Вацлавъ Срошевскiй
Вацлавъ Срошевскiй
Украденный парень.
Украденный парень.
Разсказъ изъ якутской жизни Вацлава Сирка
(переводъ съ польскаго).
I. СВАДЬБА.
I. СВАДЬБА.
* * *
II. ИДИЛЛІЯ.
II. ИДИЛЛІЯ.
Украденный парень, Серошевский Вацлав Леопольдович, Год: 1889
Время на прочтение: 17 минут(ы)
— Окончила! — сказала Аня и откусила нитку, которой она шила.
Аня мастерски находила соотвтствующее мсто для пуговицы, складки, серебрянаго или мднаго украшенія — вещи незначительной, но украшающей или безобразящей всякую одежду, смотря по тому, какъ она пришита и оттого требующей кропотливаго труда.
Аня умла также лучше всего плести ‘кумы’1), уложить въ пестрый рисунокъ темные и свтлые куски мха, соединить разноцвтные отрзки перкаля и полотна въ прелестный ‘ойу’2), безъ котораго не могли обойтись ‘биле’3), чепракъ, матаха4), всякій свадебный и несвадебный нарядъ.
1) Бичъ, играющій роль въ свадебныхъ обрядахъ.
2) Рисунокъ.
3) Прекрасная вышивка на верхнемъ краю голенища сапога.
4) Подорожный мшокъ на коня, также часть свадебнаго убора.
Поэтому ее ласково приглашали и привтствовали всюду, гд-бы ни происходила свадьба. Аню поили, кормили, угощали и даще извиняли ея постоянную болтовню, недостатокъ степенности, любовь къ веселью и забавамъ, частое непослушаніе и пренебреженіе къ старшимъ.
Какъ только Аня появлялась гд-либо въ дом, тамъ тотчасъ среди молодежи воцарялось веселье. Цлый день слышны были псни и шутки, а вечеромъ, на двор, до поздней ночи раздавались смхъ и крики, топотъ убгающихъ и догоняющихъ ногъ, шумъ молодежи, играющей въ ‘лгущіе глаза’5). Въ холодномъ воздух далеко разносился отголосокъ веселыхъ криковъ и горячихъ поцлуевъ. Подъ конецъ радовались тому, что скоро Аня окончить работу, отправится домой и среди молодежи водворится обычный порядокъ.
5) Игра, состоящая въ томъ, что парень и двица бгутъ другъ за другомъ и пойманный награждаетъ ловящаго поцлуемъ. Забавляются такъ всякій вечеръ.
Между тмъ всякій день Аня — раньше всхъ на ногахъ. Лишь блеснетъ свтъ, она разведетъ огонь, разбудить двочекъ и примется за работу, проводя такъ цлый день въ шить и разговорахъ, не требуя во время работы ничего, кром добраго слова и немного пищи. Ласково даютъ ей то и другое, иногда добавляя ничтожный подарокъ. Пускай же она веселится, цлуетъ и рзвится! Что за грхъ въ томъ? Поцлуевъ ея еще никто не покупалъ и перепродавать ихъ некому.
Отецъ у нея умеръ, старшаго брата нтъ, а слпая мать съ маленькими дтьми совсмъ померла бы съ голода, если-бъ не Аня. Хотя вс своимъ дочерямъ запрещаютъ идти по ея слдамъ, однако, она пользовалась общей любовью. Ей было 22 года, у ней были шутливые глаза, блые зубы, стройная фигура, маленькія руки и ноги, округлыя плечи, крпкій, гибкій станъ, свжія, румяныя губы, не удивительно, что многіе повряли ей подъ секретомъ, что любятъ ее боле, чмъ кого-либо.
Аня сидла на лавк, подъ окномъ, въ юрт старика Тараса, своего дальняго родственника. Она пріхала сюда издалека, дальше, чмъ за сто верстъ, помочь въ шить старшей его дочери.
— Нужно примрить! — сказала она, бросая на руки кругомъ стоящихъ женщинъ богатый торбаханъ и ‘сагынякъ’6).
Позвали ‘БычС’7), которая, быстро сбросивъ свое платье изъ коровьей шкуры, обыкновенный домашній костюмъ якутокъ, надла свадебный нарядъ.
6) Женская одежда, сшитая изъ вывороченнаго наверхъ шерстью мха.
7) Прозвище.
Торбаханъ — прекрасный зврь! Правда, мхъ его немного дорогъ, но за то прекрасно блеститъ его шелковистый волосъ, какъ чудно отливаетъ онъ ослпительнымъ блескомъ на сгибахъ, и темнымъ, почти чернымъ въ складкахъ и углубленіяхъ! Какъ она легко, мило выглядываетъ и необыкновенно важничаетъ въ длинномъ до лодыжекъ сагыняк! Немного блдное отъ трехдневнаго поста лицо Быч] зарумянилось. Она обыкновенно такая худенькая, смуглая и маленькая, внезапно выросла въ этомъ красивомъ наряд и похорошла.
Круто повернулась она кругомъ, чтобы вс смотрвшіе на нее, еще лучше могли оглядть ее, крича на крошечнаго брата, пробовавшаго гладить ея красивый мхъ ручками, вынутыми изъ миски съ скисшимся молокомъ.
— Не трогай меня! не трогай!
