А. Н. Островский
А. Н. Островский
Ученические спектакли в императорском театре в Москве
Ученические спектакли в императорском театре в Москве
22 и 23 декабря 1884 г.
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Ученические спектакли в императорском театре в Москве, Островский Александр Николаевич, Год: 1884
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Речи 1859-1886
ГИХЛ, М., 1952
Составитель тома Г. И. Владыкин
Подготовка текста и комментарии К. Д. Муратовой
Беспорядки в управлении московскими театрами в настоящее время, кажется, дошли уже до последних пределов. 22 декабря состоялся в стенах императорского театра первый любительский спектакль, а 23 — второй. Дальше уж некуда итти. Произошло это безобразие следующим образом. Когда пришло время открывать проектированные Погожевым и Федотовой классы, то оказалось, что этого сделать невозможно. Во-первых, для воспитанниц театрального училища и для воспитанников экстернов нужно правильное и серьезное преподавание, начиная с азбуки, а на это ни Федотова, ни прикомандированный к ней очень пронырливый провинциальный актер Правдин, при всем своем самомнении, способными себя не признали. Во-вторых, для новой школы, как для всякого шарлатанства, требовались необыкновенно быстрые успехи, требовалось не далее как через два месяца поставить готовых актеров и дать блестящий спектакль. Как тут быть? Выходит дело такое, что без подлога никак уж не обойдешься. И вот начинаются очень непохвальные деяния для осуществления глупой идеи, и шарлатанство водворяется там, где ему никак быть не следует, где все должно быть серьезно и прочно. Дело делали таким образом: прежде всего пригласили гурт любителей поплоше, которые получше, те на такую штуку не пошли бы. И какой же сброд представляла эта новая труппа! И недоучившиеся ученики Консерватории, и уволенный из колониального магазина приказчик, и разговаривающий на каком-то областном жаргоне разорившийся рыбник, и какой-то причетник или семинарист, насмешивший всю труппу непритворным сокрушением о том, что за любительскими спектаклями прозевал дьяконское место. И этим-то праздношатающимся, напрасно бременящим землю и коптящим небо, назначено жалованье и дано звание артистов императорского театра, без чего им как людям посторонним доступ в школу был бы невозможен. Потом отобрали у актеров и актрис дочерей {Дочь покойной артистки Васильевой, дочь артиста Вильде, дочь покойного артиста П. Г. Степанова, дочь артистки Яблочкиной, племянница бывшей артистки Немчиновой, урожденной Чистяковой, дочь покойного артиста Востокова, дочь артиста Колосова и т. д. (Примечание А. Н. Островского.)} и дали им название учениц. Для пополнения комплекта Федотова пожертвовала своего сына, студента московского университета, 3-го курса филологического факультета. Таким образом составилась импровизированная, подложная школьная труппа. Но ни о какой тут школе и ни о каких драматических классах и уроках и помину не было, а было то, что без всяких школ постоянно происходит во всех концах Москвы и Петербурга, т. е. постановка любительского спектакля. И в прежнее время в столицах было много любительских кружков, а теперь их стало гораздо больше. Любители несколько раз в год нанимают какую-нибудь залу, в которой устроена сцена вместимостью не более просторного гардеробного шкафа, выбирают пьесу помудренее, например одну из драм Шекспира, и приглашают какого-нибудь артиста для руководства на репетициях, за что он и получает вознаграждение в виде недорогого серебряного портсигара. То же было и в императорском театре: выбрали пьесы помудренее, которые и настоящим-то артистам теперь едва под силу, ничтоже сумняся, роздали роли, начали по субботам репетировать и вперед назначили дни торжества импровизированной школы, дни публичного оказательства неимоверных успехов шестинедельного обучения, — 22 и 23 декабря. ‘Кто даст главе моей воду и очам моим источник слез?’ — восклицал в древности один из пророков. Я не скажу этого, я довольно плакал о русском театре, да и в запасе еще много слез осталось. Я воскликну: кто даст языку моему красноречие, чтобы убедить людей, что изучение всякого искусства начинается с начала, а не с конца, что никакому серьезному искусству в шесть недель нельзя вы. учиться, что ни одна музыкальная школа не выпустит своих учеников после шестинедельного изучения на эстраду и не позволит им давать концертов, что в академиях и школах живописи не выставляют на выставки черченья учеников, только что вступивших в училище, что у каждого искусства и даже ремесла есть своя азбука, которая называется техникой, и что ее обойти нельзя, что нельзя быть ни художником, ни хорошим мастеровым, не изучив основательно техники, и что техника сценического искусства не из легких. Лучшие наши актеры и актрисы выходили из школы, в которой курс был шестилетний. Прежде (при Верстовском) школьные спектакли устраивались умно: это были экзамены, на которых производилось солидно, умными людьми, лучшими знатоками искусства, серьезное исследование не только успехов шестилетнего обучения учеников, но и их врожденных способностей. Испытание производилось из всего, что преподавали в школе: ученики и пели, и играли на инструментах, и танцовали. По драматическому классу для испытания назначались небольшие одноактные пьесы, преимущественно водевили с куплетами и танцами, причем начальство главным образом наблюдало, умеют ли ученики жить в пьесе, вносят ли они на сцену непринужденную веселость и достаточную ловкость. Начальство, конечно, было радо, если, кроме того, ему удавалось подметить в молодых артистах хотя слабые проблески самостоятельного понимания роли или своеобразного юмора. Большего после шестилетнего школьного обучения начальство, тонко понимающее сценическое искусство, не требовало от учеников. Испытания были закрытые, никто в Москве и не знал о них, присутствовали на экзаменах: начальники, учителя, чиновники из конторы, два-три артиста и один или два литератора из имеющих тонкий эстетический вкус. При таких зрителях испытание производилось серьезно, в строгом молчании, без всякого малодушия, без одобрений и уж, разумеется, без рукоплесканий, которые и немыслимы на экзаменах. Ведь в гимназиях не аплодируют ученикам, правильно решившим математическую задачу или твердо знающим спряжения. Если бы кто-нибудь из присутствующих на испытании заметил Верстовскому, что тот или другой ученик обнаруживает замечательный талант и большую ловкость, Верстовский отвечал бы, что тут нет ничего удивительного, что так и должно быть, что затем и существует школа, чтобы подготовлять для сцены учеников сообразно их способностям, что для пополнения драматической труппы именно такие и нужны и что тех учеников, которые не обнаруживают актерских способностей, не допускают до испытания по драматическому классу, а определяют в балет или в хор. Спектакль оканчивался тем, что Верстовский приходил на сцену и делал ученикам несколько замечаний. Потом выпускали их из школы с званием артистов, всех на одинаковый, самый низший оклад жалованья. Постепенное возвышение оклада зависело от старания и успехов артистов. Верстовский нахохотался бы досыта, если б ему сказали, что на школьных спектаклях ставятся не водевили, а серьезные пьесы или отрывки из них и что воспитанникам и воспитанницам дают главные роли в больших пьесах. Он сказал бы: ‘Да я главных ролей не буду давать моим ученикам и еще десять лет после выпуска. Самостоятельно создать серьезной, ответственной роли они еще не могут, они не имеют для этого ни сценической опытности, ни знания жизни, ни достаточного литературного образования, а заставлять играть большие роли по указаниям учителя — значит готовить автоматов, а не артистов. Школа не может поставлять артистов, совершенно сформированных, она поставляет только артистов, способных и хорошо подготовленных для дальнейшего развития самостоятельного, настоящая, практическая школа начинается для них с выпуском на сцену, где, глядя по способностям и труду, в более или менее продолжительное время и образуются из них настоящие, полные артисты’. Вот какова была школа, из которой вышла небывалая в мире по обилию талантов, по безукоризненной подготовке и по образцовой художественной дисциплине труппа. И Москва, как я уже сказал, совсем и не знала о школьных спектаклях, публика видела только, что постоянно прибывают