинально за тмъ, который одинъ отвчалъ за все.
— Верди здсь?— спросилъ онъ, наконецъ.
— Точно такъ, маршалъ.
— Разузнайте-ка, что длаетъ позади генералъ д’Энэнъ. Передайте ему приказъ соединиться со мною во что бы то ни стало.
— Слушаю, маршалъ.
Обрадованный лестнымъ порученіемъ, гусаръ не думалъ объ его трудности и, повернувъ измученную лошадь, промолвилъ:
— Гопъ, Консулъ, гопъ!
Спустя нсколько минуть, онъ уже былъ одинъ среди снжной пустыни, такъ какъ дивизія уже исчезла за деревьями, покрытыми инеемъ.
— Начало недурно!— съ недовольствомъ подумалъ офицеръ.
Остановившись на гребн возвышенности, онъ оглянулся во вс стороны, вдали, на правомъ фланг, послышался глухой гулъ: артиллерійскіе залпы слдовали одинъ за другимъ черезъ большіе промежутки времени.
Платовъ стрляетъ: д’Энэнъ не покончилъ съ нимъ…
Руководясь пальбой, онъ перескъ оврагъ, мсто послдняго сраженія, тамъ валялись трупы, ружья, кивера, разные обломки. Сильный втеръ гналъ прямо въ глаза дкую ледяную пыль, на запад — стушевывались послдніе проблески заката, и вскор уже только снгъ мене мрачный, чмъ небо, слабо свтилъ въ общей темнот, однако мало-по-малу къ отдаленнымъ вспышкамъ пушечныхъ выстрловъ начали присоединяться постоянные огоньки по всмъ направленіямъ и въ различныхъ разстояніяхъ. Въ какомъ мст этой обширной темноты находился французскій отрядъ? Двигаться впередъ было единственнымъ отвтомъ, который офицеръ могъ дать себ, и онъ углубился въ лсъ, какъ вдругъ угрожающій шумъ неожиданно остановилъ его. Въ ту же минуту при свт новаго залпа онъ увидлъ подвижную, сплошную массу головъ, пикъ, папахъ. Но это мимолетное видніе такъ быстро исчезло во мрак, что Верди не усплъ различить, въ какомъ направленіи двигались казаки. Онъ ощупью раскрылъ кобуру и досталъ свой пистолетъ, но шумъ замеръ, опасность отдалилась.
Лошадь гусара теперь тихо подвигалась, спотыкаясь на каждомъ шагу. Верди машинально сдерживалъ ее, устремивъ глаза въ темноту. Почва незамтно понижалась, но Консулъ съ трудомъ переводилъ дыханіе, какъ бы поднимаясь въ гору.
— Что это ты дышишь такъ тяжело?— спросилъ офицеръ и отвтилъ себ тмъ же разсяннымъ тономъ:— онъ хочетъ пить…
Однако, онъ соскочилъ на землю и пошелъ рядомъ съ лошадью, дружески положивъ ей руку на загривокъ и стряхивая льдинки съ мундштука. Онъ думалъ о голод, который переносило животное, о постоянной жажд, томившей его, благодаря морозамъ, и о жалкихъ дачахъ соломы, снимаемой ежедневно съ крышъ домовъ во время краткихъ приваловъ.
Среди этихъ размышленій онъ увидалъ неожиданную картину сквозь стку втвей, сверкавшихъ розоватымъ инеемъ. Это былъ пылающій костеръ.
Возл него, на снгу, виднлось черное пятно, сначала оно представлялось чмъ-то большимъ, какой-то глыбой или древеснымъ стволомъ, а затмъ превратилось въ человческое тло, присвшее накорточкахъ, съежившееся, съ низко свсившейся головою.
— Эй, другъ, ты мертвый?
Не получая отвта, Верди подошелъ поближе и убдился, что передъ нимъ покойникъ.
‘Вотъ его ружье: это, значить, не отсталый. Его щеки еще тепловаты… Д’Энэнъ не можетъ быть далеко отсюда’.
Все вокругъ указывало, что здсь побывалъ значительный отрядъ. Слды ногъ, удалявшіеся отъ костра, намчали тропинку, которая вела къ цли, къ арміи, къ спасенію.
— Въ дорогу, Консулъ!— воскликнулъ Верди и весело занесъ ногу въ стремя, желая вскочить въ сдло, но лошадь согнулась подъ нимъ, словно хотла лечь на лвый бокъ.— Что съ тобой?— прибавилъ онъ, встревоженный, гладя ее и повертывая къ костру.
Видъ лошади былъ странный: подобравъ подъ себя переднія ноги, она упиралась на заднія, точно подыскивая подходящую позу и находя удовольствіе въ сохраненіи этого труднаго равновсія. Верди старательно осмотрлъ ее, ощупывая ея холодныя уши, поднялъ вки, падавшія на ея потускнвшіе глаза, прислушался къ ея дыханію. Вдругъ вс признаки слились въ одну ужасную увренность: онъ понялъ, что его лошадь околвала.
‘Что длать… я спасусь одинъ’,— ршилъ онъ, но невольно содрогнулся, такъ какъ для кавалериста, несущаго аванпостную службу, ужасно лишиться неожиданно коня, быстротой котораго онъ пользуется, чтобы пренебрегать препятствіями или избжать опасности.
Затмъ, выпрямившись, поднявъ голову, окинувъ пустынную мстность своими смлымъ взглядомъ, бросавшимъ вызовъ страху, онъ прибавилъ:
‘Если я утрачу храбрость,— я обреченъ на смерть’.
И онъ взглянулъ на мертвеца, сидвшаго въ такой странной поз передъ костромъ, словно замерзнувъ, онъ отогрвался у огня и, лишившись жизни, притворялся спящимъ.
Однако Консулъ ослабвалъ все больше и больше, его расширенныя, вывернутыя ноздри застыли въ мертвенной неподвижности, губы раскрылись, челюсти были сведены судорогой, языкъ ш,ітянулся и повисъ. Верди быстро раскрылъ кобуру и сумку, положилъ на землю свои пистолеты, бутылку вина, пакетикъ съ чаемъ, ложку, патронташъ, два свертка золотыхъ монетъ, портретъ-миніатюру, затмъ бумагу, карандаши, бритву, однимъ словомъ вс мелкія принадлежности, необходимыя для туалета и писанія. Лошадь опустила свою шею, какъ будто собираясь утолить жажду, и грохнулась на землю лвымъ бокомъ. Ея одеревенлыя ноги обнаружили четыре блестящія подковы, а стеклянный блескъ ея глазъ свидтельствовалъ о томъ, что насталъ ея конецъ. И вокругъ этого человка, предоставленнаго своей собственной судьб, воцарилось безмолвіе пустыни, зимы, ночи, смерти.

II.

Онъ опустился на колни, чтобы разобрать вещи, лежавшія на земл, спряталъ деньги и пули за поясъ, взялъ бутылку подмышку и, приколовъ портретъ къ подкладк своего ментика, промолвилъ нжнымъ тономъ ребенка:
— Покойной ночи, мама…
Уже холодъ пощипывалъ ему лобъ, кисти рукъ, подмышки, онъ подошелъ къ Консулу и замтилъ съ ужасомъ, что свтло-гндая шерсть лошади уже покрылась тонкимъ инеемъ. Это зрлище вмст съ воспоминаніемъ о матери пошатнуло его смлую ршимость.
— Куда идти? что длать?— колебался онъ, сомнваясь въ самомъ себ и подавленный своимъ одиночествомъ.
Ему оставался одинъ выходъ: немедленно догнать маршала, но какъ это сдлать? Уже не было слышно выстрловъ, и на горизонт виднлись т же неподвижные огни… Самая эта неподвижность обнаруживала мстоположеніе лагеря, безспорно непріятельскаго. Съ противоположной же стороны не было видно ничего, кром мрака, безмолвія, пустоты, опасности, ничего, кром неясныхъ слдовъ, пересченныхъ другими подобными же слдами.
Слдовало ли идти шагъ за шагомъ по этимъ сбивчивымъ слдамъ?
Подобное предпріятіе было трудное, смтное… невозможное, въ особенности при неб, сплошь покрытомъ облаками.
Верди прислъ къ огню, прислонившись спиною къ животу лошади и облокотившись на одну изъ ея ногъ, точно на ручку кресла. Довольный своей позой, онъ хотлъ убдить себя, что его положеніе не представляло ничего необычайнаго, онъ вспомнилъ о своей кобыл Фризэть, павшей среди чистаго поля, и о другихъ лошадяхъ, убитыхъ подъ нимъ — ‘Бозир’, ‘Раваж’, ‘Гюрон’, ‘Писташ’, ‘Сури’… Но ни одна изъ нихъ не стоила ‘Консула’. Такимъ образомъ сожалнія сплетались съ воспоминаніями, и сознаніе стало ускользать отъ него. По временамъ онъ слышалъ шелестъ втвей, но онъ представлялся ему чмъ-то убаюкивающимъ, силуеты деревьевъ превращались въ тхъ призраковъ, которые ночь вызываетъ обыкновенно въ ум утомленномъ, клонящемся ко сну, и его самосознаніе расплывалось въ невыразимыхъ идеяхъ, о которыхъ онъ самъ не могъ бы сказать, что это: слова, очертанія или звуки?
— Нужно думать объ опредленныхъ вещахъ,— наконецъ, внушилъ онъ самому себ и, вставъ, подошелъ къ трупу, странному часовому безъ пароля:— Онъ умеръ отъ тепла… Кто знаетъ, принесли его окоченвшимъ къ огню товарищи, или онъ самъ неблагоразумно приблизился къ костру?
Усвшись снова у огня, онъ старался занять свой умъ: сначала перечисленіемъ въ хронологическомъ порядк французскихъ королей, но, запутавшись въ счет сыновей Людовика Добраго, онъ послалъ ихъ всхъ къ чорту и сталъ перебирать мысленно терминологію верховой зды, но это ему также не удалось, и тогда онъ началъ повторять въ своей памяти событія этой ночи’ начиная съ восклицанія маршала: ‘Верди здсь?’.
— Я сплю… я сплю…— вскрикнулъ онъ съ внезапнымъ испугомъ и вспомнилъ, что лозунгомъ умершаго солдата было: ‘не приближайся къ огню!’.
Ршивъ, что онъ отправится искать дровъ очень далеко, шаговъ за двсти, онъ похлопалъ руками, потоптался на мст, полной грудью вдохнулъ въ себя холодный воздухъ и углубился въ лсъ, надломленный усталостью, онъ медленно подвигался и на ходу терялъ сознаніе. Тогда онъ сталъ искать въ глубин своего сознанія боле могущественныхъ элементовъ энергіи, вспомнилъ о дтств и матери, о молодости и увлеченіяхъ, о служебныхъ успхахъ, о награжденіи орденомъ’ о предпочтеніи, только что оказанномъ ему маршаломъ. Изъ всхъ этихъ радостей прошедшей жизни онъ создавалъ себ поводъ для того, чтобы не спать.
Вернувшись съ охапкой хворосту въ рукахъ, онъ увидлъ, что останки ‘Консула’ какъ-то странно подпрыгиваютъ, точно вновь одаренные жизнью. Сначала онъ замтилъ сгибаніе шеи, затмъ движеніе въ бедрахъ: этотъ трупъ, казалось, лягался. Приблизившись, Верди различилъ двухъ животныхъ, собакъ, или волковъ, которые грызли трупъ у гривы и хвоста. Онъ съ громкимъ крикомъ бросился къ нимъ, цлясь въ нихъ изъ пистолета. Пригнувшись и съежившись, но не оставляя своей жертвы, эти разъяренныя собаки оскалили зубы. Вдругъ послышался громкій лай, и цлая свора такихъ же собакъ высыпала на поляну.
Это были громадныя, косматыя борзыя, слдовавшія за арміей: употребленіе человческаго мяса сдлало ихъ лютыми. Он окружили костеръ, ихъ лай перешелъ въ ярый вой, ихъ глаза блестли подобно топазамъ, ихъ хвосты громко ударялись одинъ о другой, он озабоченно перебгали съ мста на мсто, дрались, точно отбивая добычу. Но ни одна изъ нихъ не ршалась вступить въ область того круга, гд свтились пламя костра и взглядъ человка.
— Назадъ!— кричалъ Верди во все горло:— вы не тронете моей лошади!
Внимательно слдя за всми ихъ движеніями, онъ бросалъ на нихъ головешки, наносилъ имъ удары саблею, стрлялъ по нимъ изъ пистолета. Опьяненный этой борьбою, согртый отъ напряженія своихъ мускуловъ, онъ радостно сознавалъ свою дятельность, свою силу. Нкоторые изъ его противниковъ, опаленные огнемъ, раненые, выбитые изъ строя, подняли жалостный вой и ретировались, мало-по-малу и остальные послдовали ихъ примру, такъ что, наконецъ, вс исчезли съ оглушительнымъ лаемъ. И снова поляна, за мгновеніе передъ этимъ наполненная жизнью и борьбою, представилась ему мрачной, безмолвной пустыней, но уже запятнанной кровью, не оставалось боле враговъ, кром сна и холода, которые снова овладли этимъ человкомъ, находившимся между трупомъ солдата и лошадиной падалью, возл погасающаго костра, который могъ задуть малйшій порывъ втра. Тогда ни о чемъ не думая и подчиняясь только непобдимому инстинкту, удаляющему насъ отъ опасности, онъ пустился бжать изъ всхъ силъ, отыскивая себ спасеніе.
Собаки шли по слдамъ арміи: онъ устремился вслдъ за ними. Неся свою снятую съ лошади шинель на плеч и опираясь на саблю, какъ на трость, онъ быстро двигался. Вскор потъ выступилъ у него на лбу, но онъ чувствовалъ себя успокоеннымъ отъ ходьбы. Доносившійся лай своры руководилъ имъ.
‘Можно бы подумать, что я охочусь на оленя въ Фонтенеблосскомъ лсу’… проносилось у него въ мысляхъ. Но лай борзыхъ вдругъ прекратился, какъ бываетъ дйствительно на охотахъ. Верди остановился, снова поддаваясь тревог.
‘Если бы только мн удалось добраться до Днпра!.. Но нтъ, я иду по вол случая’.
Эти слова ‘по вол случая’ причинили ему невыносимую боль. Но, отогнавъ отъ себя вс отчаянныя мысли и съ цлью убдить себя, что онъ не погибъ совершенно, онъ повернулся и бросилъ взглядъ на блестящую точку, означившую вдали его послдній привалъ. Затмъ полуоборотомъ, исполненнымъ по всмъ правиламъ строеваго устава, онъ снова очутился лицомъ къ лицу съ темнотою и сомнніями.
Видны ли на горизонт дв темныя массы: да или нтъ?
Не зная, дйствительно ли его глаза воспринимали подобное впечатлніе, или же эти образы сами собою вставали въ его утомленномъ мозгу, онъ сосредоточился на этомъ вопрос, отъ котораго, быть можетъ, зависла его жизнь, а самъ, между тмъ, холодлъ и ослабвалъ.
‘Скверное мсто для смерти’… невольно подумалъ онъ и, содрогаясь отъ окружавшей его зловщей обстановки, онъ пристально смотрлъ на горизонтъ, гд появлялся какой-то свтъ, но неизвстно откуда: съ неба или земли. Вдругъ тни деревьевъ быстро протянулись по снгу, тучи, подхваченныя втромъ, разсялись, и луна показалась въ зенит своего теченія.
‘Здравствуй, старушка: ты выводишь меня изъ затрудненія’,— проговорилъ Верди и, разстегнувъ свой доломанъ, сталъ искать что-то ощупью своими отяжелвшими пальцами и, найдя, нажалъ пружинку своихъ часовъ.
Они пробили двнадцать. Такимъ образомъ, старушка луна указывала теперь также ясно югъ, какъ солнце въ полдень.
Онъ избралъ путеводной звздой ея морщинистое, услужливое лицо и шелъ, сгорая отъ нетерпнія скоре добраться до рки, затмъ, найти армію, слдуя берегомъ и придерживаясь запада, было уже сущимъ пустякомъ. Но быстро набгавшія тучи грозили снова скрыть луну, и онъ ускорилъ свои шаги. Роща, черезъ которую онъ пробжалъ опрометью, расцарапала ему лицо, на каждомъ шагу ударая втвями по его холоднымъ и наболвшимъ щекамъ. За нею слдовала двственная проска, затмъ еловый лсъ, черный, косматый… Втви деревъ часто сплетались между собою, и приходилось съ усиліемъ разъединять ихъ. Вдругъ земля ускользнула у него изъ-подъ ногъ, онъ почувствовалъ, что падаетъ куда-то, въ бездну, и, ударившись, опустился на что-то твердое, хрустнувшее подъ его ногами. Погрузившись въ снгъ по самое лицо, онъ старался выбраться, повернуться, податься назадъ, но новый толченъ заставилъ его опуститься еще ниже: его ноги увязли въ тин.
‘Это конецъ’… подумалъ онъ.
И, тщетно ища опоры, онъ погружался все ниже и ниже, чтобы свободне дышать, онъ расширилъ вокругъ себя отверстіе, образовавшееся въ снгу при его паденіи. Уйдя по колни въ холодную липкую грязь, забивавшуюся въ его сапоги, онъ не могъ пошевельнуться, но руками, остававшимися свободными, онъ размахивалъ вокруіъ себя, ни на что не наталкиваясь, и, продолжая свои безумныя усилія, лишь прорубалъ себ въ снгу вертикальную могилу.
‘Ко мн… ко мн!… маршалъ!’…
Онъ кричалъ, и его голосъ терялся въ пространств, лишенномъ эхо. Его взоры, уже отршившись отъ земли и имя возможность видть лишь маленькій клочекъ неба, были устремлены на вершины двухъ елей, которыя, качаясь, сталкиваясь, раздвигались, обнаруживали позади себя звздное пространство.
На этотъ разъ неизбжно наступила смерть, часто встрчаемая, но постоянно избгаемая, мало-по-малу, неторопясь она овладвала имъ. Побжденный ею, онъ еле держался на ногахъ и готовъ былъ, какъ затравленный олень на охот, молча отдаться своей судьб. Но вдругъ онъ почувствовалъ, что его силы снова напряглись и вступили въ послднюю борьбу за существованіе. Онъ вскочилъ, высвободился, бросился впередъ, проломилъ подъ собою ледъ, выкарабкался, выпрямился. Его голова вынырнула изъ снга, онъ снова видлъ землю, снова дышалъ, надялся.
‘Я на замерзшемъ ручь или на болот?.. Нтъ, почва понижается… Она поката… Это ручей, и онъ течетъ… къ Днпру?.. Да, да, къ Днпру!’..
Онъ говорилъ съ собою вслухъ, увренный, что такимъ образомъ будетъ разсуждать боле здраво. Принявъ, наконецъ, твердое ршеніе, онъ сначала бросилъ свою саблю, а затмъ скачкомъ подвинулся впередъ, но отъ раздавшагося надъ нимъ треска его сердце сжалось. Лавируя направо и налво, онъ ежеминутно былъ вынужденъ избгать новыхъ опасностей. Потъ катился по его лицу, холодная вода проникала за шею, за рукава, за платье.
‘Быть можетъ, прежде, чмъ поборю вс препятствія, я уже выбьюсь изъ силъ?’..
Опасенія усиливали его усталость, и онъ впервые почувствовалъ тяжесть пояса, обремененнаго кошелькомъ и патронташемъ: онъ ‘рзалъ ему бока, тянулъ его внизъ. Отъ какого металла слдовало освободиться, не могло быть никакихъ сомнній: въ его положеніи свинецъ былъ драгоцнне золота… Сердитымъ движеніемъ руки, точно намреваясь ударить кого нибудь, онъ схватилъ горсть золотыхъ монетъ и разбросалъ ихъ далеко вокругъ себя, не слыша ни малйшаго звука при ихъ паденіи. Затмъ, нащупывая ногою свой ледяной путь, онъ продолжалъ пробивать брешь въ снжномъ окоп. Вдругъ покатость почвы усилилась, намченная справа и слва двумя спускающимися гребнями, это облегчило ему передвиженіе по скользкому льду, и, работая обими руками, онъ могъ теперь безпрерывно подвигаться впередъ. Пройдя одну сажень, онъ уже освободился по поясъ, а затмъ, когда оба гребня, составлявшіе углубленіе, разошлись и сгладились, онъ обрисовался при свт луны во весь свой ростъ, его тнь протянулась на каменистомъ берег.
— Днпръ! Днпръ!— повторялъ онъ, опьяненный свободою, радуясь возможности двигаться, чувствуя себя легко, забывъ все.
Его безумно блествшіе глаза жадно смотрли на горизонтъ, любуясь перламутровою далью. Это былъ, быть можетъ, туманъ, быть можетъ, лсъ, въ глубин, еще дале, блла полная таинственности ночь… Голова у него шла кругомъ отъ счастья, но когда онъ случайно обернулся и увидлъ проложенный имъ слдъ въ масс снга, то съ ужасомъ воскликнулъ:
— Спасенъ! спасенъ!— и не противясь боле своей усталости, своему волненію, онъ упалъ съ тяжелымъ стономъ.

III.

