T. Щепкина-Куперникъ
Уголокъ Германіи.
(Изъ лтнихъ впечатлній).
Уголок Германии, Щепкина-Куперник Татьяна Львовна, Год: 1903
Время на прочтение: 13 минут(ы)
T. Щепкина-Куперникъ. Письма изъ далека.
Изданіе Д. П. Ефимова. Москва, Б. Дмитровка, д. Бахрушиныхъ.
Не знаю, откуда пришла я
И выросла гд я,
Не знаю, я птичка лсная —
Иль фея!
Но разв кто знаетъ,
Откуда цвтокъ, что во мрак ночномъ
Ароматъ свой кругомъ
Разливаетъ.’
Такъ поетъ полу-фея, полу-ребенокъ, златокудрая Раутенделейнъ, сидя на выступ стараго, обросшаго сдымъ мхомъ, камня, у ногъ ея торопливо бжитъ съ свжимъ шумомъ, съ неустаннымъ плескомъ, холодный ручеекъ. Сквозь зеленые папоротники проникаетъ солнечный лучъ, руческъ сверкаетъ и дробится серебромъ и алмазами. Онъ прибжалъ сюда съ самой высоты горы, по узкой лощинк, густо заросшей оршникомъ, засыпанной сухимъ валежникомъ, спутанной ползучими цвтами повилики. Ея крупные, блые колокольчики тянутся кверху и вкрадчиво обвиваютъ кусты и деревья, по могучимъ столтнимъ пнямъ вьется вырзной плющъ, тамъ и сямъ изъ травы торчитъ высокими пучками красновато-лиловая мята, ея пряный запахъ смшивается съ ароматомъ розоваго донника, сырого мха и воды…
По оврагу спускается дорожка — настоящая ‘Козья тропинка’, заслышавъ шаги, шорохъ, трескъ сучьевъ подъ ногами, дв козули испуганно шарахаются въ кусты. Только ихъ тонкимъ ножкамъ, да воздушной Раутенделейнъ и можно, кажется, пробраться здсь.
По обрыву тутъ и тамъ изъ пышной зелени выглядываютъ обнаженные камни, образуя прихотливыя углубленія, пещеры, сиднья, похожія на огромныя неуклюжія кресла, самой природой устроенныя для таинственныхъ лсныхъ и горныхъ духовъ… Вонъ мелькаетъ полуразвалившаяся лачужка, сложенная изъ потемнвшихъ кирпичей, у порога низенькой двери вязанка хвороста, черная кошка съ ярко-зелеными глазами сторожитъ жилье, здсь, должно быть, ютится старая колдунья — Виттиха, да не ея ли это сгорбленная фигура тамъ, выше, попалась намъ навстрчу, съ космами сдыхъ волосъ, выбивающихся изъ-подъ чепца, съ пучками лкарственныхъ травъ въ передник?…
Вся эта прелестная, немножко мрачная, немножко мечтательная декорація такъ и переноситъ насъ въ міръ волшебной сказки, въ міръ чудесъ и тайнъ…
Здсь, въ этомъ овраг, съ навороченными камнями, съ трещинами вглубь темнаго базальта — прячутся маленькіе кобальды, тутъ, въ лощинк, гд плещетъ и скачетъ вода, живетъ ддушка-водяной, это его зеленая борода мелькнула сейчасъ въ густомъ мрак лсного колодца. А вонъ тамъ, за вковыми деревьями, въ громадномъ дупл разлапистаго дуба, притаилась фигура лшаго съ козлиными ногами. Корни и сучья сплелись по земл, какъ странныя зми, крошечный гномъ въ красномъ колпачк мелькнулъ въ трав,— да завидя насъ остановился и притворился мухоморомъ.
А если здсь нтъ Раутенделейнъ, то только потому, что она только что вспорхнула и побжала за своимъ мотылькомъ, я еще слышу ея псенку:
‘… Не знаю, откуда пришла я
И выросла гд я!..’
