У смертного одра
У смертного одра
Перевод с итальянского Е. О. Паукер.
—————
У смертного одра, Д-Аннунцио Габриеле, Год: 1902
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Габриель д’Аннунцио
Источник текста: Журнал ‘Живописное обозрение’, 1902, ноябрь, стр. 1701 — 1705.
OCR, современная орфография: В. Г. Есаулов, 26 апреля 2010 г.
Тело старшины Биаджио Мила совсем обряженное, с намоченным водой и уксусом платком на лице, покоилось на постели посреди комнаты между четырьмя свечами. По обеим сторонам бодрствовали жена и брат покойного.
Розе Миле было около двадцати пяти лет. Это была цветущая женщина с несколько низким лбом, бровями дугой и большими серыми, как агат, глазами. Пышные волосы ее непослушными прядями падали на шею, щеки и глаза. Вся ее фигура дышала здоровьем, а свежие щечки пахли, как нежный плод.
Эмидио Мила, приблизительно тех же лет, был худощавый парень с бронзовым от жизни под открытым воздухом цветом лица. Мягкий рыжеватый пушок покрывал его щеки, крепкие белые зубы придавали мужественную красоту его улыбке, а желтоватые глаза блестели по временам, как два новеньких цехина.
Оба молчали, она перелистывала молитвенник, он следил за ее пальцами. Оба были спокойны, как только простолюдин может быть спокоен перед лицом смерти.
— Сегодня жаркая ночь, — произнес Эмидио с глубоким вздохом.
Роза подняла на него глаза в знак согласия.
Свечи колеблющимся неровным светом освещали низкую комнату. Тени, постоянно меняя формы, появлялись то на стене, то на одном из углов. Окно было отворено, но занавеска опущена. Время от времени ветер колыхал кисею.
Биаджио, казалось, спал на своей белоснежной постели.
Слова Эмидио погасли в глубокой тишине.
Роза склонила голову и снова принялась перелистывать молитвенник, несколько капелек пота проступило у нее на лбу, и она тяжело дышала.
Спустя некоторое время Эмидио спросил:
— В котором часу придут его завтра взять?
— В десять! — ответила она своим обычным ровным тоном.
Снова наступило молчание, с полей доносилось кваканье лягушек, по временам комната наполнялась запахом трав.
Вдруг среди глубокой тишины Розе явственно послышалось клокотание со стороны покойника. Она в ужасе вскочила и отпрянула назад.
— Не бойтесь, Роза, это газы, — сказал деверь, протягивая руку, чтобы ее успокоить.
Инстинктивно взяв его за руку, она прислушивалась, но смотрела в другую сторону.
— Это ничего, Роза, успокойтесь, — прибавил он, указывая ей место рядом с собой на сундучке, покрытом ковриком в цветах.
Она села, в волнении не выпуская его руки. Сундук был небольшой, и колеин их сталкивались.
Снова все затихло, Вдруг издалека донеслось пение молотильщиков.
— При лунном свете молотят хлеб, — произнесла Роза, желая звуком голоса прогнать страх и усталость.
Эмидио молчал. Роза высвободила руку, так как это соприкосновение вызывало в ней какое-то смутное волнение.
Обоих поглощали одни и те же мысли, на них нахлынули воспоминания, воспоминания о первой юношеской любви.
Они жили тогда в деревне Дальдоре, на пригорке, у перекрестка дорог. Границей пшеничного поля соседей служила высокая сложенная из булыжника и глины стена. С южной стороны, принадлежавшей родителям Розы, благодаря изобилию солнечных лучей, разрослась гуща деревьев. Весной они зацветали, серебристые, розовые, лиловатые ветки раскидывались по небу, свешивались через стену, качаясь, жужжа, точно рой пчел.
За стеной, в гуще деревьев Роза распевала целыми днями. Прозрачный свежий голос журчал, как фонтан.