— Не тронь ее!.. повторяли вс хоромъ и улыбались, кивая головами. Мать поправляла на дочери складки и, отстраняя окружавшихъ, подавалась ежеминутно назадъ на пару шаговъ, щурила глаза и, склонивъ на сторону голову, смотрла съ выраженіемъ глубокой печали. Даже Тарасъ приблизился съ трубкой въ зубахъ и съ улыбкой на губахъ, только одинъ женихъ, не шевелясь, сидлъ на лавк около двери и флегматично всматривался въ огонь.
— Колода деревянная!… Пенёкъ деревянный!… Поди-же сюда! Посмотри-ка! со смхомъ закричала Аня.
Молодой парень повернулъ къ ней свое одутловатое лицо, на которомъ внезапно вспыхнулъ румянецъ. На его губахъ появилась робкая улыбка. По мр того, какъ онъ становился предметомъ общаго вниманія, румянецъ его темнлъ, улыбка-же разливалась шире, растягивая его пурпуровыя губы и сближая ихъ концы съ торчащими красными ушами.
— Ну… ну… оставьте его въ поко, — сказалъ Тарасъ, вытрясая трубку. Дайте ему покой! Пусть сидитъ.
— На что ему покой? Напротивъ онъ его не любить, заговорила Аня. Видли-бы, какъ онъ меня подчивалъ вчера, когда случайно я его толкнула! Не три дня, а цлый годъ слдовало бы ему поститься передъ свадьбой, авось остепенился-бы!
— Ну… ну… повторялъ Тарасъ, — пусть сидитъ! Кихергесъ!… — кликнулъ онъ, обращаясь къ парню, — иди посмотри за лошадьми. Ну, живо! Здсь еще двки съдятъ тебя…
Парень вскочилъ, схватилъ шапку и среди общаго смха выбжалъ за дверь.
Утромъ, какъ только померкли сверкающія на неб звзды и начинало свтать, женихъ и невста съ отцомъ выхали въ городъ, размстившись верхомъ на двухъ лошадяхъ. Впереди халъ Тарасъ, за нимъ Кихергесъ съ БычPй позади себя.
— Боишься? — спрашивала БычЮ, прижимаясь къ его широкимъ плечамъ.
хали долиной среди горъ. Густая мгла покрывала лсъ, растущій на склонахъ. Кругомъ стояла тишина, какъ всегда въ тайг, только хрустлъ снгъ подъ копытами лошадей. Кони сильно фыркали, и между деревьями, стоявшими, какъ блые призраки, вилась засыпанная снгомъ лсная дорожка.
Кихергесъ, уткнувши губы въ черные волосы своего бличьяго нашейника, молчалъ и болталъ самодовольно ногами. Хотя онъ еще никогда въ жизни не бывалъ въ город, однако, зналъ, что имъ предстоялъ длинный путь. Миновали лсъ, выхали на рку, спустились въ русло, занесенное снгомъ, и вновь поднялись на утесъ. На юг блдно мерцала заря. Мгла рдла и опадала, открывая высочайшія мста кругомъ, выглядывали крутые горные хребты, вершины сосенъ, увнчанныхъ снжной короной, далекія равнины озеръ, волнообразные лужки и пригорки, немного подрумяненныя свтлымъ утромъ. Все это блое, прозрачно-кристальное, подернутое остатками изчезавшаго тумана, казалось, нетерпливо ожидало появленія солнца, которое зажжетъ въ немъ радужные цвта.
— Не отставайте далеко отъ меня! — закричалъ Тарасъ. — Городъ ужъ близко. Видите? — спросилъ онъ, указывая въ глубь долины. Женихъ и невста напрасно напрягали глаза въ указанномъ направленіи, они не видли ничего, кром снга, мглы и верхушекъ лса. Только на мгновеніе блеснула гд-то далеко какъ будто падающая звздочка, воспламенилась и погасла.
— Огонь, отецъ! То ли? — спросила БычЮ.
— Нтъ, то золотая кровля на церкви. Увидите, все увидите, только не отставайте далеко отъ меня, не то заблудитесь: множество домовъ и людей, какъ комаровъ въ лсу. Да смотрите, чтобъ у васъ чего не стянули и не потеряйте также чего-нибудь… Что упало, то пропало… Это вдь не у насъ дома… — бормоталъ старикъ, спустившись съ коня и очищая его отъ снга желзнымъ гребнемъ, привязаннымъ къ рукоятк бича.
Женихъ и невста также слзли съ лошади и начали отрясать поблвшую отъ инея одежду.
— Трусишь? — снова спросила Кихергеса БычЮ, когда они двинулись дальше.
— Какъ не бояться мн! — угрюмо отвтилъ якутъ.
На лицахъ обоихъ выступилъ горячій румянецъ, ихъ губы нсколько дрожали и за всякимъ снжнымъ утесомъ, и за каждымъ холмикомъ они видли какое-нибудь скрывающееся поразительное явленіе.
Когда, наконецъ изъ-за лса вынырнулъ городъ, и они увидли разбросанные въ прозрачной синев вс его тридцать домовъ, когда рельефне на бломъ фон окрестности обрисовались незнакомые дотол имъ виды и необычныя остроконечныя кровли его строеній, во внезапномъ изумленіи они широко раскрыли глаза. Какъ дти — на любопытнйшую вещь, они всматривались въ этотъ чуждый имъ видъ, необыкновенное множество домовъ и народу. Солнце поднялось. Заискрился лежавшій на домахъ снгъ, поблли и плотнй осли побагроввшіе дома, зажглись зеркальныя блестки на шубахъ богатыхъ мщанъ, засіяли куски льда въ окнахъ бдняковъ.