молодые артисты и артистки, которые сразу завоевывают ее симпатию и, года через три, через четыре, становятся любимцами и истинным украшением сцены. Что же делается теперь? Не после шестилетнего, а после шестинедельного обучения всякого сброда назначаются для публичного испытания два спектакля, 22 и 23 декабря, печатаются афиши, рассылаются приглашения всякого сорта и достоинства писателям и репортерам мелкой прессы, которые за эту честь, за то, что их тоже за людей считают, готовы лгать сколько угодно, рассылаются приглашения родным и знакомым участвующих артистов, т. е. даровым клакёрам. Разве это не обман, не шарлатанство, не наглость? Выписан был даже из Петербурга петербургский Погожев, для того чтобы лжесвидетельствовать потом об успехах школы, заведенной его братом. Спектакли, как и следовало ожидать, прошли вполне безобразно, не лучше самых плохих любительских. Да иначе и быть не могло, импровизированная труппа составилась из любителей последнего сорта и девочек, никогда не помышлявших о театре. А между тем рукоплескания не умолкали, были и вызовы. Что это были не школьные спектакли, а замаскированные любительские, лучше всего доказывают аплодисменты и вызовы, которые в школьных спектаклях не допускаются. В ученическом спектакле аплодисмент — или детское малодушие, или неучтивость, которой не позволит себе ни один порядочный человек. Право одобрять учащихся исключительно принадлежит начальству, уступая это право репортерам грошевых газет, начальство тем самым признается в своей некомпетентности, признается в своем неуменье отличить хорошее от дурного. Результаты этой шарлатанской школы и этих шарлатанских спектаклей довольно печальны. Во-первых, куда девать праздношатающихся, которые составляли мужской персонал и которые уже приняты в число артистов императорского театра на выходные роли? Они приняты без испытания, без дебютов, на счастье. Первым их дебютом были школьные спектакли, где они играли роли далеко не последние и не выходные: например, Боскович изображал Самозванца в ‘Борисе Годунове’ Пушкина, в знаменитой сцене ‘у фонтана’, и главную роль в комедии ‘Бедная племянница’, Арбенин играл ‘Евгения Онегина’ Пушкина и Мизгиря в 4-м действии ‘Снегурочки’, Соколов — роль Барона в ‘Бедной племяннице’, Мясищев — роль доктора Фишера в той же пьесе и к следующему спектаклю готовит роль Ричарда III Шекспира и т. д. Играли они дурно, очень дурно, так что даже пристрастные репортеры не могли не признаться, что исполнение этих господ было из рук вон плохо, а все-таки в спектакле им рукоплескали, и так как на дебютах имели успех, то и имеют какое-то на что-то право. Оставлять их на службе на выходные роли нельзя: это будет, во-первых, глупость, а во-вторых, преступление. Что вообще требуется от актера? Талант и ловкость, т. е. уменье держать себя на сцене во всех, данных пьесой, положениях. Императорским театрам иногда недоставало на некоторые амплуа талантов, так как талант искусственно произвести нельзя, тогда дирекция приглашала особенно выдающихся артистов из провинции, — так были приглашены Щепкин, потом Садовский. Я нарочно выбираю крупные примеры, чтобы показать сущность дела. Начальство в таких случаях смотрело снисходительно на недостаток сценической ловкости у дебютантов ради их таланта и, пока они не привыкнут, не ассимилируются с труппой и не проникнутся ее преданиями, не давало им значительных ролей и платило жалованье, какое нынче получают выходные. Вот как и какие артисты принимались в императорский театр с воли. Что требуется от актеров выходных? Только ловкость. Но ловких артистов, умеющих отлично держать себя на сцене, императорский театр всегда может иметь довольно и даже с излишеством. При московском театре есть школа, в которой приготовляются для балета воспитанницы и ученики экстерны, из этой школы производится ежегодно выпуск. Кроме того, часто увольняют из балета артистов, выслуживших срок или и ранее срока, за излишеством, все это самые лучшие, самые ловкие, самые желанные артисты на выходные роли. Они с малолетства плясали арабчонками, ходили пажами, изображали не только людей, но и птиц, и рыб, и устриц, и грибы. Потом, в совершенных летах, они