ТУНГУЗСКАЯ ПРИМАДОННА.
ТУНГУЗСКАЯ ПРИМАДОННА.
——
——
——
——
Тунгузская примадонна, Пантелеев Лонгин Фёдорович, Год: 1879
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Спросите кого-нибудь на пріискахъ: знаете вы едора Васильевича?
— Какого такого едора Васильевича?
— Ну, тунгузскую примадонну?
— Такъ бы вы сразу и сказала! кто-же не знаетъ тунгузскую примадонну!
едоръ Васильевичъ малъ ростомъ, нсколько сутуловатъ, лице иметъ скуловое, сильно морщинистое и того смуглаго цвта, который составляетъ характерную черту сверныхъ инородцевъ, глаза у него узкіе, усы и борода рдкіе. Вообще онъ — далеко не красавецъ. Прозваніе ‘тунгузская примадонна’ понравилось и навки укоренилось за едоромъ Васильевичемъ.
Родомъ едоръ Васильевичъ изъ Турциска и въ молодости былъ прикащикомъ у одного купца въ Барнаул. Разъ, хозяинъ отправилъ его въ Томскъ на ярмарку съ товаромъ. едоръ Васильевичъ, по собственному признанію, торговалъ отлично, такъ что вернулся домой безъ товара, но и… безъ выручки. Послдняя вся полностью осталась по трактирамъ и инымъ увеселительнымъ заведеніямъ.
За такую провинность хозяинъ маленько побилъ едора Васильевича, когда тотъ вернулся домой, а затмъ, такъ вошелъ во вкусъ физическаго воздйствія, что повадился ежедневно напоминать виновному объ его проступк. Ужь нсколькихъ зубовъ сталъ недосчитываться едоръ Васильевичъ и, наконецъ, не вытерплъ, бжалъ отъ своего патрона.
Въ т времена, въ Сибири, для людей свихнувшихся, выбившихся изъ прежней колеи, была одна дорога: это — пріиски.
И вотъ уже боле 25-ти лтъ, какъ едоръ Васильевичъ на пріискахъ, живетъ на нихъ почти безвыздно, благо мужикъ онъ на дл старательный, потому безъ службы никогда не бываетъ.
При многихъ прекрасныхъ качествахъ, за едоромъ Васильевичемъ водятся два маленькіе недостатка, составляющіе, впрочемъ, неотъемлемую окраску истаго таежнаго служаки.
Любитъ онъ выпить не хуже всякаго Ивана Непомнящаго, и еще любитъ похвастать, врне сказать, прилгать безъ всякой нужды.
— Сегодня у Григоровскихъ въ обдъ два пуда золота намыли, сообщаетъ, напримръ, едоръ Васильевичъ.
— Вы почемъ знаете?
— Какъ же, два раза изъ пушки {На нкоторыхъ пріискахъ принято при экстраординарно большой добыч стрлять изъ маленькихъ пушекъ: одинъ выстрлъ означаетъ, что намытъ одинъ пудъ, два — два и т. д.} стрляли, я былъ давича на нижнемъ стан — оттуда слышно.
На дл же оказывается, что все это онъ выдумалъ, начиная съ двухъ пудовъ и кончая поздкой на нижній станъ.
— Вы опять принялись небылицы въ лицахъ разсказывать, замтишь ему, когда все дло обнаружится.
— Да видите ли, вчера у Григоровскихъ намыли боле полутора пуда, ну и ждали, что сегодня будетъ не меньше двухъ.
— Положимъ, что ждали, да вдь вы на нижнемъ стан не были?
Тутъ едоръ Васильевичъ ничего не скажетъ, только улыбнется, какъ бы желая этимъ объяснить, что нижній станъ самъ собой присочинялся къ двумъ пудамъ.
Первая слабость ведетъ къ тому, что безъ догляда едоръ Васильевичъ не можетъ быть употребленъ ни на какое дло, ‘не надеженъ’, какъ о немъ выражаются.
За эту ненадежность приходилось ему иногда серьезно платиться. Вотъ хоть бы случай.
Призываетъ его хозяинъ и говоритъ:
— Позжай завтра въ Назаровскую Волость и найми тамъ поскоре сто человкъ.
— Ахъ, Николай Васильевичъ, какъ бы грха не вышло: а давно ужь за наемкой не здилъ. Нельзя-ли кого другого послать?
— Было бы кого, такъ не послалъ бы за тобой. Изволь-ка завтра явиться за полученіемъ денегъ.
На другой день едоръ Васильевичъ получаетъ 5,000 р., съ подтвержденіемъ — сколь возможно поспшить наемкой. Къ нему прикомандировывается на всякій случай помощникъ, человкъ вполн трезвый.
Не прошло и полутора недли, какъ отъ помощника прилетаетъ нарочный съ донесеніемъ: едоръ Васильевичъ безъ просыпу пьянъ и много денегъ проигралъ въ карты.
Въ отвтъ на это донесеніе мчится новый довренный съ наказомъ отобрать у едора Васильевича остальныя деньги, а самого выслать обратно въ Енисейскъ. Оказывается растрата свыше 1,000 р.
— Это какъ же, братецъ? Тебя послали за спшнымъ дломъ, а ты принялся кутить, да играть въ карты на хозяйскія деньги? За это вдь тебя надо въ острогъ спровадить, говоритъ строгимъ тономъ хозяинъ.
— Сами виноваты, зачмъ посылали, а васъ предупреждалъ что грхъ можетъ выйти,
Конечно, объ острог хозяинъ упомянулъ не серьёзно, но все же едору Васильевичу, несмотря на свое предупрежденіе, пришлось четыре года отслуживать растраченныя деньги.
Впрочемъ, объ этомъ случа едоръ Васильевичъ вспоминаетъ нетолько безъ горечи, но даже съ нкоторымъ оттнкомъ гордости и самодовольства.
— То ли еще бывало въ старые годы. Вотъ со мной служилъ у Хлбникова Иванъ Петровичъ Петровъ. Ухъ, какой былъ на работ лихой, да ужь и забубенная же голова: меньше, какъ за три года, онъ никогда не былъ долженъ контор. За то же и работникъ былъ: съ нимъ рабочіе въ огонь и воду шли, гд съ дломъ десять не могутъ справиться, тамъ онъ одинъ его вытравитъ. Вотъ разъ, покойникъ хозяинъ призываетъ его къ себ.
— Задумалъ я, Иванъ Петровичъ, поисковую партію въ Сургуты послать. Вотъ теб 6,000 р., ассигнаціями, разумется — тогда на серебро еще не считали — отправляйся-ка туда съ Богомъ, раньше трехъ лтъ не возвращайся, разв золото богатое пойдетъ. А не хватитъ денегъ — напиши, я теб дошлю.
Только не прошло и полу года, а Иванъ Петровичъ вернулся…— Что, золото нашелъ? говоритъ, завидя его, обрадованный Хлбниковъ.
— Никакъ нтъ, я и въ Сургут-то не былъ, денегъ не хватило.
— Какъ денегъ не хватило? куда-жь он у тебя длись?
— Да чего таить — прокутилъ.
— Что же мн теперь съ тобой длать?
— А что хотите, то и длайте.
— Ахъ ты, безпутная голова! Посмотри-ка, на теб и одежды-то нтъ. Вотъ теб сто рублей на экиперовку, и завтра же чмъ свтъ можешь на пріиски.
За второй недостатокъ едоръ Васильевичъ снискалъ себ репутацію ‘ботола’.
Бывало, чуть сошлешься на его показаніе, какъ получаешь въ отвтъ:
— Охота же вамъ врить этому ботолу: вдь онъ, что ни слово скажетъ, то совретъ.
Какъ большинство старыхъ горныхъ служакъ, онъ былъ добрякъ: послднюю копейку готовъ былъ отдать всякому, кто ни попросить у него.
Бывало, ему скажешь:
— Вы опять, я слышалъ, Мордвашеву дали денегъ въ займы, вдь онъ васъ надуетъ?
— Что вы говорите — быть не можетъ! Онъ мн общалъ уплатить къ новому году и старый долгъ, и то, что теперь взялъ. Нтъ, поврьте: кому другому, а мн непремнно заплатитъ, вдь я съ него и процентовъ никогда не бралъ.
А на поврку выходило какъ разъ наоборотъ: Мордвашевъ бывало, всмъ заплатитъ, кром едора Васильевича.
Несмотря на свои почти 50 лтъ, едоръ Васильевичъ былъ совершенный ребенокъ. Заботы о завтрашнемъ дн совсмъ не зналъ и, получая недурное жалованье, вчно нуждался въ деньгахъ.
Какъ только, бывало, въ разсчетъ получитъ додачу, сейчасъ же накупитъ всякого ненужнаго хламу, который обыкновенно въ это время стараются сбыть отъзжающіе съ пріисковъ служаки. У едора Васильевича вдругъ заводится ружье, хотя онъ даже не знаетъ, какъ его слдуетъ заряжать.
— Зачмъ же вы купили ружье? вдь вы, кажется, не охотникъ.
— А, можетъ быть, вдругъ въ поиски за золотомъ пошлютъ, вотъ тогда и пригодится: выйдетъ вся солонина — будемъ птицу стрлять.
— Все же вы сами стрлять не умете, притомъ ваше ружье дрянь: изъ него и стрлять-то нельзя, просто опасно.
— А я отдамъ его нашему кузнецу поправить — онъ это дло знаетъ, можетъ даже новое ружье сдлать, а не то Яшк тунгусу продамъ, тотъ мн богатаго соболя принесетъ. И на слов ‘богатый’ едоръ Васильевичъ сдлаетъ даже особенное удареніе, какъ бы уже созерцая большаго, чернаго, какъ смоль, съ густой просдью соболя.
Богъ знаетъ, съ какихъ поръ Яшка тунгусъ общаетъ принести едору Васильевичу хорошаго соболя. Много передавалъ ему едоръ Васильевичъ сахару, чаю, муки, а главное водки, и всякій разъ Яшка божится, что перваго хорошаго соболя принесетъ ему.
— Да ты обманешь?
— Нтъ, непремнно принесу, богатаго соболя принесу.
И, дйствительно, принесетъ, только управляющему или Мордвашеву.
Не жало подъ. пьяную руку — едоръ Васильевичъ хмлетъ отъ третьей рюмки — проигралъ онъ денегъ Мордвашеву, про котораго самъ же выражается, что это ‘обманный человкъ’, но не терялъ надежды отыграться.
Иногда приходитъ и проситъ денегъ въ счетъ жалованья.
— Да вдь вы только, что недлю тому назадъ брали, врно опять проигрались?
— Былъ грхъ, Леонидъ едоровичъ.
— Что за охота вамъ садиться играть съ Мордвашевымъ, когда онъ васъ наврняка объигрываетъ?
— А у меня былъ свой разсчетъ на этотъ разъ. Мордвашевъ съ Надинымъ передъ тмъ по бутылк водки выпили, а а былъ совсмъ трезвъ, т. е. ни единой капли не пропустилъ. Ну и думалъ хоть разъ подсидть Мордвашева, да чортъ меня дернулъ для храбрости стаканчикъ хватить, а тамъ знаете и пошло, да тридцать рубликовъ и спустилъ. Хорошо еще, что управляющій во-время меня увелъ.
Любовь къ водк сближала его съ рабочими. Въ разсчетъ онъ всегда былъ пьяне всякаго Ивана Непомнящаго. Мало ему было пить у себя на дому или у пріятелей служащихъ: пойдетъ въ казармы къ рабочимъ. Угощается, поетъ съ ними псни, и, хотя собственно говоря, ни съ кмъ изъ нихъ личностей не иметъ, но всегда какъ-то случается, что его по какому-нибудь недоразумнію маленечко потреплютъ. Но затмъ, тотчасъ же найдется какая нибудь добрая душа, что во-время его утащитъ изъ казармы и, не обращая вниманія на его протесты, сведетъ домой и уложитъ спать.
Но едору Васильевичу не спится. Онъ вдругъ почему-то вспоминаетъ о своихъ обязанностяхъ станового, т. е. лица, на которомъ прежде всего лежитъ наблюденіе за пріисковымъ порядкомъ. Онъ встаетъ и, еле передвигая ноги, направляется на конный дворъ, посмотрть: все ли тамъ въ исправности и заданъ ли лошадямъ кормъ?
Старые кони, оставшіеся въ зимовку, хорошо знаютъ едора Васильевича, знаетъ и онъ ихъ. Въ обыкновенное время едоръ Васильевичъ ни за что не подойдетъ къ бурк: это ‘разбойникъ’, по его словамъ.
Но теперь едоръ Васильевичъ прежде всего устремляется на бурку.
— Ну, разбойничья морда, чего брюхо ты распустилъ?
Бурка — мастеръ и зубомъ цапнуть, и задомъ угостить — какъ бы понимаетъ, что передъ нимъ не грозный становой, а малый ребенокъ: посмотритъ на него своими большими карими глазами, слегка потянетъ въ себя воздухъ, да и отойдетъ спокойно въ сторону.
едоръ Васильевичъ потопчется безцльно на конномъ двор, да зачастую тутъ же гд-нибудь и завалится спать.
Съ Макаромъ едоръ Васильевичъ съ давнихъ поръ въ тсныхъ пріятельскихъ отношеніяхъ, несмотря на визиты перваго къ Пелаге.
Бывало, посл окончанія работъ, едоръ Васильевичъ таинственно подзываетъ Макара.
— Вотъ теб два рубля, Макарка… знаешь, на Тюриковскій!… только попроси Василья Константинова, чтобъ отпустилъ настоящаго спирта, а не разбавленнаго. {На нкоторыхъ пріискахъ, принадлежащихъ мелкимъ золотопромышленникамъ производится секретная продажа вина или на деньги, или на золото.}
— Понимаю, однако, надо подождать, едоръ Васильевичъ: еще свтло и не вс улеглись.
