У НАС и У НИХ
У НАС и У НИХ
Г. НЕРАДОВ
‘Литературная газета’, No 4, 1933
У нас и у них, Нерадов Г., Год: 1933
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Уже на первом этапе своей литературной деятельности, начавшейся в 1889 году в ссылке у Северного Ледовитого океана, Серафимович удостоился хороших отзывов со стороны таких деятелей литературы, как Глеб Успенский и Владимир Короленко. Первый, прилагая три рассказа Серафимовича ‘На льдине’, ‘В тундре’ и ‘На шахте’, писал редактору ‘Русской мысли’ В. А. Гольцеву: ‘Вы увидите, что это большой художественный талант’. Столь же положительно, но в несколько более сдержанных выражениях, отзывался о творчестве Серафимовича воспитатель целого поколения писателей, редактор журнала ‘Русское богатство’ Короленко.
Значительно позднее Лев Толстой, в своей яснополянской библиотеке, скупо характеризовавший на полях книг достоинства прочитываемых произведений пятибалльной системой, против рассказа Серафимовича ‘Пески’ жирно и решительно начертал: ‘5+’.
Такие отзывы лучших мастеров того времени не избавили Серафимовича от косых взоров ‘кислых морд’ тогдашних буржуазных и меньшевистских критиков. Все они, — Кранихфельд, Неведомский, Богданович, Львов-Рогачевский, Венгеров и др., будто сговорившись, наносили писателю удар в сердце — не плохими отзывами, а заговором молчания. Писали о Серафимовиче редко и скупо, а чаще всего молча проходили мимо, отвернув нос. Характерно, что так было не только тогда, когда Серафимович выступил на литературную арену со своими рабочими рассказами ‘Сцепщик’, ‘Стрелочник’, ‘Под землей’, ‘На заводе’, ‘Никита’, ‘Семишкура’, ‘Инвалид’ и др., но тогда, когда он, потрясенный кровавым зрелищем романовского усмирения восставшей Красной Пресни, дал свои волнующие рассказы ‘Как было’, ‘У обрыва’, ‘В семье’, ‘Два старика’ (‘Мертвые на улицах’), ‘В вагоне’, [‘В бараке’, в которых клеймил позор самодержавия, из пушек расстрелявшего почти безоружный пролетариат.
Ученый литературовед профессор С. Венгеров в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (дополнительный 4-й том) дал о Серафимовиче очень краткую заметку, какую обычно дают о второстепенных писателях. В ней он пишет: ‘Серафимович — бытописатель трудящихся масс по преимуществу: сфера его наблюдений — в значительной степени этнографическая’… Очень невысоко профессор оценивает произведения Серафимовича с об интеллигенции: ‘Навеянные чеховскими типами безвольных и дряблых, рассказы С. из жизни интеллигентов слабее. Они слишком проникнуты тенденциозным желанием обличать’. Таким образом, ни у одного слова о рабочих, о революции 1905 года. Серафимович оказывается ‘этнографическим’ писателем, который к тому же ‘тенденциозно’ хватает за ляжки неповинную народолюбивую интеллигенцию.
‘Столп’ меньшевистской критики В. Львов-Рогачевский не отказывает писателю в ‘добросовестности изучения’ материала, хвалит даже. ‘душевную широту’ ‘Города в степи’ и тоже не заикается ни единым словом о рабочем классе, который в нем изображен. Но в общем ‘почтенный’ критик дает такое заключение о творчестве Серафимовича в целом: ‘Его герои глядят ‘неулыбающимися глазами’, говорят обычные слова, в их душах нет игры’. Другими словами — неинтересные герои, тусклые. Он хотел бы, чтобы прачка Марья в рассказе ‘Дома’, у которой на улице во время восстания убит муж и у которой в доме ‘нет ни корки хлеба’, солнечно улыбалась, или, чтобы чернорабочий Никита после 14-часового рабочего дня превращающего его в двуногий скот, говорил красивые, пенистые слова и ‘играл’.
Вл. Кранихфельд обычно не удостаивал Серафимовича внимания. Но вот Серафимович дал потрясающий рассказ ‘Как было’ о том, как вешали в хамовнической давилке. Рассказ взят из действительной жизни, он написан со слов московского участкового врача Голоушева. Вл. Кранихфельд сразу вышел из состояния равновесия: ‘Совершенно неудавшимся надобно признать рассказ Серафимовича ‘Как было’… Рассказ свой Серафимович облек в форму анекдота, комические детали которого грубо нарушают цельность впечатления г и настроения’ (‘Совр. мир’, кн. 7, 1908).
Таким образом черное дело вешателей, бытовое явление русской жизни того периода, Вл. Кранихфельду угодно превратить в анекдот, да еще с комическими деталями. А в наших клубах, когда рассказ этот читается перед рабочей аудиторией, у слушателей, по их словам, мурашки бегают по телу и холодок подступает к сердцу.
О Серафимовиче обыкновенно писали ‘между прочим’, по нескольку строк, ‘в затычку’. Пишут длиннейшую статью о Леониде Андрееве, о Юшкевиче, Куприне и мимоходом обмолвятся одной-двумя фразами и о Серафимовиче, ‘чтоб отделаться’. Так сделал А. Б. (Богданович) в журнале ‘Мир божий’. Буквально несколько строк посвящено Серафимовичу: ‘У г. Серафимовича, например, хороши по яркости и художественности его очерки из жизни рыбаков’. Понравились ‘прекрасные описания снежной бури’ в ‘Тундре’, ‘сильно описан самосуд над вором’ в ‘Мести’… Вот и весь отзыв и весь Серафимович.
