В. В. Буш.
Творчество Н. Е. Каронина-Петропавловского *).
Творчество Н. Е. Каронина-Петропавловского *).
1.
Общие замечания.
2.
Н. Е. Каронин.
2.
Н. Е. Каронин.
Примечания.
Примечания.
Творчество Н. Е. Каронина-Петропавловского, Буш Владимир Владимирович, Год: 1930
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Общество литературоведения при Саратовском государственном, имени Н. Г. Чернышевского, Университете
Литературные беседы. Выпуск II.
Издание Общества Литературоведения при Саратовском Государственном Университете.
Саратов, 1930
*) Предполагаемый здесь очерк литературного творчества Каронина-Петропавловского является главой из приготовленной мною к печати книги по истории литературного народничества 70—80 х годов. Очерку о Каронине печатаемому здесь я предпосылаю в тезисной форме ряд общих выводов, сделанных мною в работе о литературном народничестве в целом.
Литературное народничество явилось результатом прежде всего появления на общественном поприще ‘умственного пролетария’ Предшествующая литература дворянского периода и литература обуржуазивающегося дворянства несомненно задолго до литературного народничества выдвинула много тем, нашедших дальнейшую разработку в литературном народничестве. Однако не она обусловила и создала литературное народничество. Даже к предшествующей сходной тематике подход у литературного народничества был совершенно иной, обусловленный классовым самосознанием вновь формировавшейся промежуточной мелко-буржуазной группы писателей. Классовое самосознание ярко выразилось в ощущении некоего внутреннего единства своей социальной группы и в резком противопоставлении себя писателям иных социальных групп, в особенности писателям умиравшей дворянской и дворянской обуржуазивающейся литературы. В частности писатели народники остро понимали свое глубокое социально-литературное отличие от Л. Толстого и Тургенева. Все это нашло себе яркое выражение в особом народническом стиле, сущность которого можно бы обозначить термином, предложенным К. Марксом,— ‘натуралистическая социография’.
Народничество, как определенная литературная школа, существовала на протяжении трех десятилетий: 60-х, 70-х и 80-х годов. Это не значит, конечно, что народничество в 90-х годах уже не существовало. Отголоски, пережитки, рецидивы народничества, имели место в значительной мере и в начале XX века. Даже в нашу эпоху Октябрьской революции можно и должно говорить в разных областях о ‘неонародничестве’. Когда мы говорим, что народничество падает на указанные три десятилетия — мы имеем ввиду литературу народничества, как целостную органическую литературную школу.
Эта школа на протяжении указанной эпохи диалектически развивается: при наличии некоего единства выявляются, борются и развиваются ряд противоположностей. В результате этого диалектического развития литературное народничество распадается и переходит в другие литературные течения.
Можно выделить следующие этапы диалектического развития литературного народничества. Мелкобуржуазная разночинная группа писателей в шестидесятые годы ставит в центре внимания своего творчества самое себя. Изображает прежде всего ту социальную среду, из которой она вышла, и ее ближайшее социальное окружение: провинциальное мелкое чиновничество, сельское духовенство, дальше дает натуралистическую социографию, мелкого трудящегося городского люда, мещанства, фабричную ‘мастеровщину’, частично крестьянство Чувство социального одиночества влечет писателей народников к попыткам связать свою тяжелую трудовую долю с судьбой более мощного социального слоя. Таким социальным слоем было в 60-е и 70-е годы крестьянство. Писатели-шестидесятники начинают делать опору на него, возлагая свои чаяния на будущий лучший строй, к которому страна придет через крестьянство. Эго второй этап в развитии литературного народничества: в семидесятые годы соотношение тематики резко меняется. С начала 70-х годов крестьянство становится стержневым героем народнических писаний. Типы ‘трудящихся’ вообще занимают в 70 годы меньшее место и приобретают совершенно определенный характер: превращаются в стержневых героев ‘межеумочного’ положения, в разночинцев, размышляющих над своим социально-срединным положением. Таким образом, беллетристы-народники в семидесятые годы, во-первых, осознали свое мелкобуржуазное ‘срединное положение’ и одновременно стремились превратиться в авангард крестьянской демократии из класса в себе превратились в класс для себя.
Время с 1877-1883 84 г.г. — были кульминационным пунктом развития литературного народничества. Осознав себя, как авангард крестьянской демократии, народники в это время пытаются детальней разобраться в сущности крестьянства и уточнить к нему отношение. В эти именно годы создаются наиболее крупные, наиболее типично-классические народнические произведения. Гл. Успенский печатает очерки ‘Из деревенского дневника’ (1878), ‘Крестьянин и Крестьянский Труд’ (1879), ‘Власть Земли’ (1882). Златовратский ‘Деревенские Будни’ (1878-80), ‘Устои’ (1878-83), Каронин — ‘Рассказы о парашкинцах,’ ‘Рассказы о мелочах’, ‘Снизу вверх’, Эртель — ‘Записки Степняка’.
Беллетристы — народники в своем заостренном внимании к крестьянству в эти именно годы не были ни одиноки, ни оригинальны. Вся журналистика, вся публицистика повернулась в эти годы ‘лицом к деревне’ В эти же годы выходят крупные статистико-экономические работы, рисующие положение крестьянства. Сухие статистические работы находят горячий отклик в широких читательских кругах, широко обсуждаются на страницах общей прессы.
В 1875 г. еще вышла диссертация Посникова ‘Общинное землевладение’. Она тогда же была встречена большим сочувствием. Многочисленная аудитория на диспуте в университете приветствовала молодого магистранта шумными апплодисментами. Эти мысли развиваются в публицистике и на разные лады повторяются:— капитализм на западе признается ‘орудием прогресса’, ‘социализирующим труд’, это там на западе, а у нас роль капитализма выполняв! община. Мы уже отмечали, что сама публицистика указала в 1882 г. на проблему капитализма в России, как единственно важный вопрос в России (см. вводную главу).
Проблема, над которой работал Златовратский в ‘устоях’ они Успенский в своих крестьянских очерках или Коронин, эта проблема совершенно также ставилась и в статистическо-экономических работах.
В 1878 г. вольно-экономическое общество выпускает анкеты для собирания статистических данных о состоянии общины.
В год выхода одной из крупных частей ‘Устоев’ выходит ‘Сборник статистических сведений по Московской губ. В нем печатается и исследование. В периодической прессе читаем также замечание по поводу этого сборника: ‘мы пережили период ожесточенных теоретических споров про общину’. Спор не должен был пройти бесследно.
Автор специальной статьи об этом сборнике продолжает ‘община, очевидно, раскололась насквозь: обделенная часть ее членов фактически выделилась и находит в общине только сборища. Если процесс этот пройдет дальше, то под конец все слабосильное будет вытолкнуто на сторону, а в селах останутся одни сильные хозяева’.
В 1882 г. выходит известная книга В. В. ‘Судьба капитала в России’ 1882, которая горячо обсуждается на страницах периодической печати, в этой же книге Юфова ‘Основы народничества и мн. др.
К этому времени на вопросах историческо-экономических сосредотачивается внимание и первые работы ранней марксистской мысли. В 1872 г. вышел в переводе на русский язык как известно, I том ‘Капитала’ К. Маркса. В журнале ‘Слово’, просуществовавшем очень недолго, появляется ряд статей с проблесками марксистского подхода к разбору общественных явлений, в народнических ‘Отечественных Записках’ помещает ряд статей один из ранних экономистов марксистов профессор Киевского Университета Н. Зибер. Оценка ‘Капитала’ К. Маркса в журналистике 70 годов была недавно темой специальной статьи.