Слишкомъ красиво зеленое золото солнца сквозь густую листву деревьевъ! Слишкомъ заманчиво смотритъ картинка-лачужка изъ-за кустовъ оршника и лсной малины! Слишкомъ пышно на срыхъ камняхъ разрастаются яркіе цвты, букеты пунцовыхъ маковъ, голубой мальвы, ажурныхъ папоротниковъ, слишкомъ ясно везд слышится какой-то шорохъ, плескъ, шопотъ, не то плачъ, не то смхъ, перекликаніе птицъ…
Здсь все дышитъ волшебной прелестью, здсь витаетъ тнь стараго Топеліуса, здсь живетъ сказка! И не хочется уходить съ Мальберга, и полной грудью вдыхаешь, глотаешь насыщенный испареніями травъ и цвтовъ до густоты воздухъ. Весь міръ кажется далеко, по ‘Козьей тропинк’ не ходитъ никто, вковые дубы и буки важно ведутъ свою бесду, покачивая головами,— и тишина, и зеленый сумракъ, и лепетъ ручья, и трепетанье листвы…
Можно ли поврить, что стоитъ свернуть съ ‘Козьей тропинки’, выйти на открытую лужайку — и передъ вашими глазами раскинется ландшафтъ, полный жизни и движенія, сразу вырывающій изъ той сказочной атмосферы, въ которую погружаетъ Мальбергъ.
Передъ вами — тихая Lahn — притокъ Рейна — зеленоватой лентой прорзывающая узкую долину между отрогами Таунуса. За нею, по ту сторону, снова горы, т, что ближе, видно, покрыты лсами, воздланными пашнями, фруктовыми садами, на фон желтыхъ, коричневыхъ, зеленыхъ полосъ блютъ домики, краснютъ черепичныя кровли… Дальше — горы уже неопредленно синяго цвта, темныя, закрытыя флеромъ тумана, еще дальше — и он цвтомъ смшиваются не то съ небомъ, не то съ тучами, и уходятъ въ такую даль, что глазъ не достигаетъ ихъ!..
По эту сторону рки, утопая въ садахъ, виднются нарядныя виллы Эмса. Возл праваго берега ютится собственно Bad-Ems, элегантный и много посщаемый курортъ, у лваго — такъ называемый Spien-Ems,— виллы,— а самъ городокъ Эмсъ уходитъ повыше въ гору.
Сейчасъ сезонъ въ разгар, по граціозному чугунному мостику, соединяющему оба берега, снуютъ пшеходы, перевозчикъ не успваетъ переправлять свой челнокъ отъ кургауза къ вилламъ и обратно, на террас у кургауза за столиками смхъ, говоръ ужинающихъ — ужинаютъ здсь рано,— въ 7 часовъ.
Толпа прибываетъ сюда со всхъ угловъ Европы, и съ трогательной надеждой старики, молодые, дти тянутся со своими кружечками къ источникамъ, наивно думая, что черпаютъ изъ нихъ здоровье. Но здсь много совсмъ почти здоровыхъ людей, въ Эмсъ тяжко больные не здятъ, и нтъ толпы, которую можно видть въ курортахъ, напримръ, для чахоточныхъ или больныхъ печенью,— въ Карлсбад или въ Меран,— толпы еле двигающихся призраковъ съ желтыми, измученными лицами, съ боязливыми глазами, кутающихся, кашляющихъ, вздыхающихъ… Сюда прізжаютъ пвцы, пвицы, адвокаты подправить голосовыя связки, вообще, легкая хрипота, утомленіе горла — и врачи посылаютъ починиться въ Эмсъ, но въ остальномъ лчащіеся въ Эмс — здоровы, и бгаютъ безъ устали по горамъ, гуляютъ въ парк, посщаютъ театрикъ, чистенькій и приличный, кончающійся въ 10 ч. аккуратно. При мн гастролировалъ здсь знаменитый трагикъ Матковскій, и та же труппа, которая въ обыкновенное время играетъ ‘Тетку Чарлея’, ‘Гейшу’, ‘Контролера спальныхъ вагоновъ’ и т. д., перемшивая фарсъ съ опереткой,— вполн прилично и добросовстно поддержала ансамбль въ ‘Кин’ и ‘Корол Лир’, что, надо сознаться, было бы немыслимо у насъ. Горячо, искренно, оригинально провела молоденькая актриса — Іоганна Дишерль — роли Анны Демби и Дездемоны, видно всю душу вложила въ это… Бдненькая! Въ среду — это была Дездемона, робко жавшаяся къ Отелло, съ трогательной мольбою у него же по-дтски искавшая защиты… а въ четвергъ она играла даже не вторую роль — третью — пансіонерку въ ‘Нитушъ’, недолго длилось ея счастье. Но я отвлеклась.