— Разумется, обожди. Только тамъ, парень, не задерживайся.
— Ужь не безпокойтесь.
На другой день, работы начинаются часомъ поздне обыкновеннаго.
— Какого чорта сегодня такъ запоздали? допрашиваетъ управляющій едора Васильевича, который, въ качеств станового является ближайшимъ отвтственнымъ лицомъ.
— Виноватъ, Александръ Антиповичъ, немного проспалъ: съ ночи такъ разболлись зубы, что и не приведи Богъ, только къ разсвту немного вздремнулъ.
Макара въ этотъ день совсмъ утромъ не добудились, онъ поднялся только къ обду, жалуясь на сильную боль въ желудк.
Случалось, что Макаръ почему-нибудь задержится на тюриковскомъ пріиск. едоръ Васильевичъ, сгарая нетерпніемъ, по десяти разъ въ минуту выбгаетъ изъ своего дома, настораживается — не слышно ли конскаго топота по извстному направленію… однако, ничего не слышно.
Не разбирая того, что даже іюльскія ночи въ тайг сильно росисты и холодны, онъ чуть не въ одномъ исподнемъ бль отправляется на встрчу Макара.
Дорога идетъ по безъименному ключику. Памятенъ этотъ ключикъ едору Васильевичу. Одно время страсть къ Пелаге до такой степени овладла имъ, что, забывъ всякую божескую справедливость, онъ не только сталъ равнодушенъ въ своей Анн Семеновн, но даже разъ побилъ ее — конечно, будучи въ пьяномъ вид.
Анна Семеновна была дама уже не первой молодости, такъ, лтъ тридцати пяти. Росту она высокаго, лице иметъ сропепельное, нсколько рябоватое, глаза постоянно щурятся, полагать надо потому, что они нсколько гноятся. Играетъ на гитар и отличается если не голосомъ, такъ любовью къ пнію. Изъ талантовъ своихъ она отнюдь не длаетъ секрета. Стоитъ только сказать:
— Не споете ли что-нибудь, Анна Семеновна? Кахъ она, вообще довольно застнчивая, немедленно беретъ въ руки гитару и затягиваетъ съ пріятнымъ удареніемъ въ носъ — ‘черный цвтъ’ или ‘среди долины ровныя’.
едоръ Васильевичъ не мало гордится талантами своей супруги и при случа похваляется:
— Она у меня мастерица пть и играть, въ Енисейск ее всегда по вечеркамъ звали.
Застнчивость въ Анн Семеновн соединялась по временамъ съ такой наивной откровенностью, что она ставила въ смущенное положеніе людей, далеко не робкихъ. Она, бывало, никогда не скажетъ — ‘я мъ’, а всегда — ‘я кушаю’, но за то тутъ же заявитъ о такихъ потребностяхъ, положимъ, весьма законныхъ, о которыхъ, однако, вообще не принято говорить, а всего мене за дой. Или, напримръ, заходитъ разговоръ о купань.
— У меня едоръ Васильевичъ боится купаться, такъ я сама вожу его. Едва вдь въ воду заставишь войдти, а окунуться ни за что не ршится, такъ зайдешь въ воду, да изъ ведра его и поливаешь. Ужь онъ верещитъ благимъ матомъ, да я его не пущаю. Тоже и въ бан, страсть какъ боится холодной воды, выпаришь его хорошенько, да какъ-нибудь, крадучись, и окатишь.
Анна Семеновна любила одваться, и едоръ Васильевичъ не жаллъ денегъ на ея наряды. Но такъ какъ къ водк она была привержена не мене своего супруга, то на самыхъ дорогихъ костюмахъ не трудно было разсмотрть странные узоры, слды чего-то нехорошаго…
Посл рдкаго праздника прислуга Анны Семеновны не имлась къ Леониду едоровичу съ такой рчью:
— Анна Семеновна просила отпустить немного водки.
— Какая тамъ водка! отвчалъ обыкновенно съ сердцемъ Леонидъ едоровичъ, котораго всякая просьба о водк выводила, изъ спокойнаго расположенія духа.
— Ужь хоть съ рюмочку позвольте, очень мутитъ, тошнехонько, говоритъ.
Хотя таежная хроника и разсказываетъ объ Анн Семеновн безконечный рядъ романтическихъ исторій, но разъ, что самъ едоръ Васильевичъ горой стоитъ за добродтель своей супруги, то мы не считаемъ себя въ прав длать какія-нибудь нескромныя разоблаченія по этой части.
Кстати замтимъ, что женился едоръ Васильевичъ не совсмъ обычнымъ порядкомъ.
Разъ его хозяинъ, уже объявленный женихомъ, говоритъ:
— Ты, Васильевъ, отчего не женишься?
Вопросъ былъ поставленъ совершенно неожиданно для едоръ Васильевича, онъ даже и самъ никогда его себ не задавалъ, но тмъ не мене, не задумываясь, отвчалъ:
— Да невсты нтъ, Константинъ Сидоровичъ.
— Я теб невсту найду, хочешь жениться? Чего такъ землю бременить?
— Съ превеликимъ удовольствіемъ, отвчалъ едоръ Васильевичъ, полагая, что Константинъ Сидоровичъ не боле, какъ шутитъ.
Но не прошло и недли, какъ едоръ Васильевичъ сталъ счастливымъ обладателемъ Анны Семеновны. Константинъ Сидоровичъ былъ у него отцомъ посаженымъ и даже на свой счетъ всю свадьбу сигралъ.
Злоязычная хроника утверждаетъ, что Константинъ Сидоровичъ давненько былъ знакомъ съ Анной Семеновной, что она даже по временамъ навщала его съ задняго крыльца, что теперь, собираясь жениться, онъ ршился благороднымъ образомъ пристроить ее. Ну, да мало ли что иногда говорятъ изъ зависти или по злоб…
И вообще, что бы таёжная хроника ни разсказывала, а мы свидтельствуемъ, что жили они въ любви и согласіи. едоръ Васильевичъ былъ нетолько весьма предупредителенъ, но даже относился къ Анн Семеновн съ замтнымъ почтеніемъ. Въ свою очередь, и Анна Семеновна, отличаясь тихимъ характеромъ, была малотребовательна и всегда охотно подчинялась авторитету едора Васильевича во всхъ длахъ, исключая, конечно, дамскаго туалета и нарядовъ.
Въ начал супружества, она довольно часто выражала свое огорченіе на неимніе дтей, но потомъ съ этимъ совершенно освоилась и даже находила, что эта бда — одна изъ тхъ, которымъ, пожалуй, въ тайн можно и радоваться.
