УШЕДШЕМУ
УШЕДШЕМУ
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Ушедшему, Зайцев Борис Константинович, Год: 1962
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
М: Русская книга, 2000.
В России мне не приходилось встречаться с о. Василием (он не был тогда священником и лекции читал не в Москве). И в эмиграции помню его еще штатским, на 10, boul. Montparnasse, где обитала тогда УМСА. Там выступал живописный Бердяев, Вышеславцев элегантный и о. Сергий Булгаков.
Многое говорилось, не помню точно о чем, но о ‘божественном’, разумеется.
Василий Васильевич Зеньковский был вот какой: в очках, в сером костюме, приветливый и благосклонный, от слов его, от улыбки, всего существа исходило некое благоволение.
Оно прочно сидело в нем. Он и сам ученый, профессор, автор книг разнообразных (не мне судить о них, по существу, но то, что я читал, глубоко серьезно и как-то внутренно честно. Это чувствуется). Книги… — мало ли все мы, писатели, пишем книг, этим в сословии нашем не удивишь, а вот направленность к людям, сердцам человеческим, к молодежи — этого я у нашего брата мало встречал — у философов ли, поэтов, беллетристов и сам дару такому завидую и ценю его высоко.
У о. Василия именно это и было. Его к людям тянуло, и не затем, чтобы навязывать им что-то, а чтобы передавать свет, знания, благодать. Но для этого надо иметь душу преемницу, душу передатчицу, вот тогда будет общение. Видимо, всегда влекло к этому Василия Васильевича Зеньковского, профессора, писателя и педагога в сереньком костюме. Неудивительно, что, будучи всегда христианином, он в некую минуту из профессора христианской философии, психологии обратился в священника о. Василия, в рясе и с крестом на груди. Ряса не помешала ему впоследствии написать ни ‘Апологетику’, ни недавно вышедшего ‘Гоголя’, ни разное другое, но она еще приблизила его к человечеству, на природную его склонность наложила особый, высшемистический оттенок. Вот он исповедует перед причастием, он должен ободрять, укреплять, утешать — тут особенное поле его делания. И это чувствуют. Сразу почувствовали в нем ‘пастыря доброго’. Мягкость, сочувствие, излучение какого-то природного оптимизма, человечность — как нуждается в этом несущее крест человечество!
А когда говорил о. Василий в храме — всегда кратко, просто и содержательно — речь его доходила особенно.
Неудивительно, что он так сросся и с Русским Студенческим Христианским Движением — Р.С.Х.Д. Молодежь — его поле. ‘Вышел сеятель сеять’ в юные души — он, глава всего Движения (одной из немногих надежд эмиграции). Глава не только формально, но душою и сердцем. Это чувствуют, разумеется, юноши, с разных концов Франции и Европы съезжающиеся на съезды, чувствуют, что они в верных руках. ‘Я по-настоящему у себя дома именно в нашем Движении’, — сказал он мне как-то. Не сомневаюсь, что и для ‘них’ он был неким краеугольным камнем. Настоящий, духом и телом пастырь.
Эти последние годы жизнь моя так сложилась, что о. Василий постоянно, с огромной внимательностью и неутомимостью, несмотря на годы свои и немощи, приезжал по утрам к нам со св. Дарами, причащать жену мою и меня. Иногда получал я небольшие записочки от него, что приходится несколько отложить из-за нездоровья. Но потом все наврстывалось, и этот старый, больной человек всегда входит с улыбкою и оживлением в наш дом, принося с собой Свет Христов. ‘Я встаю в шесть часов утра, и несколько работаю сначала…’, говорил он. Так вот и начинался его труднический, во многом подвижнический и аскетический день.
Но настал час, когда ему самому, врачу духовному, пришлось отдаться в руки врачей плоти. Он оказался в госпитале — Божон. Шли слухи в нашем мирке, что дело серьезно. Так оно и оказалось.
Когда мы с дочерью навестили его в маленькой — все же отдельной — комнатке огромной ‘врачебной фабрики’ за Porte Clichy, это был уже не тот о. Василий, который на моей квартирке говорил нам с женой, держа Чашу, вечные слова: ‘Пиите от нея вси, сия есть кровь моя Нового Завета…’ Пред нами теперь полусидел, полулежал худенький, маленький человек, с трудом произносивший несколько слов. Но глаза его стали больше и красивее.
Нельзя сказать, чтобы он был заброшен, одинок в беде. За ним верно ходили и Н. К. Рауш, Т. И. Смоленская, И. Б. Чеснокова, О. С. Субботина и А. В. Морозова.
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.
Мы обнялись на прощание и поцеловались — ему не так легко было и приподняться. Я знал, что это уже в последний раз.
Так оно и вышло. И в положенный день, в церкви на Olivier de Serres, земно поклонился я уже праху его в гробу.
‘Вечная память…’ пел тогда хор. Он правильно пел. Да, вечная ему память.
Вестник РСХД. Париж, Нью-Йорк, 1962, No 66/67.