Итакъ, публика переполняетъ театръ, вообще эмскіе ‘больные’ развлекаются чмъ могутъ. Общее впечатлніе Эмса — очень нарядное. Много француженокъ,— значитъ изящныхъ туалетовъ, подъ аркадами кургауза веселенькіе и привтливые магазины со всевозможными бездлушками, ювелирныя лавки, хрусталь, сувениры, тоненькія дамскія тросточки всхъ цвтовъ, съ бантами la bergre, альбомы видовъ, палатки съ живыми цвтами, поражающими своей роскошью, нжныя розы на длинныхъ стебляхъ, пунцовые, блые и розовые гладіолусы,— настоящіе украшенные цвтами мечи, растрепанныя астры, гигантскія маргаритки, корзинки, убранныя съ неизвстнымъ у насъ вкусомъ, съ бантомъ и пучкомъ цвтовъ сбоку на ручк, вотъ-вотъ готовыя, кажется, порхнуть. Хрусталь блеститъ, разноцвтные каменья играютъ, цвты съ прилавковъ шлютъ прощальныя улыбки на куртины парка, полныя розъ и огненныхъ лилій, выглядывающихъ изъ свжей зелени газона. Посреди добрыхъ зеленыхъ лип, дубовъ и буковъ Германіи мелькаютъ чужеземные гости: тисъ, японскій дубъ, пинія, розовая акація, китайская сооора, вс листья, отъ блыхъ до розовато-зеленыхъ, отъ темно-пурпурныхъ до почти черныхъ сочетаютъ свои оттнки и сливаютъ свою тнь. Кое-гд мелькаетъ статуя, усыпанныя мелкимъ гравіемъ аллеи шуршатъ подъ шагами прохожихъ.
Подъ звуки музыки движется толпа, совершенно какъ толпа опереточныхъ статистовъ, съ удовольствіемъ и удивленіемъ вдругъ замчаешь въ ней знакомыя лица и смотришь на нихъ, какъ на первыхъ сюжетовъ.
Вотъ красивое, чисто русское лицо нашего извстнаго прооессора, вотъ всмъ знакомая голова почтеннаго романиста, вотъ кудрявая шевелюра и немного женственныя черты баритона петербургской оперы, вотъ стройная, изящная фигура любимой артистки, характерное лицо одного изъ свтилъ адвокатуры…
Встрчаются, обмниваются восклицаніями, впечатлніями, русскія ‘превосходительства’ считаются родствомъ, пессимисты находятъ, что невыносимая скука, оптимисты — восхищаются окрестностями.
Говоръ, смхъ, шелестъ веровъ, ароматъ цвтовъ, надъ мостомъ и по набережной загораются вереницы опалово-блыхъ фонарей электричества, въ блдномъ неб загораются рдкія серебряныя звзды, тихіе аккорды струнъ — какой-то мечтательный нмецкій вальсъ… И, наконецъ, выплываетъ луна, и струйки медленно текущей Lahn начинаютъ играть блднымъ золотомъ, и виллы, такія обыкновенныя днемъ, кажутся таинственне: все мняется, все темнетъ, все пріобртаетъ поэтическую окраску, ‘втеръ складываетъ теплыя крылья’, пахучія испаренія сильне поднимаются съ травъ и цвтовъ, изъ курильницъ природы, сейчасъ бы здсь разыграться какому-нибудь космополитическому роману въ дух Поля Бурже — но режимъ требуетъ ложиться: только-что гд-то ‘на башн медленно пробило десять часовъ’ — какъ обыкновенно начинаются старые французскіе романы, и Эмсъ благонравно затихаетъ, огни потухаютъ, все успокаивается.
Вотъ въ окн виллы виднется женская фигура въ бломъ, распахнувшая раму и глядящая на звзды, можно пари держать, что это — прелестная соотечественница: русскіе, какъ дти, терпть не могутъ съ вечера ложиться спать…
Какъ стихаетъ Эмсъ каждую ночь, такъ же замираетъ онъ на всю зиму. Съ окончаніемъ сезона закрываются купальныя заведенія, заколачиваются лавочки и магазины, запираются виллы, содержатели того и другого обыкновенно узжаютъ обратно къ себ въ Берлинъ или Кельнъ.
Все пустетъ, Эмсъ, какъ медвдь, на зиму засыпаетъ, закутавшисъ въ снговой саванъ, и зимой только втеръ гуляетъ по пустому кургаузу, заглядывая въ темныя окна и напрасно отыскивая тни тысячъ людей, которые такъ недавно здсь жили, отдыхали и волновались, плакали и смялись…
Вся жизнь сосредоточена зимой дальше, въ самомъ городк — Dorf Ems, выше, въ гору.
Узкія улицы, мостовая, вымощенная мелкими плитами, старая церковь, добродушные дома, опоясанные балкончиками въ цвтахъ, острыя черепичныя кровли, палисадники, въ которыхъ насаженъ виноградъ, любопытно высовывающій изъ-за ограды завитые усики свои, розы, розы, розы высокія, штамбовыя розы, усыпанныя, какъ на декораціяхъ, крупными цвтами, розы, вьющіяся по ршеткамъ, взбирающіяся на стны дома, цпляющіяся за камни, встрчающіеся чисто одтые крестьяне, румяныя двушки, бловолосые дтишки въ чистыхъ передникахъ и крпкихъ сапожкахъ — вотъ другой Эмсъ.
Въ этомъ Эмс, благодаря значительному количеству руды въ прилегающихъ горахъ, находятся извстные серебряные и свинцовые заводы. Къ большому горю обитателей Эмса, одни — и самые доходные — рудники пришлось запечатать, такъ какъ ихъ эксплоатація грозила гибелью нкоторымъ источникамъ Эмса, принуждены были выбирать. Выборъ склонился въ пользу источниковъ: никакія горы золота и серебра не могли бы дать городу того, что даетъ наивная надежда человчества на излченіе.
И теперь въ одной изъ горъ таинственно чернютъ запечатанныя ворота, точно разсердился могучій Рюбецаль и замкнулъ входъ въ свои владнія.
Заводы принадлежатъ одному товариществу и раздляются на три части: внизу (приводясь въ движеніе водою рки Lahn) цлая система колесъ перемываетъ и сортируетъ камни, выше — плавится руда, и, наконецъ, на самомъ верху — находятся шахты.
Заводъ, какъ вс заводы, и, конечно, не устройство зубчатыхъ колесъ или доменныхъ печей заинтересовало меня въ немъ, а то необычное впечатлніе, которое выносишь оттуда, и которое каждому кидается въ глаза.
Нижнее отдленіе, кром зданія конторы, иметъ нсколько просторныхъ корпусовъ, гд производятся работы, сюда камни привозятся изъ шахтъ. Большія глыбы еще наверху взрываются динамитомъ, а уже эти меньшія разбиваются молотками — работа, на которую идутъ обыкновенно мальчуганы лтъ 14-ти, самые мелкіе осколки сортируются, на что требуются нжныя женскія руки. Остальное длаетъ вода: она перемываетъ руду и сортируетъ ее, смотря по тяжести: свинецъ, серебро и негодные камни. Маленькія вагонетки по рельсамъ желзной дороги переправляютъ промытую руду въ плавильню,— такъ что внизу, собственно, самая легкая часть труда.