Кихергесъ опустилъ голову и, забывъ, что БычЮ сидитъ за нимъ, повернулся на сдл, оглянулся на вс стороны и съ минуту громко размышлялъ.
— Здсь видно, что ни человкъ, то начальникъ округа, — говорилъ онъ, снимая шапку предъ каждымъ прохожимъ въ европейскомъ костюм. Къ счастью, ихъ было немного, а то бднякъ, наврное, отморозилъ-бы себ уши. Наконецъ въхали въ самую средину города и въ короткое время нашли церковь. Высоко, въ прозрачномъ, какъ кристаллъ, зимнемъ воздух, пронизанномъ солнечными лучами, пересыпанномъ брилліантами снжной пыли, какъ будто-бы скованный изъ огня, горлъ золотой крестъ.
Кихергесъ стянулъ поводъ и поднялъ вверхъ голову.
— Тарасъ, Тарасъ! — крикнулъ онъ во все горло, будучи не въ силахъ боле воздерживаться: — тамъ около Бога, врно самъ попъ сидитъ?
Но онъ не услышалъ отвта. Его верховая лошадь, испугавшаяся крика и не мене пораженная, чмъ ея хозяинъ, вдругъ вскочила на дыбы и прянула въ сторону. Поясъ Кихергеса выскочилъ изъ рукъ Быч], и она упала въ снгъ. За ней покатился ея женихъ, и лошадь, поднявши хвостъ, побжала во весь опоръ въ поле. На силу ее поймалъ Тарасъ. Старый якутъ сильно озлобился, прикрикнулъ на оправдывающагося парня и приказалъ ему молчать.
Кихергесъ притихъ и смутился.
Тарась, впрочемъ, не требовалъ его помощи. Въ короткое время онъ нашелъ свидтелей и провожатую (сватью), которая была женой старшаго его брата и которая пріхала съ этой цлью въ городъ. Вс разомъ отправились къ попу. Попъ записалъ что слдуетъ въ книгу и веллъ явиться завтра. Якутъ началъ просить его, пока священникъ, выведенный изъ терпнія его воемъ, не позвалъ дьячка, общая повнчать сегодня-же.
Свадебный кортежъ направился къ церкви. Первымъ шелъ Тарасъ, за нимъ провожатая, затмъ БычЮ и, наконецъ, послднимъ, наперекоръ обычаю, Кихергесъ, который забылъ уже о минувшемъ приключеніи и, разинувъ ротъ, недоумвалъ. Внутренность церкви была залита солнечнымъ блескомъ. Отъ метлы подметавшаго сторожа поднималась пыль. Начался обрядъ. Расплетены были тонкія косы невсты, выставленъ на средину аналой, разложены предъ ними ручники и при общемъ содйствіи провожатой и Тараса, пригласили жениха съ невстой стать на нихъ.
БычЮ скоро ободрилась и подвинулась нсколько впередъ, а Кихергесъ, чувствуя на ногахъ снгъ, который при вход позабылъ отрясти, ни за что на свт не хотлъ подвинуться дале, какъ только на самый край полотенца, и тутъ подумалъ онъ, что стоитъ далеко, у всхъ на виду, слишкомъ близко къ этому алтарю, блистающему потоками свта, льющимися во внутренность храма, чрезъ большія доходящія до пола окна, и слишкомъ далеко отъ тхъ мрачныхъ угловъ, гд такъ хорошо бднякамъ. Отъ удара солнечныхъ лучей золото, серебро, кристаллическія украшенія разбились въ тончайшіе цвта, одежды святыхъ на образахъ отливали тысячью красокъ. На эти дрожащія въ огн ризы кадильный дымъ набрасывалъ срую кисею своихъ клубовъ. Блдно пылали предъ ними лучи свчъ и лампадъ, только строгое лицо отправлявшаго обрядъ священника ясно вырисовывалось. Кихергесъ трепеталъ отъ его суроваго сосредоточеннаго взгляда. Чего онъ хотлъ отъ него? Правда, внецъ не совсмъ хорошо сидлъ на его остриженной голов, но разв он виноватъ въ томъ?
Наконецъ, заломивъ назадъ руки, онъ сталъ махать пальцами предъ самымъ носомъ Тараса, но тотъ, погруженный въ молитву, не замтилъ этихъ жестовъ отчаянія. Склоня голову до земли, онъ билъ себя въ грудь и горячо просилъ Бога, могучаго полуденнаго Бога, о счастьи своей дочери. Сердце стараго якута сильно билось, глаза заволоклись слезами, не удивительно, что онъ не замтилъ безпокойства парня. Не видлъ и того, что самъ держалъ криво свчку, капая воскомъ, къ величайшему огорченію церковнаго сторожа, въ пользу котораго шли огарки купленныхъ для обряда свчей.
Только провожатая, чаще бывавшая въ церкви и по ея примру БычЮ, держались благопристойно, мрными взмахами осняя себя крестомъ и кладя поклоны.
— Господи… Господи… Господи!.. — гудлъ грубый голосъ дьячка, и задрожали оконныя стекла и затряслись стеклянныя призмы, украшавшія паникадило.
