Улей.
(Разговоръ о бытіи Бога.)
Енгель.
Улей, Энгель Иоганн Якоб, Год: 1810
Время на прочтение: 8 минут(ы)
‘Но, государь мой — спросилъ молодой Бертгеймъ у Аббата Леграна, Французскаго остроумца, ревностнаго защитника атеистовъ, — чемъ замните вы то понятіе о Бог, которое уничтожить во мн стараетесь? Я вижу и собственную и всхъ окружающихъ меня вещей зависимость, разсудокъ повелваетъ мн, искать первоначальной всему причины.
— Вашъ разсудокъ трудится напрасно, вы никогда не найдете етой мечтательной причины!
‘Позвольте нсколько усумниться. Разв я не нашелъ ее въ понятіи моемъ о Бог?’
— Какой романъ! причина вещественнаго въ понятіи отвлеченномъ! Источникъ существенности въ имени, въ звук: я начинаю думать, что вы хотите понимать вещи посредствомъ непонятнаго, и просвщать себя однимъ только мракомъ.
‘Если въ самомъ дл ваши слова заключаютъ въ себ какую нибудь основательную мысль’….
— Теперь только возтавалъ я противъ словъ, не заключающихъ въ себ никакой мысли!
‘Возьмите же на себя трудъ указать мн прямую дорогу, откройте мн тотъ источникъ премудрости, въ которомъ почерпнули вы такое врное знаніе. Повторяю: разсудокъ велитъ мн искать первоначальной причины, ибо онъ почитаетъ ее необходимою. Но причину, обртенную мною въ понятіи о Бог, именуете вы романомъ, мечтою, безразсудностію, ничтожествомъ! Смю надяться, что вы имете въ запас нчто боле существенное и слдственно боле удовлетворительное для разсудка.’
— Конечно имю! Единственное, первоначальное существо, признаваемое разсудкомъ просвщеннымъ, источникъ всего, что мы воображаемъ и видимъ, всего, что небо и земля, прошедшее, настоящее и будущее въ себ заключаютъ — —
‘Конечно есть Богъ?’
— Романъ романъ, предразсудокъ младенческій! — Этотъ источникъ есть мишура!
‘Такъ многіе разсуждаютъ и пишутъ въ осьмомъ-надсять вкъ. Но я желалъ бы’….
Имть какое нибудь ясное понятіе объ етой натур, хотлъ сказать Бертгеймъ, но мудрый Легранъ позволилъ, уже дйствовать языку своему, a языкъ Француза иметъ поворотливость и словообиліе чудесное. И онъ продолжалъ витійствовать: Я признаю, что всякая вещь должна имть свое основаніе — главная, коренная, неотрицаемая истина, изъ которой я извлекаю другую: что непремнно должно существовать нчто необходимое, вчное, нчто такое, изъ чего и бытіе и образованіе каждаго существа само собою бы извлекало. Матерія и движеніе — въ нихъ обртаю я ето вчное, необходимое. И господинъ Аббатъ весьма остроумно началъ доказывать, что все, обртаемое нами въ мір, какъ видимое, такъ и невидимое, произошло отъ матеріи и движенія, это весьма безразсудно предполагать возможнымъ такое существо, которое дйствовало бы собственною силою, ибо ни что не можетъ существовать и дйствовать само собою, но все заимствуетъ и силу свою и движеніе извн, и что наконецъ источникъ движенія, a потому и всхъ произшедшихъ отъ него вещей одна натура — a натуру объяснялъ онъ сліяніемъ той же самой матеріи съ движеніями разнообразными, понятіе о существ, производящемъ движеніе, о Бог невидимомъ, имющемъ качества непостижимыя, невообразимомъ, казалось ему смшнымъ и глупымъ, живыми красками описывалъ онъ ужасы фанатизма и суеврія: но онъ такъ часто возвращался на одну и ту же мысль, что господинъ Бертгеймъ потерялъ наконецъ всю охоту съ нимъ разсуждать, и думалъ единственно о томъ, какъ бы скоре избавить себя отъ утомительнаго философа. Онъ далъ господину Аббату почувствовать, что не иметъ силы бороться съ высокимъ его умомъ, что изумленъ необыкновеннымъ даромъ господина Аббата выражать краснорчиво самыя отвлеченныя и глубокія мысли, и что наконецъ ему надобно время, дабы понять и хорошенько обдумать все слышанное имъ отъ господина Аббата. И господинъ Аббатъ, который не могъ подумать, чтобы иронія была и Нмцамъ извстная риторическая фигура, объявилъ молодому Бертгейму, что онъ сочтетъ за особливое удовольствіе разсуждать съ нимъ о философіи — ето значило давать ему наставленія. Такимъ образомъ прекратилась высокопарная декламація объ атеизм.
Сценою етаго диспута былъ Англійскій садъ, принадлежавшій Маркизъ дю Вальякъ, короткой пріятельниц Аббата Деграна, который на всхъ ея ужинахъ блисталъ своимъ остроуміемъ. Маркиза была уже слишкомъ стара для любви, но еще слишкомъ молода для богомольства. Желая перейти со славою етотъ промежутокъ, она ударилась въ метафизику, шутя надъ религіею, она такъ сказать запасалась матеріалами для будущаго своего покаянія. Наружность молодаго Бертгейма ей нравилась, и сожаля, что внутренность его такъ мало соотвтствовала пріятности вншней, она усердно желала, чтобы остроумный Аббашъ Легранъ образовалъ его своею высокою мудростію.
Ученикъ и учитель, прогуливаясь по саду, пришли къ одному мсту, которое своею дикостію составляло пріятную противуположность съ утомительными аллеями. Въ тни прекрасной липовой рощи стояло нсколько ульевъ, убжище мирной республики пчелъ, благоденствовавшей среди изобилія цвтовъ и растній.
‘Какъ привлекательно зрлище дятельности и жизни! сказалъ Бертгеймъ: для меня несравненно пріятне смотрть на работу прилжной пчелы, нежели на эти пестрые, неодушевленные цвтники, гд замчаю одно только принужденіе и искусство! Здсь вижу напротивъ свободу, порядокъ и спокойствіе!’
— А зрлище прилжанія и заботливости! Посмотрите, какое въ етомъ улье движенія: бгаютъ, входятъ, выходятъ, тснятся, вс заняты, нтъ ни минуты бездйствія,
‘А цлъ этой неутомимой дятельности — согласитесь, что она превосходная! Произведеніе многочисленнаго потомства! образованіе маленькихъ будущихъ гражданъ!’
— Но ета цлъ не есть ни единственная, ни главная.
‘По крайней мр принадлежащая къ главной.— Я знаю, что прилжные работники сіи трудятся для собственной и общей нужды, но попеченія чадолюбія, гд бы ни представляла ихъ мн натура, всегда меня трогаютъ, и самая презрнная тварь, являясь въ качеств нжной, заботливой матери, кажется мн существомъ любезнымъ, неприкосновеннымъ, святымъ!’
— Государь мой! вы говорите о материнской заботливости! Но разв неизвстно вамъ…? Онъ остановился, внимательно посмотрвъ на Бертгейма.
‘Что неизвстно?’
Аббатъ отступилъ на нсколько шаговъ въ неописанномъ удивленіи. Не вдругъ обнимать глубокія, отвлеченныя истины — это еще казалось ему возможнымъ, ибо неоднократно уже испыталъ онъ, что мысли его, которыя онъ съ общимъ понятіемъ согласовать старался, были — непонимаемы. Но такого незнанія натуральной исторіи не могъ онъ предполагать даже и въ Бертгейм. Какъ бы то ни было, Бертгеймъ, который въ Нмецкихъ помстьяхъ своихъ имлъ богаты пчельники, узналъ отъ Аббата Леграна, что маленькія наскомыя, которыхъ работою онъ любовался, неимли способности дторожденія. Сначала такое несогласіе съ общими законами природы показалось ему невроятнымъ, но онъ принужденъ былъ поврить, когда господинъ Аббатъ сказалъ ему съ важнымъ видомъ учителя: клянусь вамъ честію, что ето истинная правда!
‘Признайтесь однако, любезной Аббатъ, что сказанное вами весьма удивительно. Не льзя же вообразить, чтобы млкія твари сіи родились вмст съ міромъ, и съ того самаго времени существуютъ! Но если онъ лишены способности дтороденія….’
— Продолжайте!
‘То будетъ ли происхожденіе ихъ вамъ понятно? Какимъ же образомъ, окажите мн, раждаются молодые рои, заступающіе мсто старыхъ?’
Аббатъ улыбнулся. Но разв думаете вы, господинъ Бертгеймъ, сказалъ онъ, что въ природ могутъ существовать только видимыя нами пчелы? и разв необходимо должны вс пчелы вылетать изъ улья, высасывать изъ цвтовъ медъ и составлять соты? Слушайте — и онъ величественно поднялъ правую руку — въ каждомъ изъ етихъ ульевъ найдете вы тайную пчелу, маленькую царицу, окруженую сералемъ мужей, ета царица есть въ полномъ значеніи слова мать народа, есть божество, которое бытіемъ своимъ сохраняетъ и бытіе етаго млкаго міра, которое въ гордомъ своемъ бездйствіи….
‘Божество, господинъ Аббатъ?’ —
— О! господинъ Бертгеймъ, надюсь, что вы меня понимаете, Божество — говорю для одного сравненія — божество, царица, одно и то же, я хотлъ сказать, что ета пчела есть перво лицо въ республик, ибо ею все держится, что безъ нее все бы могло придти въ неустройство и погибнуть.
