М. А. Осоргин
Улыбки земли
ПРИМЕЧАНИЯ
Улыбки земли
(1938, 25 июня, No 6299)
Улыбки земли, Осоргин Михаил Андреевич, Год: 1938
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Осоргин М. А. Воспоминания. Повесть о сестре
Воронеж: Изд-во Воронежск. ун-та, 1992.
Когда в Париже было землетрясение, в саду под Парижем происходило следующее: от ветра шатались деревья, упало несколько сухих сучьев, и крот, прокладывая свой туннель, поколебал земную поверхность и опрокинул цветочную банку. Кошки охотились за птицами, рогатого скота нет. В остальном благополучно.
Но одно сознание возможности землетрясений в центральной Франции приводит меня в паническое состояние, потому что страшнее улыбки земли нет ничего на свете. От всякого другого несчастья можно защититься или хотя бы защищаться, даже на артиллерийский обстрел можно ответить выстрелом из детского пробочного пистолета — и создать себе иллюзию обороны, когда же под ногами колеблется почва — защиты нет, и самоувереннейший человек перестает быть ‘царем природы’.
Все было превосходно. Я жил в прекрасном городе прекрасной и свободнейшей страны, какой была когда-то Италия, на шестом этаже нового дома, выросшего на пустыре близ Ватиканской стены. Воздух, солнце и молодость. Позавтракав (паста э чече, фритто мисто, фрутта э формаджо), я снял башмаки и прилег отдохнуть, так как в жаркий час было невозможно ни писать, ни гулять: по улицам Рима ходят в знойные дни только собаки и англичане. Мой квартирный хозяин, сор Карло, читал на кухне газету ‘Месеаджеро’, хозяйка обсуждала дела с соседками на общей лестнице. Земля катилась в пространствах с установленной скоростью, не поспевая за моими мечтами, значительно ее опережавшими и не всегда согласованными с законами движения. В какой-то момент диван заколебался, закачались на стенах картины, огромный дом заскрипел зубами, и я, очнувшись, необычайными шагами пробежал две комнаты к выходной двери. На секунду меня задержал спокойный вид хозяина, взглянувшего на меня из кухни поверх очков и уверенно сказавшего: ‘фа ньенте, сор аввокато, пока папа в Риме — бояться нечего’. Сор Карло был ровно втрое старше меня и уже в отставке, но мне еще было о чем жалеть, и лестницу я одолел прыжками через четыре ступени.
У ворот на улице уже толпились люди, жестикулируя и говоря каждый свое и все одно и то же. Женщины ахали и взывали к Мадонне, мужчины солидничали успокоительными мнениями и пытались закурить папиросы. Ко мне подошел один из почтенных соседей и ласково заверил, что паника напрасна, что это даже не ‘терремото’, а только ‘терремотино’, и притом ‘ондульторио’ (волнообразное), не стоящее внимания. Мы, римляне, таких пустяков не боимся, хотя, понятно, что синьор аввокато как иностранец выбежал на улицу в одних носках. Отрезвленный его спокойствием, я дружески заметил римлянину, что он сделает неплохо, застегнув пиджак, так как забыл, по-видимому, надеть рубашку. Затем мы, как были, зашли в кабачок полечиться аперитивом и побеседовать о разнице климатов наших стран, о гуляющих по улицам Москвы белых медведях и о величии Данте Алигьери, которого я слегка прихлопнул Львом Толстым. Однако в кабачке мы держались ближе к двери, у которой толпились и все остальные, предоставляя хозяину погибать за стойкой. Домой мы вернулись веселыми, подсмеиваясь над трусливыми женщинами, обидно, что я был в светлых носках, обращавших внимание.
Это было в первый день знаменитого мессинского землетрясения, завалившего 80 тысяч человек1, в Риме никаких несчастий не было, только, как полагается, треснуло несколько стен, остановились стенные часы, хозяйкам падали кастрюли на голову, и все население играло в недельную государственную лотерею на цифры, предписанные на такой случай справочниками. ‘Налог на дураков’ дал на этот раз казне немалую прибыль.
Ужас мессинского землетрясения много раз описан — и город гниющих трупов, и подвиги русских моряков, и образы выходцев с того света, сохранивших на всю жизнь испуг в глазах. Не знаю, могут ли даже ужасы войны сравниться с тем, что было в Мессине. Когда земля хочет, она может превзойти бессмысленной жестокостью даже людскую выдумку. Прошло тридцать лет, и Мессина, не раз в веках разрушенная до основания, опять отстроена с тою же и большей хрупкостию, — люди забывчивы!
Несколькими годами позже, с итальянским приятелем, я посетил провинцию Абруццы — ряд маленьких городков, замечательных остатками стариннейшей архитектуры, как и остатками местных обычаев, типами населения, говорами, преданиями, красотой горных мест, оригинальностью природы. На пути в городок Кокулло, где был традиционный праздник св. Доменико, врачевателя от змеиных укусов и зубной боли, — мы переночевали в сельском домике знакомого учителя, предоставившего нам свою обширную семейную постель. Со мной был фотографический аппарат, и я сейчас перелистываю альбом — горные кряжи, живописные церковки, религиозные процессии со статуей святого, обвешенной живыми змеями, как и шеи участников процессий, у зеленых змеек вырывали ядовитый зуб, а после их убивали за городской чертой. Изумительны костюмы женщин-крестьянок, особенно пришедших из дальних коммун, населенных албанскими выходцами. Из ближних сел иные приползали, по данному обету, на коленях, чтобы в местном храме ухватиться зубами за веревку колокола и позвонить — верное исцеление от разных недугов. Рынок вещей и вещиц местной работы, гадалки, сидящие на столах под огромными зонтами, съезд и сход нищих-уродцев со всей Италии. Поездка, полная очарований!
В Риме я жил только в небольшом домике новой части города, окруженном садом. Уют, уединенность, полное отсутствие шума и бессмысленно блуждающих туристов, этой римской чумы. Были великолепны ночи, и часто, при растворенных окнах, я занимался до света, так как дни были жаркими. И вот, однажды, крепко заснув после ночной работы, я оказался на палубе корабля, который мотало волнами. Налетел такой шквал, что меня сбросило с постели, а поднявшись с полу, я не мог устоять на ногах. Я уже знал, конечно, что это — землетрясение, но меня беспокоила судьба одной пропавшей туфли. Всего неприятнее был подземный гул, стены в маленьком доме не скрежетали так ужасно, как было на шестом этаже. Нашарив вторую туфлю, я пристроился в оконной амбразуре, — совершенно невольное движение, вызванное рассказами о том, как в полуразрушенных домах люди спасались под арками. С улицы неслись крики выбежавших из домов соседей.
Считается опасным только первый толчок, если он не разрушил дома, следующие, более слабые, уже не опасны. Может быть, это и не так, но хватаешься за каждое утешительное соображение. В эту ночь римское население спало, или, вернее, не спало под открытым небом, преимущественно на площадях. Наиболее напуганные проводили вне домов несколько ночей, днем с опаской забегая домой по делам хозяйственным. Превосходно торговали аптеки, прилавки которых были уставлены пузырьками с касторовым маслом. Слабительное вообще излюбленное средство итальянцев от всех болезней, но особенно оно в ходу при землетрясениях, — не пытаюсь объяснить причину.
На этот раз разрушение постигло ряд местечек в Абруццах, — колебания почвы в Риме были слабым отражением. Погибли старинные церковки, которыми мы недавно любовались, были совершенно разрушены городки, через которые мы проезжали. После, уже из письма, я узнал, что любезный итальянский учитель, представивший мне и моему спутнику свою обширную семейную кровать, был задавлен на этой кровати упавшей стеной.
В течение двух недель я не мог спать, хотя только в первые дни было несколько незначительных, едва ощутимых толчков. Но стоило закрыть глаза, чтобы постель немедленно начала колебаться. Заснув на минуту, я просыпался и вскакивал в ужасе. В своей жизни я испытал достаточно всяких передряг, и много раз видел смерть лицом к лицу. Выработалось не то, чтобы мужественное отношение к такого рода случаям, а известная привычка сохранять внешнее спокойствие. Но привыкнуть к землетрясению, по-моему, невозможно,— разве что верить во всемогущество римского папы и жить от него по соседству. Я уже не лежал больше в постели, а пробовал спать сидя, пристроив под спину гору подушек. Хуже всего было не то, что не спишь, а что боишься заснуть. И боялся я не гибели, а испуга, унизительного ощущения, с которым был бессилен бороться. В Мессине, при раскопках, был найден человек, ущемленный за ногу балками, он более недели провисел вниз головой над заваленной мусором комнатой нижнего, этажа, где лежали трупы его убитых детей. Он остался жив, — и именно в этом величайший ужас. Другой человек несколько дней прожил полузадавленным в постели с задавленной насмерть женой. Это страшнее войны! Там какая-то, пусть ничтожная и презренная, тень смысла, здесь нет и этого.
