Троил и Крессида, Шекспир Вильям, Год: 1602

Драматургия
Время на прочтение: 103 минут(ы)
Скачать в PDF

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ

В. ШЕКСПИРА

ВЪ ПРОЗ И СТИХАХЪ

ПЕРЕВЕЛЪ П. А. КАНШИНЪ.

ТОМЪ ШЕСТОЙ.

I. Жизнь и смерть короля Ричарда III.— II. Венеціанскій купецъ.— III. Троилъ и Крессида.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ

КЪ ЖУРНАЛУ

‘ЖИВОПИСНОЕ ОБОЗРНІЕ’

за 1893 ГОДЪ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

ИЗДАНІЕ С. ДОБРОДЕВА.

1893.

ТРОИЛЪ И КРЕССИДА.

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

Пріамъ, царь троянскій.
Гекторъ, Парисъ, Троилъ, Дейфобъ, Еленъ, сыновья Пріама.
Эней, Антеноръ, троянскіе вожди.
Калхасъ, троянскій жрецъ, перешедшій къ грекамъ.
Пандаръ, дядя Крессиды.
Маргарелонъ, побочный сынъ Пріама.
Агамемнонъ, предводитель грековъ.
Менелай, его братъ.
Ахиллъ, Аяксъ, Улиссъ, Несторъ, Діомедъ, Патроклъ, вожди грековъ.
Терситъ, безобразный грекъ.
Александръ, слуга Крессиды.
Елена, жена Менелая.
Андромаха, жена Гектора.
Кассандра, дочь Пріама, пророчица.
Кресси да, дочь Калхаса.
Троянскіе и греческіе солдаты, слуги, народъ.

Дйствіе происходитъ частью въ Тро, частью — въ греческомъ лагер.

ПРОЛОГЪ.

Мсто дйствія — Троя. Пылая благороднымъ гнвомъ, гордые властители греческихъ острововъ отправили въ аинскую гавань свои корабли, нагруженные воинами и боевыми орудіями, чтобы начатъ безпощадную войну. Шестьдесятъ девять царей, съ челомъ, увнчаннымъ царскими коронами, давъ обтъ сокрушить Трою, изъ аинской бухты направляются къ берегамъ Фригіи. Въ этомъ укрпленномъ мст Елена, жена Менелая сладостно покоится въ объятіяхъ похитившаго ее Париса, отсюда-то и произошла распря. Греки причаливаютъ къ Теидосу, и здсь глубоко сидящія въ мор суда освобождаются отъ своего воинственнаго груза, а затмъ бодрые, еще не помятые войною греки разбиваютъ на поляхъ Дарданіи свои роскошные шатры. Вс шестеро воротъ города Пріама:— дарданійскія, тимбрійскія, иліонскія, хетскія, троянскія и антеноридскія снабжены громадными скобами и такими же плотно входящими въ нихъ засовами, заключая за собою сыновъ Трои. Теперь и съ той стороны гордая вра въ себя разжигаетъ задорные умы, греки и троянцы отдаются вполн на волю судьбы. Если-же я, прологъ, являюсь сюда въ полномъ вооруженіи, то не затмъ, чтобы защищать перо автора или голоса актеровъ, а чтобы, облекшись въ одяніе, приличное содержанію нашего представленія, сказать вамъ, почтенные зрители, что дйствіе, перескочивъ черезъ начало войны, начинается съ ея средины и тутъ останавливается только на томъ, что ему необходимо. Хвалите или порицайте наше представленіе — поступайте, какъ вамъ угодно. Удача или неудача и здсь, какъ на войн, зависятъ отъ прихоти случая.

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Въ Тро передъ дворцомъ Пріама.

Входитъ вооруженный Троилъ, съ нимъ Пандаръ.

Троилъ. Позови сюда слугу: я опять хочу снять оружіе. Зачмъ мн сражаться вн стнъ Трои, когда и здсь мн ежеминутно приходится вступать въ борьбу? Пусть съ греками воюетъ тотъ, чье сердце свободно отъ цпей любви, Троилъ-же, увы! давно не хозяинъ своему сердцу.
Пандаръ. Неужто эта болячка никогда не заживетъ?
Троилъ. Сила грековъ не подлежитъ сомннію, и они пользуются ею съ большимъ искусствомъ. Ихъ ловкость доходитъ до лютости, а лютость — до доблести, я-же слабе, чмъ женская слеза, пугливе чмъ сонъ, глупе чмъ невжество и доблести во мн такъ-же мало, какъ въ двушк ночною порою, а ловкость мою затмитъ своею опытностью любой ребенокъ.
Пандаръ. Ну, хорошо! довольно ужь было говорено объ этомъ: по крайней мр, я не намренъ доле вмшиваться въ эти дла. Желающій получить пшеничный пирогъ, долженъ хоть подождать, чтобы смололи муку.
Троилъ. Разв я мало ждалъ?
Пандаръ. Да, чтобы муку-то просяли, ну, подожди, чтобъ тсто взошло.
Троилъ. Ждалъ и этого.
Пандаръ. Надо, чтобъ взошло… Хорошо! Но съ этимъ не все кончено. Остается еще замсить тсто, смастерить пирогъ, истопить печь и посадить въ нее пирогъ… Нтъ, и этого все еще мало: надо дать простыть пирогу, не то — того и гляди, губы обожжешь.
Троилъ. Хотя терпніе — божество, но едва-ли и оно способно такъ переносить страданія, какъ переношу я. Когда я порою сижу за царскою трапезою Пріама и въ мечтахъ моихъ вдругъ возникнетъ чарующій образъ Крессиды… О, что говорю я, несчастный… ‘Возникнетъ!’ Есть-ли такой мигъ, когда образъ этотъ не былъ бы со мною?
Пандаръ. Какъ хочешь, а вчера вечеромъ она мн показалась красиве, чмъ когда-либо… несомннно красиве всхъ другихъ женщинъ.
Троилъ. Я тоже находилъ, что во всемъ мір нтъ никого прекрасне, а сердце, тснимое въ груди напоромъ тяжелыхъ вздоховъ, такъ и рвалось изъ груди. Боясь, однако, какъ бы отецъ или Гекторъ не разгадали, что происходило во мн въ этотъ мигъ, я тайну сердца старался прикрыть улыбкою. Нердко солнце такъ позлащаетъ тучи своимъ лучомъ, но горе, которое скрывается подъ личиною притворнаго веселья, не похоже-ли на счастіе, внезапно превращенное судьбою въ страданіе?
Пандаръ. Не будь ея волосы немного потемне, чмъ у Елены, по моему, и сравненія никакого быть бы не могло между обими этими женщинами… Но, какъ бы тамъ ни было, а она мн родственница, и я вовсе не хочу, чтобы говорили, будто я — что называется — стараюсь превозносить ее… Тмъ не мене я очень бы желалъ, чтобы кто-нибудь, подобно мн, подслушалъ, какъ она вчера разговаривала… Я нисколько не намренъ умалять цну ума твоей сестры Кассандры, однако…
Троилъ. О, замолчи! Когда я теб, Пандаръ, повряю, что вс мои надежды навкъ потоплены, ты безжалостно измряешь всю глубину поглотившей ихъ пучины. Я, какъ другу, говорю теб, что схожу съ ума отъ любви къ Крессид, ты болящую рану сердца терзаешь то чудесными ея глазами, то ея волосами, то царственною ея поступью, то нжнымъ голосомъ, то румяною щечкой. Когда ты заводишь рчь о ея ручк, я невольно думаю, что въ сравненіи съ этой ручкой вся близна, существующая на свт — не боле, какъ чернила, годныя только на то, чтобы доказывать свое-же несовершенство. Если рядомъ съ этой ручкой поставить лебяжій пухъ, то и онъ окажется такимъ-же грубымъ, а нжное дыханіе Зефира такимъ-же жестокимъ, какъ прикосновеніе лапы поденщика. Хотя ты и говоришь несомннную правду, но зачмъ говорить ее, когда я самъ только одно и повторяю, что люблю ее, люблю до безумія, и, въ замнъ цлебнаго бальзама, ты только бередишь раны, нанесенныя Крессидой моей влюбленной душ?
Пандаръ. Я говорю одну правду — и только.
Троилъ. Нтъ, ты высказываешь мене.
Пандаръ. Если такъ, то — честное слово!— не стану боле вступаться въ это дло. Пусть себ будетъ такою, какъ ей угодно: если хороша — тмъ лучше для нея, если же не хороша, средство избавиться отъ бды у нея подъ руками.
Троилъ. Ну, полно, Пандаръ!.. Добрый мой Пандаръ!
Пандаръ. Хороша награда за вс мои страданія! Изъ-за нея ты дурного обо мн мннія, изъ-за тебя дурного мннія обо мн она: выходить, что я попалъ изъ одной бды въ другую, а много-ли получилъ въ благодарность за трудъ?
Троилъ. Ты сердишься, Пандаръ? На меня-то! За что?
Пандаръ. Разв она оттого только, что приходится мн родственницей, не можетъ быть такъ же хороша въ пятницу, какъ Елена бываетъ хороша по воскресеньямъ? Да мн-то какое дло? Будь она также черна и дурна, какъ арапка, мн-то разв не все равно?
Троилъ. Когда же я говорилъ, что она не хороша?
Пандаръ. Мн все равно, говорилъ ты или нтъ! Только она просто дура, что остается здсь, когда отца ея нтъ, пусть бы лучше отправлялась къ грекамъ, такъ я ей и скажу въ первый разъ, когда увижу ее, ну, а самъ-то я — слуга покорный!— вступаться въ это дло боле не стану.
Троилъ. Пандаръ!
Пандаръ. Конечно, не стану!
Троилъ. Милый мой Пандаръ!
Пандаръ. Сдлай одолженіе, не говори больше со мною. Пусть все остается въ томъ положеніи, въ какомъ я засталъ, на этомъ и конецъ (Уходитъ. За сценой трубитъ тревогу).
Троилъ. Умолкните, отвратительные возгласы! Молчите, безбожные звуки! Вс вы,— и греки, и троянцы,— не боле, какъ глупцы! а въ самомъ дл хороша должна быть Елена, когда вы рады ежедневно кровью восхвалять ея прелести! но я воевать за это не въ силахъ, и для моего меча такого повода слишкомъ мало!.. Да, слишкомъ мало! О, какъ безжалостны ко мн вы, боги! Проникнуть къ Крессид мн невозможно безъ помощи Пандара, а онъ?— а онъ, лишь только рчь зайдетъ о ней, становится такимъ-же грознымъ и безпощаднымъ, какъ и она сама, когда замыслитъ защищать свою непорочность отъ влюбленныхъ замысловъ. О, Аполлонъ! хотя-бы ради своей Дафны, скажи мн, что она такое, что такое Пандаръ и что, наконецъ, такое я самъ? Она — безцнная жемчужина, ей родина и ложе — Индія, куда за нею я, мореходъ отважный, плыву противъ бурныхъ волнъ, а Пандаръ — и утлый челнъ, и якорь мой, и кормчій, и тотъ маякъ, который озаряетъ мой путь лучемъ обманчивой надежды (Снова трубятъ тревогу. Входитъ Эней).
Эней. Почему, ты, Троилъ, здсь, а не на пол битвы?
Троилъ. Нельзя-же быть разомъ и здсь, и тамъ. Этотъ бабій отвтъ ты, быть можетъ, найдешь умстнымъ, вдь, не быть тамъ — вполн достойно бабы… Что новаго сегодня на пол битвы?
Эней. Лишь то, что Парисъ вернулся домой раненымъ.
Троилъ. А кто его ранилъ.
Эней. Менелай.
Троилъ. Хотя кровь и течетъ, но та рана не опасна: ее Менелай нанесъ своимъ рогомъ (За сценой шумъ).
Эней. Слышишь, какъ славно отличается сегодня пхота за городскими стнами?
Троилъ. Лучше бы отличаться у себя, если бы только желатъ значило мочь. Однако, пойдемъ охотиться. Ты вдь идешь (Уходитъ).
Эней. Да, сейчасъ-же.
Троилъ. И такъ идемъ вмст.

СЦЕНА II.

Другая улица въ Тро.

Входятъ: Крессида и Александръ.

Крессида. Кто это сейчасъ прошелъ?
Александръ. Царица Гекуба и Елена.
Крессида. Куда-же он идутъ?
Александръ. Взглянуть на битву съ восточной башни, словно надъ подданнымъ господствующей надъ полемъ. Самъ Гекторъ, славящійся своимъ терпніемъ, былъ сегодня взволнованъ:— сперва поссорился съ своею женою Андромахой, потомъ прибилъ оруженосца, затмъ, словно рачительный сельскій хозяинъ, онъ еще ране солнечнаго восхода облекся въ легкіе доспхи и поспшилъ уйти за стны въ поле, гд каждая былинка, какъ слезами смоченная росою, предвщала ему бду за неумстный нылъ.
Крессида. Что-же вызвало въ немъ гнвъ?
Александръ. Не знаю, правда-ли, но, какъ слышно, въ греческомъ стан есть будто-бы новый герой. По крови онъ троянецъ, по имени — Аяксъ, и приходится онъ Гектору племянникомъ.
Крессида. Что-же дале?
Александръ. Онъ, говорятъ, крайне своебразенъ и держится очень твердо.
Крессида. Вроятно, какъ вообще вс люди, если они не пьяны, не больны и если ноги у нихъ цлы.
Александръ. Этотъ человкъ, скажу я вамъ, у многихъ зврей отнялъ ихъ отличительныя качества, онъ храбръ, какъ левъ, грубъ, какъ медвдь, медлителенъ, какъ слонъ. Въ человк этомъ природа до того перемшала вс свойства, что мужество его насквозь пропитано безуміемъ, а безуміе за то приправлено въ немъ мудростью: нтъ на свт ни одной добродтели, которая бы въ немъ не отразилась, какъ нтъ ни одного порока, который не оставилъ бы на немъ своихъ пятенъ. Онъ бываетъ печаленъ безъ причины и веселъ невпопадъ. Надленъ онъ всевозможными сочлененіями, только вс они какъ будто развинчены, словомъ, это какой-то Бріарей — подагрикъ: у него сто рукъ, и онъ ни одной не уметъ употребить въ дло, какой-то близорукій Аргусъ, у котораго хотя и сто глазъ, но онъ ими не видитъ ровно ничего.
Крессида. Какимъ, однако, образомъ человкъ этотъ, вызывающій во мн только улыбку, могъ разсердить Гектора?
Александръ. Разсказываютъ, будто вчера во время боя онъ схватилъ да и повалилъ Гектора на землю. Съ тхъ поръ, говорятъ, Гекторъ отъ стыда и униженія ни сть, ни спать не можетъ.
Крессида. Кто это сюда идетъ?
Александръ. Вашъ дядя, Пандаръ.

Входитъ Пандаръ.