Эмидио оправлялся после болезни. Он был еще слаб и постоянно хотел есть. Чтобы избежать строгой диеты, он часто убегал потихоньку из дому с большим ломтем хлеба в кармане и крался под стеной по последней борозде пшеницы, пока не находил укромного местечка. Тогда он садился, прислонившись спиной к холодной стене, и принимался за еду: откусывал кусочек хлеба и выбирал нежный колос, в каждом зернышке была капля сладкого, как молоко, сока и запах свежей муки… Наслаждение едой и наслаждение пением сливалось тогда в одно неизъяснимое блаженство.
Вместе с теплом, вместе с ароматами, придававшими воздуху как бы крепительный вкус вина, голос Розы помогал возрождению выздоравливающего и живительным элексиром разливался по жилам. Роза была одной из причин выздоровления Эмидио. И когда выздоровление совершилось, голос девушки по-прежнему благотворно действовал на него.
С тех пор, так как обе семьи очень сблизились, Эмидио полюбил Розу той робкой, безмолвной любовью, которая поглощает все юношеские силы.
Однажды в сентябре, перед отъездом Эмидио в семинарию, обе семьи отправились вместе в лес, вдоль реки.
День был мягкий, теплый. Три повозки, запряженные волами, двигались вдоль цветущего кустарника.
В лесу закусили на круглой полянке, окруженной тополями. Короткая трава была усеяна мелкими лиловыми цветочками с нежным запахом, сквозь густую листву там и сям прорывались широкие полосы солнечного света, а речка внизу казалось остановилась, неподвижно дремали растения на дне ее зеркальных, прозрачных вод.
Закусив, одни разбрелись по берегу речки, другие разлеглись отдыхать.
Роза и Эмидио, взявшись под руку, пошли по тропинке, вившейся между кустами.
Девушка сильно опиралась на своего спутника, она смеялась, срывая и грызя по пути листья, закидывая голову назад, чтобы посмотреть на стаи улетающих соек. От движения черепаховый гребень выпал из ее волос, и они упали ей на плечи.
Эмидио одновременно с ней нагнулся поднять гребень, и головы их столкнулись. Роза, схватив голову руками, вскрикнула сквозь смех:
— Ай, ай, ай…
Эмидио смотрел на нее, бледнея, дрожа и боясь выдать себя.
Она отделила от ствола длинную ветку плюща, быстро обвила им себе косы и заколола их на шее гребнем. Зеленые, местами красноватые листья, плохо сдерживаемые, вырывались там и сям наверх.
— Ну что, хорошо? — спросила она.
Но Эмидио не открывал рта, он не знал, что сказать.
— А, так вам не нравится? Вот вы почему молчите!
Ему хотелось упасть перед ней на колени. Она перестала смеяться, а он чуть не плакал, не находя слов.
Они пошли дальше. В одном месте сваленное дерево загораживало дорогу. Эмидио приподнял его обеими руками, и Роза прошла точно сквозь рамку из зеленых листьев. Немного дальше встретился колодец, по бокам которого стояло два каменных бака. Густая листва образовала свод зелени над колодцем, и там было тенисто, почти сыро. Зелень отчетливо отражалась в воде.
— Как тут хорошо! — сказала Роза, вытягивая руки. И, грациозно захватив пальмовым листом воды, стала пить. Капли воды просачивались между пальцев и обрызгивали жемчугом платье.
Напившись, она снова зачерпнула воды и предложила Эмидио:
— Пейте!
— Мне не хочется! — пробормотал тот смущенно.
Выплеснув воду ему в лицо с презрительной гримаской, она растянулась в одном из баков, держа ноги за бортом и болтая ими. Потом вскочила и, как-то загадочно посмотрев на парня, сказала:
— Ну что же? Идем!
Они пошли назад в том же молчании. Дрозды свистели над их головами, снопы солнечных лучей стелились по тропинке, и запах леса все рос кругом.
Через несколько дней Эмидио уехал.
Несколько месяцев спустя брат его женился на Розе.
В первые годы семинарии Эмидио постоянно думал о своей новой невестке.
В то время как монахи объясняли l’Epitome historiae Sacrae, он мечтал о ней. В школе, в то время как, соседи, спрятавшись за открытыми пюпитрами, предавались сальностям, он весь уходил в нечистые видения. В церкви, в то время как звучали литании к Богородице, мысли его уносились далеко, далеко.
