Анатолий Васильевич Луначарский.
‘Ученик дьявола’
Анатолий Васильевич Луначарский.
‘Ученик дьявола’
Примечания
Примечания
‘Ученик дьявола’, Луначарский Анатолий Васильевич, Год: 1933
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Довольно часто в различных общих оценках драматургии Бернарда Шоу его пьеса ‘Ученик дьявола’ выдвигается как ‘одна из лучших’. Я присоединяюсь к этому мнению.
Пьеса написана еще относительно молодым Шоу [1]. В то время он не дошел еще до той чрезмерной изощренности, до того желания все время удивлять парадоксами, которые позднее часто скорее вредили подлинному эффекту его вещей, чем способствовали ему. Нет никакого сомнения, что ‘Ученик дьявола’ написан проще его следующих пьес.
Вещь эта была написана во время англо-бурской войны [2]. Скептический ирландец, антибритт Шоу совершил довольно смелый акт своей пьесой, ибо последняя напомнила неприятное поражение, которое нанесли великобританскому льву заокеанские колонии, и как бы намекнула на возможность такого же окончания той новой войны, которую вел тогда английский империализм.
В пьесе есть острые политические стороны. То, что говорится об английском военном министерстве, о его тупости, о том, что ‘английский солдат никогда не победит, пока им руководит английское военное министерство’ [3], — звучало в свое время как памфлет. Характерен с этой стороны и образ генерала Бэргойна.
Это подлинный представитель английской империалистической аристократии. Он очень культурен и умен, ему все понятно, он иронизирует над Англией, ее политикой, ее армией, чаще — над самим собой. Его ирония изящна и цинична. Но это вовсе не развинченный и сомневающийся в себе аристократ. Наоборот, это подлинный представитель настоящих хозяев. Он позволяет себе отрицать промахи своей ‘компании’.
Он ясно видит, когда положение становится безнадежным, и готов идти на уступки, но на самом деле за его циничными насмешками чувствуется такая же циничная жестокость. С вежливыми и умными прибаутками, радуясь, что в подсудимом он нашел ‘остроумного джентльмена’, он тем не менее вешает этого джентльмена. Так же точно британский генерал проводит какие угодно кары самого жестокого свойства, если это необходимо для сохранения власти его класса.
Орудием власти класса, к которому принадлежит генерал Бэргойн, является английская солдатчина. Шоу частенько возвращается к критике английской солдатчины. Он дает в этом отношении еще несколько необычайно блестящих черт в самой последней своей комедии — ‘Слишком правдивый, чтобы быть красивым’ [4]. И в данной пьесе бурбон майор — тупой, честный, храбрый и вместе с тем негодяй именно в силу своего бурбонства, безмозглый и безмолвный офицер-сержант, склонный брать взятки, болтать, добродушничать, но готовый выполнить безропотно любое, самое жестокое приказание, — это вот солдатчина. За армией как целым Шоу начисто отрицает патриотизм, указывая на то, сколько небриттов состоит в этой армии.
К политической стороне пьесы относятся, конечно, и описания американцев. Американское мещанство изображено беспощадно. И для того, чтобы у публики не было никаких иллюзий и чрезмерных симпатий к освобождающейся Америке, Шоу в своих комментариях к пьесе [5] прямо говорит о том, что свободная Америка, правда, не вешает, как вешала Англия, но зато широко употребляет электрический стул против таких же великодушных ‘бунтарей’, какими он изобразил лучших ее сынов XVIII века.
Центр тяжести пьесы лежит все-таки не в политике, а в морали, которая всегда близка сердцу Шоу, и в художественной психологии. В своем комментарии Шоу сам раскрывает свои карты. Ему, с одной стороны, хотелось показать (и в этом он близко подходит к некоторым утверждениям Чернышевского) [6], как так называемые ‘ученики дьявола’ — люди, протестующие против бога, религии, обычной этики и заявляющие, что в этом они повинуются только своей натуре, — оказываются способными на большие дела, на самоотвержение, на подлинный героизм и насколько они, даже с точки зрения доброты, великодушия, человечности, безмерно превосходят ханжеское мещанство, пересыпанное ‘моралином’. С другой стороны, лучший из всей паствы — пастор оказывается лишь мнимым пастором. Он совершенно отстраняет надежду на бога, как только он поставлен в действительно критическое положение. А на его пасторских губах так и скачет слово ‘черт!’. В нем просыпается боевая готовность, он надеется на своего коня, на свой пистолет, на готовый вспыхнуть мятеж своих сограждан, он становится хорошим военным вождем.
Так неожиданен человек, — хочет сказать нам Шоу, — так плохо он сам себя знает. Воображающие себя чистенькими и честными буржуазные обыватели при мало-мальски критическом взгляде на них расшифровываются как жестокие и грязные эгоистические свиньи. Таковы все эти дядюшки и тетушки, таковы полуидиот Кристи и его мамаша. Наоборот, бунтари-отрицатели, те, кто стоит на позиции ‘дьявола’ или переходит на нее, те, что борются с ‘господствующей церковью’, — неожиданно открывают в себе целую сокровищницу подлинных достоинств, когда жизнь их становится перед реальным экзаменом.