Мы попали какъ-разъ ко второму отдыху: когда мы входили на заводъ, прозвонилъ звонокъ, и разомъ все остановилось, замолкло жужжаніе колесъ, шумъ воды, шорохъ сыплющихся камушковъ: у paбочихъ было полчаса на кофе. Кофе они получаютъ здсь же, платя за большую кружку 2 пфенига (меньше 1 копйки), а хлбъ и молоко приносятъ свое. Подъ предводительствомъ управляющаго мы вошли въ громадную комнату съ очень большими окнами, гд работали сортировщицы, и вотъ гд началось мое удивленіе.
Масса воздуха и свта, нчто въ род рабочихъ станковъ, на которыхъ лежатъ груды мелкихъ камней и стоятъ небольшія деревянныя корытца, куда складываютъ отобранные камни, по три корытца у каждой работницы, въ одномъ — густой блескъ свинца, въ другомъ желтоватый отблескъ мди, въ третьемъ — просто кварцъ.
Въ комнат было десятка три двочекъ. (Он и работаютъ, и отдыхаютъ отдльно отъ мужчинъ.) Он дружелюбно поклонились намъ.
О, какой болью отозвалось въ моемъ сердц воспоминаніе о тхъ чахлыхъ женскихъ фигурахъ въ лохмотьяхъ, съ не то нахальнымъ, не то замученнымъ выраженіемъ молодыхъ, но до чего изнеможенныхъ лицъ,— о тхъ жалкихъ тняхъ разврата, болзни, голода и пьянства, которыя у насъ зовутся фабричными работницами… Бдныя, бдныя ‘младшія сестры!’ Я думала о васъ, глядя на этихъ двушекъ, и горячее чувство обиды вставало во мн…
Здсь впечатлніе было совершенно такое, какое бывало у меня, когда я входила въ пріемную петербургскихъ патріотическихъ школъ,— если отнять обстановку, эти станки и корытца съ камушками…
Все это были двушки въ возраст отъ 14 до 17 лтъ. Раньше ихъ здсь не пускаютъ на заводъ, такъ какъ отъ 6 до 14 лтъ он обязаны окончить школу, посл 17 ихъ уже не оставляютъ на фабрик — такъ какъ тогда каждой двушк легче найти себ боле выгодное занятіе: она уже въ сил, на нее спросъ. Здсь она зарабатываетъ отъ 1 1/2 до 2-хъ марокъ въ день (20—25 р. въ мсяцъ). Кром того, вся ея семья иметъ право покупать въ потребительномъ товариществ завода, гд есть все, что угодно, и дйствительно очень пониженныя цны на все — начиная съ сахара и кончая башмаками — и притомъ выдается дивидендъ въ конц года, смотря по сумм покупокъ.
Двочки вс въ опрятныхъ синихъ или коричневыхъ платьяхъ, въ темныхъ передникахъ, свжія, плотныя, румяныя, съ туго заплетенными косами… Нкоторыя изъ нихъ уже кончили свой завтракъ и вяжутъ чулки или шьютъ, усвшись рядкомъ на скамеечкахъ, иныя, чинно-обнявшись, прохаживаются взадъ и впередъ… Глазамъ своимъ не вришь, что это — фабричныя. И, однако, это такъ, и для этихъ двушекъ фабрика не была ‘злой ямой’, мстомъ порока и неизбжной гибели!…
Вернувшись домой, он будутъ помогать матери въ работ,— а года черезъ два-три выйдутъ съ фабрики такія же чистенькія, свжія, не потерявъ румянца круглыхъ щекъ, ни ясности голубыхъ глазъ. И какой-нибудь Фрицъ или Іоганнъ спокойно возьметъ ихъ въ жены…
Значитъ, это возможно?.. Возможно?..
Но идемъ дальше.
Вотъ передъ нами трехъ-этажное зданіе: это — столовая и общежитіе для рабочихъ.