Кихергесъ измучился, не смя перенести духъ. Внецъ сдвинулся у него на самый лобъ.
— Свчка! — крикнулъ наконецъ сторожъ, доведенный до крайности и рванулъ за рукавъ Тараса. Тарасъ очнулся. Въ ту же минуту внецъ спалъ съ головы Кихергеса и со звономъ покатился на полъ церкви подъ ноги священника. Парень страшно поблднлъ. Дьячокъ поднялъ его и надлъ на голову якута, причемъ не пренебрегъ непримтно и сильно потеребить его за ухо.
— Господи… Господи! — загудло вновь въ храм и въ голов бднаго Кихергеса закружнлось и зашумло. Въ довершеніе всего снгъ, оставшійся на его обуви, началъ таять, и вода потекла въ томъ направленіи, въ какомъ недавно катился внецъ.
Кихергесъ потупилъ взоръ, въ голов его все помутилось. Что-то будетъ, если запачкается богатая одежда священника?
— Поцлуйтесь!.. — раздалось надъ его ушами.
БычЮ толкнула своего жениха и подставила ему свои губы. Молодой вытеръ рукавомъ носъ и поспшилъ скрыться въ углу, молодой заплели косу, затмъ одинъ за другимъ осторожно вышли изъ церкви.
— Ишь накапалъ! — бормоталъ сторожъ, соскребая съ полу капли воску, — ему то… мотать изъ чужого кармана… Эхъ, народъ, народъ! — и качая головой и звеня ключами, онъ поспшилъ за выходящими.
И снова церковь была пуста и нма, только лучи горли на золотыхъ ризахъ и стеклянныхъ призмахъ, да громадные подсвчники, потрясенные волнами пнія, какъ-бы отъ неосторожнаго прикосновенія людей, тихо колыхались на своихъ позолоченныхъ цпяхъ.
Тарасъ чувствовалъ себя необыкновенно добрымъ и тронутымъ.
— Окончилось! — повторялъ онъ, глядя на дтей влажными глазами.
Такъ, кончилось! Якутскій обрядъ уже давно совершенъ!
Почему-жъ не вс веселятся? Онъ зналъ, онъ видлъ озабоченность и стыдливость Кихергеса и, желая все уничтожить и показать ему, что все простилъ, подозвалъ къ себ парня, далъ ему денегъ и веллъ пойти за водкой въ кабакъ.
— Торопись-же и нагоняй насъ… тотчасъ-же пойдемъ!… — кричалъ ему вслдъ Тарасъ: — боченокъ неси отъ цловальника, скажи, что отъ меня идешь, онъ мой добрый знакомый.
Въ кабак было людно, шумно и, какъ всегда, темно. Правда, горла свча на грубой кабацкой стойк, сбитой изъ вытесанныхъ топоромъ досокъ, но ея нагорвшая свтильня (фитиль) и кривой подсвчникъ ясно говорили объ отвращеніи къ свту постителей кабака. Не заботился о ней стоявшій рядомъ якутъ съ вялымъ, сухощавымъ лицомъ: не глядя, онъ видлъ, не слушая, онъ слышалъ все, что происходило въ его заведеніи.
Впрочемъ, было настолько ясно, что онъ могъ слдить за стоявшими передъ нимъ чашками, опрокинутыми вверхъ дномъ, которыя его рука всегда готова была наполнить, отъ времени до времени онъ наливалъ незамтно вмсто водки воду.
Несчастная сальная свчка трещала, шипла, напрасно воюя съ клубами табачнаго дыма и съ парами отъ дыханія, скопившагося около народа.
Дрожащій ея огонь по временамъ освщалъ лица гостей и черныя, искрящіяся отъ инея и плсени стны избы, но чаще въ кабак было темно, всегда душно, пахло водкой и оленьими шкурами, составляющими одежду большинства постителей.
Кихергесъ подошелъ къ кабатчику, отдалъ ему деньги и передалъ то, что веллъ Тарасъ. Кабатчикъ, кивнувъ головой, крикнулъ на помощника и наклонился подъ лавку нацдить изъ стоявшаго тамъ боченка желанной водки.
Кихергесъ заходилъ по изб.
Вблизи какой-то тунгусъ, проворный, небольшой и мускулистый, подпрыгивая на тонкихъ ногахъ, словно на пружинахъ, разсказывалъ объ удивительныхъ способностяхъ своего отца, объ его охот, и о вчномъ, никогда не выходившемъ фунт пороха, который былъ купленъ 10 лтъ тому назадъ. Разъ случилось ему убить изъ винтовки, безъ сомннія наилучшей по всему околодку, однимъ выстрломъ и одной пулей, досаждавшаго ему медвдя, лису, которая налетла сюда случайно, 14 оленей, пасшихся напротивъ, гуся, сидвшаго на гор надъ озеромъ, утку плывшую по озеру… наконецъ свинецъ упалъ въ воду, попалъ въ большую рыбу, въ хвост которой онъ нашелъ его и сохраняетъ до сихъ поръ на память, готовъ все таки продать его первому охотнику за хорошія деньги.
