А. Звигильский
Творческая история ‘Писем об Испании’ и отзывы о них современников {*}
Творческая история ‘Писем об Испании’ и отзывы о них современников, Звигильский А., Год: 1976
Время на прочтение: 23 минут(ы)
В. П. Боткин. Письма об Испании.
Издание подготовили: Б. Ф. Егоров, А. Звигильский
Серия ‘Литературные памятники’
Л., ‘Наука’, 1976
{* Сокращенный перевод Т. и А. Звигильских с французского оригинала: Zviguilsky A. Les ‘Lettres sur l’Espagne’ de V. P. Botkine. — In: Botkine Vassili. Lettres sur l’Espagne. Teste trad. du russe, pref., annote et ill. par Alexandre Zviguilsky. Paris, 1969, p. 13—54, в дальнейшем: Zviguilsky.}
Б. Ф. Егоров обнаружил в архиве Музея Толстого в Москве письмо Василия Петровича Боткина к брату Николаю из испанского города Витория от 11 августа (нового стиля) 1845 г.: ‘Я выехал из Байоны в 8 1/2 утра, в 12 дилижанс переехал границу и мы завтракали в пограничном испанском городе Yrun’. {Наст. изд., с. 222. В дальнейшем все события и письма в пределах России датируются по старому стилю, за рубежом — по новому.}
Это письмо представляет двойной интерес. Во-первых, оно свидетельствует о действительном пребывании Боткина в Испании и опровергает вымыслы недругов, уверявших, что он туда никогда не ездил. Н. Ф. Щербина написал в 1852 г. злой ‘акафист’ на ‘Письма об Испании’:
Радуйся, Испании невидание,
Радуйся, Испании описание,
Радуйся, живописи непонимание,
Радуйся, о живописи трактование…
Радуйся, жандармов трепетание,
Радуйся, музыки неразумение,
Радуйся, о музыке рассуждение,
Радуйся, пустозвонных фраз строение,
Радуйся, жен омерзение,
Радуйся, гостинодворский Гидальго,
О, плешивый чаепродавче, радуйся! {*}
{* Щербина Н. Ф. Акафист блаженному борзописцу Василию (Боткину) литературы ради юродивому.— В кн.: Щербина Н. Ф. Избранные произведения, Л., 1970, с. 258. Д. В. Григорович энергично защищал Боткина: ‘Гнусная клевета от начала до конца: В. Боткин долго жил в Испании, живопись понимал отлично, музыку понимал так же, говорил всегда умно и иного знал…’ и т. д. — Литературные приложения к ‘Ниве’, 1901, No 11, с. 388. См. также: Галахов А. Д. Сороковые годы. — Исторический вестник, 1892, No 1, с. 132, 133—134, Леонтьев К. Н. Воспоминания 1831—1868 гг. —Собр. соч. Т. 9. СПб., 1914, с. 104. Об этих отзывах см. подробнее: Алексеев М. П. ‘Письма об Испании’ В. П. Боткина и русская поэзия. — В кн.: Алексеев М. П. Очерки истории испано-русских литературных отношений XVI—XIX вв. Л., 1964, с. 176—177, примеч. 15, в дальнейшем: Алексеев.}
Во-вторых, из всех писем, посланных Боткиным родственникам и друзьям из разных городов Испании, это письмо единственное, дошедшее до нас. {Кроме того, это письмо вносит новый вклад в биографию И. С. Тургенева, уточняя и исправляя некоторые факты (см.: Zviguilsky, p. 28, п. 3).} Оно вошло в книгу ‘Письма об Испании’ в несколько измененном виде. Можно теперь понять, что подразумевал Дружинин, когда писал: ‘Книга его составлена вся из частных писем в Россию к близким лицам, письма эти были им впоследствии пересмотрены и дополнены’. {Наст. изд., с. 248.}
Известия от Боткина из Испании получали и друзья. Герцен писал Огареву из Москвы в Париж 22 ноября 1845 г.: ‘Если Don Basilio приехал из Кордовы, то и ему пожми руку — пантеистическое наслаждение!’. Огарев ответил Герцену 27 января 1846 г.: ‘С Вас. Пет. в Тангер прощаться не поедем, он же вдобавок едет в Рим’. {Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т. Т. XXII. М., 1961, с. 247, в дальнейшем: Герцен. Слова ‘пантеистическое наслаждение’ явно взяты у Боткина, Огарев Н. П. Избранные социально-политические и философские произведения. Т. II. М., 1956, с. 379. Боткин провел несколько дней в Танжере в октябре 1845 г. Трудно теперь установить, шутил ли Огарев, или он первоначально в самом деле собирался ехать в Испанию и Марокко вслед за Боткиным.} Наличие подобных подлинных писем опровергает обвинения некоторых русских литераторов в том, что ‘Письма об Испании’ — не более как литературная компиляция. Вот что Аполлон Майков записал в своей тетради 30 ноября 1851 г.: ‘В. П. был в Испании несколько месяцев и, возвратившись в Москву, обложился источниками и лет 7 писал ‘Письма об Испании’, печатавшиеся в ‘Современнике’. Это очень умные и ловко составленные статьи. Но В. П. и друзья его видели в них нечто гениальное, бросающее новый свет чуть ли не на всю область человеческих знаний. Островский, Мей и другие московские литераторы, занимавшиеся редакцией ‘Москвитянина’, перебирали иностранные журналы (кажется, отыскивая кое-что для статьи о Кальдероне) и нашли в ‘Revue des Deux Mondes’ несколько статей об Испании, а также наткнулись на множество книг английских туристов о той же стране и, читая их, убедились, что ‘Письма’ В. П. составлены целиком по этим источникам. Это и осталось между ними, но В. П. пронюхал, что делается подрыв его уму, и знаниям, и литературному таланту, и, будучи желчен и зол, восшипел. В ‘Москвитянине’ между тем, обозревая журналы, мимоходом, кто-то из этих литераторов упомянул об источниках ‘Писем’ В. П. В. П. пожелтел…’. {Рукописный отдел ИРЛИ, ф. 168, No 17605, СХб. 5, л. 2 (частично опубликовано: Б. Ф. Егоров. Отъезд В. П. Боткина в Испанию. — ‘Уч. зап. Тартуского ун-та’, 1963, вып. 139, с. 340, примеч. 