Крессида. А все-таки Гекторъ человкъ любезный.
Александръ. Во всемъ мір трудно отыскать подобнаго ему.
Пандаръ. Что такое? Что вы говорите?
Крессида. Добраго утра, дядя Пандаръ.
Пандаръ. Добраго утра, племянница Крессида. О чемъ это разговаривали?.. Добраго утра, Александръ… Какъ поживаешь, племянница? Давно не были въ Илліон?
Крессида. Утромъ была, дядя.
Пандаръ. О комъ это вы разговаривали, когда я подошелъ? А Гектора ты еще дома застала, когда была въ Илліон, или онъ усплъ надть доспхи и уйти? Елена еще не вставала?
Крессида. Его уже не было, но Елена еще не вставала.
Пандаръ. Рано же онъ ушелъ сегодня.
Крессида. Объ этомъ-то мы и говорили, когда ты подошелъ, а также о томъ, что Гекторъ сегодня сердитъ.
Пандаръ. Сердитъ?
Крессида. Да, вотъ онъ такъ разсказываетъ.
Пандаръ. Это дйствительно такъ, я даже знаю, что его разсердило, ну, держись теперь греки: много онъ ихъ положить на мст сегодня, за это можно поручиться, Троилъ же отъ него далеко не отстанетъ: берегись они Троила, въ этомъ тоже ихъ предупреждаю.
Крессида. Какъ, разв онъ тоже сердитъ?
Пандаръ. Кто, Троилъ? Троилъ-то еще получше Гектора будетъ.
Крессида. О, Громовержецъ! конечно, между ними не можетъ быть никакого сравненія.
Пандаръ. Между кмъ? между Троиломъ и Гекторомъ? Можешь ты, увидавъ человка, сразу узнать его?
Крессида. Разумется, могу, если видала его прежде и знала его.
Пандаръ. Ну, въ такомъ случа говорю теб, что Троилъ — Троилъ и есть.
Крессида. Если такъ, то мы говоримъ то же самое, потому что я убждена въ томъ, что онъ не Гекторъ.
Пандаръ. Точно такъ же, какъ въ извстной степени Гекторъ не Троилъ.
Крессида. Изъ этого выходитъ, что каждый изъ нихъ остается самимъ собою.
Пандаръ. Самимъ собою! Увы, бдняжка Троилъ! хорошо, если бы онъ могъ быть самимъ собою!
Крессида. Оно такъ и есть.
Пандаръ. Будь это такъ, я съ радости босикомъ въ Индію готовъ бы сходить.
Крессида. Однако, не превратился же онъ въ Гектора?
Пандаръ. Конечно, нтъ, но я все-таки скажу, что было бы большимъ счастьемъ, если бы онъ могъ быть самимъ собою!.. Ну, да что тамъ! все во власти боговъ, время сдлаетъ свое дло, все уладитъ! Но подожди, Троилъ, и твое время придетъ! Желалъ бы я, чтобы мое сердце было въ ея груди… а Гекторъ ни въ какомъ случа не лучше Троила.
Крессида. Нтъ, извини.
Пандаръ. Онъ, во-первыхъ, старше.
Крессида. Извини, извини!
Пандаръ. Посмотришь, что выйдетъ изъ Троила, когда онъ будетъ такихъ же лтъ, какъ Гекторъ, и что ты тогда скажешь! Не худо бы старшему позанять ума у младшаго, но это если когда и будетъ, то не ныншній годъ.
Крессида. На что Гектору чужой умъ? У него и свой есть.
Пандаръ. Потомъ нтъ многихъ достоинствъ, какія есть у Троила.
Крессида. Какихъ это?
Пандаръ. Во-первыхъ, нтъ у него такой красоты.
Крессида. Зачмъ ему именно такая красота? Его собственная — лучше.
Пандаръ. У тебя никакого вкуса нтъ, племянница! Намедни сама Елена клялась, что Троилъ, для мужчины смуглаго — что онъ смуглъ, въ томъ нельзя не сознаться… не слишкомъ, правда…
Крессида. Нтъ, онъ смуглъ.
Пандаръ. Ужь если говорить полную правду, онъ и смуглъ, и не смуглъ.
Крессида. То-есть, по правд, это разомъ и правда, и неправда.
Пандаръ. Однимъ словомъ, Елена говорила, что цвтъ лица у него лучше, чмъ у Париса.
Крессида. Однако, мн кажется, что румянецъ у Париса достаточно ярокъ.
Пандаръ. Разумется.
Крессида. Слдовательно, у Троила онъ черезчуръ ярокъ. Если Елена говорила, что у него цвтъ лица лучше, значить, онъ ярче, а такъ какъ у Париса онъ уже достаточно ярокъ, то у Троила онъ ярокъ не въ мру, изъ этого слдуетъ, что или такая похвала слишкомъ ярка, или что хваленный цвтъ лица совсмъ не такъ хорошъ. Чего добраго, золотой языкъ Елены найдетъ, что у Троила мдный носъ, и станетъ хвалить его за это.
Пандаръ. Я поклясться готовъ, что Елен онъ нравится боле, чмъ Парисъ.
Крессида. У этой гречанки, какъ видно, очень веселый нравъ.
Пандаръ. Да, я убжденъ, что онъ ей очень нравится. На-дняхъ увела она его въ углубленіе окна, и ты знаешь, что у него на подбородк всего три или четыре волоска растете.
Крессида. Да, правду сказать, счесть ихъ можно, и не зная ариметики, любой безграмотный слуга въ харчевн живо подведетъ имъ итогъ.
Пандаръ. Ты знаешь, онъ еще очень молодъ, а сила у него такая, что онъ всего на какихъ-нибудь три фунта въ состояніи поднять мене, чмъ братъ его Гекторъ.
Крессида. Ахъ, неужели?— такъ молодъ еще и уже такой старый силачъ!
Пандаръ. И вотъ теб доказательство, что Елена къ нему неравнодушна: подходитъ къ нему и кладетъ свою блую ручку на его раздвоенный подборокъ.
Крессида. О, Юнона, помилуй насъ! Кто-же ему его раздвоилъ?
Пандаръ. Нтъ, знаешь?— у него на подбородк ямочка. Право, во всей Фригіи едва-ли найдется человкъ съ такой пріятной улыбкой.
Крессида. Да, улыбка у него очень пріятная.
Пандаръ. Не правда-ли?
Крессида. Да, какъ осенняя туча.
Пандаръ. Ну, говори, говори!— Однако, чтобы доказать теб, что Елена влюблена въ Троила…
Крессида. О, если ужь ты это доказываешь, то у самого Троила за доказательствами дло не станетъ.
Пандаръ. Что она такое для Троила?— выденное яйцо она для него — не больше.
Крессида. Ну, если онъ на столько же цнитъ выденныя яйца, какъ ты иныя пустыя головы, то вы оба готовы пость всхъ цыплятъ, пока они еще изъ скорлупы не вылупились.
Пандаръ. Не могу безъ смха вспомнить, какъ она щекотала подбородокъ, а что ручка у нея бленькая на диво, въ этомъ нельзя не сознаться.
Крессида. Даже безъ пытки.
Пандаръ. И вдругъ что же?— Увряетъ, будто у него на подбородк сдой волосъ.
Крессида. Бдный подбородокъ! Многія бородавки богаче его одарены растительностью.
Пандаръ. И смхъ же поднялся при этомъ! Царица Гекуба до того хохотала, что слезы у нея такъ и текли.
Крессида. Какъ мука изъ-подъ жернововъ?
Пандаръ. И Кассандра хохотала такъ…
Крессида. Но, конечно, ея горячность была боле умренна… Что и у нея изъ глазъ тоже слезы полились?
Пандаръ. И Гекторъ тоже какъ принялся хохотать…
Крессида. Чему же, однако, они такъ хохотали?
Пандаръ. Да надъ тмъ сдымъ волоскомъ, который Елена съумла выискать у Троила на подбородк.
Крессида. Если-бы она нашла у него зеленый волосъ, такъ я, пожалуй, тоже расхохоталась-бы.
Пандаръ. Они не такъ волосу смялись, какъ его забавному отвту.
Крессида. Что-же онъ такое отвчалъ?
Пандаръ. ‘Знаешь’, спрашиваетъ вдругъ Елена:— ‘у тебя на подбородк счетомъ всего пятьдесятъ одинъ волосокъ, и одинъ изъ нихъ уже сдой’.
Крессида. Только-то?
Пандаръ. Постой-же, говорятъ теб! ‘Пятьдесятъ одинъ волосокъ’, отвчаетъ онъ:— и одинъ изъ нихъ сдой?— Значитъ, сдой-то волосъ — мой отецъ, а остальные его сыновья’.— ‘О Громовержецъ!’ воскликнула она на это:— ‘который-же изъ нихъ супругъ мой Парисъ?’ — ‘Раздвоенный’, отвчаетъ Троилъ,— ‘вырви его и отдай Парису’. Тутъ поднялся хохотъ, Елена-же такъ покраснла, а Парисъ до того разозлился, ну, а вс остальные до того хохотали, что и описать невозможно.
Крессида. Оставимъ этотъ разговоръ! мы уже и такъ слишкомъ долго толкуемъ о подобныхъ пустякахъ.
Пандаръ. Какъ хочешь, племянница. Я теб вчера кое-что говорилъ, подумай объ этомъ.
Крессида. Я и такъ думаю.
Пандаръ. Клянусь теб, что это правда: Троилъ такъ плачетъ по теб, какъ будто родился въ апрл.
Крессида. Значитъ, я отъ его слезъ выросту, какъ крапива въ ма (За сценой трубитъ отступленіе)
Пандаръ. Слушай! Вотъ они возвращаются съ поля битвы: не встать-ли намъ здсь и не посмотрть-ли, какъ они возвращаются въ Илліонъ? Такъ мы и сдлаемъ, милая моя племянница? Не правда-ли, добрая моя Крессида?
Крессида. Какъ теб будетъ угодно.
Пандаръ. Вотъ тутъ, тутъ — отличное мсто: отсюда мы всхъ прекрасно увидимъ. Я ихъ всхъ теб по именамъ назову по мр того, какъ они приходить будутъ, но боле всего обрати вниманіе на Троила.
Крессида. Не говори такъ громко.

Проходитъ Эней.

Пандаръ. Вотъ это — Эней: ну разв онъ не великолпный мужчина? Можно, не преувеличивая, сказать, что онъ одинъ изъ цвтковъ Трои: но все-таки обрати вниманіе на Троила, вотъ ты его увидишь, каковъ онъ.

Проходитъ Антеноръ.

Крессида. А этотъ кто такой?
Пандаръ. Антеноръ. Могу сказать про него, что умъ у него прехитрый… Да и человкъ онъ такъ себ — не дурной, во всей Тро едва-ли найдешь другую такую же умную голову, и изъ себя онъ ничего — не дуренъ.— Однако, когда же это Троилъ пройдетъ?— Вотъ я скоро покажу теб Троила: увидишь, какъ онъ только замтитъ меня, сейчасъ-же сдлаетъ мн условный знакъ головою.
Крессида. Въ самомъ дл?
Пандаръ. Вотъ увидишь.
Крессида. Скажите, какая великая милость!

Проходитъ Гекторъ.

Пандаръ. Вотъ этотъ-то — Гекторъ, смотри, вотъ этотъ-то, этотъ. Каковъ молодецъ!— Да, племянница! Храбрый Гекторъ мужчина, мужественный!— Посмотри, какъ онъ смотритъ! Какова у него осанка! Ну, сказки, разв онъ не молодецъ, въ самомъ дл?
Крессида. Да, молодецъ.
Пандаръ. Не правда-ли? Сердце радуется, глядя на него:— посмотри, какъ изрубленъ на немъ шлемъ… Вглядись хорошенько, видишь? Сейчасъ замтно, что дрались не на шутку… По однимъ зарубинамъ на шлем видно, что было совсмъ не до шутокъ.
Крессида. Чмъ ему — мечами шлемъ-то изрубили?
Пандаръ. Ему все равно — мечами или не мечами… На него хоть самъ чортъ напади, такъ ему самому до этого ровно никакого дла нтъ!.. Хоть всхъ боговъ въ свидтели призвать, что сердце радуется, глядя на него. А вотъ Парисъ идетъ. Смотри, вотъ, вотъ Парисъ.

Проходитъ Парисъ.

Взгляни на него племянница! Тоже мужчина красивый, не правда-ли?— Мужественный мужчина!.. Что-же болтали, будто онъ сегодня раненый домой вернулся! Никакой у него раны не замтно: то-то рада будетъ Елена, когда онъ домой вернется здравъ и невредимъ.— А хотлось бы теперь посмотрть на Троила! Ты его скоро увидишь.

Проходитъ Еленъ.

Крессида. А этотъ кто?
Пандаръ. Этотъ — Еленъ:— чудо, право, куда это Троилъ запропастился… Да, вотъ этотъ Еленъ. Должно быть, тотъ сегодня совсмъ не выходилъ въ поле,— а вотъ этотъ — Еленъ.
Крессида. А что дядя — Еленъ тоже уметъ сражаться?
Пандаръ. Еленъ-то?— Совсмъ не уметъ, то-есть, уметъ такъ себ… и уметъ, и не уметъ.— Удивляюсь, куда это Троилъ двался,— Прислушайся! мн кажется, въ народ кричатъ:— ‘Троилъ’… А Еленъ — тотъ жрецъ.
Крессида. Это что за молокососъ проходитъ теперь?

Проходитъ Троилъ.

Пандаръ. Гд?Вотъ тамъ-то? Это Дейфобъ:— а вотъ Троилъ?— Что скажешь, племянница — каковъ мужчина? Да, каковъ? Да здравствуетъ Троилъ, всмъ рыцарямъ князь!
Крессида. Тише! хоть стыда ради, тише!
Пандаръ. Замть его, запомни его! О храбрый Троилъ! Посмотри его хорошенько, племянница: обрати вниманіе, до какой степени облитъ кровью его мечъ, а шлемъ его еще боле изрубленъ, чмъ у Гектора, взгляни, какъ онъ смотритъ, какая у него поступь!— О чудный юноша! ему еще и двадцати трехъ лтъ не исполнилось.— Иди своимъ путемъ, Троилъ, иди своимъ путемъ!— Будь у меня сестра — грація, или дочь — богиня, я, право, далъ бы ему выбирать любую.— Очаровательный мужчина!.. Парисъ!— да Парисъ рядомъ съ нимъ просто комъ грязи. Ручаюсь, что Елена не только бы не прочь обмнить одного на другого, но готова и заплатить сколько угодно, чтобы состоялся обмнъ.
Крессида. Вотъ идутъ еще другіе.

Проходятъ войска.

Пандаръ. Ослы, дураки, олухи! Солома и отруби, отруби и солома! Похлебка посл мяса! Я готовъ бы и жить, и умереть, не сводя глазъ съ Троила.— Перестань туда смотрть, перестань! Орлы пролетли, остались одн вороны да сарычи, да, одн вороны да сарычи! Если бы выборъ завислъ отъ меня, то я предпочелъ бы быть Троиломъ скоре, чмъ всми греками вмст, включая сюда и самаго Агамемнона.
Крессида. Между греками есть Ахиллесъ, а онъ получше Троила будетъ.
Пандаръ. Ахиллесъ-то? Ломовой-то извозчикъ! дрягилъ-то! настоящій верблюдъ онъ — вотъ что!
Крессида. Ну, хорошо, хорошо.
Пандаръ. Хорошо, хорошо!— Есть у тебя понятія? есть глаза? Знаешь-ли, что такое мужчина? Разв рожденіе, красота, ловкое сложеніе, краснорчіе, мужественность, ученіе пріятное обращеніе, добродтель, молодость, щедрость и все такое — не та соль, не т прянности, которыя придаютъ кушанью вкусъ?
Крессида. Да, человкъ, испеченный изъ совсмъ особеннаго тста, въ которое и финиковъ класть не надо, такъ какъ оно всходитъ и безъ нихъ.
Пандаръ. Престранная ты женщина, право! ни за что не узнаешь заране, какъ ты отвтишь, на какое слово наляжешь и какимъ воспользуешься.
Крессида. Я налегаю на спину, чтобы защитить этимъ животъ, на умъ, чтобы защитить имъ свои хитрости, на скромность, чтобы защитить честь, маской же я пользуюсь, чтобы защищать ею красоту, а твоимъ усердіемъ, чтобы оно служило защитою всему этому разомъ. Вотъ т слова, на которыя я налетаю при отвтахъ, у меня ихъ тысячи, какъ и тысячи средствъ для самозащиты.
Пандаръ. Сообщи мн хоть одно изъ нихъ.
Крессида. Ни за что на свт. Молчаніе лучшее мое средство обороны. Если я не въ состояніи буду сохранить то, до чего я не желала бы, чтобы прикасались другіе, то могу, по крайней мр, удержаться, чтобы не разболтать теб, какъ и куда я приняла нанесенный ударъ… Одно только и можетъ выдать мою тайну, если вдругъ появится такая опухоль, которую скрыть невозможно, впрочемъ, тогда уже и защищаться-то нечего.
Пандаръ. Странное ты существо.

Входитъ мальчикъ — слуга Троила.

Слуга. Почтенный Пандаръ, мой господинъ желаетъ переговорить съ тобою сію же минуту.
Пандаръ. Гд?
Слуга. У тебя же на дому, онъ тамъ теперь снимаетъ съ себя доспхи.
Пандаръ. Добрый мой юноша, передай ему, что я сейчасъ буду (Слуга уходитъ). Боюсь, не раненъ-ли онъ. Будь здорова, добрая племянница.
Крессида. Прощай, дядя.
Пандаръ. Я скоро опять увижусь съ тобою.
Крессида. А что ты принесешь мн тогда, дядя?
Пандаръ. Принесу отъ имени Троила все, что только можетъ подарить любовь (Уходитъ).
Крессида. И тмъ окончательно докажешь, что ты сводникъ. Вс жертвы, что способна любовь принесть предмету обожанія, какъ-то: громкія слова, печаль, жалобы, клятвы и рки слезъ,— онъ мн сулитъ отъ имени другого, а самъ между тмъ не знаетъ, что въ Троил я и безъ него вижу во сто разъ боле достоинствъ, чмъ въ зеркал его похвалъ… Однако, я все-таки еще ему не сдаюсь. Я знаю, что вс женщины ангелы, но только до тхъ поръ, пока въ мужчинахъ къ нимъ горитъ огонь желанія, а разъ женщина сдалась,— конецъ всему. Одинъ мигъ блаженства убиваетъ всю прежнюю любовь, и какъ бы Троилъ мн ни былъ милъ и дорогъ, онъ еще долго ничего объ этомъ не узнаетъ (Уходитъ).

СЦЕНА III.

Станъ грековъ передъ палаткой Агамемнона.

При гром трубъ входятъ:— Агамемнонъ, Несторъ, Улиссъ, Менелай и другіе.