Протекая по узкой долин, рка обнаруживала свое направленіе темной впадиной, виднвшейся въ снгу на сколько только хваталъ глазъ, втеръ дико завывалъ и обметалъ оба берега, а отъ пасти бездны чувствовался еще другой притокъ ледяного воздуха, выдыхаемаго легкими земли.
— Голова колонны направо! Впередъ, маршъ!— кричалъ Верди, точно командуя кавалерійскимъ отрядомъ и въ то же время самъ исполняя отдаваемую команду.
Передъ нимъ какой-то странный метеоръ освщалъ небо. Сначала онъ увидлъ какъ бы отблескъ заката, затмъ воздухъ содрогнулся, и появилась розовая занавсь, трепетавшая отъ втра. Наконецъ, взвились потоки пламени среди облаковъ дыма, блуждающіе побги пламени точно крепомъ покрыли небо до самаго зенита, а горящія головни примшались къ холоднымъ звздамъ.
— Жгутъ деревню,— сказалъ онъ самъ себ и, подъ пріятнымъ впечатлніемъ мысли, что армія близка, онъ продолжалъ свой путь гораздо спокойне: — Я доложу о всемъ маршалу… Быть можетъ, онъ дастъ мн лошадь изъ своей конюшни?
Затмъ, подумавъ, что на всей конюшн маршала не было ни одной лошади, которая могла бы сравниться съ Консуломъ, онъ сталъ сожалть о невознаградимыхъ потеряхъ этой ночи: деньгахъ, запасахъ, сабл. Въ особенности ему дорога была сабля, рубившая такъ славно, столь легкая для руки, столь близкая сердцу, ея клинокъ былъ добытъ въ бою, а ножны, подарокъ женщины, долго пользовавшейся его любовью, были украшены двумя переплетенными между собою вензелями. Колеблясь между сожалніями и надеждой, возбуждаемый зловщимъ свтомъ, онъ быстро шелъ къ своему новому маяку — пожару. Но прежде, чмъ достигнуть его, онъ наткнулся на обширную поляну съ разбросанными на ней кострами, вокругъ которыхъ двигались силуеты людей. Приблизившись, Верди почувствовалъ сильный запахъ жаренаго мяса, заставившій его ощутить сильный голодъ, онъ остановился, желая пость, но стыдясь просить милостыни.
— Ты кто такой?— спросилъ одинъ изъ отсталыхъ, смотрвшій за котелкомъ.
Остальные, стоя позади него, жались другъ къ другу, какъ лошади въ табун, обнявшись, облокотившись другъ на друга, они представляли жалкія, циничныя группы.
— Офицеръ, которому хотлось бы пость,— отвчалъ Верди.
— Ну, тогда покажи-ка твои денежки,— проговорилъ одинъ изъ нихъ, закутанный въ лошадиную попону.— Здсь не угощаютъ никого! Хотя бы это былъ самъ императоръ!..
— О, проклятіе! угощать императора!— прибавила какая-то женщина, которая на колняхъ раздувала головешки, и самая отборная брань градомъ посыпалась на французскомъ и нмецкомъ языкахъ на могущественнаго властелина.
— Благодарю, прощайте!— быстро проговорилъ Верди, съвъ свой кусокъ говядины.— Не усните здсь: казаки скоро вернутся…
Когда онъ входилъ въ деревню, пожаръ на другой ея сторон усилился и облегчилъ ему переходъ черезъ нее. Отблескъ огня отражался, колеблясь, въ лужахъ растаявшаго снга, а валявшіеся въ нихъ трупы, словно, купались въ собственной крови. Нсколько дале виднлась нагроможденная въ кучу мебель, точно приготовленная для устройства баррикады, какая-то женщина, точно живая, присвъ на корточкахъ, а, быть можетъ, дйствительно не умершая, держала что-то… своего сгорвшаго ребенка. Веселая французская псенка, которую два пьяные охрипшіе голоса солдата и маркитантки громко пли, примшивала свою мелодію къ треску пламени.
Длинная вереница пшеходовъ тянулась по направленію къ горизонту, придавая дорог видъ черной ленты, то пролегавшей по красноватой земл, то залитой холоднымъ блескомъ луны. Верди проходилъ черезъ эту толпу, сгорая отъ нетерпнія добраться скоре до войскъ.
Одинъ изъ пшеходовъ, безъ сомннія, возбуждаемый его примромъ, упорно слдовалъ за нимъ.
— Не будете ли вы такъ любезны,— проговорилъ онъ сдержаннымъ вжливымъ тономъ, обнаруживавшимъ хорошее воспитаніе,— позволить мн идти рядомъ съ вами?
— Пожалуйста.
— Вдвоемъ какъ-то лучше идется,— продолжалъ неизвстный добродушнымъ тономъ, и впродолженіе нсколькихъ минутъ онъ командовалъ ихъ общій шагъ, считая: ‘разъ, два… разъ, два’.
— Я не пхотинецъ,— произнесъ онъ, наконецъ, стыдясь, что шелъ не въ ногу.
Мгновеніе спустя, онъ снова заговорилъ, совтуя Верди покрыть голову, чтобы предохранить ее отъ простуды. Но тотъ не слышалъ его: эхо его шаговъ раздавалось у него въ голов, какъ въ пустомъ сосуд, и, не устоявъ противъ двойного бремени — усталости и холода, онъ впервые погружался въ какой-то странный сонъ, не мшавшій ему двигаться и страдать.
Позади нихъ пожаръ потухалъ, побжденный зарею, вдвойн отражавшейся на зеркальной равнин, одни лишь угловые столбы сгорвшихъ избъ испещряли этотъ нжно свтившійся горизонтъ черными штрихами. Заря, сначала пурпурно-красная, быстро поблднла и стала розовой, затмъ она угасла въ неопредленныхъ тонахъ, и скоро отъ нея не осталось ничего, кром желтоватой завсы, блднвшей все боле и боле по мр того, какъ лазурь, разливаясь по небу, прогоняла остатки разсвта. Направо виднлся Днпръ, извиваясь среди сіянія снговъ, въ его неподвижной поверхности отражались тополи, вдоль ближайшей части берега струи воды, оставшіяся незамерзшими, обгали вокругъ лсистаго полуострова, он искрились подъ лучами солнца, пробивавшимися сквозь втви деревьевъ.
— Чудное утро!— проговорилъ неизвстный и съ улыбкою посмотрлъ на красивое, нсколько блдное лицо Верди,— Вы кажетесь очень усталымъ. По всей вроятности, вамъ лишь нсколько дней приходится быть безъ лошади?
— Лишь нсколько часовъ… Я потерялъ прекрасную лошадь, и чуть было я самъ не погибъ подъ снгомъ…
— Не будемъ больше говорить объ этомъ,— съ живостью прервалъ его спутникъ.— Вы неправы, жалуясь. Вотъ я такъ иду отъ Можайска.
— Отъ Можайска?— задумчиво повторилъ Верди.
Его мысли начинали проясняться, чистый блескъ дня, проникая черезъ глаза въ его мозгъ, мало-по-малу разсивалъ нависшія тамъ тучи, но, пытаясь найти среди воспоминаній ближайшаго прошлаго скорбный образъ, носившій наимснованіе Можайска, онъ не находилъ его: вс событія, предшествовавшія смерти Консула, потерялись въ общей мгл прошлаго.
— Да, отъ Можайска… Тридцать дней безъ отдыха. Посмотрите-ка на мои сапоги…
Верди опустилъ глаза, чтобы взглянуть на обувь этого человка: одинъ изъ большихъ пальцевъ, голый, синій, выглядывалъ изъ прорвавшейся кожи, а отскочившая подошва поддерживалась лишь носовымъ платкомъ, повязаннымъ на подъем ноги.
— Чортъ возьми!— вырвалось у него, и, поднявъ голову, онъ продолжалъ разсматривать незнакомца,— однако, вы совершенно во власти’мороза!
Высокій, плотный, обросшій волосами, офицеръ представлялъ страшное зрлище: на немъ были штиблеты, тулупъ и мховая шапка, съ боку у него висла синяя шашка, украшенная орломъ и двумя перекрещенными пушками, котомка и небольшой кошелекъ, прикрпленные къ одному ремню, болтались у него за спиною, а ружья у него не было никакого. Его глаза, налитые кровью, безпрерывно щурились, утомленные видомъ ослпительнаго снга, глубокій рубецъ отъ раны, точно причиненный сабельнымъ ударомъ, но въ дйствительности происходившій отъ холода, разскалъ ему щеку, проходилъ черезъ усъ и исчезалъ лишь во рту, толстыя, но совершенно потрескавшіяся, губы могли улыбаться лишь сдержанной, болзненной улыбкой. Не смотря на столько слдовъ разрушенія, это блдное лицо еще свтилось умомъ и силою, а очертанія лба и манера держать голову обнаруживали наслдственное благородство и привычку командовать.
— Да, я знаю, я произвожу жалкое впечатлніе,— снова заговорилъ незнакомецъ,— я охотно отдалъ бы половину своего состоянія за пару сапогъ. Что касается мороза, то вотъ эту ногу я, было, отморозилъ, но затмъ она отошла, и съ тхъ поръ я иду, никогда не останавливаясь. Отмороженныя мста хватила гангрена, и мн пришлось вырзать ихъ своимъ ножемъ.
— Вы сами сдлали это?— спросилъ Верди, содрогаясь.
— Чортъ возьми, да… Самое главное, видите ли, заключается въ желаніи жить, а всего опасне предаваться отчаянію. Вотъ почему я такъ грубо прервалъ васъ, когда вы стали сожалть о судьб вашей лошади. Послушайтесь меня: бросьте вс грустныя мысли, берегите лишь ваши надежды, только он необходимый кусокъ насущнаго хлбъ… Знаете ли, о чемъ я вспоминалъ среди всхъ своихъ несчастій? О моемъ замк на берегахъ Луары и о чудныхъ вечерахъ, которые я проводилъ тамъ въ семь прошлымъ лтомъ. Быть можетъ, вы женаты?
— По счастью, нтъ.
— Почему же, по счастью? Было бы лучше, если бы вы были женаты. Вы чувствовали бы себя несравненно боле сильнымъ, увряю васъ.
— Положимъ. Но разв моя несчастная жена не была бы теперь въ высшей степени одинока и измучена безпокойствомъ?
Черты лица незнакомца омрачились, онъ ничего не отвтилъ.
— Простите,— проговорилъ Верди съ сожалніемъ.
Незнакомецъ протянулъ ему об руки.
— Не мучьте меня,— сказалъ онъ съ выраженіемъ покорной печали.— Я и безъ того довольно страдаю.
Остатки арміи тащились вдали, черня на бломъ фон пейзажа. Переднее пятно, непостоянное, то рдвшее, то густвшее, безпрестанно мнявшее форму, обозначало штабъ маршала, который, неизмнно во глав отряда, продолжалъ неустрашимо свой путь. Позади него дв дивизіи шли параллельно, это означало, что д’Энэнъ соединился съ маршаломъ. Затмъ выбывшіе изъ рядовъ тянулись по бокамъ и, соединившись небольшими группами, тянулись вереницами, подобно туристамъ, пробирающимся по глетчеру. Наконецъ, на нкоторомъ разстояніи отъ нихъ, извивалась человческая лента отставшихъ.
Вправо поднялся столбъ снжной пыли, и за этой подвижной, блиставшей близною завсой мелькнуло что-то черное, грозное.
— Вотъ казаки съ ихъ санями,— проговорилъ незнакомецъ, остановившись и прищуривъ глаза.
— Насъ сейчасъ захватятъ: надо свернуть съ дороги.
— Это правда… Поворотъ налво! Я пойду первый…
— Нтъ, нтъ… напротивъ, позвольте мн…
Такимъ образомъ каждый изъ нихъ предлагалъ другъ другу продожить тропинку по двственному снгу. Между тмъ Ней несся галопомъ къ противоположному флангу и старался сплотить свою вторую дивизію, все еще разстроенную.
— Маршалъ, какъ всегда, первый передъ лицомъ опасности,— промолвилъ Верди.
— Я боюсь за него,— отвчалъ спутникъ.
— По всей вроятности, вы близко знаете его?
— Нтъ. Но я увренъ, что, если онъ умретъ, весь отрядъ погибнетъ.
Поглощенные преслдованіемъ казаковъ, они, сами того не замчая, подошли къ деревн Якубово: блыя крыши какъ-то сразу представились ихъ взорамъ на разстояніи пистолетнаго выстрла, позади небольшого холма.
— Я надюсь, что маршалъ воспользуется этимъ мстомъ, какъ точкой опоры,— глубокомысленно замтилъ гусаръ.
Какъ разъ вторая дивизія заняла эту позицію съ цлью отражать летучіе отряды, продолжавшіе тревожить ее. ‘Сумйте умереть здсь къ чести Франціи’,— сказалъ Ней д’Энэну.
— Маршалъ долженъ быть слишкомъ занятъ теперь, чтобы выслушать мой докладъ,— произнесъ Верди нершительнымъ тономъ и прибавилъ, точно боясь отвта своего спутника:— къ тому же, у меня такой грязный видъ…
Но истинная причина, по которой онъ не ршался явиться къ своему начальнику, обусловливалась его оскорбленнымъ самолюбіемъ и жгучимъ сознаніемъ, что онъ не исполнилъ даннаго ему порученія. Войдя въ пустую, но уцлвшую отъ огня избу, теплую, съ законопаченными щелями, онъ влзъ на печку, но неожиданно ядро ударило въ одну изъ стнъ. Вся изба затряслась.
— Понялъ,— подумалъ онъ:— это призывъ къ порядку.
Но, разсчитывая тмъ лучше служить завтра, чмъ боле онъ отдохнетъ сегодня, Верди прибавилъ, закрывая глаза:
— Какъ странно… Чмъ боле жалокъ человкъ, тмъ мене хочется умирать.
Онъ заснулъ, но вскор безмолвіе и полнйшая темнота, царившія въ изб, разбудили его. Ему представилось, что онъ одинъ, позади войскъ, снова въ числ отсталыхъ.
— Который часъ? Гд мы?— спросилъ онъ.
— Не знаю, гд мы,— спокойно отвчалъ изъ темноты голосъ его спутника.— Но, который часъ, я знаю: теперь восемь. Я только что слышалъ, какъ говорили на улиц, что императоръ не далеко, и что маршалъ у потребить послднее усиліе, чтобы соединиться съ нимъ.
Они встали и пошли сквозь группы солдатъ, которые тснились вокругъ костровъ. Въ конц деревни проходившая колонна войска задержала ихъ. Затмъ прошелъ еще одинъ отрядъ и тоже направился по дорог къ Орш.
— Послдуемъ за ними?— спросилъ Верди.
— Конечно. Намъ нужно держаться къ войскамъ какъ можно ближе.
— Вдь здсь прошло только два полка.
— Нтъ, извините, это были дв дивизіи.
— Какъ, дивизіи?.. Отъ дивизій не осталось ничего другого?
Толпа солдатъ, составлявшихъ теперь корпусъ, не прошла и часу времени, какъ вдругъ передъ нею заблистали яркіе огни, трубы и барабаны играли сборъ, и путь къ отступленію снова представился отрзаннымъ непріятельскими силами.
— Мы не выберемся отсюда,— проговорилъ Верди равнодушнымъ тономъ, и, не думая боле о событіи, котораго онъ не могъ измнить, онъ продолжалъ слдовать за колонной.
Вдругъ — неожиданное явленіе — она удвоила свой шагъ: ее увлекъ громкій барабанный бой, возвщавшій аттаку. Но непріятеля не оказалось.
— Я ничего не понимаю,— замтилъ Верди.
— Я тоже, но тмъ не мене мы подвигаемся.
Они узнали впослдствіи, что Платовъ импровизировалъ эти бивачные огни, чтобы французы поврили въ присутствіе многочисленной русской пхоты, а самъ отступилъ безъ боя. При этомъ странномъ успх какой-то избытокъ жизни охватилъ вдругъ отрядъ, повсюду слышались голоса, повторявшіе и обсуждавшіе великую новость.
— Повидимому, мы пришли… Вотъ итальянцы… Принцъ Евгеній на дорог… Онъ идетъ изъ Орши.— Откуда?— Изъ Орши.— Императоръ ожидаетъ насъ… Вотъ что онъ сказалъ, императорто: ‘у меня въ Тюльери хранятся двсти милліоновъ: я бы отдалъ ихъ, чтобы спасти Нея’.
Дйствительно дивизія IV-го корпуса, выйдя изъ города, выстроилась на дорог и привтствовала этихъ пропавшихъ было товарищей. Нсколько дале лицомъ къ лицу стояли отдльно два всадника, а позади нихъ оживленныя группы: принцъ Евгеній обнималъ маршала, офицеры узнавали, поздравляли другъ друга.
Расположились въ предмстьи, только что оставленномъ другими войсками, такъ какъ заране не было приготовлено никакихъ помщеній, то солдаты безъ всякихъ приказаній разлились по улицамъ, и первый, находившій кровъ, баррикадировался въ немъ. Верди былъ вынужденъ ворваться силою въ одно изъ такихъ убжищъ, встрченный бранью и угрозами, онъ отвтилъ въ томъ же дух и затмъ въ свою очередь заложилъ дверь. Однако, его спутникъ продолжилъ свои развдки до противоположной стороны двора.
— Вы любите молоко?— спросилъ онъ возвращаясь.
— Молоко? да, очень…
— Шш! потише!— и желая сохранить свою находку для нихъ однихъ, онъ осторожно проводилъ его до скотнаго двора. Нащупавъ въ темнот костлявые бока коровы, они нашли ея вымя и принялись доить ее. Но тщетно трудились они, обливая себ пальцы, окропляя молокомъ подстилку: въ конц концовъ, въ ихъ котелк оказалось лишь немного сахаристой пны.
— Мн кажется, что вы открыли здсь одну изъ тощихъ коровъ фараона,— замтилъ Верди шутя.
Его спутникъ отвтилъ долгимъ, звонкимъ смхомъ. Такимъ образомъ, оба они ощутили ту же непобдимую потребность шутить, и малйшія особенности этого счастливаго вечера способствовали ихъ добродушному настроенію. Однако мысль, что онъ не тамъ, куда цризывали его обязанности, и что онъ долженъ явиться къ маршалу, наконецъ пришла на умъ Верди.
— Ба!— отвчалъ онъ самому себ.— Подождемъ, что скажутъ событія. Спшить нечего. Все пойдетъ теперь прекрасно. Императоръ здсь.

IV.