Важно констатировать полнее хронологическое совпадение крупнейших беллетристических произведений о крестьянстве и общине с указанным научно-общественным и статистическим изучением тех же явлений и во-вторых — констатировать, что более внимательное изучение взаимоотношения этих двух идеологических рядов — научно-общественной мысли и народнической беллетристики указывает на прямую зависимость второй от первой.
Эта прямая непосредственная зависимость хода народнической беллетристики от научных статистических работ характерна именно для кульминационного пункта литературы народничества 1878-83-84 г. г.
Это-же время достижения наибольшей высоты диалектически таило в себе все те противоречия, которые в ближайшие годы — во второй полов. 80-х годов свели народников на нет.
В самом деле. Кульминационным пунктом творчества Гл. Успенского были очерки ‘Власть земли’ (1882 г.). В тот момент, когда Успенский, в результате многолетних исканий, пришел к выводу, что красота и целостность жизни — в крестьянстве, что эта красота и целостность обусловлены властью земли — в процессе утверждения этого тезиса он увидел и анти тезис.
Журнальный текст очерков имел концовку, вычеркнутую в собрании сочинений. В этой концовке говорилось о наличии классового расслоения деревни, о том, что в настоящее же время, в деревне 2 типа — тип Платона Каратаева и тип хищника, а последний безусловно берет верх. Из двух типов Гл. Успенскому бесспорно был мил и дорог тип крестьянина-бедняка, а не кулака. Кулак для него — хищник.
То же случилось со Златовратским. Он взялся за писание ‘Устоев’. Но написал повесть, которую было-бы справедливее озаглавить ‘Распад устоев.’ Как и Успенский, из ‘круппы цифр’ выглянули живые образы — расслоенного крестьянства. В отличие от Гл. Успенского, Златовратский тип ‘хищника’ превратил в положительную фигуру Петра Волка. Признал в условиях капиталистической ситуации прогрессивность фигуры кулака.
То же самое сделал Каронин. Дальнейшим логическим шагом для народничества было-бы признание всего капиталистического процесса: ибо за ‘круппой цифр’ нетрудно было разглядеть и другие образы: буржуазию. По этому пути с незначительными сомнениями и колебаниями пошел Эртель. По пути уяснения значения ‘власти капитала’ пошло творчество Гл. Успенского, творчество Златовратского повернулось вспять, оно стало культивировать старые художественные образы мелко-буржуазных интеллигентов-нытиков, сидящих меж двух стульев, находящихся между’молотом инаковальней’.
В 80-е годы народническое творчество Эртеля превратилось в прогрессивно-буржуазное. Народническое творчество Гл. Успенского находилось на пути признания буржуазно-капиталистического прогресса. Но до конца своего творческого пути Успенский не успел себе в достаточной степени этот прогресс уяснить или во всяком случае, в полной мере, с ним примириться. Творчество во вторую половину 80-х г.г. продолжало быть тем самым прогрессивным. Творчество Златовратского и Каронина, повернувшее вспять, замкнувшись в любовании мелко буржуаз. типом, не знающим куда ему итти, следует признать реакционным.
Таким образом беллетристы народники в 60-е годы находятся в процессе классового самоопределения, как мелкобуржуазная, демократически настроенная интеллигенция. В 70-е годы она определяется как демократия, интеллигенция, делающая ставку на крестьянство, или как Ленин неоднократно писал — превращающаяся в авангард крестьянской демократии. Авангард крестьянской демократии в середине 80-х годов распадается. Часть ее превращается в либерально буржуазных писателей (Эртель). Часть находится на пути к такой идеологической установке (Успенский), часть объективно становится реакционной (Златовратский, Каронин).
Четкие характеристики этапов развития народнической мысли даются В. И. Лениным. В его достаточно известных статьях по этому поводу литературному народничеству не уделено внимания. Однако наше исследование устанавливает, что путь литературное народничество шло тем же путем. Ленин указывает в одной из статей на перерождение классическ. революцион. народничества.
‘Русские марксисты давно уже указывают на то перерождение старого русского классического, революционного народничества, которое неуклонно происходит с восьмидесятых годов прошлого века. Тускнела вера в особый уклад крестьянского хозяйства, в общину, как зародыш и базис социализма, в возможность, миновать путь капитализма, посредством немепленной социальной революции к которой готов уже народ. Политическое значение сохранили только требования всяческих мероприятий по укреплению крестьянского хозяйства и ‘мелкого народного производства’ вообще. Это было уже в основе своей, не более как буржуазное реформаторство, народничество расплывалось в либерализме, создавалось либерально-народническое направление, которое не хотело видеть, или не могло видеть, что проектируемые мероприятия (все эти кредиты, кооперации, мелиорации, расширения земледелия) не выхолят из рамок существующего буржуазного общества. Народнические теории гг. В. В., Николая — она и их многочисленных перепевателей служили только научным прикрытием этого неприятного, но несомненного факта. Марксистская критика разбила прикрытие и влияние народнических идей на русскую революционную среду с поразительной быстротой пошла на убыль. Эти идеи становились уже и на деле исключительным достоянием того слоя, которому они были сродни,— ‘русского либерального общества’.
Недавно была напечатана интересная статья Г. Белякова ‘История русской литературы XIX века в свете ленинского ученья о прусском и американском путях развития’ (‘На литер, посту’ 1930 г. No 2). Автор приводит мысли В. И. Ленина о двух путях буржуазного развития России — прусском и американском путях.
Прусский путь — это путь развития через крупные помещичьи хозяйства, превращающиеся постепенно в буржуазные,— американский путь — через мелкие крестьянские хозяйства, которые революционным путем удаляются из общественного организма ‘нарост’ крепостнических латифундий и свободно развиваются затем без них, по пути капиталистического фермерства.
Г. Беляков считает эти указания Ленина основополагающими и методологически ценными для истории развития литературы. Так называемое освободительное движение XIX века, есть борьба за буржуазное развитие и оно шло по указанному пути этого буржуазного развития. Социальной базой для борьбы за прусские пути развития капитализма были обуржуазивающее дворянство и буржуазия, за американский путь боролась городская и сельская мелкая буржуазия.
Статья Г. Белякова поднимает ценную проблему. Она вносит ясность в оценку позиции народников. В беллетристических крестьянских писаниях беллетристы-народники — ясно стоят и борются за прогрессивные капиталистические элементы, за капиталистические страны. Это об’ективно. Только суб’ективно они этого не понимают. Я. Златовратский суб’ективно отрицает, что кулаки и мироеды — представители буржуазии, хотя бы и образовавшейся в процессе развития капитализма на американских путях.
Почти год в год вместе с Д. И. Эртелем выступил на литературном поприще писатель-народник младшего поколения, Николай Ельпидифорович Каронин-Петропавловский. 1)
Выступал 24-25 лет. 2) Его литературная деятельность и творческая многострадальная жизнь были очень кратки — всего около 15 лет. Он умер от чахотки 12 мая 1892 года. Но эти 15 лет были чрезвычайно типичны.
Неизвестный автор, составивший о Каронине краткую биографическую справку, приводит со слов Мачтета отзыв Каронина о литературе: Каронин горячо отстаивал положение, что ‘нам беллетристам пора оставить одни типы людей, которых у нас наберется целая портретная галлерея, а изображать типы общественных явлений, пользуясь для этого людскими типами, лишь как средством, очерчивая их слегка, поскольку это нужно для главной цели.3)
Несколько условно, но несомненно, в основном эта литературная платформа Карониным была проведена в жизнь. Он проделал типичнейший путь беллетриста-народника эпиггона.