Агамемнонъ. Скажите, князья и полководцы, какая скорбь покрываетъ ваши лица болзненной, зловщей желтизною? Бывало-ли когда, чтобы вс планы человка исполнялись немедленно и въ томъ именно объем, въ какомъ ихъ начертала надежда? Нтъ, самыя славныя дянія нердко встрчаютъ на своемъ пути препятствія и бды, подобныя сцпленію жилъ въ стволахъ маститыхъ кедровъ и тхъ узловъ, благодаря которымъ движеніе живыхъ древесныхъ соковъ теряетъ вдругъ прямое направленіе и правильный ростъ дерева вдругъ искривляется. Такъ, поврьте мн, нечего чрезмрно огорчаться тмъ, что наши надежды на быстрое покореніе Трои сбылись не вдругъ и что самая Троя стоитъ до сихъ поръ незыблемо. Вс предпріятія, сохранившіяся въ памяти о прошломъ, полны такихъ-же неожиданныхъ уклоненій отъ ясности первоначальныхъ плановъ и отъ непогршимости той идеальной формы, съ какою они слагались въ нашихъ мысляхъ. Зачмъ-же вы взираете на наше положеніе съ такимъ смущеніемъ и такъ мрачно? Неужели то, что въ сущности не боле, какъ мелкія отсрочки, вы считаете для насъ позоромъ, тогда какъ на самомъ дл должны бы находить это только испытаніемъ, ниспосланнымъ намъ Зевсомъ, чтобы узнать настоящую цну нашей настойчивости и нашему терпнію. Изслдовать доброкачественность такого металла невозможно, покуда грозная судьба вполн къ намъ благосклонна. Иначе храбрый и трусъ, сильный и слабый, ученый мужъ и невжда — вс безъ всякаго различія оказались-бы равнаго достоинства. Лишь бури житейскихъ превратностей могучимъ своимъ дуновеніемъ разгоняютъ съ поверхности негодную лежавшую накипь, и только то, въ чемъ есть всъ и плотность, что въ огнеупорной своей чистот лежитъ на дн плавильнаго сосуда, считается металломъ благороднымъ.
Несторъ. Великій вождь! Съ тмъ уваженіемъ, какого достоинъ твой богоподобный санъ, позволь Нестору подробне развить послднія твои слова. Считаться вполн испытаннымъ достоинъ лишь тотъ, кто мужественно перенесъ вс испытанія, ниспосланныя рокомъ. Взгляни, пока море спокойно, сколько безпомощныхъ и утлыхъ челноковъ ршается отважно плыть по его широкому лону и плыть бокъ-о-бокъ съ надежнйшими судами. Но стоитъ только свирпому Борею разгнвать кроткую етиду и что же видимъ мы тогда? Крпкоребрые корабли, переская водяные хребты, подобно коню Персея, скачутъ между двухъ волнистыхъ стихій, а гд-же плохо сколоченная и просмоленая ладья, недавно соперничавшая съ могучими гигантами? Она укрылась въ пристани или сдлалась добычей Нептуна. Такъ и настоящую доблесть отъ мнимой можно отличить только во время житейскихъ бурь, среди блеска и сіянія счастія какой-нибудь оводъ кажется стаду страшне даже, чмъ лютый зврь. Когда-же налетитъ свирпая гроза, столтній дубъ клонитъ свои колни, мошка спшитъ укрыться подъ снь вязей, а человкъ, существо истинно могучее, вдохновенный грозою, въ ладъ съ нею отвчаетъ разгнванной судьб такими-же громовыми рчами.
Улиссъ. О великій нашъ полководецъ, нервъ и становой хребетъ Эллады, мозгъ и душа несмтныхъ нашихъ полчищъ, тотъ, въ комъ одномъ сливаются и чувства, и мысли всхъ, послушай, что скажетъ теб Улиссъ. Однако, позволь прежде воздать изъ сердечной глубины достойную хвалу (Агамемнону) во-первыхъ теб, кто выше всхъ и саномъ, и доблестью, (Нестору) а во-вторыхъ теб, преклоннымъ своимъ возрастомъ стяжавшему право на наше уваженіе. О, царь, чтобы увковчить твою рчь, ее слдовало бы рукою Греціи глубоко запечатлть на мди! А про твою, нашъ маститый Несторъ, скажу одно, что ее, какъ и тебя, надо-бы оправить въ серебро затмъ, чтобы она потомъ, словно ось, вокругъ которой вертятся небеса, могла служить невидимою связью между жаднымъ до знанія греческимъ ухомъ и твоимъ краснорчивымъ языкомъ. Тмъ не мене благоволите, ты, славный вождь, и ты, премудрый старецъ, выслушать то, что скажетъ вамъ Улиссъ.
Агамемнонъ. Царь Итаки, мы готовы тебя выслушать. При этомъ мы такъ-же мало боимся, что съ мудрыхъ устъ твоихъ могутъ сорваться ненужныя иль суетныя рчи, какъ мало надемся изъ дерзкихъ устъ Терсита услышать мудрость оракула или чарующую музыку.
Улиссъ. Давно уже незыблемо стоящая на своемъ основаніи Троя была бы разрушена, а мечъ великаго Гектора остался-бы безъ хозяина, если-бы не ошибки, на которыя я хочу обратить ваше вниманіе. Станъ грековъ прежде всего гршитъ отсутствіемъ повиновенія власти. Не мало видимъ мы передъ собою раздуваемыхъ втромъ шатровъ, не мене передъ нами и раздутыхъ самолюбій. Какъ же ожидать меда, когда вождь не представляетъ собою матки улья, къ которой послушно стекаются остальныя пчелы? Тамъ, гд вождями изъ виду опущена подчиненность, и достойнйшій и самый недостойный, пожалуй, стоятъ рядомъ. И на небесахъ среди планетъ, и на земл — повсюду существуетъ порядокъ и въ степеняхъ, и на ступеняхъ власти. Повсюду есть законы первородства, есть первенство, есть соразмрность во всемъ:— въ обычаяхъ, въ движеніи и въ направленіи. Порядокъ этотъ повсюду соблюдается строго, поэтому свтило, которое ты называешь солнцемъ, стоитъ превыше всхъ, словно на престол. Управляя по-царски всмъ сонмомъ другихъ планетъ, оно цлебнымъ своимъ окомъ мгновенно исправляетъ и видъ ихъ, и злобное ихъ вліяніе, не длая различія между добрыми и злыми. Но стоитъ планетамъ уклониться отъ должнаго порядка, о, сколько является тогда чудовищно-мятежныхъ бдъ, какъ:— землетрясенія, морскія бури, грозныя столкновенія и перемны, разные страхи и ужасы, стремящіеся сокрушить величіе и цлость счастливыхъ странъ, вкушавшихъ до тхъ поръ блаженный покой! Что сталось-бы со всякимъ предпріятіемъ, еслибы совсмъ исчезла подчиненность? Гд искать лстницы для осуществленія величавыхъ намреній и плановъ? Что ожидаетъ тогда вс предпріятія, если не смерть? Чмъ-же поддерживается стройный порядокъ въ школахъ, въ братствахъ и въ общежитіяхъ, спокойствіе среди громадныхъ населеній или мирныя сношенія другъ съ другомъ различныхъ странъ, а такъ-же право первородства, преимущества внцовъ, державъ и лтъ, какъ не священнымъ охраненіемъ степеней и нравъ чиноначалія? Попробуйте разрушить эти ступени иль пошатнуть въ нихъ вру, и вы увидите, что скоро явится разладъ во всемъ. Все въ мір стоитъ въ открытой борьб одно съ другимъ: стоячія воды вдругъ возмутятся и, выйдя изъ береговъ, затопятъ весь міръ, а онъ мгновенно станетъ похожъ на кусокъ размокшей булки. Насиліе поработитъ себ слабость, а извергъ-сынъ окажется способнымъ избить отца до смерти. Право замнится силой или — еще врне:— два вчные недруга — правда и неправда, средину между которыми должна бы занимать справедливость, вс трое сольются между собою, такъ что самыя ихъ имена исчезнутъ съ лица земли. Все на свт окажется во власти грубой силы, сама-же она во власти своеволія, а своеволіе — покорною рабою чревоугодія. Чревоугодіе-же, этомъ ненасытный волкъ, при помощи такихъ опасныхъ пособниковъ, какъ сила и своеволіе, въ конц концовъ пожретъ само себя. Такъ вотъ, блистательный вождь, что выйдетъ, если совсмъ упразднить чиноначаліе, везд во всемъ явится хаосъ. Уничтоженіе во время войнъ прямо ведетъ къ тому, что предпріятіе вмсто того, чтобы двигаться впередъ, пойдетъ обратно. Ближайшій подчиненный отнесется съ презрніемъ къ такому полководцу, а къ нему самому — стоящій на одинъ шагъ ниже его, такимъ образомъ презрніе, вызванное полководцемъ, возрастаетъ съ каждою ступенью. Переходя отъ одного къ другому, оно влечетъ за собою завистливое соперничество. Если Троя не пала до сихъ поръ, она, поврьте мн, обязана своимъ спасеніемъ не мужеству обороны, а раздорамъ и постыдному соперничеству, безсмысленно царящимъ въ нашемъ стан. Итакъ, чтобы закончить пространную рчь, я повторяю: Троя до сихъ поръ невредима, благодаря не мужеству или сил своихъ сыновъ, а только нашему безсилію.
Несторъ. Нельзя не сознаться, что Уллисъ мудро опредлилъ губящій насъ тайный недугъ.
Агамемнонъ. Недугъ, пожалуй, опредленъ, по чмъ его лечить?
Улиссъ. Великій Ахиллъ, кого молва зоветъ красой и правою рукою всей непобдимой греческой рати, пресытивъ слугъ звуками похвалъ и славы, становится требователенъ не въ мру. Онъ удалился въ свою палатку и дерзко глумится надъ нашими дяніями, а съ нимъ Патроклъ съ утра до ночи лниво валяется на постели и вмст съ Ахилломъ злобно глумится надъ нами. Онъ, клеветникъ, нагло называя это подражаніемъ, дразнитъ всхъ насъ, изображая насъ въ глупомъ и шутовскомъ вид. Онъ не щадить даже ни тебя, великій Агамемнонъ, ни высокаго твоего сана и, какъ бездарный лицедй, вс дарованія котораго заключаются въ подколнной его жил, въ разговор ногами съ досками кровати, позоритъ твое величіе непристойнымъ ломаніемъ и рчами до того напыщенными, произнесенными звукомъ разбитаго колокола, что даже въ устахъ ревущаго Тифона он показались-бы гиперболами. Смотря на эти пошлости, коренастый Ахиллъ покатывается со смху и громко восклицаетъ:— ‘Превосходно! Какъ есть Агамемнонъ!.. Представь мн теперь Нестора, такъ-же откашливайся и поглаживай бороду, какъ онъ, когда собирается приступить къ воззванію’. Затмъ опять начинается представленіе, настолько-же близкое къ правд, какъ концы параллельныхъ линій одинъ къ другому или какъ то, что Вулканъ и его жена похожи другъ на друга. Между тмъ Ахиллъ все-таки кричитъ: — ‘Чудесно! Передо иною самъ Несторъ, словно живой! Теперь, Патроклъ, изобрази-ка мн его, какъ онъ вооружается во время ночной тревоги!’ и тутъ-то вс недуги, что, къ несчастно, неразлучны съ теченіемъ лтъ, становятся мишенью для издвательствъ. Примется Патроклъ кашлять, плевать, дрожащею рукою начнетъ какъ будто застегивать латный нашейникъ, а самъ никакъ не можетъ попасть ремнемъ въ пряжку. Нашъ герой, при вид такихъ кривляній, катается со смхомъ по постели и говоритъ: — ‘Довольно, другъ, довольно! Сейчасъ умру со смху! Дай хоть латы надть скоре, чтобы селезенка не лопнула отъ хохота!’ Вотъ такъ-то вс качества наши и дарованія, или взятыя вмст, или врозницу, вс наши достоинства, осанка, нравъ, дянія, намренія, успхи, неудачи, и то, что здсь было на самомъ дл, и чего не случалось вовки — все служитъ двумъ этимъ нахаламъ посмшищемъ и поруганіемъ.
Несторъ. Потомъ примръ двухъ нечестивцевъ, стоустою молвою возведенныхъ,— какъ говоритъ мудрый царь Итаки,— невдомо за что въ санъ олимпійцевъ, полубоговъ, заражаетъ собою не мало и другихъ. Возьмемъ въ примръ хоть-бы Аякса, съ чего онъ сталъ вдругъ до того заносчивъ, гордъ и себялюбивъ, что не уступить даже самому Ахиллу. Онъ, какъ и тотъ, по цлымъ днямъ сидитъ въ палатк, гд и задаетъ роскошные пиры. Надъ нашими невзгодами онъ издвается такъ открыто и такъ высокомрно, какъ будто самъ онъ оракулъ. Онъ даже приблизилъ къ себ негодяя — Терсита, безстыжаго раба, чья желчь и злоба, не стсняясь ни ложью, ни клеветой, словно грязь, бросаетъ въ насъ свои насмшки и, не боясь ухудшить и безъ того уже опасное положеніе, стремится къ тому, чтобы поколебать довріе, которое имютъ къ намъ войска.
Улиссъ. Они смются надъ нашими длами, называютъ ихъ трусостью и находятъ осторожность совсмъ лишнею въ военномъ дл. По ихъ понятіямъ предусмотрительность достойна презрнія, и полезно только то, гд можно, выказать силу кулака. Тихую умственную работу, опредляющую, сколько рукъ слдуетъ пустить въ дло, когда того потребуютъ обстоятельства, и безошибочно высчитывающую силы врага, они не ставятъ ни во что. Подобную разумную войну они называютъ постельною, ландкартною, кабинетною, а тотъ таранъ, что разбиваетъ стны, за быстроту его дйствія, за его громадный всъ считаютъ достойне уваженія, чмъ та рука, что строила самую машину или чмъ тотъ свтлый умъ, который управляетъ ею по всмъ правиламъ науки.
Несторъ. Если врите ихъ словамъ, окажется, что конь Ахилла способенъ прижить дтей съ етидой (За сценой трубятъ).
Агамемнонъ. Трубятъ!.. Братъ милый, взгляни, что это значитъ.
Менелай. То посланный изъ Трои.

Входитъ Эней.

Агамемнонъ. Что нужно отъ насъ послу?
Эней. Скажи, гд здсь ставка великаго Агамемнона?
Агамемнонъ. Здсь.
Эней. Дозволено-ли троянскому глашатаю и князю довести до царственнаго слуха не враждебное посланіе?
Агамемнонъ. На мои слова можно такъ-же положиться, какъ на мечъ Ахилла, я-же даю теб слово, что ты сейчасъ передашь свое посланіе Агамемнону при всемъ сонм тхъ, кмъ онъ избранъ быть полководцемъ.
Эней. Благодарю тебя за благосклонность. Я чужестранецъ, вовкъ не видвшій очей свтлйшихъ великаго царя царей. Повдай, какъ отличить его отъ прочихъ смертныхъ?
Агамемнонъ. Какъ отличить?
Эней. Да. Съ своимъ вопросомъ я обратился къ теб затмъ, чтобы какъ слдуетъ предстать предъ царственныя очи, чтобы заставить ланиты подернуться тмъ стыдливымъ румянцемъ, съ какимъ заря обращаетъ на Феба свой двственный взоръ. Итакъ, скажи мн, гд тотъ властитель сердецъ и думъ, имя которому Агамемнонъ?
Агамемнонъ. Троянецъ, ты, кажется поднимаешь насъ на смхъ? Или, быть можетъ, вс уроженцы Трои ужасные льстецы… настоящіе царедворцы!
Эней. Да, можетъ быть, мы точно царедворцы: покуда царитъ миръ, мы ко всмъ обращаемся съ лаской и привтомъ, но стоитъ намъ услыхать призывъ къ войн, какъ въ насъ тотчасъ-же пробуждается бурная отвага, могучею рукою мы хватаемся за оружіе и при помощи Зевса не знали до сихъ поръ, что значитъ пораженіе. Но замолчи, Эней! Замолчи, троянецъ, и приложи скоре свой перстъ къ устамъ. Помни, что хвала теряетъ всю свою цну, когда она относится къ тому, кто ее высказываетъ. Чиста и важна только та хвала, которая исходитъ изъ устъ врага.
Агамемнонъ. Скажи, посолъ троянскій, какъ тебя зовутъ? Не Энеемъ-ли?
Эней. Да, сынъ Греціи, мн дйствительно имя Эней.
Агамемнонъ. Какое-же дло привело тебя сюда?
Эней. Сообщить это я могу одному только Агамемнону.
Агамемнонъ. Не станетъ онъ посланіе, пришедшее изъ Трои, выслушивать, какъ тайну.
Эней. Не съ тайной пришелъ я изъ Трои и говорить шепотомъ не буду. Нтъ, я принесъ съ собою трубу, чтобы пробуждать уснувшій слухъ главнокомандующаго, и только тогда начну рчь, когда успю воспламенить его вниманіе.
Агамемнонъ. Троянецъ, говорить ты настолько-же свободенъ, какъ шумящій въ пол втеръ. Агамемнону теперь еще не время спать, и онъ говоритъ теб это лично.
Эней. Греми, труба! Греми звонче! Пусть звуки изъ твоей могучей мдной груди свободно разносятся по лнивому стану, пусть каждый грекъ слышитъ, что черезъ меня желаетъ сказать Троя, притомъ сказать честно и открыто! (Труба гремитъ). Ты, Агамемнонъ, можетъ статься, слыхалъ, что въ Тро есть царевичъ Гекторъ, храбрйшій изъ всхъ сыновъ Пріама? За долгимъ перемиріемъ, онъ, скучая бездйствіемъ и избравъ меня, веллъ мн взять трубу и предложить вамъ всмъ такую сдлку. Цари, вожди и воины, если среди благороднйшихъ изъ грековъ найдется хоть одинъ такой, кому честь дороже покоя, кто боле ищетъ славы, чмъ боится опасностей, кто знаетъ свое могущество и не вдаетъ страха, кто уметъ женщину любить сердцемъ и способенъ доказывать свою любовь не однми ласками съ глаза на глазъ, а при толп, съ оружіемъ въ рукахъ… итакъ, когда у васъ найдется такой, пусть онъ слышитъ мой вызовъ, и мужественный Гекторъ передъ греками и передъ сынами Трои докажетъ или попытается доказать всмъ, что есть въ мір женщины и врностью, и красотой выше всхъ тхъ, кого вамъ, грекамъ, удавалось до сихъ поръ сжимать въ своихъ объятіяхъ. Если вы согласны, онъ завтра-же на полпути межь Троей и греческимъ станомъ громкими звуками трубъ извститъ васъ о своемъ прибытіи. Когда среди васъ найдется охотникъ мечемъ отстаивать честь вашихъ женщинъ, нашъ Гекторъ встртитъ его привтомъ, если-же не найдется,— не взыщите!— онъ всюду разгласитъ, что греческія жены до того вс загорли отъ солнца, что изъ-за нихъ не стоить ломать копья… Я кончилъ.
Агамемнонъ. Слова твои, Эней, мы передадимъ нашимъ влюбленнымъ. Если никто изъ нихъ не приметъ твоихъ рчей близко къ сердцу, мы выведемъ заключеніе, что вс бойцы за честь красавицъ остались дома. Но когда такъ, я и самъ еще воинъ!.. Пусть прослыветъ трусишкой тотъ, кто не былъ влюбленъ или не воображалъ себя влюбленнымъ… Итакъ, если среди насъ объявится такой, кто иль влюбленъ, иль былъ или даже воображалъ себя влюбленнымъ, онъ отвтитъ на вызовъ Гектора. А не найдется такого, отвчу я!
Несторъ. Скажи ему, что у грековъ есть Несторъ, такой воинъ, который уже былъ мужемъ въ то время, когда его ддъ, отецъ Пріама, еще кормился грудью. Несторъ теперь старъ, но если во всемъ греческомъ войск не найдется ни одного человка, способнаго постоять за любимую женщину, скажи ему отъ меня, что я серебряную свою бороду спрячу подъ золотое забрало, надну наручники на высохшія руки и, выступивъ противъ него, скажу ему, что моя жена была прекрасне его бабки и настолько цломудренна, насколько это возможно въ здшнемъ мір. Все это я докажу ему послдними, остающимися во мн, тремя каплями крови.
Эней. Обереги васъ Зевсъ отъ недостатка въ бойцахъ, готовыхъ вступиться за красивыхъ женщинъ!
Улиссъ. Да будетъ такъ!
Агамемнонъ. Хочу пожать теб руку, Эней, и лично проводить къ себ въ палатку. Затмъ мы сейчасъ-же извстимъ Ахилла о вызов, и такъ-же, переходя отъ одного шатра къ другому, о немъ извстятъ всхъ ахейскихъ витязей. Ты пойдешь теперь съ нами и будешь нашимъ гостемъ, ты встртишь у насъ то гостепріимство, которое даже недруги находятъ у просвщеннаго народа (Вс уходятъ, кром Улисса и Нестора).
Улиссъ. Несторъ!
Несторъ. Что скажетъ царь Итаки?
Улиссъ. У меня блеснула въ голов мысль. Она пока еще въ зародыш, ты замнишь мн время и дашь ей форму.
Несторъ. Что-же ты задумалъ?
Улиссъ. Слушай! Острымъ камнемъ не трудно разсчь самый туго затянутый узелъ. Ту гордость, что, словно перезрлый колосъ, выросла въ душ Ахилла, надо тотчасъ-же подкосить: не то зерна изъ колоса высыпятся и посятъ среди насъ такія бдствія, что он погубить все и всхъ.
Несторъ. Ты правъ, Улиссъ, но какъ это длать?
Улиссъ. Замть, что вызовъ, съ которымъ Гекторъ какъ-будто обращается ко всмъ, на самомъ дл относится къ одному Ахиллу.
Несторъ. Расчетъ ясенъ, какъ итогъ, состоящій всего изъ нсколькихъ цифръ. Стоитъ такому вызову коснуться слуха Ахилла, какъ нашъ герой,— будь въ немъ мозгъ такъ-же безплоденъ, какъ пески Ливіи, а, насколько они безплодны, вдаетъ Аполлонъ,— тотчасъ-же пойметъ, къ кому относится тотъ вызовъ.
Улиссъ. Какъ думаешь, ршится онъ отвтить Гектору?
Несторъ. Я думаю, что да, къ тому-же это необходимо. Пойми:— чтобы сохранить за собою честь побды, кого-же намъ назначить въ противники Гектору, какъ но Ахилла? Хотя вызовъ троянца иметъ видъ забавы, но, ради общественнаго мннія, одержать побду намъ очень важно. Балованному вкусу троянцевъ очень хотлось-бы отвдать лакомыхъ объдковъ нашей славы, и врь, Улиссъ, что, несмотря на странную форму, въ какую облеченъ вызовъ, онъ можетъ нанести намъ очень значительный вредъ. Каковъ-бы ни оказался исходъ даже шуточнаго боя съ Гекторомъ, онъ послужитъ образчикомъ нашей отваги и нашей доблести. Онъ будетъ чмъ-то врод списка, гд перечисленъ рядъ всхъ главъ, вкратц дающаго понятіе о содержаніи самой книги. Вс подумаютъ, что противникъ для единоборства съ Гекторомъ нами избранъ сообща и что избранный долженъ представлять собою полнйшій образецъ и нашей силы, и ахейской доблести. Если Гекторъ одержитъ надъ ними верхъ, какъ возгордится своею побдою враждебный лагерь и какъ безконечно много возмнитъ онъ о своемъ торжеств надъ побжденнымъ! Для общественнаго мннія руки такія-же послушные друзья, какъ для руки лукъ или мечъ.
Улиссъ. Прости, Несторъ, если я перебью тебя. Изъ всего сказаннаго ясно, что именно Ахилла и не слдуетъ выпускать противъ Гектора. Поступимъ, какъ купцы, покажемъ сперва самые худшіе товары, можетъ-быть и они сойдутъ съ рукъ. Если-же такой расчетъ окажется ошибочнымъ, то цнность того, что остается у насъ въ запас, покажется еще значительне. Намъ ни за что не слдуетъ соглашаться, чтобы съ Гекторомъ сразился Ахиллъ: тогда и побда, и пораженіе окажутся для насъ одинаково печальными.
Несторъ. Быть можетъ, глаза мои такъ уже слабы, что я не могу разглядть печальныхъ послдствій.
Улиссъ. Блестящая побда надъ Гекторомъ несомннно была-бы для насъ торжествомъ, если-бы самъ Ахиллъ не страдалъ безмрною гордостью. Онъ уже и теперь заносчивъ не въ мру. Поврь мн, легче было-бы намъ стоять подъ солнцемъ Африки, чмъ выносить надменный взглядъ Ахилла, если-бы побда осталась за нимъ. Если-же, напротивъ побду одержитъ Гекторъ, въ лиц его противника, считающагося лучшимъ греческимъ бойцомъ, все наше войско покрылось-бы позоромъ. Не лучше-ли бросить жребій и сдлать такъ, чтобы онъ выпалъ глупому Аяксу? мы дадимъ этимъ полезный урокъ Ахиллу и навсегда излечимъ его отъ спси, порожденной въ немъ чрезмрными похвалами, и заставимъ его скромне носить свой пестрый гребень, который теперь вздымается горделиве, чмъ лукъ блестящей Ириды. Если безмозглый Аяксъ выйдетъ изъ единоборства побдителемъ, мы превознесемъ его до небесъ, если-же онъ будетъ побжденъ, это нисколько не поколеблетъ въ насъ увренности, что у насъ имются бойцы лучше его. Удастся или но удастся нашъ планъ, мы во всякомъ случа достигнемъ своей цли: выбравъ Аякса, мы заставимъ зашевелиться перья въ крыльяхъ Ахилла.
Несторъ. Твой планъ, Улиссъ, начинаетъ нравиться и мн. Его надо скоре отдать на судъ Агамемнона и сдлать такъ, чтобы онъ пришелся по вкусу и ему. Идемъ. Пусть оба рычащіе пса укрощаютъ одинъ другого, если они оба страдаютъ гордостью, то пусть и грызутся изъ-за нея (Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Другая часть греческаго стана.