На разсвт онъ вышелъ, сгорая отъ желанія услышать какую нибудь новость и озабоченный тмъ, на что ему ршиться. Сначала уличная сутолока ошеломила его, но затмъ, увлеченный толпою, онъ очутился на площади.
— Что, здсь раздаютъ оружіе?— спросилъ онъ у фурьеровъ, окружавшихъ двери одного изъ зданій.
Не добившись опредленнаго отвта, онъ услся на тумбу, чтобы собраться съ мыслами. Вокругъ него кишли разные солдаты, выбывшіе изъ строя, во всевозможныхъ костюмахъ, говорившіе на разнообразнйшихъ языкахъ. Напрасно генералъ Жомини, думая сдержать этотъ сбродъ, разставилъ посты на мостахъ черезъ Днпръ, рка уже стала, и отсталые могли переходить по льду. Постепенно, человкъ за человкомъ, вокругъ часоваго, охранявшаго входъ въ магазинъ, собралась безмолвная, угрожающая толпа. Здсь же, по близости, повернувшись спинами, стояла кучка испанскихъ солдатъ, послдніе были заняты какимъ-то другимъ зрлищемъ, вроятно, сценой порнографической, такъ какъ моментами раздавались и оглашали воздухъ неистовые женскіе крики, тотчасъ же подавляемые взрывами смха. Затмъ щелканіе бичей и крупная ругань проложили дорогу сквозь толпу любопытныхъ групп артиллеристовъ въ изорванныхъ шинеляхъ, сквозь которыя проглядывали желтые панталоны, они тащили за поводья косматыхъ, грязныхъ лошадей, отправляясь за городъ, чтобы запрячь ихъ тамъ въ орудія, которыя генералъ Латуръ-Мобуръ уступалъ маршалу Нею.
Раздавшіеся звуки флейтъ, трубъ и барабановъ наконецъ покрыли вс отдльные крики и ропотъ толпы.
— Не войска ли тамъ?— думалъ Верди, нетерпливо направляясь въ ту сторону, гд раздавалась музыка. Но небольшой патруль, вышедшій изъ противоположной улицы, затерялся уже среди толпы, и громкая брань, поднявшаяся со всхъ сторонъ, заглушала голосъ, пытавшійся прочесть приказъ императора.
— Все то же… подогртое… Давненько уже, какъ императоръ не даетъ намъ боле на водку… Ксли онъ разстрляетъ насъ, такъ что же ему-то останется?..
Вслдъ затмъ произошелъ случай, благодаря которому весь этотъ безобразный безпорядокъ достигъ апогея. Ядро со свистомъ ударилось въ землю, опрокинувъ нсколькихъ изъ несчастныхъ солдатъ и перелетвъ черезъ головы другихъ, второе, столь же неожиданное, ядро пробило крышу склада. Это стрляла русская артиллерія съ противоположнаго берега Днпра. Подобная угроза смерти послужила сигналомъ къ грабежу: вс бросились къ складу и обезоружили часоваго. Черезъ нсколько минутъ они уже выходили на площадь, перепачканные въ мук и пьяные до отвращенія. Адъютанты маршала Даву тщетно старались собрать ихъ въ ряды.
— Солдаты 3-го корпуса, къ вашимъ орламъ!.. А. бездльники, вы разв не слышите тревоги?
Дйствительно, они уже ничего не слышали. Но оттсненные напоромъ всадниковъ и уступая грубой сил, они медленно поддавались тмъ, которые еще говорили объ орлахъ и думали о защит ихъ. Шагъ за шагомъ безсильные начальники слдовали за апатичной толпою, они благоразумно сообразовались съ нею, чувствуя, какъ легко эти несчастные могли превратиться въ мятежниковъ.
Хотя въ это мгновеніе ихъ дятельность была далеко незавидная, но Верди, все-таки, пожелать быть на ихъ мст. Онъ подошелъ къ одному изъ нихъ, выбритому, въ мундир, въ перчаткахъ, и вжливо освдомился у него о ‘маршал Не’.
— Разв вы принимаете меня за одного изъ его жокеевъ,— отвчалъ офицеръ и отвернулся съ вызывающимъ смхомъ.
Что означала эта шутка? Хотлъ ли этотъ щеголь протестовать противъ предположенія, что онъ состоитъ подъ начальствомъ маршала. Или же, сверхъ того, онъ издвался надъ всмъ штабомъ, надъ всми войсками 3-го корпуса?
— ‘Жокей… я хотлъ бы быть имъ…’,— подумалъ Верди, удаляясь.
Выходя изъ города, онъ наткнулся на кучу повозокъ, остановившихся у подножія холма, одн изъ нихъ, потяжеле, скатились назадъ съ возвышенія и опрокинули боле легкіе фургоны, изъ которыхъ вывалились на землю книги, канделябры, часы, посуда. Среди этого хаоса нотная тетрать, страницы которой переворачивались втромъ, лежала рядомъ съ гитарой, и эти ноты напоминали ему знакомый мотивъ, который онъ когда-то слышалъ въ будуар прелестной женщины. Содрогнувшись при этомъ воспоминаніи о молодости, о любви, онъ почувствовалъ, какъ въ глубин его души шевельнулись накипвшія гамъ скука, злоба, отчаянье. Онъ быстро поднесъ руку къ глазамъ, чтобы остановить навертывавшіяся слезы. Ему стыдно было за свое малодушіе, но при вид этой гитары въ такую критическую минуту онъ дйствительно хотлъ плакать.
Сдлавъ надъ собой усиліе, онъ, однако, продолжалъ путь ускореннымъ шагомъ. Спустя часъ, онъ догналъ своего вчерашняго спутника, еще боле сгорбленнаго и хромавшаго еще сильне. Сначала онъ подумалъ, не лучше ли ему одному идти тмъ же скорымъ шагомъ и оставить позади этого инвалида, но тотъ, улыбаясь, не чувствуя своей слабости, промолвилъ любезнымъ тономъ:
— Это напоминаетъ мн дорогу во Фландріи, около Даммартэна.
И онъ указалъ пальцемъ на величественную аллею, развертывавшуюся передъ ними и окаймленную четырьмя рядами деревьевъ.
Они согласились, что нтъ въ Европ дорогъ боле скучныхъ, чмъ дороги во Фландріи, что Даммартэнъ очень пріятный городокъ, что въ немъ, на площади, можно помстить много лошадей. Затмъ оба они замолчали, чувствуя, какъ мало значенія имютъ слова для людей, у которыхъ все общее: интересы, заботы, горе, бдствія. Скользкое шоссе мелькало у нихъ подъ ногами, хвостъ арьергарда удалялся и исчезалъ, неожиданно ихъ сталъ догонять какой-то экипажъ, скрипя на деревянныхъ осяхъ. Долгое время лошадь слдовала позади, тяжело волоча наполовину оторвавшуюся подкову, шлепавшую по льду. Потомъ рыдванъ поровнялся съ ними и халъ рядомъ, около него, точно сторожевая собака, брелъ мужчина, дико озиравшійся по сторонами. Въ рыдван можно было различить женскую прическу: тамъ сидла его жена. Она кормила грудью ребенка.
Между тмъ, отрядъ фейерверкеровъ уничтожалъ мстами зарядные ящики, валявшіеся по краямъ дороги. Оглушенный звяканьемъ подковъ, скрипомъ колесъ, Верди не слышалъ треска многочисленныхъ взрывовъ, но послдній взрывъ, ознаменовавшійся снопомъ пламени, заставилъ его спутника содрогнуться.
— Я никогда не могу привыкнуть къ этому,— проговорилъ онъ.
— Къ чему?
— Къ этому шуму…
Еще боле замедляя свой шагъ, онъ прибавилъ съ какимъ-то страннымъ оттнкомъ грусти:
— Впрочемъ, что вамъ за дло до неизвстнаго вамъ человка?
— Правда, вдь я не имю чести знать васъ,— возразилъ Верди, который также забылъ до сихъ поръ назвать себя.
— Я — Пьеръ Маржерэ, капитанъ артиллеріи 4-го корпуса, а вы?
— Жанъ Верди, поручикъ гусарскаго полка.
— Знаете ли вы, Верди, сколько армія потеряла пушекъ?
— Чортъ возьми, нтъ… пятьдесятъ? сто?
— Двсти пятьдесятъ… Двсти пятьдесятъ орудій!— повторилъ онъ голосомъ, въ которомъ слышалось глубокое сожалніе.— Теперь даже не заклепываютъ ихъ, а просто бросаютъ на дорог, на колесахъ: казакамъ стоитъ только запрячь ихъ и увезти. А въ сущности подпилить спицы, сломать ступицу не трудно? Вотъ я подъ Малоярославцемъ попортилъ вс свои орудія.
— О! о! дорогу!— вдругъ прервали ихъ крики среди брызгъ грязи и щелканья бичей.
Зарядный ящикъ, запряженный четверкой и сопровождаемый драгунами, обогналъ обоихъ офицеровъ.
— Маршалъ Даву…— замтилъ Верди, отдавая честь лицу, сидвшему на ящик.
Они снова вышли на середину шоссе, но черезъ нсколько минутъ стукъ колесъ заставилъ ихъ опять посторониться.
— Еще генералъ…
— Нтъ. Это скоре генеральская любовница.
Сквозь стекла дормеза они увидли розовое личико, улыбавшееся среди укутывавшихъ ее мховъ, это была какая нибудь театральная субретка, перевозимая съ багажемъ, подобно прочимъ предметамъ роскоши, и кокетливая, нарядная, она теперь словно отправлялась на прогулку въ Енисейскія поля.
— Видъ красивой женщины всегда дйствуетъ ободрительно…— замтилъ гусаръ.
— Да,— отвчалъ Маржерэ, и прибавилъ:— красивый ребенокъ тоже очень пріятенъ для глаза…
Имли ли эти слова особый смыслъ для него, или нтъ, но они, повидимому, взволновали его, и онъ впалъ въ безмолвное отчаяніе, которое его спутникъ тщетно пытался побороть. Но чего не могли сдлать вс усилія Верди, произвело одно случайное обстоятельство: они наткнулись на трупъ, лежавшій на краю дороги. Дружескія руки, протащивъ его до этого мста, оставили тутъ на волю судьбы. Безбородый, блокурый, онъ держалъ въ правой рук свое ружье.
— Это артиллеристъ молодой гвардіи,— проговорилъ Маржерэ, вдругъ остановившись, какъ вкопанный.— Смерть еще боле молодитъ ребятъ! Этотъ былъ фейерверкеромъ… вы видите?
Онъ наклонился надъ нимъ и бережно, отечески, поправилъ его позу на ледяной постели.
— Спи, молодецъ. Ты честно исполнилъ свой долгъ.
И съ трудомъ приподнявшись, чтобы продолжать свой путь, онъ прибавилъ:
— Мои молодцы тоже умирали съ ранцемъ за спиной. Да, ни одинъ изъ нихъ не бросилъ своего ранца…
— Да, солдаты боле страдаютъ, чмъ офицеры,— проговорилъ Верди, желая обратить разговоръ на боле общую тему.
— Кто знаетъ?.. Кто можетъ подвести балансъ радостей и горя?
— И безъ подобнаго баланса… солдаты скоре гибнутъ, чмъ офицеры, это безспорно.
— Т, которые выбываютъ изъ строя, погибаютъ скоре, потому что они быстре поддаются отчаянію. Но за то другіе, поддерживаемые примромъ и сдерживаемые дисциплиной, выносятъ такъ же долго, какъ мы. Для того, чтобы существовать, необходимы вра и любовь. Въ какомъ бы несчастномъ положеніи ни была армія, эти два великіе источника не изсякнуть въ ней, потому что они сами собою пробиваются всюду, гд люди согласились жить вмст, и какъ бы невжественъ ни былъ солдатъ, эти два великія начала не отсутствуютъ у него: будучи простымъ, онъ вритъ просто и любитъ просто, вотъ и все. Поврите ли вы мн, если я скажу, что одинъ изъ моихъ солдатъ прожилъ цлый мсяцъ безъ всякой другой поддержки, кром словъ, которыя онъ слышалъ отъ меня.
— Кром однихъ словъ?…. повторилъ Верди, умъ котораго съ трудомъ освоивался съ предметомъ, совершенно новымъ для него.
— Да… Разсказъ объ этомъ можетъ быть назидателенъ для такого молодого офицера, какъ вы. Его фамилія была Боканъ, это былъ хорошій столяръ, родомъ изъ Бетюна… Но онъ пьянствовалъ, какъ вс сверяне… Совершенно случайно я столкнулся съ нимъ въ Дорогобуж: представьте себ, онъ уже три недли розыскивалъ меня! Съ тхъ поръ мы шли съ нимъ бокъ о бокъ. Все равно, былъ ли я верхомъ, или пшкомъ, но я оставался его капитаномъ и несъ за него отвтственность передъ императоромъ. Прежде всего я заставилъ его поклясться, что онъ не станетъ пить боле, и въ теченіе цлой ндли, онъ исполнялъ свое общаніе съ рдкой выдержкой. Я уврилъ его, что въ Смоленск мы найдемъ състные припасы, такъ какъ императоръ отдалъ приказанія на этотъ счетъ. Не правда ли, вы тоже раздляете мое мнніе, что отъ солдатъ слдуетъ скрывать ошибки начальниковъ: они и безъ того видятъ ихъ достаточно. Вотъ мой молодецъ врилъ, что тамъ насъ ожидаютъ, и онъ шелъ, французскіе солдаты всегда идутъ, когда въ нихъ вселятъ хоть какую нибудь надежду. Онъ говорилъ, что хотлъ бы послать своей возлюбленной снжныхъ шариковъ, и много другого вздора. Я не мшалъ ему болтать: веселость солдатъ одна часто и спасаетъ ихъ… Къ тому же, его веселое расположеніе духа подбадривало меня: офицеръ тоже нуждается въ солдат..Такимъ образомъ мы добрались до Смоленска: вы помните этотъ ужасный день?
— Смоленскъ?— подумалъ Верди, и онъ отыскалъ въ своихъ воспоминаніяхъ тотъ рядъ трагическихъ сценъ, которыя носили общее названіе ‘Смоленскъ’.
— Да, Смоленскъ… Это было ужасно.
— Когда Боканъ увидлъ, что ничего не раздаютъ, онъ отправился съ другими грабить и пить водку. При двадцатипяти градусномъ мороз это было равносильно подписи своего смертнаго приговора. Я тотчасъ же понялъ, что онъ погибъ, а онъ, между тмъ, весело распвалъ. Дорогой Верди, я видлъ, что онъ умретъ скоро, и былъ не въ силахъ помшать ему пть. Наконецъ, онъ легъ прямо на снгъ и не хотлъ боле встать. Но вы никогда не отгадаете, какія были его послднія слова…
— Онъ вспоминалъ о своихъ родителяхъ? о женщин?…
— Нтъ… Онъ сказалъ: ‘если бы императоръ зналъ это’… Ничто не могло поколебать въ немъ мысль, что императоръ неустанно заботится о своихъ войскахъ, но что интенданты обкрадываютъ солдатъ. Вотъ его грустная исторія, онъ умеръ съ ранцемъ за единою, не утративъ вры и своихъ иллюзій. Это былъ послдній изъ моихъ солдатъ.
— У васъ остался, по крайней мр, хоть одинъ офицеръ, мой капитанъ, и это — я!— быстро возразилъ Верди..
— Тогда будемъ говорить, какъ офицеры,— отвчалъ Маржерэ, дружески положивъ ему на плечо руку.— Поговоримъ объ этой войн…
Передъ ними прямолинейное шоссе уходило вдаль, вплоть до деревни Коханово, обрисовывавшейся на фон великолпнаго заката, направо и налво, въ два ряда высились березы, покрытыя густымъ инеемъ, сверкавшимъ всми цвтами радуги. Оба путника вошли въ волшебную хрустальную аллею, она казалась Верди преддверіемъ другаго міра, высшаго, чистаго, великодушнаго, до такой степени новы были для него мысли, высказанныя его товарищемъ.
— Слдуетъ сознаться,— говорилъ Маржерэ,— что эта война — кара для Франціи. Мы платимся за наши преступныя намренія и за наши дерзкіе успхи. Повсюду безпорядокъ, искупленіе, муки. Съ одной стороны новобранцы, слишкомъ слабые для службы, и силами которыхъ злоупотребляютъ, съ другой — офицеры, съ бранью на устахъ, прибгающіе къ ударамъ, чтобы заставить повиноваться себ, такъ какъ тому, кто хочетъ добиться несправедливаго, не остается иного исхода, какъ прибгнуть къ насилію. А, затмъ, позоръ, покрывшій, наше оружіе, ужасъ, внушаемый этимъ.обширнымъ кладбищемъ, на которомъ мы являемся могильщиками по отношенію къ нашимъ солдатамъ, армія, покрытая лохмотьями, отечество, угрожаемое бдствіями, гибель позади и гибель впереди!
Онъ остановился на мгновеніе, чтобы вытереть слезы, навернувшіяся на его налитыхъ кровью глазахъ, и продолжалъ медленно:
— Я знаю причину этого зла, я знаю ее… Дло въ томъ, что всякое завоеваніе — несправедливость, что побдоносная армія совершаетъ неправое дло и съ дурнымъ намреніемъ. Мы идемъ сбитые съ толку, ослпленные нашими мечтами о слав, и миражи честолюбія заслоняютъ отъ насъ добро. Почести, титулы, вс эти жалкія побрякушки нарушаютъ равновсіе нашей совсти! Не такъ было въ первые годы республики, когда не только не забыли, еще прекрасныхъ словъ, вписанныхъ въ ‘Декларацію о правахъ человка’, что ‘общественная сила установлена для всеобщаго блага, а не для личной пользы тхъ, кому она вврена’, но находились офицеры, способные согласовать свои дйствія съ этимъ принципомъ. Что касается меня, начавшаго служить въ ІХ-омъ году въ рейнской арміи, подъ начальствомъ незабвеннаго генерала Эблэ, я хотлъ послдовать его примру, раздувъ свои заслуги, пользуясь своимъ именемъ, я могъ бы, какъ другіе, достигнуть высокаго положенія въ штаб, но во мн жило какое-то врожденное влеченіе къ служб въ рядахъ войскъ. Оставаясь внизу, я присутствовалъ при великихъ перемнахъ, совершавшихся на верху, первый консулъ сдлался императоромъ, армія, составленная путемъ набора и закаленная войною, армія, долженствовавшая защищать республику извн, служила къ ея ниспроверженію внутри. Я остерегался обвинять кого бы то ни было: я видлъ, что императоръ самъ былъ вынужденъ слдовать за ходомъ обстоятельствъ, но я съ содроганіемъ замчалъ вдали страшный конецъ, къ которому мы подошли теперь.
— Во глав насъ слдовало бы поставить такихъ людей, какъ вы,— замтилъ Верди.
— Какъ я? Нтъ… Чинъ капитана — вотъ все, чего я желаю, и, къ тому же, средство противъ настоящихъ золъ заключается не въ выбор лицъ, но лишь въ одномъ улучшеніи нравовъ. Наше несчастье во Франціи, что мы во всемъ полагаемся на генія и основываемъ нашу мощь на игр нашего ума. Что касается меня, я не понимаю боле, что значить умъ отдльнаго человка передъ лицомъ усложненій, подобныхъ тмъ, которыя мы переживаемъ теперь, по-моему, при такихъ обстоятельствахъ иметъ значеніе только одно — духъ войскъ, все остальное — ничто. Къ чему служитъ, напримръ, вся эта погоня за усовершенствованіями въ области артиллеріи, и безъ того такъ тщательно переустроенной. Ни къ чему: слдовало бы возродить, пересоздать общественную волю, если бы эти толпы имли душу, то они выпутались бы изъ хаоса. Я думалъ обо всемъ этомъ въ теченіе моихъ долгихъ переходовъ, прежде, чмъ имлъ честь встртиться съ вами. Теперь я увренъ, что ‘великою арміею’ можетъ быть только такая армія, въ которой каждымъ человкомъ, отъ низшаго до высшаго, въ каждое мгновеніе руководить одно начало — знаніе и чувство долга. Это будетъ понятно черезъ столтіе, и мы послужимъ средствомъ для усвоенія этой истины, мы вс, которые перемремъ здсь. Тогда для войны будутъ подготовлять душу солдата, потому что солдатъ одаренъ такою же душею, какъ и офицеръ. Первоначально Богъ не создалъ никакой разницы между людьми.
— Но, когда примутся холить душу солдата, тогда, быть можетъ, не замедлять открыть, что душа французскаго солдата походить на душу русскаго солдата… Разв тогда война не станетъ невозможной, немыслимой?
Маржерэ поднялъ къ небу свои страдальческіе глаза и отвчалъ:
— Это тайна, извстная одному Богу.

V.

Корпусъ Жюно занималъ Коханово вторыя сутки, разрушенная, сожженная деревня съ каждымъ часомъ все боле исчезала съ лица земли. Часовые, разставленные у нсколькихъ домовъ, еще годныхъ для жилья, охраняли ихъ до прибытія штабовъ. Верди и Маржерэ, опираясь одинъ на другого, долго искали ночлега, наконецъ, они остановились, ослпленные и восхищенные, передъ небольшимъ квадратнымъ пространствомъ земли, покрытымъ густымъ слоемъ потухавшихъ угольевъ. На этомъ мст находилась разрушенная изба: отъ нея уцллъ лишь одинъ уголъ, совершенно почернвшій, но отдленный отъ костра порядочнымъ разстояніемъ, такъ что могъ служить приманкой.
— Погрйтесь-ка здсь, капитанъ, а я отправлюсь на площадь,— сказалъ Верди и, опасаясь для его больныхъ ногъ близости огня, онъ усадилъ Маржерэ поодаль, въ сторон, на снгу, смшанномъ съ пепломъ.
Самъ же онъ поспшилъ къ тмъ поварамъ, зловонная кухня которыхъ предлагала обыкновенно для утоленія голода только лошадиное мясо, поджаренное на сал и посоленное порохомъ.
— Сегодня супъ!— весело вокликнулъ онъ, возвращаясь съ добычей.
Маржерэ, присвъ накорточки, держалъ на колняхъ листъ бумаги, а въ правой рук воронье перо.
— Серьезныя дла назавтра,— отвчалъ онъ.— Я хотлъ прибавить нсколько строкъ къ этому письму, но ничто не дйствуетъ, ни мои пальцы, ни мои глаза. Супъ!.. Скушаемъ его, какъ можно больше!
Онъ сълъ очень много, не произнеся ни слова, затмъ вытянулся и тотчасъ заснулъ. Черезъ минуту онъ уже бредилъ, приказывая какому-то лакею снести на почту письмо ‘для барыни’.
Ночь и морозъ усилились. Верди время отъ времени просыпался, чтобы поддерживать огонь, онъ ощупывалъ Маржерэ, лежавшаго очень спокойно. Около двнадцати часовъ онъ прошелся немного, чтобы подышать свжимъ воздухомъ степи. Небо было мрачное, вокругъ царствовала безмятежная тишина. Съ аванпостовъ не доносилось ни одного выстрла, ни одного крика.
Вдругъ раздался шумъ, отчетливый, рзкій. Быть можетъ, упало дерево, вырванное съ корнями? Но нтъ… Это было живое существо, уложенное двумя зловщими дровосками: зимою и голодомъ. Верди, содрогнувшись, вспомнилъ о ‘Консул’, упавшемъ на лвый бокъ возл костра. Но вотъ уже второе мертвое тло звонко ударилось о ледяную землю, затмъ другія мертвыя существа, люди или лошади, стали падать, производя тотъ же шумъ.
Верди усилилъ огонь, сожаля о всхъ окружавшихъ мертвецахъ, онъ подумалъ, что ужасъ не дастъ ему уснуть, и прислонился, ставъ къ углу избы. Но вскор сонъ сковалъ его въ этомъ вертикальномъ положеніи, и только утромъ его разбудилъ снгъ, падавшій ему на лице. Онъ увидлъ себя все въ той же поз, но снгъ покрывалъ его ноги до колнъ, поблднвшій костеръ дымился, не давая никакого пламени. Маржерэ напоминалъ собою какую-то безформенную блую массу…
— Капитанъ, капитанъ!— воскликнулъ Верди и изо-всей силы встряхнулъ его, боясь найти его окоченвшимъ, замерзшимъ.
— Зачмъ же вы будите меня? Мн было тепло, я видлъ сонъ…— отвчалъ Маржерэ съ упрекомъ.
Онъ привсталъ, поднялъ свое покрытое снгомъ и испачканное пепломъ лицо, посмотрлъ вокругъ себя, увидлъ свое положеніе, понялъ его и, снова упавъ, повторилъ съ выраженіемъ глубокаго сожалнія:
— Я видлъ сонъ.

VI.

На слдующій день имъ не удалось соединиться съ маршаломъ, и они ршили опередить его и обождать на дорог къ Бобру.
— Да, выйдемъ первыми,— проговорилъ Маржерэ,— мы тогда увидимъ, какъ продетъ императоръ.
Они вышли изъ Толочина и пошли по широкому шоссе, покрытое снгомъ, оно напоминало собою волнистую поверхность моря, каждая волна котораго скрывала подъ собою трупъ.
— Его никогда не встрчаешь,— продолжалъ Маржерэ, ослабвшій умъ котораго мечталъ лишь объ одномъ — объ император.— Гд же я видлъ его въ послдній разъ?.. Это было въ Москв, или въ Вязьм. Во всякомъ случа, одно я знаю прекрасно, что онъ наградилъ меня орденомъ на слдующій день посл сраженія при Ваграм.
— А меня въ день сраженія при Валютин, 20-го августа.
Они снова погрузились въ молчаніе, которое сохраняли впродолженіе предыдущаго перехода, и на свобод отдались воспоминаніямъ объ этихъ двухъ событіяхъ.
На слдующій день посл сраженія при Ваграм вся армія выстроилась для парада на равнин, на которой дрались наканун, и которую уже успли очистить отъ крови и труповъ. Императоръ въ полной парадной форм производилъ смотръ. Онъ обходилъ ряды войскъ пшкомъ, за нимъ шли офицеры главнаго штаба, разряженью, расшитые, блестящіе, затмъ слдовала пышная, подобострастная, придворная свита. Его сопровождалъ также оркестръ гвардіи: каждый разъ, когда онъ останавливался передъ полкомъ, воздухъ оглашался звуками громкой музыки, далеко разносившейся по полю сраженія. Онъ удалялся, и оркестръ удалялся вмст съ нимъ, а затмъ двигалась и вся пресмыкающаяся, рабски-послушная, толпа. Такимъ образомъ, императоръ дошелъ до рядовъ артиллеріи, привтствуемый на правомъ фланг хоромъ трубачей. Орелъ былъ вынесенъ впередъ и поставленъ посредин фронта, вс имвшіе знаки ордена Почетнаго Легіона сгруппировались вокругъ него, точно для защиты своего знамени, и отдавали честь, передъ ними, выстроившись по старшинству и чинамъ, стояли офицеры, ожидавшіе награды. Здсь находились на лицо вс офицеры батареи Брюо. Генералъ Абовиль, блдный, изнуренный, стоялъ на правомъ фланг, ночью ему отняли лвую руку. Они получили предназначенные для нихъ ордена, собственноручно прикрпленные монархомъ къ ихъ груди, въ которой сердце билось лишь для него одного… Они кричали: ‘да здравствуетъ императоръ!…’, обнимались между собою, отвчали на поздравленія слезами, горли желаніемъ снова пойти въ бой и встртить смерть. Только одинъ онъ, которому они вс принадлежали, одинъ этотъ сверхъестественный человкъ, правившій міромъ, казалось, не чувствовалъ своего могущества и, съ заложенными за спину руками, продолжалъ мелкими ровными шагами обходить свою, широко развернувшуюся, армію.
Подъ Валютиномъ, 20-го августа, около трехъ часовъ утра, вс войска, сражавшіяся наканун и ночью, снова стали подъ ружье. Выстроились въ два ряда: первый — въ полномъ состав, второй — съ промежутками, это длалось для того, чтобы скрыть произведенныя въ войскахъ потери. Хотя императоръ все это видлъ и понималъ, но довольный храбростью своихъ войскъ, онъ ласково, непринужденно, съ улыбкой, удлялъ каждому нсколько словъ. Подойдя къ 13-му гусарскому полку, онъ молча положилъ руку на плечо первому изъ офицеровъ, которымъ онъ хотлъ раздать ордена.
— Государь,— подсказалъ какой-то офицеръ,— поручикъ Верди.
— Верди… Хорошо.
И властелинъ, прежде чмъ заговорить, устремилъ свой пристальный взглядъ прямо въ глаза офицера.
— Ты принесъ мн знамя подъ Фридландомъ?
— Да, государь.
— Ты былъ раненъ подъ Фридландомъ и Витебскомъ. Вчера ты спасъ мн пушки. Я длаю тебя кавалеромъ ордена Почетнаго Легіона.
Онъ отошелъ на два шага, затмъ обернулся и прибавилъ:
— Сколько людей выбыло въ твоемъ взвод?
— Двое, государь.
— Не боле?
— Нтъ, государь.
— Что же сталось съ ними?… Дезертировали? Попали въ плнъ?
— Нтъ, государь, пали на пол чести.
— Прекрасно.
Слдующій офицеръ, которому онъ далъ крестъ, былъ старый адъютантъ, маленькій, морщинистый, невзрачный, съ головою въ повязк. Въ высшей степени довольный, онъ не могъ удерживаться отъ смха и на вс вопросы отвчалъ: ‘Да, мой императоръ’.
— Здорово, мой старый египтянинъ… Я не ошибаюсь, я тебя зналъ въ Египт?
— Да, мой императоръ.
— Что же, вчера тебя опять поцарапали?
— Да, мой императоръ.
— Ну, это продолжается достаточно долго. Я тебя длаю кавалеромъ ордена Почетнаго Легіона. Но только берегись, чтобы я не разжаловалъ тебя: мн говорили, что ты пьешь?
— Да, мой императоръ.
И монархъ блдный, одутловатый, прошелъ дальше, а его растянувшаяся свита перестала скрывать отъ его глазъ поле сраженія, представившееся во всемъ своемъ ужас съ кучами труповъ.
Воспоминанія эти были прерваны движеніемъ второй кавалерійской колонны, по одной дородностилошадейВерди и Маржерэ заключили, что она принадлежитъ къ составу императорской гвардіи. Это былъ эскадронъ, дежурившій при особ императора. Они боязливо сошли съ шоссе и пошли по полю, причемъ высокій снгъ и промерзлыя борозды затрудняли ихъ шаги.
Передъ ними прозжали кирасиры по четыре въ рядъ, темныя шинели скрывали ихъ блестящія латы. Они подвигались мрно, стройно, и это избранное войско, отступавшее по приказанію, пробудило въ сердц Верди боле, чмъ безпорядочная толпа отсталыхъ, сознаніе всеобщаго бгства, такъ какъ это бгство невольное, инстинктивное у другихъ, здсь становилось добровольнымъ: этотъ отрядъ ретировался по вол императора сообразно его собственнымъ движеніямъ. Тугъ Верди почувствовалъ какое-то тайное влеченіе броситься на середину шоссе и крикнуть этимъ преторіанцамъ безъ сердца, безъ мужества: ‘Направо… кругомъ!.. маршъ! въ атаку!’.
Но случайно его взглядъ остановился на глазахъ офицера, прозжавшаго во глав своего взвода, эти глаза смотрли неподвижно, съ выраженіемъ боли и покорности, они были полны отваги и отчаянія. ‘Атаковать?… что?…’ говорили эти глаза, которыхъ онъ никогда не могъ забыть, и Верди мрачно посмотрлъ на блую землю и мрачное небо, этихъ неуловимыхъ враговъ.
Однако онъ приближался, онъ — маленькій, гигантскій всадникъ, которому можно было предшествовать, или за которымъ можно было слдовать, но котораго нельзя было сопровождать. По мр своего приближенія онъ точно выросталъ въ своемъ величіи, его конь выступалъ осторожно, ловко, точно сознавалъ всю драгоцнность своей ноши. Затмъ обрисовались черты лица героя, тождественныя съ изображеніемъ, которое каждый изъ его современниковъ хранилъ въ глубин своей памяти, его глаза блестли на поблднвшемъ лиц ихъ прежнимъ блескомъ.
Императоръ былъ въ мховой шапк, въ черномъ бархатномъ польскомъ доломан, подбитомъ соболемъ и украшенномъ золотымъ шитьемъ, съ боку, на груди, виднлась звзда Почетнаго Легіона, на ногахъ у него были мягкіе, поднимавшіеся сапоги, выше колнъ. Постояннымъ машинальнымъ движеніемъ онъ опускалъ свою правую руку и затмъ круто останавливалъ ее, причемъ равномрно колебался находившійся въ ней хлыстъ.
— Кто знаетъ, о чемъ думаетъ императоръ?— вполголоса замтилъ Верди.
— Быть можетъ, о римскомъ корол: у него веселая улыбка.
Выпрямившись, точно идя во глав своей роты посл императорскаго смотра, Маржерэ шелъ наравн съ первымъ рядомъ свиты, его наболвшія ноги, теперь уже не ощущавшія боли, быстро разрывали и утаптывали снгъ.
— Императоръ не узнаетъ насъ,— проговорилъ онъ съ обычнымъ ему выраженіемъ прямоты и добродушія.
— Да вдь насъ теперь и трудно узнать,— отвчалъ, улыбаясь, Верди.
— Странно… увидвъ его, я сразу вспомнилъ вс мельчайшія обстоятельства моей послдней встрчи съ нимъ… Это было при Вере, да, при Вере…
Онъ замолчалъ и шелъ, созерцая необыкновеннаго человка, который, обремененный столь страшной отвтственностью, могъ такъ легко нести ее и спокойно хать въ своемъ польскомъ костюм, съ хлыстомъ въ рук, точно на охот въ Фонтенебло. ‘Дивная лошадь’… думалъ Верди, любуясь императорскимъ конемъ, лелемымъ и избраннымъ изъ тысячи другихъ. Онъ достаточно былъ знакомъ съ разрядами лошадей на императорской конюшн, чтобы распознать въ этомъ кон не боевого, а парадера. Онъ съ любопытствомъ оглянулся назадъ, чтобы посмотрть, не ведутъ ли подъ уздцы другихъ счастливыхъ животныхъ, жирныхъ, лоснящихся, бездятельныхъ, дожидавшихся, подъ бархатными попонами, понести на своемъ сдл властелина войны, отъ котораго зависла судьба всхъ людей и лошадей Франціи. ‘Послдній конюхъ въ лучшемъ положеніи, чмъ я’… продолжалъ онъ думать съ неудовольствіемъ, видя, что столько берейторовъ, жокеевъ, конюшихъ сидятъ на такихъ прекрасныхъ лошадяхъ. ‘Графъ Раппъ сошелъ съ лошади’… Мысль, что графъ Раппъ добровольно превратился въ пшехода, его нсколько успокоила и, переведя свой взглядъ на первый рядъ свиты, онъ сталъ перечислять лицъ, слдовавшихъ позади героя. Графъ Лористонъ тоже шелъ пшкомъ, имя крайне усталый видъ и ведя свою лошадь за уздцы, затмъ онъ назвалъ мысленно герцога Фріульскаго, герцога Истрійскаго, принца Евгенія, графа Лобау…
Дорога незамтно поднималась къ отдаленной возвышенности, неясныя очертанія которой выдлялись, бля на фон сроватыхъ тучъ. Неожиданно на гребн мелькнулъ султанъ, а затмъ обрисовалась фигура всадника. Замтивъ императора, онъ пришпорилъ лошадь, рискуя упасть на скользкое шоссе и сломать себ ноги.
— Это полковникъ… главнаго штаба,— объявилъ Верди, сгорая отъ любопытства узнать, какія новости онъ привезъ.
— Быть можетъ, предстоитъ сраженіе,— вполголоса замтилъ Маржерэ.
Полковникъ остановился передъ самымъ императоромъ и отдалъ ему честь. Наполеонъ, казалось, не замтилъ его, и онъ, подъхавъ къ Бертье, сталъ тихо докладывать ему. Онъ былъ забрызганъ грязью до самаго воротника своего доломана, а усталый видъ его коня доказывалъ, что онъ прибылъ издалека.
— Что онъ тамъ говорить?— спросилъ Наполеонъ, быть можетъ, случайно уловившій слова: ‘русскіе’, ‘Березина’.
— Государь,— сказалъ офицеръ, которому Бертье знакомъ приказалъ повторить свои слова,— имю честь доложить вашему величеству, что русскіе овладли переправами черезъ Березину.
Наполеонъ привскочилъ на сдл, но, быстро овладвъ собою, онъ отвтилъ съ выраженіемъ напускной увренности, вполн выдававшей его безпокойство:
— Вы ошибаетесь, милостивый государь. Герцогъ Реджіо только что сообщилъ мн противное.
— Государь, я посланъ къ вамъ герцогомъ Реджіо.
— А! вы посланы ко мн герцогомъ Реджіо?— съ живостью повторилъ императоръ, никогда не говорившій безполезныхъ словъ.
Онъ провелъ рукою по лбу и, оставивъ вжливый тонъ, рзко скомандовалъ:
— Ну, такъ что-жь? Говорите, что вы видли.
— Государь, Борисовъ взять въ эту ночь. Городъ во власти русскихъ. Приблизившись къ нему, чтобы найти генерала Домбровскаго, я былъ встрченъ ружейными выстрлами.
Наполеонъ поблднлъ, на губахъ у него показалась пна, безпорядочно размахивая руками, онъ дергалъ мундштукъ и невольно остановилъ лошадь.
— Вы лжете! лжете! лжете!— наконецъ воскликнулъ онъ съ яростью и бшенствомъ.
Оскорбленный офицеръ холодно отдалъ честь, испрашивая этимъ дозволеніе удалиться. Тутъ гордый завоеватель прочелъ въ его глазахъ истину, онъ, властелинъ вселенной, почувствовалъ себя игралищемъ той судьбы, передъ которой склоняется каждый человкъ, какой бы власти онъ ни достигъ надъ прочими людьми, и, повернувъ свое искаженное лицо къ врагу, заграждавшему ему путь, онъ дважды хлопнулъ по воздуху хлыстомъ. Но невидимая рука какъ бы сразила его, и онъ упалъ на шею лошади, которая, упираясь на переднія ноги, стояла неподвижно. Вс смотрли на сраженнаго колосса.
Бертье, желая поддержать его, заставилъ его очнуться.
— Ну, что вамъ?— спросилъ онъ, насупивъ брови, и съ ненавистью посмотрлъ на свидтелей своего пораженія:— ну, двигайтесь, отсталые, двигайтесь!
Еще одно мгновеніе — вс подобрали поводья, пришпорили усталыхъ лошадей, и Маржерэ услышалъ, какъ императоръ, устремивъ на него и Верди свои пылавшіе злобой глаза, повторялъ:
— Подлецы… отсталые!

VII.

Неподвижный, ослабвшій, Маржерэ смотрлъ вслдъ удалявшимся.
— Вы слышали?— замтилъ онъ съ горечью,— вы слышали?
— Да… но что намъ до Березины? Мы перейдемъ черезъ нее, какъ уже перешли черезъ много другихъ ркъ.
— Дйствительно, перейдено много другихъ… въ бродъ, по мостамъ, по льду…
— Такъ идемте, идемте… Что для насъ значитъ потеря моста, для насъ, выбывшихъ изъ строя?
Маржерэ отрицательно кивнулъ головою, какъ бы говоря: ‘мы не понимаемъ другъ друга’.
— Вы думаете такъ же, какъ императоръ: по вашему мннію, мы — подлецы отсталые. Правда, у насъ уже не хватаетъ силъ, чтобы носить оружіе, я согласенъ, что мы похожи на бглецовъ. Но почему же императоръ называетъ насъ подлецами отсталыми, насъ, которые такъ много выстрадали ради него и по его милости. Какъ могъ онъ утратить до такой степени всякое чувство прщличія?— объясните мн,— какъ?
— Его вывело изъ себя полученное извстіе. Онъ говорилъ наобумъ, что ни попало. Но онъ успокоится, подумаетъ, приметъ надлежащее ршеніе. Онъ найдетъ средства извлечь насъ отсюда, будьте въ этомъ уврены.
— Я не сомнваюсь въ этомъ. Онъ достаточно геніаленъ, чтобы еще разъ спасти насъ. Намъ остается лишь послдовать за нимъ. Только я ужъ очень давно слдую за нимъ и ужасяо усталъ. Я совсмъ ослабъ. Пора остановиться.
— Вы говорили, что никогда не ос
Маржерэ взглянулъ на виднвшіеся еще хвосты лошадей на хребт отдаленнаго возвышенія и тихо произнесъ:
— Это онъ остановилъ меня.
— Идемте,— умолялъ Верди,— не упрямьтесь, не обижайтесь за одно слово! Идемте! Остановка равносильна смерти.
— Вы думаете?..— переспросилъ Маржерэ, вдругъ пораженный какой-то новой мыслью, и прибавилъ задумчиво: — но смерть вдь покой.
Эта мысль, проникнувъ въ его сознаніе, возмутила все его существо, онъ поднялъ голову, надъ которой повисла роковая угроза, и собрался съ силами, чтобы идти, но одна изъ его ногъ отказалась ему служить.
— Мн кажется, что у меня отмерзла нога,— замтилъ онъ,— та самая, которую я уже разъ отморозилъ.
Онъ сталъ на колни, ощупалъ ее и уже не могъ боле приподняться.
— Вставайте!— въ отчаяніи воскликнулъ Верди и, взявъ его подмышки, изо всхъ силъ потянулъ кверху.— Вставайте! Вы говорили, что надо всегда сохранять желаніе жить.
Маржерэ протянулъ свою холодную руку, улыбнулся, какъ при ихъ первой встрч, и тихо сказалъ:
— Я и теперь хочу жить, но уже не могу…
Дйствительно, не имя боле силы бороться съ самимъ собою, видя, что его члены, одинъ за другимъ, отказывались служить ему, онъ тщетно пытался упереться на землю и встать на колно, онъ могъ приподнять одну лишь голову, остальное тло было неподвижно. Но, усвшись въ снгу, онъ еще не сдавался, его шевелящіяся, умоляющія губы тянулись къ небу, точно онъ ожидалъ свыше какой нибудь сверхъестественной помощи. Затмъ его ротъ освтился улыбкой, онъ тяжело переводилъ дыханіе, слезы, катившіяся по его щекамъ и застывавшія на бород, доказывали, что онъ умиралъ съ глубокимъ отчаяніемъ. Онъ уже казался спящимъ, когда вдругъ послднее усиліе воли заставило его приподняться, его руки безпорядочно блуждали около пуговицъ.
— На французскую почту…— проговорилъ онъ,— письмо… письмо…
И онъ снова упалъ.
По мр того, какъ онъ переходилъ отъ агоніи къ смерти, какое-то странное радостное чувство — смсь любви, надежды, прощенія — разливалось по его лицу. Отпечатокъ боли исчезъ, остались лишь слды страданій, освщенные благородствомъ его души.
Между тмъ, живой товарищъ отдалъ умершему послдній долгъ. Снявъ у него съ плеча котомку и котелокъ, онъ разстегнулъ ему одежду и своими окоченвшими безчувственными пальцами ощупывалъ его грудь, удивляясь, что въ ней еще сохранилось столько теплоты. Сердце перестало биться, но лицо еще боле свтилось душевной красотою. Въ карман оказались кошелекъ, записная книжка, говорившая объ особой заботливости капитана о своихъ солдатахъ, такъ какъ для каждаго рядового была отведена особая страничка. Верди снялъ крестъ Почетнаго Легіона, пришитый къ борту сюртука покойнаго, отшпилилъ три миніатюры, прикрпленныя къ внутренней сторон жилета. Это были портреты: полковника королевской арміи, въ полной парадной форм, съ лентой св. Людовика, проглядывавшей изъ-подъ мундира, старой, напудренной дамы и очень молодой, очень красивой женщины, державшей на рукахъ маленькаго мальчика. Вс эти лица казались счастливыми, свтлыми, такъ какъ, безъ сомннія, художникъ писалъ ихъ въ теплой комнат или на залитой солнцемъ террас замка, принадлежавшаго Маржерэ на берегу Луары.
Пока Верди сжималъ свои пальцы, чтобы удержать эти вещи, позади него остановился какой-то отсталый, весь въ лохмотьяхъ, жалкій, жадный, онъ угрюмо смотрлъ на него, ожидая поживы.
— Убирайся вонъ!— крикнулъ Верди, но, боясь, что бродяга потомъ вернется съ цлью ограбить трупъ и совершенно раздть его, онъ кинулъ ему котомку и котелокъ, какъ бросаютъ собак кость. Тотъ поднялъ, осмотрлъ ихъ, колебался нкоторое время, но синица въ рукахъ показалась ему врне журавля въ неб, и онъ отправился въ дальнйшій путь.
Нсколько писемъ, связанныхъ между собою тесемками, наполняли котомку, въ бумажник еще нашлось письмо, уже приготовленное къ отправк. На немъ находился слдующій адресъ: ‘Г-ж де-Маржерэ, въ замокъ Сэнъ-Сатюръ, департаментъ Шеры’.
Вроятно, объ этомъ письм говорилъ Маржерэ въ послднюю минуту своей жизни, но Верди подумалъ, что, прежде чмъ писать о смерти друга его роднымъ, ему слдовало узнать, кто эти родные, и поэтому онъ, вскрывъ письмо, прочелъ его:

‘Орша, 21-го ноября, 1812 г.

‘Дорогая жена, наше движеніе совершается какъ нельзя лучше среди въ высшей степени величественной природы, мы идемъ вдоль Борисеена, чудной рки, напоминающей Луару, но боле грандіозной. Когда солнце озаряетъ эти ледяныя равнины, восхищенному взгляду представляется зрлище, которымъ онъ не можетъ достаточно насладиться.
‘Посл роковаго сраженія, лишившаго меня большей части моихъ людей, я иду съ третьимъ корпусомъ, состоящимъ подъ командой маршала Нея. Энергія этого генерала поразительна, и мы находимся въ прекрасныхъ рукахъ. Я не старался достать новой лошади, такъ какъ, отморозивъ себ ногу, мн лучше идти пшкомъ. Не подумай, однако, что здсь суровый климатъ: напротивъ, посл Смоленска онъ очень смягчился. Въ арміи все въ порядк: продовольствіе, помщеніе, одежда, обувь — все заготовлено своевременно, однимъ словомъ, мы ни въ чемъ не чувствуемъ недостатка.
‘Не вздумай тревожиться, дорогая жена, читая бюллетени изъ арміи: императоръ нарочно представляетъ все въ худшемъ вид, чтобы обмануть русскихъ. Въ дйствительности же мы находимся очень близко отъ нашихъ зимнихъ квартиръ и тамъ, восполнивъ наши потери, снова возобновимъ кампанію, покончимъ съ этими дикарями и вернемся домой обнять нашихъ женъ. Пиши мн по слдующему адресу: ‘въ зимнія квартиры великой арміи’. Разскажи мн о нашемъ сын. Надюсь, что теперь онъ уже можетъ читать мои письма. Говори съ нимъ объ его отц, объ этой игр въ войну, въ которой играютъ настоящими лошадьми и настоящими пушками, наконецъ, внуши ему, что и онъ, маленькій Эдгаръ, въ свою очередь станетъ солдатомъ и будетъ служить своей родин. О, мой единственный другъ, мысль, что ты хорошо воспитываешь нашего ребенка, является для меня утшеніемъ въ гор — быть въ разлук съ тобою… Но я не хочу жаловаться, нтъ, у меня нтъ повода къ жалобамъ’…
Письмо продолжалось въ томъ же род, полное лжи, которую только можетъ продиктовать высшая любовь къ женщин, также полное любви, надеждъ и, опять-таки, лжи, той лжи, которая скрашиваетъ жизнь. Верди залился слезами и не могъ кончить письма. Онъ въ послдній разъ посмотрлъ на воина-мученика, убитаго императоромъ, и придалъ приличную позу для покойника человку, который сдохъ, какъ собака. Когда ему не удалось ни сомкнуть ему вкъ, ни закрыть его рта, такъ какъ русская зима окончательно ихъ заледенила, то онъ, по крайней мр, уложилъ его на спину, чтобы онъ могъ созерцать небо, и скрестилъ ему на груди руки.
— Прощайте, капитанъ,— проговорилъ онъ, отдавая ему воинскую честь,— я понялъ и исполню ваше послднее приказаніе.
Взявъ съ собою дорогіе для покойнаго предметы, онъ пошелъ, борясь одновременно и съ усталостью, и съ горемъ. Теперь онъ былъ одинъ передъ лицомъ столькихъ невзгодъ!.. Вокругъ него ничего не измнилось, только темнота усилилась, въ вечернихъ сумеркахъ попрежнему виднлись т же удалявшіеся всадники съ ихъ мрачными, грустными силуэтами, увнчанными блестящими касками. Тогда страшное, роковое величіе тхъ событій, жертвой которыхъ онъ сдлался, предстало предъ глазами Верди, просвтленными недавно пролитыми слезами. Онъ почувствовалъ безмрность своей слабости, безполезность быть храбрымъ и тщетность всхъ надеждъ…
— Нужно быть дикимъ звремъ, чтобы выбраться отсюда,— подумалъ онъ,— и я буду такимъ звремъ.

VIII.

Безспорно, нтъ ничего трудне для человка, какъ добровольно превратиться въ животное, и Верди, неустанно отмривая версты, тщетно пытался погрузиться въ забвеніе: на каждомъ шагу онъ сталкивался со всмъ ужасомъ своего положенія. Онъ благодарилъ бы Бога, если бы дйствительно чувствовалъ себя совершенно одинокимъ, какъ въ ту ночь, когда начались его несчастія. Но теперь это было одиночество на людяхъ, одиночество, полное жизни и движенія, но безъ припасовъ, безъ оружія, безъ пониманія происходящаго вокругъ. Затерянный среди безсвязной массы, отступавшей чуть не на край свта и сознававшей одно бгство, онъ испытывалъ то смутное отчаяніе, противъ котораго безсознательно борется заснувшій человкъ, когда вдругъ чувствуетъ, что онъ падаетъ и ни за что не можетъ удержаться. Затмъ, когда избытокъ тяжелыхъ впечатлній встряхивалъ его, онъ точно выпрямлялся въ своемъ собственномъ сознаніи и, видя всеобщій позоръ, сознавалъ себя солдатомъ, клялся, что пойдетъ въ бой и заставитъ враговъ убить себя, овладвшее имъ отвращеніе ко всему пробуждало въ немъ желаніе поскоре выйти изъ этого положенія, отважиться на что нибудь, спасти себя какимъ нибудь смлымъ поступкомъ. Однако, какъ спастись при общемъ лозунг: ‘бги’?!!. Въ его воображеніи вырисовалось лицо маршала такое, какимъ онъ видлъ его въ послдній разъ, въ сумеркахъ, подъ снью лса. ‘Передайте мой приказъ генералу д’Энену соединиться со мною во что бы то ни стало’, казалось, еще и теперь говорили эти повелительныя губы. Да, во что бы то ни стало онъ соединится съ нимъ, хотя добраться до него пшкомъ во сто разъ трудне, чмъ нагнать его верхомъ! А найдя его, онъ послдуетъ за нимъ на лошади, въ которой маршалъ не можетъ отказать человку, погибшему, исполняя его приказанія…
Онъ остановился у городскихъ воротъ Бобра и, повернувшись къ нимъ спиною, устремилъ свои глаза на дорогу, никакое общаніе, никакая угроза, ни даже насиліе не могли бы заставить его покинуть этотъ постъ: прошелъ часъ, два… Медленное прохожденіе третьяго корпуса кончилось. Появился Ней: онъ слдовалъ за своими войсками или, лучше сказать, по обыкновенію, толкалъ ихъ впередъ.
— Маршалъ!.. осмлился проговорить Верди, побдивъ въ себ ложный стыдъ, чтобы показать свою ршимость говорить именно съ маршаломъ, а не съ кмъ либо другимъ, онъ безцеремонно сталъ посреди шоссе.
— Ну, что такое?— спросилъ Ней, котораго окликъ Верди вывелъ изъ охватившей его полудремоты.
— Имю честь явиться.
Хотя, благодаря цлой недл страданій, щеки Верди провалились, глаза покраснли, борода отросла, маршалъ узналъ въ немъ красиваго гусара, котораго недлю тому назадъ онъ замтилъ среди своего штаба.
— Напомните мн вашу фамилію, мой другъ,— разсянно замтилъ онъ, не останавливая своей лошади.
— Верди,— господинъ маршалъ.— Это я…
— Да, да… Вы заблудились, какъ другіе. Ну, что же я могу вамъ сдлать?
‘Одолжить мн лошадь’,— хотлъ бы отвтить Верди, но, смущенный холодностью маршала, онъ не былъ въ состояніи произнести ни слова.
— Я ничего не могу сдлать,— рзко прибавилъ маршалъ.— Постарайтесь попасть въ одинъ изъ почетныхъ эскадроновъ, формируемыхъ герцогомъ Абрантесъ. Явитесь къ нему отъ моего имени. Огупайте, юноша: вы — одна изъ жертвъ войны.
Ускоривъ шагъ своей лошади и отвернувъ голову, Ней далъ понять, что покончилъ съ просителемъ, и тотъ, съ улыбкою на губахъ, но съ бшенствомъ въ сердц, посторонился, чтобы пропустить свиту. Онъ вжливо отдалъ честь генералу Гурэ и молча смотрлъ, какъ весь штабъ прохалъ мимо него.
— Гд Роберти? гд Бонна?— спросилъ онъ у подпоручика, замыкавшаго шествіе.
— Исчезли…— лаконически отвчалъ тотъ и, какъ остальные, удалился, направляясь къ той роковой Березин, воды которой готовились поглотить весь этотъ человческій потокъ.
— Вотъ жертвуй собою для людей!— съ озлобленіемъ воскликнулъ Верди и, чувствуя себя погибшимъ, уничтоженнымъ, какъ будто вс эти всадники перехали черезъ его тло, онъ осмотрлъ себя съ головы до ногъ, пытаясь объяснить, вслдствіе какого недостатка въ костюм онъ заслужилъ такое всеобщее пренебреженіе.
Видъ заржаввшихъ шпоръ оживилъ его бшенство.
— Шпоры? Къ чему мн шпоры?— проговорилъ онъ и, отвязавъ ихъ отъ каблуковъ, швырнулъ на дорогу.
На улицахъ Бобра, покинутыхъ населеніемъ и, тмъ не мене, кишвшихъ народомъ, сновала странная толпа отсталыхъ, которые кутались въ занавси, юбки, церковныя ризы. Верди съ презрніемъ пробрался сквозь эту своеобразную маскарадную толпу. Онъ теперь полагалъ, что лучше всего поскоре добраться до Березины и, дождавшись тамъ авангарда, достать себ лошадь. Пока онъ еще колебался, на запад загремла артиллерійская пальба.
‘Это дйствуетъ герцогъ Реджіо’,— подумалъ онъ и ршилъ отправиться въ Начу.
Выходя изъ Бобра, онъ догналъ и опередилъ какое-то странное низенькое существо, обратившееся къ нему пискливымъ голосомъ:
— Мы еще далеко отъ Вильни?— спросилъ его не человкъ, а какой-то обрывокъ человка.
Нагнувшись, Верди разсмотрлъ этого несчастнаго, онъ двигается на колняхъ, опираясь на маленькую палку, длиною не боле полуфута: его отмороженныя ноги волочились позади него.
— Нтъ, братецъ, очень близко,— отвчалъ изъ человколюбія офицеръ и прошелъ дальше, счастливый тмъ, что у него оставались еще дв ноги, которыя могли двигаться.
Его обгоняли верховые. Въ Нач курьеръ попросилъ его указать, гд находится главная квартира, и взамнъ сообщилъ ему извстіе о взятіи Борисова французами, которые отбросили непріятеля на другой берегъ.
— Да здравствуетъ императоръ!— воскликнулъ Верди и, не переводя дыханія, пробжалъ цлыхъ четыреста саженъ.
Въ Лошниц онъ прошелъ сквозь аванпосты 9-го корпуса и не могъ понять, какимъ образомъ тутъ очутился маршалъ Викторъ, когда онъ долженъ былъ находиться на дорог къ Петербургу. Онъ не зналъ, что Викторъ, разбитый на свер, примкнулъ къ великой арміи, которая была теперь стиснута желзнымъ поясомъ.

IX.

24-го ноября, подъ вечеръ, онъ входилъ въ Борисовъ, гд стояла кавалерія Удино. Разсявшись небольшими группами по дворамъ, солдаты спокойно убирали лошадей и оружіе.
‘Въ добрый часъ!— подумалъ Верди:— вотъ полки… Ну, не было ли глупо съ моей стороны такъ волноваться»
Охваченный новыми для него чувствами спокойствія и безопасности, онъ прежде всего подумалъ привести въ порядокъ свою вншность. Онъ остановился у какого-то жида, который выбрилъ его, вычистилъ ему одежду, смазалъ сапоги и продалъ ему перемну блья, перчатки и пару громадныхъ позолоченныхъ шпоръ.
Все это придало ему новый видъ, хотя въ сущности за него говорило лишь одно его красивое лицо, которое уже не разъ сослужило ему хорошую службу, и на которое онъ разсчитывалъ теперь, задавшись мыслью достать себ лошадь.
Корпусъ Удино, овладвъ городомъ, захватилъ часть обоза арміи Чичагова, и каждый полкъ, сохранивъ свою часть добычи, былъ обремененъ повозками, лошадьми. Этимъ-то благопріятнымъ для него обстоятельствомъ Верди и ршилъ воспользоваться. Съ непринужденной улыбкой, онъ обратился къ первому встртившемуся ему командиру эскадрона, съ краснымъ лицомъ, и объяснилъ ему, въ чемъ дло.
— Вы говорите,— повторилъ послдній,— что являетесь отъ имени герцога Эльхингенскаго, чтобы достать себ лошадь, и не имете письменнаго предписанія? Гм!..
Онъ колебался, борясь между нежеланіемъ исполнить нчто невполн законное и боязнью вызвать недовольство штабнаго офицера.
— Слдовало бы поговорить съ полковникомъ,— прибавилъ онъ,— Я прекрасно знаю, что теперь его нтъ здсь… Но я вдь ничмъ не командую…
— По крайней мр, вы командуете вашимъ эскадрономъ… и даже очень хорошо, если судить по выправк людей.
— Да, я командую эскадрономъ…— продолжалъ офицеръ съ еще большею нершительностью:— но лошади принадлежать моему эскадрону.
Раздался сигналъ къ выступленію, нсколько солдатъ, держа лошадей подъ уздцы, выстроились позади командира, денщикъ принесъ ему саблю и латы, вс стояли, выжидая, когда ему заблагоразсудится прервать свой разговоръ.
— Я заплачу за лошадь,— вкрадчиво промолвилъ Верди.
— Двадцать луидоровъ?— возразилъ тотъ, плутовато прищуривъ глаза.
— Двадцать луидоровъ…
— Ну, чтобы доставить вамъ удовольствіе, я уступлю вамъ лошадь… Въ конц-концовъ намъ надодаютъ вс эти одры и рыдваны. Теперь нельзя идти рысью: тащишься, точно въ обоз…
‘Я нашелъ его Ахиллесову пяту’,— подумалъ Верди и, улыбаясь, крутилъ свой усъ, пока эскадронный командиръ, надвъ латы и вскочивъ въ сдло, сталъ медленно писать у себя на колн крупнымъ дтскимъ почеркомъ ‘приказъ адъютанту, завдывающему лошадьми второго эскадрона’.
— Вотъ,— проговорилъ онъ, рзкимъ движеніемъ опуская руку.— Вы заплатите адъютанту. Имю честь кланяться, г. де-Верди.
И онъ прибавилъ, чтобы лучше оттнить свое превосходство надъ герцогомъ Эльхингенскимъ:
— Что касается меня, то я отдаю лишь письменныя приказанія.
Однако, онъ пропустилъ кое-что въ этомъ письменномъ приказ: онъ забылъ переимсновать подробно, что слдовало дать вмст съ лошадью, и Верди воспользовался этимъ промахомъ, чтобы заставить адъютанта выдать ему совершенно осдланную и взнузданную лошадь. Потомъ онъ надлъ русскую саблю, за которую заплатилъ только одинъ золотой, и совершенно выросъ въ собственномъ мнніи. Теперь онъ уже смло обмнивался взглядами съ офицерами удалявшагося кирасирскаго эскадрона подъ звуки трубъ.
‘Русскіе теперь попляшутъ, и я имъ задамъ’… подумалъ онъ, спускаясь къ рк, чтобы развдать на счетъ переправы.
Онъ прохалъ на удачу черезъ весь городъ, перерзанный подъ прямыми углами стью узенькихъ улицъ. Повсюду искрилась легкая изморозь, но на темныхъ предметахъ по обимъ сторонамъ улицы отдыхали глаза, утомленные безконечнымъ миражемъ степи.
Онъ остановился передъ узкимъ деревяннымъ мостомъ, перекинутымъ на другой берегъ, съ боку моста можно было замтить большую черную брешь, очевидно, пробитую артиллеріей. Прямо на противоположной сторон окопы, вооруженные орудіями, господствовали надъ французскимъ берегомъ.
‘Русская позиція сильна,— подумалъ Верди и повернулъ обратно, вполн увренный, что попытка перейти рку будетъ сдлана въ другомъ мст.— ‘О! о! да ты никакъ патріотка!’ — прибавилъ онъ, замтивъ, что лошадь, удаляясь отъ русскаго лагеря, замедлила шагъ, и сильно пришпорилъ ее.
Лошадь пошла рысью, встряхивая и приводя въ восторгъ своего всадника.
‘Она изъ рзвыхъ’,— подумалъ онъ и, ршивъ, что слдуетъ поберечь ее, снова пустилъ ее шагомъ.
Обернувшись къ городу, онъ натолкнулся на группу отсталыхъ, разспрашивавшихъ, гд переправа, и подумавъ, что онъ одинъ найдетъ мсто переправы, свернулъ въ сторону и двигался точно на рекогносцировк, держась правой руки.
Вокругъ него лсъ, одтый инеемъ, протягивалъ высоко къ небу свои сплетшіяся въ фантастическій узоръ вершины. Подвигаясь замедленнымъ шагомъ, гусаръ пронизывалъ глазами эту подвижную занавсь изъ боязни, чтобы подозрительныя черныя точки не появились вдругъ на свтломъ фон.
Дорога была вымощена точно сросшимися между собою кругляками, мстами они образовали выбоины и защемляли между собою копыта лошади, сгнившія фашины заполняли рытвины, опасные импровизированные мосты были перекинуты черезъ попадавшіеся по пути рвы. По этой алле уже прохала каваллерія и, къ тому же, многочисленная, такъ какъ затвердвшая и покрытая отпечатками копытъ грязь, казалось, вся была изрыта подковами. Но нигд не было замтно слдовъ человческихъ ногъ, слдовательно, впереди не было пхоты, если только она не прошла посл заморозковъ. Во всякомъ случа, здсь не могла пройти артиллерія, эта дорога не была создана для нея.
‘Однимъ словомъ, я не на пути къ переправ’,— ршилъ онъ и уже подумывалъ о возвращеніи, какъ впереди прогремлъ пушечный выстрлъ.
— Орудія могли пройти другой дорогой,— замтилъ онъ и, вспомнивъ, что наканун стрляли въ этомъ же направленіи, не колебался боле и похалъ быстре.
При выход изъ лса дорога свернула вправо, лошадь, почуявъ близость Березины, заржала и пошла бодре. По сторонамъ стояло нсколько избъ, полузакрытыхъ деревьями, надъ ихъ дымящимися трубами, говорившими о мирной, тихой жизни, вырисовывались очертанія возвышенности, темной линіей разрзавшей небо. Ближайшій высокій берегъ разстилался горизонтально, прикрывая собою боле низкій, противоположный берегъ. Лишь голубоватый прозрачный туманъ выдавалъ присутствіе въ этомъ мст рки.
Два орудія, не видимыя, какъ и воды рки, повременимъ стрляли картечью, производя трескъ въ кустарникахъ противоположнаго берега, вблизи маленькій отрядъ французскихъ солдатъ окружалъ груду толстыхъ досокъ, сложенныхъ посреди поля. Завидя ихъ, Верди взялъ праве и поскакалъ по полю.
Два офицера, одинъ артиллеристъ, другой саперъ, поспшили къ нему на встрчу. Но они еще мене его были знакомы съ мстностью, и вс вмст отправились на берегъ рки.
— У меня ничего нтъ ни въ зарядныхъ ящикахъ… ни въ моемъ чемодан…— сказалъ по дорог артиллеристъ, хлопая себя по животу и громко смясь.— Я здсь долго не останусь.
Вмсто всякаго отвта саперъ — низенькій, желтый, непріятный на взглядъ — пожалъ плечами и произнесъ какъ бы про себя:
— У меня есть доски и гвозди… Я могу построить клтку для куръ, но не мостъ…
— Чего ты жалуешься? Ты можешь снести вс сосдніе дома для матеріала…
— Мн кажется, русскимъ будетъ не трудно выдвинуть тамъ артиллерію,— замтилъ Верди, указавъ пальцемъ на противоположный берегъ.
Саперъ снова пожалъ плечами.
— Хорошо ли вы уврены, что переправа состоится здсь?— настаивалъ Верди.
Оба офицера стали уврять, что это не подлежало сомннію, и, усвшись на берегу рки, закурили трубки. Тоненькая струйка воды бжала, извиваясь, среди льда. Вскор на противоположномъ берегу показался рядъ орудій, скрывавшійся мгновеніями позади деревьевъ, а черезъ нсколько времени русскіе выстроили батарею въ 6 пушекъ, но не стрляли.
Безпрерывный приливъ отсталыхъ поддерживалъ офицеровъ въ ихъ заблужденіи, и они терпливо ждали прибытія войскъ, запоздавшихъ только, какъ они думали, вслдствіе препятствій, встрченныхъ въ лсу. Около трехъ часовъ они услышали нсколько залповъ въ сверномъ направленіи. ‘Это очень далеко’, замтили они и успокоились, такъ какъ въ раздробленной и далеко разбросанной арміи не стоило обращать вниманія на вс выстрлы, произведенные тою или другою стороною. Между тмъ Верди тщательно осматривалъ свою лошадь. ‘Славный драгунскій конь!’ — проговорилъ онъ и съ удовольствіемъ замтилъ, что она была подкована на шипы.
— Совсмъ было бы другое дло, еслибъ въ нашей арміи вс лошади были подкованы позимнему,— проговорилъ онъ, опуская ногу лошади.
Саперъ задумчиво кивнулъ головою.
— Да,— отвчалъ онъ, прищуривъ глаза.— Что длать! Иногда императоръ забываетъ объ очень важныхъ вещахъ…
Приближеніе ночи сильне встревожило ихъ. Отсталые, очень равнодушно относившіеся къ вопросу о переправ и думавшіе лишь о пищ, мало-по-малу исчезли. Въ сторон Борисова и на восток виднлись полосы свта, но таинственный пологъ лса задерживалъ вс звуки, поддерживалъ вокругъ офицеровъ безмолвную тишину.
— Можетъ быть, войска съ трудомъ прокладываютъ себ дорогу,— замтилъ наконецъ артиллеристъ.
— Мы бы слышали стукъ,— возразилъ саперъ.
Непреодолимое желаніе спать овладло Верди и отвратило его отъ этихъ важныхъ вопросовъ. Онъ направился къ опуствшимъ хижинамъ вдоль дороги и, найдя сарай, полный сномъ, забрался туда и, растянувшись, вскор заснулъ. Когда онъ проснулся, то не понялъ сначала, гд находился.
— А вотъ я гд…— подумалъ онъ, увидвъ рку, на которой двигался ледъ: — это Березина…
Небо было чисто, гонимыя втромъ льдины тихо скользили по теченію, унося съ собою колеса, повозки, доски, всевозможные обломки. Наконецъ, приблизилось что-то продолговатое, напоминавшее чурбанъ: это былъ трупъ. Вслдствіе какого-то столкновенія, онъ повернулся и поплылъ по рк ногами впередъ. Такимъ образомъ, это человческое тло указывало Верди на опасность, призывало его къ сознанію истиннаго положенія вещей.
— Такъ значить… переправляются выше!— воскликнулъ онъ и нсколько мгновеній оставался неподвиженъ, собираясь съ мыслями, борясь съ самимъ собою.
‘Быть можетъ, мн уже отрзанъ путь къ отступленію’,— подумалъ онъ въ конц концовъ, и такъ какъ каждая лишняя минута усиливала опасность, то онъ бросился сдлать лошадь, окоченвшую, усталую.
Хотя онъ ничего не зналъ о своей арміи, но чувствовалъ, что она на свер, и потому ему слдовало вернуться назадъ. Онъ пустилъ лошадь рысью и предоставилъ ее своему инстинкту, только пришпоривая ее по временамъ.
Неожиданно на неб появился странный метеоръ, это была звзда, направлявшаяся отъ зенита къ сверу, оставляя позади себя золотистый слдъ.
Выхавъ на шоссе, онъ наткнулся на французскій аванпостъ. Онъ не зналъ лозунга и его арестовали…
Препровожденный подъ конвоемъ къ командиру отряда, онъ еще издали узналъ его по высокой фигур и сдымъ волосамъ, разввавшимся вокругъ ушей. Это былъ генералъ Партуно.
— Ну-съ, поручикъ, вы привезли мн приказанія?— спросилъ онъ, нсколько выпрямляясь.
— Нтъ, генералъ, напротивъ, я являюсь за приказаніями.
— Хорошо, хорошо, оставайтесь со мною,— возразилъ старикъ.— Мн не хватаетъ офицеровъ, имющихъ лошадей…
Онъ снова принялъ свою прежнюю позу и погрузился въ легкую дремоту.
Роль, предоставленная въ Березинской катастроф дивизіи Партуно, какъ извстно, была самая роковая. Находясь въ двухъ миляхъ отъ мста, выбраннаго для переправы черезъ Березину, она обращала на себя вс усилія русскихъ войскъ, продолжавшихъ смыкаться вокругъ французскихъ колоннъ, она являлась точкой соединенія трехъ боевыхъ массъ, состоявшихъ подъ командой Чичагова, Витгенштейна и Кутузова. Уже великая армія, пользуясь двумя жалкими мостами, перекинутыми 26 ноября у Студянки, выбралась изъ роковыхъ тисковъ, но позади нея эти тиски, все суживаясь, грозили сдавить въ смертельное объятіе четыре тысячи людей, скученныхъ на этомъ бивуак.

X.

Что касается Верди, то этотъ историческій день не могъ быть для него ничмъ инымъ, какъ однимъ изъ обыденныхъ служебныхъ дней въ боевой жизни солдата, ознамснованныхъ усталостью, скукою, голодомъ.
Около шести часовъ утра генералъ Партуно послалъ его съ приказаніями въ арьергардъ.
— Поручикъ, отправьтесь-ка къ генералу Бламону. Передайте ему, что пора сжечь мостъ черезъ Сху и мельницу.
— Слушаю, генералъ. Прикажете остаться при генерал Бламон?
— Да, останьтесь… Ясно скажите ему: сжечь мостъ и мельницу… Я всю ночь продумалъ объ этомъ.
Луна только что зашла, и хотя заря была уже близко, но появленіе дня возвщалось удвоенной темнотою. Изъ благоразумія Верди пошелъ рядомъ со своею лошадью, часто нащупывая землю носкомъ ноги, и, только свыкшись съ окружавшей его мглой, вскочилъ въ сдло.
Онъ достигъ своей цли, когда звзды уже начали блднть. Позади него слышались голоса, производившіе перекличку, заглушаемые барабаннымъ боемъ. Об первыя бригады шли къ рк, а третья, съ генераломъ Бламономъ, оставалась на бивуак. Около восьми часовъ въ сторон города послышалась ружейная стрльба, а на свер загрохотали пушки: это Чичаговъ дйствовалъ противъ Партуно въ Борисов и Витгенштейнъ — противъ Виктора въ Огудянк. Верди не только не прислушивался къ этимъ звукамъ, онъ даже не слышалъ ихъ, онъ просто присутствовалъ при исполненіи привезеннаго имъ приказанія. Маленькая мельница постепенно разрушалась въ пламени, ледъ вокругъ таялъ, ледяныя сосульки, повисшія у ковшовъ, превращались въ воду, падавшую сильнымъ дождемъ, вдругъ освобожденное колесо повернулось подъ костромъ, точно приготовляясь молоть. Что касается моста, который тоже слдовало разрушить, то Бламонъ еще колебался: онъ все не ршался окончательно отрзать отъ арміи отсталыхъ, продолжавшихъ двигаться безпрерывнымъ потокомъ, наконецъ, въ полдень онъ исполнилъ приказаніе и, оставивъ позади себя горвшій мостъ, вошелъ въ Борисовъ, чтобы смнить Партуно, который только что оставилъ его и направился къ Студянк, думая, что посл такого жаркаго и кроваваго утра Чичаговъ совершенно устраненъ. Однако, мостъ, сожженный 23-го числа, былъ вновь возстановленъ, и русскіе массами переходили черезъ него, по мр того, какъ Партуно отступалъ. Улицы города не замедлили закипть новымъ боемъ, который Бламонъ поддерживалъ до самой ночи.
Онъ, въ свою очередь, выступилъ изъ города и съ полмили прошелъ по слдамъ дивизіи Партуно, но потомъ, чувствуя за собою погоню казаковъ, остановился и выбралъ себ позицію вправо отъ дороги, на возвышенности. Онъ расположилъ батальонъ майора Жуайе фронтомъ къ Борисову, а главныя силы бригады стали тыломъ къ городу, имя передъ собой Студянку. Вдали ясно было видно, какъ Партуно схватился съ аванпостами Витгенштейна, артиллеріи удалось укрпиться на возвышенности, и оттуда нсколько орудій стрляли въ густые ряды русскихъ войскъ, сливавшіеся съ сплошною массою лсовъ.
Партуно видимо стремился къ востоку, онъ хотлъ подняться на возвышенность, чтобы быть на одномъ уровн со своимъ противникомъ. Хотя онъ зналъ, что маршалъ Викторъ стоитъ передъ мостами для прикрытія арьергарда и хвоста арміи, но думалъ, что прямая дорога къ нему была преграждена, а потому слдовало искать выхода на правомъ фланг. Въ этой-то сторон онъ и ршился попытать счастья съ удивительной смлостью, но тяжелой неудачей.
Верди былъ возл генерала Бламона. Оба, насквозь прохваченные холодомъ, топали ногами и похлопывали въ ладоши. Вдруіъ ординарецъ, котораго они видли нсколько мгновеній мелькавшимъ среди сумерекъ, приблизился къ нимъ и крикнулъ, что генералъ Партуно приказалъ послать батальонъ ‘впередъ на правый флангъ’. Затмъ онъ повернулъ лошадь и ускакалъ, ничего не прибавивъ, ничего не выслушавъ.
— Какъ такъ, на правый флангъ? Зачмъ туда?— сказалъ съ неудовольствіемъ Бламонъ и просто приказалъ Верди двинуть впередъ батальонъ майора Жуайе.
Этотъ отрядъ одинъ уцллъ изъ всхъ войскъ, находившихся подъ командой Бламона, такъ какъ, дойдя до поворота въ Старый Борисовъ, Жуайе вздумалъ взять влво, попалъ въ лсъ, проблуждалъ всю ночь и, выбравшись изъ него утромъ, наткнулся на войска Виктора.
Спустя полчаса, Бламонъ, по собственному почину, двинулся съ мста. Когда онъ выходилъ на покрытую рытвинами, ничмъ не защищенную дорогу, его быстро обогналъ эскадронъ саксонскихъ гусаръ, забытыхъ приказами объ отступленіи. На перепутьи двухъ дорогъ стояло одно орудье съ направленнымъ на Борисовъ жерломъ, имъ командовалъ поручикъ, сильно встревоженный и не имвшій никакихъ свдній о ход длъ.
— Дорога вправо, наврно, ведетъ къ рк,— замтилъ Верди, прислушиваясь къ доносившемуся оттуда шуму отъ катящихся повозокъ.
— У насъ нтъ выбора,— отвчалъ генералъ и, не колеблясь, свернулъ вправо, въ ту сторону, гд кипла битва.
Пройдя съ четверть мили, они наткнулись на дивизію Партуно, скученную въ овраг, надъ которымъ господствовала русская артиллерія, и изъ котораго она не могла выбраться. Въ это самое время Партуно, полагая попрежнему, что спасеніе направо, карабкался на возвышенность съ нсколькими сотнями людей и прямо шелъ на гибель. Позади его оставалась масса отсталыхъ, которые безсмысленно, лежа на земл, умирали огуломъ отъ непріятельскаго огня и мороза. Такимъ образомъ Бламонъ привелъ своихъ солдатъ не для борьбы, а лишь для увеличенія безжалостной, безсмысленной рзни.
Офицеры одни стояли среди этихъ распростертыхъ на земл солдатъ и въ полголоса говорили между собою о капитуляціи. Какой-то капитанъ, прискакавшій верхомъ, увеличилъ еще общую панику, объявивъ, что оба моста у Отудянки горятъ, и что отступленіе немыслимо. Верди вызвался, чтобы проврить это извстіе.
Ослпленный поднявшейся вьюгой и пригнувшись къ ше своей лошади, онъ выбрался изъ оврага и кое-какъ достигъ до края возвышенности. Оттуда онъ увидлъ на запад красноватый отблескъ, слды пожара, уничтожавшаго мосты. Въ той же сторон слышалась артиллерійская стрльба, ближе, подъ деревьями, мелькали отдльные огоньки, до того неожиданные по своимъ вспышкамъ, что можно было бы принять ихъ за свтъ одного и того же факела, незамтно переносимаго съ мста на мсто.
Онъ вернулся обратно. По дорог что-то тяжелое пронеслось у него надъ головою, съ силою разрзавъ воздухъ, онъ понялъ, что это ядро, и ‘поклонился’, словно новобранецъ. Ясно было, что по ту сторону рки расположена русская батарея, неустанно стрлявшая по остаткамъ отряда, скученнаго въ овраг. Онъ обернулся, чтобы разглядть ее, но ничего не замтилъ и только на неб увидлъ широкое зарево — отблескъ бивуачныхъ огней.
— Это армія,— проговорилъ онъ,— Куда только идетъ она — на Вильну или на Минскъ?
Этотъ вопросъ, однако, не представлялъ особеннаго интереса, и онъ вернулся къ роковому оврагу, поразившему его своимъ безмолвіемъ. Бламонъ приказалъ развести на краю дороги небольшой костеръ и тщательно сжигалъ на немъ орлы шести полковъ. Это было вызвано прибытіемъ парламентера, объявившаго, что Партуно взятъ въ плнъ, и что на возвышенности стоятъ три соединенныя русскія арміи. Наступила минута сдачи.
Верди подошелъ къ генералу и попросилъ предоставить ему свободу дйствія.
— Предоставить вамъ свободу?…— иронически повторилъ Бламонъ.— Ступайте, но хорошенько берегите вашу свободу…
Оставался еще одинъ исходъ — переправиться черезъ Березину вплавь. Верди сталъ спускаться по уклонамъ, осторожно, остерегаясь ямъ. Онъ ничмъ не оріентировался, задавшись лишь одною мыслью — спускаться и спускаться, увренный, что тамъ, внизу, онъ найдетъ рку. Втеръ крпчалъ. Быть можетъ, рка снова станетъ, и весь сложный вопросъ о переправ будетъ ршенъ простымъ пониженіемъ температуры. Но онъ наткнулся на болото, по ту сторону котораго свтились и катились воды рки. Достаточно было этого одного препятствія, чтобы охладить его энергію. Онъ снова впалъ въ то пассивное отчаянье, которому такъ часто поддавался со времени смерти ‘Консула’.
Однако, онъ вдругъ вспомнилъ о Маржерэ и его совтахъ всегда ‘надяться’ и снова двинулся впередъ.
Вскор онъ нахалъ на расположившихся бивуакомъ отсталыхъ, въ которыхъ призналъ артиллеристовъ. Онъ спросилъ ихъ, гд ихъ полки, но они отказались отвчать. Впрочемъ, они казались не опасными и неспособными напасть на вооруженнаго офицера, лошадь тоже не могла соблазнять ихъ, такъ какъ они были сыты и тащили за собою цлыя туши жаренаго мяса. Руководствуясь этими соображеніями, Верди разсдлалъ лошадь и привязалъ къ дереву. Затмъ, оттолкнувъ одного изъ спящихъ, онъ силою занялъ мсто у костра и тотчасъ заснулъ.
На разсвт шумъ битвы разбудилъ его.
— Какимъ образомъ еще могутъ сражаться на этомъ берегу?— спросилъ онъ самого себя и, тотчасъ же поддавшись надежд, что, быть можетъ, еще не вся армія перешла на тотъ берегъ, поспшно выбрался изъ лса и достигъ возвышенности.
По мр того, какъ онъ поднимался, онъ все шире окидывалъ взглядомъ долину Березины, передъ нимъ открывались постепенно противоположныя возвышенности съ залитыми солнцемъ гребнями, низкій берегъ, наконецъ, рка — блдная извилистая лента — и на ней два черныя загражденія, близкія одно къ другому, наполненныя двигавшимися черными точками.
— Мосты!— крикнулъ онъ во весь голосъ,— мосты не сожжены!
Онъ рванулся впередъ, опьянвъ отъ радости и надежды. Однако многочисленные непріятельскіе патрули объзжали окрестности, и повсюду казацкія пики придавали кустамъ щетинистый видъ. Деревня Студянка, едва видимая изъ-за густыхъ облаковъ дыма, была очевидно центромъ жаркаго боя, а Верди необходимо было держать путь на Студянку. Онъ не думалъ ни о чемъ и продолжалъ нестись галопомъ. Вдругъ его лошадь поскользнулась всми четырьмя ногами, и онъ едва удержался въ сдл.
— Гопъ! Консулъ! Гопъ! Мосты не сожжены!
И двумя ударами шпоръ онъ снова пустилъ лошадь прежнимъ аллюромъ. Вдругъ онъ замтилъ, что скачетъ позади отряда казаковъ, растянувшагося на большое разстояніе и тоже направлявшагося къ Студянк, нсколько дале ручей, протекавшій справа налво, перерзалъ ихъ общую дорогу. Черезъ ручей былъ перекинуть маленькій мостикъ, доступъ къ которому былъ прегражденъ сильною ружейною стрльбою. Не давая себ яснаго отчета въ своихъ дйствіяхъ и видя только, что казаки бросились въ атаку, онъ пригнулся къ лук, обнажилъ саблю и полетлъ впередъ, прокладывая себ дорогу чрезъ толпу враговъ. Онъ уже думалъ, что обогналъ ихъ, какъ вдругъ сильный ударъ въ плечо заставилъ его нагнуться, сабля выпала у него изъ рукъ, и онъ, ошеломленный, упалъ на шею лошади. Не понимая еще, что съ нимъ случилось, но вполн чувствуя опасность, онъ выпрямился, выхватилъ пистолетъ и хотлъ выстрлить въ растрепанную голову, показавшуюся возл него съ правой стороны.
Онъ спустилъ курокъ, но выстрла не послдовало.
— Осчка!— подумалъ онъ,— я погибъ…
Въ ту же минуту лошадь, сразу остановленная на всемъ скаку, снова заставила его упасть къ ней на шею.
Мохнатый рукавъ протянулся къ его поводьямъ, костлявое лицо, обрамленное бородою и сдыми волосами, улыбалось ему широкою улыбкою, обнаруживавшею подъ приподнятою верхнею губою острые, неровные зубы.
Былъ ли пистолетъ Верди силою выхваченъ у него, или же онъ самъ, по слабости, выронилъ его, но только это безполезное оружіе очутилось на земл, въ то же время онъ почувствовалъ въ плеч жгучую боль, постепенно распространявшуюся внизъ по рук, и кровь заструилась вдоль его пальцевъ.
— Вотъ ты и въ плну, братъ-мусью,— сказалъ казакъ и, вытащивъ изъ кармана веревку, крпко привязалъ захваченную лошадь къ своему собственному сдлу.
— Взятъ и раненъ, понимаю — думалъ Верди, оправляясь постепенно отъ изумленія.— Плнный… значить, я не перейду черезъ рку… Надюсь, по крайней мр, что этотъ дикарь не перерубилъ мн артеріи…
Онъ посмотрлъ прежде на горячія капли крови, убгавшія за ободки ногтей, а потомъ на окровавленное остріе пики. Казакъ уловилъ этотъ взглядъ и, перевернувъ пику, съ явнымъ выраженіемъ отвращенія, торопливо вытеръ ее о снгъ. Между тмъ толпа его товарищей удалялась и исчезала, смшавшись съ другими частями передвигавшихся войскъ. Слдуя въ ихъ хвост и дохавъ до мостика, казакъ пустилъ обихъ лошадей галопомъ. Дале они обогнули Студянку, и Верди пришлось увидть постепенно три русскія колонны, выстроившіяся передъ войсками Виктора, которыя, стоя тыломъ къ деревн и развернувшись полукругомъ, не были въ силахъ удержать всю позицію и тяготли къ сверу, не имя никакой точки опоры. Русская батарея наблюдала за свободнымъ пространствомъ, остававшимся между лвымъ французскимъ флангомъ и ркою, рядомъ съ этою батареею, по собственному почину, занялъ мсто казацкій отрядъ, въ хвост котораго скакалъ Верди. Увлекаемый лошадью, несшеюся на привязи, онъ догналъ казаковъ, въхалъ въ ихъ ряды и затерялся среди нихъ. Тогда-то онъ снова увидлъ рку, и передъ его глазами разыгралась самая ужасная сцена роковой драмы, именно ея страшная развязка: конецъ перехода черезъ Березину.
На всемъ пространств отъ деревни до берега обширная равнина кишла человческими существами. Отсталые, дезертиры, женщины, повозки, животныя — вся эта масса въ безпорядк неслась къ мостамъ и, находя доступъ къ нимъ прегражденнымъ, поворачивала, хотла вернуться обратно, взять въ сторону, уйти куда нибудь, но на нее напирали новыя толпы, и общее смятеніе усиливалось. Такимъ образомъ, пока регулярныя войска направлялись къ Франціи по доскамъ, перекинутымъ черезъ рку генераломъ Эбле, пока этотъ человческій потокъ преодолвалъ препятствіе, воздвигнутое ему стихіей, подонки арміи останавливались у встрченной преграды и бродили въ своемъ соку. Вся эта масса была до того плотно скучена, что общій видъ ея, самъ по себ, не заключалъ въ себ ничего ужаснаго, и только стоны и вопли, дрожавшіе въ воздух, выдавали всю силу ея страданій. Однако многіе пытались спастись во что бы то ни стало: одни — шли на проломъ, не смотря на усилія часовыхъ, другіе бросались въ рку совершенно нагіе, и ихъ красныя тла боролись съ водою, напоминавшею по цвту чернила, третьи взбирались на льдины и, упавъ съ нихъ, барахтались въ вод. Березина, переполненная трупами, казалась адскимъ котломъ, въ которомъ варятся гршники. Но если кто нибудь и достигалъ посл сверхъестественныхъ усилій праваго берега, то тамъ заграждали дорогу оставшіяся безъ всадниковъ и сдоковъ лошади, въ упряжи, безъ упряжи, съ волочащимися позади нихъ оглоблями, он тсно прижимались другъ къ другу, образуя непроницаемую преграду. Прогоняемые людьми, не пропускаемые животными. Несчастные ршались тогда умереть, они кончали съ собою выстрлами изъ пистолетовъ, прокалывали себя штыками, бросались снова въ воду съ широко раскрытымъ ртомъ и закрытыми глазами.
Вдругъ русская батарея, подл которой находился Верди, открыла огонь. Ядра свистли, бороздили это человческое поле, и вырываемыя ими жертвы съ глухимъ шумомъ валились въ рку…
Верди не могъ выдержать этого зрлища. Не размышляя, не давая себ яснаго отчета въ томъ, что происходило, онъ полагалъ, что гибла вся французская армія. Онъ не чувствовалъ боле своихъ страданій и ощущалъ лишь позоръ, дотол неизвстный французскому знамени. Мысль объ этомъ величайшемъ безчестіи все боле и боле овладвала его помутившимся умомъ, и онъ приближался къ тому крайнему напряженію печали, за предлами котораго человкъ впадаетъ въ безуміе, соскользнувъ съ лошади, онъ упалъ и бился о снгъ, ломая себ руки. Рдко на долю одного человка выпадаетъ несчастье ощущать на себ всю тяжесть общаго бдствія, бичующаго весь міръ, рдко все, что есть въ войн жестокаго, неправаго, рокового, обрушивается на одну, единичную совсть.
Неожиданно возникла новая опасность, которая могла оказаться спасеніемъ: промерзлая земля зазвенла отъ паденія ядра, прилетвшаго неизвстно откуда — съ неба или съ земли. Удивленный, почти радостный, онъ выпрямился и увидлъ, что по ту сторону рки, на возвышенности, влво отъ лса, въ который врзывалось шоссе, выстроилась и открыла огонь французская батарея. Орудійная прислуга суетилась вокругъ своихъ пушекъ, на ея мохнатыхъ шапкахъ разввались красные сулганы: это была гвардейская конная артиллерія. Значитъ, гвардія перешла, императоръ перешелъ, армія продолжала идти къ своимъ зимнимъ квартирамъ, вс г, которые виднлись на другомъ берегу, были спасены…
— Дайте мн оружіе!— кричалъ онъ,— не мшайте мн убить себя! Убейте меня сами!.. Я достаточно страдалъ!..
Объясняя жестомъ свою просьбу о смерти, онъ раскрылъ свой долманъ, разстегнулъ рубашку и обнажрілъ свою грудь, уставшую дышать. Но ни одинъ изъ казаковъ не оказалъ ему просимой милости, онъ звалъ, обращаясь къ тому берегу, туда, гд еще была Франція, затмъ прошелъ нсколько шаговъ, куда глаза глядли, и вернулся, не отыскавъ выхода, закрытаго со всхъ сторонъ. Но тутъ смерть какъ бы услышала его зовъ, истекая кровью, онъ впалъ въ забытье, котораго не могли нарушить ни стрльба сосдней батареи, ни отдаленный шумъ битвы.
Когда онъ пришелъ въ себя, Сгудянка продолжала дымиться, сраженіе на правомъ берегу происходило такъ далеко, что его не было видно, втеръ дулъ уже съ свера, и ничего боле не было слышно.
— Гд я?— спросилъ онъ, приподнявшись, и оправилъ свою одежду, только что обшаренную казаками.
Лицо казака, ранившаго его, съ любопытствомъ склонилось надъ нимъ, онъ не узналъ его. Боль въ рук заставила его вспомнить о ран и о случившихся событіяхъ. Снова онъ посмотрлъ туда, за рку, въ сторону Франціи. Тамъ, на полян, уже не было артиллеристовъ, все было кончено: великая армія перешла черезъ Березину. Точно для того, чтобы отмтить конецъ этого рокового событія, пошелъ снгъ, густой, мягкій, беззвучный, застилавшій саваномъ всхъ умершихъ.
Верди понялъ теперь планъ императора: демонстрація въ Ухолод, переходъ здсь, преднамренное принесеніе въ жертву дивизіи Партуно, роль охранителя, до конца выдержанная Викторомъ. И чмъ онъ ясне понималъ все это, тмъ сильне страдалъ. На глазахъ его показались слезы, слезы солдата и человка съ сердцемъ. А казакъ, попрежнему склонившись надъ нимъ, смотрлъ на него съ нжнымъ сочувствіемъ и, улыбаясь его слезамъ, указывалъ ему пальцемъ на небо.

XI.

На слдующій день многочисленные отряды плнныхъ отправились изъ Борисова по всмъ направленіямъ. Въ одномъ изъ нихъ, состоявшемъ изъ ста человкъ, направляемыхъ въ Харьковъ, находился Верди съ казакомъ, который добровольно превратился въ его тлохранителя. Его звали Михайлой, и, хотя у него не было никакого чина, но товарищи уважали въ немъ его старость и повиновались ему.
Каждый день отрядъ, повъ каши, покидалъ ночлегъ въ семь часовъ утра, вечеромъ, остановившись, ужинали, повсюду пристанищъ было довольно, хозяева были сострадательны, мирный сонъ продолжался до утра. Посл столькихъ страданій эта правильная жизнь, при всемъ ея уныломъ однообразіи, представлялась Верди не лишенною счастья. Его рана закрылась, и онъ считалъ ее зажившею. Такъ какъ у него отняли только деньги, бывшія въ карманахъ, то онъ съ удовольствіемъ ощупывалъ у себя за поясомъ кошелекъ, надолго обезпечивавшій ему пищу, питье и одежду. Онъ сильно скучалъ отъ невозможности говорить на своемъ родномъ язык, но, въ конц концовъ, среди рядовъ поляковъ и пруссаковъ замтилъ гусара своего полка, котораго сначала не узналъ. Дйствительно, этотъ жалкій, сгорбившійся, обезображенный человкъ, этотъ инвалидъ, почернвшій отъ дыма бивуачныхъ огней, мало напоминалъ красиваго восемнадцатилтняго юношу-рекрута, поступившаго въ полкъ за два дня до перехода черезъ Нманъ. Его, покрытыя морщинами, сблизившіяся вки закрывали его голубые глаза, одни лишь зубы, блествшіе ослпительной близною среди рта, носившаго слды страданій, говорили объ его молодости и здоровьи. Пышный широкій плащъ изъ розовой шелковой матеріи, затканной серебромъ, который онъ выкроилъ изъ какого нибудь бальнаго платья, скрывалъ его разорванную форменную одежду. Онъ не переставалъ стонать и плакать.
— У меня былъ славный маленькій конь, поручикъ. Онъ везъ мои пожитки, хлбъ и дв бутылки рома…
При воспоминаніи объ этихъ двухъ бутылкахъ новые стоны прервали его рчь: онъ задыхался отъ горя.
— Ну, Малье, не убивайся… не думай о своемъ кон. У меня тоже отняли лошадь… Значитъ, тебя взяли передъ мостомъ, какъ и другихъ?
— Да, поручикъ.
— А почему ты не перешелъ черезъ рку?
— Я хотлъ перейти, но на берегу столько костровъ… Другіе тоже не переходили… я соблазнился и сталъ грть свои руки… они накормили меня…
— И ты забылъ о переход?
— Да, поручикъ, я не знаю, какъ это случилось… Мн было тепло, поручикъ, было тепло…
И онъ снова заплакалъ.
На ночлег, въ первый вечеръ посл ихъ встрчи, какой-то ребенокъ подалъ Верди два печеныя яблока.
— Вотъ, возьми, Малье, подлимся,— предложилъ офицеръ.
Солдатъ осмотрлъ яблоко, понюхалъ, откусилъ отъ него кусокъ, а затмъ съ отвращеніемъ бросилъ его въ сторону.
— Это не такія яблоки, какъ у насъ,— проговорилъ онъ.
И съ этихъ поръ онъ постоянно сравнивалъ вс встрчавшіеся ему предметы съ тмъ, что видлъ у себя на родин, онъ дошелъ до того, что находилъ снгъ слишкомъ блымъ, слишкомъ холоднымъ и гораздо хуже, чмъ на Юр. Онъ протянулъ еще трое сутокъ, но съ каждымъ часомъ мрачное отчаяніе все сильне овладвало имъ, смотря вокругъ себя блуждающимъ взглядомъ, онъ, казалось, искалъ своего сознанія, разсявшагося вдали, по предметамъ, вызывавшимъ его безграничную печаль. Однако онъ еще нашелъ въ себ достаточно жизненной силы, чтобы спросить, не покажется ли скоро морской берегъ, почему эта страна такъ плоска, когда же, наконецъ, дойдутъ до моря…
Однажды, выступая изъ Могилева въ прекрасное морозное утро, когда отрядъ собрался на одну изъ тхъ утреннихъ перекличекъ, на которыхъ каждый разъ недоставало нсколькихъ новыхъ номеровъ, замтили Малье висящимъ подъ вывской какой-то лавки. Онъ вышелъ ночью и повсился.
‘Главное, видите ли, хотть жить’… вспомнились Верди слова
Маржерэ, и, желая проникнуться этою мыслью, онъ сталъ напвать какую-то солдатскую псню, но, тмъ не мене, не могъ удержаться, чтобы не сказать глазами ‘прости’ этому мертвецу, бывшему его солдатомъ и слугою.
Какъ разъ въ это мгновеніе, зашатавшись отъ внезапной боли въ ран, онъ почувствовалъ одно изъ тхъ головокруженій, которыя, со времени его несчастій, часто случались съ нимъ. Онъ остановился и, пропустивъ впередъ нсколько рядовъ, подождалъ, пока съ нимъ сравнялся Нихайло.
— Это все ты виноватъ, старый дикарь… я страдаю,— сказалъ онъ и пошелъ съ нимъ рядомъ.
Казакъ понялъ его по жестамъ и, тронутый выраженіемъ упрека въ голос раненаго, покорно поднесъ руку къ своей папах. Она была украшена мднымъ крестомъ, а вокругъ нея разввались густыя сдоватыя кудри, среди которыхъ улыбалось странное лицо, мужественное и утомленное, покорное и внушавшее уваженіе, добродушное и жестокое.
Съ тхъ поръ, держась за древко пики, прислонившись къ тюку сна, постоянно перекинутому черезъ лошадь, Верди не отходилъ боле отъ Михайлы. Они Прошли Стародубъ, Глуховъ… поздне онъ нашелъ эти названія на карт, прослдя по ней пройденный имъ горестный путь. Но тогда эти похожіе одинъ на другой города имли мало значенія для него: онъ добирался до нихъ въ конц дней, походившихъ одинъ на другой и казавшихся ему неизбжными промежутками, отдлявшими полные безмолвія дни отъ ночей, наполненныхъ страданіями. Невзрачные дома, безпорядочно разбросанные по обимъ сторонамъ улицъ, маленькія лавченки съ непонятными вывсками, колокольни въ форм грушъ, проносившіяся сани, закутанные люди, скоблившіе снгъ,— все это были т же мирныя, гармоничныя картины, но он уже не успокоивали его, какъ въ первое время странствія, а скоре оскорбляли его своей безмятежностью и какъ бы смялись надъ нимъ. Однако, нкоторыя изъ встрченныхъ имъ лицъ случайно запечатлвались въ его памяти. Однажды какая-то двушка надола ему своими заигрываніями и улыбками, она умла сказать пофранцузски: ‘я васъ люблю… вы красивы’. Въ другомъ мст толстый цвтущій монахъ полатыни увщевалъ его покаяться, предупреждая, что вскор онъ предстанетъ предъ лицомъ Господа… Наконецъ, подошелъ какой-то работникъ, объявившій ему, что онъ французскій солдатъ. Посл Смоленска, видя, что армія идетъ такъ далеко, онъ дезертировалъ и поступилъ случайно къ какому-то помщику, а теперь вернется въ Парижъ, какъ только накопить денегъ на дорогу.
Михайло каждый вечеръ давалъ ему хлба и свиного сала, чмъ несомннно спасъ ему жизнь, потому что у него самого не хватило бы необходимой энергіи, чтобы достать себ пищи. Однако, возсталовить свои силы съ каждымъ днемъ становилось все боле необходимымъ для него по мр того, какъ право сильнаго все боле и боле воцарялось среди этой группы людей, жалкихъ, впавшихъ, благодаря борьб за существованіе, въ почти животное состояніе. Вдобавокъ ко всему, въ отряд стали развиваться диссентерія и другія заразныя болзни, и остававшіеся здоровыми, видя въ своемъ здоровь новое преимущество для себя, пользовались имъ съ особымъ безсердечіемъ. Однажды, ночью, дежурный казакъ, обходя спящихъ, увидлъ, какъ нмецкій унтеръ-офицеръ пытался задушить своего сосда но ночлегу. Его наказали кнутомъ и заковали въ цпи, потомъ онъ терпливо поплелся дале, привязанный къ хвосту лошади.
На одномъ изъ ночлеговъ Верди почувствовалъ себя особенно дурно. Онъ привсталъ, думая, что это облегчитъ его. Въ это мгновеніе въ избу вошелъ Михайло. Его взглядъ встртился со взглядомъ Верди, и на его лиц тотчасъ же отразились состраданіе и раскаяніе. Онъ приблизился къ больному, обдавъ его запахомъ водки, взялъ его за руку, осмотрлъ рану и принялся покачивать головою, внимательно слдя за синеватыми жилками, проступавшими подъ кожею. Онъ перекрестился, глубоко вздохнулъ и вышелъ.
Черезъ минуту онъ вернулся, неся съ улыбкой полное ведро воды, онъ засучилъ рукава, досталъ изъ сдла полотенце и, не переставая говорить своему плннику медленнымъ, ласкающимъ тономъ, какимъ разсказываютъ маленькому ребенку сказку, принялся обмывать рану. Свжесть этого прикосновенія заставила Верди содрогнуться и прійти въ себя. Казакъ довершилъ вс свои заботы, угостивъ раненаго глоткомъ водки, затмъ, изъ вжливости, и самъ выпилъ.
На слдующій день пришлось сдлать большой переходъ. Теперь съ каждымъ тагомъ характеръ мстности мнялся. Изъ-подъ блоснжнаго покрова зимы пробивались наружу многочисленныя деревни. Дорога, утративъ холодную прямолинейность, съ которою прорзывала степь, теперь огибала холмы, уходя вдаль извилистой лентой, обозначенной рядомъ столбовъ, возвышавшихся на каждой верст.
— Когда же, наконецъ, я умру?…— думалъ Верди безъ малйшаго непріятнаго чувства, и это безстрастіе, само по себ, служило нагляднымъ доказательствомъ полнаго истощенія его силъ.
Въ первый разъ его лихорадка не уменьшилась утромъ, ослпленный блескомъ снга, утомленный звономъ въ ушахъ, онъ здоровою рукою поддерживалъ больную, оттягивавшую ему плечо. Во время полуденнаго привала онъ впалъ въ забытье. Казаки снова поставили его на ноги, напоивъ его водкою, и онъ шелъ въ теченіе двухъ часовъ, пьяный, стонущій отъ боли. Затмъ онъ снова упалъ и уже не могъ боле приподняться. Тогда Михайло пристроилгь его у себя на лошади. Время отъ времени онъ ощупывалъ его, боясь, не замерзъ ли онъ, и, спуская его съ лошади, заставлялъ пройти пшкомъ нсколько шаговъ. Такимъ образомъ они миновали лсъ, а тамъ наступилъ вечеръ, и, такъ какъ по близости виднлись строенія, начальникъ отряда ршилъ остановиться, чтобы провести тамъ ночь.
Влво отъ дороги отдлялась аллея, которая вела къ зданію, напоминавшему нчто въ род небольшого замка, въ два этажа, съ боковыми флигелями и террасою по середин, другая аллея шла вправо, къ службамъ. Отрядъ остановился на перекрестк, а офицеръ отправился въ домъ съ просьбою о ночлег. Онъ вернулся и сообщилъ, что это имніе называется Блый Хуторъ и принадлежитъ помщику Гвоздеву. Баринъ отправился на охоту съ самаго утра, и придется подождать его, такъ какъ это человкъ крутого нрава, и въ его отсутствіе никто не ршается пустить въ домъ чужихъ.
Однако, въ конц аллеи показались дв женщины, закутанныя въ шубы. Одна изъ нихъ опережала другую, приближавшуюся, какъ казалось, нехотя. Скоро можно было разсмотрть ихъ костюмъ и лица и отличить госпожу отъ служанки, молодую двушку отъ старушки-няни. Сзади нихъ слуги несли въ корзинахъ и горшкахъ хлбъ, соль, масло, молоко и чай.
— Ну, поднимайтесь, каины, проклятые! Добрые люди идутъ къ вамъ на помощь,— кричали казаки плннымъ.
Растолкавъ ихъ ногами и пиками, они заставили несчастныхъ встать и выстроиться. Одинъ лишь Верди остался лежать распростертымъ на земл. Михайло, стоя возл него, не позволялъ обижать его.
— Посмотри-ка, Саша, какой этотъ блдный,— проговорила молодая двушка, остановившись передъ нимъ и держа въ рукахъ стаканъ горячаго чая.— Онъ не хочетъ пить,— съ изумленіемъ прибавила она, когда Верди, поддерживаемый Михайлой, покачалъ головой.
— У него лихорадка,— объяснилъ Михайла,— предложите ему чего нибудь холоднаго, и онъ выпьетъ. Ему хочется лишь холоднаго, и когда я не нахожу для него воды, онъ стъ снгъ. Онъ не старается выздоровть, онъ хочетъ смерти.
— Какая жалость! Такой молодой человкъ!… Это французъ, это видно по его лицу… Онъ офицеръ?
— Да, у него есть крестъ, какіе имъ даетъ ихъ императоръ. Онъ храбрый, я это знаю, потому что, по несчастью, я его ранилъ, забирая въ плнъ. Онъ во весь духъ скакалъ за нами, чтобы прорваться сквозь насъ, одинъ противъ всхъ. Тогда я попалъ пикой ему въ руку. Съ тхъ поръ я оберегаю и кормлю его. Только часъ тому назадъ я не далъ ему замерзнуть. Но, не смотря на это, его болзнь усиливается, я боюсь, что Богъ за мои грхи пошлетъ ему смерть…
Молодая двушка отошла въ сторону, чтобы вполголоса переговорить съ няней, которая съ ужасомъ подняла къ небу руки.
— Слушай, Саша: сдлаемъ, какъ намъ велитъ заповдь Господня. Попросимъ солдатъ, чтобы они дали намъ больного, а если они откажутъ, заплатимъ имъ…
— Подумайте, Вра Ивановна, что вы хотите сдлать! Купить этого человка! А что скажетъ баринъ?
— Конечно, онъ будетъ сердиться. Но отъ его гнва я не умру, а мое равнодушіе можетъ погубить это несчастное Божье созданіе. Посмотри-ка, вдь его жизнь держится на одномъ волоск… Онъ такъ несчастенъ, что желаетъ смерти… Ну, выкупимъ его и заставимъ желать жизни. Подумай, Саша, о его матери и сестр… Кто знаетъ, быть можетъ, онъ женатъ… подумай объ его маленькихъ дтяхъ, Саша. Разыщи офицера и скажи ему, что я заплачу, сколько онъ хочетъ. Скажи ему, что мы пригласимъ къ больному доктора и будемъ стеречь плнника, а когда война кончится, и онъ выздороветъ, то мы отпустимъ его на свободу. Ступай, Саша… Я заплачу червонцами…
Старуха колебалась, вздыхала, наконецъ, перекрестившись, послушалась, пошла и вернулась съ отвтомъ.
— Ты говоришь — водки, Саша? А, грховодники! Но, ступай, они не помшаютъ мн сдлать доброе дло. Дай имъ водки, если они хотятъ, но немного, чтобы они не напились.
Верди, понимая, что рчь идетъ о немъ, привсталъ на половину. Опершись на локоть, онъ наблюдалъ. Подъ вліяніемъ одного изъ тхъ наитій, которыя не покидаютъ человка въ минуту самой сильной опасности, онъ угадывалъ, что этотъ ребенокъ былъ для него послднею возможностью спасенія, онъ привсталъ еще боле, чтобы высвободить свою лвую руку, и послалъ ей нсколько воздушныхъ поцлуевъ.
Она увидла это, поняла его и улыбнулась.
Офицеръ, командовавшій отрядомъ, потребовалъ отъ нея письменнаго удостовренія, что она добровольно приняла раненаго въ свой домъ и обязуется, по первому востребованію военныхъ властей, предоставить его. Няня, по приказанію барышни, отправилась впередъ готовить постель, распорядилась затопить печку въ пустой комнат въ нижнемъ этаж. Затмъ двое слугъ въ сопровожденіи Михайлы отправились за больнымъ и въ кресл внесли его въ домъ.

XII.

Наступила ночь. Гвоздевъ возвращался въ саняхъ съ охоты, какъ вдругъ замченные имъ издали большіе костры, разложенные близъ его деревни, встревожили его, увидвъ, что они зажжены казаками, готовившими себ ужинъ, онъ въ сильномъ раздраженіи подъхалъ къ первымъ избамъ.
— Мн кажется, вс эти фараоны нарочно явились изъ ада, чтобы сжечь мою усадьбу,— ворчалъ онъ, грозя палкой своему старост Голобородку.
— Вра Ивановна приказали намъ принять ихъ, дать имъ соломы. Он сами изволили взять въ домъ французскаго офицера.
— Французъ у меня!… Подъзжай къ дому, Миша!…
Гвоздевъ, опираясь на палку, выскочилъ изъ саней и самъ грубо толкнулъ дверь, не ожидая, чтобы отворили ее. Сзади него слуги внесли двухъ убитыхъ медвдей.
— Какъ я рада, что ваша охота была такъ удачна! — проговорила Вра, быстро идя къ нему на встрчу, и поцловала ему руку.
— А я, я не радъ,— спокойно отвчалъ онъ, такъ какъ его гнвъ сразу утихъ при вид молодой двушки: — да, я не радъ, что ты пріютила подъ нашимъ кровомъ проклятаго изъ проклятыхъ.
— Отецъ, это раненный офицеръ… Я боялась, что онъ умретъ у нашихъ дверей… Начальникъ отряда отказывался уступить мн плнника, я должна была заплатить, чтобы получить его согласіе
— Заплатить, чтобы имть у себя врага?.. И моими деньгами?. Заплатить за эту собаку моими деньгами? Зачмъ ты сдлала это?
Онъ сжималъ ее за кисть руки и смотрлъ на нее сверкавшими отъ злобы глазами. Она поблднла, но не сдалась.
— Я вдь сказала вамъ, папа… Я купила его, чтобъ вернуть его къ жизни.

XIII.

Когда Верди проснулся, утренній свта уже проникалъ въ комнату черезъ высокія окна. Прежде всего онъ обратилъ вниманіе на богатую обстановку комнаты, а затмъ его глаза остановились на маленькомъ столик у кровати. На немъ находились его деньги, письма, портрета матери и три миніатюры, унаслдованныя отъ Маржерэ. Тамъ же стояло небольшое зеркало, и онъ взялъ его, чтобы посмотрть на себя. Его впалыя щеки и мертвенный цвта лица заставили его ужаснуться, онъ откинулъ назадъ сдоватые волосы, блвшіе у него на вискахъ. При этомъ онъ улыбнулся и обнаружилъ блдныя десны и почернвшіе зубы.
— Выздоровю ли я?— воскликнулъ онъ, съ боязнью ощупывая свою руку со вновь наложенной повязкой.— Да, я выздоровю,— заключилъ онъ,— эти люди хорошо ухаживаютъ за мною.
Въ это время въ корридор послышались легкіе шаги и веселый, проникающій въ душу голосъ, разговаривавшій съ кмъ-то.
— Гд же я слышалъ этотъ голосъ? думалъ Верди, роясь въ воспоминаніяхъ, пока не остановился, наконецъ, на образ молодой двушки, которая наканун говорила о немъ съ Михайлой.
— Вра Ивановна…— проговорилъ онъ-.— Русскій языкъ такъ красивъ, мелодиченъ въ устахъ женщинъ!
Онъ ршился наслаждаться всмъ, что окружало его. въ дверь вошла со своимъ угрюмымъ видомъ няня Александра, помшала дрова въ печк и прибрала комнату. Затмъ ручка замка снова повернулась, и изъ-за полуотворенной двери выглянула Вра, черезъ минуту она также вошла и поставила на столъ вазочку съ блднымъ гіацинтомъ. Онъ поклонился, поблагодарилъ ее и сказалъ комплиментъ пофранцузски, въ отвтъ она присла, промолвила нсколько словъ порусски, которыхъ онъ не понялъ, и выбжала изъ комнаты.
— Она не знаетъ пофранцузски,— подумалъ онъ.
И мысль объ одиночеств снова стала терзать его. Но не успла старуха, въ свою очередь, удалиться, какъ Вра снова явилась, идя нацыпочкахъ.
— Поговоримте теперь,— сказала она улыбаясь.
— Да, поговоримте, такъ какъ, къ счастью, вы знаете мой языкъ, Вра Ивановна.
— Вы назвали меня по имени,— замтила она,— а я не знаю, какъ звать васъ.
— Жакъ Верди.
— Скажите также, какъ звали вашего отца.
— Антуанъ Верди.
— Такъ вотъ, Яковъ Антоновичъ, вамъ не слдуетъ безпокоиться относительно вашей болзни. Сейчасъ прідетъ Душковъ, это — очень хорошій докторъ, онъ лчить насъ всхъ. Въ особенности онъ уметъ залчивать раны. Впрочемъ, что такое рана на рук? Раны на тл могутъ повредить внутренніе органы, а раны на рук!?… Значить, вы поправитесь очень скоро. Это-то я и сказала вамъ сейчасъ порусски. Вотъ мои слова: ‘у меня на печк есть еще одинъ гіацинтъ, который расцвтетъ скоро. Когда онъ раскроется, ваша рана будетъ уже закрыта’.
— Благодарю за доброе пожеланіе,— отвчалъ онъ.— Но довольно обо мн, лучше поговоримъ о моемъ отечеств…
— Франція — чудная страна,— произнесла Вра: — французы въ избытк получили отъ Бога вс богатства природы и вс дары ума. Поэтому какъ мы любили здсь Францію до начала всхъ этихъ войнъ! Мой ддушка самъ училъ меня пофранцузски, говоря, что исноконъ вковъ это былъ языкъ науки и истины. Онъ объясняла, мн така, же вашу исторію и все то хорошее, что ваши короли сдлали для вашего народа. Онъ только по наружности кажется такима. суровымъ, она. очень ученый человка., и хотя сильно привязана, къ русскимъ обычаямъ, но знакомъ съ нравами всей Европы. У него было много французскихъ книгъ, и онъ ими зачитывался даже по ночамъ. Но когда дошло до насъ извстіе о переход вашихъ войскъ черезъ нашу границу, ддушка въ тотъ же день уничтожилъ вс ваши книги, да вс, за исключеніемъ моего маленькаго Евангелія. Увы! сколько еще времени продлятся вс эти ужасы!
Она замолчала и, казалось, всми силами сдерживала слезы, навертывавшіяся на ея рсницахъ. Верди безмолвно улыбался, упиваясь ея словами, даже ея неправильныя французскія фразы и странный выговоръ казались ему прелестными. И неудивительно. Ей было семнадцать лтъ, большого роста, статная, она отличалась высокимъ умнымъ лбомъ, большими выразительными глазами и правильнымъ оваломъ лица.
— Мы читали съ ддушкой,— продолжала она, видя, что онъ все молчитъ,— великихъ представителей вашей литературы, Корнеля и, въ особенности, Расина, и никакъ не могли ршить, кто изъ нихъ талантливе?… Я говорила, что слдуетъ предпочитать Корнеля, потому что онъ восплъ силу воли мужчинъ и постоянство женщинъ.
— Молодыя двушки во Франціи не разсуждаютъ такъ умно,— промолвилъ Верди.
Она покраснла, но потомъ продолжала.
— Не будь войны, увряю васъ, эта страна напоминала бы Францію. Россія такъ красива лтомъ! Теперь она, точно мертвецъ, покрыта саваномъ, но на солнц она оживетъ, воспрянетъ, однется въ свой нарядъ изъ луговъ и нивъ. Вдь мы здсь въ Малороссіи… Если бы вы, заснувъ теперь, проснулись бы разгаръ нашего лта, вы могли бы подумать, что находитесь во Франціи… Впрочемъ, если бы не существовало войнъ, разв люди, гд бы они ни находились, не чувствовали бы себя постоянно, какъ на родин?..
— Раздленіе вселенной на различныя государства естественно поддерживаетъ войны,— возразилъ онъ.— Или вы думаете, что дерутся ради удовольствія? Нтъ, войны вызываются національными интересами, необходимостью…
— Я знаю, вы не ради удовольствія получили эту рану… Но для того, кто командуетъ вами, кто приноситъ васъ въ жертву своему проклятому честолюбію, скажите, найдется ли для него достаточно огня въ ад?
— Не думайте, что я стану осуждать императора. Онъ отвтить за всхъ насъ передъ исторіей. Что касается меня, то я — его слуга, мое дло — не разсуждать, а повиноваться и проливать свою кровь за честь нашего оружія.
Вра задумалась на мгновеніе, наклонивъ впередъ свою хорошенькую головку.
— Солдатъ, подобно монаху, произноситъ своего рода обтъ,— проговорила она наконецъ.
Верди ничего не отвтила, Его взглядъ случайно упалъ на лежавшіе подл него на столик портреты семьи Маржерэ, онъ вспомнилъ объ его труп, брошенномъ безъ погребенія на краю дороги, и лицо его отуманилось грустью.
— Этотъ красивый ребенокъ — вашъ сынъ?— спросила Вра, внимательно наблюдавшая за нимъ.
— Нтъ,— отвчалъ онъ,— я не женатъ.
— О, тмъ лучше, а то ваша жена была бы слишкомъ несчастна, находясь такъ далеко отъ васъ!
— Да, слишкомъ несчастна… Это самое я говорилъ человку, оставившему на земл вотъ эту семью.
И онъ принялся подробно разсказывать о своей встрч съ Маржерэ, объ ихъ странствіяхъ въ хвост войскъ 3-го корпуса, о сраженіяхъ на берегу Днпра, объ ихъ чудесномъ спасеніи, свиданіи съ императоромъ, о смерти Маржерэ. Вра слушала его съ нжнымъ сочувствіемъ, и даже иногда слезы показывались на ея глазахъ.
Неожиданно во двор послышался звонъ бубенчиковъ.
— Это Душковъ!— проговорила Вра и, бросившись къ окну, увидла, какъ ея старый другъ выходилъ изъ саней.
Въ продолженіе цлыхъ пятидесяти лтъ Душковъ лчилъ нсколько поколній Гвоздевыхъ, такъ что, въ конц концовъ, сдлался нераздльной частью ихъ семьи.
— Ну, слава Богу, вы здоровы, Вра Ивановна,— сказалъ онъ выбжавшей къ нему въ корридоръ молодой двушк.— Я говорилъ себ дорогою, только бы ваше здоровье не пострадало во время этихъ сильныхъ морозовъ…
Она пошла приготовить ему чаю, а Гвоздевъ самъ повелъ доктора къ больному. Опершись на свою трость и стоя въ ногахъ кровати, онъ присутствовалъ при осмотр больного, но все время молчалъ, насупивъ брови.
— Какъ, Душковъ, онъ проболетъ нсколько недль?— повторялъ онъ съ неудовольствіемъ, когда они спускались но лстниц.— Я не хочу имть у себя этого человка такъ долго. Какъ только онъ будетъ въ состояніи встать съ постели, я отправлю его къ Голобородку… Да, къ Голобородку,— произнесъ онъ, возвышая голосъ при вид подходившей къ нимъ Вры.
Она схватила Душкова за руку и спросила:
— Что же, вы попрежнему все много читаете?
Но онъ замтилъ у нея на лиц какую-то скрытую печаль и, понявъ, въ чемъ дло, сказалъ:
— Что касается этой раны, то сегодня я ничего не могъ видть, благодаря опухоли. Быть можетъ, повреждена кость… Тогда придется отнять руку.
Она поднялась на верхъ, совершенно опечаленная, такъ какъ, говоря это, Душковъ дергалъ себя за бороду и теръ подбородокъ, что онъ длалъ только въ серьезныхъ случаяхъ. Но, переступая порогъ комнаты Верди, она сдлала усиліе надъ собою и сказала съ улыбкой:
— Душковъ узжаетъ, даже не прописавъ лкарствъ. Онъ говоритъ, что нтъ никакой опасности, но что вы должны лежать очень спокойно.
Но, мучимая затаеннымъ безпокойствомъ, она поспшила вернуться въ свою комнату и, упавъ на колни передъ образомъ Спасителя, стала горячо молиться.
— Господи!— думала она:— неужели придется отнять ему руку!..

XIV.

На слдующее утро Верди, потягиваясь, ощутилъ подъ рукой что-то тяжелое, металлическое. Онъ повернулся и замтила, повшенную на стн старинную икону въ массивной серебряной риз, украшенной рубинами и бирюзою.
— Это святой Яковъ,— подумалъ онъ про себя и догадался, что только Вра могла оказать ему подобное вниманіе, она, прождалъ молодую двушку до вечера, но она не явилась. Только одинъ раза, за, теченіе всей недли она вошла ка, нему вмст съ Гвоздевыма,: она при этомъ молча присла и черезъ нсколько минутъ удалилась съ ддушкой.
Все это время раненый оставался одинъ съ своими воспоминаніями. Онъ мысленно переживалъ вс событія своей жизни отъ Сенъ-Сирской школы до Бородина, останавливаясь преимущественно на своихъ военныхъ подвигахъ и на тхъ пяти случаяхъ, когда ему пришлось лично говорить съ императоромъ. Но эти краткіе блестящіе эпизоды омрачались долгими темными эпохами, и онъ невольно думалъ, что при большемъ счастьи онъ могъ бы уже командовать гвардейскимъ эскадрономъ. Но счастье ему не улыбалось, и среди этихъ воспоминаній главное мсто занимали опасности, которымъ онъ подвергался на своей постоянной аванпостной служб. Но за то онъ радовался при мысли, что до конца остался храбрымъ офицеромъ, достойнымъ своихъ товарищей по оружію. Впрочемъ, что начальники или товарищи знали теперь о немъ? Безъ сомннія, имъ уже объявлено объ его смерти, въ его формуляр, рядомъ съ перечисленіемъ его заслугъ, написано… ‘исчезъ… пересталъ слдовать за арміей съ такого-то дня’.
— Въ общемъ я испортилъ свою карьеру,— думалъ онъ.— Маршалу только стоило сказать: ‘Верди здсь?’… и я откликнулся: ‘да, маршалъ’, онъ послалъ меня на врную погибель среди снговъ, и я повиновался. Это было его право и мой долгъ. Но Маржерэ справедливо сказалъ, что война нелпа. Я поселюсь вмст съ матерью въ Корбейл, женюсь на хорошенькой двушк, съ такими красивыми глазами, какч, у Вры, куплю лодку для рыбной ловли, англійскую лошадь для поздокъ въ Парижъ и въ особенности я стану читать, читать… читать…
Затмъ, перенесшись мысленно назадъ, за эти десять лтъ, потерянныя для его счастья, онъ сталъ вспоминать о своемъ пребываніи въ Сенъ-Сирской школ, о тхъ женщинахъ, за которыми онъ ухаживалъ въ своей юности. Ему вспомнились прошлыя увлеченія… особенно ярко выступала въ его памяти любовь къ Эмиліи. Пытаясь объяснить себ все обаяніе, которое этотъ милый обликъ имлъ для него, и почему воспоминанія о другихъ женщинахъ блднли передъ ея образомъ, онъ почувствовалъ неожиданно, что эта самая искренняя любовь какъ бы снова просыпалась въ его сердц.
— Я ужъ не люблю ли Вру?— спросилъ онъ тогда самого себя, заподозрвъ, что въ его сердц происходитъ что-то странное,— Но, нтъ, слово ‘любовь’ не примнимо къ ней. Ее можно только обожать. Это существо не земное, это ангелъ.
Между тмъ Верди становилось хуже, онъ не могъ двигать рукою, опухоль распространялась по ше и доходила до уха. Его мучили сильныя боли, а лихорадка превращала его сонъ въ тяжелый кошмаръ.
Къ вечеру седьмого дня онъ впалъ въ тревожное забытье. Ему представилось, что гд-то вдали, за горизонтомъ, гремитъ канонада густыя колонны, одна за другою, направлялись отъ Бородина къ Москв, поднимая столбы пыли, казавшіеся издали облаками дыма. Затмъ залпы артиллеріи превратились въ бой барабановъ, армія входила въ городъ, въ которомъ царило мертвое безмолвіе: не было слышно ни одного крика, ни одного стона. Закрытые и опуствшіе дома не оказывали никакого сопротивленія, предоставляя себя грабежу. Ничто не могло побороть возбуждавшей тревогу тишины въ побжденномъ город. Вдругъ раздались крики:
— Пожаръ! Пожаръ!
И голосъ императора говорилъ:
— Бертье, мы пропали, городъ горитъ.
Огонь свирпствовалъ съ необузданной яростью. Искры сыпались дождемъ, летавшій пепелъ напоминалъ собою снжные хлопья, дымъ клубами разносился по воздуху. Пробивая себ дорогу среди бушевавшаго пламени, Верди искалъ чего-то, чего онъ не находилъ, и отсутствіе чего было ему непріятно. На одной изъ площадей онъ увидлъ трехъ поджигателей, повшенныхъ на обуглившихся деревьяхъ. Нсколько дале гусары его взвода, разсвшись въ креслахъ на открытомъ воздух, пировали среди раскрытыхъ или взломанныхъ сундуковъ съ матеріями, посудой, подъ какимъ-то навсомъ въ Китай-город голландскіе солдаты, переодвшись въ русскіе костюмы, торговали накраденными вещами.
Однако, побги пламени, соединяясь наверху, надъ его головою, образовали надъ улицей блестящій готическій сводъ и отражались красноватыми отблесками на раскаленной, какъ плита, мостовой. Мимо него проходили люди, везя на телжкахъ весь свой домашній скарбъ, они спасались изъ одной части города въ другую. Верди шелъ вмст съ ними.
Наконецъ онъ попалъ во дворъ какого-то дворца и очень обрадовался, увидвъ тамъ Маржерэ.
— Чмъ вы озабочены?.. Что вы ищете?..— спросилъ онъ съ своей доброй улыбкой.
— Чортъ возьми, я ищу лошади…
Какъ онъ самъ не догадался объ этомъ?.. На двор большая собака, привязанная на цпи, къ стн, вертлась на мст, прыгала и рычала. Пламя приближалось и опоясывало небольшой дворъ. Вотъ оно коснулось Маржерэ, и едва онъ усплъ крикнуть: ‘да здравствуетъ императоръ!’, какъ упалъ мертвымъ. Тогда появился маршалъ Ней и сталъ давать приказанія.
— Намъ нехорошо здсь,— говорилъ онъ,— надо пойти поискать воды въ Березин…
Вся армія повиновалась, и вотъ гд-то тамъ, за стною, послышались шумъ, производимый войсками, галопъ лошадей, несущихся въ атаку, затмъ взрывъ зарядныхъ ящиковъ, смшанный шумъ битвы, команда, стоны, голоса, повторявшіе:
— Березина высохла… Переходъ черезъ Березину во власти русскихъ… Березина замерзла…
Какое страшное несчастіе! Въ Березин не оказалось воды, чтобы залить московскій пожаръ! Такимъ образомъ, смерть въ огн являлась неизбжной, уже собака, съ обгорлою шерстью, забилась въ свою будку…
— Воды!— закричалъ Верди хриплымъ голосомъ и, привскочивъ на постели, раскрылъ свои обезумвшіе глаза.— Я умираю!.. Воды!..

XV.