— Озеро на гор!.. Какъ-же оно можетъ быть?… — спросилъ кто-то. Но разсерженные слушатели приказали ему замолчать. Каждый изъ нихъ могъ разсказать не мене поражающія происшествія. Поднялся шумъ. Тунгусъ закричалъ, какъ взбшенный, доказывая, что онъ оскорбленъ, что обязаны ему поставитъ вс единодушно бутылку водки, если нтъ, то онъ, ‘шальной Пронька’, выбьетъ всякому зубы. Хотя вс признавали за нимъ справедливость, однако, никто не спшилъ удовлетворить его желанію. Видя это, онъ умолкнулъ, но немного погодя вновь заговорилъ, вынимая изъ ноженъ узкій и тонкій, какъ шило, ножъ.
— Вотъ это ножъ, который принадлежалъ моему отцу. Онъ не разъ убивалъ имъ большаго звря скорй, чмъ вы успли-бы взглянуть на кусокъ мяса. Одинъ разъ, когда я всадилъ его въ бокъ бжавшаго лося, ножъ этотъ утянулъ меня самого въ самое брюхо звря и я пропутешествовалъ по его внутренностямъ верстъ десять. Сомнваюсь, чтобъ гд-нибудь на свт была лучшая сталь. Вотъ взгляните! — и, взявъ ножъ за конецъ лезвія, добродушно подавалъ слушателямъ черенокъ.
— Сидлъ ужъ онъ въ человческомъ мяс… — небрежно добавилъ онъ въ конц.
Любопытное оружіе переходило изъ рукъ въ руки и, когда возвратили его владльцу, тотъ, сверкая его остріемъ на свтъ, поклялся, что не отдалъ-бы его ни за какія деньги, а подарилъ бы его всякому пріятелю, который поставитъ ему полчетверти водки. Кабатчикъ согласился дать ему половину желаемаго количества, но тунгусъ, окинувъ пьянымъ взоромъ вокругъ, замтилъ вдругъ стоявшаго вдали Кихергеса съ раскрытымъ ртомъ и боченкомъ подъ мышкой и крикнулъ, бросаясь къ нему:
— На! бери!… говорятъ теб!
Парень съ непривычной для себя ловкостью выскочилъ за дверь. Солнце зашло и начинало уже смеркаться. Кехергесъ скоро шелъ въ ту сторону, гд, казалось, онъ долженъ найти Тараса. Но не нагнавъ его, онъ остановился среди засыпанной снгомъ впадины, гд лтомъ было озеро, а зимой перекрестъ многочисленныхъ дорожекъ города и взглянулъ съ большимъ безпокойствомъ на разбросанные кругомъ дома, направился къ одному изъ нихъ, но уже на половин пути имъ овладло отчаянье. Боязливо онъ отворилъ дверь и вошелъ въ просторную избу, гд на камельк пылалъ яркій огонь. Изба была пуста, только стоявшій въ углу на лавк самоваръ свистлъ и шумлъ.
Кихергесъ кашлянулъ и, подождавъ немного, ршился подойти къ перегородк, чрезъ скважины которой видны были мелькающія въ сосдней изб тни, и слышны громкіе разговоры, смхъ и звукъ музыки. Постепенно ободряясь, онъ оттянулъ нсколько дверь и просунулъ внутрь голову.
— Разъ! — заголосилъ казакъ, сидвшій на противъ двери съ гармоникой въ рукахъ.
Танцующіе остановились, оглядываясь.
Кихергесъ подался назадъ, но иногда голова его вновь появлялась въ дверяхъ.
— Два! Голова снова исчезла.
— Здсь не живетъ?..
— Три! — прервалъ казакъ и, видя, что якутъ въ этотъ разъ не прячетъ ужъ головы: —Давай деньги — крикнулъ, — Три рубля! — Что-жь ты думаешь даромъ пробыть въ чужомъ помщеніи?…
— Но откуда-же я возьму… — отвтилъ Кихергесъ, широко улыбаясь.
— Ну, обманываешь! — Хорошо! Ребята, ведите-ка его!
Собравшаяся посредин молодежь засвистала, захохотала, затопала ногами. Кихергесъ однимъ прыжкомъ очутился за дверями и пустился бжать, наконецъ, не слыша погони, онъ остановился.
— Съ дороги! Прочь! — крикнулъ кто-то вдругъ, назжая на него санями. Парень отскочилъ въ сторону, утонувши до поясу въ глубокомъ снгу, пока задыхающійся и измученный не увидлъ себя передъ церковью.
Присвъ, онъ спрашивалъ землю, не скажетъ-ли она теперь ему, куда пошли т, что были съ нимъ здсь такъ недавно.
Нтъ, земля не отвчала ему. Дикарь вздохнулъ и угрюмый поднялся, думая о родной двственной тайг, гд каждая сломанная втка, каждый сорванный листочекъ, или смятая травка такъ подробно говорятъ ему объ имени и дорог пшехода.
Ночь наступила. Кругомъ чернлись не ясно силуэты домовъ, изъ низкихъ трубъ поднималось пламя горящихъ внутри очаговъ, кровавыя, словно волчьи глава, блестли окна. Якутъ ходилъ вокругъ, боясь заглянуть внутрь, дрожа отъ холода, голода и безпокойства. Наконецъ ршилъ зайти во дворикъ, гд стояли привязанныя лошади, но, кружась и проходя около какихъ то строеній, набрелъ на кусты, изъ-за которыхъ внезапно выбжали дв испуганныя двушки и, не обращая вниманія на его просьбы, убжали со смхомъ. Парень вернулся и, притаившись за ршеткой какой-то загороди, выжидалъ.
