ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
ФЕЛЬЕТОНЫ
ФЕЛЬЕТОНЫ
С-ПЕТЕРБУРГЪ
1913
УРОКЪ ЮБИЛЕЯ ШЕВЧЕНКО
УРОКЪ ЮБИЛЕЯ ШЕВЧЕНКО
Урок юбилея Шевченко, Жаботинский Владимир Евгеньевич, Год: 1911
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Удивительно, до чего люди непослдовательны. Когда мы произносимъ А, то по большей части и не думаемъ о томъ, что надо же въ такомъ случа произнести и Б. Подходимъ къ общественному факту такъ, какъ будто онъ изолированъ, вырванъ изъ жизни и за собою никакихъ послдствій не влечетъ. Вотъ теперь мы чествуемъ память Шевченко, или, по крайней мр, откликаемся на чествованіе. Но при этомъ — никакихъ выводовъ. Не только у слушающихъ и у читающихъ, но иногда у самихъ пишущихъ незамтно, чтобы они хорошо вдумались, къ чему обязываетъ признаніе этого юбилея. Вдь одно изъ двухъ: или Шевченко есть культурное недоразумніе, филологическій курьезъ и раритетъ, и тогда нтъ никакого смысла устраивать ему юбилеи, или Шевченко есть закономрное и характерное явленіе развивающейся жизни, симптомъ чего-то грядущаго, и тогда каждому изъ насъ необходимо, сказавъ А, произнести и Б, т. е., признавъ этотъ юбилей, опредлить свое отношеніе къ тому огромному явленію, о неизбжности котораго пророчествуетъ намъ этотъ юбилей. А объ этомъ, кажется, мало кто думаетъ.
Можетъ быть, объясняется это тмъ, что внутренно еще многіе, многіе изъ насъ и впрямь потихоньку считаютъ Шевченко за филологическій курьезъ. Что грха таить, многіе такъ разсуждаютъ. Имъ это кажется причудой, капризомъ: зналъ человкъ прекрасно по русски, могъ писать т же самые стихи на ‘общемъ’ язык, а вотъ заупрямился и писалъ по-хохлацки. Другіе идутъ еще дальше и спрашиваютъ: да разв есть какая нибудь серьезная разница между обоими языками? Одно упрямство, одно мелочное цпляніе за отдльныя буквы. Что за причуда — писать непремнно такъ: ‘Думы мои, думы мои, лыхо мини въ вамы! Чому стали на папери сумнымы рядамы?’ — когда можно было съ такимъ же успхомъ написать вотъ какъ:
Ахъ вы думы мои, думы,
Ахъ, бда мн съ вами!
Что стоите на бумаг
Грустными рядами?
Одинъ господинъ недавно взялъ при мн въ руки томикъ стиховъ Олеся и сталъ доказывать наглядно, что стихи эти можно читать сразу по-русски и выйдетъ почти все въ полномъ порядк: и размръ не измнится, и почти вс римы сохранятся. Можетъ быть онъ и былъ правъ: я его не дослушалъ до конца и, пока онъ декламировалъ на московскій ладъ: ‘Ой, на що-и малу дитину доручала ты степам?’ — я задумался о другомъ. Я вспомнилъ, что Шевченко писалъ что-то такое и по русски. Литераторы изъ газеты ‘Кіевлянинъ’ ставятъ ему это въ великую заслугу и стыдятъ теперешнихъ мазепинцевъ: видите, онъ не то, что вы, онъ ‘не чуждался общерусскаго языка’! Допустимъ, но за то страннымъ образомъ ‘общерусскій’ языкъ чуждался украинскаго понта, и не склеилось у него ничего путнаго на этомъ язык. И Шевченко не единичное явленіе. Въ 40-хъ годахъ жилъ въ Рим большой поэтъ Белли, о немъ, кажется, есть гд-то упоминаніе у Гоголя. Онъ писалъ главнымъ образомъ на римскомъ діалект. Римскій діалектъ, не въ примръ другимъ мстнымъ нарчіямъ Италіи, почти совершенно совпадаетъ съ итальянскимъ языкомъ: если бы не скучно было для читателя, я бы взялся исчерпать все различіе ровно въ пятнадцати строчкахъ. Но Белли писалъ на діалект великолпныя вещи, а на итальянскомъ язык — вещи совершенно бездарныя. Его сонеты на romanesco изумительны, его итальянскія элегіи водянисты, реторичны и позабыты. Тоже, очевидно, крпко заупрямился человкъ: такъ заупрямился, что и самъ Богъ его покидалъ, какъ только онъ въ своемъ творческомъ порыв переступалъ черезъ какую то едва замтную межу — и Белли, по сю сторону межи большой поэтъ милостію Божіей, по ту сторону внезапно превращался въ жалкаго писаку…
Родной языкъ! Нужна вся наша россійская наивность, неопытность, соціальная необразованность, вся наша пигасовщина, весь грубо-эмпирическій площадной практицизмъ, исповдуемый нами по отношенію ко многимъ священнымъ вопросамъ духа, чтобы такъ длать большіе глаза и недоумвать, зачмъ это нормальному человку, при полномъ ум и здравой памяти, непремнно упираться и настаивать на томъ, что говорится ‘світъ’, а не ‘свтъ’. Дурь, причуда! Мадьяры сколько лтъ ведутъ борьбу за мадьярскую команду въ венгерской арміи, а всего-то языкъ команды состоитъ ровнымъ счетомъ изъ 70-ти словъ. Изъ за 70-ти словъ падаютъ министерства, откладываются важнйшія реформы, трещитъ по шву рки Лейты политическая карта Европы. Въ венгерскомъ парламент, среди четырехсотъ съ лишкомъ мадьяръ, сидятъ сорокъ депутатовъ изъ Кроаціи и свято хранятъ свое право говорить съ трибуны по хорватски, т. е. на язык, котораго никто, кром нихъ, не понимаетъ, и употребленіе котораго въ парламент поэтому, казалось бы, не только безполезно, но даже вредно для самого хорватскаго дла. Эти же хорваты подняли бунтъ, когда венгерское начальство попыталось завести въ нкоторыхъ правительственныхъ учрежденіяхъ Загреба, рядомъ съ хорватскими вывсками, также и мадьярскія: были уличныя демонстраціи, столкновенія съ войсками, лилась кровь… Дурь, причуда!— говоримъ мы, мы, захолустные обыватели захолустной страны, мы, съ высоты нашего политическаго ума и опыта. А не гораздо ли правильне было бы взглянуть на дло съ другой стороны и пенять, что съ фактами не спорятъ? Вдь тутъ предъ нами цлый рядъ яркихъ фактовъ, то массовыхъ, то еще боле характерныхъ индивидуальныхъ. Вотъ бснуются чуть ли не цлые народы изъ-за семидесяти словъ или десяти вывсокъ на чужомъ язык, вотъ большіе поэты, мгновенно теряющіе даръ Божій, какъ только попытаются сдлать внутри себя маленькій, крохотный, невинный подлогъ: сказать ‘свтъ’ вмсто ‘світъ’, ‘buona sera’ вмсто ‘bna sera’. Это все факты, непреложныя явленія жизни, которыя не измнятся оттого, что мы будемъ ихъ порицать или одобрять. Не порицать и не одобрять ихъ надо, не ставить двойки или пятерки міровому порядку и его проявленіямъ, а скромненько учиться изъ нихъ уму разуму, брать жизнь такою, какой она есть въ основ своей, и на этой основ строить наше міровоззрніе.