Совершено измученный, я решил уехать, чтобы отдохнуть на восточной Ривьере, в знакомом местечке, в крошечном домике, который я часто нанимал и для отдыха и для спокойной работы. Должен сказать, что никогда раньше я не испытывал такого огромного удовольствия и такого безмятежного состояния, так не улыбалось действительно лазурное море, не были так кудрявы и благодушны оливы, так радушны и любезны мои давние знакомые — итальянские обыватели маленького местечка, — и синьора Рокка, владелица домика, и лавочница синьора Кармелла, и начальник станции, страдавший от толщины, и доктор-социалист, позже ставший фашистом, чтобы не потерять практики в соседнем городке. Я блаженствовал днем, прогулялся по течению горного ручья, полежал на пляже, перебирая цветные камушки, полакомился в кабачке превосходным блюдом, приправленным всеми запахами, с преобладанием чесночного, рано лег спать, немедленно заснул, выспался за две римских тревожных недели и открыл глаза, когда в окно заглянул первый солнечный луч. Это было ощущение полнейшего животного счастья. Над моей головой был потолок сводом, разрисованный красочными узорами: голубая рамка, зеленые виноградные листья и розовые цветы небывалой породы. И когда я лениво потянулся, не зная, вставать ли, или еще понежиться, — постель заколебалась и висячая лампа, прикрепленная в самый центр розового венчика, принялась раскачиваться.
Я сразу понял, что мне необычайно повезло и что это — легкое землетрясение, что случается на Ривьере исключительно редко. Но в человеческой природе есть немало странностей. Я понял, но продолжал лежать и даже улыбаться. Невозможно, чтобы розовые лепесточки осыпались на мою голову тяжелыми камнями! Кроме того все это приключение показалось мне необычайно смешным: убежать от землетрясения — и угодить на другое. Домик был так приветлив, а за его стенами теснилось и звало выйти так много прекрасных картин, что ни о каких ужасах не вспоминалось, и улыбка земной коры теперь казалась лишь шуткой: ‘а ну, еще тебя попугаю!’. Меня окружал большой сад, никаких криков не было слышно, — их и не было, так как крестьяне спят крепко и не волнуются из-за пустяков, и стены здесь не скрежещут, а горы стоят прочно. Птиц на Ривьере почти нет, но уже начали кричать дневные цикады, приветствуя солнце. Висячая лампа скоро успокоилась, и я решил проспать еще часок, потому что спешить некуда и делать нечего: я приехал отдыхать, а не работать.
Не приснилось ли мне это новое землетрясение? Его почти никто в местечке не заметил, и только разыгравшееся внезапно море свидетельствовало, что земля не была спокойной, но и оно утихло к полудню. И только на другой день я прочитал в генуэзской газете, что в ранний утренний час на восточной Ривьере ощущались легкие отраженные колебания почвы, не имевшие последствий. Аптеки в нашем местечке не было — не было и лучшего показателя. Доктор уверял, что он также заметил толчок и даже проснулся, — но доктор, как я сказал, позже обнаружил свою нестойкость и способность к отклонениям. Впрочем, я вообще был далек от намерения производить расследование. Уже дозревал виноград. Манил огромный и пустой пляж. Лавочница Кармелла получила из Генуи целый окорок великолепной копченой ветчины. Вообще — думать и беспокоиться не стоило, а главное — в то время стоило жить. И я прожил в знакомом местечке несколько прекрасных и легких дней, о которых радостно вспомнить.
1 Землетрясение в г. Мессина на острове Сицилия произошло В 1908 г. См. также рассказ М. А. Осоргина ‘Мессина’ в его книге ‘Там, где был счастлив’ (Париж, 1928).