У нея, конечно, было много свободнаго времени. По гостямъ на пріискахъ разъзжать не приходится, только въ очень большіе праздники можно выпросить у управляющаго лошадь. Однако же, время уходило какъ-то незамтно, и на скуку Анна Семеновна не жаловалась. То она перебираетъ въ сундук свои наряды, то въ сотый разъ примриваетъ новое платье. Его шила первая швея въ Красноярск, и хотя шила просто ‘на даму средняго роста, скоре худощавую, чмъ полную’, но, какъ истинная мастерица своего дла, проштрафилась только въ однихъ рукавахъ: они вышли на четверть короче, чмъ бы слдовало.
— А можетъ быть, такъ и надо по послдней мод? утшалась Анна Семеновна.
Наскучитъ перебирать въ сундук, примется за любимицу свою Амурку и начнетъ ей блохъ вычесывать. Амурка, собака замчательно умная и образованная, отлично понимающая толкъ въ сахар и умющая стоять на заднихъ лапкахъ, сначала довольно терпливо выносить эту операцію, но сообразивъ, что всему долженъ быть естественный предлъ, а въ томъ числ и заботамъ объ ея чистот и благополучіи, по нкоторомъ времени поднимаетъ такую возню, что Анна Семеновна, наконецъ, отпуститъ ее, хотя и наградитъ замчаніемъ:
— Ну, негодница, пущай же тебя блохи дятъ.
едоръ Васильевичъ показывался домой лишь пость, да соснуть, все остальное, время проводитъ на работ. На пріискахъ работы идутъ круглый годъ безъ перерыва, въ воскресенье и праздники работаютъ все равно, какъ въ будни. Нерабочихъ дней во всемъ году не наберется и 20-ти, считая тутъ и Пасху,— и Рождество, и даже промежутокъ между 10—16 сентября. Но есть большая разница между зимой и лтомъ: зимой работы кончаются, самое позднее, часу въ 5-мъ, потому что рано темнетъ. Пріятнйшимъ препровожденіемъ времени въ длинные зимніе вечера была для супруговъ карточная игра. Анна Семеновна и едоръ Васильевичъ до страсти любили дураки и мельники.
Исходъ игры былъ всегда одинаковъ, бралъ верхъ едоръ Васильевичъ, что Анна Семеновна относила не столько къ его искуству, сколько къ плутоватости. Пользуясь плохимъ зрніемъ Анны Семеновны, онъ, безъ зазрнія совсти, вытаскивалъ козырей, подмнивалъ карты, неврно крылъ, словомъ, пускался на всевозможныя продлки. Всякое пораженіе Анна Семеновна встрчала съ крайнимъ огорченіемъ и отказывалась отъ продолженія игры. Но едоръ Васильевичъ старался ее утшить надеждой, что, можетъ быть, она и выиграетъ слдующую партію. Анна Семеновна легко поддавалась соблазну и опять принималась за карты. едоръ Васильевичъ, для ободренія ея, велъ сначала партію такъ, что, казалось, счастье какъ бы не на шутку переходило на ея сторону, но подъ конецъ онъ не выдерживалъ, и игра оказывалась съ роковымъ исходомъ для Анны Семеновны.
Но такъ велика была доврчивость Анны Семеновны, что, бывало, только посл цлаго десятка партій она, наконецъ, броситъ карты и наотрзъ откажется отъ продолженія игры, мало того, начнетъ жаловаться на судьбу.
— Мн ни въ чемъ нтъ счастья! а затмъ ударится въ слезы. едоръ Васильевичъ, понимая, что причиной всему его легкомысліе, примется утшать Анну Семеновну и очень скоро достигаетъ своей цли.
— Ну полно, Анна Семеновна, чего тутъ плакаться? Вотъ, погоди, какую я теб бриліантовую брошку куплю…
— Знаю я эту брошку, ужь который годъ все общаешь.
— Непремнно же куплю, а говорилъ съ Николаем Васильевичемъ (хозяиномъ . В.): не возьмется ли онъ купить, такъ онъ отвчалъ, что хорошей брошки не найти даже въ Петербург, а привезетъ онъ ее теб изъ-за границы.
— Когда же онъ подетъ за-границу? спрашиваетъ Анна Семеновна, уже замтно успокоившаяся.
— Говоритъ, что на будущій годъ.
— Только чтобы хорошую купилъ.
— Не бойся, худой не купитъ. Сама Шарлота Эдуардовна будетъ выбирать. Такая будетъ рдкость, что Мордвашевой ничего подобнаго и во сн не снилось.
И примиренное супружество принимается за скромную трапезу, окончивъ которую мирно отходитъ на сонъ грядущій.
Но едоръ Васильевичъ не всякій вечеръ сидитъ дома: или уйдетъ за приказаніями къ управляющему, да тамъ до ужина и застрянетъ, или, по секрету отъ Анны Семеновны, проберется къ матерьяльному, заране получилъ приглашеніе составить партію ‘постукать’. Въ избранномъ таёжномъ обществ стуколка почти совсмъ вытснила излюбленные прежде ‘три листика’.
Что тогда длать Анн Семеновн? чмъ скоротать вечеръ? Видя, что надежда на хупруга плоха, а Амурка такъ сладко спитъ, что тревожить ее жалко, возьметъ она гитару, да, не долго думая, и затянетъ ‘Вотъ на пути село большое’.
— Какъ вы хорошо поете! матушка Анна Семеновна, замтитъ прислуга Марья, давно подмтившая, что ея барыня до крайности слаба къ похваламъ этого рода.
— Это еще что, вотъ я прежде пла, а теперь и половины голоса нтъ. А вы, Марья, отчего не поете благородныхъ псенъ, а все свои мужицкія?
— Не знаемъ благородныхъ, Анна Семеновна, вотъ отчего и не поемъ.
— А ты прислушивайся, вотъ я теб спою — можетъ быть, и запомнишь. И Анна Семеновна затягивала ‘Подъ вечеръ осенью ненастной’.
— Что, хорошо? спрашиваетъ она по окончаніи Марью.
— Ужь какъ хорошо! Только, гд намъ такія псни пть: мы и словъ-то не выговоримъ!
Анна Семеновна была вообще женщина разсудительная, а потому смотрла сквозь пальцы на довольно частыя уклоненія едора Васильевича съ пути супружеской добродтели: ‘вс мужчины таковы’ говорила она, и, по словамъ таёжной хроники… но разъ мы положили печать молчанія на этотъ предметъ, такъ онъ и останется подъ покровомъ неприкосновенности до конца нашего разсказа.
Правда и то, что прегршенія едора Васильевича никогда не были продолжительны, онъ обыкновенно скоро приносилъ Анн Семеновн чистосердечное раскаяніе вмст съ искупительной жертвой, въ вид куска матеріи на платье, шали или вообще чего нибудь по части дамскаго туалета.