Мимо факта шевченковскаго юбилея мы проходимъ съ почтительнымъ поклономъ, и намъ даже не приходитъ въ голову, что это — фактъ исключительной симптоматической важности, предъ лицомъ котораго, если бы мы были разумны, опытны и предусмотрительны, слдовало бы пересмотрть нкоторые существенные элементы нашего міровоззрнія. Что такое Шевченко? Одно изъ двухъ. Или надо смотрть на него, какъ на курьезную игру природы, нчто врод безрукаго художника или акробата съ одной ногою, нчто врод рдкостнаго допотопнаго экспоната въ археологическомъ музе. Или надо смотрть на него, какъ на яркій симптомъ національно-культурной жизнеспособности украинства, и тогда надо открыть пошире глаза и хорошо всмотрться въ выводы, которые отсюда проистекаютъ. Мы сами здсь на юг такъ усердно и такъ наивно насаждали въ городахъ обрусительныя начала, наша печать столько хлопотала здсь о русскомъ театр и распространеніи русской книги, что мы подъ конецъ совершенно потеряли изъ виду настоящую, осязательную, ариметическую дйствительность, какъ она ‘выглядитъ’ за предлами нашего куринаго кругозора. За этими городами колышется сплошное, почти тридцатимилліонное украинское море. Загляните когда-нибудь не только въ центръ его, въ какой-нибудь Миргородскій или Васильковскій уздъ: загляните въ его окраины, въ Харьковскую или Воронежскую губернію, у самой межи, за которой начинается великорусская рчь,— и вы поразитесь, до чего нетронутымъ и безпримснымъ осталось это сплошное украинское море. Есть на этой меж села, гд по сю сторону рчки живутъ ‘хохлы’, по ту сторону — ‘кацапы’. Живутъ испоконъ вковъ рядомъ и не смшиваются. Каждая сторона говоритъ по своему, одвается по своему, хранить особый свой обычай, женятся только на своихъ, чуждаются другъ-друга, не понимаютъ и не ищутъ взаимнаго пониманія. Създилъ бы туда П. Б. Струве, авторъ теоріи о ‘національныхъ отталкиваніяхъ’, прежде чмъ говорить о единой трансцендентной ‘общерусской’ сущности. Такого выразительнаго ‘отталкиванія’ нтъ, говорятъ, даже на польско-литовской или польско-блорусской этнографической границ. Зналъ свой народъ украинскій поэтъ, когда читалъ мораль неразумнымъ дивчатамъ:
Кохайтеся, любитеся,
Та не з москалями,
Бо москал!— чужи люде…
Я не раздляю теоріи П. Б. Струве и не думаю, чтобы ‘отталкиванія’ принадлежали къ необходимымъ и нормальнымъ жизнепроявленіямъ національности, во всякомъ случа полагаю, что детализировать (въ научномъ смысл) эти ‘отталкиванія’ слдовало бы только съ большими и суровыми оговорками. Я не считаю ни нормальнымъ, ни вчнымъ явленіемъ тотъ антагонизмъ между великороссомъ и малороссомъ, который окристаллизованъ въ простонародныхъ кличкахъ ‘хохолъ’ и особенно ‘кацапъ’, увренъ, напротивъ, что при улучшеніи вншнихъ условій не только украинство, но и вообще вс народности Россіи прекрасно уживутся съ великороссами на почв равенства и взаимнаго признанія, даже врю, что большую и благотворную роль въ этомъ сыграетъ именно великорусская демократическая интеллигенція — и недавно, въ одной кіевской лекціи, подчеркнулъ эту вру настолько рзко, что встртилъ даже несочувствіе со стороны нкоторыхъ украинскихъ слушателей. Но нельзя отрицать, что ‘отталкиваніе’ отъ инородца есть одинъ изъ признаковъ присутствія національнаго инстинкта, особенно тамъ, гд національная индивидуальность, изъ за вншняго гнета, ни въ чемъ иномъ, ни въ чемъ положительномъ выразиться не можетъ. Въ такихъ случаяхъ ‘отталкиваніе’, наблюдаемое на этнографическихъ границахъ, остается поневол лучшимъ доказательствомъ того, что угнетенная народность стихійно противится перелицовк своего естества, что истинные пути ея нормальнаго развитія тянутся въ другомъ направленіи. Таково стихійное настроеніе всякой большой и однородной массы, таково и стихійное настроеніе тридцатимилліоннаго украинскаго простонародія, сколько бы ни лжесвидтельствовали о противномъ разные эксперты изъ національныхъ оборотней. Эксперты этого рода столько же компетентны въ оцнк національныхъ чувствъ того народа, отъ котораго они отстали, сколько компетентенъ дезертиръ въ оцнк патріотизма и боевого духа той арміи, изъ которой онъ сбжалъ. Украинскій народъ сохранилъ въ неприкосновенности то, что есть главная, непобдимая опора національной души: деревню. Народу, корни котораго прочно и густо впились на громадномъ пространств въ сплошную родную землю, нечего бояться за свою племенную душу, что бы тамъ ни продлывалось въ городахъ надъ бдными побгами его культуры, надъ его языкомъ и его поэтами. Мужикъ все вынесетъ, все переживётъ, всхъ переспоритъ и медленно, шагъ за шагомъ, но неуклонно и непобдимо со всхъ сторонъ втиснется въ города, и то, что теперь считается мужицкимъ Говоромъ, будетъ въ нихъ черезъ два поколнія языкомъ газетъ, театровъ, вывсокъ — и еще больше.