‘Теперь понимаю — но ваше описаніе пчелы царицы невидимой, тайной (какъ вы ее называете), заставляетъ меня думать, что она отлична отъ всхъ другихъ пчелъ образованіемъ своимъ и натурою.’
— По крайней мръ замчено, что она ихъ боле отлична отъ нихъ составомъ, образомъ жизни, инстинктомъ.
‘Но ето еще не даетъ мн никакого объ ней понятія, и ваша пчела, скажу откровенно, для меня еще не существуетъ.’
— Не существуетъ? A разв все то, о чемъ не имете яснаго, полнаго, чувственнаго понятія, почитаете вы не существующимъ! и разв то одно можетъ имть для васъ бытіе, что видли вы своими глазами, или могли ощупать своею рукою? Но пчелы существуютъ въ натур — вы можете ихъ и видть и слышать, и даже почувствовать ихъ жало, если разсудитъ раздражить ихъ: слдовательно — если только не вздумаете утверждать, что эти наскомыя родятся изъ ничего — вамъ надобно будетъ согласиться со мною, что матка ихъ существуетъ.
‘А если захочу отрицать ваше мнніе?’
— Отрицать! — и тогда отрицать, когда вы уврены будете, что эти пчелы-работницы лишены способности плодотворенія?
‘И тогда, государь мой! Эти способности совсмъ постороннее дло!’
— Постороннее дло? Признаюсь вамъ, я никогда бы не вообразилъ…. и господинъ Аббатъ громко засмялся. — Вы удивительно простодушны, скажите же ради Бога, какимъ образомъ понимаете вы происхожденіе пчелъ? Откуда, по мннію вашему, родятся молодые рои? Или опять прилпились вы къ своей готической систем созданія, и непонятная причина вещей опять поселилась въ головъ вашей?
‘О, господинъ Аббатъ! — воскликнулъ Бертгеймъ, какъ будто въ самомъ длъ чувствительно тронутый — вы шутите, a я ожидалъ отъ васъ наставленія! Не вы ли общались руководствовать меня къ открытію истины. Но безъ сомннія хотли вы только пробудить мое остроуміе, хотли узнать на опыт, могу ли я съ помощію тхъ положительныхъ правилъ, которыя вамъ угодно было мн сообщить, проникнуть въ сокровенный смыслъ вашей загадки, и въ самомъ дл — чемъ боле думаю, тмъ боле открываю здсь истиннаго, прекраснаго, высокаго!’
— А что ето такое, смю спросить? —
‘Мнніе, согласованное въ вашимъ.’
— Право? Сердечно радуюсь — говорите!
‘Но прежде, какъ человкъ неопытный въ искусств мыслить, хочу я для избжанія возможной ошибки еще разъ взглянуть на свой образецъ и повторить ваше ныншнее разсужденіе съ начала до конца. Не утверждаете ли вы, какъ атеистъ просвщенный, умвшій уничтожить вс предразсудки воспитанія, что мысль о Божеств, невдомомъ, имющемъ качества непостижимыя, невообразимомъ, есть вовсе неосновательная, и что полагать такое Божество источникомъ, причиною творенія смшно и безумно.
— Ето мое мнніе — но я желаю знать, какъ согласуете вы его съ вашимъ?
‘Въ качествъ основательнаго матеріалиста, котораго никакая мечта воображенія ослпленъ не можетъ, не полагаете ли вы, что нтъ и не можетъ быть такого существа, которое дйствовало бы само собою, и само себя опредляло, и что слдственно всякое дйствіе, всякое опредленіе извн сообщаются.’
— Согласенъ, продолжайте.
‘Не говорите ли вы, что каждое существо въ етомъ міръ, что самый етотъ міръ произошли отъ движенія матеріи — a потому и не должны ли вы согласиться, что никакая вещь въ мір не заключаетъ въ самой себ причины бытія своего и образованія?’
— Я въ этомъ не сомнваюсь! но вы?
‘Я продолжаю: если причина бытія и образованія вещи не въ ней самой заключается, то слдовательно всякая причина образованія и бытія, заключающаяся въ самой вещи, есть ничто. Одно и то же — но только другими словами выраженное.
— Согласенъ! Какое дло до выраженія!
‘Иногда и выраженіе бываетъ весьма важно. Вы утверждаете, что натура есть вчная, необходимая, единственная причина всякаго движенія, что она единая дйствуетъ, производитъ, творитъ, образуетъ?’
— Я утверждаю.
‘Но ета натура, говорите вы, есть соединеніе, сумма, сліяніе всхъ существъ и движеній, изъ коихъ ни одна само въ себ отдльно не заключаетъ причины бытія: своего, a только въ общемъ составъ цлаго, слдственно въ тсномъ союзъ съ цлымъ.’