Почти вс рабочіе на завод — изъ ближайшихъ деревень, и потому, кончая къ 6-ти часамъ свою работу и возвратившись домой, они еще успваютъ работать для себя, обрабатывать свой клочокъ поля, копаться въ виноградник. Они не прекращаютъ, такимъ образомъ, несмотря на фабрику, естественной и чудесной связи крестьянина съ землею. И это сохраняетъ въ нихъ инстинктъ домовитости, любовь къ своему углу, традиціи семейнаго очага, у нмецкаго крестьянина — это не пустое слово.
Но нкоторые рабочіе, издалека, уходятъ къ себ домой только по праздникамъ,— особенно зимой, въ холодъ и снгъ,— и вотъ для нихъ-то и устроено на всякій случай общежитіе.
Весь нижній этажъ занимаетъ обширная столовая, чистая и свтлая, съ полированными лавками и длинными столами, у каждой группы рабочихъ — свое отдленіе, указанное табличкой. Налво — кухня съ громадными баками для кофе и для кипятка, маленькая форточка ведетъ изъ кухни въ столовую, черезъ нее передаютъ кушанье или кофе въ обмнъ на установленные для этого билетики. Направо лстница ведетъ въ верхніе два этажа, гд находится контора потребительнаго товарищества и спальни рабочихъ.
— Ну, я съ вами въ эти клоповники не пойду!— заявляетъ одинъ изъ моихъ спутниковъ, русскій генералъ, занимающій видный постъ въ Париж.— И вамъ не совтую!
Съ этимъ онъ ршительно усаживается на лавку.
Мы поднимаемся наверхъ. Управляющій наудачу раскрываетъ дверь въ одну изъ спаленъ…
Представьте себ идеально-чистую комнату съ большимъ окномъ, прекрасно провентилированную, направо по стн — желзная кровать, надъ нею — другая, такимъ образомъ, что ножки верхней кровати входятъ въ перила нижней и образуютъ нчто въ род коекъ, или желзнодорожныхъ спальныхъ мстъ,— но, по желанію, эти кровати могутъ и разъединяться. Налво еще дв такихъ кровати, такъ что всхъ мстъ шесть, но комната просторная, потолки высокіе, воздуха довольно. Посреди большой столъ, нсколько стульевъ. Направо, въ стн, ближе къ двери — шкафъ, раздленный на шесть ящиковъ, на каждомъ — табличка, изъ нихъ три съ именами владльцевъ, въ этой комнат сейчасъ помщаются трое рабочихъ.
У двери вшалка для платья, праздничная одежда рабочихъ аккуратно развшана на ней.
Въ одной изъ комнатъ на шкафу стоитъ клтка, изъ которой слышится чириканье и щебетанье. Я всматриваюсь ближе — на перекладинкахъ сидитъ превеселое пташество, мирно рядышкомъ, чижи, щеглята, зяблики — штукъ съ десять.
— Это что же такое? — спрашиваю я управляющаго.
— Это принадлежитъ одному рабочему.
— Позволяется?
— Помилуйте, это такая невинная страсть, и онъ любитъ своихъ птицъ больше всего на свт!..
Постели совершенно опрятныя. Блье мняется разъ въ недлю, какъ въ заграничныхъ пансіонахъ — ни боле, ни мене.
За все это рабочій платитъ 2 марки 40 пфениговъ въ мсяцъ.
Мы съ торжествомъ тащимъ генерала:
— Что, клоповникъ, по-вашему?
— Не ожидалъ! — разводитъ онъ руками.
Осматриваемъ затмъ потребительный магазинъ:— дв небольшія комнаты, содержащіяся въ образцовомъ порядк, гд на полкахъ мирно и не ссорясь лежатъ самые разнообразные предметы: ситцы, мыло, сапоги, кофе, канцелярскія принадлежности, игрушки и т. п.— такъ что здсь можно удовлетворить вс свои потребности, съ ногъ до головы одться, запастись домашнимъ провіантомъ и такъ дале: универсальный магазинъ въ миніатюр!
