Уборный столик
Уборный столик
(Из Модн. журн.)
——
Уборный столик, Каченовский Михаил Трофимович, Год: 1805
Время на прочтение: 4 минут(ы)
‘Амур! жестокий Амур! Что мне осталось теперь делать?’ с жаром говорила пожилая Деспина, вставая из-за уборного столика: ‘если опять появлюсь в щегольских обществах, в кругу наших молодых ветреников, должна буду сносить их невежество, неуважение к моей особе. Какая досада! Я некогда блистала в собраниях, украшала их, привлекала к себе толпы обожателей, которые ставили меня образцом совершенства, повторяли слова мои, следовали по стопам моим, теперь увижу себя оставленною, едва удастся мне найти одного человека, который из жалости обратит на меня свое внимание, и сей человек, увы! должен быть какой-нибудь простак!
Вмешавшись в общество старух, занимающихся хозяйством, должна буду — несносная мука! — поминутно слушать похвалы благоразумию и злословие на счет любезной молодости, беспрестанно буду иметь перед глазами морщиноватые лица, принуждена буду слушать важные разговоры, скучные суждения. Отказавшись от нарядов, вместо модных роб, вместо блестящих безделушек, вместо богатых кружев, должна буду надеть печальное платье лицемерных богомолок.’
Так рассуждала Деспина, подперши голову рукою и устремив на пол пристальные взоры. Вдруг — какое счастье! — отворяется дверь, докладывают о приезжем, сердце ее трепещет: она видит входящего Валера, прекрасного молодого человека с умным лицом, и называющего ее милою сестрицею. Валер в самом деле был дальний родственник людей, нечужих Деспине. Недавно вышед из училища и желая познакомиться с светом, он поспешил сделать посещение Деспине. Смотря на его любезную неловкость, на его боязливую стыдливость, тотчас можно было угадать, что он не совсем образован, следственно хранил еще драгоценный цвет невинности, столь уважаемый женщинами.
Деспина, с давнего времени опытная в тонком искусстве налагать цепи, тотчас расставила сети свои для уловления молодого Валера. Можно ли было долго противиться пленяющим взорам, воспламеняющим телодвижениям, неумышленным намекам, столь опасным для молодого человека, который до сих пор видел перед собою только угрюмое лицо профессора? Искусная Деспина то страстными восторгами ободряла ученика своего, то строгим молчанием охлаждала в нем рождающийся пламень, особливо же старалась скрывать под непроницаемою завесою тайны девять протекших своих люстров. Деспина очень хорошо знала, что продолжительный мир усыпляет, что любовь погасает, если пламень ее не раздувается маленькими ссорами, знала и не пропустила сим воспользоваться. В один счастливый день наша вдовушка сильно разгневалась, кричала, шумела, бранилась, и трепещущий пленник ее…. благоговеет перед прихотливою повелительницею и лобызает свои оковы.
Таким образом бедный Валер сделался, сам не зная как, важным преступником. В простоте сердца почитая слабость свою грехом непростительным, он провел ночь в страшном беспокойстве, дождавшись утра, с трепетом, с бледным лицом, бежит к Деспине. Ставни окон в ее спальне были еще закрыты. Валер удаляется, смотрит на часы, возвращается, опять приходит к дому, опять возвращается и повторяет это двадцать раз.
Наконец, по прошествии трех часов, неумолимая дверь отпирается. Валер, сгорающий от любви, мучимый нетерпением, летит вверх по лестнице, в ослеплении своем он забыл, что в спальне богини еще царствует ночное молчание, и добрался до первых комнат, не быв никем примечен. Сердце его бьется, все трогает его, все привлекает его внимание, не мудрено: ибо все, что он ни видит, имеет счастье принадлежать и нравиться обожаемой Деспине. Вдруг он останавливается и задумывается, вспомнив о непристойности быть так рано в сем месте. Что делать? Идти ли? Показаться ли? Или спрятаться? Раздался небольшой шум…. Герой наш леденеет от ужаса, в крайнем замешательстве бежит в темный угол, и видит перед собою дверь полуотворенную.
Этот темный кабинет — прошу читателя заметить — служил прежде скрытным переходом из передней прямо в уборную Деспины. Стеклянная дверь с короткою тяфтяною занавескою отделяла сию проклятую комнатку от святилища женских таинств. Теперь судите, был ли позволен доступ профанам в сие место, где спрятался боязливый Валер?
Настал полдень. Деспина, на лице которой время и Люцина положили печать свою, в легкой прозрачной одежде, от невежд называемой рубашкою, встает с постели и скорыми шагами входит в арсенал прелестей, воздвигнут магический жертвенник, и дневной свет получил позволение озарить стены будуара. Деспина без нарядов, без румян, без прикрас, словом, Деспина еще не надевала своей маски.
Волосы ее, слепившиеся от растаявшей ночью помады, небрежно лежали на челе и на шее. Вместо роз, расцветавших на лице ее, появились широкие пятна и многие морщины, багровые глаза едва светились в синих кружках, губы ее были бледны, рот впалый, одним словом, Деспина была живым образом дряхлости и разрушения, и могла служить самым верным лекарством от любви.
Подобно земледельцу, который после грозы и бури бежит на опустошенные поля свои, и едва узнает межу их, Валер, увидев сей женский призрак, искал в нем образа Деспины. Изнеможенный вид, увядший цвет лица, редкие и седые волосы, сухая шея, все заставляет его думать, что вместо своей богини он видит перед собою повивальную бабку в утреннем наряде. Подождем здесь, думал Валер: я верно увижу мою пастушку, когда уйдет эта обезьяна.
Между тем Деспина подходит к таинственному жертвеннику тщеславия и кокетства, ставят зеркало, приносят множество стклянок и банок…. Деспина садится перед зеркалом. Нерина, ее наперсница и поверенная во всех таинственных хитростях, стоит перед нею. Начинается волшебная работа, на щеках опять появляются розы, грудь мало-помалу округляется, и получает прежнюю белизну свою, лицо возвращает себе прежнюю физиономию.
Наш зритель стоял целый час, прижавшись в темном уголку, не отводил глаз от любопытной сцены, и наконец в незнакомой старухе мало-помалу начал открывать некоторые черты своей прелестницы. Он видел, как приделали к ее затылку длинные волосы, видел, как она молодела и превращалась в белокурую красавицу. Лишь только она стянула лентами шею — и Валер совершенно узнал в ней предмет любви своей.
Кто изобразит его изумление, стыд и досаду? Он подошел к уборному столику и, не смотря на Деспину, произнес следующие слова:
‘Священные сосуды! Небесные благоухания! С благоговением преклоняю колена перед вами, сохраните навсегда напоминание о моем простодушии! К вам одним относятся слова мои, к вам одним я питал страсть нежную. Если случай опять заведет какого-нибудь неопытного любовника в ваши блестящие сети, если он в простоте сердца своего воскурит пред вами фимиам любви, то по крайней мере, будьте осторожнее и не допустите его видеть то, чему я был свидетелем. Теперь завеса очарования спала с глаз моих, я свободен. Прощайте!’ Проговоря сие, Валер поспешно вышел — и более не являлся.
Уборной столик: [Прозаич. отр. о жен. макияже]: (Из Модн. журн.) / [Пер. с фр. М.Т.Каченовского] // Вестн. Европы. — 1805. — Ч.19, N 1. — С.22-28.