— Можетъ Богъ милосердный, наконецъ, пошлетъ какого-нибудь милостиваго человка, думалъ про себя онъ.
Онъ долго ждалъ, наконецъ услышалъ приближающіеся шаги. Кто-бы это шелъ, весело припвая? Якутъ высунулся изъ-за своей засады.
— Гд здсь живетъ Чайонъ? — спросилъ не смло онъ прохожаго.
— А зачмъ его?
— Тамъ есть Тарасъ, который наврно еще ожидаетъ меня.
— Что за Тарасъ?
— Тарасъ! Якутъ съ Кангаласъ.
— А!… что держишь подъ мышкой?
— Водку.
— Водку! — повторилъ съ оживленіемъ незнакомецъ. — Ладно — сказалъ, подумавъ нсколько: — иди, я тебя провожу.
Пора была масляничная, веселились поэтому и въ казарм. Ванька сидлъ на Скишк и лвой рукой билъ его по лицу за то, что два пальца его правой руки Скишка сжималъ крпко зубами. Толстый Данилко, скрестивъ на груди руки и опустивъ меланхолически голову, вздыхая, глядлъ со стороны на нихъ и отъ времени до времени повторялъ: — ‘дерутся’! Васька, запрятавшись въ темный уголъ, пилилъ на скрипк, а костлявый Михалко, заломивъ на бекрень шапку, танцовалъ соло ‘голубца’ посредин избы. Въ глубин кто-то кого-то сжималъ и цловалъ.
— Ребята! — крикнулъ Алешка Трегубый, внезапно вторгнувшись: — я нашелъ человка, который не знаетъ, что длать съ водкой.
— Ха, ха, ха! Мы его научимъ!… Гд онъ, гд онъ? — кричали вс, обступивъ прибывшаго.
— Вотъ онъ! — заголосилъ Алешка, впихнувъ впередъ Кихергеса, — а вотъ она! — добавилъ онъ, поднимая вверхъ боченокъ.
— Его жена, — вмешался Михалко.
— Выпить! — кричали: — Разумется! Что? Можно, оставить?
— Ахъ, вы — свиньи морскія! — кричалъ Алешка, вырывая изъ рукъ Васьки чашку съ зазубринами: — Первый по крайней мр хозяинъ! — и, наливъ по край, подалъ чашку Кихергесу.
— Пей!…
— Водка Тараса — не смло проговорилъ парень.
— Пей! не то въ горло нальемъ!
Парень покачнулся и, ухвативъ чашку, опорожнилъ до дна.
— Молодецъ! браво! Ай-да, ай-да! Урааа!… — закричали казаки.
Заскрипла дверь, кто то вбжалъ. Крики и громкій смхъ усиливались, пока не слились въ одинъ непрерывный хорь веселья. Услыхавъ это, стоявшій на караул Мишка, не могъ вытерпть и, поставивъ на своемъ мст набитый соломой кожухъ съ ружьемъ въ рукахъ, самъ вбжалъ въ избу.
— Гуляй, братцы! Гуляй! — привтствовали его крики: — Богъ далъ цлую полчетверть водки!
Ярче вспыхнуло пламя очага, громче заиграли скрипки, изъ темноты показалось нсколько смющихся пьяныхъ лицъ, засвистали, захлопали, закружились и вокругъ остолбенвшаго Кихергеса образовался масляничный хороводъ красныхъ рубахъ, оленьихъ одеждъ, тунгусскихъ шапокъ. Охваченный водоворотомъ бшенаго танца, и онъ, наконецъ, развязалъ на груди ремни отъ зипуна, развернулъ полы и самъ пустился по слдамъ бснующихся казаковъ.
Поздно ночью нашелъ его Тарасъ спящимъ подъ сугробомъ снга. Рядомъ валялся пустой боченокъ. Съ помощью Быч] онъ посадилъ парня на коня и повезъ его домой.
Кихергесъ, пробудившись утромъ, не смлъ ни на кого поднять глазъ. По привычк онъ услся въ уголокъ у дверей, молчалъ и смотрлъ на камелекъ, довольный, что никто съ нимъ не говоритъ и никто не обращаетъ на него вниманія.
— Ну, разскажи какъ ты это, Пенёкъ, шатался по городу? — попробовала смяться надъ нимъ Аня, но по лицу парня пробжала такая мука, что, сжалившись, она оставила его въ поко.
Въ довершеніе всего БычЮ захворала, сначала у ней только болла голова, а къ вечеру напалъ на нее ‘менерикъ’*), она начала кричать и метаться. Никто въ этомъ не былъ виноватъ, и Кихергесъ, разумется, мене всего. Просто сказать, вчера забыли вдь, бросить масло и жиръ на огонь, и души усопшей родни молодой явились напомнить объ этомъ.
*) Нервная болзнь очень распространенная среди якутовъ, страдающiе ей кричатъ, мечутся иногда по нскольку лтъ.
Парень сидлъ, какъ убитый, съ каждымъ крикомъ жены болзненно подергивалось его лицо, и влажные глаза выражали столько горя и мольбы, что Тарасъ, сжалившись, сказалъ ему: — Ты, парень, позжай-ка лучше завтра домой.