Затмъ, поблагодаривъ управляющаго, усаживаемся снова въ экипажъ и ршаемъ хать прямо въ шахты.
Чудесная дорога ведетъ въ гору. По пути попадаются намъ домики, цлая вереница домиковъ до самаго зданія плавильни, которую мы пока минуемъ, удаляясь отъ нея въ сторону. Домики — опять жилища рабочихъ, совершенно не казарменнаго стиля, тутъ и садики, и виноградники, здсь живутъ семейные рабочіе. Большое, красивое зданіе — это школа, тамъ же и зала собранія рабочихъ. У нихъ свой ‘Gesang-Verein’ ‘Turn-Verein’ и т. д. Я устремляюсь было туда, но мое рвеніе удерживаютъ:
— Сначала въ шахты!..
Вотъ мы опять подъзжаемъ къ какимъ-то строеніямъ, навсамъ… Узюе, желзные рельсы приводятъ насъ къ двумъ отверстіямъ въ вид арокъ, пробитымъ прямо въ гор. Передъ нами зіяетъ безконечный черный коридоръ, уходящій подъ землю и скупо освщенный блдно мерцающими лампочками.
Намъ объясняютъ, что для того, чтобы спуститься въ шахту (въ корзинк), надо сначала пройти больше полверсты впередъ по этой галлере. Это значительно охлаждаетъ наше намреніе спускаться. Мы идемъ обратно мимо рудокоповъ въ кожаныхъ передникахъ, вагонетокъ, сверлильныхъ машинъ и т. д. И отправляемся въ плавильню.
По дорог я останавливаюсь у заинтересовавшихъ меня домиковъ и прошу показать мн любую квартиру.
Проводникъ нашъ — помощникъ управляющаго плавильни — стучитъ въ первую попавшуюся дверь.
— Herr Zimmermann, можно къ вамъ? Желаютъ взглянуть, какъ живутъ наши рабочіе.
— Пожалуйста, пожалуйста! Потрудитесь войти! — привтливо встрчаетъ насъ хозяинъ, красивый брюнетъ съ интеллигентнымъ лицомъ. Онъ въ блуз и самъ возится у плиты въ блестящей опрятностью кухоньк, у ногъ его вертится смуглый, крпкій мальчуганъ лтъ трехъ.
Хозяинъ немножко смущенно улыбается:
— Вотъ, жена понесла маленькую въ гости къ бабушк, я и хозяйничаю здсь за нееі
— Сколько же у васъ здсь комнатъ?
— Вотъ, взгляните.
Кром маленькой стеклянной галлерейки — нчто въ род передней, дверь изъ которой ведетъ въ кухоньку — еще три комнаты: чистая комната, спальня и крошечная комната, гд стоитъ дтская кроватка. Въ гостиной — право, я не могу иначе назвать эту комнатку, хоть и дико для русскаго уха прозвучитъ слово ‘гостиная’ у фабричнаго — свтлые обои, удобное кресло, у окна швейная машина, цвты въ вазочк, газета на стол, гравюры на стнахъ и надписи, прибитыя надъ дверью:
— ‘Ailes mit Gott’ — ‘Nicht Geld giebt uns das wahre Gluck’.
Въ спальной — большая деревянная кровать, блыя занавски на окнахъ, окна блестятъ, полъ блеститъ, словомъ, обстановка лучше и чище, чмъ у нашего любого чиновника изъ мелкихъ.
Я вспоминаю заплсневлые московскіе дворы, лстницы, гд пахнетъ кошками, керосиномъ и чадомъ, сырые углы жалкихъ квартиръ, гд ютится интеллигентный пролетаріатъ, платя рублей 15, 20 въ мсяцъ…
— Сколько вы платите здсь?
— 10 марокъ въ мсяцъ, вс эти квартирки, есть больше — т 14.
— А что вы получаете?
— Это зависитъ.. судя по работ. Нашъ заработокъ колеблется отъ 3 до 5 марокъ въ день. Я рдко вырабатываю мене 4.