Но въ послднее время, отношенія къ Пелаге стали обнаруживать необыкновенную продолжительность и устойчивость. Хотя покаянія и искупленія со стороны едора Васильевича шли своимъ чередомъ — можно даже сказать, что онъ просто цплялся за всякій удобный случай, чтобъ раскрыть передъ Анной Семеновной свое сокрушенное сердце — но все же ее не на шутку стала тревожить такая упорная страсть. Не то, чтобъ она выражала претензію нераздльно обладать его сердцемъ и исключительно пользоваться его ласками, нтъ, Анна Семеновна далеко не была такъ эгоистична — но бда, по ея мннію, заключалась въ томъ, что едоръ Васильевичъ, по милости этой страсти, сталъ ‘сильно тянуть изъ дома’, вмсто того, чтобы, напротивъ, ‘все нести въ домъ’. Всякая косынка, хотя бы стоимостью не дороже 30 к., но разъ, что Анна Семеновна заподозрвала законность ея появленія у Пелагеи, крайне разстроивала ея чувствительное сердце…
А между тмъ, у Пелагеи стали по временамъ появляться нетолько косынки, но и новыя платья, и серьги, и многое такое, о чемъ таёжная женщина позволяетъ себ мечтать, но рдко видитъ въ дйствительности. Этому злу надо было положить предлъ. Какъ женщина, обладавшая необыкновенно тонкимъ психологическимъ чутьемъ, она скоро придумала могущественное противоядіе слпой страсти своего супруга и, съ обычною женщинамъ тонкостью, такъ искусно повела это дло, что тотъ совершенно и не замтилъ ея сокровенной цли.
На одномъ изъ пустыхъ становъ, подвдомственныхъ управленію михайловскаго пріиска, проживалъ караульный, Левушка. Еще не такъ давно Левушка считался лихимъ рабочимъ, самъ всегда шелъ въ самую трудную работу. Притомъ, это былъ человкъ положительный, выпить онъ, конечно, любилъ, но до безобразія не упивался и тяжелымъ трудомъ заработанную копейку не спускалъ въ одинъ годъ.
Но стали сказываться годы, Левушк стукнуло 40 {Въ таёжной работ скоро старютъ, и рабочій въ 40 лтъ, сохранившій вс свои силы — положительная рдкость.}, начала одолвать семья, и вотъ онъ разъ на зиму выпросился въ караулъ на пустой станъ. Плата караульному, конечно, небольшая, но спокойне, удобне съ семьей, и, кром того, перепадаютъ кое-какіе доходишки. А главное, сказывалась настоятельная потребность въ отдых: вдь Левушка безъ малаго десять лтъ не выходилъ изъ тайги. Да не повезло ему на этотъ разъ: проболлъ Лёвушка всю зиму, а когда подошла весна, онъ былъ такъ слабъ, что нечего было и думать о возврат на заправскую пріисковую работу, пришлось остаться въ караульныхъ и на лто.
И вотъ вышелъ Лёвушка изъ прежней колеи: сталъ онъ, какъ караульный, заработывать 100 руб. въ годъ, вмсто прежнихъ 160—180 руб. А семья, между тмъ, все росла и росла, хозяйскій же паёкъ шелъ только на одного Лёвушку.
Съ едоромъ Васильевичемъ Лёвушка — старые знакомые, а съ той поры, какъ онъ караульнымъ, это знакомство получило даже особенную цну. Живя на рыбной рчк, Лёвушка ставилъ морды, уды, длалъ зазды и зачастую улавливалъ такими хитростями благороднаго тюленя, царя таёжныхъ ркъ, а въ придачу къ нему, нердко попадался и простоватый налимъ. Перваго онъ подносилъ управляющему, а вторымъ низко кланялся едору Васильевичу. Послдній всегда щедро расплачивался, чмъ поощрялъ Лёвушку и на будущее время.
Разъ приходитъ Лёвушка, но, вмсто обычнаго гостинца Анн Семеновн, заводитъ такую рчь:
— Баба у меня растряслась.
— Кого Богъ далъ, сына или дочь? спросилъ едоръ Васильевичъ.
— Сынка. А я къ вамъ съ просьбой, едоръ Васильевичъ: не откажитесь быть крестнымъ, моя о томъ къ вамъ мольба, да и бабина.
— Изволь, для кого нтъ, а для тебя всегда готовъ.
Собственно говоря, едоръ Васильевичъ для всхъ и всегда былъ готовъ справлять роль крестнаго. Это, конечно, стоило нкоторыхъ расходовъ, но въ тоже время и льстило самолюбію едора Васильевича, вотъ почему онъ на расходы не обращалъ вниманія.
— Вотъ Мордвашева никогда не зовутъ, а меня такъ просто раззорили эти крестники, поди бы свои только, а то съ чужихъ становъ, приходятъ звать, говаривалъ онъ, видимо тщеславясь своей популярностью между рабочими.
Анна Семеновна нсколько иначе смотрла на этотъ предметъ, но въ данномъ случа не только ничего не возражала противъ слова, даннаго едоромъ Васильевичемъ, но даже съ особенной ревностью принялась за приготовленіе разныхъ необходимыхъ предметовъ для новорожденнаго. Мало того, она вошла въ очень длинный и обстоятельный разговоръ съ едоромъ Васильевичемъ насчетъ бдственнаго положенія Лёвушки и его огромной семьи, и до такой степени разжалобила своего супруга, что тотъ самъ предложилъ ей взять будущаго крестника въ пріемыши. Анна Семеновна сначала какъ будто колебалась, но посл настоятельныхъ просьбъ едора Васильевича, наконецъ, согласилась подъ слдующимъ, однако, условіемъ:
— Только чтобъ онъ у насъ былъ, какъ настоящій сынъ, такъ это ты, едоръ Васильевичъ, и долженъ знать и поступать. Надо будетъ его выростить и поставить на ноги, какъ родного сына, всю заботу къ тому приложить.
— Разумется, замсто родного будетъ, да и родной-то какой — единственный!
Левушка нетолько не возражалъ противъ благой идеи, оснившей нашихъ супруговъ, но искренно возблагодарилъ небеса за такую несказанную милость.
Анна Семеновна весьма скоро привязалась къ ребенку, малйшій пискъ котораго вызывалъ всю ея заботливость и доброту.
Но если въ ея отношеніяхъ къ маленькому Егорушк выказывалось много сердечной теплоты и нжности, за то едоръ Васильевичъ просто поражалъ благоговйнымъ почтеніемъ къ нему и заботливостью, часто устремленною въ самое отдаленное будущее своего питомца. Если Егорушка спалъ, то едоръ Васильевичъ говорилъ не иначе, какъ шепотомъ, ходилъ на ципочкахъ и всякій разъ до крайности раздражался на прислугу, если та, по старой привычк, сильно хлопала дверьми.
Чуть послышится голосъ Егорушки, и едоръ Васильевичъ спрашиваетъ: здоровъ ли у него животикъ и не надо ли послать за фельдшеромъ?
Нечего и говорить, что онъ нетолько не поскупился, но даже всхъ удивилъ массою потраченныхъ денегъ на одяльца, рубашечки и т. п. дтскія вещи.