переиграли людей всяких чинов и сословий всех стран света и всех наций, и все это ловко и изящно, под руководством отличных учителей. У нас теперь настоящая художественная дисциплина только и сохранилась в балете, а прежде была и в драматической труппе. Да если б из кончивших в школе или кончивших службу в балете и не нашлось лишних, так теперь балетные артисты свободны, балеты идут раз или два в неделю, — стоит только воспитанникам, выпущенным в кордебалет, прибавить к жалованью рублей по 100 или по 150, и они отличным образом заменят выходных актеров и еще будут благодарны. Из сказанного, кажется, ясно видно, что, при обилии готовых артистов на выход, искать ловких людей за прилавками колониальных магазинов, по рыбным лавкам и семинариям глупо. В семинариях учатся долго, но уменье ловко держать себя на сцене не входит в курс семинарского образования. Брали из семинарии певцов, но брали их за голос, не будь у Никольского удивительного голоса, никто его не принял бы в театр за то только, что он семинарист. Неуклюжесть семинарская так прочна, что Никольский и после 20-ти лет сценической практики, переиграв всевозможных героев, все-таки остался дьячком. Такова же неуклюжесть и консерваторская, учеников, выходящих из драматических классов московской Консерватории, хотя бы и с золотыми медалями, не берет ни один провинциальный антрепренер и даром. Потом, если принимать на выходные роли неуклюжих и неумелых любителей, куда же девать излишек своих умелых и ловких артистов? Выбрасывать их на улицу без всяких средств существования? Они учились для театра, употребили на это всю свою молодость, платили за ученье из последних своих грошей и ни к какому другому занятию не подготовлены. Выкинуть их из театра — значит оставить их без куска хлеба и обречь на самое бедственное существование! Это уж преступление. Московское театральное начальство не должно забывать примера с актрисой Кудрявцевой, которая 6 лет училась в театральной школе и за которую бедная сестра платила из трудовых денег по 250 р. в год, которая служила 17 лет и вдруг, без всякого повода, была уволена без пенсии, якобы за излишеством, тогда как в труппе были и получали жалованье актрисы, нигде не учившиеся и не появляющиеся никогда на сцену. Кудрявцева с двоими малолетними детьми умерла было с голоду, да и умерла бы, если б не случайно явившаяся [помощь]. Спасли ее от смерти и, пока шли хлопоты о пенсии, дали ей возможность существовать добрые люди. С тех пор как императорский театр в Москве имеет свою школу, еще не было примера, чтобы на выходные роли принимали посторонних. Это и глупо, и смешно, и просто удивительно, оно удивило и артистов, и публику. У меня по крайней мере десять человек спрашивали, что это значит. Такое распоряжение унижает звание артиста и роняет значение искусства. Доселе всякий был убежден, что на сцене императорского театра он даже и в последних ролях видит ученых, патентованных артистов, а не праздношатающихся. Приглашенных любителей экзаменовали ли? Нет. Умеют ли они танцовать, драться на рапирах, хоть ходить-то по сцене? Нет. Учились ли они сценическому искусству где-нибудь? Нет. Так за что ж их называют артистами и платят им жалованье? Это никому неизвестно. Очевидное дело, что любители приняты не для сцены, где в них нет надобности, а для того, чтоб составить мужской персонал любительского театра, который выдавали за школьный. Без них школьный спектакль не мог состояться. Учеников школы, экстернов, в 6 недель нельзя приготовить ни к какому спектаклю, да если б их учить и год и полтора, они все-таки главных ролей в больших пьесах играть не станут. Хотя они еще мальчики, но уже понимают, что такое искусство, и знают его требования, они скажут, что такие роли им не по силам, что они в глазах начальства и публики срамиться не желают, потому что вся их будущность зависит от их сценических успехов. Значит, надо было найти для спектакля людей, которые не боятся сраму, не требовалось ни таланта, ни уменья, а понадобились люди, не имеющие стыда. Таковые нашлись скоро, чего другого, а этого добра много. Теперь рождается вопрос: куда девать бесстыжих людей, когда нет школьных спектаклей. Оставлять