Это разршеніе очевидно обрадовало его. Еще въ тотъ-же вечеръ онъ осмотрлъ и приготовилъ узду, сдло и ремни — всего вдь было не мало — такъ какъ онъ долженъ отвезти Аню домой.
Лишь только блеснулъ свтъ, они верхомъ спшили на сверъ по дорог, вьющейся среди лса.
Кихергесъ, которому крайне необходимо было отсюда удалиться, наугадъ выбралъ дорогу черезъ степь и боръ, боле короткую, хотя мене удобную и мало посщаемую, но ошибся въ своемъ разсчет.
Какой изъ парней не остался-бы на един, среди молчаливо величественныхъ сосенъ, съ двушкой, обладающей такъ игриво блещущими глазами, какъ у Ани, съ смющимися такъ часто и пріятно губами, съ серебристымъ, какъ звонкій колокольчикъ, голосомъ, пробуждающимъ въ безпокойномъ сердц откликъ, съ двушкой, такъ мало при томъ причиняющей хлопотъ! Когда наступала ночь Аня сама себ вырывала въ снгу яму, сама разжигала огонь, разсдлывала коня и отпускала его въ степь. И Кихергесъ скоро позабылъ, какъ нужно было спшить ему домой и все дальше и чаще заглядывался на черные блещущіе глаза спутницы. Она не стыдилась и не боялась страстныхъ взглядовъ парня: встрчала ихъ смло, чистосердечно, или выжидающе опускала внизъ длинныя рсницы, поблвшія отъ освшаго на нихъ инея. Хорошо имъ было ночью вдвоемъ около огня. Они знали, что никого нтъ кром лса, втви котораго побагроввшія и обсыпанныя снгомъ, висли надъ ихъ головами, — казалось имъ, что они выростали не изъ ствола, а изъ темноты. И если случайно Аня запвала псню и тихая тайга, очнувшись отъ ея голоса, смялась или грустно плакала, въ тотъ часъ Кихергесъ забывалъ объ отц, о дом, о Божьемъ свт и очарованный сидлъ неподвижно, пока двушка не скажетъ:
— Ахъ, Пенёкъ! Раскладывайся, время спать!
Хорошо имъ было лежать, прижавшись, на мягкой медвжьей шкур и слушать шумъ**) искрившихся на неб звздъ и взоромъ слдить за прибывающими на неб волнами сполоховъ***) легкими, чудными, какъ тни, и столь прелестными, непостоянными, какъ сама любовь.
**) Во время сильныхъ морозовъ слышенъ по ночамъ въ здшнихъ пустыняхъ чудный мягкій шорохъ. Якуты приписываютъ его звздамъ.
***) Сверное сіяніе.
Не удивительно, что Кихергесъ халъ дольше той кратчайшей дорогой, чмъ требовалось хать по дальнйшей и что онъ принужденъ былъ почать кусокъ мяса, который Тарасъ послалъ въ подарокъ его отцу.
— Побудь у меня нсколько дней, — говорила Аня парню, принимая его въ своемъ дом. — Побудешь? — просила она, заглядывая ему въ глаза. — Время плохое, конь отдохнетъ!
Кихергесъ молчалъ и думалъ о съденномъ мяс, но согласился остаться, такъ какъ радъ былъ оттянутъ день расправы какъ можно дальше.
По цлымъ днямъ лежалъ онъ, протянувши ноги, и слушалъ жалобы старой, слпой Матрены, или билъ баклуши съ дтьми, пока не надоло ему это бездйствіе.
Вечеромъ, возвщаемая крикомъ ребятъ и лаемъ собакъ, являлась Аня, цлый день обыкновенно отсутствующая.
Она никогда не возвращалась съ пустыми руками: несла то корзину съ рыбой, то десятокъ куропатокъ, или зайца и наилучшій кусокъ всегда давала Кихергесу.
— Ахъ, Пенёкъ, Пенёкъ!… нарубилъ бы хоть дровъ для печки, — говорила она иногда шутливо.
Кихергесъ почесывалъ свою голову, отвчая неяснымъ бормотаньемъ, но время проводилъ по старому, лежа на лавк въ ожиданіи вечера и возвращенія Ани.
Двушка приносила съ собой веселье, шутки и псенки, — а когда вс укладывались спать — поцлуи и ласки въ тни развшенныхъ пучками стей, на постели изъ мягкихъ оленьихъ шкуръ. Иногда имъ становилось душно въ тсной изб, тогда они, прячась отъ крикливой толпы ребятъ, убгали далеко въ поле, въ лсъ.
— Утони, утони, Пенёкъ! — говорила Аня, втолкнувъ его въ снжный сугробъ: — ужъ тогда, наврное, отецъ тебя выпоретъ.
Парень вырывался и пускался въ погоню за ней. Проворная и ловкая двушка прежде измучитъ его, чмъ дастъ поцловать себя въ влажныя и горячія губы.
Жизнь текла, какъ сонъ, но на ясномъ ея горизонт Богъ допустилъ показаться тучк. Не смотря на вс видимыя условія для счастья, скорбь не была чужда сердцу парня.
Подъ наплывомъ этой тоски онъ однажды убжалъ далеко на сосдній лугъ, гд паслась его лошадь. Верховой конь не узналъ своего хозяина и, когда якутъ пробовалъ его схватить, поднявъ хвостъ, исчезъ въ дали.