Разъ приходитъ онъ къ Леониду едоровичу. Тотъ уже по выраженію лица едора Васильевича замтилъ, что послдній иметъ надобность въ разговор по предмету первостепенной важности.
— А что, Леонидъ едоровичъ, гд лучше учатъ — въ академіи или университет?
— Это вамъ для чего понадобилось знать?
— А какъ же, вотъ выростетъ Егорушка — вдь онъ у насъ замсто родного сына — надо знать, куда его направить.
— Ну, вашему Егорушк еще далеко до ученья.
— Нтъ, все же надо заране знать. Мы съ Анной Семеновной непремнно хотимъ, чтобъ онъ въ Петербург обучался. Вы это дло знаете, такъ пособите намъ своимъ добрымъ совтомъ.
И Леониду едоровичу стдило большаго труда доказать едору Васильевичу, что забота о томъ, что пригодне для Егорушки — университетъ или академія, еще совершенно преждевременна.
— Ну, а если его по военной части пустить, можетъ онъ до генерала дослужиться?
— Отчего же не быть ему и генераломъ! всмъ можетъ быть.
— Да Анна Семеновна не согласна, говоритъ: по военной части опасно служить, налетитъ вдругъ черкесъ, того и гляди голову отрубитъ.
И, немного подумавши, едоръ Васильевичъ продолжалъ:
— Нтъ, мы его отъ себя не отпустимъ, пущай въ тайг ростетъ, въ тайг и въ люди выходитъ. А выучить его и здсь можно будетъ: нашъ дьячекъ за это дло съ охотой берется.
— А какъ же, сами только что говорили: непремнно въ Петербургъ пошлемъ учиться?
— Да, пошлешь его въ Петербургъ, а онъ насъ тамъ и забудетъ: разв онъ посл петербургскаго ученья захочетъ сюда вернуться!
Однако, главный разсчетъ Анны Семеновны оказался призрачнымъ. Хотя, съ теченіемъ времени, заботливость едора Васильевича объ Егорушк нетолько не уменьшилась, а напротивъ, все росла и укрплялась, тмъ не мене, на его отношенія къ Пелаге это не имло никакого вліянія. Мало того, пользуясь слабохарактерностью Анны Семеновны, онъ даже такъ подстроилъ дло, что Пелагея попала къ нимъ въ прислуги.
Судьба же Егорушки была довольно скоротечная: онъ нетолько не попалъ въ университетъ, но даже и у дьячка не усплъ начать курса обученія. Все у него боллъ животикъ, не помогли ему ни фельдшеръ, ни докторъ, ни даже бабы-знахарки. Черезъ шесть мсяцевъ его не стало, въ крайнему и нелицемрному огорченію Анны Семеновны и едора Васильевича. Послдній распорядился обнести ршеткой могилку Егорушки и даже своими руками насадилъ вокругъ нея нсколько кустовъ дикихъ піоновъ.
И такъ, едоръ Васильевичъ побилъ Анну Семеновну, чего еще ни разу не случалось за все ихъ двнадцатилтнее супружество.
Можетъ быть, Анна Семеновна и отнеслась бы къ этому случаю съ кротостью и смиреніемъ истинной христіанки, но передъ тмъ, едоръ Васильевичъ довольно обманнымъ образомъ завладлъ бутылкой спирта, которымъ Анна Семеновна раздобылась съ того же тюриковскаго пріиска и, почти на глазахъ ея, роспилъ съ Пелагеей.
Этого оскорбленія, при всей своей кротости, Анна Семеновна, не могла вынести и пожаловалась управляющему на безобразные поступки своего благоврнаго, конечно, умолчавъ о самомъ главномъ, т. е. похищеніи бутылки.
Внушенія управляющаго настолько растрогали едора Васильевича, что онъ нетолько ничего не возражалъ, но даже со слезами на глазахъ не разъ проговорилъ:
— Это точно, Анна Семеновна — достойная женщина, я много виноватъ передъ ней, она благородная женщина, а я — свинья и подлецъ.
И затмъ далъ тройную клятву, что нетолько порветъ всякія отношенія съ Пелагеей, но даже никогда не взглянетъ на нее.
Но въ то же время онъ чувствовалъ, что совладать со страстью въ Пелаге выше его силъ: одинокая красавица не иначе, какъ приворожила его.
едоръ Васильевичъ излилъ свою душу Анн Семёновн. Та охотно признала чародйскую силу, а потому на супружескомъ совт ршено было обратиться къ тетк Татьян, жен пріисковаго караульнаго.
Эта тетка не только пользовалась на всю тайгу славой опытной акушерки, но и заподозрвалась въ искуств лечить отъ дурного глаза, порчи, привораживанья и т. п. мистическихъ недуговъ, короче — о ней выражались: ‘она знаетъ’.
Выслушавъ обстоятельный разсказъ Анны Семеновны о странномъ поведеніи едора Васильевича и, выпивъ чашку водки, любезно ей предложенную, тетка Татьяна докторально проговорила:
— Безпремнно она его приворожила, взяла грхъ на душу безпутная баба. Только это дло намъ знакомое, въ три зари я какъ рукой сниму эту болсть. Живу шестой десятокъ, а дурой еще не бывала.
Дло происходитъ весной, когда отъ сильнаго солнцепека быстро начинаетъ таять снгъ, нтъ той едва замтной горной расщелины, гд бы въ это время съ шумомъ, клубясь и пнясь, не игралъ ключикъ. И тамъ, гд лтомъ спокойно можетъ перебрести трусливая курица, теперь самый отчаянный таёжный конюхъ задумывается переправиться верхомъ и зачастую, въ виду своего пріиска, длаетъ круговой объздъ верстъ въ двадцать, чтобъ только на него попасть.
Весной работы кончаются поздно. Всякій управляющій старается ввести рабочихъ въ извстный урокъ, который онъ считаетъ нормальнымъ. Этотъ урокъ потомъ въ іюн и іюл будутъ легко кончать между седьмымъ и восьмымъ часами, но теперь, когда земля зачастую мерзла аршина на два и боле, когда разыгрывается сплошь и рядомъ непогодь — то снгъ пойдетъ, то дождь польетъ — этотъ нормальный урокъ нердко и въ половину не дается, хотя рабочихъ держатъ въ разрзъ до десяти часовъ.
Во какъ ни поздно, а все-таки работы кончаются. Мало-помалу на пріиск воцаряется тишина, изрдка прерываемая фырканьемъ въ пріиск лошадей, сильно распотвшихъ на работ.
Не спятъ лишь едоръ Васильевичъ и тетка Татьяна. Точно воры ночные, крадучись, пробираются они по пріиску, направляясь къ безъименному ключику.
Ключикъ всего въ полуверст отъ главнаго стана, гд живетъ едоръ Васильевичъ, но послднему стало думаться, что нечистая сила перенесла ключикъ куда-то за тридевять земель, такими долгими показались ему т пять, десять минутъ, посл которыхъ они пришли, наконецъ, на заране выбранное старухой мсто.
едора Васильевича бьетъ лихорадка, отъ ночного ли холода, или отъ страха чертовщины — трудно ршить.
Тетка, имвшая, напротивъ, видъ вполн самоувренный, еще разъ осмотрла мстность и, казалось, нашла, что все обстоитъ какъ слдуетъ.
Затмъ она предложила едору Васильевичу раздться и войдти въ воду, причемъ указала ему непремнно стать въ омутокъ пониже довольно большаго камня, сама же взобралась на камень.
— Вы, едоръ Васильевичъ, крпко на-крпко заткните уши и зажмурьте глаза, безпремнно это сдлайте — иначе можетъ быть не хорошо. Да еще не вздумайте креститься. Вы сняли ли крестъ?
— Нтъ, какъ же безъ креста? Боюсь безъ креста!
— Ну, такъ зачмъ же вы и пришли?
И затмъ, не долго думая, стащила съ едора Васильевича мдный крестъ.
едоръ Васильевичъ затрясся вдвое сильне прежняго, въ то же время ему показалось, что земля у него подъ ногами начала какъ бы покачиваться.
Между тмъ, тетка Татьяна сорвала еловую втку, обвела ею по вод кругъ около едора Васильевича и взгромоздилась сзади его на камн.
Полночь.
Поразительный контрастъ съ бойкой, хлопотливой жизнью природы днемъ. Не шелохнетъ ни одна втка, не прочирикаетъ вчно суетливый воробей. Все какъ бы спшитъ наверстать короткость ночи въ глубокомъ крпкомъ сн. Самый ключикъ, такой шумливый, когда ярко свтило солнце, теперь совсмъ притихъ, спустилъ свой тонъ до самыхъ низкихъ нотъ. Его дремотная воркотня не только не кажется диссонансомъ, но даже усиливаетъ эффектъ кругомъ царящаго затишья. Не то темно, не то свтло. Густой паръ поднялся надъ землей и, несмотря на вс порывы красавицы ночи, напрягающей послднія силы, въ виду все боле и боле наступающаго дневного соперника, матовый полумракъ царитъ надъ всей окрестностью, въ томъ числ и надъ нашимъ ключикомъ. Въ этомъ полумрак, однако, довольно отчетливо выдляется фигура тетки Татьяны, принявшей нсколько торжественную позу, и скорчившагося въ три погибели едора Васильевича. Тетка Татьяна обводитъ еловой вткой кругъ по вод около едора Васильевича, продлавъ эту операцію трижды, она начинаетъ шепотомъ произносить свои заклинанія.
едоръ Васильевичъ не вполн добросовстно выполнялъ ея наказъ, по временамъ онъ легко открывалъ уши, и тогда до него доходилъ шепотъ старухи, въ которомъ онъ, однако, ничего не могъ разобрать. Но и затыкая уши, онъ, казалось, слышалъ этотъ шепотъ, и ему становилось еще боле не по себ.
Въ тоже время, онъ никакъ не могъ вполн сохранить власть надъ глазами. Зажмуритъ ихъ такъ, что даже забгаютъ искры, но не пройдетъ и секунды, какая-то невидимая сила незамтно разведетъ стиснутыя вки. едоръ Васильевичъ ясно различаетъ ближайшую группу кустовъ, и въ ней…
Но едоръ Васильевичъ быстро зажмуриваетъ глаза, даже не дозволяя себ попытки поврить сильно смутившее его впечатлніе. Но, противъ его воли, глаза вновь глядятъ, онъ видитъ опять т же кусты и въ нихъ… что-то свтится, какъ два раскаленные угля…
едору Васильевичу длается такъ жутко, что отъ страха онъ начинаетъ терять сознаніе окружающей дйствительности, его зубы усиленно отбиваютъ самый учащенный тактъ, самъ трясется всмъ тломъ, какъ осиновый листъ. Невольно отдергиваетъ онъ руки отъ ушей и закрываетъ ими глаза.
Въ это самое время, сзади его, внятно раздаются слова старухи:
— Лиха бда пришла, лиха бда ушла, и вслдъ за тмъ она сильно ударяетъ едора Васильевича по обнаженной спин еловой вткой, которую предварительно помочила въ вод.
Неожиданность этого эксперимента имла ршительный эффектъ. едоръ Васильевичъ даже потерялъ способность крикнуть, и лишь глухой стонъ вырвался изъ его груди.
За то, казалось, вс силы духа и тла сосредоточились въ пяткахъ и развили необыкновенную энергію въ ногахъ.
Какъ стрла, бжитъ едоръ Васильевичъ, не отдавая себ отчета, по направленію къ пріиску. Эхо отъ его же собственныхъ шлепковъ разражалось въ его ушахъ въ погоню цлаго сонмища, а крики изумленной старухи, тщетно старавшейся остановить его, превращались въ визгъ и хохотъ всего ада.
Между тмъ, пріисковыя собаки, днемъ обыкновенно спящія, а ночью оглашающія воздухъ пріятнымъ концертомъ, не преминули, конечно, стаей броситься на едора Васильевича, причемъ особенно отличился хитрый тунгусикъ: онъ такъ ловко впился едору Васильевичу въ икру, что мастеръ своего дла, пріисковый фельдшеръ, Сидоровъ, лечилъ потомъ цлое лто и все-таки вполн не залечилъ рану.
Можно себ представить изумленіе Анны Семеновны, когда двери съ шумомъ растворились и, во образ прародителя, вбжалъ едоръ Васильевичъ. На немъ, какъ говорится, лица не было и на вс распросы отвчалъ только одно:
— Съ нами крестная сила!
Наконецъ, бросился въ кровать и заплакалъ, какъ ребенокъ.
Въ разсчетъ смнился управляющій. Къ новому является Пелагея и освдомляется — можетъ ли она разсчитывать, что останется при прежнемъ занятіи. Леонидъ едоровичъ, такъ звали новаго управляющаго, прежде завдывалъ сосднимъ пріискомъ той же компаніи, гд служилъ едоръ Васильевичъ, а потому былъ хорошо знакомъ со всми внутренними и вншними длами михайловскаго пріиска. Онъ зналъ, что Пелагея была баба на вс руки — прачка, коровница, по нужд могла даже за повара служить. Но въ то же время, несчастная страсть едора Васильевича, нисколько не охладвшая посл ночной прогулки на безъименный ключикъ, вызывала на нкоторыя размышленія. Ради поддержанія на пріиск мира и тишины, Леонидъ едоровичъ предложилъ Пелаге мсто прачки на другомъ, подвдомственномъ ему, пріиск, верстахъ въ 5-ти отъ Михайловскаго. Пелагея согласилась и обязалась завтра же перебраться, благо туда отправлялась хозяйская подвода.