Входятъ Аяксъ и Терситъ.

Аяксъ. Терситъ…
Терситъ. Если бы Агамемнону покрыться вередами — да такими, чтобы по всему тлу разбжались?
Аяксъ. Терситъ…
Терситъ. Вотъ, если бы они разбжались, такъ и полководецъ набгался бы… Что скажешь?— Вдь, отъ него тогда хоть бы гной получился.
Аяксъ. Песъ…
Терситъ. Да, хоть это бы получилось отъ него… А теперь и этой пользы отъ него не вижу.
Аяксъ. Не умешь слушать, волчицынъ сынъ — такъ чувствуй боками (Бьетъ его).
Терситъ. Чтобъ на тебя греческая язва напала, ублюдокъ этакій рогато- головыхъ князей.
Аяксъ. Поговори еще, прокислыя дрожжи, поговори! Я такъ исколочу тебя, что чудо!
Терситъ. Нтъ, скоре я своими насмшками выучу тебя уму и набожности, но я думаю,— твоя лошадь скоре вытвердитъ цлую проповдь, чмъ ты выучишь наизусть хоть одну молитву. Ну, бей, бей хорошенько, коль сумешь… Чтобы на тебя чесотка напала!
Аяксъ. Ну, ты, поганый грибъ, говори скоре, что давеча провозглашали.
Терситъ. Ты думаешь, чувствъ у меня никакихъ нтъ, что смешь бить меня?
Аяксъ. Да скажешь-ли ты, наконецъ?
Терситъ. На что теб знать, что провозглашали, когда самъ ты давно провозглашенъ дуракомъ.
Аяксъ. Берегись, ежъ! Слышишь? берегись! У меня руки чешутся.
Терситъ. Очень радъ, кабы на тебя съ головы до ногъ чесотка напала, и мн позволили бы по-своему скрести тебя: ужь превратилъ бы я тебя въ такую паршу, что ни одинъ грекъ на тебя и смотрть бы не захотлъ.
Аяксъ. Что провозглашали?
Терситъ. Ты вчно злишься и ругаешь Ахилла, а самъ завидуешь ему, какъ Церберъ красот Прозерпины, вотъ и лаешь на него съ утра до ночи.
Аяксъ. Ну, ты баба-ругательница!
Терситъ. Ну, вотъ сунься-ка его побей.
Аяксъ. Ахъ, падаль ты этакая!
Терситъ. Онъ бы тебя двумя пальцами въ порошокъ растеръ, какъ морякъ кусокъ сухаря.
Аяксъ. Потаскушкинъ щенокъ!
Терситъ. Да, да, сунься.
Аяксъ. Вдьминъ калъ!
Терситъ. Сунься, сунься, князь съ вареной башкой! Ума у тебя въ ней ровно столько-же, какъ у меня въ локт, осленокъ, и тотъ годится въ наставники теб, храброму цинготному ослу! Ты только на то и годенъ, чтобъ раздавливать троянцевъ, а умные люди такъ и смотрятъ на тебя, какъ на купленнаго ими раба-дикаря. Если ты посмешь еще разъ ударить меня, такъ я самъ примусь за тебя, безутробнаго, и всего по дюймамъ расцню тебя съ ногъ до головы.
Аяксъ. Молчи, песъ!
Терситъ. А ты — цинготный князь.
Аяксъ. Мордашка! (Бьетъ его).
Терситъ. Бей, Марсъ-идіотъ, бей, грубіянъ, верблюдъ, бей, бей!

Входятъ: Ахиллъ и Патроклъ.

Ахиллъ. Что, что такое, Аяксъ? За что ты бьешь его? Хоть ты, Терситъ, скажи, изъ-за чего вышло дло?
Терситъ. Видли вы, каковъ онъ? видли?
Ахиллъ. Въ чемъ же дло, однако?
Терситъ. Нтъ, вы только посмотрите на него.
Ахиллъ. Смотрю, но въ чемъ же дло?
Терситъ. Нтъ, нтъ, поглядите на него хорошенько.
Ахиллъ. Хорошо! хорошо!— и такъ гляжу.
Терситъ. Глядите, да все-таки не такъ, какъ слдуетъ. Вы его совсмъ не за то принимаете, что онъ на самомъ дл: онъ Аяксъ.
Ахнллъ. Я это знаю, дуракъ.
Терситъ. Согласенъ съ вами, но самъ-то я себя за дурака не считаю.
Аяксъ. Вотъ за это-то я и бью тебя.
Терситъ. Ну, вотъ, вотъ смотрите, какія у него жалкія остроты. У всхъ его увертокъ вотъ какія длинныя уши. Я его мозгъ поколотилъ сильнй, чмъ онъ мое тло, я, пожалуй, цлыхъ девять воробьевъ купилъ бы за одинъ грошъ, ну, а его мозгъ не стоитъ и девятой части одного воробья. Вотъ слушай, Ахиллъ, ты сейчасъ узнаешь, что я говорю про князя Аякса, у котораго мозгъ въ брюх, а кишки въ голов.
Ахиллъ. Что же ты говоришь про него?
Терситъ. Я говорю, что онъ Аяксъ (Аяксъ хочетъ ударитъ его. Ахиллъ становится между ними).
Ахиллъ. Полно, добрый нашъ Аяксъ.
Терситъ. У него и на столько ума не хватаетъ…
Ахиллъ. Я вынужденъ буду удерживать силой.
Терситъ. …Сколько его нужно, чтобы заткнуть ушко иголки той самой Елены, за которую онъ явился воевать.
Ахиллъ. Молчи, дуракъ!
Терситъ. Я готовъ бы замолчать и всхъ оставить въ поко, да вотъ этотъ дуракъ не допускаетъ. Вотъ онъ! Онъ самый! Посмотрите-ка на него.
Аяксъ. Ахъ, песъ проклятый! Вотъ я сейчасъ..
Ахиллъ. Неужто ты хочешь умомъ тягаться съ дуракомъ.
Терситъ. Ну, нтъ, могу поручиться, что онъ этого не сдлаетъ, потому что каждый дуракъ забьетъ его своимъ умишкомъ.
Патроклъ. Выражайся приличне, Терситъ.
Ахпллъ. Изъ-за чего вышла ссора?
Аяксъ. Я у этого подлаго филина спрашиваю, что провозглашали сегодня въ лагер, а онъ ругается.
Терситъ. Я, кажется, не состою у тебя въ услуженіи.
Аяксъ. Хорошо, продолжай, продолжай.
Терситъ. Я служу здсь добровольно.
Ахиллъ. За послднюю услугу ты, однако, получилъ трепку, а подъ трепку никто шеи добровольно не подставляетъ. Выходитъ, что добровольно тутъ дйствовалъ Аяксъ, а ты его дйствія воспринималъ невольно.
Терситъ.Такъ оно и есть или большинство людей вретъ, или большая часть и твоего ума заключается въ сил рукъ. Самъ Гекторъ окажется въ дуракахъ, если выколотитъ мозги у кого-нибудь изъ васъ двоихъ, это, кажется, все равно, что разгрызать либо пустой, либо гнилой орхъ.
Ахиллъ. Какъ? ты и меня вздумалъ задвать?
Терситъ. Вотъ посмотрите на Улисса или на старика
Нестора. У нихъ умъ ужь тогда былъ покрытъ плсенью, когда у вашихъ ддовъ еще и ногтей не росло, вотъ они теперь запрягли васъ, какъ возовыхъ воловъ въ плугъ, да и заставляютъ пахать поле сраженія.
Ахиллъ. Что такое? Что такое?
Терситъ. Такъ оно и слдуетъ: паши, Ахиллъ! паши, Аяксъ! пашите оба!
Аяксъ. Я у тебя языкъ выржу!
Терситъ. Что-жь за бда? Я и безъ него буду потомъ говорить столько-же, сколько и ты.
Патроклъ. Молчи, Терситъ. Будетъ!
Терситъ. Такъ я и замолчалъ по приказанію Ахилловой шавки. Какъ бы не такъ!
Ахиллъ. Вотъ и на твою долю досталось, Патроклъ.
Терситъ. Нтъ, слуга покорный! разв тогда приду къ кому-нибудь изъ васъ въ палатку, когда увижу, что васъ повсили, какъ паршивыхъ собакъ: буду жить теперь только между умными людьми, а въ сборище дураковъ меня больше не заманятъ (Уходитъ).
Патроклъ. Счастливаго пути.
Ахиллъ. Намъ давеча объявлено, что завтра часу въ шестомъ утра, то-есть, при солнечномъ восход, на полян между Троей и нашимъ станомъ появится самъ грозный Гекторъ и тамъ при гром трубъ заявить во всеуслышаніе, что готовъ вызвать на бой всякаго, кто вздумаетъ утверждать… ну, а что утверждать — ршительно не знаю:— какой-то вздоръ… Прощай…
Аяксъ. Прощай. Однако, кто-же сразится съ Гекторомъ?
Ахиллъ. Не знаю. Какъ слышно, намрены бросить жребій, иначе троянецъ теперь же имлъ бы достойнаго противника.
Аяксъ. Ужь не тебя-ли? Разузнаю поподробне, что говорятъ объ этомъ въ лагер (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Троя. Комната во дворц Пріама.

Входятъ: Пріамъ, Гекторъ, Троилъ, Парисъ и Еленъ.

Пріамъ. Друзья мои, и такъ уже потративъ много и времени, и жизней, и безплодныхъ рчей, старикъ Несторъ отъ имени соотчичей пишетъ намъ опять: ‘Освободи Елену, а прочія вс жертвы, какъ честь, труды, издержки, кровь, раны, потеря времени и друзей, какъ и все, что поглощено алчными устами и ненасытною утробою войны, пусть навсегда предастся забвенію’. Сынъ мой Гекторъ, что скажешь ты на это?
Гекторъ. Хотя едва-ли кто-нибудь меньше, чмъ я, страшится грековъ и хотя на свт нтъ женщины съ такимъ чувствительнымъ, губкоподобнымъ сердцемъ, способнымъ втягивать въ себя чужое горе, какъ у меня, несокрушимый Пріамъ, я все-таки долженъ теб сказать, даже готовъ закричать передъ цлой Троей:— ‘Кто вдаетъ, что дальше будетъ съ нами, если война продлится?’ Такая безопасность, которая иметъ вру только въ себя — плодъ не войны, а мира. Разумное же недовріе — и глубомръ, и свточъ, помогающіе мудрецу точно распознавать размры худшаго среди густыхъ потемокъ грядущаго. Отпустите-же Елену. Съ тхъ поръ, какъ въ несчастной этой распр мечъ обнаженъ былъ впервые, изъ десятка погибшихъ душъ,— а ихъ погибло не мало,— по крайней мр одна была настолько же намъ дорога, какъ сама Елена. Когда мы уже принесли такъ много кровавыхъ жертвъ, упорно защищая чужую намъ женщину, я не вижу разумной причины отвчать отказомъ на справедливое требованіе грековъ о ея выдач.
Троилъ. Стыдись, Гекторъ! Достоинство и царственную честь такого великаго властителя, какъ нашъ родитель, ты намренъ взвшивать на унціи. Неужто хочешь ты ничтожной цифрой исчислить неизмримость его величія и тсной рамкой ничтожныхъ причинъ и основаній сковать незнающій предла размахъ его могучихъ крыльевъ? Отъ имени боговъ я говорю теб: ‘стыдно, братъ, стыдно!’
Еленъ. Неудивительно, Троилъ, что ты такъ враждебно относишься къ разсудку, когда ты самъ лишенъ его вполн. Неужто и нашъ отецъ обязанъ въ важныхъ длахъ обходиться безъ него на томъ лишь основаніи, что Троилъ отлично обходится безъ него въ своихъ рчахъ.
Троилъ. Еленъ, какъ жрецъ, склоненъ къ мечтамъ и къ грезамъ. Его перчатки полны разныхъ разсудочныхъ причинъ, и вотъ образчикъ одной изъ нихъ: ему давно извстно, что непріятель постоянно желаетъ намъ зла, что обнажать мечъ опасно и что бду можно отвратить разсудкомъ. Поэтому легко понять, что стоитъ ему увидть вооруженнаго грека, чтобы сейчасъ-же прицпить къ ногамъ крылья разсудка и бжать, какъ богъ Меркурій, отъ грозныхъ глазъ разгнваннаго Зевса или какъ сбившееся съ пути заблудшее свтило. Итакъ, друзья, если между нами зашла уже рчь о разсудк, запремъ скоре ворота и заляжемъ спокойно спать. Что-же касается чести и мужества, то они, какъ зайцы, должны страдать трусостью, только тогда могутъ они согласиться съ понятіемъ Елена о разсудк. Знайте, что отъ чрезмрной осторожности въ насъ слабетъ мужество и печенка становится блдной.
Гекторъ. Нтъ, Троилъ, сама Елена не стоитъ того, чего она стоитъ намъ.
Троилъ. Не та-ли цна и самому предмету отъ того, во что мы его цнимъ?
Гекторъ. Его цна не зависитъ отъ единичной воли, она частью зависитъ отъ его качествъ, а частью отъ того, какъ мы на него смотримъ. Если наше поклоненіе превышаетъ ростъ божества, оно переходитъ въ идолопоклонство, а пламенть восторженною любовью къ тому, въ чемъ нтъ и тни тхъ достоинствъ, которыя мы въ немъ любимъ,— просто нелпо.
Троилъ. Сегодня я избираю себ жену и выборъ мой вполн послушенъ вол, а воспламенять ту волю съумли и мои глаза и уши, то-есть, двое кормчихъ, которые весь вкъ плаваютъ между двухъ такихъ опасныхъ подводныхъ скалъ, какъ разумъ и желанье. Если-же бываетъ такъ, что желаніе вдругъ перейдетъ въ отвращеніе, могу-ли я безсердечно отвергнуть ту, на кого палъ свободный мой выборъ? Нтъ, никогда! увертки не помогутъ сберечь святую честь, поправъ обязанности. Ршимся-ли мы возвратить торговцу его товаръ, когда сами его перепачкали? Не бросаемъ-же мы остатковъ явствъ отъ пира подъ тмъ предлогомъ, будто мы чрезмрно сыты. Вспомни, какъ вс подстрекали Париса, когда онъ задумалъ мстить грекамъ, вспомни, какъ паруса его вздувались втромъ единодушнаго согласія, тогда и волны, и даже самъ строптивый старикъ-втеръ вдругъ примолкли и помогли Парису. Вотъ блестящій подвигъ брата Париса увнчался успхомъ: въ замокъ старухи тетки онъ привезъ красавицу царицу, при которой сама весна блднетъ и старетъ. Зачмъ мы понын держимъ ее въ плну? А зачмъ греки понын держатъ въ плну тетку? Но стоило-ли держать въ плну Елену? Конечно, стоитъ. Елена, какъ мы увидимъ, безцнная жемчужина. Не за нею-ли тысячи судовъ переплывали далекія моря, а внценосцы превращались въ торговцевъ? Если вы согласны, что Парисъ поступилъ разумно,— а съ этимъ вамъ не согласиться нельзя, такъ какъ вы сами кричали ему:— ‘Ступай!’ и если вы признали драгоцнной ту добычу, что онъ привезъ съ собою,— а отречься отъ этого вы не можете, такъ какъ сами хлопали ему въ ладоши, крича: — ‘Отлично! безподобно!’ — зачмъ-же вы сегодня хулите плоды своихъ совтовъ и длаете то, чего не длаетъ даже сама Фортуна, то-есть, съ презрніемъ относитесь къ тому, что казалось вамъ драгоцнне земли и неба? Зачмъ-же было красть такую вещь, которую вы боитесь оставить у себя? Такая кража не хуже-ли всякой другой? Мы — шайка воровъ, не стоящихъ даже того, что воровали: мы отправились къ грекамъ и, нанеся имъ жестокую обиду, не смемъ даже признаться въ своемъ дяніи! О, какой стыдъ!
Кассандра (За сценой). Плачьте, троянцы, плачьте!
Пріамъ. Кто кричитъ тамъ такъ жалобно?
Троилъ. То наша безумная сестра, я узналъ ее по голосу.
Кассандра. О, Троя, плачь!

Входитъ Кассандра, платье и волосы ея въ безпорядк.

