Учебник русской словесности. Часть первая - теория для средних учебных заведений. А. Охотина. Спб. 1849. Учебник русской словесности. Часть II-история, для кондукторских классов первого штурманского полу-экипажа. А. Охотина. Кронштадт. 1854, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1854 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 4 минут(ы)

Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах

М., Государственное издательство ‘Художественная литература’, 1949. Том II. Статьи и рецензии 1853-1855

&lt,ИЗ No 12 ‘СОВРЕМЕННИКА’&gt,

Учебник русской словесности. Часть первая — теория для средних учебных заведений. А. Охотина. Спб. 1849. Учебник русской словесности. Часть II—история, для кондукторских классов первого штурманского полу-экипажа. А. Охотина. Кронштадт. 1854.

Всего похвальнее в г. Охотине его скромность. Назначив первую часть своего учебника, изданную еще в 1849 году, для всех средних учебных заведений, в настоящее время он сам добровольно отказался от такого назначения своей книги и вторую часть уже назначил только для кондукторских классов первого штурманского полу-экипажа, где книга его должна занимать место записок. Только с этой точки зрения она и может иметь какое-нибудь значение и принести ту пользу, что ученики не будут обременены переписыванием своих уроков. Но как учитель должен знать свое дело, так и записки его должны быть согласны с современным состоянием науки и с целью воспитания юношества. Теория г. Охотина есть не что инее, как сокращенный и изуродованный курс Чистякова. Прежде всего бросается в глаза чрезвычайная отсталость научных понятий. Автор, например, хочет излагать теорию русской словесности, предполагая, вероятно, что есть особенная теория французской, немецкой словесности и т. д. В понятиях своих о поэзии г. Охотин живет еще в то блаженное время, когда поэзией называли стихотворство: поэтому роман, повесть отнесены им к разряду исторических сочинений. Все, что не написано стихами, он называет прозою и определяет ее таким образом: ‘Если в сочинении исследования ума, или желания, оживленные чувством, излагаются по способу разговорной речи, без соблюдения музыкального размера в речениях (предложениях), в порядке, соответствующем внутреннему развитию чувств, мыслей и желаний, то такое сочинение обыкновенно называется прозою’. Особенно искусен г. Охотин в определениях, например: ‘полное, разнообразное, правильное и связное словесно-письменное изложение мыслей, желаний и чувствований касательно какого-либо предмета вещественной природы, или духовной называется сочинением’. Эпическую поэзию он называет стихотворным повествованием о какой-либо эпохе исторического быта целого народа, общества или лица, с очаровательными фантастическими вымыслами чудесного. А вот еще оригинальный способ определений: ‘поэма героическая — например, Россиада Хераскова’, ‘романтическая поэма — напр., Душенька Богдановича’. Хотя теория г. Охотина и не поэма, однакож, и в ней встречаются фантастические вымыслы чудесного, напр.: ‘многие глазомером определяют верно музыкальное отношение тонов, их гармонию, мелодию, стихи и речи’. Понятия об эстетической деятельности души перепутаны: то она отнесена к сфере чувства, то представляется как совокупность всех сил души. Также изящная словесность на стр. 44-й отнесена к звуковым искусствам (т. е. к музыке!), на стр. 45-й представляется как соединение пластики и музыки. В статье о слоге г. Охотин в пример ошибок приводит образцовые места из лучших писателей, напр., в следующих стихах Пушкина он видит излишнее многословие:

Смотрит храбрый князь

И чудо видит пред собою:

Найду ли краски и слова?—

Пред ним живая голова.

Он находит странный недостаток в повторении союза что в ‘Полтаве’ Пушкина — в известной характеристике Мазепы. И, напротив, ему очень нравится повторение одного и того же слова в стихах Державина:

Зовет меня, зовет твой стон,

Зовет и к гробу приближает.

Не мудрено, что подобные теории в людях, не призванных к развитию науки, но и не лишенных здравого смысла, порождают сомнение в самой возможности существования теории.

‘История’ г. Охотина есть сухой перечень имен и заглавий. Изучение каждой науки учащимися должно содействовать их воспитанию. История литературы более многих других наук заключает в себе такого воспитывающего элемента. Напротив, г. Охотин думает, что все достоинство учебной истории словесности состоит в том, чтобы она содержала в себе как можно более имен. Поэтому в историю русской литературы входят у него: География Арсеньева, История Смарагдова, неизвестное сочинение купца Вавилова о торговле, Фармакодинамика Горянинова, Руководство к сочинению писем и деловых бумаг Наливкина и т. д., и т. Д. Характеристики писателей состоят более в общих местах, без примеров, без разборов. А встречаются и такие характеристики: ‘самый быт народа с его причудами сделался уже предметом сатиры (Кантемир)’. Г. Охотин, отыскивающий ошибки в прекрасных стихах Пушкина, говорит, что ‘Наука о стихотворстве’ Боало и ‘Езда в остров любви’ приобрели Тредьяковскому справедливое уважение современников и потомства’. Подобно покойной истории Кайданова, история литературы г. Охотина постоянно имеет тон похвальной речи. Без выписок из послужных списков также никак нельзя было обойтись.

Доказывая пользу теории и истории словесности, г. Охотин приводит в пример образцовых писателей (Пушкина и Булгарина), которые ‘глубоким изучением народной речи теоретически и исторически сообщили прекрасные качества своим сочинениям, которыми восхищаются все образованные читатели’. Но самого г. Охотина теория и история словесности плохо выучили выражаться* по-русски. Не угодно ли понять следующее место: ‘только сведующие в теории и истории ощущают высокое наслаждение при чтении прекрасных сочинений, и, когда сами владеют исправно благозвучным, гибким и сильным русским языком, для выяснения внутренней жизни своего духа’. С знаками препинания г. Охотин никак не может сладить и потому беспрестанно ставит тире, от чего во многих местах также происходит неясность. Встречаются и фигурные выражения, напоминающие также блаженной памяти Кайданова, например: ‘Выражение бывает приятно, если оно пробуждает в нас сладостный трепет сердца. Для сего необходимо употреблять слова и целые речения в сочинении совершенно равносильные понятиям ума, чувствованиям сердца и представлениям воображения и располагать их с такою отчетливостью, чтобы частные (?) предложения к главному относились, как блестящие лучи к своему светлому солнцу’.

Имя г. Охотина известно (по крайней мере, пишущему эти строки) еще ‘Уроками из русской грамматики’ (Спб. 1842). В этих ‘Уроках’ мы не находим учения о частных предложениях, зато находим, например, что предложение есть ‘речь, выражающая кратко и внятно (?) мысль, или суждение о предмете’, и тому подобные очаровательные фантастические вымыслы чудесного.

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ

Первоначально опубликовано в ‘Современнике’ 1854, No 12, стр. 62—65. Перепечатано в полном собрании сочинений (СПБ., 1906), т. I, стр. 218—220.

Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту ‘Современника’.

&lt,ИЗ No 12 ‘СОВРЕМЕННИКА’&gt,

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ

Читайте также: