Мария Гольдберг
Мария Гольдберг
У СЕБЯ ДОМА
У СЕБЯ ДОМА
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
У себя дома, Гольдберг Мария, Год: 1952
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Шолом-Алейхем — писатель и человек: Статьи и воспоминания.
М.: Советский писатель, 1984.
Я хорошо помню красавец город Киев. Но лучше всего запомнился мне дом No 5 по Большой Васильковской, в котором жила наша семья.
Как все тогдашние городские дети, мы большую часть дня проводили дома. Гулять выходили, как правило, с няней и только на один час. Мали водила нас в городской парк редко, по и это считалось нарушением ‘всех законов’ приличия. ‘Знатные’ дамы Киева были убеждены в том, что их дети должны находиться под опекой только гувернанток, а ‘аристократкам’ следовало по моде одеваться и подобно павам прогуливаться в парке рядом со своими мужьями. Однако нашей маме терять было нечего. Киевская буржуазия давно вычеркнула ее из списка ‘знатных’, так как она позволила себе поступить на курсы дантистов…
Наша квартира. Она так хорошо запомнилась мне, быть может, из-за того, что мы, дети, редко ее покидали. Я отчетливо помню отцовский кабинет с письменным столом и шкафами, полными книг в серых переплетах и с красными кожаными корешками, с высоким столиком для письма, вращавшимся в любую сторону. Столик этот с многочисленными ящиками, в которых лежали газеты и журналы, имел существенное дополнение: к нему приделаны были подлокотники, на которые отец опирался во время письма.
Отец любил писать за этим столиком стоя, и только когда появлялась необходимость склеить страницы рукописи, неоднократно переписанной его красивым почерком или рукой его секретаря Ошера Бейлина1, отец садился за письменный стол. За письменным столом можно было видеть его и с сигаретой во рту в те минуты, когда он вел с людьми деловые беседы.
На письменном столе отца было много разных безделушек. Среди них нами был особенно любим маленький велосипедик (бициклет) — созданьице искусного мастера, и мы часто играли с ним. Его колесики быстро двигались, а резиновые шины легко снимались и надевались. Нас радовал звон его колокольчиков-звонков. Наши игры с велосипедом кончились тем, что эти звоночки сломались. Это я поняла, когда подросла…
Деловые люди посещали отца обычно днем. В ту пору он еще курил, и коробка сигар всегда лежала на его письменном столе. Во время встреч он редко разговаривал, больше слушал. Часто раздавался его смех. Его посетители не подозревали, что отец опишет их манеры и образ мыслей в повести ‘Менахем-Мендл’, над которой он в ту пору работал. Часами смотрела я на этих людей, и они так запомнились мне, что позже, живя в Америке, я некоторых из них, встречая, узнавала.
Рабочий день у отца начинался с пяти утра. Стоило ему только зажечь свечу, как я тотчас просыпалась в своей железной кроватке, стоявшей в спальне родителей. Отец надевал халат и ночные туфли, брал подсвечник со свечой и тихо направлялся к двери. Выходя из комнаты, он гладил меня по голове, нашептывая: ‘Спи! Спи!’
Установив подсвечник на высокий столик, он начинал писать. Писал он и после полудня, до начала второго завтрака. Старшие дети, уходя в гимназию, заходили к нему в кабинет, чтобы услышать его напутствие.
Перед вторым завтраком к нему заходила мама, напоминая ему о том, что он ничего еще не ел. На это отец обычно отвечал с улыбкой:
— Зато я сегодня хорошо поработал.
После слов матери он, заканчивая работу, умывался и садился к столу. Прислуга, возвращаясь с базара, покупала ему русские газеты. Отец сразу же приступал к их чтению. Читал он быстро и жадно, часто вслух для мамы. Читая, смеялся или грустил.
В нашем доме часто говорили о Дрейфусе2. Отец неоднократно интересовался моим отношением к делу Дрейфуса. Я знала: если скажу ‘против’ — все будут смеяться…
Уходя из дому, отец обращался к нам, детям, с полными глубокого для нас смысла словами: ‘Если не будет драк, то вечером поиграю с вами’.
Отец возвращался домой поздно, когда уже давно горели керосиновые лампы. Мы с нетерпением ждали его прихода. Как только он открывал дверь, мы все набрасывались на него. Нас радовало прикосновение его мокрых от снега усов, и мы целовали его наперебой. Он никогда не оставался в долгу: целовал нас нежно и горячо. Возвращение отца было для нас большим праздником, с его приходом начинались игры и веселье.
— А что будет сегодня вечером? — спрашивали мы обычно отца.
Вспоминаю один из вечеров, когда мы ждали Марка Варшавского, тексты многих песен которого правил отец. Известие о приходе Варшавского обрадовало нас, так как мы любили слушать песни этого талантливого человека. Я думаю, что атмосфера нашего дома помогала Варшавскому в его творчестве. Так, получившая широкую известность его песня ‘На загнетке горит огонек’ родилась в пашем доме, за нашим роялем. Музыка к ней возникла сама собой, как бы в порядке импровизации…
Сохранила я в своей памяти и другие интересные встречи отца с его друзьями. В такие вечера нам, детям, разрешалось сидеть вместе со взрослыми допоздна…
1952
Воспоминания ‘Шолом-Алейхем у себя дома’ опубликованы в журнале ‘Идише культур’ (‘Еврейская культура’), Нью-Йорк, 1952, No 2.
Мария Гольдберг — младшая дочь Шолом-Алейхема,
1 Бейлин Ошер (1881—?) — еврейский писатель и журналист, несколько лет был секретарем Шолом-Алейхема.
2 ‘Дело Дрейфуса’.— Имеется в виду антисемитский поклеп на офицера генерального штаба французской армии, ложно обвиненного в государственной измене в 1894 году. Шолом-Алейхем посвятил этому делу рассказ ‘Дрейфус в Касриловке’. (т. 2, с. 300—304).