— Дома вы работаете?
— Я ухожу въ разное время, обычно — отъ 1/2 6 утра до 1/2 2 дня, такъ у меня весь день свободенъ и остается время повозиться въ виноградник, да вотъ съ ними…
Онъ кивнулъ головой на сынишку, который держалъ его за полу блузы.
— Скоро въ школу будетъ ходить?
— Года черезъ два отправится!
Мы дали серебряную монетку на конфеты будущему школьнику, но, очевидно, сейчасъ ему еще рано было въ школу, потому что когда отецъ веллъ ему поблагодарить, то онъ залепеталъ что-то веселое, но абсолютно непонятное. Должно быть дло шло о сладкомъ, потому что онъ повторилъ знаменитую сцену изъ Пиквикскаго клуба, когда не совсмъ проснувшійся и случайно очутившійся въ чужой повозк сэръ Пиквикъ, на вопросъ, какъ его зовутъ, блаженно улыбаясь, бормочетъ…
— ‘Холодный пуншъ’!
Такъ юный господинъ, когда мы его спросили:
— Какъ тебя зовутъ?
Пролепеталъ:
— Пумперникэль!
Названіе популярныхъ среди нмецкаго юношества пряниковъ.
Мы распрощались съ ними и отправились въ плавильню.
Здсь больше пахнетъ фабрикой, чмъ внизу. Женщины не работаютъ, у paбочихъ черныя отъ копоти лица, атмоcфepa раскаленная до того, что задыхаешься. Расплавленный свинецъ, красныя струи жидкаго металла, льющіяся изъ печей… серебряная пна, застывшая на черпакахъ, груды готовыхъ свинцовыхъ плитокъ, еще не остывшихъ и играющихъ всми цвтами радуги… Тутъ и тамъ красный огонь, а здсь зеленоватый… Мракъ, и вдругъ ярко вспыхивающее пламя, по рембрандтовски озаряющее чью-то черную голову…
Сущій адъ,— и адскій трудъ,— и въ сущности для чего это все? для чего трудятся эти люди? для выдлки вещей, которыми сами они не воспользуются, а воспользуютсят, кто взысканъ судьбой…
И странныя мысли начинаютъ бродить въ моей голов.
Мн невольно думается о томъ далекомъ времени, когда первобытные люди, крпкіе, мощные, воевали, какъ дикіе зври, съ подобными себ, съ природой, съ настоящими дикими зврями, а тхъ, кто не въ силахъ былъ бороться, какъ они,— оставляли дома.
И вотъ я представляю себ этихъ блдныхъ, хилыхъ людей, ненавидящихъ своихъ господъ. Они ненавидятъ и принуждены покоряться, стеречь ихъ пещеры, качать ихъ дтей, прислуживать имъ.
Но одинъ изъ нихъ, случайно, сидя въ темнот — въ ужасной темнот, бывшей самымъ страшнымъ врагомъ первобытнаго человчества и, можетъ быть, нервно ударяя камнемъ о камень, чтобы спугнуть хищныхъ зврей — выскъ искру огня!..
Да, именно! Не гордый титанъ Прометей, соперникъ боговъ, а жалкій слабый рабъ.
Онъ былъ спасенъ! Благодаря этой нечаянно разгаданной тайн, онъ побдилъ. Его сочли посланникомъ Верховнаго Существа, мудрецомъ. Онъ передалъ великую тайну себ подобнымъ, чтобъ отнять могущество у сильныхъ, ихъ стали называть жрецами… Они побдили!
И такъ до сихъ поръ.
Эти здоровые, сильные, мускулистые люди — они въ подчиненіи у насъ. Они до смерти работаютъ тяжелую, изнурительную работу свою. А мы — потому что мы нашли и хранимъ божественный огонь знанія и разума — поставили себя выше ихъ.
Но и мы не спшимъ подлиться съ ними этимъ огнемъ, мы ревниво бережемъ его для себя, бережемъ, какъ жадные скупцы — неужели для того — чтобы не потерять силу — надъ сильными?..