Так как он заразился испорченностью от товарищей, сцена в лесу представлялась ему теперь совсем в другом свете, и его мучили угрызения, что он не сумел воспользоваться тем, что само ему давалось.
— Так, значит, Роза его когда-то любила? Значит, он пропустил по собственной вине огромное счастье?
С каждым днем мысль эта становилась все мучительнее и настойчивее. Благодаря однообразной семинарской жизни, она превратилась мало-помалу как бы в неизлечимую болезнь. И сознание непоправимости совершившегося повергало Эмидио в меланхолию и отчаяние.
— И он не знал!..
Свечи нагорали. Занавески топорщились от порывов ветра. Роза, погруженная в полудремоту, то и дело смыкала глаза, а когда голова ее падала на грудь, она быстро их открывала.
— Вы устали? — нежно спросил Эмидио.
— Нет, — отвечала молодая женщина, приходя в сознание и выпрямляясь.
Но тишина снова нагнала на нее дремоту. Она прислонила голову к стене, распустившиеся волосы покрывали всю грудь, из полуоткрытых губ вырывалось мерное дыхание. Она была прекрасна, ничто в ней не было так полно неги, как мерное движение груди и форма колен, обрисовывавшихся под легкой тканью.
Внезапный, порыв ветра задул две из свечей, ближе стоявших к окну.
‘А что если я ее поцелую?’ — подумал Эмидио, в котором заговорила чувственность.
Песни росли в ночном воздухе. Слабый свет свечей тонул в лунном сиянии, лившемся сквозь занавески и щели. Эмидио обернулся к смертному ложу. Взгляд его остановился на распухшей желтой руке, испятнанной подтеками, и он поспешно отвел глаза.
Красивая головка заснувшей Розы мало-помалу скатилась па плечо деверя. Так как движение потревожило слегка ее сон, она подняла на мгновение веки, из-за которых показался край зрачков, точно лепестки фиалки в молоке.
Эмидио не двигался и сдерживал дыхание из боязни разбудить молодую женщину, биение сердца и пульса, казалось ему, наполняло всю комнату и приводило его в отчаяние. Но Роза крепко спала, и он почувствовал, что перестает владеть собой, глядя на нее, вдыхая аромат ее волос и теплое дыхание.
Новый порыв ветра задул третью свечку. Тогда, не раздумывая больше, Эмидио поцеловал молодую женщину в губы.
Она мгновенно проснулась, изумленно посмотрела на деверя и побледнела.
Потом медленно собрала волосы на голове и, выпрямившись, вся на стороже, всматривалась в полумрак.
— Кто потушил свечи?
— Ветер.
Они не произнесли ни слова больше. Оба продолжали сидеть на сундучке, соприкасаясь коленями, в мучительной нерешительности, всевозможными уловками заглушая в себе голос совести. Оба старались обращать все свое внимание на окружающее, и мало-помалу их охватывало опьянение.
По-прежнему лились полные неги песни и замирали в ночной тишине. Женские и мужские голоса согласно сливались в гимн любви. Иногда один голос мощной нотой покрывал другие, которые стекались к нему аккордами, как волны… Иногда звенели струны гитары, а в промежутках между песнями слышались мерные удары цепов о землю.
Эмидио и Роза слушали.
Вероятно, благодаря перемене ветра в воздухе, повеяли теперь другие ароматы. Из Орландской долины доносился сильный запах полей, из садов Скалиа — запах роз, придававший воздуху сладость варенья, из Скалийского болота — влажный, освежающий, как струя воды, запах ирисов.
Роза и Эмидио все еще молча и неподвижно сидели на сундучке, очарованные негой лунной ночи. Последняя свечка быстро мигала и каждую минуту казалось готова была погаснуть. Они не двигались и тревожно, широко раскрытыми глазами смотрели на умирающий огонек.
Внезапно ветер его задул. Тогда жадно единодушным порывом мужчина и женщина стиснули друг друга в объятиях, безмолвно ища поцелуев и осыпая друг друга ласками.