— Эхъ, отецъ, наврно, выпоретъ!… — сказалъ онъ, смотря ему въ слдъ и почесывая голову.
Вечеромъ разсказалъ онъ Ан о своихъ опасеніяхъ. Вмсто сочувствія, она такъ разгнвалась, что смущенный онъ замолчалъ.
— Позжай, позжай! — пускай тебя тамъ везутъ въ городъ. Знай, что въ этотъ разъ не внецъ, а бочку поставятъ теб на голову — и испытующимъ, безпокойнымъ взглядомъ окинула его.
Кихергесъ долго не ршался начинать этотъ разговоръ.
Между тмъ туча надвигалась и росла.
— Что въ городъ увезти могутъ, то такъ — откликнулся, наконецъ, онъ вдругъ, прерывая обычное за ужиномъ молчаніе, — но чтобы бочку на голову мн могли поставить, ты лжешь!… — прибавилъ онъ, взглянувъ искоса на возлюбленную.
— Ты хочешь хать!.. — прошептала она.
Кихергесъ ничего не отвтилъ, — но на другой день принялся розыскивать узду, искалъ ее на третій и четвертый день, искалъ одинъ и при содйствіи Ани — напрасно!
Пораженный внезапной мыслью, онъ выбжалъ за удаляющейся двушкой.
— Аня, отдай узду, сейчасъ-же!
— Двушка сидла уже на саняхъ, кричала на псовъ, и умныя, послушныя животныя уносили ее съ быстротой втра.
Кихергесу казалось, что она, оглянувшись, смялась надъ нимъ. Онъ пересталъ говорить объ отъзд. Но въ одно утро, оставивъ спавшую на постели двушку, тайкомъ прокрался онъ въ кладовую и взялъ спрятанную тамъ узду.
Когда-же, по отъзд Ани, онъ заглянулъ въ шапку, то увидалъ тамъ вмсто ножа и ремня, горсть рыбьей чешуи. Раздраженіе его не имло границъ.
Онъ хотлъ хать сейчасъ ночью.
Аня долго просила его, глядя ему въ глаза и обнимая его, прежде чмъ онъ даль согласіе остаться еще на день.
— Позжай, позжай! — говорила она, скрпя сердце. — Я знаю, что ты ужъ не вернешься.
Парень смягчился и остался на одинъ день, потомъ на другой и третій и незамтно такъ пролетлъ цлый десятокъ дней. Наконецъ до нихъ дошли всти, что ищутъ потерявшагося безслдно парня, лтъ 23-хъ, высокаго, широкоплечаго, изъ улуса Кангаласъ, рода Есе, запросто называемаго Кихергесомъ. Если-бъ громъ упалъ у ногъ шалуновъ, онъ не поразилъ-бы ихъ боле. Парень надулся, пріунылъ, но не трогался съ мста. У него исчезло послднее средство оправданія — возможность солгать, что онъ жилъ у Тараса.. Онъ молчалъ и боязливо смотрлъ на дверь, затаивъ дыханіе, нсколько разъ случалось ему слышать за ней какой-то необычный шорохъ.
Однажды вечеромъ, когда они проводили время въ разговор, дверь распахнулась необыкновенно широко и въ ней показались нсколько фигуръ.
Кихергесъ вскочилъ и остановился какъ вкопанный.
— Тятя, — это она! — съ отчаяньемъ воскликнулъ онъ: — она спрятала мою уздечку!
Аня выдвинулась впередъ.
— Ну, ну! хорошо! — Надо погрться мн, возразилъ коренастый, съ просдью, якутъ и, развязавъ ремень дорожнаго платья, онъ подошелъ къ огню.
— И какъ теб не стыдно? — говорилъ Тарасъ Ан. — Если-бъ живъ былъ твой отецъ, онъ- бы теб…
— Безпутная, безпутная! — съ гнвомъ крикнулъ отецъ Кихергеса.
Двушка поблднла и выпрямилась.
— Не ругайте! — съ гордостью сказала она: — не кормите вы меня и не одваете… Не господа вы мн и не князья, а что сдлалъ-бы мн отецъ, напрасно говорить о томъ. Ты, Тарасъ, хотя и мой родственникъ и старикъ, чего хочешь отъ меня? Что дурнаго я ему сдлала? Вдь онъ не маленькій.. Хотя вы богаты, но я не боюсь васъ..
— Мы скажемъ попу, что ты продлываешь, онъ тебя научить.
— Говорите! — отвтила нсколько тише двушка и презрительно взглянула на говорившихъ. А ты Кихергесъ… — повернулась она къ нему, но внезапно пораженная, замолчала. — Его не было нигд.
На камельк только затрещали дрова, стукнула дверь, и кто-то неловко выскочилъ за дверь.
— Лови!.. — кричали пришедшіе и бросились бгомъ.
Тарасъ положилъ на коня узду и одежду Кихергеса.
Аня, опустивъ голову, стояла съ минуту у огня, прислушиваясь къ долетавшему въ дверь крику. Когда-же все стихло, и раздался топотъ удаляющихся лошадей, она съ отчаяньемъ крикнула, ломая руки:
— Мама, отняли Пенька — отняли!
Источник текста: ‘Восточное обозрение’, 1889, NоNo 29,30, 16 июля, 23 июля.
Исходник здесь: Страница о Якутске.