Джемс Джойс
Джемс Джойс
УЛЛИС
УЛЛИС
(Фрагменты)
——
* * *
Перевод С. Алымова и М. Левидова.
Улисс, Джойс Джеймс, Год: 1914
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Автор ‘Улисса’, ирландский писатель Джемс Джойс, является одной из самых интересных фигур послевоенной западно-европейской литературы. Необычайная новизна и свежесть его литературных приемов, наиболее полно выявленные в ‘Улиссе’, создали Джойсу славу ‘сумасшедшего гения’. Джонс использует слова различных языков, создает новые соединения слов, совершенно отказывается от всякого украшательства своего языка, дает удивительно лаконичный и экономный напряженный стиль. Кажущаяся путанность джойсовской манеры, при внимательном чтении, оказывается вполне оправданной.
‘Улисс’, с его пятипесятилистовым об’емом, являет собой индекс действий, настроений, воспоминаний, мыслей и вкусов дублинского еврея Блума, на протяжении двадцати четырех часов. Задача Джемса в нем — показать полную работу человеческого мозга за день — скачущий поток мыслей — без всяких купюр и из’ятий. Откровенность Джойса, сравниваемого французской и американо-английской критикой с Раблэ, послужила причиной запрещения этой книги в Англии и в Америке. ‘Упиос’ еще не был предметом анализа марксистской критики, весьма возможно, что это произведение будет признано далеким от интересов и запросов советского читателя.
Помещая отрывки из романа, редакция имела в виду ознакомить советского читателя с работой оригинальнейшего мастера НОВЫХ ЛИТЕРАТУРНЫХ ФОРМ, приемы которого могут представить большой формальный интерес и для советских писателей.
1. Леопольд Блум с наслаждением ел телячьи и куриные потроха. Он любил густой суп из дичи, начиненную орехами шейку, рубленую печонку в сухарях, поджаренную тресковую меру. Больше всего он любил бараньи почки, щекотавшие его небо тонким привкусом слегка надушенной урины.
Он думал о почках, медленно расхаживая по кухне, и собирал посуду для завтрака на поместительный поднос, В кухне было тускло и прохладно, но повсюду за дверьми стояло тихое, солнечное утро. Это возбуждало в нем чувство легкого голода.
Угли накалялись.
Второй кусок хлеба с маслом: третий, четвертый: достаточно. Она не любит полной тарелки. Так. Он отошел, взял чайник и поставил его на огонь. Коренастый чайник стоял, уныло вытянув нос. Скоро чашка чая. Хорошо. Во рту сухо. Кошка с поднятым хвостом, сжавшись, ходила вокруг стола.
— Мняо!
— А, ты здесь, — оказал Блум, повернувшись к ней.
Кошка мяукнула в ответ, напряженно кружась у ножки стола.— ‘Вот так же она ходит и по моему письменному столу. П-ррр… Почеши меня за ухом, п-ррр’. Блум с ласковым интересом следил, на гибкой черной фигурой. Приятно видеть отлив гладкой шерсти, белое пятнышко под хвостом,— зеленые, искрящиеся глаза. Он подсел к ней, опустившись на корточки, руки на коленях.
— Молоко для кошечки,— сказал он.
— Мркняо…— мяукнула кошка.
— Считают их глупыми. — Они понимают нас лучше, чем мы их. Она знает, чего ей хочется. И мстительна. Забавно, как я ей кажусь вершиной башни? Нет, она может вскочить на меня.
— Боится цыплят, — посмеиваясь, сказал он.— Боится цып-цыпов. Никогда не видал таких глупых кошек, как кошки.
Жестокая. Ее натура. Странные мыши, никогда не пищат. Будто им правится.
— Мрняу, — громко мяукнула кошка.
Она мигнула своими жадными, стыдливо полузакрытыми глазами, мяукнув протяжно и жалобно, показав ему свои молочно-белые зубы. Он наблюдал, как ее суженные жадностью веки раскрывались, обнажая зеленые камни зрачков.
Он подошел к шкафчику, взял кувшин, только-что наполненный молочком от Хенлона, и, налив блюдечко теплого пузырящего молока, осторожно поставил его на пол.
— Гурхр…— мяукнула кошка, прыгнув к блюдцу.