Мы отмечали что годы 1877-1883 г. г., были временем наиболее интенсивного искания народнической платформы. Это искание у Златовратского и Успенского происходило на основе изучения общинных начал и власти земли. Д так как община в это время проявляла все признаки своего разложения, то указанные годы являли интереснейшую и своеобразную диалектику: Момент наиболее интенсивных и четких формулировок народнических позиций, был в то-же время моментом наибольшего понимания, что народничество не имеет будущности, что его основы уже гниют.
Совершенно естественно, что писатели беллетристы начавшие свою деятельность в этот период должны были итти особыми путями. Эртель, после кратковременной ставки на народнич.-демократические начала, в дальнейшем делает ставку на обуржуазивание страны. Каронин буржуазии и пролетариата не видит. На расслаивающееся крестьянство, крестьянство пролетаризующееся он тоже не может делать ставку. Остается один путь — путь одиночки мелко-буржуазного ‘разночинца’ всматривающегося в тяжелое ‘одинокое’ положение своего собрата по социальному положению. Этим путем Каронин и идет. Он действительно дает ряд зарисовок не столько ‘типов людей’, сколько ‘типов общественных явлений’.
Его небольшое по общему литературное наследие дает зарисовку по существу двух ‘типов общественных явлений’. Первое — это крестьянство, положение общины, точнее, полный распад общины. В отличие от Златовратского Каронин ни на минуту не попытался наложить на мрачную для народника картину расслоения крестьянства такие краски, которые дали бы повод ему или читателю ожидать блага от какой-бы то ни было классовой группировки деревни. Получалась полная безисходность. Отсюда логическое перенесение своего внимания на свою межеумочную социальную группу мелкобуржуазной интеллигенции. Обрисовкой первого ‘типа общественных явлений’ Каронин занят с 1877-1886 г., обрисовкой второго типа с 1886-1892 г.
Я не буду подробно останавливаться на первом периоде. Крестьянские очерки Каронина разобраны ведь в классической работе Плеханова.
Три основных серии этих рассказов указывают три последовательных этапа мысли автора. Первая серия — ‘Рассказы о парашкинцах’ печаталась в конце 1879 г. по 1881 г.4)
Есть основание думать, что все эти рассказы написаны Карониным в 1877-1879 г.г.
В 1879-81 г.— во время печатания рассказов, Каронин сидел под арестом. 5) В этой серии рассказов — весь комлекс народнических размышлений над крестьянским вопросом. Тут — пробуждающаяся мысль крестьянина в пореформенное время, (‘Ученый’), тут разложение общинных начал, описанных жестко и прямо (‘Фантастические замыслы Миная’) — зарождение крепкого индивидуального хозяйства крестьянина — кулака Епишки,сегоярко выраженными индивидуалистическими тенденциями. Плеханов справедливо подчеркивает, что Каронин не только изображает, описывает гибель общинных начал, но и признает социально-историческую неизбежность этой гибели. И, несмотря на это признание, симпатии автора-народника на стороне общинника Миная.
В рассказе ‘Последний приход Демы’ — изображено новое явление: отлив сельского населения в город, отрыв и отчуждения от деревни. Дема, побывший на фабрике и вернувшийся на побывку в деревню, не чувствует себя здесь дома. Последний рассказ этой серии озаглавлен ‘Куда и как они переселились’. Надо-бы озаглавить ‘куда и как они бежали’, ибо именно о бегстве, поголовном бегстве от деревенских ‘устоев’ рассказывает Каронин. Парашкинцы бежали’, только не вместе и не на новые места…. а в одиночку, кто куда мог, сообразуясь с направлением, по которому в данную минуту устремлены были глаза. Одни бежали в города… другие ушли неизвестно куда…. третьи бродили по окрестностям, не имея ни семьи, ни определенного пристанища, потому что в свою деревню ни за что ни хотели вернуться’. И Каронин заключает рассказ: ‘так кончился героический период деревни, вступившей после этого на путь мелочей и пустяков’. 6)
Каронин, почти одновременно с Златовратским констатирует полную гибель общинных устоев. В отличие от Златовратского, не стремится найти смягчающих красок и рисует, сгущенно рисует паническое, массовое бегство деревни, с полным сознанием, что этап в истории деревни — ‘героический период’ закончен. Остаются — ‘мелочи, пустяки’.
Вторая серия крестьянских очерков так и озаглавлена —
‘Рассказы о пустяках’.7) Они детализируют вопросы, бывшие предметом изображения в предыдущей серии.
Вообще Каронин — народник — безнароднических иллюзий народник, которому не суждено было пережить период народнического романтизма. М. Неведомский пишет справедливо о нем: ‘у Каронина не заподозревается только, а воочию разрушается и отрицается гармоничность ‘деревенского уклада и деревенского миросозерцания — какая бы то ни было жизненность знаменитых устоев. Разложение деревни, выделение из нее новых ‘бродячих’ пролетарских элементов, не находящих себе места в буквальном и переносном в смысле окончательной растерянности умонастроения — вот основная тема Каронина. Деревня на экономическом распутье — создает идеологическую раздвоенность: Каронинский Дема, герой рассказа ‘Последний приход Демы’ — не знает ‘куда себя причислить, кто он, бродяга или деревенский житель’ 8) Торжество кулачества в борьбе с общиной изображает Каронин, как и Златовратский, не прикрашивая его, но и не отрицая положительных, прогрессивных сторон. ‘Само кулачество, пишет Плеханов, нередко знаменует собою теперь пробуждение именно этих прогрессивных сторон народнического характера.’ Современный крестьянин часто ударяется в кулацкую наживу именно потому, что видит в деньгах единственное средство ограждения своего человеческого достоинства. 9)
От изображения ‘мелочей и пустяков’ Каронин переходит к третьей серии рассказов, об`единенных под общим заглавием ‘Снизу вверх’ Подводя некоторый итог развитию деревни за последние время, Каронин создает тип Михаилы Лунина. Его сущность прекрасно охарактеризована Плехановым в историческо-сравнительной перспективе с Иваном Ермолаевнчем — худож. образом, созданным Гл. Успенским. Михайло Лунин — антипод Ивана Ермолаевича. ‘Один не понимает существования вне земледельческого труда, и мысль его работает лишь там, где соха, борона, овцы, куры, утки, коровы и тому подобное. Другой не имеет ни сохи, ни бороны, ни овец, ни кур, ни уток, ни коров и ничего подобного, и он не только мало сожалеет об этом, но ему трудно даже понять, как могут люди выносить тяжелую долю русского земледельца. 10) Поэтому прав М. Неведомский утверждающий, что идея, выдвинутая ‘Карониным в серии очерков’ ‘Снизу вверх’ — новая точка зрения, совершенно и по существу чуждая народничеству’. 11)
Михайло Лунин сознательно доходит до решения искать себе спасения в городе. Каронин охотно ведет своего героя в город — в отличие от всех писателей народников, которые огульно, отрицательно смотрели на ‘городскую’ ‘цивилизацию’ и не ждали ничего положительного от ее»буржуазной’ силы, Михайло Лунин находит много для себя положительного в городе, в городской культуре. Хотя автор-народник и не позволяет ему вполне слиться с городскими рабочими и заставляет его думать о том, как-бы помочь деревне выбрался из той ‘ямы’, в которую ее забросила история.
Таким образом перед нами отход от народничества довольно резко выраженный. Признание гибели деревни, в известной мере благотворности ‘города’, но в городе бралась по преимуществу культурническая струя, а не рабочая, классовая. До конца не решился вопрос, и перед Карониным, естественно вставала проблема классового самоопределения. Проводив Дему и Михаилу Лунина в город, ‘благословив их на этом пути, Каронин сам туда не последовал. Или вернее, он Дему и Михайлу Лунина проводил в город, но в самом городе покинул их, а сам занялся изучением и изображением мелкобуржуазной, городской провинциальной среды.
Плеханов этих произведений Каронина совершенно не касается. Неведомский бегло их перечисляет на одной страничке.12) А между тем нам представляется последовательная тематика Каронина и методологически интересной. Утеря социальной опоры в крестьянстве концентрирует внимание Каронина на своем собственном социальном промежуточном положении: он берет художественные образы из мелко-буржуазной с народническим оттенком среды, изображает их положение и их психоидеологию Естественно, что в основном — у всех аналогичных стержневых героев получаются упаднические настроения, характернейшее чувство тоскливой неудовлетворенности и одиночества. Полная аналогия с полосой в творчестве Златовратского хронологически одновременной и обусловленной теми же социально-историческими причинами. Это тоскливое одиночество стержневых художественных образов Каронина и Златовратского и их самих — мы еще раз подчеркиваем результат утраты твердости социальной почвы. Это было не так во втор. пол. 80-х г. г. у Эртеля, который сумел для себя принять грядущий буржуазный порядок.
Мелко буржуазная интеллигенция, одиноко и тоскливо себя чувствующая, йе имеющая своего твердого положения и дела, изображается Карониным в повести ‘Бабочкин V’ 13) ‘Мой мир’,14) ‘На границе человека’ (Естественн. Исторический очерк), 15) ‘Барская колония’.16) Наконец, ‘Учитель’.17)
Чрезвычайно характерна психо-идеология стержневого художественного образа повести ‘Мой мир’. Начинается повесть следующими, чрезвычайно характерными словами: ‘Я ехал из столицы, а куда и зачем сам не знал. Нравственное мое состояние было самое неопределенное, словно я был вне времени и пространства‘ Приходилось испытывать пустоту. Я происходит это от невозможности слить в одно целое ‘убеждения и поступки, веру и дела, мысль и жизнь’. Рассказчик затрудняется указать день, когда его идеологическая установка раскололась на двое, но утверждает, что это было давно. Дальше автор устами рассказчика передает типичную историю мелко-буржуазной разночинной интеллигенции. Он — помощник присяжного поверенного. Ему приходится пробивать себе в жизни дорогу. Чтобы не умереть с голоду он брал переписку по четвертаку за лист. И параллельно мечтал, как он будет ‘защитником бедных, адвокатом нищих и голодных’.
Дальше резко сознательно изображается межеумочное положение мелко-буржуазной интеллигенции. Помощник присяжно-поверенного вступает в разговор со своим патроном, ‘Патрон’ жалуется, что он делает не то, что говорит его язык: ‘душа моя полна благородства, а дела мои трусливы’, ‘у меня есть идеал, а я освобождаю бубновых тузов’. Повествователем овладевает от этого разговора еще больший пессимизм: ‘какая-то хворь овладела моей душой, всем моим организмом, расколотый пополам, я едва владел собой в обществе’.
Эти противоречия свойственные мелко буржуазной неустойчивой идеологии подробно, нарочито подчеркиваются в повести. Именно эта неустойчивость болезненно и ощущается. В этом заколдованном кругу противоречий мелкобуржуазной психоидеологии герой Каринина не случайно совпадает в своих рассуждениях с некоторыми героями Достоевского.
Вчера еще прописанный ‘героем’ я сегодня уже исключительно забочусь об устройстве своих делишек: ищу богатого места, обивая пороги, задерживая благородных лакеев, вывожу из себя знатных господ и, в то же время осмелюсь считать обладателем каких то секретов, борцом, чуть не героем — говорит Каронинский герой18).
Переверзев в работе о Достоевском определяет мещанство, как ‘общественную группу, входящую в состав, так называемого среднего и третьего сословия, специфически характеризующуюся тем, что она живет личным трудом, совмещая в себе хозяина и работника. Это — городская группа трудящихся в одиночку от ремесленника, до людей интеллигентных профессий’ включительно. Группа весьма неустойчивая, то разживающаяся и торжествующая, то бедствующая, и падающая на дно’.
Как известно Переверзев из этого тезиса комментирует стержневых героев двойников Достоевского с их основными чертами — неуравновешенностью и одиночеством.
Мелко буржуазные стрежневые герои у писателей народников в 80 годы сродни этим героям двойникам Достоевского. Это потому, что к их неустойчивой экономической базе присоединяется полная идеологическая дезориентация, после разочарования и отдыха авторов, создателей этих типов, от всяких идеологических надежд на крестьянство.
Раскольников Достоевского, ‘должен решить и действительно занят решением вопроса двойников: быть-ли ему на дне или наверху, наковальней или молотом’. — ‘Вошь-ли я или человек, тварь ли я дрожащая или право имею’,— спрашивает Раскольников’. Другие герои Достоевского заняты аналогичными вопросами. Голядкин терзается вопросом — человек он или ветошка. Девушкин — человек он или подошва. 19)
Герой Каронинской повести ‘Мой мир’ тоже спрашивает себя: ‘но кто же я, в самом деле — герой или поросенок, и чем я буду завтра? И кто победит: герой поросенка, или поросенок героя? Где граница между моим и общественным?
Жить-же с двойником, делая одно, болтая другое — я не в силах’. 20)
Каронинский герой чуствует себя ‘ращепленным на две половины, бессильным, негодным: ‘Им овладевает безграничное отчаяние’ и ‘весь мир кажется сплошною ночью’. Он, как и аналогичные герои Златовратского недалики от самоубийства.
Характерно, что повесть, написанная в 88 г. и, несомненно, потому так сильно умеющая обрисовать социальное одиночество этого героя, заставляет героя успокоиться в крестьянской обстановке, когда он определил себя к месту на целое лето на работу в крестьянскую среду.21) Лишь эта растворенность в интересах крестьянской жизни дает герою снова успокоение, ибо за ‘свое одинокое существование’ он ‘не знал конца отчаянию’.22)
Ему ласково говорит крестьянин: ‘деревня наша тебя превосходно прокормит’, потому что ты нужный человек.23) И ‘вечный скиталец’, начинает чувствовать себя прочно. 24)
Но опора — ненадежна: ‘вот меня снова выгоняют, и я опять прежний скиталец’ 25)
Так красной нитью, через всю повесть проходит мысль о социальном одиночестве, о ‘скитальчестве’ разночинца, об его положении между — молотом и наковальней. И эти типы — подчеркиваю — густо группируются у Златовратского, Каронина и друг, именно, во второй половине 80 годов, т. е. особенно тогда, когда идеалистическая опора в крестьянстве была ими утеряна. Таких героев нет в творчестве Эртеля, державшего курс на буржуазию.
Непосредственно за повестью ‘Мой мир’ выходит естест. исторический очерк ‘На границе человека.26) В ней, характерно поднимается проблема писательства. ‘Молодые супруги Зерновы должны были лето провести врозь’. Молодая жена уезжает в Италию. Муж оставался, чтобы окончить поэму. Но вместо окончания поэмы, у молодого Зернова получился ряд трагических для него роковых вопросов о смысле его писательства. ‘Чтобы писать, надо, прежде всего, иметь душу, полную содержания, чтобы писать прекрасно, надо любить что нибудь, а тут одни слова. Только справедливость делает литературу дорогою для людей, только защита всего обездоленного и погибающего составляет ее содержание.’ В своих писаниях, Зернов видит лишь ‘холодные рифмы, красивые образы, расчитанные на то, чтобы возбудить нервы сытого’ и он квалифицирует свою рукопись, как ‘развратницу, обещающую наслаждение всем пресыщенным и скучающим’.27) Интересен дальнейший ход его мыслей. Установив, что писать надо за обездоленных, он дальше говорит, что его поразило, что все ‘голые люди’ вышли из деревни. И он стал ‘спешно писать о деревне’, потом от нее перешел к описанию самых разнообразных явлений и закончил свою сумбурную рукопись символическим вопросом, типичным для социально одинокого писателя разночинца: ‘Неужели на таком безграничном пространстве нашей родины для большинства, все таки нет места?’