Хлопотливое время — дни разсчета для всякаго, мало-мальски заботливаго пріисковаго управляющаго. Покончивъ съ разсчетомъ людей и служащихъ, надо прежде воего отправить золото, сформировать партію лошадей, отправляемыхъ на кормежку, нанять зимовыхъ рабочихъ, причемъ особенно важно запастись хорошими ремесленниками. Поминутно къ управляющему являются разныя лица за мелочными разсчетами, изъ конторы приносятъ множество бумагъ къ подписи. Въ то же время, надо усиленно наблюдать за сохранностью пріисковаго добра, а главное, чтобы между пьяными рабочими не дошло дло до убійства. На помощь служакъ нельзя много разсчитывать, большинство изъ нихъ съ увлеченіемъ справляетъ таёжный праздникъ.
Двери въ квартир управляющаго почти не затворяются.
Едва онъ углубится въ чтеніе несовсмъ понятныхъ ему бумагъ, принесенныхъ конторщикомъ, каковой съ пьяныхъ глазъ иногда чортъ знаетъ что насочинить, какъ входитъ жена конторщика.
— Извините, Леонидъ едоровичъ, можетъ быть, помшала?
— Что прикажете, Серафима Петровна?
— Да вотъ третій день коровница молока не даетъ: всего, говоритъ, одну кринку надаиваю. Ну, можетъ ли это быть, когда до разсчета коровы давали по четыре кринки?
Коровы на пріискахъ хозяйскія, и расходованіе молока находится подъ верховнымъ контролемъ управляющаго, и чмъ послдній добросовстне, тмъ дло это для него несносне.
— Хорошо, я прикажу, чтобы вамъ дали молока, сами знаете — теперь разсчетъ, а потому не взыщите.
Только что ушла Серафима Петровна, является казакъ.
— Теб что?
— На ключик спиртоносы расположились и открыто торгуютъ — (обстоятельство давно извстное управляющему) — такъ не прикажете ли людей взять, да пугнуть спиртоносовъ, а то, можетъ быть, удастся и захватить ихъ?
— Чортъ съ ними! лишь бы на самомъ пріиск не торговали.
Съ спиртоносами шутить нельзя, они всегда съ умютъ отмстить — то лошадей угонятъ, то станъ подпалятъ.
Казакъ на своемъ не настаиваетъ и уходитъ вполн довольный, что имлъ случай заявить о своей бдительности и отваг, что и составляло его единственную цль, такъ какъ отвтъ управляющаго онъ заране предвидлъ.
Не усплъ управляющій прочесть: его высокоблагородію господину горному ревизору… какъ вваливаетъ Павелъ Стовскій, любимецъ Леонида едоровича, одинъ изъ лучшихъ рабочихъ, но и несноснйшихъ въ пьяномъ вид. Павелъ едва стоитъ на ногахъ, рубашка на немъ разорвана, верхняя губа сильно раскровавлена.
— Ты зачмъ?
— А рубаху-то общали.
— Какую рубаху?
— Забыли разв, въ Николинъ-то день.
Въ зимняго Николу Павел просилъ у Леонида едоровича 6 р., якобы на покупку рубахи, а собственно для кутежки. Леонидъ едоровичъ это сообразилъ и въ деньгахъ отказалъ, а чтобы отдлаться отъ Павла, общалъ, что выпишетъ ему изъ Енисейска хорошую рубаху.
Конечно, объ этой рубах разговоръ боле не возобновлялся, но теперь, спустя почти 9 мсяцевъ, Павелъ почему-то вспомнилъ о ней.
— Ты, во-первыхъ, пьянъ, а во-вторыхъ, мн теперь некогда толковать о твоей рубах. И съ этими словами Леонидъ едоровичъ довольно любезно вывелъ Павла.
Но не усплъ онъ уссться и, приняться за прерванное чтеніе, какъ Павелъ опять передъ мимъ.
— Такъ какъ же… рубаху-то общали… когда же…
— Я теб сказалъ, что мн некогда теперь толковать съ тобой, съ сердцемъ отвтилъ Леонидъ едоровичъ и, не долго думая, выпроваживаетъ Павла въ шею.
Но это, однако, не производитъ на послдняго ни малйшаго впечатлнія, и мене чмъ черезъ минуту его фигура опять показывается въ дверяхъ кабинета управляющаго. На этотъ разъ Леонидъ едоровичъ, не давая Павлу открыть ротъ, схватываетъ его за шиворотъ и однимъ духомъ выталкиваетъ на дворъ. Но зная хорошо Павла, онъ беретъ первую попавшуюся веревку и, при содйствіи казака, скручиваетъ своего любимца и запираетъ его на ключъ въ бан. Другого средства отдлаться отъ него нтъ. Онъ — очень смирный малый, даже когда пьянъ, но иметъ привычку до такой степени надодать, что всегда бываетъ сильно побитъ въ разсчетъ своими же пріятелями-рабочими.
Только-что услся Леонидъ едоровичъ за свои бумаги, какъ вбгаетъ вся въ попыхахъ жена матерьяльнаго.
— Леонидъ едоровичъ, спасите Анну Семеновну.
— Что такое случилось?
— Да едоръ Васильевичъ убьетъ ее, безпремнно убьетъ, такъ съ ножомъ на нее и бросается. Это, говоритъ, по твоей милости Пелагея должна сегодня ухать, такъ я тебя за это со свта сживу! Зврь звремъ сталъ мужиченка, все бьетъ, ломаетъ, вонъ гонитъ изъ дому Анну Семеновну.
Леонидъ едоровичъ надваетъ шапку и направляется къ дому, въ которомъ жилъ едоръ Васильевичъ.
Несмотря на званіе станового, перваго лица на пріиск посл управляющаго, квартира едора Васильевича, какъ и вообще всхъ горныхъ служащихъ, далека отъ блеска и роскоши. Она. состоитъ изъ двухъ крошечныхъ комнатъ и передней, гд, кром лоханки для умыванья и кадки съ водой, ничего нельзя была помстить. Мебель некрашенная, сдланная рукой таёжнаго плотника, самозванно присвоившаго себ титулъ столяра, вмсто стульевъ — табуреты, на диван — громкое названіе трехъ досокъ, укрпленныхъ на неотесанныхъ обрубкахъ — красуется тюменскій коверъ, которому даже въ Енисейск красная цна — четыре рубля.
Въ среднемъ простнк повшено небольшое зеркало, на которомъ мухи вывели столь частые узоры, что сдлали его совершенно непригоднымъ для своего назначенія. По обимъ сторонамъ зеркала красовались портреты едора Васильевича и Анны Семеновны, издлія какого-то цыгана-фотографа. Анна Семеновна была изображена въ шляп, на которой роскошно раскинулся цлый садъ цвтовъ, въ рукахъ у нея была гитара. едоръ Васильевичъ смотрлъ на часы, которые, хотя и были вчно въ починк, но составляли для него предметъ особой гордости. Они были съ секретомъ, скрывавшимъ довольно нескромное изображеніе. Съ едоромъ Васильевичемъ фотографъ обошелся нсколько безцеремонно: правая половина лица совсмъ не вышла.
— Туча набжала, какъ снимали портретъ, объяснялъ едоръ Васильевичъ.