Он следил за щетинистыми усами, блеснувшими антеннами в тусклом свете, в тот момент, когда она, трижды ткнувшись в блюдце, принялась лакать. Правда ли, если отнять их, они не смогут охотиться за мышами. Почему? Они светятся в темноте, вероятно, кончики. Или ими осязают в темноте?
Он прислушивался к ее лаканью. Омлет с ветчиной? Нет. Из-за засухи не стало свежих яйц. Требуют чистой воды. Четверг не подходящий день и для бараньих почек у Бертлея. Поджаренные на масле, слегка поперченные. Лучше, свиные почки у Длутача. Пока чайник не вскипел. Она лакала все медленнее и затем начисто вылизала блюдце. Почему у них такой шершавый язык? Лакать лучше, весь в пористых дырочках. Ничего не с’ест? Он огляделся. Нет!
Тихо скрипя башмаками, он поднялся по лестнице в столовую, задержавшись у двери спальни. Она может захотеть чего-нибудь вкусного. Она любит тонкие ломтики хлеба с маслом, по утрам. Все еще: иногда.
Он не громко сказал пустой комнате:
— Я иду на угол. Сейчас вернусь. И услышав, как он это сказал, прибавил:
— Ты ничего не хочешь на завтрак? Сонное бормотанье ответило:
— Мн…
Нет. Она ничего не хотела, Он услышал тяжелый вздох, облегченный, когда она повернулась, и разболтавшиеся медные шишечки на спинке кровати звякнули. Нужно их подвинтить наконец. Жалко. Ведь с Гибралтара. Забыла и то немногое по-испански, что знала. Интересно, сколько заплатил ее отец. Старомодная. Да, конечно. Куплена яга губернаторском аукционе. Легко досталась. Не упустит дешевки старый Твиди. Да, милостивый государь. Дело было под Плавной. Я выслужился из простых солдат, милостивый государь, и горжусь этим. И, однако, у него хватило мозгов провести это дело с марками. Это было дальновидно.
Он снял шляпу, висевшую над его тяжелым с инициалами пальто и подержанным дождевиком, купленным по дешевке. Марки: картинки с липкими спинками/ Наверно, не мало чиновников занимается этим. Конечно, еще бы. Пропотевшая наклейка внутри шляпы молчаливо сообщила ему: ‘Пласто — высшего качества’. Он быстро взглянул за кожаный ободок. Свернутая бумажка. Все в порядке.
2. На углу он перешел улицу и стоял перед витриной ИТС с сыном, разглядывая бинокли. Но зайти ли к старому Гаррису, поболтать с Синклером? Хорошие манеры у парня. Вероятно, завтракает. Надо поправить старые очки. Герцовские линзы, 6 гиней. Немцы пролезают всюду. На хороших условиях продают. Чтобы захватить торговлю. Подрезают. Пожалуй, удастся найти пару в железнодорожной камере потерянных вещей. Забавные вещи оставляют люди в поездах и на вокзалах. О чем они думают? Женщины тоже. Невероятно. В прошлом году по дороге в Эннис подобрал саквояж этой фермерской дочки и отдал его ей на скрещении в Лимерике. Бывают и невостребованные деньги. Вон там на крыше есть: маленькие часы для пробы биноклей.
Его веки опустились на края радужной оболочки. Ничего, не видно. Если вообразить, что они там, пожалуй, можно разглядеть их. Ничего не видно.
Он осмотрелся вокруг и, стоя под навесом, вытянул правую руку во всю длину по направлению к солнцу. Давно хотелось попробовать. Да, совета. Кончик его мизинца закрыл солнечный диск. Вероятно, фокус, где лучи скрещиваются. Если бы у меня были черные стекла! Интересно. Столько было разговоров об -этих солнечных пятнах, когда мы жили на западной Ломбардской улице. Чудовищные это взрывы! В этом году ожидается полное затмение: осенью.
А ведь как подумаешь, этот шар опускается по Гринвичскому времени. Часы приводятся в действие электрическими проводами из Дунсинка. Надо с’ездить туда в субботу, как-нибудь.
Если бы иметь рекомендацию к профессору Жолли или разузнать что-нибудь о его семье. Это, помогло бы: люди всегда бывают польщены. Лесть, где ее меньше всего ждали. Дворянину лестно быть потомком королевской любовницы. Его праматерь. Льстивый везде пролезет. Наложите ее лопаточкой. И не подумайте явиться и сразу спросить: Что такое параллакс? Покажите дверь этому господину.