Зернов сжигает свои писания. Редактор и его приятели считают его больным человеком и советуют ему лечиться, но он сам ‘был иного мнения’: он де выздоровел и ‘только еще не знает, как лучше употребить свое здоровье’ 28) Осенью 1889 г. М. Горький пришел из Царицына в Нижний к Каронину. Пришел он к нему с письмом от провинциального журналиста В. Я Старостина Маненкова. Горький шел к Каронину просить поддержки в деле устройства интеллигентной земледельческой колонии.
‘Хотите, значит сесть на землю?’ — с усилием спросил Каронин, отделяя каждое слово секундной паузой. ‘Сколько-же вас?
‘Двое телеграфистов, я и девушка, дочь начальника станции’ — отвечал Горький.
— Нну и влюбитесь вы в нее все трое, а потом начнете драться и выйдет скандал, а не колония.’
И Каронин стал отговаривать Горького от его затеи. Он проводил, видимо, четко мысль об идеологической неслиянности интеллигента и крестьянина: ‘интеллигенту я сказал бы: брось это друг мой. Это нехорошо — итти отдыхать туда, где люди устают больше чем ты… К народу надо итти, с чем-то твердо, на всю жизнь решенным, а так, налегке, потому что тебе плохо — не ходите. Около него вам будет еще хуже’. И характерно продолжал: ‘люди пусты, раздвоены, без нужды толкаются, мозолят друг другу глаза, и когда все это надоест — ищут одиночества.’ И Каронин рассказал Горькому, что он как раз сейчас занят описанием ‘истории одной колонии’. 29)
Большая повесть ‘Борская колония’, действительно появляется в печати на следующий-же год. 30)
С некоторым опозданием, сравнительно с другими писателями-народниками. Эртель откликается на тему об интеллигентских колониях, горячо обсуждавшуюся Гл. Успенским, Златовратским и в переписке с Л. Толстым, в связи рукописью Бондарева ‘Трудолюбие земледельца.’ Земледельческую борскую колонию составляют несколько лиц: Грубое — инициатор колонии, первый-же в последствии в ней разочаровавшийся.
Нерозов, первый собеседник, обсуждавший с Грубовым вопросы организации колонии. Их приятель Кукин последовательный защитник колонии, делавший прямолинейно все, чтобы ‘опроститься’, вплоть до женитьбы на крестьянке, и впоследствии поселившийся в колонии, Верика Зиновьева. Борская колония не удержалась. Она распалась. Ее обитатели, перессорившись разъезжаются. Каронин заканчивает повесть символическим описанием сноса старого пустого дома колонистов: ‘дом повалился, превратившись в безобразную кучу гнилых бревен, сору и пыли.’
Чем же мотивируется внутренний распад небольшой группы интеллигентов-разночинцев, добровольно объединявшихся для проведения модного лозунга ‘жить трудами рук своих?’
Внутренняя мотивация повести зафиксирована в словах Каронина, записанных Горьким: ‘нехорошо итти отдыхать туда, где люди устают больше, чем ты’, ‘к народу надо итти, с чем-то твердо, на-всю жизнь решенным’ И дальше Горкий записал слова Каронина: ‘Я, как раз вот описываю историю одной колонии историю о том, как пустяки одолели людей и разрешились в драму’.
Каронинские интеллигенты идут в колонию, потому что у них нет ничего ‘твердого’ от социального одиночества, ради ‘идеи’, а потому получается провал этой идеи.
Каронин прослеживает этапы распада колонии. Она зародилась из идей. Она не была насущной твердой потребностью членов. Поэтому, с самого начала колония пяти лиц разделилась на три партии. Собрания и обсуждения спорных вопросов не только водворяли согласие, но раз’едали взаимное понимание. 31)
Взаимное понимание ‘разъедалось’ всесокрушительным скептицизм. На первых порах, жить ‘трудами рук своих’ показалось не лишенным поэзии, но — вместе с тем — немножко скучным. Почему, сказалось, что все мысли в колонии оказались сосредоточенными на самих себе. Это — не плохо! Но, ведь это уже не ‘идеал’! Эго — проза жизни. К тому-же оказалось, что все делать своими руками — неосновательная мечта 32)
Каронин предсказывал Горькому, цитируя из черновиков ‘Борской колонии’, что ему придется сильно задумываться над тем, ‘что идеального в том, если человек душу свою закопает в землю, окружив себя миллионами пустяков. Человек должен бороться против пустяков, уничтожать их, а не возводить в подвиги заслугу’.
И так каронинские интеллигенты пошли в колонии по мотивам социального одиночества, они не выдерживают и бросают колонию.
Последним значительным произведением Каронина, была повесть ‘Учитель жизни’.33)
Денис Чехлов — учитель жизни. Он сын ‘коренного русского купца’ Петра Чехлова. Однако, Денис Чехлов порвал со своим классом. Деклассировал. Влился в мелко-буржуазную разночинческую среду. В образе Дениса Чехлова Каронин изображает типичные черты того стержневого героя, который настойчиво витает перед художественным сознанием терявших свою классовую опору писателей-народников. Хорошо знакомая черта тоскливого одиночества проходит красной нитью через все прошлое Дениса Чехлова и через его ‘действия’, если о таковых можно говорить. В раннем детстве все впечатления Дениса сосредоточились на фигуре отца, в котором беспрестанно чередовались чувства греха и блудливости’. Но от этой единственной фигуры он был скоро оторван. Денис был отдан в гимназию. Здесь ‘жизнь мальчика’ — подчеркивает Каронин — ‘все более и более о бособлялась от других жизней’. Он стал единственным наблюдателем всего окружающего, а не участником его’. Он рос одиноко, без капли любви и участия с чьей нибудь стороны’.34) Он испытывает глубокую тоску.35) Он чувствует, себя ‘лишним, забытым, предоставленным самому себе’.36) Его одиночество продолжается и в Университете. Он чувствует себя одиноким даже и при рассуждениях ‘о каком то народе’.37)
Из этого одиночества его выводит ‘веяние одного нравственного учения’. ‘Учение не явилось для него ввиде солнечного луча, осветившего ночь и не сделало его умственно богаче… Он почувствовал в себе только прилив самоуверенности и бесстрашия перед жизнью, которая была до сих пор холодна, такою она и после того осталась у него, только теперь он запасся, на всякий случай, крепким, внушительным оружием.38)
Каронин, не раскрывая ‘нравственного учения’, которым запасся Денис, переходит к изображению семейства Хординых, в которую впоследствии вводит, уже как учителя жизни, Чехлова.
Александра Яковлевна Хордина — такой-же тип, одиноко себя чувствующей женщины. Интересы ее жизни были сосредоточены на ребенке. Но ребенок умер. И вся опора ее жизни рухнула. Муж ей делает упрек в ‘долгом сосредоточении на личной жизни: ‘Когда личная жизнь была наполнена, ты чувствовала себя счастливой, но лишь только твои личные интересы потерпели крушение, ты очутилась, без почвы, без цели жизни’. 39)
Александра Яковлевна понимала это. Но шаблонность рассуждений мужа ее не зажигала. Она искала кругом себя ‘общественного человека’, но нигде его не находила. Всюду она видела лишь человека личного, обособленного, порвавшего связи с обществом’.40) Печать страдания лежит на ее лице. 41)
Вот в эту семью Хординых попадает Денис Чехлов ‘Постигнутое им нравственное учение’ противопоставляется тоскливому одиночеству Александры Яковлевны.