— Да, вотъ вода, выпейте…— отвчалъ голосъ Вры, и, взявъ со столика стаканъ, она подала его больному.
При мерцающемъ свт лампадки онъ замтилъ, что молодая двушка улыбалась.
— Это вы, Вра?— пролепеталъ онъ: — Это вы!.. вы!.. Скажите, Вра, пожаръ прекратился?
— Да,— отвчала она серьезно.— Пожаръ совершенно прекратился. Разв вы не чувствуете, что все вокругъ васъ холодно?
— Это правда… воздухъ холоденъ… Ваша рука тоже холодна… Какое счастье, что это вы! Значитъ, мы боле уже не въ Москв?
— Нтъ, мы въ Бломъ Хутор. Война кончилась. Вс въ дом спятъ. Ночь кончается, и сейчасъ займется день…
Онъ жадно выпилъ поданное питье и, опираясь на ея руку, пока она вытирала ему лобъ, долго вглядывался въ нее испуганнымъ взглядомъ.
— Я понимаю, да… Это была лихорадка… Благодарю, Вра… О, не оставляйте меня умереть одного!..
Она зажала ему ротъ рукой, но оцъ схватилъ эту руку своей здоровой и сталъ покрывать ее поцлуями.
— Вы возвратите мн жизнь, да?— спрашивалъ онъ.
— Да,— отвтила она своимъ кроткимъ голосомъ и повернула къ образу свое лицо, освщенное мерцаніемъ лампадки.— Да, гіацинтъ зацвлъ, вы выздоровете.
— О, какъ вы прекрасны!— говорилъ онъ, точно молясь на нее.— Вра! мое божество! О, какъ я люблю васъ!
Но его рана снова дала почувствовать себя, глаза у него помутились, и онъ снова упалъ на подушки, въ припадк бреда. Однако кошмаръ не поборолъ образа молодой двушки, и онъ все повторялъ:
— Добрый ангелъ… добрый ангелъ…
Затаивъ эти два слова въ своемъ сердц, Вра вернулась къ себ въ комнату. Вставъ передъ окномъ, она охватила свой лобъ рукою, еще горвшею отъ его поцлуевъ. Густой лсъ, составлявшій гордость Гвоздева, уходилъ въ даль, къ горизонту, гд за кружевомъ, сотканнымъ изъ верхушекъ деревъ, занималась и рдла заря, надъ лсомъ разстилалось блдноватое небо, сплошь покрытое маленькими облачками, въ которыхъ отражались первые лучи солнца.
‘Неужели я въ самомъ дл заслужила это названіе ‘добраго ангела’?.. думала Вра и благодарила Бога, что онъ дозволилъ ей облегчить страданія раненаго.
Утромъ пріхалъ Душковъ, перевязалъ рану, прописалъ новыя лкарства и затмъ ухалъ, сказавъ, что все пойдетъ хорошо. Проводивъ его до конца аллеи, Гвоздевъ возвращался молча, опираясь на плечо Вры, какъ вдругъ молодая двушка вздрогнула отъ посыпавшагося на нихъ инея съ втки одного изъ деревьевъ.
— Ты дрожишь, Вра? Теб нездоровится?..
— Нтъ… это ничего,— отвчала она, еще боле вздрагивая.
— Я доволенъ тмъ, что мн сказалъ Душковъ. Французъ настолько поправился, что я велю перенести его къ Голобородку, а затмъ пусть себ отправляется на вс четыре стороны.
— Не говорите такъ! Богъ посылаетъ намъ гостей! Не длайте этого!
Пораженный живостью ея отвта, онъ остановился и съ удивленіемъ посмотрлъ на нее.
— Я хотла поговорить съ вами…— начала она.
Но, такъ какъ онъ продолжалъ въ упоръ смотрть на нее, ей стало страшно этихъ блестящихъ глазъ, и, прежде чмъ продолжать, она прильнула головою къ его груди.
— Все это утро я много думала о заповдяхъ Христа. Какъ грустно видть, что люди такъ мало слдуютъ имъ! Вдь весь міръ живетъ лишь войнами, насиліями и преступленіями.
На лиц Гвоздева мелькнула улыбка, какъ бы говорившая: ‘только то?’ — и думая, что передъ нимъ все еще двочка, а не женщина, онъ сказалъ кротко:
— Ты права, душечка. Мы переживаемъ тяжелые дни. Прежде мы, русскіе, сражались лишь съ врагами христіанской вры. Поэтому-то, когда Екатерина послала свою армію противъ турокъ, я добровольно пошелъ на войну: тогда мы шли подъ знаменемъ Христа. Теперь же мы сражаемся противъ народа, какъ и мы, получившаго откровеніе Божіе, и французы принудили насъ взяться за оружіе противъ другаго христіанскаго народа. Проклятіе всмъ французамъ, обагрившимъ насъ кровью!
— Не надо проклинать ихъ,— отвчала Вра,— разв они знаютъ, что длаютъ? Они повинуются тому, кто ведетъ ихъ, и не ихъ вина, если онъ дйствуетъ по внушенію дьявола.
— Что ты говоришь! Разв не по ихъ вин сгорла Москва?
— Нтъ, нтъ! Они не хотли сжечь ее! Никто не знаетъ причины несчастья! Господь поразилъ насъ всхъ!
Она обняла его и повисла у него на ше, онъ поцловалъ ея волосы, освободился отъ ея объятій и, предоставивъ ей одну изъ рукъ, которую она жала и ласкала, онъ медленно пошелъ дальше.
— Намъ слдуетъ искупить наши грхи,— продолжала она.— Мы проливали кровь и до этой войны. Людямъ Запада нечему было учить насъ. Русская исторія тоже иметъ свои кровавыя страницы…
— Не говори о мертвыхъ,— прервалъ ее Гвоздевъ, крестясь,— ихъ судитъ Богъ, но что касается ныншняго времени, то. я знаю, что намъ остается сдлать. Парижъ — улей, и нужно разрушить этотъ улей, чтобы разогнать рой варваровъ. Если бы у меня были цлы об ноги, будь уврена, я снова слъ бы на коня и безъ угрызенія совсти сталъ бы безпощадно истреблять непріятеля, такъ какъ Спаситель сказалъ: кто поднялъ мечъ, тотъ отъ меча погибнетъ…
— Онъ сказалъ это,— возразила она, пытаясь проникнуть своимъ взглядомъ въ глубь неба,— но таковъ былъ законъ ветхаго завта, онъ же заповдалъ намъ измнить міръ. Вотъ именно обо всемъ этомъ, отецъ, я и думала сегодня утромъ… Да, на земл очень много зла… солдаты распространяютъ зло всюду, но они вынуждены къ этому, и мы должны не проклинать ихъ, а скоре сожалть о нихъ, такъ какъ ихъ долгъ — повиноваться, страдать и молчать. Вмст съ тмъ, разв для исправленія зла у насъ нтъ любви? Мн кажется, что женщины должны выкупать своею любовью вс т несправедливости, которыя причиняются дйствіями мужчинъ. Отецъ, я хочу объяснить вамъ, какъ эта мысль пришла мн въ голову. Сегодня утромъ я услышала, что офицеръ стонетъ. Вы запретили мн входить къ нему въ комнату, однако я не выдержала и пошла къ нему. Простите меня: онъ такъ страдалъ… Я утолила его жажду, а онъ назвалъ меня: ‘добрый ангелъ’. Да, онъ принялъ меня за своего ангела-хранителя. И вдругъ я поняла свое назначеніе: мн стало ясно, что не напрасно вы приняли подъ свой кровъ умирающаго, и что недостаточно заплатили за него два золотыхъ, что теперь нужны иныя деньги…
Она снова взглянула на небо, снова поцловала руку старика и затмъ прибавила спокойно:
— Богу угодно, чтобы я стала женою этого человка.
— Что ты сказала? Что такое?— воскликнулъ старикъ, ударяя о землю палкою.— Онъ, проклятый, уврилъ тебя въ этомъ?
— Нтъ, я сама поняла это! Одинъ Богъ внушилъ мн эту увренность.
— Да, да, тебя убдилъ въ этомъ французъ… О, эти бродяги издавна славились искусствомъ обольщать простаковъ-русскихъ, и Ростопчинъ прекрасно зналъ это, когда приказывалъ всмъ покинуть Москву. Негодяи околдовали бы нашихъ людей и сдлали бы ихъ соучастниками своихъ преступленій!
Онъ грубо сжалъ руку Вры и устремилъ на нее угрожающій взглядъ.
— Скажи, ты забыла ихъ преступленія? Близъ Красныхъ воротъ они стрляли въ икону Божіей Матери, они сняли съ нея внецъ Пресвятой Двственницы и, надвъ его на голову медвдю, водили звря на показъ по улицамъ, ставили своихъ лошадей въ соборъ, въ которомъ наши цари принимали помазаніе на царство, и, вырывъ прахъ нашихъ предковъ, покоившійся въ земл, попирали его ногами!
Слезы показались на его глазахъ, и воцарилось тяжелое молчаніе, которое прервала Вра, произнеся тмъ же спокойнымъ голосомъ:
— Христосъ сказалъ: ‘Отче, прости имъ, ибо не вдаютъ, что творятъ’.
Затмъ она снова замолчала, и Гвоздевъ, видя по ея лицу, что любовь молодой двушки была спокойной по вншнимъ проявленіямъ и пламенной по существу, вдругъ рзко перемнилъ тонъ.
— Впрочемъ,— проговорилъ онъ, переходя отъ слезъ къ смху,— этотъ французъ не любить тебя.
— Разв онъ сказалъ вамъ это?— съ ужасомъ спросила она.
— Я говорю то, что знаю,— отвчалъ онъ загадочно.— О, о! онъ назвалъ тебя ангеломъ! Это названіе французы даютъ очень многимъ, женщинамъ!
— Правда?— продолжала она тмъ же испуганнымъ голосомъ.
— Да, правда, и, не говоря уже объ ихъ женщинахъ, француженкахъ, мы достаточно видимъ все то, что они длаютъ съ нашими. А! ты хочешь быть его ангеломъ! Врь мн, онъ не того ожидаетъ отъ тебя. Но ты даже не знаешь, бдненькая, какіе ангелы живутъ во Франціи…
— Не клевещите на француженокъ: у нихъ свои горести, у насъ — свои.
— Я говорю, что весь этотъ народъ, и мужчины, и женщины, проклятый!— продолжалъ онъ, не будучи въ силахъ сдерживать боле своихъ истинныхъ чувствъ.— Я говорю, что хотя они и могутъ преуспвать въ военномъ дл, въ кулинарномъ искусств и литератур, но что они сами поставили себя вн христіанскаго закона. А что касается до брака или какого либо другого таинства…
Онъ остановился, чтобы перевести дыханіе, а затмъ заключилъ громовымъ голосомъ:
— Я, старый казакъ, старый служака матушки Екатерины, отказываюсь выдать свою внучку за французскаго офицера!
Невозмутимая по вншности, Вра продолжала поддерживать его, а между тмъ ужасное сомнніе терзало ей сердце и разрывало грудь.
— Ты была у этого человка и говорила съ нимъ на его язык?— спросилъ ее Гвоздевъ, когда они вошли въ переднюю:— это значитъ, что ты дважды ослушалась меня и заслуживаешь…
Такъ какъ она не торопилась просить у него прощенія, онъ съ силою сжалъ ея руку. Она поблднла, но, не прибгая къ самозащит, высказала одинъ изъ тхъ чисто женскихъ доводовъ, противъ которыхъ мужчины безсильны:
— Мое евангеліе на французскомъ язык,— сказала она,— я буду молиться Богу по-французски.

XVI.

Прошло три мсяца, въ теченіе которыхъ Верди не видлъ Вры.
Онъ жилъ у Голобородка, но не въ общей изб, а въ отдльной коморк, очищенной для него отъ инструментовъ и смянъ, которые хранились въ ней прежде. За то онъ наполнялъ ее книгами, которыя бралъ у Душкова, такъ какъ, поправившись, сталъ много читать и занялся изученіемъ русскаго языка, плнявшаго его своими красотами. Кром того, онъ отдался обдумыванію своихъ прежнихъ теорій ‘философіи войны’, собираясь написать книгу, самое заглавіе которой ‘философія войны’ приводило его въ восторгъ.
Выйдя однажды утромъ изъ избы, онъ былъ пораженъ блдностью неба, легкостью воздуха, въ которомъ чувствовались одновременно и солнечная теплота и влажность отъ близости воды. Весна была въ полномъ расцвт. Изба, съ крыши которой лился растаявшій снгъ, съ шумомъ сбрасывала съ себя зимнее одяніе. Въ конц двора слышался стукъ: тамъ Голобородко пряталъ подъ навсъ сани.
Вс эти проявленія чуждой для него жизни наталкивали Верди на воспоминанія объ его родин, отъ перемнъ въ его частной жизни онъ перешелъ къ боле важнымъ, общественнымъ явленіямъ. Когда и противъ кого двинетъ императоръ новыя набираемыя имъ арміи? Настроилъ ли онъ на свой ладъ всхъ своихъ союзниковъ, приготовилъ ли цлый арсеналъ плановъ, замысловъ? Кто знаетъ, быть можетъ, въ эту самую минуту онъ уже началъ двигать пшками по стратегической шахматной доск?.. Не имя возможности разршить всхъ своихъ сомнній, Верди попросту отдался впечатлніямъ, которыя наввало на него пробужденіе окружающей природы. Онъ всею грудью вдыхалъ въ себя ласкающій и опьяняющій плодотворный воздухъ, который земля, разрыхленная оттепелью, вбирала въ себя своими порами, и который, насытившись въ ея ндрахъ таинственнымъ благоухающимъ началомъ, выходилъ наружу ласкою весны, залогомъ грядущаго лта. Повсюду били клюнемъ лучезарныя юныя силы природы, въ каждомъ человк трепетала душа ребенка и радостное ощущеніе въ себ жизни, ршимость дйствовать и желаніе любить.
‘Она сдержала слово… она возвратила мн жизнь’… думалъ онъ, посылая рукою поцлуй по направленію къ блому дому, выдлявшемуся вдали на фон синющаго лса.
Вра не выходила изъ усадьбы. Она не соглашалась сопровождать своего ддушку ни на охоты, ни на карточные вечера у сосдей, продолжавшіеся далеко за полночь, ни въ его поздкахъ въ Харьковъ для различныхъ закупокъ. Она всецло посвящала себя домашнему хозяйству, но часто, среди ея хлопотъ, неожиданные припадки нездоровья заставляли ее впадать въ изнеможеніе. Часто видли, какъ она убгала изъ кладовой, буфетной, бльевой, и ее находили въ ея комнат стоявшею на колнахъ и заливавшеюся слезами. На вс разспросы она отвчала одно, что любитъ ли ее Верди, или нтъ, а ея долгъ остается неизмненъ — посвятить себя страждущимъ, просвщать не познавшихъ самихъ себя, ухаживать за больными, отдавать себя на служеніе Богу…
— Смотри, Иванъ Веніаминовичъ!— замтилъ какъ-то Душковъ Гвоздеву:— здоровье ребенка надламывается отъ горя. Вдь двочка можетъ вдругъ… умереть. Я уже замтилъ у нея лихорадочное состояніе…
Гвоздевъ, вмсто всякаго отвта, вышелъ куда-то. Вра, прильнувши лбомъ къ оконному стеклу, видла, какъ онъ шелъ, хромая, по алле, перешелъ дорогу, вошелъ въ деревню.
— Куда это онъ?— спрашивала она себя съ безпокойствомъ.
И она спустилась внизъ, чтобы разспросить прислугу, какъ вдругъ увидла поспшно вошедшую въ домъ жену Голобородка, очень глупую, но добрую старуху.
— А, Вра Ивановна,— воскликнула она, предварительно перекрестившись на образа.— Богъ знаетъ, что творится у насъ въ изб! Баринъ приказалъ намъ всмъ выйти, заперъ дверь на засовъ и теперь кричитъ тамъ, стучитъ о полъ… одинъ… съ офицеромъ…
— О чемъ же они говорятъ?..
— Господь ихъ вдаетъ!.. Они говорятъ пофранцузски… Быть можетъ, баринъ хочетъ спровадить его отсюда… вдь онъ не долюбливаетъ его. А врьте мн, Вра Ивановна, этотъ офицеръ очень добрый и очень ученый. У Петра Степановича захромалъ жеребенокъ, такъ французъ покопалъ что-то въ копыт, и теперь жеребенокъ бгаетъ, какъ втеръ. Вотъ у моего племянника была такая злая кобыла, что вс боялись задавать ей кормъ, а теперь, благодаря французу, она стала такой смирной, точно овечка. А какой онъ смлый и сильный! Душковъ не даромъ говорить, что никогда не видлъ боле красиваго мужчину, и это правда, я тоже могу сказать это, такъ какъ каждый день перевязывала его рану, прежде всего, у него очень блое тло…
— Ты говорила, что онъ очень ученый,— прервала ее Вра.
— Да, онъ уже понимаетъ по-нашему и говоритъ такъ забавно, точно ребенокъ. Онъ цлый день сидитъ за книгами, все занимается. Душковъ говоритъ, что французы скоре, чмъ другіе народы, научаются русскому языку.
— Это правда,— серьезно замтила Вра и, вдругъ охваченная сомнніемъ, заставившимъ ее выстрадать столько, спросила старуху:— Что, онъ говоритъ о возвращеніи къ себ на родину?
— Онъ ничего не говоритъ объ этомъ. Да и что ему длать-то у себя на родин? Вдь это не христіанская страна?
— Да… Что это ты говоришь такъ странно? Разв онъ позволилъ себ какое нибудь святотатство?
— Прости его, Господи!— продолжала крестьянка, понизивъ голосъ и крестясь:— вчера онъ принесъ съ охоты голубя и хотлъ зажарить его…
— Ну, когда онъ поживетъ среди насъ, то не станетъ длать этого. Такъ ты думаешь, что онъ не скучаетъ по своей родин?
— Днемъ онъ не скучаетъ, но по вечерамъ, Богъ всть, что происходить въ его голов. Правда, что онъ не совсмъ оправился… Вотъ вчера, напримръ, онъ сидлъ на двор, все смотрлъ на господскій домъ и обими руками посылалъ сюда воздушные поцлуи…
Вра вздрогнула: она снова вспомнила о томъ первомъ поцлу, который Верди послалъ ей при ихъ встрч.
— Обими руками?— повторила она весело.— Слава Богу! Значитъ, онъ совершенно выздоровлъ!
Въ это время вернулся Гвоздевъ. Замтивъ жену Голобородка, онъ нахмурилъ брови и строгимъ голосомъ обратился къ Вр:
— Что теб разсказываетъ здсь эта дура?— спросилъ онъ.— Врно, вздоръ всякій мелетъ… Пусть-ка лучше убирается къ себ…
Оставшись наедин съ Врой, онъ сказалъ ей, стараясь придать своему голосу нкоторую мягкость:
— Сейчасъ придетъ проститься съ тобою Верди… Онъ долженъ ухать.
Молодая двушка поблднла, но ничего не отвтила и вышла изъ комнаты.

XVII.

Черезъ полчаса въ гостиную, въ которой находились Вра, Гвоздевъ и Душковъ, былъ введенъ Верди. Душковъ казался какимъ-то взволнованнымъ. Его маленькіе глазки безпрестанно перебгали съ Вры на Гвоздева и точно умоляли послдняго о чемъ-то. Но стоило Гвоздеву взглянуть на него, какъ онъ точно съеживался, уходилъ въ самого себя. Вра казалась совершенно спокойной, но въ глубин души чувствовала себя оскорбленной: ее оскорблялъ отъздъ Верди. ‘Значитъ, онъ соскучился здсь,— думалось ей,— онъ не любилъ меня: вс эти воздушные поцлуи, нжныя слова оказывались съ его стороны недостойнымъ заигрываніемъ, оскорбительнымъ для меня, для моего чувства… Я идеализировала его, а онъ не что иное, какъ пошлый, бездушный фатъ’… Бдная, она не знала въ эти тяжелыя для нея минуты, что Гвоздеву удалось добиться отъ Верди малодушной уступки, общанія лгать, которое онъ долженъ былъ сдержать теперь.
Войдя въ комнату, онъ направился прямо къ Вр.
— Я долженъ поблагодарить васъ за то рдкое великодушіе, съ которымъ вы пріютили раненаго,— обратился онъ къ ней вжливымъ, почтительнымъ тономъ, отъ котораго вяло какимъ-то холодомъ, еще боле леденившимъ вс ея нжныя чувства,— вы спасли мн жизнь, и, врьте, я никогда не забуду этого.
Онъ низко поклонился ей.
— Я исполнила лишь то, что намъ предписываютъ заповди Христа,— отвтила Вра, сама удивляясь неискренности и книжности своихъ словъ.
Верди съ удивленіемъ взглянулъ на нее, но тотчасъ же обратился къ Душкову.
— Не знаю, докторъ, какъ и благодарить васъ за то участіе…
— Полноте, полноте, какіе пустяки!— воскликнулъ Душковъ и подошелъ къ Верди.— Вы такой славный… Позвольте, передъ разставаніемъ, обняться съ вами понашему, порусски…
Слова Душкова, очевидно, тронули Верди, и онъ сердечно обнялъ старика, готоваго расплакаться и мелькомъ поглядывавшаго на Вру.
Гвоздевъ началъ хмуриться. Онъ замтилъ, что Вра уже не такъ владетъ собою, какъ вначал, и побоялся, что вся затянная имъ сцена, сплетенная изъ лжи и лицемрія, имвшая своею цлью убить въ Вр всякое расположеніе къ Верди, можетъ принять совершенно нежелательный для него оборотъ отъ малйшей вспышки искренняго чувства съ той или другой стороны. Поэтому онъ ршился прибгнуть къ послднему средству, на которое особенно долго не соглашался Верди, убжденный, въ конц концовъ, словами Гвоздева, что при характер и наклонностяхъ Вры онъ составитъ несчастье всей ея жизни.
— Ну, поручикъ,— обратился онъ къ Верди особенно громкимъ и отчетливымъ голосомъ,— а я желаю вамъ поскоре вернуться во Францію и обнять свою жену и дтокъ.
Душковъ и Вра точно оцпенли.
— Ддушка путаетъ,— подумала она и ждала, что вотъ сейчасъ Верди разъяснитъ все это несомннное недоразумніе.
Какъ ни былъ Верди подготовленъ къ подобному пожеланію, какъ ни готовился отвчать на него завдомою ложью, онъ не сразу овладлъ собою.
— Благодарю васъ…— наконецъ, чуть слышно произнесъ онъ подавленнымъ голосомъ.
— ‘Такъ это правда… онъ обманывалъ меня’…— пронеслось въ мысляхъ Вры. Она хотла сказать что-то, крикнуть, но была не въ силахъ сдлать это и, какъ подкошенная, упала на коверъ.
Душковъ и Гвоздевъ бросились къ ней. Первымъ движеніемъ Верди было желаніе подойти къ Вр, но Гвоздевъ жестомъ остановилъ его.
— Что вы сдлали? Зачмъ вы говорили это при ней? Вдь это можетъ убить ее!— лепеталъ растерявшійся докторъ.
Гвоздевъ низко наклонился надъ внучкой, его руки дрожали, лицо приняло жалкое, но доброе выраженіе.
— Вра, Вра, другъ мой,— говорилъ онъ.— Прости меня: онъ не женатъ… Я хотлъ разлучить васъ, думая, что такъ лучше для васъ обоихъ… Видно, Богъ судилъ иначе… Прости меня… будьте счастливы…
Вра широко раскрыла глаза, оглядывая всхъ и точно соображая что-то. Вдругъ въ нихъ блеснулъ лучъ неудержимой радости, она порывисто поднялась съ ковра.
— Такъ это все неправда… это былъ сонъ… теперь насъ ничто не разлучитъ… милый!— восторженно говорила она и протянула Верди об руки.
Тотъ молча припалъ къ нимъ.
— Вотъ такъ лучше… такъ лучше…— повторялъ Душковъ, плача и смясь одновременно.
Гвоздевъ улыбался, глядя на молодыхъ людей, и точно не зналъ, что сказать, что сдлать.
— Эй, Мишка!— крикнулъ онъ наконецъ.— Вина сюда! Да самоваръ поскоре! Вдь тамъ, во Франціи, они не умютъ пить чай…

КОНЕЦЪ.

‘Историческій Встникъ’, тт. 68—69, 1897

Арт-Ройе
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Сын Наполеона, Лоран Шарль-Мари, Год: 1900
  2. Осада Иерусалима, Раттацци Мария, Год: 1882
  3. Болгария, Чайковский Михаил Станиславович, Год: 1873
  4. Шпион Наполеона, Лоран Шарль-Мари, Год: 1900
  5. Шпион Наполеона, Лоран Шарль-Мари, Год: 1900
  6. Наваринская битва, или Ренегат, Мок Анри-Гийом-Филипп, Год: 1830
  7. Под огненным дождем, Гемпель Р., Год: 1900
  8. Савонарола, Глазер Адольф, Год: 1883
Электронная библиотека