Ах!
Его рука снова опустилась.
Ничего об этом не узнаешь. Трата времени. Газовые шары вертятся, скрещиваются друг с другом, проходят. Всегда все тот же динг-динг. Газ, потом твердо, потом мир, потом холод, потом мертвая скорлупа болтается вокруг. Луна. Скоро появится новая луна, она сказала. Кажется, она уже есть.
Он прошел мимо Мезон Клер. Постой. Полнолуние было в субботу, две недели назад, определенно должна быть новая луна. Прогуляться по Толка. Не плохо для луны из Фервью. Она напевала: молодая майская луна сияет, дорогой. Он сбоку. Локоть, рука. Он: лампочки светляков мерцают, дорогая. Прикосновение. Пальцы. Вопрос. Ответ. Да.
Стоп. Стоп. Было так, было. Так.
Блум, быстро дыша, шагая медленнее, прошел Адам Корт.
С молчаливым облегчением его глаза отметили: на этой улице в полдень Боб Дорен напивается.— Его ежегодный вывих,— говорит Мак Кой. Они пьют, чтобы поболтать, или подурачиться, или cherchez la femme. Попьянствуют в Комби с друзьями и уличными бездельниками и потом до конца года трезвы, как судья.
Да. Так и думал. Спускается в Ампир. Ушел. Сельтерская ему поможет. У Пата Кинселла здесь был театр Арфа до того, как Войтбред держал Королевский. Славный парень. Круглолицый Дион Бочикот со своим делом сел в калошу. Три девочки Пурти из школы. Как время летит, а? Показывали свой длинные красные панталоны из-под юбки. Пьяницы, питье, смеялись, пуская слюну, дышали питьем. У Пата было крепче. Красные рожи: лафа для пьяниц: грохот и дым. Снимите белую шляпу. Его недоваренные глаза. Где теперь он? Побирается где-нибудь. Живодер, который обирал нас всех.
Я был счастливее тогда. А был ли то я? Или я — теперь я? Двадцать восемь мне было. Ей двадцать три, когда мы покинули Ломбардскую улицу, что-то изменилось. После Руди это мне уже не могло нравиться. Времени не вернуть. Будто стараешься удержать воду в руке. Хотел бы вернуться назад? Едва начинали тогда. Хотел бы? Разве плохо тебе дома, бедный маленький проказник? Хочет пришить мне пуговицу. Я обязан ответить. Напиши это в библиотеке.
Графтон-стрит, веселая от навесов над окнами кружила его мысли. Муслиновые ткани, шелк, дамы и вдовы, бряцанье сбруи, мягкий цок подков на шоссе. Толстые ноги у этой женщины в белых чулка. Хорошо, если бы они загрязнились от дождя. Деревенская пережеванная грудинка. Набита мясом до каблуков. От этого и ноги неуклюжие.
Он прошел, задержавшись у витрины Браун-Томас, торговцы шелком. Каскады лент, летучие китайские шелка. Опрокинутая урна выбрасывала поток окрашенного в кровь поплина, сияющая кровь. Гугеноты лили ее здесь. La causa è, santa! Тара, тара. Чудесный хорал. Тара. Должно быть вымыт в дождевой воде. Мейорбер. Тара: бом. бом, бом.
Полушечки для булавок. Давно собирался купить. Разбросаны всюду. Иголки в оконных шторах.
Он посмотрел на кисть левой руки. Царапина: почти исчезла. Не сегодня, во всяком случае. Нужно вернуться за примочкой. К ее рождению быть может. Июниюль, авгсентябрь, восьмое… Почти три месяца еще. И потом ей может не понравиться. Женщины не подбирают булавок. Говорят, колются.
Мерцающие телка, юбки на тонких медных прутьях, лучи растянутых шелковых чулок.
Незачем возвращаться. Должно было быть. Окажи мне все.
Громкие голоса. Нагретый солнцем щелк. Бряцающая сбруя. Все — женщине, очаг и дома, паутина шелков, серебро, сочные фрукты, пряности из Яффы. Агендас нейтам {Древне-еврейское изречение.}. Богатство мира.
