Урокъ фанфаронамъ и втреникамъ.
Урокъ фанфаронамъ и втреникамъ.
Французить перестать пора!
Державинъ.
‘Сверная Пчела’, No 25, 1826
Урок фанфаронам и ветреникам, Булгарин Фаддей Венедиктович, Год: 1826
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Вы знаете, любезные читатели, странности и причуды пріятеля моего Архипа аддеевича, который смотритъ на многіе предметы съ особенной точки зрніи, и весьма часто почитаетъ дурнымъ то, что другіе находятъ очень хорошимъ, и обратно. Недавно я былъ свидтелемъ такой бесды, которая привела меня въ удивленіе, и безъ сомннія, изумитъ васъ: послушайте.
Однажды, когда я сидлъ у него, вдругъ подъхала къ крыльцу прекрасная карета, молодой, щегольски одтый юноша выпрыгнулъ, изъ нее, какъ заяцъ, и такъ громко зазвонилъ у дверей, что канарейки встрепенулись въ клткахъ, собачка залаяла и котъ спрятался подъ постель. Я взялъ шляпу и хотлъ итти домой, но Архипъ аддеевичъ остановилъ меня. ‘Пожалуйста погоди,’ сказалъ онъ: ‘это мой племянникъ, который никогда не здитъ ко мн, зная, что отъ меня нельзя получишь ни наслдства, ни покровительства, а въ большомъ свт стыдится даже называть меня своимъ дядею, потому, что не находитъ моихъ визитныхъ билетовъ въ знатныхъ домахъ, что я хожу пшкомъ и не одваюсь по мод.’ — ‘Хорошъ племянничекъ!’ сказалъ я.— ‘Впрочемъ, онъ очень добрый малый,’ примолвилъ Архипъ аддеевичъ: ‘и вс его недостатки происходить отъ втренности, пустыхъ знакомствъ и неосновательнаго воспитанія. Онъ получитъ теперь порядочный урокъ — увидишь.’ — Между тмъ юноша вбжалъ въ комнату, остановился у дверей, посмотрлъ на насъ въ двойной лорнетъ, и не обращая на меня вниманія, приблизился къ столу, за которымъ сидлъ Архипъ аддеевичъ, и протянувъ къ нему руку весьма фамильярно, сказалъ тономъ покровительства: ‘bon jour, mon oncle!’ Истомъ придвинулъ стулъ, развалился въ креслахъ, положилъ шляпу из столъ, звнулъ два раза и, устремивъ глаза въ потолокъ, сказалъ: ‘Eh bien, mon oncle! За какимъ важнымъ дломъ вы призвали меня къ себ?’ Архипъ аддеевичъ въ это время длалъ какія-то замчанія караидашемъ въ своей записной книжк, и наморщившись, отвчалъ: ‘Прежде, нежели приступлю къ длу, я долженъ припомнить теб, что этотъ господинъ (указывая на меня), котораго ты не примчаешь, не Князь Невидимка, но лучшій другъ твоего дяди, пріятель покойнаго твосго отца, любитель просвщенія и заклятый врагъ безталантныхъ Поэтовъ и невждъ словесниковъ. Ему даже Князья римоплеты длаютъ честь, сочиняя на него сатиры и эпиграммы, а это самое врное доказательство, что сужденія его объ ихъ произведеніяхъ справедливы. Слдовательно теб надлежало почтить, его привтствіемъ.’ — При воспоминаніи о Князьяхъ, юноша обратилъ взоры съ потолка на меня, и когда Архипъ аддеевичъ кончилъ длинное свое предисловіе, онъ кивнулъ головою и сказалъ: ‘Pardon… charm… очень радъ знакомству!’ — не заботясь впрочемъ узнать, мое имя. Я, поклонившись ему вжливо, спокойно ожидалъ развязки этой комедіи.— ‘Ты знаешь, племянничекъ, что у тебя есть богатая тетушка, моя двоюродная сестра, бездтная вдова, которая лтъ двадцать живетъ безвыздно въ деревн?’ — ‘Какъ не знать!’ отвчалъ юноша: ‘она помщена у меня на первомъ мст въ списк кандидатовъ, которые должны обогатить меня наслдствомъ. У меня уже торгуютъ ея деревню …’ — ‘Постой, не торопись, племянничекъ, не продавай шкуры съ живаго медвдя. Прочитай вотъ эти строки въ ея письм ко мн.’ Племянникъ прочелъ вслухъ: ‘Посылаю теб, братецъ Архипъ аддеевичъ, ломбардный билетъ на десять тысячъ рублей, ты отдашь его племяннику моему Харитону… ‘ — Юноша бросилъ письмо, и закричалъ громко: ‘Безподобно — въ самую пору, — пожалуйте билетъ, дядюшка!’ — ‘Прочти до конца, любезный племянникъ!’ — ‘Зачмъ?’ отвчалъ юноша:
‘лучше этого выраженія врно нтъ въ письм, а отъ нжныхъ изъясненіи я охотно увольняю милую тетушку.’ — ‘Прошу тебя, читай дале.’ Должно было повиноваться, и юноша продолжалъ: ‘Ты отдать его племяннику моему Харитону въ такомъ случа, если найдешь, что онъ ведетъ себя хорошо, не зараженъ несноснымъ Фанфаронствомъ Французскихъ щеголей, которые изъ нашей матушки Россіи хотятъ сдлать клтку съ попугаями, когда удостовришься, что онъ душевно и пламенно любитъ свое отечество, служитъ врно и усердно Государю, исполняетъ вс обязанности, возлагаемыя на честнаго человка врою отцевъ его, когда не входитъ въ долги, когда прилежаетъ къ усовершенствованію себя въ Наукахъ и въ Русской Словесности, чтобы быть полезнымъ чиновникомъ, а не вчнымъ перепищикомъ, чтобы.’…— ‘Это слишкомъ длинно, дядюшка! ‘ сказалъ юноша, положивъ потихоньку письмо на столъ: ‘впрочемъ я согласенъ, что нравоученіе прекрасное, и годится даже въ печать, а между тмъ пожалуйте мой ломбардный билетъ, мн право нкогда, я долженъ еще сдлать нсколько визитовъ.’ — ‘Погоди, другъ мой!’ — сказалъ важно Архипъ аддеевичъ: ‘я привыкъ въ точности исполнять вс порученія, и потому, прежде окончательнаго ршенія долженъ прочесть теб нкоторые обвинительные пункты противу тебя, по смыслу тетушкина письма.’ — ‘Обвиненія, прошиву меня! ‘ сказалъ юноша, засмявшись во все горю: ‘C’est un peu fort! Спросите у всхъ знатныхъ дамъ, кто любезне и ловче всхъ въ обществ. Спросите у моихъ начальниковъ, кто составляетъ ихъ любимую партію въ вистъ. Спросите у товарищей, кто лучше ихъ кормитъ. Вс, вс укажутъ вамъ на меня, на вашего любезнаго племянничка! Пожалуйте, дядюшка,.моя ломбардный билетъ.’ — ‘Все это очень хорошо, по билета я теб не отдамъ, пока ты не выслушаешь моихъ пунктовъ обвиненія.’ — ‘Извольте, слушаю!’ сказалъ юноша, слъ въ креслы, облокотился на столъ и, закрывъ лице платкомъ, началъ звать,
Архипъ аддеевичъ читаетъ изъ записной своей книжки. ‘Первое: преступленіе противу любви къ отечеству. Племянникъ мой перемняетъ свое прозвище, облагороженное въ бояхъ и въ суд его предками, и самое имя, данное ему при Святомъ Крещеніи.’ — ‘Что это значитъ, дядюшка?’ воскликнулъ юноша съ удивленіемъ.— ‘Тебя зовутъ Харитономъ Хищучинскимъ: а вотъ посмотри на свою визитную карточку. Здсь напечатано Chariton Chischtchouischinskoy, что по настоящему Французскому произношенію будетъ: Каритонъ Шисштъ-шутъ-сшенскоа. Это названіе какого нибудь Китайскаго Мандарина, а не Русскаго дворянина, и ни одинъ Русскій изъ этой галиматьи не признаетъ тебя своимъ землякомъ.’ — ‘Но это общая мода, дядюшка, писать свою фамилію пофранцузски на визитныхъ билетахъ.’ — ‘Стыдно, сударь, въ Россіи, въ одной изъ первыхъ Державъ въ мір, употреблять чужеземный языкъ для подписи своего прозванія. Если мы длаемъ честь иностранцамъ, обучаясь ихъ языкамъ, они могутъ сдлать столько для насъ, чтобы по крайней мр выучиться азбук для чтенія нашихъ именъ.— Для Русскихъ же это прибавленіе десяти буквъ къ твоему прозванію вовсе ненужно.’ — Это странность!’ сказалъ племянникъ. Нтъ, а требованіе народной гордости. Позволь спросить, твоя ли это карета?’ — ‘Моя, дядюшка, я наконецъ заплатилъ за нее.’ — ‘Для чего же на дверцахъ написаны заглавныя буквы чужаго прозванія: С. C.?’ — ‘Но это заглавныя буквы моего имени и фамиліи по-Французски.— ‘Ну, вотъ и но-Французски, эти два Е значатъ, перестань дурачиться {С. С. произносится какъ ceccez, что значитъ перестань.