— Согласенъ — но я не вижу вашей цли.
‘Вотъ она, господинъ Аббатъ. Я желалъ только объяснить для самаго себя ту истину, на которой основываете вы свою систему: что неимющее основаніи отдльно производитъ основаніе въ цломъ, что изъ безчисленнаго множества не движеніи составляется въ цломъ движеніе, и что наконецъ ничто, если присоединить къ нему другое ничто и еще нчто, и еще, и еще — наконецъ, производитъ вчно. Вооруживъ себя етою аксіомою, смло приступаю къ ршенію моей задачи, и знаю напередъ, что етотъ Гордіевъ узелъ будетъ развязаны. Вотъ слдствіе мыслей моихъ: Я вижу етихъ пчелъ, онъ для меня существуютъ, но имъ не дана отъ природы способность плодотворенія, и я, не сомнваясь въ бывшей каждой пчелы отдльно, постигаю однако, что каждая изъ нихъ иметъ имъ себя причину бытія своего и образованія. Но гд же искать мн етой причины? Въ такой же пчел какъ и онъ? Но пчелы, извстно уже намъ, лишены плодотворящей силы! Вы мн укажете на пчелу-царицу? Но гд же она? и какое могу имть понятіе о ея вид, состав, натур? Нтъ, господицъ Аббатъ! вы сами сказали, что безразсудно искать причины вещественнаго въ имени, въ звук, и я согласно съ вашею мыслію изъ всхъ етихъ пчелъ? которыя и здсь и тамъ и везд работаютъ надъ медомъ, составляю понятіе общее: вселенная пчелъ, сливаю ихъ частныя отдльныя силы плодотворенія въ другую общую идею, природа пчелъ. Конечно каждая изъ сихъ отдльныхъ плодотворящихъ способностей, разсматриваемая особливо — есть ничто. Но мы уже знаемъ, что наше ничто производитъ въ суммъ своей нчто, слдовательно безчисленное множество невозможностей плодотворить, соединенныхъ въ одно, даетъ намъ въ соединеніи своемъ возможность, и не одну возможность, но самую силу плодотворенія. Такъ произведены, господинъ Аббатъ, вс эт пчелы плодотворящею силою, изъ ничего происшекшею — другими словами: такъ образовалось существо, неимющее ни въ самомъ себ, ни въ существахъ ему подобныхъ, ни въ существахъ отъ него отличныхъ причины твоего происхожденія. Видите ли наконецъ, что я постигнулъ вашу мысль, что не имю нужды въ вашей пчел-цариц, и что наконецъ ето существо сокровенное, невидимое, мною непостигаемое для насъ совсмъ безполезно! — Но можетъ быть изъясненіе мое кажется вамъ нсколько темнымъ! Желаю знать’ —
— О господинъ Бертгеймъ! оно ясно! удивительно ясно! воскликнулъ Аббатъ, пожавши плечами съ принужденною улыбкою. Вы очень хорошо сдлаете, если поспшите сообщить его публик! Такія мннія благодтельны, утшительны!
‘Что вы говорите, господинъ Аббатъ?’
— Истину! господинъ Бертгеймъ! Берите перо, пишите. Вы сдлаете себ много чести. — —
‘Но ета честь принадлежитъ единственно вамъ.’
Здсь кончился споръ. Они въ глубокомъ молчаніи возвратились въ замокъ. Скоро посл обда Бертгеймъ ухалъ, a господинъ Аббатъ принялся описать Mapкиз и ея обществу тотъ разговоръ, который имлъ онъ въ саду съ молодымъ Германскимъ мечтателемъ, но онъ описалъ его съ выгодной для себя стороны. Какое грубое невжество! какая сумазбродная мысль! объяснять плодотвореніе какою-то суммою существъ, не имющихъ способности плодотворить. И общество очень долго забавлялась на счетъ несчастнаго Бертгейма.
‘Надобно однако признаться, сказала наконецъ Маркиза, такое непонятное тупоуміе можетъ родиться только за Рейномъ:, въ Лапландіи, между Гипербореями, или Скиами. Но мы, Французы, благодаря Богу, имемъ другія головы! организація наша гораздо нжне и тоне! мы лучше другихъ народовъ умемъ смотрть на вещи и постигаемъ ихъ несравненно скоре.
— Ето правда, воскликнуло нсколько голосовъ — и начался ужасный споръ о томъ, отъ чего произходитъ національная глупость: отъ климата, или отъ правленія? Шумли, кричали, никто нершилъ вопроса, наконецъ вс разъхались увренные, что бдный Бертгеймъ, родившись за Рейномъ, не можетъ имть никакого ума, a разв иногда немного здраваго смысла.
‘Встникъ Европы’, No 22, 1810.