Гекторъ (Увидавъ сестру). Кассандра!
Касандра (Прорицая). Плачь, Троя! Дай мн десять тысячъ глазъ, чтобы я могла заставить ихъ проливать пророческія слезы!
Гекторъ. Молчи, молчи, сестра!
Кассандра. О, двы и юноши! О, взрослые и старцы, и бдные младенцы, умющіе только кричать, скоре, скоре присоедините свой плачъ къ моимъ воплямъ! Да, выплачемъ заране хоть часть тхъ горькихъ слезъ, что ожидаютъ насъ въ грядущемъ!… О, плачьте, троянцы, пріучите глаза свои къ слезамъ! Троя обречена на гибель! Блестящій нашъ Иліонъ будетъ разрушенъ, а братъ Парисъ — тотъ факелъ, который насъ сожжетъ! Плачьте троянцы, плачьте! Кричите вс: ‘Елена и несчастіе’! Если ее не отпустятъ отсюда, наша Троя погибнетъ въ пламени! (Убгаетъ).
Гекторъ. Ну, юный мой Троилъ, неужто пророческій голосъ сестры не пробуждаетъ въ твоей душ заслуженныхъ укоровъ? Иль кровь въ теб пылаетъ такъ безумно, что охладить ея не въ силахъ ни горькій вопль разсудка, ни тотъ позоръ, что явится какъ послдствіе дла, которое должно считаться дурнымъ?
Троилъ. Нтъ, я убжденъ, что одна случайность не можетъ служить мриломъ дла и его справедливости. Не слдуетъ также гасить въ насъ духъ мужества на томъ лишь основаніи, что безумная Кассандра мелетъ вздоръ: бредъ ея не можетъ намъ доказать, что самый поводъ къ распр сталъ вдругъ хуже. По сами-ли мы клялись считать этотъ поводъ священнымъ? Мн онъ не ближе, чмъ всмъ другимъ сынамъ Пріама, но я молю Зевса, чтобы онъ избавилъ насъ отъ такихъ дяній, которыя могли бы поселить въ насъ сомнніе, должно-ли намъ продолжать стоять за начатое или оставить его на произволъ судьбы?
Парисъ. О, да, мы, конечно, должны продолжать начатое, иначе весь міръ осыплетъ насъ упреками: во-первыхъ, меня за легкомысліе моихъ поступковъ, разомъ и васъ за данные мн совты. Клянусь самимъ Олимпомъ, что ваше единодушное согласіе и разсяло въ моей душ вс страхи, сопряженные съ такимъ предпріятіемъ. Если бы такъ, что могла бы сдлать моя рука? Могла-ли стойкость одного бойца дать достойный отпоръ бшеному натиску всхъ, кого озлобилъ мой поступокъ, всхъ, клявшихся отвтить вооруженной рукой тмъ, кто подалъ поводъ къ распр. Тмъ не мене я открыто заявляю: — если бы мн одному пришлось преодолть вс преграды, а также если бы могущество во мн равнялось вол, я и тогда, конечно, не отрекся бы отъ того, что сдлалъ, и сталъ бы упорно продолжать начатое.
Пріамъ. Сынъ нашъ Парисъ! Ты говоришь, какъ всякій не въ мру упоенный наслажденіемъ. Подай весь медъ теб, а другимъ горечь желчи. Такой отваг цна не велика.
Парисъ. Чтимый нашъ родитель, я не исключительно занятъ тмъ наслажденіемъ, которое приноситъ намъ красота, но я желаю, владя ею и оберегая ее честно, смыть пятно, которое наложено на Елену похищеніемъ. Возможно-ли отдать ее мужу теперь, когда насъ къ тому побуждаетъ городъ, поставленный осадою въ затруднительное положеніе. Это значило бы нанести плнной цариц кровавую обиду, а твоему достоинству жестокое безчестіе, мн же самому на долю выпалъ бы несмываемый позоръ. Не можетъ быть, чтобы такая мысль народилась въ твоемъ высокомъ ум. Едва-ли у насъ найдется хоть одинъ троянецъ, и не достало бы ни храбрости, ни чести, чтобы отстаивать Елену съ мечемъ въ рукахъ и неужто позоръ будетъ наградой тому, кто ршится ее защищать? Итакъ, говорю я вамъ, мы должны смло стоять за ту, которой, какъ вамъ извстно, не найдется равной во всемъ необъятномъ мір.
Гекторъ. Надо отдать обоимъ вамъ справедливость, Парисъ и Троилъ:— вы говорите недурно, но поверхностно касаетесь занимающаго насъ предмета. Оба вы похожи на безпечныхъ юношей, которыхъ Аристотель считалъ лишенными способности постигать тонкости философскихъ ученій. Такъ, выставленные вами доводы способне служить горячк страсти, чмъ начертывать т границы, которыя должны отдлять ложь отъ правды, добро отъ зла, потому что наслажденіе и месть, боле чмъ улитка, глухи, когда дло идетъ о правильномъ ршеніи. Природа требуетъ, чтобы каждому отдавалось должное и что-же у всего человчества священне права мужа на свою жену? Страсти, правда, нарушаютъ этотъ законъ. Противъ него изъ пристрастной угодливости заблудшей своей воли возстаютъ порою даже возвышенныя души, но во всякомъ благоустроенномъ обществ есть законы, стремящіеся обуздывать ослушаніе, страшно непокорное буйство разнузданной похоти. Если Елена жена царя Спарты,— а это не подлежитъ сомннію, сами законы природы и народовъ требуютъ, чтобы мы возвратили жену мужу, упорство-же въ зл не уничтожаетъ зла, а только увеличиваетъ его. Таково мнніе Гектора относительно вопроса о прав, несмотря, однако, но это, пылкіе мои братья, я присоединяюсь къ вашему мннію, что Елену слдуетъ удержать здсь, потому что тутъ замшана честь не только каждаго изъ насъ, но и всего народа.
Троилъ. Ты этимъ коснулся жизненной струны нашего ршенія. Если бы нашею цлью былъ одинъ бшеный разгаръ страстей, а не слова, я за Елену не далъ бы ни капли троянской крови. Но, достойный Гекторъ, она все-таки служитъ для насъ воплощеніемъ какъ чести, такъ и славы, тою шпорою, которая внушаетъ великіе подвиги. Ея присутствіе разжигаетъ въ насъ мужество, которое послужитъ на гибель всмъ греческимъ дружинамъ, оно въ глазахъ грядущихъ временъ возвеличить насъ самихъ и обольетъ насъ лучомъ безсмертной славы.
Гекторъ. Итакъ, безстрашные сыны Пріама, я послалъ въ греческій станъ громкій вызовъ. Вс греки, привыкнувъ къ праздной лни, давно уже находятся въ состояніи сладкой дремоты, какъ удивитъ теперь мой вызовъ ихъ сонныя души! Я стороною слышалъ, что полководецъ ихъ все спитъ, а въ войск уже начинаютъ свирпствовать зависть и соперничество. Авось мы хоть этимъ разбудимъ грековъ (Вс уходятъ).

СЦЕНА III.

Греческій станъ, передъ палаткой Ахилла.

Входитъ Терситъ.

Терситъ. На что это похоже, Терситъ? Ты совсмъ запутался въ лабиринт гнва. Неужто верхъ будетъ вчно оставаться за слономъ — Аяксомъ… Онъ меня бьетъ, а я надъ нимъ смюсь! Велика, однако, мн отъ этого радость! Гораздо было бы лучше, если-бы оказалось совсмъ наоборотъ, то-есть, чтобы я его билъ, а онъ надо мною смялся. Вотъ что!— выучусь я вызывать дьяволовъ и стану заставлять ихъ плясать подъ мою дудку… выдумаю еще что-нибудь, но во что-бы то ни стало выйду изъ своего сквернаго положенія, въ которомъ вынужденъ вчно злиться… Вотъ есть еще у насъ Ахиллъ… Удивительно уметъ онъ вести подкопы, и если удастся дождаться, чтобы два эти молодца подкопались подъ Трою, стны ея скоре обрушатся отъ ветхости, чмъ отъ ихъ ухищреній… О ты, великій громовержецъ, забудь, что ты Юпитеръ, а ты, Меркурій, простись съ своею зминою мудростью, хранящеюся у тебя въ жезл, если вамъ обоимъ не удастся отнять у тхъ двоихъ ту малую, малюсенькую, мене чмъ самую крохотную частичку ума, которая выпала имъ на долю! У нихъ его,— даже по мннію самаго грубаго невжества,— такъ мало, что для того, чтобы освободить муху изъ стей паука, они не придумаютъ ничего боле удобнаго, какъ своими тяжелыми доспхами разорвать паутину. Посл этихъ двоихъ, проклятіе и месть всему стану! Пусть на грековъ нападетъ костода, потому что, мн кажется, это та самая болзнь, которая бичуетъ тхъ, кто слишкомъ любитъ гоняться за юбками! Вотъ я и прочелъ теперь вс свои молитвы, а дьяволъ зависти пусть говоритъ это: — да будетъ такъ. Однако, гд-же ты, великій Ахиллъ?

Входитъ Патроклъ.

Патроклъ. Кто тамъ? Терситъ!.. А, милый Терситъ, иди сюда и начинай ругаться.
Терситъ. Если бы я расположенъ былъ думать о позолоченной кукл-кривляк, то не ушелъ бы отъ созерцанія тебя. Впрочемъ, бда поправимая:— желаю теб быть на самомъ себ. Пусть теб на долю въ самыхъ широкихъ размрахъ выпадутъ обыкновеннйшіе бичи человчества:— безуміе и невжество. Пусть само небо сохранить тебя отъ добраго совта, и пусть ни одна здравая мысль никогда не приходитъ теб въ голову! Пусть твоя-же любострастная кровь руководитъ тобою до самой смерти, и тогда, если та, кто станетъ завертывать тебя въ саванъ, скажетъ:— ‘какой красивый трупъ,’ я готовъ даже дважды поклясться, что она во всю жизнь хоронила однихъ только зачумленныхъ. Да будетъ такъ!.. Гд-же Ахиллъ?
Патроклъ. А ты, ханжа, какъ я вижу, только сейчасъ, должно -быть, молитвы читалъ?
Терситъ. О, да услышатъ меня небеса!

Появляется Ахиллъ.

Ахиллъ. Кто тамъ?
Патроклъ. Терситъ.
Ахиллъ. Гд, гд?— А, вотъ и ты, мой сынъ, помогающій пищеваренію! Отчего ты не подалъ мн за обдомъ самого себя въ вид кушанья? Ну, скажи-ка мн, что такое Агамемнонъ?
Терситъ. Онъ твой полководецъ.
Ахиллъ. Ну, а теперь ты, Патроклъ, скажи мн, что такое Ахиллъ?
Патроклъ. Онъ твой господинъ. Теперь и ты сдлай одолженіе, скажи, что такое ты самъ?
Терситъ. Человкъ, знающій тебя вдоль и поперекъ. Ну, а ты, Патроклъ, сказки, что такое ты?
Патроклъ. Можешь говорить обо мн все, что знаешь.
Ахиллъ. Да, скажи, скажи!
Терситъ. Хочу вкратц повторить вс отвты: Агамемнонъ — полководецъ Ахилла, Ахиллъ — мой господинъ я — человкъ, знающій Патрокла вдоль и поперекъ, а Патроклъ — дуракъ.
Патроклъ. Скотина!
Терситъ. Молчи, дуракъ! Я еще не кончилъ.
Ахиллъ. Онъ человкъ, имющій особыя права. Продолжай, Терситъ.
Ткрситъ. Агамемнонъ дуракъ, Ахиллъ дуракъ, Терситъ дуракъ, а Патроклъ, какъ я уже говорилъ, тоже дуракъ.
Ахиллъ. Вотъ какъ! Теперь выведи все это логически. Ну!
Терситъ. Агамемнонъ дуракъ потому, что желаетъ начальствовать надъ Ахилломъ, Ахиллъ дуракъ потому, что позволяетъ начальствовать надъ собою Агамемнону, Терситъ дуракъ потому, что соглашается служить такому дураку, а Патроклъ — тотъ уже такъ отъ природы дуракъ.
Патроклъ. Почему-же дуракъ?
Терситъ. Ну, задавай этотъ вопросъ тмъ, кто произвелъ тебя на свтъ, для меня-же достаточно того, что ты глупъ. Посмотрите-ка, кто сюда идетъ.

Появляются: Агамемнонъ, Улиссъ, Несторъ, Діомедъ и Аяксъ.

Ахиллъ. Патроклъ, я ни съ кмъ не желаю разговаривать. Пойдемъ со мною, Терситъ (Уходитъ).
Терситъ. О, какое шутовство! какое плутовство! какое мошенничество! Причина всего шума мужъ-рогоносецъ и жена-шлюха… Нечего сказать, отличный поводъ для того, чтобы возбуждать взаимную зависть и пускать людямъ кровь до смерти. Ахъ, напади сухая парша на тхъ, кто всему этому виною, а война и любострастіе поберутъ и всхъ остальныхъ (Уходитъ).
Агамемнонъ. А гд-же Ахиллъ?
Патроклъ. Ушелъ къ теб въ палатку. Онъ, государь, настроенъ очень дурно.
Агамемнонъ. Дай ему знать, что мы здсь его ожидаемъ. Онъ прогналъ нашихъ пословъ, только, скрпя сердце, ршились мы отбросить свое достоинство, чтобы постучаться къ нему въ ставку. Скажи ему все это, не то онъ, пожалуй, возмнитъ, что мы не умемъ поддерживать своего сана или, пожалуй, еще то, что мы будто и не знаемъ, кто и что такое мы сами.
Патроклъ. Я поспшу передать ему все это (Уходитъ).
Улиссъ. Когда мы приближались, онъ, казался, стоялъ въ дверяхъ ставки, значитъ, онъ не боленъ.
Аяксъ. Да, боленъ по-львиному, боленъ отъ излишней гордости. Вы можете называть это меланхоліей, если желаете быть вжливымъ съ человкомъ, но, клянусь головой, это просто гордость. За что же, однако, онъ озлился? Пусть, по крайней мр, скажетъ намъ причину… Одно слово, государь (Отводитъ Агамемнона въ сторону).
Несторъ. Почему это Аяксъ такъ разлаялся на него?
Улиссъ. Ахиллъ сманилъ у него шута.
Несторъ. Кого? Терсита?
Улиссъ. Его.
Несторъ. Въ такомъ случа Аяксу нечего больше говорить, такъ какъ онъ лишился послдняго предмета для разговоровъ.
Улиссъ. Ошибаешься, потому что предметомъ для разговора служитъ именно тотъ, кто отбилъ у него этотъ предметъ, то есть, Ахиллъ.
Несторъ. Тмъ лучше. Размолвка ихъ для насъ выгодне, чмъ ихъ союзъ. Значитъ, однако, дружба ихъ была велика, когда разорвать ее могъ даже шутъ.
Улиссъ. Если дружба не опирается на мудрость, то шуту не трудно ее разорвать… Вотъ и Патроклъ идетъ.
Несторъ. Ахилла, однако, съ нимъ нтъ.
Улиссъ. У слона есть сочлененія, но не для вжливости: у него есть ноги для того, чтобы он его держали, но не для того, чтобы он передъ кмъ-нибудь подгибались (Патроклъ возвращается).
Патроклъ. Ахиллъ приказалъ отвтить вамъ, что онъ очень огорченъ, если васъ со свитою привлекла къ нему какая-нибудь иная цль, кром желанія развлечься. Онъ надются, что теб посл обда захотлось пройтись сюда, чтобы облегчить пищевареніе.
Агамемнонъ. Послушай, Патроклъ, такіе отвты давно намъ знакомы, и подобные предлоги, летя на слабыхъ крыльяхъ презрнія, не ослпятъ, конечно, ни нашего взора, ни пониманія. Въ Ахилл есть достоинства, и мы имемъ основаніе ихъ признавать, тмъ не мене, вс его доблести, направленныя не къ добродтели, начинаютъ понемногу терять предъ всми нами свой яркій блескъ. Они, какъ плоды, что намъ подаютъ на нечистомъ блюд, могутъ заплеснть и ни въ комъ не возбудятъ охоты ихъ отвдать. Ступай, скажи Ахиллу, что мы пришли сюда съ нимъ объясниться, и ты, конечно, сдлаешь недурно, если сообщишь ему, что мы находимъ, будто его гордость выше, а вжливость ниже мры, будто хорошихъ качествъ въ немъ по всеобщему признанію мене, чмъ самомннія. Пусть онъ также знаетъ, что и боле достойнымъ, чмъ онъ, приходится подвергаться обидамъ, когда они, забывъ величіе священнаго сана, благосклонно снисходятъ ко всмъ блажнымъ и неумстнымъ своимъ затямъ и, имя притязанія на превосходство, сторожатъ приливы и отливы своихъ смшныхъ причудъ и настроеній, какъ будто самъ онъ средоточіе и центръ тяжести военныхъ дйствій. Итакъ, ступай, скажи ему все это. Добавь еще, что если онъ назначитъ себ черезъ-чуръ высокую цну, мы обойдемся и безъ него. Пусть онъ, подобно негодному за тяжестью снаряду, валяется себ, какъ негодный хламъ, мы же скажемъ:— ‘Хотя онъ и славенъ, но для войны негоденъ, даже карликъ, способный двигаться, дороже намъ, чмъ грубый и сонный герой’. Передай же ему, все это.
Патроклъ. Непремнно передамъ все и тотчасъ же доставлю отвтъ (Уходитъ).
Агамемнонъ. Отвтъ изъ вторыхъ устъ едва-ли способенъ насъ удовлетворить. Мы желали повидаться лично съ Ахилломъ, ступай къ нему хоть ты (Улиссъ уходитъ).
Аяксъ. Что же въ немъ такого особеннаго, чего нельзя бы найти въ другомъ?
Агамемнонъ. Особеннаго въ немъ несравненно мене чмъ онъ воображалъ.
Аяксъ. Есть-ли въ немъ даже столько-то? Какъ вы думаете:— не воображаетъ-ли онъ, будто во всхъ отношеніяхъ лучше меня?
Агамемнонъ. Безъ всякаго сомннія.
Аяксъ. Что-же, согласенъ ты съ его мнніемъ и повторишь-ли то же, что онъ говоритъ?
Агамемнонъ. Нтъ, благородный Аяксъ: ты настолько-же силенъ, храбръ, уменъ и высокороденъ, какъ и онъ, но кром того, ты еще несравненно вжливе, и вдобавокъ съ тобою удобне имть дло.
Аяксъ. Не понимаю, почему иной разъ встрчаются не въ мру гордые люди. Откуда эта гордость? Я даже не знаю что она такое.
Агамемнонъ. Умъ у тебя, Аяксъ, свтле и твои добродтели боле пріятнаго свойства. Человкъ гордый самъ себя пожираетъ, гордость — собственное его зеркало, собственная его труба и собственная его лтопись, всякій восхваляющій себя иначе, какъ своими дяніями, пожираетъ эти дянія самохвальствомъ.
Аяксъ. Гордые люди мн настолько-же ненавистны, какъ исчадія жабъ.
Несторъ (про себя). Себя-то, однако онъ любитъ! Не странно-ли это?

Улиссъ возвращается.