6). Английские туристы, о которых здесь идет речь, — Ричард Форд, написавший путеводитель по Испании (Ford R. Handbook for travellers in Spain. London, 1845), и Джордж Борроу (Borrow G. The Bible in Spain. London, 1843). По словам Дружинина, ‘Письмам об Испании’ предшествуют эти две книги и очерки Теофиля Готье (наст. изд., с. 246). Опубликованное впервые во французских журналах ‘La presse’ и ‘Revue des Deux Mondes’ (1841), сочинение Готье вышло отдельной книгой в 1843 г. под названием ‘Tra(s) los montes’ и в 1845 г. под другим названием: ‘Voyage en Espagne’. Эта книга была очень популярна в России (отрывки опубликованы: Репертуар и Пантеон, 1842, т. XVIII, Сын отечества, 1843, кн. 1, подробнее см.: Алексеев, с. 187, примеч. 40). Боткин, несомненно, был вдохновлен книгой Готье. Может быть, он читал еще и ‘Voyages. Souvenirs d’Espagne’ А. Фонтане (Fontaney), публиковавшиеся в ‘Revue des Deux Mondes’ в 1831—1835 гг. Действительно, как указывает Майков, этот журнал опубликовал несколько статей об Испании в 30-е годы: Didier С. L’Espagne en 1835 (1 июня 1836), Carnet Louis de. L’Histoire espagnole (15июля 1836). Ср.: Server Alberta. L’Espagne dans la ‘Revue des Deux Mondes’ (1829—1848). Paris, 1939.}
Считая, что испанская действительность в том виде, в котором она предстала его глазам, совсем не соответствовала тому, что о ней рассказывал Боткин, В. В. Стасов писал своей сестре из Гранады 5 июня 1883 г.: ‘Ничего этого нет, а все это он, сидя в кабинете, выписывал и переводил из французских путешественников, Теофилей Готьё и иных, а те, при каком угодно описании города, церкви, картины, площади, дома, женщины, вечера, утра — точь-в-точь столько же врали и врут, как, например, французские (да и не французские) живописцы жанра: что ни черта, то выдумка, вранье и ‘отсебятина’!’. {Зильберштейн И. С. Путешествие И. Е. Репина и В. В. Стасова по Западной Европе в 1883 году. — В кн.: Репин. I. Художественное наследство. М.—Л., 1948, с. 500.}
И. Я. Яковлев (Павловский) во время своего пребывания в Мадриде в 1884 г. встретился с Гальдосом, известным испанским писателем. Гальдос ему сказал: ‘Единственный человек, который верно описал нашу страну, — Вашингтон Ирвинг, но его книга устарела’. Яковлев добавляет: ‘Замечу в скобках, это та самая книга, которую покойный Боткин перевел с некоторыми изменениями и которая так известна под его именем’. {Яковлев И. псевдоним И. Я. Павловского. Очерки современной Испании (1844—1885). СПб., 1889, с. 173. Боткин не переводил ‘Альгамбру’ В. Ирвинга (1832), но пользовался этой книгой для своего VII письма из Гранады. О связях Гальдоса с русскими писателями см.: Звигильский А. — Тургенев и Гальдос. — В кн.: Тургеневский сб. Т. II. М.—Л., 1966, с. 321—324.}
Проблема источников ‘Писем об Испании’ очень сложная. Боткин пишет в предисловии к отдельному изданию ‘Писем об Испании’ (1857): ‘Автор счел излишним ссылаться на газетные статьи, путешествия и исторические сочинения, которые служили ему пособием при составлении этих ‘Писем’. Многим из прочитанного воспользовался он, имея единственно в виду уяснение предмета для читателей’. Однако в течение всего повествования Василий Петрович подчеркивает свое знакомство с испанской культурой, и из его писем можно почерпнуть немало сведений об источниках, которыми он пользовался. Неоднократно он ссылается на ‘Дон-Кихота’, {Ср.: Aubrun Ch.-V. De la picaresque dans ses rapports avec la realite, ou Dou Quichotte et le gentleman. — Etudes anglaises (Paris), 1964, XVII, N 2, p. 159—162, Russes, Espagnols et Anglais. — Les langues neolatines. 1966, dec. N 179, p. 1—5, Звигильский А. Гамлет и Дон-Кихот. О некоторых возможных источниках речи Тургенева. — В кн.: Тургеневский сб. Т. V. Л., 1969, с. 241—242.} обнаруживает знакомство с не которыми пьесами испанского классического театра: цитирует Лопе де Вега и ‘Саламейского алькальда’ Кальдерона. Народная поэзия его, видимо, особенно интересовала: он воспроизводит в своем русском переводе несколько испанских романсов, романсы Селина Аудальи, он прочитал также 16 романсов о завоевании Испании арабами. Вероятно, Боткин держал в руках сборники романсов или их перевод на французский язык (Damas-Hinard. Romancero general. 2 v. Paris, 1844). Последний был известен в России благодаря переводу статьи Ш. Маньена. {Маньен Шарль. Испанские романсы. — Библиотека для чтения, 1845, т. LXXXIX, отд. VII, с. 27—49.} Писатель Хуан Валера, секретарь испанского посольства в Петербурге, во время встречи с Боткиным в январе 1857 г. перелистывал ‘Письма об Испании’, которые только что вышли в свет. Он пишет по этому поводу своему начальнику в Мадриде Л.-А. де Куэто 20 января: ‘Я заметил, что (Боткин) перевел несколько наших старинных романсов, как, например, один из тех, которые описывают смерть Дон Алонсо де Агилар’. {Valera Juan. Obras compl., t. III, Madrid, 1947, p. 107.} Все же, признавая, что Боткин был ‘человеком хорошего литературного вкуса и разнообразной эрудиции’, Валера считал его литературный багаж в области испанистики очень небольшим: ‘Он извинился за свое невежество (по-моему, непростительное для человека, который жил год в Испании, который написал книгу об Испании и который говорит, что он знает испанский), объявив, что наших книг нигде нельзя достать. Он даже не знал фамилии герцога де Риваса…’. {Ibid., p. 107A.} Однако такой страстный библиофил, как Соболевский, заметил во время своего пребывания в Испании в 1849 г.: ‘Я вам еще среди всего этого не говорил о современных книгах, произведенных этой страной. Во-первых, потому, что она их производит очень мало и они слишком незначительны, чтоб я о них упоминал, во-вторых, потому, что следовало бы по этому поводу сказать слово о свободе прессы, а я совсем не стремлюсь печатать то, что думаю об этом, из боязни, что цивилизованный мир забросает меня камнями’. {Sobolevsky S. Lettres d’un bibliophile russe a un bibliophile francais. — Revue hispanique, 1914, XXX, p. 597.} Уже в 1832 г. П. В. Киреевский замечал: ‘В земле, где не уважают земледелия, где падают первые и все полезные ремесла, и литература и наука необходимо должны соображаться с общим упадком’. {<Киреевский П. В.> Современное состояние Испании. — Европеец, 1832, No 2, с. 247.}
Боткин, прочитав книгу Фориеля ‘История провансальской поэзии’, сделал вывод, что ‘арабская поэзия, а вместе с ней и арабское рыцарство, сделались первообразом поэзии трубадуров и рыцарства европейского’ (наст. изд., с. 173). ‘Арабская теория’ происхождения провансальской лирики была распространена в первой половине XIX в., как справедливо заметил М. П. Алексеев. {Алексеев, с. 186, примеч. 37. Ср.: Sismonde de Sismondi J. C. L. De la litterature du midi del’Europe. T. 1. Paris-Strasbourg, 1819, chap. Ill, p. 79—105, Viardot Louis. Essai sur l’histoire des Arabes et des Mores d’Espagne. T. II. Paris, 1833, p. 2, chap. II, p. 183—190, Galley J. B. Claude Fauriel, membre de l’Institut (1772—1843). St.-Etieime, 1909, Ibrovae Miodrag. Claude Fauriel et la fortune europeenne des poesies grecque et serbe. Paris, 1966, Escalier Ernest. Hispanistes francais erudits de 1830 a 1875 (de Viardot a Th. de Puymaigre) Paris, 1961, p. 168—172, 182—183.} В подтверждение своего тезиса Боткин цитирует арабский роман VIII в.
Из исторических трудов Боткин прочитал двухтомник Шарля Вайса (Weiss), профессора College Royal de Bourbon ‘L’Espagne depuis le regne de Philippe II jusqu’a l’avenement des Bourbons’ (Paris, 1844), из которого взял много данных. {См. письмо I, примеч. 23, письмо IV, примеч. 8, 10—15, письмо VI, примеч. 7.} При переписке Боткин, очевидно, спутал историка Marina (1754—1833) с другим известным историком Испании — Juan de Mariana. {См. письмо IV, примеч. 8.}
Боткину был известен труд Минье ‘Антонио Перес и Филипп II’, {Mignet F. A. Antonio Perez et Philippe II. Paris, 1845.} который он перевел на русский язык для ‘Отечественных записок’ (1847, No 10, отд. II, с. 41—66, No 11, отд. II, с. 1—33). Он цитирует также обширные отрывки двух записок Хуана де Риберы, епископа Валенсии (1602—1603), об изгнании морисков, {Он узнал о них из кн.: Histoire du regne de Philippe III, roi d’Espagne, par Robert Watson, continuee par Guillaume Tomson, ouvrage trad, de l’anglais par L. J. A. Bonnet. T. II. Paris, 1809, p. 33—51.} ссылается на следующие книги: Fonseca. Justa expulsion de los Moriscos, Gines Perez de Hit a. Las guerras civiles de Granada. Соnde Jose. Historia de la dominacion de los Arabes en Espaiia. Madrid, 1820—1821. Последняя книга, которая была переведена на французский язык, {Соnde Jose. Histoire de la domination des Arabes en Espagne et en Portugal. Paris, 1826.} пользовалась авторитетом в течение 30 лет, до опубликования в 1850 г. труда: Dozy. Recherches sur l’histoire politique et litteraire de l’Espagne pendant le moyen age. Т. Н. Грановский, будучи тогда профессором Московского университета, написал об этом статью в ‘Отечественных записках’ (1854, No 6). {Грановский Т. Н. Испанский эпос. — В кн.: Грановский Т. Н. Соч. Ч. 2. М., 1866, с. 166—188.} Но Боткин еще не мог знать книги Дози, когда подготавливал свое письмо из Кадиса.
Боткин ссылался также на епископа Гуадикского — свидетеля на процессе Олавиде, устроенного инквизицией, {См.: Современник, 1847, No 10, отд. II, 166, примеч. 7. Однако имя этого епископа не фигурирует в списке свидетелей, составленном М. Дефурно: Defourneaux Marcelin. Pablo de Olevide, ou l»Afrancesado’ (1725—1803). Paris, 1959, p. 358, n. 3.} о котором он узнал, прочитав книгу маркиза де Кюстина (Сustine marquis de. L’Espagne sous Ferdinand VII. T. II. Paris, 1838, p. 102-118).
Путешествия, конечно, тоже должны были привлечь внимание русского туриста, он сам называет одну старую книгу, {‘Relation de voyage en Espagne fait, en 1679’, речь, очевидно, идет о книге: Relation du voyage d’Espagne. Paris, 1691, вышедшей в свет без фамилии автора, графини Марии Катерины Д’Ольнуа (d’Aulnoy). См. также письмо IV, примеч. 12.} из более современных Боткин знал упомянутые выше труды Кюстина, Форда, Борроу, Готье.
Фольклор был не забыт им благодаря В. Ирвингу, так же как и трактаты по тавромахии: Боткин приводит обширные места из книги самого знаменитого тореадора своего времени Франсиско Монтеса. {Моntes Francisco. Tauromaquia complete о sea el arte de torear en plaza tanto a pie como a caballo. 1836.}
Интерес к экономическим вопросам заставляет Боткина просмотреть в читальном зале св. Августина в Малаге доклад о торговле между Англией и Испанией за 1845 г. и отчет французского министра торговли, в котором сообщалось о вывозе из Франции в Испанию путем контрабанды бумажных товаров на 36 миллионов франков.