Денис Чехлов, конечно, много разглагольствует. Нельзя сказать, чтобы учитель жизни очень четко развил какое нибудь законченное миропонимание. Однако, несколько тезисов его учения выступает ясно. Они указывают на то, что Денис Чехлов обрел ‘уверенность’ и спасение от своего одиночества в толстовстве. Руководяшей нитью жизни он считает разум и любовь. ‘Разум осветил для меня весь механизм жизни, любовь же об’яснила мне все отношения, все связи, все основы жизни’.42) Признание разума и любви — есть главное, но не единственное. Не менее важно умение этим знанием воспользоваться. Это умение строить жизнь на основе разума и любви, должно направляться исключительно в сторону самосовершенствования, а не борьбе с окружающими условиями, ‘не со злом положения или внешнего давления’.
‘Люди, несомненно страдают, но страдают только от того, что отдаются в рабство таким вещам, которые от них не зависят, которые сильнее их’. Никто не борется только с собой, каждый видит кругом зло, только в себе ничего не замечает. 43) Словом — прибавляем мы от себя — Денис Чехлов перефразирует лозунг Л. Толстого’ — царство божие внутри вас’. Дальше Денис Чехлов поясняет ‘что лучше всего сидеть на земле, как назначила природа, но если этого нельзя, то, по крайней мере, не следует садиться на пружины.44) ‘Он возражает против книжной мудрости, из которой усваиваются ‘все взгляды’, он возражает против образования, которое ‘носят’, как пищу в мешке ‘в то время как основа жизни утрачена’. 45)
Проповедь Дениса Чехоова действует на Александру Яковлевну: она покидает мужа. Уходит бороться за свое самоусовершенствование. Гл. Успенский по первым главам повести, очевидно, решил, что Каронин подпадает под влияние Толстого, Гл. Успенский был совершенно прав, когда писал Виктору Александровичу Гольцеву: сперва об Эртеле: ‘отлично он пишет, прелесть. Видно освободился от толстовского скопчества и дал волю своему стильному таланту и дальше продолжает: ‘Во второй части Каронин, кажется выбрался на дорогу’. 46)
Несмотря на влияние Дениса Чехлова на Алесандру Яковлевну, позиция Каронина по отношению к своему герою определенно в целом отрицательная. Она ясна из сопоставления с Денисом Чехловым некоторых других персонажей повести. Прежде всего Александра Яковлевна сама имеет ряд возражений против учения Дениса Чехлова. Она указывает, что все его мысли направлены только на то, чтобы помочь богатому потерявшему от пресыщения всякий вкус к жизни, возобновить свои жизненные аппетиты. ‘Бедному вы не имеете права сказать, что бедному и убогому легко просто выполнить ваше учение’. И про себя она задумывается: ‘бывают такие сильные, но бесплодные умы, которые могут громить, но не создавать’ Другое лицо повести, Буреев, с озлобленными глазами ‘презрительно’ возражает Денису Чехову, ‘ваше искусство разить освинелые головы — просто чудесно’. ‘Это настоящее ваше призвание — приводить каждого в себя… Вы способны каждого возвратить к себе, заставить вспомнить свои мысли. Но именно потому, мне кажется, у вас и не будет последователей’. Ваше дело толкнуть ногой и сказать, ‘Эй ты скотина, вставай, что ты тут в грязи-то валяешься. И он встанет и пойдет своею дорогой. Но не за вами’.47)
Александра Яковлевна у Каронина, разбужена, приведена в себя, но пошла своей дорогой.
Об`яснение с Александрой Яковлевной — ряд дальнейших переживаний жизни Чехлова, приводят повесть к концовке, в которой говорится: ‘Учение его перестало служить ему оружием, оно выпало из его рук’…. ‘в уме его резко звучал знакомый вопрос: ‘Что же такое жизнь?’
Если мы сопоставим эту концовку, а также, возражения Чехлова, Буреева и Александры Яковлевны, то мы получаем, несомненно отношение Каронина к толстовству. А это отношение, в полной мере совпадает с тем, которое ярко, от лица народничества несколько позже сформулировал Златовратский: ‘мы, инстинктивно, несознательно не могли быть толстовцами. Мы не могли усвоить и постичь многое из того, что мы встречали в Льве Николаевиче не как в художнике, а как в живой человеческой личности, со всей окружающей его атмосферой. Его учение о реформировании жизни исключительно путем нравственного самоусовершенствования в странных формах своеобразного опрощения, не выводя из окружающих условий жизни и при полном игнорировании социально-политических проблем (о революции внутри себя, как часто говорит он) было для нас в то время психически не усвоено’. Златовратский добавляет, что ‘принципы нравственного ригоризма’ большинством из нас уже давно были испрактикованы и при том в формах не случайного внешнего, не доподлинного сподвижничества’. 48) Ср. слова Александры Яковлевны — что учение Чехлова, предназначено для богатых. Так же как Буреев о Чехлове. так Златовратский признает за Толстым значение его личности втемную ночь эпохи безвременья — своими напряженными исканиями будить ‘приводить в себя’ людей, терявших опору в жизни. Именно в этом значение Толстого, именно в этом значение Дениса Чехлова.
Но ни тот, ни другой не могут разрешить сомнений: в уме продолжает резко звучать знакомый вопрос ‘что же такое жизнь?’. Этот вопрос звучит, как последний аккорд одиночества писателя-народника, Каронина, социально дезориентированного. Этот вопрос звучит на протяжении всех последних лет его творчества во всех стержневых образах многочисленных, социально дезориентированных героев — разночинцев-одиночек.