Все это изложено Шоу, как я уже сказал, с известной простотой и с известной логической последовательностью. Положения и типы даже несколько огрублены, они плакатны. Из этого не следует, что они не художественны. Пьеса близка к мелодраме, потому что сочувствие и несочувствие автора проглядывает явственно сквозь действия и лица. Пьеса искусно построена для того, чтобы доказать определенный тезис.
В этом отношении кое-чему можно поучиться у ‘Ученика дьявола’.
Надо, однако, отметить, что это не просто мелодрама. В ней очень много иронии, очень много тонкости как в смысле правдивости психологии изображаемых лиц, так и в смысле изящества и живости диалога и огромного ума, просвечивающего постоянно сквозь циническую ткань. Именно как очень тонкую мелодраму поставил эту пьесу театр Завадского [7].
Многое можно отметить как положительное в этой постановке. Декорация, костюмы, гримы очень продуманы. Все это комбинируется иногда в настоящую художественную картину. Например, сцена собеседования — дядюшки и тетушки в первом действии — как она близко напоминает лучшие гравюры Гогарта! Прекрасно разыгранная артистами Мордвиновым и Алексеевой дуэтная сцена Ричарда и пасторши живо напоминает очаровательные английские цветные гравюры конца XVIII и начала XIX века. Прекрасно использована музыка.
Игра очень хороша. Артист Мордвинов — красив, строен, подвижен, умен, саркастичен и патетичен, как требует этого сложная роль, ему порученная. Гетманов (пастор) — изящен и благопристоен в первых актах и великолепно развертывается в бунтарскую фигуру в последнем. Алексеева очаровательно дает глупую, хорошенькую, любящую, сбитую с толку событиями пасторшу. Абдулов прекрасно справился с ролью утонченного бурбона. Павленко дает замечательную гротесковую фигуру буржуазного кретина Кристи.
Спектакль веселый и волнующий, живой, симпатичный.
Переводчик А. Дейч, отлично справившийся со своей задачей, прибавил к пьесе еще эпилог. В этом эпилоге перед публикой является сам Шоу, маска которого хорошо найдена артистом, исполняющим эту роль. Изящный, добродушный хозяин и творец своих действующих лиц с ласковой иронией комментирует их действия, раскрывает свой замысел в кратких и забавных словах, взятых непосредственно из текста комментариев самого Шоу. Все это мне кажется уместным и подходящим.
Правда, можно сказать, что в этом эпилоге комментарии все-таки не могут раскрыть какой-нибудь общественной идеи, которая вплотную приближала бы пьесу к нашим проблемам, к нашему времени. Но ведь и в пьесе этого нет. Это пьеса свободомыслия, бунта, протеста против мещанства, это радикальная мелкобуржуазная пьеса, написанная притом же человеком настолько умным, что он часто иронически возвышается над собственными позициями.
Мы делаем плохо, когда мы стараемся схватить за уши ту или другую пьесу и тянуть ее вверх, пока она не сделается ‘социально значимой’ согласно нашим требованиям. Не так нужно действовать, не так нужно работать над наследием. Надо его, конечно, освещать, подчеркивать, делать более понятным, но ни в коем случае не отрывать от его исторической почвы. Наследство надо постигать, его надо критиковать, но ни в коем случае не фальсифицировать. Очень хорошо, что театр Завадского пошел именно по этому пути.
Впервые напечатано в газете ‘Известия ЦИК СССР и ВЦИК’, 1933, No 59, 1 марта.
Печатается по тексту газеты.
Источник текста: Собрание Сочинений, Т. 3 — М.: Художественная литература — 1964.
1. В 1896-1897 годах.
2. Англо-бурская война (захватническая война Великобритании против южноафриканских республик Оранжевой и Трансвааля, завершившаяся превращением их в английские колонии, 1899-1902) началась уже после того, как Б. Шоу завершил работу над пьесой. Однако попытки англичан расширить свои колониальные владения за счет бурских республик относятся к более раннему времени. В частности, в конце 1895 — начале 1896 г. произошло вооруженное столкновение между англичанами и бурами, закончившееся победой буров.
3. Ср. Б. Шоу, Избранные произведения в двух томах, т. 1, Гослитиздат, М. 1956, стр. 383.
4. Речь идет о пьесе ‘Горько, но правда’ (‘Тоо True to be Good’, 1931). На русском языке впервые напечатана в 1932 году.
5. То есть в пространных авторских ремарках, комментирующих происходящее.
6. Луначарский имеет в виду теорию ‘разумного эгоизма’, развитую Н. Г. Чернышевским в романе ‘Что делать?’ (1862-1863). См., например, переписку Веры Павловны и Лопухова и разговор автора с ‘проницательным читателем’ в начале четвертой главы романа. (См. также: Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений в пятнадцати томах, т. XI, Гослитиздат, М. 1939, стр. 127, 164, 174, 228 и др.)
7. Пьеса Б. Шоу ‘Ученик дьявола’ в переводе и сценической редакции Ал. Дейча была поставлена в Театре-студии под руководством Ю. А. Завадского. (Театр существовал в Москве в 1924-1936 годах, затем был переведен в Ростов, где составил основу труппы ростовского Театра им. А. М. Горького.) Спектакль был поставлен Ю. А. Завадским. Режиссер — В. М. Балюнас. Художник — И. С. Федотов. Композитор — А. А. Альшванг. Премьера состоялась 17 января 1933 года. Роль автора исполнял Р. Я. Плятт.