Улиссъ. Ахиллъ не выйдетъ драться завтра.
Агамемнонъ. Какія-же причины?
Улиссъ. Никакихъ. Онъ причудливо отдался теченію сварливаго, заносчиваго нрава и не обращаетъ притомъ ни малйшаго вниманія на другихъ, поставивъ себ въ законъ одну лишь собственную волю.
Агамемнонъ. Почему, не смотря на нашу царственную просьбу, не хочетъ онъ разстаться съ палаткой и вмст съ другими насладиться прохладой?
Улиссъ. Его причины настолько-же ничтожны, какъ ничто. Онъ отказывается исполнить просьбу только на томъ основаніи, что его объ этомъ просятъ. Онъ помшанъ на собственномъ величіи, да и самимъ съ собою говоритъ не иначе, какъ свысока, за каждое словечко ведетъ съ собою споръ, а мнимое величіе поддерживаетъ въ немъ то самомнніе, что своею силою и страстностью совсмъ мучитъ его разсудокъ. Способность его мыслить здраво порой скрывается невдомо куда, и онъ начинаетъ самъ себя бичевать… Что-же еще? Онъ безмрно очарованъ собою и печальные признаки возвщаютъ, что та болзнь, увы: неизлечима.
Агамемнонъ. Отправься къ нему, Аяксъ, и объяснись съ нимъ полюбезне. Вс увряютъ, будто онъ о теб высокаго мннія, и по твоей просьб, онъ, пожалуй, отмнитъ нелпое ршеніе.
Улиссъ. Агамемнонъ, осмлюсь теб сказать: — не посылай его! Станемъ, напротивъ, благословлять каждый шагъ, который отдаляетъ Аякса отъ Ахилла. Какъ! тотъ гордецъ, не допускающій въ своемъ высокомріи, чтобы здравая мысль проникла къ нему въ голову, не иначе какъ въ томъ случа, когда онъ самъ ее зародилъ и пережевалъ,— увидитъ передъ собою покорнымъ просителемъ того, кто намъ дороже всхъ Ахилловъ? Нтъ! трижды достойный нашъ боецъ, первйшій храбрецъ нашъ не долженъ излишнею любезностью безславить лавровъ, заслуженныхъ имъ такъ честно. На то, чтобы онъ унизилъ свое достоинство, которое у него нисколько не ниже, чмъ у Ахилла, нтъ моего согласія! Ему идти къ кому же?— къ Ахиллу. Этимъ мы стали бы только откармливать въ Ахилл сидящаго въ немъ свиненка гордости, ублажать его, значило бы только прибавить углей къ костру, который и такъ уже жжетъ его достаточно давно. Не слдуетъ, чтобы Аяксъ шелъ къ Ахиллу, да сохранитъ насъ отъ этого самъ Зевсъ! Пусть онъ своимъ громовымъ голосомъ кричитъ изъ тучъ:— ‘Ахиллъ, иди къ нему!’
Несторъ (про себя). Вотъ это хорошо! Онъ похвалами щекочетъ глупцу самое чувствительное мсто.
Діомедъ (тоже про себя). Онъ молча вдыхаетъ въ себя т хвалы.
Аяксъ. Я, пожалуй, пойду къ нему, но только затмъ, чтобы перчаткой раскроить ему лицо.
Агамемнонъ. О, нтъ, ты не пойдешь!
Аяксъ. А если онъ дерзнетъ принять меня гордо, я съумю посбить съ него эту гордость. Пустите меня къ нему.
Улиссъ. Нтъ, никогда, хотя-бы отъ этого завислъ весь успхъ нашего дла.
Аяксъ. Онъ негодяй, наконецъ!
Несторъ (про себя). Какъ хорошо онъ описываетъ самого себя.
Аяксъ. Вотъ можно-ли имть съ нимъ дло и вести знакомство?
Улиссъ (про себя). Воронъ ругается надъ чернымъ цвтомъ.
Аяксъ. Я выбью изъ него вс причуды.
Агамемнонъ. Больной хочетъ быть врачомъ.
Аяксъ. О, если-бы вс думали такъ-же, какъ!
Улиссъ (про себя). Умъ совсмъ вышелъ-бы изъ употребленія.
Аяксъ. Дешево отъ меня онъ-бы не отдлался! Я заставилъ-бы его глотать мечи! Неужто-же побда должна остаться за гордостью?
Несторъ (про себя). Если-бы это когда-нибудь случилось, половина побды принадлежала-бы теб.
Улиссъ (про себя). Нтъ, вс девять десятыхъ.
Аяксъ. Я разотру его въ порошокъ, онъ у меня станетъ совсмъ мягкій.
Несторъ (про себя). Онъ еще не совсмъ разогрлся, надо превозносить его сильне. Надо ему подливать и подливать, его честолюбіе томится жаждой.
Улиссъ (Агамемнону). Не слишкомъ-ли, нашъ храбрый вождь, ты принимаешь къ сердцу эту непріятность?
Несторъ. Молю, забудь о ней!
Діомедъ. Ты долженъ приготовляться къ единоборству, не разсчитывая на Ахилла.
Улиссъ. Досадное это имя, не по сердцу нашему вождю. Молчи! Вотъ подходящій намъ человкъ… Однако, что-же это? Я хвалю его при немъ-же. Лучше замолчатъ.
Несторъ. Ахъ, зачмъ онъ не Ахиллъ и нтъ въ немъ честолюбія?!
Улиссъ. Пусть узнаетъ свтъ, что храбръ онъ безконечно!
Аяксъ. Проклятый тотъ пригулокъ, только и уметъ поднимать всхъ на смхъ. О, какъ желалъ-бы я, чтобы онъ былъ троянцемъ!
Несторъ. Это было-бы несчастіемъ для Аякса.
Улиссъ. Еслибъ въ душ его къ тому-же таилась безмрная гордость!
Діомедъ. Или если-бы онъ жаденъ былъ до похвалъ!
Улиссъ. Если-бы онъ имлъ нравъ упрямый…
Діомедъ. Причудливый, самолюбивый…
Улиссъ. Долженъ благодарить боговъ за врожденное смиреніе, хваля того, кто тебя зачалъ и ту, чьей грудью ты питался. Хвала также и твоему учителю, хотя нельзя обойти молчаніемъ и твоихъ прирожденныхъ талантовъ. Имъ ты обязанъ, конечно, боле, чмъ ученію. Тому-же, кто училъ тебя владть оружіемъ, пусть Марсъ, разсчетъ вчность пополамъ и отдастъ одну изъ половинокъ. Что-же до твоей несокрушимой силы, пусть Милонъ Кротонскій, поднимавшій быка, теперь уступитъ свой эпитетъ Аяксу. Мудрость твою хвалить я не стану, она, словно столбъ, свая или скала, можетъ только сжимать обширныя способности Аякса въ ихъ могучемъ и выспреннемъ стремленіи. Вотъ передъ тобою самъ Несторъ, умудренный многочисленными годами, мудрымъ онъ былъ, и есть, инымъ быть онъ не можетъ. Но ты простишь меня, ддъ Несторъ, если я признаюсь, что не смотря на юность, умъ Аякса такого-же закала, какъ и твой. Положимъ, ты не ниже его, но, все-таки, не боле, какъ равенъ ему.
Аяксъ. Позволь мн звать тебя отцомъ!
Улиссъ. Конечно, мой милый сынъ, зови.
Діомедъ. О храбрый нашъ Аяксъ, пусть онъ руководитъ тобой во всемъ.
Улиссъ. Если грубый холопъ Ахиллъ не хочетъ выйти къ намъ изъ своей берлоги, намъ здсь боле нечего длать. Не угодно-ли теб, великій нашъ полководецъ, созвать свой военный совтъ? Недавно къ намъ сюда явились новые цари, а вс наши силы должны быть завтра въ полномъ сбор. Вотъ нашъ боецъ! Пусть, если угодно, витязи приходятъ съ востока и съ запада и выберутъ весь лучшій цвтъ своихъ дружинъ, Аяксъ не уступитъ побды.
Агамемнонъ. Идемъ въ совтъ. Пусть завтра кипитъ бой, а нашъ Ахиллъ спитъ крпкимъ сномъ у себя въ палатк (Вс уходятъ).

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Троя. Комната но дворц Пріама.

Входитъ слуга, за нимъ Пандаръ.

Пандаръ. Эй, ты, пріятель, постой на пару словъ… Ты, кажется, сопутствуешь юному царевичу Парису.
Слуга. Да, всегда, когда царевичъ идетъ впереди меня.
Пандаръ. То-есть, ты зависишь отъ него, хотлъ я сказать?
Слуга. Я и завишу отъ властителя судебъ.
Пандаръ. Совсмъ нтъ, не отъ него, а отъ благороднаго витязя, и ты, во что бы то ни стало, обязанъ ежеминутно славословить его.
Слуга. Да будутъ восхвалены и боги, и мой господинъ.
Пандаръ. Меня ты знаешь? Врно, такъ!
Слуга. Знаю, сударь, но честное слово, очень поверхностно.
Пандаръ. Очень жаль! Потому, пріятель, узнай меня короче: я витязь Пандаръ.
Слуга. Надюсь, что теперь буду лучше знать вашу милость.
Пандаръ. Я этого искренно желаю.
Слуга. Значитъ, въ настоящую минуту, вы въ полномъ состояніи благодати.
Пандаръ. Въ полномъ состояніи благодати? Нтъ, пріятель, въ настоящую минуту далеко не въ полномъ (за сценой музыка). Что это за музыка?
Слуга. То — музыка для разныхъ инструментовъ, но я только издали знакомъ съ нею.
Пандаръ. А музыкантовъ знаешь?
Слуга. Этихъ-то я знаю отлично.
Пандаръ. Для кого они теперь играютъ?
Слуга. Для своихъ слушателей, сударь.
Пандаръ. А для чьего удовольствія?
Слуга. И для моего, сударь, и для удовольствія всякаго, кто любитъ музыку.
Пандаръ. Когда я спрашиваю ‘по чьему желанью?’ я имлъ въ виду спросить: ‘по чьему приказанью’?
Слуга. По чьему же приказанію прикажешь ты мн дйствовать теперь?
Пандаръ. Я вижу, пріятель, что мы совсмъ не понимаемъ друга друга. Я для тебя слишкомъ утонченно-вжливъ, ты-же, какъ я вижу, слишкомъ себ на ум, а потому снова спрашиваю:— ‘По чьему требованію играетъ музыка?’
Слуга. Только-то теб отъ меня и требовалось?.. Давно бы и я понялъ, и ты самъ бы узналъ, что музыка играетъ по требованію царевича Париса, а царевичъ слушаетъ ее, стоя вонъ тамъ у окна, рядомъ же съ нимъ земная Венера, внецъ красоты и сама незримая душа любви.
Пандаръ. Кто-же тамъ:— племянница моя Крессида?
Слуга. Нтъ, сударь, сама Елена: какъ ты не могъ понять этого прямо изъ моего описанія ея прелестей.
Пандаръ. Изъ словъ твоихъ, болванъ, я вывожу заключеніе, что ты никогда и въ глаза-то не видывалъ красавицы Крессиды. Я пришелъ сюда переговорить съ царевичемъ Парисомъ отъ имени царевича Троила. Сейчасъ-же сразу наговорю ему цлый коробъ комплиментовъ, потому что рчь здсь идетъ о самомъ кипучемъ дл.
Слуга. Кипучее дло?— Странное должно быть это кушанье.

Входятъ Парисъ и Елена, за ними свита.

Пандаръ. О, гордый повелитель мой, привтъ теб, какъ и всей честной компаніи! О, сколько благородныхъ желаній, сдерживаемыхъ благородной умренностью, служащею имъ благороднымъ-же вожакомъ!.. А главный привтъ теб, прекрасная царица!.. О, да послужатъ вамъ ваши-же прекрасныя мысли настолько-же прекраснымъ изголовьемъ.
Елена. Рчь твоя, любезный незнакомецъ, полна прекрасныхъ изрченій.
Пандаръ. Только изъ твоей прекрасной души, прекраснйшая изъ царицъ, могутъ являться на свтъ такія прекраснйшія выраженія… (Парису). Какъ жаль, царевичъ, что подобная прелестная музыка прервана такъ внезапно.
Парисъ. Не самъ-ли ты, пріятель, перебилъ ее?.. Но, клянусь честью, самъ-же ты и поправишь бду, то-есть исполнишь что нибудь своего собственнаго сочиненія. Знаешь, Елена, душа его, полна гармоніи!
Пандаръ. О, нтъ, царица!
Елена. О, можетъ-ли это быть!
Пандаръ. Право, голосъ у меня грубый, честное слово, очень грубый.
Парисъ. Ты утверждаешь это потому только, что на тебя сегодня такая прихоть нашла.
Пандаръ. У меня есть дло къ его свтлости, дорогая царица. Угодно теб, царевичъ, сказать одно слово.
Елена. Только не думай такими уловками отказать намъ въ желаніи слышать тебя, мы наврно услышимъ твое пніе.
Пандаръ. Вотъ это хорошо, прелестная царица, ты теперь шутишь со мною… Теперь-же, ваша свтлость, вотъ въ чемъ мое дло:— дрожайшій государь мой и нжнйшій другъ мой и братъ твой Троилъ…
Елена. Любезнйшій Пандаръ и медоточиво-сладкій…
Пандаръ. Прелестнйшая царица, продолжай… Царевичъ, во-первыхъ, свидтельствуетъ теб глубочайшее свое почтеніе.
Елена. Хорошо, хорошо! Только знай, что ты не отдлаешься отъ насъ безъ желаемой псни, но если ты осмлишься поступить такъ, то да падетъ наша меланхолія на твою голову.
Пандаръ. Царица сладкая, сладчайшая царица, царица наисладчайшая, надюсь…
Елена. Не надйся и знай, что и наисладчайшую царицу можно превратить скукой и досадой въ наискучнйшую.
Пандаръ. Напрасный трудъ, царица, этимъ меня не разжалобишь. Если я бываю твердъ, то твердъ, какъ скала. Тебя-же, принцъ, Троилъ проситъ на случай, если его потребуютъ къ столу самаго царя Пріама — объяснить чмъ-нибудь его отсутствіе.
Елена. Слушай, Пандаръ!
Пандаръ. Что угодно приказать моей цариц, моей…
Елена. Нтъ, Пандаръ, ужь какъ хочешь…
Пандаръ. Что угодно моей цариц, сладчайшей цариц моей?.
Парисъ. Что замышляетъ онъ, съ кмъ ужинаетъ сегодня?
Елена. Не въ томъ дло, царевичъ! но…
Пандаръ. Что угодно сказать прелестнйшей цариц?— Не спрашивай объ этомъ: моя племянница ужасно разсердится, если узнаетъ, что другимъ извстно, съ кмъ онъ ужинаетъ.
Парисъ. Жизнью поручиться готовъ, что дло идетъ о Крессид.
Пандаръ. Нтъ, нтъ, не говори этого! Ты совсмъ не въ ту сторону клонишь, такъ какъ Крессида сегодня совсмъ больна.
Парисъ. Хорошо, я представляю извиненія.
Пандаръ. И прекрасно, царевичъ. Но почему вы назвали Крессиду? вдь она, бдная, нездорова.
Парисъ. Я угадываю.
Пандаръ. Вы угадываете! Что вы угадываете? Ну, подайте-же мн лютню… Теперь иду пть, сладчайшая моя царица…
Елена. Вотъ это прекрасно.
Пандаръ. Однако, моя племянница безъ ума отъ одной вещи, принадлежащей теб, сладчайшая царица.
Елена. Клянусь, что эта вещь будетъ принадлежать ей кром того случая, разумется, если дло идетъ не о моемъ дорогомъ Парис.
Пандаръ. О, нтъ, она къ нему никакого влеченія не иметъ. Никогда она съ нимъ не сойдется до такой степени, чтобы изъ нихъ вышелъ одинъ человкъ.
Елена. А что ты скажешь, если забывъ прежнія распри они сблизятся до того, что ихъ вдругъ окажется трое.
Пандаръ. Ну, полно, полно! Я и слышать то объ этомъ больше не хочу… Я теперь вамъ псенку спою.
Елена. Ахъ, да, пожалуйста… да поскоре… А знаешь-ли, красивый незнакомецъ?— у тебя лобъ замчательно красивъ.
Пандаръ. Такія рчи я готовъ слушать хоть до завтра.
Елена. Нтъ, лучше пой и непремнно, чтобы въ псн все дло шло о любви, объ одной только любви… Знаешь?— о той, что погубитъ всхъ насъ. О, Купидонъ, Купидонъ, Купидонъ.
Пандаръ. Любовь-то насъ и погубитъ.
Елена. Да, пой про любовь, про любовь, только про одну любовь.
Пандаръ. Вотъ моя псня именно съ этого и начинается (Поетъ).
О, любовь,— то каждый знаетъ —
Вкъ безъ промаха стрляетъ,
Какъ въ оленя, такъ и въ лань,
И, хоть мтко попадаетъ
Прямо въ цль благая длань,
Никого не убиваетъ,
Раны лишь она ласкаетъ…
‘Умираю!’ восклицаетъ
Въ грудь задтый ею:— ‘Охъ!’ —
Но протяжный этотъ вздохъ
Лишь пустой переполохъ.
Люди разомъ забываютъ
Тутъ паническій свой страхъ,
И въ восторг замняютъ
Горькій ‘Охъ!’ блаженнымъ ‘Ахъ!’
Эвоэ!
Елена. У особы, которую ты воспваешь, въ самомъ дл любовь должна доходить до кончика носа.
Парисъ. А питается, говорятъ, любовь одними горлицами, а такое питаніе порождаетъ горячку крови, горячая же кровь возбуждаетъ горячія мысли, изъ горячихъ-же мыслей происходятъ великія горячія дла, а самое горячее и великое дло,— наконецъ — не что иное, какъ сама же любовь.
Пандаръ. Разв такова родословная любви?— На каждомъ шагу то горячая кровь, то горячія мысли, то горячія дйствія… Право, подумаешь что рчь идетъ о зминомъ гнзд, и разв любовь цлый выводокъ змй… Дрожайшій царевичъ, кто выходилъ сегодня на поле битвы?
Парисъ. Гекторъ, Дейфобъ, Еленъ, Антеноръ, а съ ними и вся блестящая троянская молодежь. Я тоже хотлъ было вооружиться и идти туда за другими, но дорогая моя Елена не пустила меня. Какъ хорошо, однако, и то, что братъ нашъ Троилъ тоже туда не пошелъ.
Елена. Онъ за что то дуется. Теб, Пандаръ, все это должно быть, извстно.
Пандаръ. Вотъ ужъ нтъ-то, медово-сладкая царица моя. Напротивъ, мн очень бы хотлось знать, какъ они провели ныншній день… А ты не забудешь извинить брата передъ царемъ?
Парисъ. Исполню въ точности.
Пандаръ. Счастливо оставаться, сладчайшая царица.
Елена. Кланяйся отъ меня племянниц.
Пандаръ. Буду кланяться, прелестная царица (Уходитъ. Вдали бьютъ отбой).
Парисъ. Вотъ вс съ поля битвы идутъ теперь обратно, отправимся и мы во дворецъ Пріама, чтобы, привтствовать тамъ бойцовъ. Кром того, прелестное созданіе, хочу умолять тебя, чтобы ты помогла мн снять доспхи съ героя Гектора. Упорныя стальныя пряжки мене способны противиться бдой ручк, чмъ острію меча иль сил грековъ. Ты въ этомъ дл сотворишь больше, чмъ удалось сдлать соединеннымъ силамъ всхъ ахейскихъ царей и полководцевъ.
Елена. Я готова быть его служанкой, безцнный мой Парисъ. Да, т, услуги, что мы окажемъ ему добровольно, будутъ способствовать безсмертной нашей слав.
Парисъ. Люблю въ теб и могучее твое сердце, и красоту, которая выше всхъ сравненій (Оба уходятъ).

СЦЕНА II.

Троя. Передъ садомъ Пандара.

Пандаръ и слуга Троила встрчаются у входа.