Наконец, Боткин рекомендует любителям искусства замечательную публикацию испанского художника и архитектора Хенаро Переса Вильяамила, {Perez Villaamil Jenaro. Espana artistica у monumental, vistas у description de los sitios у monumentos mas notables de Espana. Vol. 1—3. Paris, 1842.} с которым он впервые встретился в Мадриде.
Василий Петрович познакомился с испанской народной поэзией не только по сборникам романсов, во время путешествий по Иберийскому полуострову ему приходилось слышать и записывать очень остроумные куплеты-четверостишья (типа частушек) — coplas. {*}
{* Боткин услышал в Мадриде популярную песню ‘Ancha franja de veludo…’ Бретона де лос Эррероса, Герцен вспоминал о последнем стихе первой строфы (‘soberana pantorrilla’), которую напевал, вероятно, Василий Петрович по возвращении из Испании (см. письмо Герцена к Т. Н. Грановскому, 20 января 1847 г.: Герцен, т. XXII, с. 267). В Севилье Боткин записал несколько coplas. И сам автор ‘Писем об Испании’, и русские поэты, переводившие после него песню ‘No vos engriais, senora…’, не знали, что перевод ее, сделанный П. А. Вяземским, — ‘Подражание испанским сегидильям’ — был опубликован Пушкиным в ‘Современнике’. — 1836, кн. III, с. 195—196 (см. письмо Вяземского к Пушкину от 11 августа 1836 г. — Уч. зап. Горьковского гос. ун-та. Сер. ист.-филол., 1966, вып. 78, с. 473—474).
В Тарифе Боткин запомнил лишь 4 стиха болеро ‘De la dulce mi enemiga…’. В окрестностях Малаги он услышал знаменитую ‘Zandunga’, записал еще две coplas в Аламе и скопировал из записной книжки немецкого путешественника в Гранаде народную импровизацию (см. на эту тему: Алексеев, с. 192—201).
Как сообщает выдающийся советский исследователь (там же, с. 180, примеч. 24), испанские народные песни, записанные Глинкой во время своего путешествия по Испании в 1845 г., поразительно похожи на те, которые были замечены Боткиным в том же году (см. ‘Записи испанских народных мелодий, сделанные М. И. Глинкой’.— В кн.: Глинка М. И. Литературное наследие. Т. I. Л., 1952, с. 355-378 и 479-480).}
Конечно, отношение Боткина к народу и певцам иное, чем у Глинки, приехавшего в Испанию специально для изучения народной музыки. Русский композитор постоянно был окружен толпой неграмотных людей, остроумных и талантливых: уличных артистов, народных певцов, танцоров, гитаристов. Он ездит по Испании в фуре или на спине мула. А Боткин путешествует в дилижансе и любит буржуазный комфорт, однако время от времени и он встречается с какой-нибудь группой цыган, которых приглашает даже к себе, потому что у них слабость к сладостям, а ему нравится их пение. Крестьян, контрабандистов Боткин встречает случайно, он скорее со стороны наблюдает простой народ, чем живет с ним.
Посетив мадридское аристократическое общество, Боткин заметил, что вопреки легенде в Испании, в стране танца и песни, не так уж часто танцевали под народную музыку. {Ср.: Gautier Т. Voyage en Espagne. Paris. Les Presses de l’Opera, s. a., p. 118: ‘Когда исполняют арагонскую хоту или болеро, все светские люди встают и уходят, остаются только иностранцы и чернь, в которых поэтический инстинкт всегда труднее гаснет’.}
Вкус Боткина к народным обычаям свидетельствует о влиянии на него костумбризма (costumbrismo), литературного испанского движения второй трети XIX в., с его тягой к очерковому изображению народного быта. ‘Письма об Испании’ начали появляться в 1847 г. одновременно с ‘Андалузскими сценами’ Серафина Эстеванеса Кальдерона. В это же время Василий Петрович перевел на русский язык очерк о Мариано Хосе де Ларра {Перевод французской статьи: Мazade Charles de. Un humoriste espagnol: Larra. — Revue des Deux Mondes, 1848, 15 janv., p. 216—249 — появился в ‘Современнике’ (1848, No 3, отд. IV, с. 1—28) под названием ‘Испанский юморист Ларра. Биографический очерк’. Другой анонимный перевод той же статьи опубликован в том же году в журнале ‘Репертуар и пантеон’ (1848, кн, II, с. 131—147).} — одном из самых знаменитых представителей испанского costumbrismo. Следует отметить, что во время своего пребывания в Испании Боткин наверняка видел только что вышедшее издание с изображением испанских народных типов, {Los espanoles pintados por si mismos. T. I—II. Madrid, 1843—1844.} которых он частично описывает в своей книге. В настоящем издании воспроизводится несколько этих гравюр.
Боткин проявил себя тонким наблюдателем характеров: ‘Чиновник-взяточник и продажный, торгующий правосудием судья здесь в частных отношениях непременно деликатны и верны. Общественный дух, общественные чувства здесь находятся еще под спудом, но загляните с другой стороны, зайдите за стену, и вы будете поражены благородством, простотою, прямодушием. Даже у тех, которые здесь со всех сторон запачканы политическою грязью, верьте, частная сторона, назло всему, осталась прекрасною’ (наст. изд., с. 26). Из этих слов явствует, что Боткина как иностранца, а тем более русского, {Русские путешественники были очень редкими в Испании. Старый мавр, с которым Боткин разговаривал на пароходе, направлявшемся в Танжер, никогда не слышал о России, а контрабандисты, которых он встретил в окрестностях Малаги, стали на редкость любезны с ним, узнав, что он русский, и спросили у него, длится ли в России зима целый год. Мордовцев, посетивший Прадо в 1883 г., пришел в восторг от портрета русского посла П. И. Потемкина, написанного Карреньо де Миранда, и вдруг крикнул по-испански: ‘Я русский из Москвы’, что заставило его проводник’ вскочить от такого невероятного известия (Мордовце в Д. Л. По Испании. СПб., 1884, с. 73—84). Испанских путешественников было так же мало в России, как русских в Испании. Во время своего пребывания на Кавказе испанский авантюрист Хуан Ван Гален был представлен татарскому (?) хану: ‘Когда генерал (Мадатов, — А. З.) сказал ему, что я не понимаю восточные языки и очень мало знаю русский, потому что я родился в краю, находившемся на конце Европы, хан спросил у меня, как зовут шаха моей страны, на что я и ответил как можно отчетливее: Бурбон’ (Van Halen J. Memoires. P. 2. Paris, 1827, р. 249—250).} не однажды принимали в испанских семьях. Его неоднократно приглашали в кафе незнакомые люди, он отмечал, что у тех людей, которые были такими щедрыми с ним, было очень мало средств. Боткин пишет в письме из Малаги: ‘Как несправедливо ходячее по Европе мнение о враждебности испанцев к иностранцам! Постоянно я встречаю здесь только дружелюбных, услужливых людей, в которых никогда не замечал я даже тени враждебного чувства к иностранцам, которое так живо, например, во французском народе’ (наст. изд., с. 144). Отсутствие шовинизма может быть замечено только непосредственно, благодаря постоянному общению с местными жителями. Может быть, потому, что Боткин был русский, а у русских много сходства с испанцами, он хорошо понял одну из основных черт национального испанского характера. Указанные нами факты полностью опровергают намеки Майкова на то, что ‘Письма об Испании’ — компиляция чужих книг и статей.
Оригинальность и свежесть книги Боткина отмечалась почти всеми рецензентами, начиная с известной оценки Белинского в статье ‘Взгляд на русскую литературу 1847 года’: ‘Испания для нас — терра инкогнита. Политические известия только сбивают с толку всякого, кто бы захотел получить понятие о положении этой земли. Главная заслуга автора писем об Испании состоит в том, что он на все смотрел собственными глазами, не увлекаясь готовыми суждениями об Испании, рассеянными в книгах, журналах и газетах, вы чувствуете из его писем, что он сперва насмотрелся, наслышался, расспросил и изучил и потом уже составил свое понятие о стране. Оттого взгляд его на нее нов, оригинален, и все заверяет читателя в его верности, в том, что он знакомится не с какою-нибудь фантастическою, а с действительно существующею страною’. {Белинский В. Г. Полн. собр. соч. Т. X. М., 1956, с. 353, в дальнейшем: Белинский.}
Точка зрения Гоголя особенно привлекает наше внимание. В письме из Остенде к П. В. Анненкову от 12 августа 1847 г. Гоголь пишет: ‘…прочел я письма Боткина. Я их читал с любопытством. В них все интересно, может быть, именно оттого, что автор мысленно занялся вопросом разрешить себе самому, что такое нынешний испанский человек, и приступил к этому смиренно, не составивши себе заблаговременно никаких убеждений из журналов, не влюбившись в первый выведенный им вывод, как делают это люди с горячим темпераментом’. {Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. XIII. М.—Л., 1952, с. 363. Гоголя, с его тягой к простоте и естественности, Испания больше всего привлекала с этой стороны. Прочитав первое письмо цикла, Гоголь так делился впечатлениями с А. П. Толстым: ‘Я пробежал на днях напечатанные в ‘Современнике’ письма русского, там (в Испании, — А. З.) бывшего, Боткина, которые, во многих отношениях, очень интересны, особенно там, где обнаруживают свежесть сил народа и характер, очень похожий на характер добрых, простых народов, образовавшийся, однако ж, в это время смут, которые не допустили воцариться там ни новой гражданственности, ни новой роскоши’ (письмо из Остенде от 8 августа 1847 г. — там же, с. 359).}
Длительность пребывания Боткина в Испании остается загадочной. Даты, проставленные в начале шести писем об Испании, абсолютно произвольны. Первое письмо, датированное в первом издании (‘Современник’, март 1847 г.): ‘Мадрит, июнь 1846’, а потом в издании 1857 г.: ‘Мадрит, май’, — могло быть написано в испанской столице лишь в августе 1845 г., так как Боткин въехал в Испанию 11 августа. По нашему мнению, длинные письма, каждое из которых фактически составлено из нескольких писем, были помечены для удобства произвольными и явно нереальными названиями месяцев без числа, с июня по октябрь. {М. П. Алексеев справедливо указывает: ‘Помечая свое первое печатное письмо маем месяцем, Боткин, очевидно, хотел увеличить для читателей срок своих странствий по Испании и тем самым повысить компетентность своих суждений’ (Алексеев, с. 174).}
6 июля 1845 г. Боткин писал Белинскому: ‘Я на днях уезжаю из Парижа в Испанию, где думаю остаться месяца три, а, впрочем, как случится’. {Литературная мысль. II. Пг., 1923, с. 188.} И далее, кроме упомянутых выше письма к брату Николаю и двух писем Герцена и Огарева, мы не располагаем никакими другими сведениями о местах пребывания Боткина с 11 августа 1845 г. до весны 1846 г. Однако некоторые подробности в его книге указывают, что он был в Испании 3 месяца, с 11 августа до конца октября 1845 г. {По книге создается впечатление, будто путешествие Боткина по Испании продолжалось 5 месяцев (с июня — дата первого письма в первом издании книги — до октября 1845 г.). Даты явно неверны, так же как и время пребывания в Севилье (якобы одна неделя, а затем — 3 воскресенья, проведенные в соборе!) ив Малаге (6 недель!). Поэтому трудно рассчитать реальное время пребывания Боткина в каждом испанском городе. Безусловно он был в Мадриде до 1 сентября (см. письмо I, примеч. 85), а в Кордове, Эсихе, Севилье, Кадисе и Гибралтаре в сентябре. В Танжер, по-видимому, он приехал в конце сентября, судя по его присутствию на празднике ‘Ночь рока’ накануне Рамадана (1 октября 1845 г. — сообщил проф. Ж. Л. Мьеж). Боткин, несмотря на собственные утверждения, не мог провести шесть недель в Малаге, потому что в конце октября он приехал в Гранаду.}
У нас есть основания предполагать, что Боткин часто писал Герцену из Испании. 14 января 1846 г. Белинский обращался к Герцену: ‘Насчет писем Б<отки>на об Испании — нечего и говорить: разумеется, давайте’. {Белинский, т. XII, с. 257.} Боткин послал свои ‘Письма’ Белинскому для альманаха ‘Левиафан’, который тот собирался издавать. Белинский ответил ему 26 марта 1846 г.: ‘Спасибо тебе за письма об Испании и Танжере. Они прекрасны, и из них для моего альманаха выходит превосходная и преинтересная статья. Спасибо тебе за согласие отдать их мне’. {Там же, с. 269.} А 29 января 1847 г. Белинский просит Боткина поторопиться: ‘Что касается до твоих писем об Испании, их сейчас же нужно хоть на пять листов (и уж по крайней мере на три), а пойдет эта статья не в смесь, а в науки’. {Там же, с. 318.} В связи с приходом Белинского в ‘Современник’ друзья решили, что письма будут опубликованы в этом журнале.
Интересно мнение Белинского как редактора ‘Писем об Испании’. В течение 1847 г. он их хвалит неоднократно. Однако за несколько дней до выхода номера с первым письмом, 26 февраля, великий русский критик, занимавшийся корректурой, делает своему другу замечания технического порядка: ‘Сколько раз говорил я с тобою о твоих письмах из Испании — и не могу понять, как мог я забыть сказать тебе то, о чем так долго собирался говорить с тобою! Это о неуместности фраз на испанском языке — что отзывается претензиею. Мне кажется, что в следующих статьях ты бы хорошо сделал, выкинув эти фразы. Но еще за это тебя бранить не за что, а вот за что я проклинал тебя: эти фразы, равно как и все испанские слова, ты должен был не написать, а нарисовать, так чтобы не было ни малейшей возможности опечатки, а ты их нацарапал, и если увидишь, что от них равно откажутся и в Мадриде, и в Марокко, или равно признают их своими и там и сям, то пеняй на себя. А я помучился за корректурою твоей статьи довольно, чтобы проклясть и тебя и испанский язык, глаза даже ломом ломили…’. {Там же, с. 337.} Почерк Боткина, действительно, трудно читать: мы с трудом могли разобрать его письма. Поэтому опасения Белинского справедливы — в печатном тексте ‘Писем’ (особенно в письме I) попадаются изуродованные испанские слова: donativas (вместо donativos), gubierno (вместо gobierno), castillana (вместо castellana), fusos (вместо fresas). Однако такая грамматическая ошибка, как castellano a los derechos (вместо de los derechos), исходит, конечно, от автора, а не от редактора.
В какой степени Боткин владел испанским языком? Его русские друзья (Белинский, Дружинин) думали, что он хорошо знал этот язык. Однако Хуан Валера предпочел говорить с ним по-французски в 1857 г., а по поводу его испанского отозвался иронически. Василий Петрович выучился испанскому языку еще до поездки в Испанию: ‘Addio — или нет — я теперь стараюсь все говорить по-испански, — и потому adios’, — сообщает он брату Николаю в упомянутом выше письме. Боткин уверяет, что вскоре по приезде в Мадрид он не понял смысла одного слова в особом выражении. {Paraiso (рай) в фразе: De que parte del paraiso.} В Севилье Боткин с трудом понял андалузцев, но понимал кастильцев. На пароходе по пути в Танжер он говорит по-испански с пассажирами. Во всяком случае в книге русские переводы некоторых испанских народных выражений часто удачны. {Например: a perderlos de vista (туда, где бы вас не видно было), si necesitan im hombre al estribo? (не нужен ни мужчина в провожатые?).}
Боткин отчасти учел совет Белинского: в следующих письмах меньше испанских фраз, чем в первом. {Сравнивая журнальный текст 1847 г. с изданием ‘Писем’ отдельной книгой (1857), мы замечаем, что Боткин добавил в последней переводы испанских слов или совсем заменил их русскими.} А в общем-то у него была явная наклонность к усвоению языка и нравов стран, которые он посещал. Анненков, ссылаясь на И. И. Панаева, видевшего Боткина в Париже, записал в своих мемуарах, что Василий Петрович ‘усиленно старался офранцузить себя в языке, образе жизни, нравах’. {Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., I960, с. 268. Это ‘офранцужение’ Боткина доходило до абсурда, по словам Авдотьи Панаевой: ‘В. П. Боткин до смешного претендовал казаться парижанином, он удивил меня, спрятав в карман два куска сахару, который остался у него от поданного ему кофе. Я спросила, для чего он это делает, и получила в ответ, что настоящие парижане всегда так делают, одни русские стыдятся экономии. Я проверяла его слова, но не заметила парижан, прячущих кусочки сахара в карманы. В. П. Боткин сердился на меня за то, что я говорю по-русски на улице и в ресторанах, доказывая, что этого нельзя делать, потому что русских считают дикими, татарами и везде берут с них дороже, чем с других иностранцев. Но эти аргументы меня не пугали, и я продолжала говорить по-русски, к его огорчению’ (Панаева (Головачева) А. Я. Воспоминания. М., 1972, с. 126).} Тургенев писал князю В. А. Черкасскому 9 июля 1858 г.: ‘Вы спрашиваете меня о Боткине, я его оставил в Лондоне уже почти совсем превратившегося в англичанина: носит пестрый пиджак, в 6 часов ездит по Rotten Row верхом, подпрыгивая на рыси, — и превосходно сквозь зубы выговаривает — Oh yes!’. {И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем. Письма. Т. III. M.—Л., 1961, с. 228, в дальнейшем: Тургенев.} Наконец, Герцен в письме к московским друзьям от 2 февраля 1851 г. называет Василия Петровича ‘маросейским андалузцем’. {Герцен, т. XXIV, с. 160. Боткинский дом находится в Петроверигском переулке (д. 4), около ул. Богдана Хмельницкого (быв. Маросейка) в Москве. Герцен собирался поехать в Испанию в течение 7 лет (с 1847 по 1854 г.), но ему так и не удалось там побывать. Любопытно заметить, что его представление об Испании почти всегда было связано с персоной Василия Петровича. Так, он писал московским друзьям 21 июня 1847 г.: ‘В сентябре с Ник<олаем> Петр<овичем> и с Георгом (Гервегом, — А. З.) в Мадрид на месяц — оттуда, кроме Боткина я Редкина, ни к кому писать не буду. — Кастаньеты! А, А, А, а, а, а!.. Елекламация В<асилия> П<етровича>‘ (Герцен, т. XXIII, с. 31).}