ли их в звании артистов с жалованьем для следующих спектаклей, т. е. чтоб они постоянно только экзаменовались и никогда не поступали на сцену? Но в таком случае выйдет несообразность: обыкновенно ученики платят за ученье, а тут придется платить ученикам, чтобы они, не учась, раз или два в год экзаменовались. Или этих прогнать немедленно и за месяц до следующего школьного спектакля наловить свежих и сейчас же, после экзамена, и их прогнать? Операцию эту производить легко, так как в Москве людей, шляющихся без определенных занятий, всегда много. Последнее выгоднее для дирекции, потому что экзаменующимся ученикам придется платить жалованье только за один месяц. Московское начальство придумало еще меру: выдавать этим артистам контрамарки на свободные места в кресла Малого театра для того, чтобы они смотрели на хороших актеров и учились у них играть. Этой мере нельзя отказать в остроумии, но в пользе ее можно сомневаться. Положительно известно, что без призвания и строгой школьной подготовки, одним гляденьем никакому искусству выучиться нельзя. Например, человек, не умеющий взять в руки скрипку, сколько б ни глядел на самых лучших скрипачей, никогда скрипачом не будет. Иначе у нас не было бы не только плохих актеров, но и плохих лошадей, стоило бы извозчикам водить своих кляч почаще на бега и заставлять их смотреть и учиться, как бегают рысаки. А по-моему, лучше всего это шарлатанство оросить. Заводить любительские спектакли и бесстыжих исполнителей неприлично такому солидному учреждению, как императорский театр. Что же касается до тех бедных девочек, которых наскоро набрали и оторвали от институтов и пансионов для школьного спектакля, то тут уж происходит серьезная драма. Из целого десятка только у одной можно было заметить действительно некоторые способности в чтении роли, и той еще года два надо правильно учиться читать и развивать дикцию, а чтобы развить жест и получить свободу движений, потребуется и больше двух лет, да и то еще неизвестно, что из нее выйдет. Остальные, при полной неумелости, и признаков таланта не обнаружили, а между тем им рукоплескали, и они играли главные роли, и каждая из них уверена, что еще два-три таких спектакля, еще два-три таких же успеха — и из нее выйдет знаменитая актриса, чуть ли не Рашель. В этом же уверены и их маменьки, у которых по причине изобилия слепой, материнской любви рассудка еще меньше, чем у дочерей. Впереди их ждет горькое разочарование со всеми его последствиями: жалобами на судьбу, на чьи-то интриги, на притеснение от начальства и т. д. А у некоторых и вся жизнь будет испорчена, девушку, испытавшую успехи на сцене, нелегко опять усадить за арифметику и грамматику. Какой же вывод следует сделать из этих спектаклей? Вывод ясен: с этими спектаклями произошла беда, и беда именно та самая, о которой говорит Крылов в своей басне: ‘Беда, коль пироги…’ и т. д. Всякое дело мастера боится.
[27 декабря 1884]
Печатается по беловой рукописи А. Н. Островского, хранящейся в Институте русской литературы Академии наук СССР. Сохранилась также копия, сделанная П. О. Морозовым с чернового автографа Островского, написанного в виде письма к Н. С. Петрову. Черновик, датированный ’27 декабря 1884 г.’, заканчивался следующими словами:
‘Беда, коль пироги…
Всякое дело мастера боится. За дело искусства, и искусства серьезного, не должны браться ни пирожники, ни сапожники, ни конторщики-железнодорожники’. Островский намекает здесь на П. В. Погожева — ранее служащего-железнодорожника.
А. Н. Островский неоднократно выступал в защиту Театрального училища, готовящего артистов-профессионалов для императорских театров. Закрытие в 1871 г. драматического отделения в Театральном училище вызвало его протест. В 1884 г. драматическое отделение было вновь открыто. Островский мечтал стать наставником молодых талантов, но театральное начальство привлекло к руководству училищем артиста Правдина. В письме к брату, М. Н. Островскому, в октябре 1884 г. драматург писал: ‘Дело, которое ты изучал всю жизнь и о котором ты убивался, нашли возможным поручить первому попавшемуся провинциальному актеру’.
В 1886 г. Островский был назначен заведующим Театральным училищем.