Пандаръ. А! это ты!… Скажи, гд теперь твой хозяинъ:— у моей родственницы Крессиды?
Слуга. Нтъ сударь, онъ ждетъ теперь у тебя, чтобы ты и его провелъ туда съ собою.
Пандаръ. А вотъ онъ и самъ идетъ (появляется Троилъ). Что такое, скажи? что такое?
Троилъ (Слуг). Ты, болванъ, иди отсюда (Слуга уходитъ).
Пандаръ. Видлся ты съ моею племянницею?
Троилъ. Нтъ, я бродилъ лишь у завтныхъ дверей, словно гршная душа, что у пороговъ Стикса ожидаетъ обычнаго перевоза. Молю тебя, Пандаръ, быть хоть ты моимъ Харономъ, перевези меня къ тмъ чуднымъ полямъ, гд я тотчасъ-же брошусь на ложе, доступное однимъ избранникамъ. О, дорогой Пандаръ, сорви съ плечъ Купидона его пестро расписанныя крылья, и мы на нихъ полетимъ съ тобою къ Крессид.
Пандаръ. Походи пока по саду, а я приведу ее къ теб (Уходитъ).
Троилъ. Я весь дрожу, ожиданія волнуютъ меня. Воображаемое наслажденіе такъ сладостно, что оно чаруетъ мои чувства. Что-же будетъ, когда своды влажнаго дворца, въ дйствительности, дадутъ мн отвдать трижды прославленнаго нектара любви? Я боюсь, что это будетъ смерть, уничтоженіе въ состояніи безчувствія, или же это будетъ слишкомъ большая радость, слишкомъ сильное ощущеніе, слишкомъ сладостное чувство для моихъ грубыхъ свойствъ. Я сильно этого опасаюсь,— и боюсь, кром того, что вс мои радости смутятся столькимъ счастьемъ, какъ въ бою, когда приходится безостановочно преслдовать убгающаго врача.
Пандаръ. Она прихорашивается и сейчасъ придетъ сюда. Теб, царевичъ, надо теперь дйствовать поскоре: она до того краснетъ, и волненіе до того ее душитъ, что, право, можно подумать, будто ее напугали духи. Иду за нею. Сегодня она необыкновенно мила, но это все-таки не мшаетъ ей дышать коротко и быстро, словно только-что пойманному воробью (Уходитъ).
Троилъ. Страсть и мн до боли стсняетъ грудь, а сердце бьется, словно въ лихорадк. Я растерялся весь и весь дрожу, какъ подданный подъ взглядами монарха (Пандаръ возвращается, ведя за собою Крессиду).
Пандаръ. Иди, иди! и чего краснть? Стыдливость то-же, что малый ребенокъ.— Ну вотъ она сама теперь передъ тобою, можешь распинаться въ клятвахъ передъ нею самою, какъ распинался предо мной.— Ты, кажется, опять намриваешься дать тягу! Значитъ, надо будетъ хорошенько вышколить тебя, чтобы сдлать тебя покорной. Да, кажется надо прибгнуть къ этому. Идемъ-ка впередъ рядомъ со мною, а вздумаешь отставать, такъ мы тебя и въ дышло запряжемъ.— Что-же ты ей ничего не скажешь?— Сними съ себя покрывало-то и покажи, какая картина за нимъ скрывается.— Ахъ, бдный этотъ свтъ дневной, какъ вы оба боитесь оскорбить его. Будь теперь ночь, вы поскоре оказались-бы ближе другъ къ другу.— Вотъ такъ, отлично! Жмитесь другъ къ дружк и цлуйтесь всласть, знаете, чтобы поцлую тому и конца не было. Строй здсь плотникъ, воздухъ тутъ отличный… Я, честное слово, до тхъ поръ не выпущу васъ отсюда, пока вы не откроете другъ другу всего, что лежитъ на сердц, а что у сокола будетъ сегодня самка, въ этомъ я клянусь всми утками, плавающими но рк.
Троилъ. Ты отняла у меня всякую способность разговаривать, красавица Крессида.
Пандаръ. Долги уплачиваются не словами, ей надо дйствій… Впрочемъ, если онъ вздумаетъ испытывать твою энергію, боюсь, что она никакого дла отъ тебя не дождется. Что, это, опять принялись клеваться носами?.. Отлично!— Когда об стороны согласны на извстныя обстоятельства, то… ну и такъ дале!.. Ступайте, ступайте, а я вамъ огня достану (Уходитъ).
Крессида. Царевичъ, угодно теб войти?
Троилъ. О, Крессида, какъ часто я желалъ быть въ такомъ положеніи.
Крессида. Ты желалъ, царевичъ? Такъ, да исполнятъ боги твое желаніе… О, властелинъ мой!
Троилъ. Да исполнятъ боги мое желаніе? Что это значитъ? Къ чему такое восклицаніе? Какую же несносную тину замчаетъ моя красавица въ тихомъ ручь нашей любви?
Крессида. Боле тины, чмъ чистой воды, если у моихъ опасеній хорошіе глаза.
Троилъ. Страхъ и херувимовъ превращается въ демоновъ, зрніе у него никуда не годится.
Крессида. Когда слпой страхъ руководитъ дйствіями прозорливаго разсудка, то онъ крпче стоитъ на ногахъ, чмъ слпой разсудокъ, безъ страха спотыкающійся на каждомъ шагу. Бояться худшаго нердко значитъ избгать худшаго.
Троилъ. О, пустъ моя красавица забудетъ всевозможные страхи. Во владніяхъ Купидона никогда не являются чудовища.
Крессида. Также, какъ ничего чудовищнаго?
Троилъ. Ничего, кром нашихъ преувеличеній, когда мы клянемся пролить океаны слезъ, жить въ огн, пожирать скалы и приручать тигровъ, находя, что для нашихъ любовницъ трудне изобртать намъ тяжкія приказанія, чмъ для насъ самихъ исполнять ихъ. Чудовищность въ любви, красавица Крессида, заключается въ томъ, что воля безконечна, а исполненіе ея ограничено, въ томъ, что желаніе наше не знаетъ границъ, а дйствіе рабски подчинено предламъ.
Крессида. Говорятъ, будто любовники боле общаютъ, нмъ въ силахъ сдержать и вчно клянутся натворить подвиговъ, которыхъ никогда не исполняютъ. Клянутся они, напримръ, исполнить десять подвиговъ, а между тмъ не даютъ себ труда привесть въ исполненіе и десятой части одного изъ нихъ. Разв тотъ, кто кричитъ, какъ левъ, а поступаетъ, какъ заяцъ, не чудовище?
Троилъ. Разв есть такіе люди? Я не таковъ. Хвалите меня на столько, на сколько я буду того стоить, но никогда не осуждайте прежде испытанія, голова моя будетъ оставаться до тхъ норъ непокрытою, пока я не заслужу внка: пусть ни одинъ подвигъ, еще лежащій въ будущемъ, не встрчаетъ похвалъ въ настоящемъ. Не станемъ возвеличивать мужество прежде его рожденія, а разъ оно родится, станемъ относиться къ нему съ подобающею скромностью. Вотъ теб въ нсколькихъ словахъ мой символъ вры:— Троилъ будетъ вчно для Крессиды такимъ, что все, что зависть найдетъ сказать о немъ худшаго, окажется лишь клеветою на врность Троила, а все, что истина найдетъ сказать самаго искренняго, не будетъ искренне самого его.
Крессида. Угодно будетъ царевичу войти?

Пандаръ возвращается.

Пандаръ. Что такое?— все еще продолжаетъ краснть?.. Не успли вы разв сговориться до сихъ поръ?
Крессида. Хорошо, дядюшка! Отнын вс глупости, совершаемыя мною, посвящаются вамъ.
Пандаръ. Благодарю покорно: если у тебя отъ царевича родится ребенокъ, ты его припишешь мн… Будь только врна царевичу: если онъ вздумаетъ идти на попятную, вини въ томъ меня.
Троилъ. Теперь красавиц моей извстны ея заложники,— слова ея дяди и моя непоколебимая врность!
Пандаръ. О, я за нее даю слово, во всей нашей семь не сдаются долго, но сдавшись однажды, остаются постоянны навки. Теб, царевичъ, я могу это сказать.— Мы вс настоящіе якоря и прицпляемся тамъ, куда насъ бросятъ.
Крессида. Вотъ ко мн вернулась прежняя моя смлость, а вмст съ нею и ршимость сказать все. Послушай, царевичъ Троилъ, я любила тебя день и ночь въ теченіе долгихъ дней и мсяцевъ.
Троилъ. О, если ты говоришь правду, зачмъ колебалась ты такъ долго?
Крессида. Я долго притворялась, что не люблю тебя, а между тмъ отдалась теб душою едва-ли не съ первой минуты, когда тебя увидала. Узнавъ, что я тебя люблю, ты, пожалуй, тотчасъ обратился-бы въ тирана. Но такъ и быть! Да, мой Троилъ, знай-же, что я тебя люблю… но не настолько, чтобы и теперь не могла управиться съ своею любовью… Иль нтъ, не правда! Я лгу! Давно уже вс мои мысли обратились въ рой балованныхъ дтей, справляться съ ними ихъ матери уже не подъ силу… Видишь, насколько вс мы глупы?— Я разболтала все! Какъ мы избжимъ злословья, когда и про себя такъ болтливы сами? Любя, я не подавала теб и вида, что люблю, но въ тайн сожалла, что я не мужчина и что, по крайней мр, не имю тхъ правъ и удобствъ, какими пользуются вс мужчины, то-есть, не красня заводить рчь о страсти… Троилъ, прикажи мн замолчать, иначе въ чаду любви я выскажу такъ много, что наврное первая въ томъ раскаюсь! Смотри, смотри, однимъ своимъ умніемъ молчать ты изъ завтныхъ тайниковъ моей души исторгъ цлый рой признаній. Замкни-же мн уста!
Троилъ. Повинуюсь и заглушаю музыку твоихъ устъ.
Пандаръ. А красотка, не правда-ли, недурна?
Крессида. Троилъ, молю тебя меня простить! Поврь, у меня не было намренія безстыдно вымаливать поцлуи. Сама стыжусь того, что я сказала! О боги, что я сдлала? Это ужасно! поэтому позволь мн удалиться.
Троилъ. Какъ, безцнная Крессида, ты уже уходишь?
Пандаръ. Вздоръ! Я не допущу прощанія ране завтрашняго разсвта.
Крессида. Молю, пусти меня отсюда.
Троилъ. Что-же могло тебя здсь оскорбить?
Крессида. Мое-же присутствіе.
Троилъ. Однако, уйти отъ себя ты все-таки не можешь.
Крессида. Дай мн это испробовать при помощи ухода. Здсь съ вами останется часть меня самой, но эта часть такъ зла, что не допуститъ меня служить игрушкой другому. Лучше мн здсь не быть…. О, гд-же мой разсудокъ? Что я говорю?— Сама не знаю!
Троилъ. Всякій, кто говоритъ такъ хорошо, какъ ты, поврь, положительно не знаетъ, что онъ говоритъ.
Крессида. Въ моихъ рчахъ, пожалуй, даже въ поступкахъ, ты могъ бы увидать больше блеска и ловкости, чмъ искренней любви. Ты могъ подумать, что страстныя мои признанія — не боле, какъ удочки, которыми я хотла вызвать тебя на то же. Ты врно слыхалъ, что быть умнымъ возможно только не любя. Нтъ, людямъ нельзя въ одно и то же время и любить, и хвалиться разумомъ. Это способность однихъ только боговъ, живущихъ тамъ… высоко!
Троилъ. Я до сихъ поръ думалъ, что женщин, въ томъ числ и Крессид доступна честная способность вчно беречь въ груди святой огонь любви и съ весеннею свжестью сохранять въ ней силу постоянства, чтобы имть возможность оживлять однимъ воспоминаніемъ увядшій блескъ вншней красоты и это быстре, чмъ кровь холодетъ у нихъ въ жилахъ. О, еслибы, благодаря такому сознанію, я могъ убдиться, что искренность моя, страсть и врность пробудятъ и въ твоей душ отзвучіе такого же изысканнаго чувства, какъ и моя любовь, о, какимъ бы счастіемъ наполнилась тогда моя душа! Теперь ты видишь, какъ я по-дтски простъ. Поврь, что и мое чувство къ теб простодушно настолько-же.
Крессида. Я въ этомъ поспорила бы съ тобою.
Троилъ. Какое чудное, святое состязанье, когда борьбу затваютъ правда съ кривдой во имя еще большей правды. Современенъ влюбленный станетъ въ любви своей и въ врности клястся не иначе, какъ именемъ Троила. Когда ихъ поэтическое воображеніе, первое время полное няснйшихъ клятвъ, возвышенныхъ сравненій и пламенныхъ, блестящихъ общаній, израсходуетъ вс свои образы, а влюбленнымъ наскучить вчно повторять, что ихъ любовь крпка, какъ сталь, врна, какъ солнце дню, приливъ — лун, желзо — магниту, а горлица своему самцу, иль шаръ земной той всемогущей сил, что правитъ имъ и прочимъ,— придется кончить тмъ, что сказать коротко:— ‘я вренъ, какъ Троилъ’.
Крессида. О, еслибы такое пророчество сбылось!.. И я, мой ненаглядный, клянусь любить тебя до гроба и за гробомъ! Если я разлюблю тебя, пусть я на вки останусь образцомъ измны. Даже въ грядущіе вка, когда время отъ старости забудетъ само себя и отъ дождей размокнуть стны Трои, и цвтущіе теперь города разрушатся и предадутся забвенію, пусть влюбленные, перечисляя все, что измнчиво, какъ песчаная почва, какъ люди и втеръ, иль, клеймя презрніемъ все лживое, какъ увренія волка, что онъ не сдлаетъ вреда ягненку, какъ мачихи въ любви къ дйствіямъ той женщины, чье мсто заступила теперь она сама,— и ужь въ конецъ исчерпаны вс нелестныя сравненія, скажутъ просто:— ‘лжива, какъ Крессида!’
Пандаръ. Ну, хорошо! Условіе заключено, скрпите его печатью, я буду свидтелемъ. Дай мн руку, и ты, племянница, тоже. Если, несмотря на вс мои старанія соединить васъ, вы все-таки измните другъ другу, пусть, пока существуетъ свтъ, вс бдные сводники зовутся моимъ именемъ, и пусть вс обращаются съ ними, какъ съ истыми Пандарами. Да, пусть вс неврные любовники зовутся Троилами, вс непостоянныя и втреныя женщины — Крессидами, а вс сводники Пандарами. Говорите: ‘быть по сему’.
Троилъ. Быть по сему!
Крессида. Быть по сему!
Пандаръ. Быть по сему! Теперь идемте, я покажу вамъ вашу спальню. Чтобы кровать не болтала слишкомъ много о тхъ состязаніяхъ, которыя будутъ на ней между вами, давите ее, давите что есть силы! Идемте… Пусть Купидонъ, стрляя въ двицъ, всегда даетъ имъ постель, кровь да Пандара въ придачу (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Греческій станъ.

Входятъ: Агамемнонъ, Улиссъ, Діомедъ, Несторъ, Аяксъ, Менелай и Калхасъ.

Кллхасъ. Теперь, князья, когда обстоятельства благопріятны, я за вс мои услуги ршаюсь потребовать награды. Припомните, благодаря моей способности предвидть грядущее, я покинулъ какъ Трою, такъ и все оставшееся тамъ имніе, да, кром этого, стяжалъ названіе измнника. Ради неизвстныхъ щедротъ фортуны, покинулъ я тамъ не мало дйствительныхъ и врныхъ благъ. Да, я порвалъ связи со всмъ, съ чмъ такъ долго соединяли меня года, санъ, привычки, отношенія, все что слилось со мною неразрывно… Бросивъ отчизну, чтобы быть полезнымъ грекамъ, я сталъ какъ бы новымъ, всмъ далекимъ, всмъ чуждымъ человкомъ. Теперь, какъ бы въ счетъ грядущихъ щедротъ, что мн общаны въ награду за вс мои великія услуги, я прошу одной лишь милости, не слишкомъ, впрочемъ, важной.
Агамемнонъ. Чего же хочешь ты отъ насъ? Говори.
Калхасъ. Вчера взятъ въ плнъ одинъ троянецъ. Имя ему Антсноръ, его въ Тро цнятъ очень высоко. Припомните, я не разъ благодарилъ васъ, когда вы предлагали въ обмнъ за дочь мою Крессиду выдать любого плнника, но Троя постоянно отвчала на это отказомъ. Но Антеноръ для нея не то, что другіе, ключъ отъ всхъ длъ у него въ рукахъ и все тамъ разомъ перепутается, если для поддержанія порядка не окажется Антенора, поэтому за него они, пожалуй, готовы отдать одного изъ своихъ принцевъ крови, то-есть одного изъ сыновей Пріама. Пусть же, гордые цари и полководцы, Антеноръ идетъ домой и послужитъ выкупомъ за мою дочь: присутствіе же Крессиды окажется частію тхъ щедротъ, которыя за вс свои заслуги ждетъ покорный вашъ слуга.
Агамемнонъ. Пусть Антенора домой ведетъ Діомедъ а тамъ принявъ плнную Крессиду, проведетъ ее сюда. Калхасъ останется доволенъ, а ты, милый мой Діомедъ,— какъ это подобаетъ послу царя Агамемнона,— сейчасъ же однешься въ блестящіе доспхи, а вмст съ тмъ узнаешь, попрежнему-ль Гекторъ намренъ требовать отъ насъ отвта на свой вызовъ. Если такъ, Аяксъ готовъ.
Діомедъ. Горжусь твоимъ довріемъ и все исполнено въ точности (Калхасъ и Діомедъ уходятъ).

Ахиллъ вмст съ Патрокломъ появляется у входа въ ставку.