‘Учитель жизни’ Каронина с его отрицательным отношением к толстовству, а также ‘Борская колония’ с отрицательным отношением к толстовским интеллигентским колониям, соответствовали не только общей настроенности распадающегося народнического лагеря. Их поддерживала и либерально-буржуазная пресса Газета ‘Неделя’ именно в 1891 г. помещает статью ‘Толстовцы и печать’. В ней указывается широкое распространение интеллигентских колоний и глумление печати над ними. 49)
В 80 годы мелко-буржуазная, народническо-демократическая интеллигенция была расплющена между молотом и наковальней капиталистического процесса. Это хорошо сказано и у Горького в его воспоминаниях о Каронине. Горький справедливо отнес его к ‘людям, истерзанным своим одиночеством, людям, которым пришлось жить между молотом и наковальней — между полудиким правительством и чудовищно огромной, одичалой деревней’. И можно в полной мере согласиться со словами Кароиина, переданными также М. Горьким: ‘история русского писателя-разночинца это очень поучительная история и весьма полезная для общества’. 50)
Критическая литература о Каронине, чрезвычайно незначительна. Кроме классической статьи Плеханова, критика всего лишь несколько раз пыталась дать оценку произведения Каронина. Совершенно естественно, что мелкие крестьянские рассказы, печатавшиеся в одиночку, прошли мимо внимания критики. Последние, более значительные повести из жизни разночинной интеллигенции, вызвали несколько откликов. Так, специальная критическая статья посвящена повести ‘Борская колония’. 50) Свой незначительный разбор повести автор вставляет в рамку рассуждений о происхождении интеллигентских земледельческих колоний, их пользе и значении. Рецензент не дает ни художественного, ни идеологического анализа повести. Не без основания останавливается он лишь на одном недостатке повести, на отсутствии изображения более глубоких причин, лежащих в основе организации интеллигентских колоний и в частности ‘Борской колонии’. А Каронин, по мнению критика ‘напрасно взялся за такую задачу, которая совершенно ему не по силам и даже просто была им непонятна’. Тот же критик дает отзыв и о другой повести ‘Учитель жизни’ Он останавливается на персонажах повести и считает, что в ней ‘выведено несколько типов нашей современной интеллигенции, подмеченных не только весьма тонко, но и глубоко, хотя не везде одинаково выдержанных’. Повесть представляется критику ‘вещью крупной, недюжинной и глубокой’. 62) Более общий охват творчества Каронина дает Д. Скабичевский. Статья написана по поводу вышедшего в свет собрания сочинений Каронина в 1899 г. Скабичевский большую часть статьи посвящает, однако, беглому обзору народнической беллетристики до Каронина. В характеристике Каронина, Скабичевский понимания не обнаруживает. Он говорит о новых веяниях в литературе, которые склонны отрицать все прошлое. Говорит о тех новых бойцах, которые заявляют, что русская история еще не начиналась, она начнется-де в двадцатом столетии ‘с утверждения в России капиталистического строя’. И вот Каронина Скабичевский склонен отнести к этому лагерю: ‘я намерен ограничиться одним лишь пунктом, именно забвением того, как относилась наша беллетристика к деревне и к мужику, начиная от Тургенева и кончая Петропавловским’. 53)
Таким образом оказывается, что не только ‘новые веяния’ забывают прошлое, но этим страдают и беллетристы-народники.
Разбор повестей Каронина — слаб и поверхностен. Он сводится к пересказу крестьянских рассказов, в которых он признает глубокое знание автора народной жизни, отсутствие за пределами этих рассказов Скабичевский останавливается лишь на двух ‘Мой Мир’ и ‘Борская колония’. Эти повести Скабичевский считает написанными значительно слабее и по поводу ‘Мой Мир’ даже замечает: ‘куда делось глубокое знание Петропавловским народной жизни?
Выход в свет сочинений Коронина дал повод и Д. Н. Пыпину написать о нем критическую статью. 54)
М. Неведомский отмечает ‘раздвоенность’ ‘мрачно-иронического’ Каронина в его крестьянских очерках. Считаем, что ‘единственным проблеском надежды’ для него был ‘элемент брожения дрожжей в народной массе’, которые им обрисованы в образе Михаила Лунина (‘Снизу вверх’). Михайло-де уже на пороге к революционному настроению’. Но это слабая надежда. Ее Каронин слишком преувеличивает, хватаясь за нее, как утопающий, за соломинку. Тем не менее Неведомский справедливо подчеркивает, что Каронин в этом рассказе изобразил в положительных чертах факт ‘огромной важности’: ‘огромную культурную и социальную роль города и городского промышленного труда. У Каронина действительно более положительное отношение к городской’ цивилизации’, чем у всех остальных народников’.
Очерки из жизни разночинной интеллигенции Неведомский ставит значительно ниже. В них Неведомский справедливо отмечает ‘ликвидационную унылую полосу’ в творчестве Каронина. 55)
Неплохой обзор литературной деятельности Каронина дает А. А. Слепцов. Он четко отграничил крестьянские рассказы Коронина от его разночинческих рассказов. От Д. Д. Слепцова не ускользнул тот идейно идеологический перелом у писателей-народников, который заставлял их в середине 80-годов менять тематику. ‘Чуткий к общественным течениям’ пишет А. А. Слепцов, ‘Каронин не замедлил, отметить неизбежность встречи ‘ушкуйников’ с отщепенцами бюрократической и буржуазной цивилизации. Отметил он ее уже в 1883 г., едва окончив рассказ ‘о пустяках’ в повести ‘Снизу вверх’, отметил… И как будто сам, работая над этой повестью, поражен было рядом выдвинутых ею вопросов’. И лишь после перерыва, в четыре года — отмечает Слепцов, Каронин снова берется за перо, но уже ‘весь отдается наблюдениям над сущностью, силами и стремлениями интеллигенции’. 56)
Несколько общая, краткая характеристика другого критика, отмечавшего, что талант этого писателя аскета и ригориста был не из перворазрядных и оттого его образы были неярки и не выпуклы, но за ними чувствовалась тревожная и серьезная мысль. Ценнее у этого критика подчеркивание понимания Карониным идеологической неслиянности крестьянства и интеллигенции. 57)
Отсутствие ‘сильного художественного таланта’ у Каронина, считает нужным отметить и А. Н. Пыпин. Но он ставит высоко Каронина за ‘искренность и правдивость, которая не давала ему уклоняться от непосредственного смысла действительности’. Пыпин понимает, что Каронин уже своеобразный ‘народник’. Народник, который уже не находил опоры ни в ‘устоях’, ни во ‘власти земли’, которому положение и ‘народа’ и ‘интиллигенции’ казалось неправильным, неизбежным в их самых существенных нуждах’.58)
Нельзя не пожалеть, что биографические сведения о Каронине разработаны чрезвычайно слабо. Биографический очерк, приложенный к двух томному собранию сочинений, составлен настолько поверхностно, что из него узнаешь, кроме дат рождения и смерти, что жизнь Петропавловского, представляется одною непрерывною цепью бедствий’. На это справедливо сетовал еще Скабичевский, иронически догадываясь, что под ‘непрерывной цепью бедствий’ надо понимать ‘ряд заключений и высылок’. 59) Нам удалось установить, что неизвестный автор этого биографического очерка был Н. Д. Россов, Саратовский общественный деятель и любитель литературы. В черновых материалах этого очерка у Россова были помечены ‘гонения и высылки’, которым подвергался Каронин. Цензура, очевидно, не пропустила этих мест в печать. 60) Мы печатаем их ниже.
Лишь значительно позже, появились в печати сведения ос участии Каронина в революционном движении, участии, правда, косвенном. Об его привлечении и оправдании по делу ‘193 х’, об его высылке в западную Сибирь и некоторые другие.61)
Интересно отметить, что в творчестве Каронина эти стороны биографии не нашли никакого отражения. Здесь несомненно давление цензуры. Лишь в одном месте рассказа ‘Учитель жизни’ есть какой-то смутный намек на факт внешней биографии Каронина. Александра Яковлевна Хордина, семьянинка, тоскующая по какой-то общественной работе, оказывается, в прошлом была с мужем в каких-то дальних местах — Каронин добавляет: ‘куда попала собственно она, а не муж, который только ради любви к ней, поехал туда’ Думаем, не ошибемся, если усмотрим здесь порыв Каронина использовать хотя-бы для одного-второстепенного мотива своего произведения — столь богатый опыт ‘высылок и гонений’ своей биографии. Эго он, Каронин был в ‘дальних местах’, и вместе с ним ‘только ради любви’ ездила в дальние места западной Сибири его жена.— Варвара Михайловна. (См. н. в материалах).
Во всяком случае отсутствие материала темы ‘гонений и высылок’ — яркий пример тягчайшего цензурного гнета и яркий пример латинской пословице: cum tacent slamant.