}. Нестыдно ли теб, собственность свою клеймить иностранными буквами въ Россіи, которая доставила теб эту собственность! Русскій человкъ подумаетъ, что ты здишь въ чужомъ экипаж, и по невол почтетъ тебя или банкрутомъ или хвастуномъ.’ — ‘ Это отчасти и правда!’ сказалъ юноша.— ‘Я у тебя былъ вчера, когда тебя не было дома, и видлъ, что твой кабинетъ украшенъ богатымъ собраніемъ книгъ. Къ удивленію моему, я не нашелъ ни одной Русской книги въ твоихъ богатыхъ шкафахъ. Видлъ Исторію Женевы и Санъ-Марино, но не нашелъ Исторіи Государства Россійскаго. Видлъ Данта, Петрарка, Ламартина и Богъ всть кого, но не видалъ ни Крылова, ни Жуковскаго, ни Батюшкова, ни Державина, ни Ломоносова. Видлъ на стол Парижскіе модные журналы, и не видалъ ни одного Русскаго. Видлъ на стнахъ, малеванье Италіянскихъ учениковъ, и не примтилъ ни одной картины Русскаго Художника! Я очень радъ, что ты знаешь иностранные языки: употребляй ихъ на пользу службы и для собственнаго твоего образованія, говори съ инстранцами ихъ языкомъ, и даже въ Русскомъ обществ, гд находятся чужеземцы, употребляй для разговора ихъ языка, изъ вжливости, чтобъ сдлать ихъ участниками разговора. Все это очень хорошо и позволительно. Но къ чему это безпрестанное болтанье по-Французски, въ домашнемъ кругу, съ пріятелями, съ Русскими, въ Русскомъ обществ? И сами Французы смются надъ нами за это малодушное отрченіе отъ драгоцннйшаго достоянія, отъ языка народнаго, и называютъ нашихъ петиметровъ Французскими попугаями. Нкоторые иностранцы осмливаются даже писать, что на нашемъ варварскомъ язык нельзя изъяснить ни мыслей, ни чувствованіи образованнаго человка.— Не обидно ли такое сужденіе, къ которому подаете поводъ, вы, господа не-Русскіе, зеаллки!— Еще забавне вашъ Русскій языкъ, перемшанный съ Французскими фразами, мело вами, передланными на Русскую стать. Это доказываетъ, что вы думаете по-Французски, а въ голов, которая въ Россіи думаетъ обо всемъ по-Французски, не могутъ родиться мысли Русскія, патріотическія. Если жъ вы принуждены говорить по-Русски, то изъясняетесь, какъ модныя торговки, безъ правилъ, безъ связи. Посмотри, племянничекъ, на благородное Англійское юношество, которое получаетъ высокое образованіе въ отличнйшихъ Университетахъ, знаетъ многіе языки, но почитаетъ за безчестіе говорить иначе между собою, какъ на отечественномъ язык. Даже ихъ Фанфароны, петиметры (fashionables) ограничиваются однимъ щегольствомъ, и то не подражаютъ Французамъ, а выдумываютъ свои собственныя, Англійскія моды, и заставляютъ даже Французовъ перенимать у нихъ рединготы, клоки, галстухи и т. п. А нашъ иной Русскій баричъ все свое самолюбіе ограничиваетъ тмъ, чтобы быть одтымъ, какъ Парижская модная картинка, и чтобы по языку и ухваткамъ быть похожимъ на Французскаго вертопраха. Скажи по совсти, племянникъ, не есть ли все это преступленіе противу любви къ отечеству? Не есть ли это оскорбленіе народной гордости, и того ли желалъ Петръ Великій при преобразованіи Россіи?’ — и ‘Всели дядюшка.*4 сказалъ племянникъ.— ‘Нтъ, выслушай второй пунктъ обвиненія. Преступленіе противу добрыхъ нравовъ.*4 ‘Дядюшка! это ужасно!’ возразилъ юноша, въ смущеніи.