Горячая полнота жизни навалилась на мозг: мозг подавался. Запах объятий охватил его всего. С затаенно голодным телом он молча жаждал обожать.
Дюк-стрит. На месте. Надо поесть. Бартон. Почувствуется лучше.
Он повернул за угол, все еще преследуемый. Цоканье подков. Пахнущие тела, теплые, полные. Зацелованные, поддаются: в густых летних полях, спутанная прижатая трава, в отсыревших стенах доходных домов, на кушетках, скрипящие кровати.
— Джек, милый.
— Дорогая.
— Поцелуй меня, Регги!
— Любимая.
С прыгающим сердцем он протиснулся в дверь ресторана Бартон. Вонь охватила его дрожащее дыхание: крепкий говяжий сок, лужа зелени. Смотри кормежку зверей. Люди, люди, люди.
Насест высокие табуретов у стойки, шляпы сдвинуты на затылок, столы, требуют добавочного бесплатного хлеба, волчий проглот обслюненной жратвы, выкатившиеся глаза, вытирают мокрые усы. Бледный, с лицом бараньего жира юноша, вытирал стакан, нож, вилку и ложку салфеткой. Новое полчище микробов. Мужчина с забрызганной соусом детской салфеткой за воротником, вбрасывал булькающий суп в глотку. Мужчина, выплевывающий изо рта на тарелку: полупрожеванные хрящи: нет зубов для жеванья. Баранья отбивная котлета. Быстро глотает, чтобы разделаться с ней. Грустные глаза охмелевшего. Откусил больше, чем может прожевать. Я похож? Видеть себя, как другие нас видят. Голодный человек, злой человек, челюсти ходят. Не смей! О кость! Этот последний ирландский король, язычник Кормак из школьной хрестоматии, подавился в Слетти, к югу от Бойна. Интересно, что он ел. Какую-то чертовщину. Святой Патрик, обратил его в христианство. Все равно не смог проглотить.
— Ростбиф с капустой.
— Одно рагу.
Человечьи запахи. К горлу подкатило. Распыленные плевки, сладковато тепловатый дым сигарет, окись кранов, расплеснутое пиво, мужская пивная моча, застоявшееся брожение.
Здесь куска не проглотить. Парень натачивает нож и вилку,— с’есть все, что перед ним. Беззубый старик с зубочисткой. Легкая спазма, полная, отрыгнул, жует опять. Прежде и после. Любезность после еды. Взгляни сюда, потом туда. Подбирает соус обсосанными кусочками хлеба. Вылижи тарелку. Скорей отсюда.
Он посмотрел кругом, сузив ноздри.
— Два пива сюда.
— Одна солонина с капустой.
Этот парень глотает капусту с ножа, словно от этого зависит вся его жизнь. Ловкий удар. Безопаснее есть тремя пальцами. Отщипывая с края. Привычка — вторая натура. Родился с серебряным ножом во-рту {‘Родился с серебряной ложкой во рту’ — англ. поговорка, равная русской: ‘родился в сорочке’.}. Это остроумно, мне кажется. Или нет. Серебряный, значит богатый. Рожден с ножом. Но тогда пропадает параллель.
Неуклюжий официант собирал липкие громыхающие тарелки. Полицейский комиссар Рок, стоя у стойки, сдувал пенную корону с кружки. Поднялась высоко: желто расплеснулась у самого сапога. Обедающие, вилка и нож подняты, локти на столе, ожидая второй порции, смотрит на под’емник, приносящий кушанье, поверх грязной газеты. Другой, что-то говорит ему с полным ртом. Симпатичный слушатель. Застольная беседа.
Блум вопросительно поднес два пальца к губам. Его глаза сказали:
— Не здесь. Не вижу его.
Уйду. Ненавижу грязную еду. Он повернулся к двери. Лучше перекусить у Дэви Бирна. Заморю червяка. Будет достаточно. Хорошо позавтракал.
— Жаркое и пюре сюда.
— Кружку пива.
Каждый за свое, зубами и ногтями. Глотай. Хватай. Снова глотай. Рот набивай.
Он вышел на свежий воздух по направлению к Графтон-стрит. Ешь или будь с’еден. Убей. Убей.
‘Литературная газета’, No 20, 1929.