Цензура очень строго отнеслась к первому письму Боткина об Испании, о чем Белинский с возмущением писал автору 26 февраля 1847 г.: ‘Скажу тебе пренеприятную вещь: статью твою Куторга порядочно поцарапал — говорит: политика. Действительно у тебя много вышло резко, особенно эпитеты, прилагаемые тобою к испанскому правительству, — терпимость на этот раз изменила тебе. Вот тут и пиши! Впрочем, Некр<асов> говорит, что выкинуто строк 30, но ты понимаешь, каких. Не знаю, как это известие подействует на тебя, но знаю, что если ты и огорчишься, то не больше меня: я до сих пор не могу привыкнуть к этой отеческой расправе, которую испытываю чуть не ежедневно’. {Белинский, т. XII, с. 337. Впрочем, 4 марта, после выхода в свет третьей книжки ‘Современника’ с первым письмом об Испании, Белинский написал своему другу: ‘Перечел я твою статью: поцарапана, но сущность осталась, и главная мысль даже не затемнена’ (там же, с. 348).}
А десять дней спустя, 8 марта 1847 г., Белинский добавляет: ‘Мне пришла в голову благая мысль, которую и спешу сообщить тебе, любезный Боткин. Все, что вымарано варваром Куторгою из статьи твоей, ты можешь вставить в следующие статьи. Особенно жаль двух мест: о любви и замужестве Христины и о наборе кортесов из бродяг и сволочи. Никитенко обещает отстаивать на том основании, что это история (прошедшее), а не политика’. {Там же, с. 349—350.}
К сожалению, рукопись ‘Писем об Испании’ пропала, и нам неизвестно, что было вычеркнуто цензурой. В печатном тексте остается единственная фраза: ‘Свадьба Христины с Муньос еще сильно волнует умы’. Королева Мария Христина, вдова Фердинанда VII, вновь вступила в брак с Фердинандом Муньосом, военным весьма скромного происхождения. Несмотря на то, что Мария Христина не была уже регентшей Испании в 1847 г., царский цензор, очевидно, считал, что Боткин унижал достоинство матери Изабеллы II, и видел в намеках на ее личную жизнь оскорбление ее величества, а верный служитель монархической власти не мог этого допустить. {Впрочем, Николай I не признавал Изабеллу II законной королевой и поддерживал дона Карлоса, брата покойного Фердинанда VII. См.: Miraflores marques de. Memories para escribir la historia contemporanea de los 7 primeros afios del reinado de Isabel II. Madrid, 1884, I, p. 35, 286, II, p. 823. Дипломатические отношения между Россией и Испанией были прерваны в 1834 г. Только в 1856 г. Изабелла II была признана новым царем, Александром II.} Ходатайство А. В. Никитенко, бывшего тогда официальным редактором ‘Современника’, перед Куторгой ничего не дало: ‘В последнее перед выходом 3 No ‘Современника’ ценсурное заседание он хотел это сделать, но, как нарочно, почти никто не пришел, а комитет должен состоять из большинства членов’. {Белинский, т. XII, с. 350.}
Однако Боткин отваживался затрагивать и проблемы религиозной жизни Испании. Его поражает отсутствие верующих в севильском соборе три воскресенья подряд, он констатирует с изумлением: ‘Европа все считала испанцев самым католическим народом в мире, как вдруг одним утром читает в своих газетах, что испанцы жгут монастыри и режут монахов. Но испанцы не ограничились уничтожением монахов, они сделались равнодушными и к религии: их храмы теперь пусты’.
Этот пассаж был замечен Белинским, жаждавшим социальной злободневности и находившим, что ее недостаточно в книге Боткина: ‘Жаль только, что уничтожение монастырей и истребление монахов у тебя являются как-то вскользь, а об андалузках и обожании тела подробно. Но это я говорю как мое личное впечатление: андалузки для меня не существуют, а мои отношения к телу давно уже совершаются только через посредство аптеки. Но и это я читал не без удовольствия, ибо в каждом слове видел перед собою лысую, чувственную, грешную фигуру моего старого развратного друга Боткина’. {Письмо Белинского к Боткину от 2—6 декабря 1847 г. — Там же, с. 453.}
Друзья и знакомые Боткина единодушно отмечали его чувственный, гедонистический характер, отражавшийся и в его творчестве. {Белинский писал еще в том же письме: ‘Ты, Васенька, сибарит, сластена — тебе, вишь, давай поэзии да художества — тогда ты будешь смаковать и чмокать губами’ (там же, с. 445). А Тургенев писал Л. Толстому 8 апреля 1858 г. о Боткине: ‘Он умнейший человек, <...> но его старческое, всестороннее обращение к наслаждению — подчас бывает неприятно. У него точно несколько ртов, кроме телесного: эстетический, философский и т. д. — и он всеми ими чавкает’ (Тургенев, Письма, т. III, с. 210—211).} По поводу испанских женщин, о которых он говорит с таким энтузиазмом в своей книге, каждый из них непременно делал какое-нибудь едкое замечание. Герцен писал в ‘Былом и думах’ (гл. XXIX): ‘Да, ты прав, Боткин, — и гораздо больше Платона, — ты, поучавший некогда нас не в садах и портиках (у нас слишком холодно без крыши), а за дружеской трапезой, что человек равно может найти ‘пантеистическое’ наслаждение, созерцая пляску волн морских и дев испанских, слушая песни Шуберта и запах индейки с трюфлями. Внимая твоим мудрым словам, я в первый раз оценил демократическую глубину нашего языка, приравнивающего запах к звуку. Недаром покидал ты твою Маросейку, ты в Париже научился уважать кулинарное искусство и с берегов Гвадалквивира привез религию не только ножек, но самодержавных, высочайших икр, soberana pantorrilla!’. {Герцен, т. IX, с. 114. ‘Кавелину souvrana пантарилья’, — писал Герцен Т. Н. Грановскому 20 января 1847 г. (там же, т. XXII, с. 267). А самому Василию Петровичу Герцен дал прозвище ‘Гюльем Пьер Собрано-Пантарыльев’ (письмо Герцена к Т. А. и С. И. Астраковым, 10—12 июня 1847 г.— Герцен, т. XXIII, с. 29). См. по этому поводу описание прощального вечера накануне отъезда Герцена за границу в ‘Воспоминаниях’ Т. А. Астраковой: ‘В. П. Боткин несколько раз пел Pantorilla <...