1. Первыми статьями были два экономических очерка: ‘Формы землевладения у русского народа в зависимости от природы, климата и этнографических особенностей’ СПБ 1877 г. ‘и ходячие предрассудки относительно крестьян’ От. Зап. 1879 г. кн. 3 — под С. К. Н.— Найдены и указаны в рукописной работе о Каронине В. В. Племянниковой. Первое беллетристическое произведение — ‘Безгласный’ От. Зап. 1879 г. No 12. И. Ясинский неправильно считает первым произведением Н. Каронина — ‘Подрезанные крылья’. Ясинский сообщает, что первая повесть Каронина ‘Подрезанные крылья’ была написана им в Петропавловской крепости и мне доставила ее на дом одна молодая барышня, об’явив, что это ее собственная повесть’. См. ‘Воспоминания’ И.И. Ясинского в Истор. Вестнике, 1898 г. т. 4, стр. 551. Повесть Каронина напечатана в журн. ‘Слово’ в 1880 г. No 4—6. указана, как первая работа Каронина у Скабичевского ‘Мужик в русской беллетристике’ Р. М. 1899 г. No 5.
2. Родился 7 октября 1853 г. в глухом захолустном Бузулукском у. Самарской губ. Отец — священник в деревне Афонькино. Ср. биогр. очерк при Собр. соч. Каронина-Петропавловского, изд. Солдатенкова. Ред. Д Д. Попова т. 1 и 2. М. 1899 г.
3. В указанном биогр. очерке и отд. оттиске ‘Каронин Н. Е Петропавловский. Биограф. очерк и посмертные произведения’ М. 1893 г. Воспоминания Мачтета напеч. в Русск. Вед.’ 1892 г. No 133.
4. ‘Безгласный’ — Отеч. Записки 1879 г. No 2. ‘Ученый’ — Отеч. записки 1880 г. No 1, фантастические замыслы Миная’ — Отеч. Зап. 1880 г. No 2. ‘Вольный человек’ Отеч. зап. 1880 г. No 5, ‘Последний приход Демы’ — Отеч. зап. 1880 г. No 5. ‘Последний приход Демы’ — Отеч. зап. 1880 г. No 6, ‘Куда и как они переселились’ 1880 г. No 11 — см. собр. соч. т. 1.
5. См. В. Каменский,— Памяти Н. Е. Петропавловского-Каронина ‘Каторга и ссылка’ 1923 г. No 6.
6. Собр. соч. т. 1. стр. 139—140.
7. Рассказы: ‘Мешок в три пуда’ в журн. ‘Слово’ 1881 г. кн. No 4. ‘О чем он думал’ — в Отеч. Записках 1882 г. No 1 в собр. соч. под заглавием ‘Праздничные размышления’, Две ‘десятины’ — в Отечест. Зап. 1882г. No7 ‘Больной житель’ в собр. соч.— ‘Пустяки’ — Отечест. зап 1882 г. No 8, ‘Несколько кольев’ — Отечест. Зап. 1883 г. No 3, ‘Счастье Ивана Чихаева’ — в собр. сочинений ‘Солома’ в Отеч Зап. 1883 г. No 7.
8. Мих. Неведомский ‘Зачин. и Продолж.’ стр. 206—207 Тетрадь 1919 г. Кн-во ‘Коммунист’
9. В. Г. Плеханов. С. Каронин. Сочин. Ред. Д. Рязанова т. X. стр. 92.
10. Там — же стр. 105.
11. М. Неведомский ‘Зачин. и продолж’. стр. 215.
12. М. Неведомский. ‘Зачинатели и продолжатели’, стр. 216.
13. Сев. Вест. 1888 г. No 4—5.
14. Русск. Мысль’ 1888 г. No 2.3.4.
15. ‘Русск. Мысль’ 1889 г. No 1.
16. Русск. Мысль’ 1890 г. Рец. см. Созерцатель — в ‘Русском Богатстве’ 1890 г. No7.
17. ‘Русск. Мысль’ 1891 г. NoNo 1, 2, 3, 4 — Рец. см. ‘Русск. Богатство’ 1891 г. No 3.
18 Собр. сочинений, гл. 2, стр. 300.
19. В. Ф. Переверзев. Творч. Д—го стр. 84-85.
20. Соч. Каронина т. 2. стр. 300.
21. Соч. Каронина т. 2. стр. 325.
22. Том 2. 330.
24. 2. 383.
25. 2. 384.
26. ‘Русск. Мысль’ 1889 г. No 1.
27. Т. II. стр. 619.
28. Т. II. 620-621.
29. М. Горький. О писателях. Изд-во Федерация Н. Е. Каронина-Петропавловского. Ср. и в собр. соч. М. Горького. Горький впоследствии, кроме Нижнего — не виделся больше с Карониным и не состоял с ним в переписке. Нет следов переписки ни в Арх. Каронина, хранящемся в Саратове, ни в Арх. Горького, хранящемся в Пушк. доме Ак. Н. и Рос. Публ. библ., в которых для меня любезно наводили справки сотрудники этих учреждений.
30. Русск. Мысль. 1890 г.
31. II. 53.
32. II. 76—77.
33. Русск. Бог. 1891 г., No 3.
34. Соч Каронина. т. II. стр. 112, 116, 118.
35. II. стр. 114,
36. II. стр. 126.
37. II. 128
38. II. 129.
39. II. 141.
40. II. 142.
41. II. 147.
42. II. 182.
43. II. 215—217.
44. II. 223.
45. II. 226.
46. Архив В. А. Гольцева т. 1. 1914 г. по поводу как раз ‘Учителя жизни’. Письмо В. А. Гольцеву — одному из редакторов ‘Русской мысли’, в которой печаталась повесть Коронина. Письмо от 19 февраля 1891 г. стр. 101 102.
47. II. 219.
48. Русск. Ведомости 1908 г.
49. ‘Неделя’ 1891 г. No 8. Ср. также несколько незначительных замечаний в ‘Борской колонии’ в ст. А. Е. Толстовцы в ‘Неделе’ 1890 г. No 4, Ср. Передовую в ‘Неделе’ за 1887 г. No 37—мысль предложение переехать интеллигенции из городов в сельские местности на положение ‘вольнопрактикующих’.
50. М. Горький. О писателях. Изд. Федерация’ и в Собр. соч. М. Горького.
51. Созерцатель ‘Борская колония’ в журн. ‘Русское богатство’ 1890 г. No 7.
52. Созерцатель. ‘Обо всем’ в ‘Русск. Богатстве’ 1894 г. No 3.
53. См. его ‘Сочинения’ т. И. Мужик в русской беллетристике.
54. ‘Деревня’. Рассказы Каронина. В журн. ‘Вестник Европы’ 1893 г. No 4.
55. М. Неведомский. От эпохи ‘опеки’ к эпохе самоопределения. 80-е и 90 е годы в нашей литературе, в сборн. ‘Зачинатели и продолжатели’ стр. 206—217
56. А. А. Слепцов. Николай Ельпидифорович (Каронин), в журнале ‘Русское Богатство’ 1893 г. июнь.
57. М. А. Протопопов. Народник-идеалист. Русск. Мысль. 1892 г. июль.
58. А. Н. Пыпин. Деревня. ‘Вестник Европы’ 1893 г. кн. 4.
59. Скабичевский. ‘Мужик в русской беллетристике’ ‘Сочинения’ гл. II.
60. Черновик биографического очерка Каронина, написанный Н. Д. Россовым, хранящийся в Саратовском Об-ве Краеведения, здесь же хранятся рукописи Каронина, описанные В. В. Племянниковой. См. материалы в этом сборнике.
61. См. ст. В. Колпенский. ‘Памяти Н. Е. Петропавловского’ в журнале: ‘Каторга и ссылка’ 1923 г. No 6 приводятся биографические сведения на основе документов архива департамента полиции ст. также журнала ‘Былое’ 1906 г. No 10 и ‘Дело 193-х’ изд. Саблина 1906 г.