Ю. Веселовский в ‘Вестнике воспитания’ (1908 г., No 7) решает, что детям не следует давать читать рассказы Серафимовича, потому, что ‘даже те рассказы, в которых говорится о детях, не доставят удовольствия маленьким читателям’.
Есть еще несколько ‘положительных’ отзывов Ал. Ожигова, П. Дмитриева, В. Мирского, но когда вчитаешься в них, то на поверку они получаются отрицательными. Писатель выглядит в них ‘куцым’, второстепенным. Большинство отзывов — с воробьиный клюв. В общей сложности их наберется десятка полтора. Специально посвященной творчеству Серафимовича в целом статьи кроме статьи Ал. Ожигова ‘Усталая жизнь’ в пять страничек нет в дореволюционной критике.
Буржуазно-демократическая критика делала свое дело. Выполняя ‘социальный заказ’, она иначе не могла и не должна была поступить.
Эта виляющая и услужливая критика, будучи вынуждена в редкие моменты прорвать ‘заговор молчания’, говорила о ‘серости’ тематики Серафимовича, о ‘тенденциозности’ (что на тогдашнем языке было равносильно ‘нехудожественности’) его произведений, об отсутствии в них больших, углубленных проблем. У Арцыбашева находили ‘проблемы’, перед андреевской мистикой пресмыкались, сологубовскую ‘недотыкомку’ смаковали, находя в ней величайший сокровенный смысл, Мережковский, Гиппиус, Бальмонт вызывали преклонение своей ‘глубинностью’, а Серафимович получил общепризнанную репутацию плоского, нехудожественного, беспроблемного ‘серяка’.
Если сумбурный пьяный критик Петр Пильский барски брюзжал, то бархатный Ю. Айхенвальд аттестовал Серафимовича ‘певцом степи’. Автор ‘Степных людей’ Серафимович с такими муками скрыл от цензора за степными красотами большую проблему межнациональных отношений в царской России, а почтенный критик не обратил на это внимания, его эта ‘серая’ тема не заинтересовала, а вот тонкий рисунок знойной степи вызвал восхищение.
В ежедневной, поистине тяжелой’ борьбе за существование и за место в литературе он сумел организовать себя для более крупного плана художественных работ. Если раньше он не шел дальше мелких рассказов, то после революции 1905 года малая новелла уже не умещала его идей и образов. Пришлось расшириться. В 1910 году он выпускает роман ‘Город в степи’, а в 1917 — большую повесть из деревенской жизни ‘Галина’. Казалось бы, мимо ‘Города в степи’ нельзя было пройти равнодушно, так как кроме художественных достоинств роман заключал в себе очень важные актуальные проблемы. Однако и это произведение осталось в общем ‘замолчанным’. Сама жизнь, однако, вскоре дала почувствовать, что именно идеи, выдвинутые Серафимовичем, стояли в центре внимания широких народных масс.
После октябрьской революции старый мастер засучил рукава и весь в пыли, весь в обломках, вместе с рядовыми строителями стал (утверждать пером художника первое в мире рабоче-крестьянское государство. Уж тут ‘тенденциозность’ художника была вне сомнения. Но из этих торопливых, зачастую шероховатых, подчас неуклюжих блокнотных записей вставали в багровом зареве сомкнутые ряды, поднявшейся для дела мировой революции пролетарской массы великой страны в величайшем за век историю человечества напряжении революционной воли.
Из поспешных заметок на полях из мимолетных эскизов выросла и оформилась захватывающая эпопея — ‘Железный поток’. Черная работа не снизила, не ослабила кисти писателя. Наоборот, кипение в революционном котле смыло остатки прошлого, дало уже стареющему писателю новую молодость и небывалую свежесть красок. Не только содержание, но и краски резко противоречили ‘традициям’ старой литературы, которая не знала таких темпов, такой быстротечности повествования, такого конвейера массовой психологии и такой силы движения коллектива. ‘Железный поток’, так убедительно показавший перерождение бедняцкой массы и активный переход ее на рельсы Октября, воочию показал нам, что и сам Серафимович под влиянием Октября неотделимо слился с рабочим классом. Сорок лет назад он начал с изображения пролетария в условиях эксплоататорского гнета самодержавия, в его беспомощном одиночестве, в его трагической распыленности. Теперь он дал железный коллектив во всей его силе. До революции Серафимович часто недооценивал революционной энергии и революционной роли крестьянства. А в ‘Железном потоке’ незабываемо показано, как бедняцкое крестьянство, вначале инертное и нейтральное, становится рядом с пролетариатом.
Вместо прежнего равнодушия ‘кислых морд’ Серафимович встречает теперь благожелательное внимание и неостывающий интерес к своему творчеству. Его книги издаются и переиздаются и, по сведениям библиотек, идут по читаемости рядом с классиками. Лучшей оценкой работы художника было письмо т. Ленина, в котором он писал: ‘…мне очень хочется сказать вам, как нужна рабочим и всем нам ваша работа’. И как завершение опенки Серафимовича мы имеем теперь приветствие ЦК ВКП(б). В котором сказано: ‘Коммунистическая партия высоко ценит т. Серафимовича как пролетарского писателя-революционера, творца классического произведения ‘Железный поток’.