> Впоследствии в шутку так его и прозвали’ (Литературное наследство, т. 63. М., 1956, с. 554). Образ Боткина можно сопоставить с портретом типичного немца, который дает Хуан Валера: ‘Я бывал в некоторых публичных садах, с оркестром, где дамы вяжут и пьют со своими кавалерами баварское пиво, слушая с восхищением глубочайшую музыку Бетховена. Мы этого не понимаем, потому что мы отделяем и отличаем с кощунством душу от тела. А немцы, которым кажется, что у них они связаны теснее, чем у кого бы то ни было, и это действительно так, не могут вести себя иначе. Поэтому они так прекрасно себя чувствуют, будучи и мудрыми и веселыми одновременно. Единственный недостаток этого: тяготение души к пантеизму или вера в одно вещество. Между горбушками хлеба, намазанными маслом, которые они поглощают, и гармоничными вздохами оркестра, между поэтичными и меланхоличными незабудками и ветчиной из Вестфалии они находят совершенную идентичность: А=А Фихте’ (неизданное письмо Хуана Валеры из Берлина, июнь 1857 г., копия хранится у Луиса Серрата-Валеры, Мадрид). Эстетико-гастрономические сравнения часто встречаются у Боткина.} Эти особенности Боткина стали известны даже за пределами России. Тургенев писал П. В. Анненкову 9 сентября 1867 г.: ‘Как прелестнейший казус, имею сообщить Вам, что в No 34 ‘Revue et Gazette musicale’, от 25 августа, стоят следующие строки: ‘Се type vivant de la critique eclectique parlee, ce prodigieux symphonisle de la causerie, Botkine, qui enseignait, au grand enthousiasme de ses amis, les relations de plaisir existant entre la danse des vagues et celle des jeunes Espagnoles aux puissants mollets…». {Тургенев, Письма, т. VI, с. 301. Речь идет о статье, где почти дословно воспроизведен текст ‘Былого и дум’: Mathieu de Monter Em. Exposition Universelle de 1867, Russie, 9-e article. — Revue et gazette musicale de Paris. 1867, 25 VIII, p. 270 А. Перевод отрывка: ‘Живой образец, легко переходящий от предмета к предмету разговора, изумительный симфонист беседы, Боткин, к великому восхищению своих друзей, разъяснял, в каком соотношении находится удовольствие, доставляемое пляской волн, с удовольствием от танца молодых испанок с мощными икрами’ (франц.). Далее автор статьи продолжает излагать текст ‘Былого и дум’ о Шуберте, об индейке с трюфлями и т. д.}
Тургенев в своем романе ‘Новь’ цитирует устами Паклина отрывок из книги Боткина: ‘Увидишь этих львиц, этих женщин с бархатным телом на стальных пружинах, как сказано в ‘Письмах об Испании’, изучай их, брат, изучай!’. {Тургенев, Соч., т. XII, с. 29—30. Текст Боткина из письма VI воспроизведен неточно, в подлиннике: ‘Это гибкое, как шелк, тело лежит на стальных мускулах’. Боткин сам заимствовал этот отрывок из книги Т. Готье: ‘В Испании ноги еле отстают от земли <...> Тело танцует, спина изгибается, бока гнутся, талия вьется с гибкостью египетской танцовщицы или ужа. В опрокинутых позах плечи танцовщицы почти касаются земли, руки, расслабленные и мертвые, становятся гибкими и вялыми, как развязанный шарф, кисти рук как будто еле могут поднять и заставить лепетать кастаньеты из слоновой кости со шнурками, переплетенными золотой нитью, однако, когда приходит время, прыжки молодого ягуара следуют за этой сладострастной вялостью, свидетельствуя, что эти тела, мягкие как шелк, лежат на стальных мускулах’ (Gautier, р. 301—302).}
Гончаров, огибавший южные берега Испании на фрегате ‘Паллада’, весело восклицал, перефразируя гетевскую Миньону: ‘Dahin бы, в Гренаду куда-нибудь, где так умно и изящно путешествовал эпикуреец Б<откин>, умевший вытянуть до капли всю сладость испанского неба и воздуха, женщин и апельсинов, — пожить бы там, полежать под олеандрами, тополями, сочетать русскую лень с испанскою и посмотреть, что из этого выйдет… Но фрегат мчится <... > Прощай, Испания, прощай, Европа!’. {Гончаров И. А. Собр. соч. в 8-ми т. Т. 2. М., 1952, с. 90. М. П. Алексеев справедливо замечает в своей статье о Боткине (Алексеев, с. 191, примеч. 50), что стилем этого произведения Гончаров обязан литературной манере боткинских писем.} А Добролюбов писал: ‘Испанки, как известно всем, даже не читавшим писем В. П. Боткина, — страстны и решительны’. {Добролюбовы. А. Собр. соч. в 9-ти т. Т. 6. М.—Л., 1963, с. 435.}
Чернышевский был единственным из литературных коллег Боткина, кто не поддерживал их иронического тона при оценке ‘эротических’ тем ‘Писем об Испании’. Протицировав длинный отрывок из севильского (III) письма, он комментирует: ‘Именно те страны, где наиболее допускается свобода нравов, отличаются наибольшею чистотою нравственности <...> Описание севильских нравов — одно из лучших мест в книге г. Боткина’. {Наст. изд., с. 234.}
И в общей характеристике ‘Писем об Испании’ мнения современников были самые противоречивые, от крайней точки зрения К. Д. Кавелина (которую он ошибочно отождествлял с позицией Белинского): ‘Боткин действительно возвратился в мое время из-за границы смакующим буржуем, падким до тонких наслаждений и закрытым наглухо для социальных стремлений того времени’ {Кавелин К. Д. Собр. соч. Т. III. СПб., 1899, стлб. 1095.} — и до весьма высоких оценок Белинского и Чернышевского. Споры и противоречивые отзывы продолжались вплоть до XX века: это свидетельствует о разнообразных аспектах богатого и сложного произведения. Впрочем, главные черты мировоззрения Боткина — гуманизм и терпимость — почти не были предметом внимания дореволюционной русской критики.