Вотъ что значитъ юбилей Шевченко для всякаго, кто уметъ послдовательно мыслить и заглядывать въ завтрашній день. Мы, къ сожалнію, этими талантами не богаты. Украинское движеніе, росту щее у насъ подъ носомъ, считается у насъ чмъ-то врод спорта, мы его игнорируемъ, игнорировали до этого юбилея и будемъ, вроятно, игнорировать и посл юбилея. Не то слпота самодовольства, не то косность человческой мысли руководитъ нашими дйствіями, и въ результат мы допускаемъ грубую, непростительную политическую ошибку: вмсто того, чтобы движеніе, громадное по своимъ послдствіямъ, развивалось при поддержк вліятельнйшихъ круговъ передового общества и привыкало видть въ нихъ свою опору, своихъ естественныхъ союзниковъ, — мы заставляемъ его пробиваться своими одиночными силами, тормазимъ его успхи замалчиваніемъ и невниманіемъ, раздражаемъ и толкаемъ въ оппозицію къ либеральному и радикальному обществу. Роста движенія это не остановитъ. но исковеркать этотъ ростъ, направить его по самому нежелательному руслу — вотъ что не трудно, и вотъ чего слдовало бы остерегаться. Самыя тяжелыя послдствія для будущихъ отношеній на огромномъ этомъ юг Россіи могутъ отсюда родиться, если мы во-время не спохватимся, не поймемъ и не учтемъ всей громадности того массоваго феномена, о которомъ напоминаетъ намъ юбилей Шевченко, и не сообразуемъ съ нимъ всей нашей позиціи, всей нашей тактики въ длахъ мстныхъ и государственныхъ.
Выскажу одно соображеніе, которое давно у меня сложилось и подкрплено изученіемъ западно-европейскаго опыта, но въ отвтъ на которое читатель, должно быть, пожметъ плечами. Нашъ югъ сталъ излюбленной ареной черносотенства, и подвизается у насъ оно, особенно въ городахъ и мстечкахъ, съ солиднымъ успхомъ. И до сихъ поръ мы сёб не дали отчета, можно ли бороться противъ этого явленія, и если можно, то какъ, какимъ оружіемъ. А между тмъ вопросъ этотъ имлъ бы право на всяческое наше вниманіе, потому что при ныншнихъ настроеніяхъ не въ прокъ нашему краю ни городское самоуправленіе, ни даже право посылать депутатовъ въ Государственную Думу. Депутаты юга — главная опора реакціи, и такъ было еще до измненія избирательнаго закона, до третьей Думы. Чмъ же можно бороться противъ этого настроенія мщанскихъ массъ юга? Чистый, отвлеченный либерализмъ какой угодно марки имъ недоступенъ: мщанство не идетъ за либералами, если т не догадаются дать ему въ придачу еще нчто. На соціалистическую пропаганду мщанство органически неспособно откликнуться: экономическіе идеалы этой среды всегда неизбжно реакціонны и вращаются въ лучшемъ случа вокругъ средневковыхъ идеаловъ цеховаго строя, въ худшемъ — это мы видимъ въ Вн, въ Варшав, на послднемъ ремесленномъ създ — вокругъ хозяйственнаго и правового вытсненія инородцевъ. Единственный идеальный лозунгъ, который, въ данныхъ условіяхъ, способенъ поднятъ городскія мщанскія массы, очистить и облагородить ихъ міровоззрніе, — это лозунгъ національный. Если он идутъ теперь за правыми, то, вдь, не потому, что правые проповдуютъ бараній рогъ и ежевыя рукавицы, а только потому, что правые сумли задть въ нихъ націоналистическую струнку. Но не струнку творческаго, положительнаго націонализма, а струнку ‘отталкиваній’ отъ инородца. И никакія на свт яркія знамена не отвлекутъ наше южное мщанство отъ лозунговъ ненависти, кром одного знамени: собственнаго національнаго протеста. Я не компетентенъ судить о томъ, насколько готова какая-нибудь Слободка-Романовка къ воспріятію украинскаго національнаго сознанія, утверждаю только одно: выжить оттуда союзниковъ удастся или украинскому движенію, или никому. Повторяю: все это такъ далеко отъ сегодняшняго положенія вещей, что читатель, я знаю, пожметъ плечами и скажетъ: гаданія, фантазіи. Я же думаю, что гадаютъ и фантазируютъ т, которые видятъ только то, что торчитъ на передномъ план, и не заглядываютъ ни въ статистику, ни въ исторію, ни въ опытъ мудраго запада. Поживемъ — увидимъ. А можетъ быть, если не измнится во-время наша тактика, то и почувствуемъ…
Когда приходится, по долгу службы, чествовать юбилей Шевченко, мы стыдливо разсказываемъ другъ другу, что покойникъ, видите ли, былъ ‘народный’ поэтъ, плъ о горестяхъ простого бднаго люда, и въ этомъ, видите ли, вся его цнность. Нтъ-съ, не въ этомъ. ‘Народничество’ Шевченко есть дло десятое, и если бы онъ все это написалъ по русски, то не имлъ бы ни въ чьихъ глазахъ того огромнаго значенія, какое со всхъ сторонъ придаютъ ему теперь. Шевченко есть національный поэтъ, и въ этомъ его сила. Онъ національный поэтъ и въ субъективномъ смысл, т. е. поэтъ-націоналистъ, даже со всми недостатками націоналиста, со взрывами дикой вражды къ поляку, къ еврею, къ другимъ сосдямъ… Но еще важне то, что онъ — національный поэтъ по своему объективному значенію. Онъ далъ и своему народу, и всему міру яркое, незыблемое доказательство, что украинская душа способна къ самымъ высшимъ полетамъ самобытнаго культурнаго творчества. За то его такъ любятъ одни и за то его такъ боятся другіе, и эта любовь и этотъ страхъ были бы ничуть не меньше, если бы Шевченко былъ въ свое время не народникомъ, а аристократомъ въ стил Гете или Пушкина. Можно выбросить вс демократическія нотки изъ его произведеній (да цензура долго такъ и длала) — и Шевченко останется тмъ, чмъ создала его природа: ослпительнымъ прецедентомъ, не позволяющимъ украинству отклониться отъ пути національнаго ренессанса. Это значеніе хорошо уразумли реакціонеры, когда подняли наканун юбилея такой визгъ о сепаратизм, государственной измн и близости столпотворенія. До столпотворенія и прочихъ ужасовъ далеко, но что правда, то правда: чествовать Шевченко просто какъ талантливаго россійскаго литератора No такой-то нельзя, чествовать его значитъ признать все то, что связано съ этимъ именемъ. Чествовать Шевченко — значитъ понять и признать, что нтъ и не можетъ бытъ единой культуры въ стран, гд живетъ сто и больше народовъ: понять, признать, потсниться и дать законное мсто могучему собрату, второму по сил въ этой имперіи.
1911.