— ‘Не бойся: я не вхожу въ дальнія изслдованія твоего поведенія, а укажу только на публичные твои поступки. Напримръ, въ концерт, ты всегда останавливаешься у входа съ подобными теб рыцарями пустословія, заглядываешь нескромно въ лице дамамъ, чрезъ свое графинное стеклышко или лорнетъ, хохочешь, говоришь на ухо товарищамъ, смотря въ глзза другимъ, посл этого проталкиваешься въ зал на первое мсто, говоришь громко всякій вздоръ, судишь безтолково объ артистахъ, мшаешь другимъ слушать, акомпанируя извстныя теб аріи козлинымъ своимъ голосомъ, не уважаешь въ публик ни чиновъ, ни лтъ, ни пола, и чтобы показаться ловкимъ, длаешься безстыднымъ. То же самое длаешь ты и въ театр: говоришь, или лучше сказать, кричишь вовремя игры актеровъ, толкаешься у входа и выхода, топчешь ноги скромныхъ зрителей, и заставляешь опасаться своего сосдства, какъ встрчи съ бшеною собакою, будучи готовъ сказать всякому грубость или дать толчокъ. На прогулкахъ, ты, взявшись за руки съ подобными теб куклами, идешь на проломъ, сгоняешь всхъ съ дороги, кричишь, говоришь неприличныя вещи, не взирая на присутствіе дамъ, произносишь громогласное сужденіе объ ихъ красот, отворачиваешься отъ знакомыхъ, чтобы не ломать шляпы, не примчаешь старшихъ. Все это прилично Парижскимъ лавочнымъ сидльцамъ, а не Русскому образованному дворянину. Это длаетъ соблазнъ скромнымъ людямъ, и заражаетъ другихъ юношей.’ — ‘Конецъ ли, дядюшка?’ ‘Нтъ, еще третій пунктъ: Преступленіе противу здрзваго разсудка. Рыская по улицамъ и изъ дома въ домъ, ты не имешь времени ни порядочно служить, ни размышлять, ни учишься, ни читать. Однако жъ, сколько разъ намъ случалось быть вмст, я примчалъ, что ты хочешь судить о всхъ предметахъ, называешь негоднымъ все, чего ты не знаешь и не понимаешь, и всхъ людей, занимающихъ высшія мста, провозглашаешь неспособными. Критикуешь все, не изслдовавъ ничего. Выучивъ нсколько фразъ изъ Волтерова, такъ называемаго философическаго Словаря, нсколько стиховъ изъ Расина и Моліера, прочитавъ одинъ или два параграфа въ Политической Экономіи Сея, и выучивъ наизусть имена Бентама, Беккарія и Филанжери, ты почитаешь себя Философомъ, Политикомъ, Литераторомъ, Законодателемъ, и мелешь такой вздоръ, что уши вянутъ! Теб уступаютъ въ спор, изъ сожалнія къ твоему невжеству и ради громкаго твоего голоса, а ты принимаешь это данью твоей премудрости. Вс умные люди почитаютъ тебя шутомъ, а ты думаешь, что ты герой моды и образецъ юношества. Образумься, племянничекъ, и врь, что я говорю теб правду. Пропускаю статьи о твоихъ долгамъ, о служб, о поведеніи, потому, что и тремъ пунктовъ почитаю достаточными къ твоему обвиненію, и кончу рчь.’ — ‘Кончите!’ воскликнулъ племянникъ: ‘слава Богу! Довольно вы меня измучили! пожалуйте же ломбардный билетъ!’ — ‘Нтъ, любезный племянникъ, я кончу рчь не отдачею билета, а желаніемъ, чтобы ты исправился, и изъ обезьяны сдлался человкомъ.’ — ‘Вы шутите, дядюшка?’ — ‘Ни мало, а только исполняю въ точности порученіе твоей тетки.’ — ‘Въ письм велно отдать мн ломбардный билетъ въ десять тысячу рублей.’ — ‘Но это не главное содержаніе письма’ — ‘Помилуйте, дядюшка, можетъ ли быть въ письм что нибудь главне денегъ!’ — ‘А условія?’ — ‘Это пустяки!’ — ‘Для пустой головы, все пустяки, но я теб объявляю не шутя, а торжественно, офиціально и при свидтел, что и денегъ теб по дамъ, а отошлю обратно къ сестр, въ той надежд, что, можетъ быть, этотъ случай будетъ урокомъ для многихъ фанфароновъ и втрениковъ’
Юноша не отвчалъ ни слова, закусилъ губы, взялъ шляпу и, не поклонившись, вышелъ изъ комнаты. Я подошелъ къ окну и слышалъ, что онъ, садясь въ карету, говорилъ громко: ‘медвдь, чудакъ, оригиналъ!’ — Когда дверцы кареты захлопнули, онъ закричалъ: ‘пошелъ въ лавку Королева!’ — ‘Вашъ племянникъ хочетъ утшить себя устрицами!’ — сказалъ я Архипу аддеевичу.— ‘Онъ самъ похожъ на устрицу,’ отвчалъ раздраженный старикъ: ‘Живетъ безъ плана, безъ цли, существуетъ для моды и модою, и будетъ поглощенъ лнью и бездйствіемъ, не оставивъ посл себя на земли, никакого слда, кром своей земной оболочки, т. е. безполезной раковины!’ . Б.