Улиссъ. Смотри сюда: Ахиллъ вышелъ изъ ставки, и если нашъ великій полководецъ желаетъ принять мой совтъ, пусть равнодушно пройдетъ передъ нимъ, какъ будто совсмъ его не узнавая. Пусть и другіе находящіеся здсь цари поступятъ такъ-же, взглянутъ мелькомъ и дале идутъ своимъ путемъ. Послднимъ пройду я. Онъ наврное спроситъ, что заставляетъ обходиться съ нимъ такъ презрительно? и если все окажется такъ, какъ я предполагаю, я въ отвтъ на его гордость выкажу столько холодной ироніи, что онъ поневол проглотитъ урокъ. Ему же такой урокъ будетъ очень полезенъ. У гордости только одно зеркало и есть, въ которое ей удобно смотрться, а именно та-же гордость. Если она проложитъ себ путь въ сердце человка, человкъ этотъ погибъ.
Агамемнонъ. Твой благой совтъ мы исполнимъ:— пройдемъ мимо его ставки, не кланяясь ему, словно незнакомые. Или нтъ! пускай иные поклонятся ему съ пренебреженіемъ. Это сильне заднетъ его за живое, чмъ полное отсутствіе поклоновъ. Я пойду впереди.
Ахиллъ. Что это значитъ? Сюда идетъ самъ полководецъ. Онъ, быть можетъ, хочетъ поговорить со мною? Но я остаюсь при своемъ:— не стану боле сражаться съ сынами Трои.
Агамемнонъ. Что говоритъ Ахиллъ? Чего онъ отъ насъ хочетъ?
Несторъ. Мн кажется, что прославленный Ахиллъ, имя дло къ царю царей, желаетъ съ нимъ объясниться?
Ахиллъ. Нтъ.
Несторъ. Не желаетъ онъ ничего.
Агамемнонъ. Тмъ лучше (Уходитъ съ Несторомъ).
Ахиллъ. Здорово, товарищи?
Менелай. Мы ничего. Какъ ты? (Уходитъ).
Ахиллъ. Какъ! Неужто и этотъ рогоносецъ относится ко мн съ презрніемъ?
Аяксъ. Какъ поживаешь, Патроклъ?
Ахиллъ. Здорово, Аяксъ?
Аяксъ. Гм…
Ахиллъ. Здравствуй.
Аяксъ. Здравствуй и прощай (Уходитъ).
Ахиллъ. Что думаетъ выразить своимъ нахальствомъ это безмозглое стадо дурней? Разв они не узнали во мн Ахилла?
Патроклъ. Да, обращеніе у нихъ довольно странное.Бывало, передъ Ахилломъ вс гнутъ спины, еще издали встрчая его улыбкой и пресмыкаясь передъ нимъ, какъ передъ священнымъ алтаремъ.
Ахиллъ. Очень странно! Не обднлъ-ли я за это время. Всмъ давно извстно:— ‘Когда величіе находится у Фортуны въ опал, у людей оно въ опал тоже’. Свое настоящее положеніе, потерпвшій паденіе тотчасъ-же прочитываетъ въ глазахъ другихъ, тотчасъ-же, какъ самъ почувствовалъ то, чмъ онъ сталъ. Люди — то же, что бабочки, распускающія свои ярко расписанныя крылья только въ хорошую погоду. Въ насъ они видятъ не человка со всмъ, что въ немъ есть хорошаго, а только вншніе его дары, какъ богатство, значеніе, санъ, то-есть такіе дары, которые столько-же зависятъ отъ случайности, какъ и отъ настоящихъ достоинствъ. Подмостки это скользкія! Имъ стоитъ рухнуть, чтобы тотчасъ увлечь съ собою въ пропасть и ту любовь, которая ране опиралась на нихъ-же съ такимъ довріемъ. Однако, въ такое положеніе я еще не попалъ: съ Фортуною я попрежнему въ дружб, и все, что до сихъ поръ я считалъ своимъ, попрежнему мое, помимо, разв, поклоновъ этихъ людей. Или они, можетъ статься, открыли во мн что-нибудь особенно дурное, такъ что прежней вжливости съ ихъ стороны я сталъ уже не достоинъ,— Вотъ и Улиссъ идетъ сюда… Я прерву его чтеніе…— Улиссъ!
Улиссъ. Чего желаетъ великій сынъ етиды?
Ахиллъ. Скажи, что ты читаешь съ такимъ вниманіемъ?
Улиссъ. Читаю я странное письмо. Какой-то шутникъ вдругъ пишетъ мн, что, какъ-бы ни былъ роскошно одаренъ человкъ, какъ-бы ни былъ онъ богатъ внутренно и вншне, онъ все-же не можетъ похвастаться, чтобы вс дары, которые онъ считаетъ своими, существуютъ дйствительно, а не живутъ въ одномъ его воображеніи. Пускай они согрваютъ и ослпляютъ всхъ, самъ онъ не можетъ ихъ ощущать, пока они не отразятся на немъ въ движеніи обратномъ.
Ахиллъ. Я не вижу въ этомъ ничего страннаго. Существованіе красоты, которою любуются другіе, нердко извстно и самому ея обладателю. Это, конечно, ни мало не мшаетъ ей вызывать восторгъ и въ чужихъ глазахъ,глазъ-же’ какъ чистйшій проводникъ всхъ нашихъ чувствъ и ощущеній, видть самого себя не можетъ. Онъ не въ состояніи выйти изъ самого себя, но, встртившись съ другимъ такимъ-же глазомъ, обратно присылающимъ ему его-же образъ, онъ составляетъ понятіе о себ самомъ. Люди не могутъ видть самихъ себя, о себ судить имъ возможно только по отношеніямъ къ нимъ другихъ. Въ этихъ отношеніяхъ онъ, какъ въ зеркал, видитъ свое изображеніе.
Улиссъ. Въ основныхъ сужденіяхъ я съ авторомъ но спорю, онъ говорить лишь то, что извстно всмъ. Онъ усиленно стремится доказать, что ни одинъ на свт человкъ, какою-бы внутреннею или вншнею красотою онъ ни обладалъ, не можетъ быть вполн въ ней убжденъ, пока той красоты не признаютъ въ немъ другіе. Часто онъ и самъ ея не сознаетъ, пока она не отразится въ рукоплесканіяхъ, какъ звукъ подъ сводами, или отблескъ солнца въ стальной доск. Я былъ пораженъ блестящею этою мыслью и тотчасъ-же подумалъ объ Аякс. ‘Этотъ олухъ’, подумалъ я: — ‘неожиданно попалъ въ честь. Не воинъ онъ, а вьючная лошадь, которая везетъ все, что ей ни взвалятъ на спину!’ О, сколько есть на свт такихъ вещей, на которыя люди смотрятъ съ пренебреженіемъ, несмотря на всю ихъ полезность? Мало-ли также и такихъ, которыя слывутъ полезными и дорогими, тогда какъ крайне бдны дйствительною цнностью. Вотъ, можетъ быть, мы завтра-же увидимъ, какъ станутъ вс рукоплескать Аяксу за подвигъ, выпавшій ему на долю по вол случая. Зачмъ, о боги, приходится дйствовать однимъ, когда ихъ дянья должны-бы совершаться совсмъ другими? Иные ползкомъ пробираются въ роскошные дворцы Фортуны, пока другимъ у нея-же на глазахъ угодно изображать изъ себя глупцовъ. Иные цлыми кусками глотаютъ славу, тогда какъ другіе,— изъ гордости-ли или по инымъ причинамъ,— глупо ее просыпаютъ! Какъ досадно мн на грековъ, привтствующихъ Аякса такъ, какъ будто нога его уже стояла побдоносно на груди Гектора, или словно благодаря ему рушатся стны Трои.
Ахиллъ. Я готовъ этому поврить, увидавъ, какъ они, подобно скрягамъ передъ нищими, прошли мимо, не удостоивъ меня ни ласковымъ словомъ, ни даже взглядомъ. Неужто вс подвиги мои забыты такъ скоро?
Улиссъ. Не забывай, что у времени есть за спиной котомка, куда она собираетъ подачки для забвенія. Какъ извстно, оно прославилось своею безмрною неблагодарностью, и какъ-бы ни былъ блистателенъ геройскій подвигъ, забвеніе тотчасъ-же спшитъ его поглотить. Поврь, Ахиллъ, что не былые подвиги способны поддерживать нашу славу, а мудрая устойчивость. Былые подвиги — не боле, какъ висящіе на гвозд тряпки или ржавый панцырь, служащій лишь посмшищемъ. Скоре, скоре въ путь! Тропинка, по которой ходитъ слава, лежитъ въ такомъ тсномъ ущельи, что идти по ней двоимъ невозможно. Не уступай-же тропинки никому, не забывай, что у соревнованія есть тысяча сыновъ, неустанно готовыхъ выслживать тебя по пятамъ. Если ты уступишь первенство на этомъ пути, или собьешься съ него самъ, вс вдругъ ринутся на тебя, подобно разъяреннымъ морскимъ волнамъ, мгновенно сомнутъ тебя и оставятъ въ хвост. Какъ иногда горячій конь, привыкшій быть впереди, случайно оступится и упадетъ, а между тмъ другіе несутся черезъ него, безпощадно топча его своими копытами,— вотъ такъ и ты своею поблекшею славою. Положимъ, что всмъ новйшимъ героямъ хоть и далеко до твоихъ подвиговъ, но положеніе ихъ выгодне. Время — то же, что вжливый хозяинъ дома, уходящему гостю руку жметъ онъ холодно, зато для вновь явившихся гостей онъ радушно раскрываетъ объятія. Люди здороваются, улыбаясь, прощаніе сопровождается вздохомъ, и настоящее достоинство не должно искать наградъ за прошлое. Вс блага жизни, какъ-то:— красота, высокое рожденіе, умъ, сила, власть, любовь и дружба, вчно имютъ завистливыхъ клеветниковъ, и время безспорно зле всхъ другихъ. Въ природ есть одна черта, роднящая смертныхъ между собою: это — всеобщая слабость къ новомоднымъ игрушкамъ, хотя-бы эти игрушки и были цликомъ сдланы изъ старья. Предпочтеніе иногда даютъ не золоту подъ слоемъ пыли, но ныли подъ легкою позолотой. Взглядъ настоящаго любуется лишь настоящимъ. Итакъ, ты, человкъ вполн великій, если греки вдругъ поголовно впадутъ въ обожаніе бездарнаго Аякса, потому что все, что движется, будитъ вниманіе скоре, чмъ то, что неподвижно. Крики, которыми тебя встрчали прежде, могли-бы не умолкнуть и понын, слава-же могла-бы избрать постояннымъ своимъ жилищемъ ставку того, кто на этихъ же поляхъ умлъ своею храбростью такъ возбуждать всеобщій восторгъ, что сами боги,— напримръ, Марсъ,— бсились отъ зависти.
Ахиллъ. У меня есть разумныя основанія на то, чтобы я удалился отъ длъ.
Улиссъ. А противъ твоихъ основаній есть другія, боле высокія и боле достойныя героя. Какъ это всмъ извстно, ты страстно влюбился въ одну изъ дочерей Пріама.
Ахиллъ. Ты говоришь, извстно всмъ?
Улиссъ. Что ты находишь въ этомъ страннаго? Знай, что у зоркихъ правительствъ встрчается родъ откровеній, благодаря которымъ все становится извстнымъ, да, все, какъ, напримръ, цна послдней крупинки золота у Плутона или точнйшее изслдованіе безднъ съ неизмримою ихъ глубиною. Вс откровенія схожи съ широкою мыслью. Они, почти какъ боги, распознаютъ зародыши идей, пока т еще дремлютъ въ своихъ безмолвныхъ колыбеляхъ. Въ душ любого государства всегда живетъ какая-то таинственная сила, которую исторія донын не сметъ еще изслдовать, чье дйствіе далеко превосходитъ лишь умъ, а поэтому ея польза выразить ни словомъ, ни перомъ. Вс отношенія твои къ семь Пріама извстны намъ такъ-же хорошо, какъ и теб… Но слушай, хотя Поликсена, быть можетъ, и красива, однако, побда надъ Гекторомъ много почтенне, чмъ надъ нею. Какое горе нанесешь ты молодому Пирру, когда стоустая молва передастъ ему, что славу ты промнялъ на дочь Пріама, а двушки средь плясокъ съ насмшкой и съ укоромъ вдругъ заноютъ такія слова: ‘Хоть Гектора сестру плнилъ Ахиллъ, но Гектора герой Аяксъ убилъ’. Прощай! Эхъ, вытсни глупца изъ головы и стяжай этимъ опять названіе героя (уходитъ).
Патроклъ. Я не разъ совтовалъ теб то же. Хотя женщина съ мужскими ухватками нын противна, но и мужчина не лучше, когда онъ въ военное время вдругъ напуститъ на себя женственность. Не меня-ли вс винятъ въ твоихъ поступкахъ? Вс думаютъ, что недостатокъ страсти къ войн во мн самомъ, а также твоя извстная ко мн дружба виною тому, что ты бездйствуешь. Стряхни-же съ себя любовь, она спадетъ съ тебя, какъ роса съ львиной гривы и исчезнетъ въ воздух, а сластолюбивый божокъ Купидонъ окажется побжденнымъ тобою.
Ахиллъ. Неужто съ Гекторомъ сразится Аяксъ?
Патроклъ. И, можетъ быть, за трудный этотъ подвигъ онъ покроетъ свое имя громкою славою.
Ахиллъ. Какъ видно, прежняя моя извстность въ опасности и смертельный ударъ ей нанесенъ мною самимъ.
Патроклъ. Такъ берегись! Не легко, вдь, заживаютъ т раны, которыя люди наносятъ сами себ, опасности нердко рождаются отъ собственной оплошности, он-же, какъ лихорадка, являются всегда нежданно въ ту самую минуту, когда мы безпечно сидимъ на солнечномъ припек.
Ахиллъ. Милый и дорогой Патроклъ, сходи позвать сюда Терсита. Шута я сейчасъ-же пошлю къ Аяксу просить, чтобы завтра, по окончаніи единоборства, онъ пригласилъ и Гектора, и прочихъ троянцевъ къ намъ на пиръ въ нашу ставку. Женская-ли это прихоть, но я весь горю большимъ желаніемъ увидть Гектора безъ латъ, не въ бранномъ, но въ мирномъ и простомъ одяніи. Я хочу поговорить съ нимъ, глядя ему прямо въ лицо Вотъ Терситъ.— Теперь ты избавленъ отъ труда идти за этимъ дурнемъ.

Входитъ Терситъ.

Терситъ. Чудо!
Ахиллъ. Что такое?
Терситъ. Аяксъ ходить взадъ и впередъ по полю и ищетъ самого себя.
Ахиллъ. Какъ такъ?
Терситъ. Онъ долженъ итти завтра на единоборство съ Гекторомъ, и геройская взлупка, которую онъ получитъ, длаетъ его до того пророчески гордымъ, что онъ сумасбродитъ, не произнося ни слова.
Ахиллъ. Неужели?
Терситъ. Да, распушилъ хвостъ, какъ павлинъ: сдлаетъ шагъ, а потомъ остановится, переваривая жвачку, словно трактирщица, у которой нтъ иной ариметики для сведенія счетовъ, кром собственной головы. Онъ, словно сановникъ, кусаетъ себ губу, какъ бы говоря:— ‘Въ этой голов есть умъ, есть, есть!.. да только онъ оттуда выходить не хочетъ’. И онъ, можетъ быть, изъ самомъ дл есть, да только таится-то въ немъ такъ же незамтно, какъ огонь въ камн, чтобъ вызвать его, надо по немъ ударить хорошенько. Человкъ этотъ погибъ безвозвратно, потому что если Гекторъ не сломить ему шеи въ бою, онъ самъ себ ее сломитъ отъ напрасной гордости. Меня онъ больше не узнаетъ. Говорю я ему:— ‘Здравствуй, Аяксъ!’ а онъ мн въ отвтъ:— ‘Спасибо, Агамемнонъ’. Но что скажете вы про человка, принимающаго меня за полководца?.. Теперь онъ какая-то земляная рыба, существо безъ имени, уродъ. Велика радость въ слав!.. Всякій человкъ можетъ щеголять въ ней, какъ въ кожаной куртк, нося ее то наизнанку, то на-лицо.
Ахиллъ. Я хочу отправить тебя къ нему посломъ.
Терситъ. Кого? Меня?.. Напрасный трудъ: — онъ теперь ни на какіе вопросы уже не отвчаетъ… а все изъ самомннія, потому что говорить прилично только сволочи… Онъ теперь такъ и ходитъ, зажавъ ротъ рукою. Я вамъ все это въ лицахъ представлю. Пусть Патроклъ обращается ко мн съ вопросами, а я Аякса передразнивать стану.
Ахиллъ. Поговори съ нимъ, Патроклъ. Скажи ему, что униженно прошу доблестнаго Аякса пригласить наихрабрйшаго Гектора придти безъ оружія въ мою ставку и добыть мн для этого пропускъ отъ великодушнаго, прославленнаго, великаго полководца нашего Агамемнона.
Патроклъ. Да благословитъ Зевсъ великаго Аякса.
Терситъ. Гм…
Патроклъ. Я пришелъ отъ имени достойнаго Ахилла.
Терситъ. А…
Патроклъ. Онъ всепокорнйше проситъ тебя пригласить Гектора въ его палатку.
Терситъ. Гм…
Патроклъ. И для него пропускъ у Агамемнона.
Терситъ. У Агамемнона?
Патроклъ. Да, у него, свтлйшій Аяксъ.
Терситъ. А…
Патроклъ. Что скажешь ты на это?
Терситъ. Да хранитъ тебя Зевсъ… отъ всего сердца.
Патроклъ. А твой отвтъ?
Терситъ. Если завтра, часовъ около одиннадцати будетъ хорошая погода, я подумаю и дамъ отвтъ или такъ, или этакъ, тмъ не мене, онъ дорого заплатитъ прежде, чмъ сразитъ меня.
Патроклъ. Однако, какой-же отвтъ я отнесу Ахиллу?
Терситъ. Будь здоровъ!.. отъ всей души!..
Ахиллъ. Неужто онъ поетъ на этотъ ладъ?
Терситъ. Не въ ладъ онъ поетъ, а въ разладъ. Какая будетъ музыка, когда Гекторъ выколотить изъ него завтра вс мозги,— не знаю. Вроятно, никакой, если, впрочемъ, Аполлонъ не вытянетъ изъ него жилъ и не надлаетъ изъ нихъ струпъ для своей лиры.
Ахиллъ. Ты сейчасъ-же отнесешь ему письмо.
Терситъ. Давай, я лучше отнесу письмо его лошади, потому что изъ нихъ двоихъ она все-таки поумне.
Ахиллъ. Мой умъ, словно вспненый бурей источникъ, до того смущенъ, что я самъ не вижу его дна (Ахиллъ и Патроклъ уходятъ).
Терситъ. Ахъ, еслибы источникъ твоего ума могъ снова просвтлть на столько, чтобы мн въ немъ осла напоить, я лучше бы желалъ быть подкожнымъ червемъ у барана, чмъ такимъ отчаянно храбрымъ невждой (Уходитъ).

ДЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ:

СЦЕНА I.

Улица въ Тро.

Съ одной стороны входитъ Эней, за нимъ слуга съ факеломъ, съ противоположной — Парисъ, Дейфобъ, Антеноръ, Діомедъ и другіе, также съ факелами.

Парисъ, Смотри сюда, кто это?
Слуга. Князь Эней.
Эней. Это кажется, самъ принцъ? Ну, принцъ, имй я такой-же предлогъ подоле пролежать въ постели, я только ради небеснаго велнія согласился-бы разстаться съ прелестною подругою, длившею со мною любовь и ложе жаркой нги.
Діомедъ. Я также-бы. Князь Эней! Здорово?
Парисъ. Это храбрый князь Эней. Подай-же ему руку. Свидтелемъ тому, что я говорю правду, пусть послужитъ твой-же разсказъ о томъ, какъ онъ на пол битвы чуть не цлую недлю гонялся за тобою безъ отдыха.
Эней. Храбрый войнъ, пусть небеса пошлютъ теб здоровье, пока еще не прекратилось перемиріе. Когда-же я увижу тебя съ оружіемъ въ рукахъ, жди отъ меня такого вызова, какого еще не создавала ничья вражда и не выполняло еще ничье мужество.
Діомедъ. Благодарю тебя за то и за другое разомъ. Теперь кровь въ насъ покойна, а пока это такъ, то и теб такого-же здоровья желаетъ Діомедъ. Но стоитъ битв закипть снова да явиться случаю,— свидтель самъ Зевсъ!— я пущусь въ погоню за твоею жизнью со всею присущею мн силой, со всею ловкостью, со всею страстью.
Эней. Ты пустишься въ погоню за львомъ, онъ-же ни убгать, ни отступать не станетъ, а устремится глазами прямо теб въ лицо. До этой-же минуты, добро пожаловать къ намъ въ Трою, ты будешь въ ней желаннымъ гостемъ. Поклясться въ этомъ я готовъ головою Анхиза. Еще рукою Афродиты даю клятву, что нтъ на свт другого человка, способнаго такъ полюбить созданье, которое самъ-же стремишься убить.
Діомедъ. Между нами полное сочувствіе. Юпитеръ, дай Энею прожить еще тысячу лтъ, если его смерть не будетъ для меня источникомъ славы! но если она должна принесть славу моему мечу, пусть онъ умретъ завтра-же.
Эней. Какъ мы хорошо узнали другъ друга.
Діомедъ. Да, но не прочь узнать другъ друга похуже.
Парисъ. Такой пріемъ, гд ласковость сливается съ враждою, я встрчаю впервые. Не слыхивалъ я, чтобы пріязнь такъ равносильна была благородной вражд.Что ты такъ рано, Эней, ушелъ сегодня изъ дому?
Эней. За мной недавно приходили отъ царя Пріама. Спросишь:— Зачмъ?— Я и самъ не знаю.
Парисъ. Желаніе его совпадаете съ твоимъ поступкомъ. Онъ хотлъ, чтобы ты тотчасъ-же отвелъ грека въ домъ къ Калхасу и, вмсто освобожденнаго изъ плна Антенора, выдалъ посланному красавицу Крессиду. Если хочешь, пойдемъ туда вмст, если-же нтъ, ступай впередъ. Сдается мн или,— лучше сказать,— я убжденъ вполн, что младшій мой братъ Троилъ ночуетъ сегодня тамъ. Предупреди его. Скажи, что слдомъ за тобою туда идемъ и мы, а также скажи причину, по которой мы должны возмутить его блаженство. Мн кажется, что насъ едва ли примутъ тамъ ласково.
Эней. Могу тебя заврить, что Троилъ охотне согласился бы, чтобы всю Трою перенесли въ Грецію, чмъ выпустить изъ Трои дочь Калхаса.
Парисъ. Если такъ ршило суровое время, то помочь тутъ нечмъ. Ступай скоре впередъ, а мы явимся вслдъ за тобою.
Эней. Прощай-же (Уходитъ).
Парисъ. Скажи мн, благородный другъ Діомедъ! Какъ слдуетъ товарищу, отвть откровенно, кому изъ насъ двоихъ должна по праву принадлежать Елена:— Менелаю или мн? Ршай.
Діомедъ. Ршаю, что обоимъ вамъ поровну. И мужъ, когда онъ не обращаетъ вниманія на предосудительные поступки жены и цной бездной безднъ терзаній добивается своихъ нравъ на нее, достоинъ владть ею. Такъ-же и ты, ради ея защиты, не чувствуя ни тошноты, ни смрада отъ зрлища ея позора, ты, принесшій столько жертвъ въ вид друзей и въ вид сокровищъ, достоинъ сохранить ее за собою. Тотъ рогоносецъ, вчно проливающій рки слезъ, желалъ бы вмст съ подонками выпить полную чашу безвкуснаго напитка, давно лишеннаго аромата, а самъ-то, какъ пошлый развратникъ, не прочь бы имть дтей изъ грязной той утробы. Если васъ поставить на всы, вы оба окажетесь равны другъ другу, или съ тмъ украшеніемъ, что онъ носить на лбу, онъ, пожалуй, окажется удобне для такой блудницы.
Парисъ. Ты черезъ чуръ безпощадно относишься къ землячк.
Діомедъ. Не я къ ней, а она безпощадно къ отчизн. Послушай, не за каждую-ли каплю крови изъ ея заражонныхъ развратомъ жилъ угасло столько жизней ея соотчичей, на каждый скруплъ ея кислаго, противнаго и смраднаго, какъ падаль, тла придется жизнь погибшаго троянца. Едва-ли съ тхъ поръ, какъ она научилась говорить, ей случилось сказать столько дльныхъ мыслей, какъ загубить восторженныхъ головъ.
Парисъ. Ты, Діомедъ, подобно покупщику, желаешь сбить цну тому предмету, который самъ задумалъ купить. Мы-же хоть и молчимъ, но продолжаемъ сохранять ту цну, которую желаемъ взять за сказанный предметъ. Вотъ дорожка, намъ слдуетъ идти по ней (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Дворъ при дом Пандара.

Входятъ: Троилъ и Крессида.

Троилъ. Не утруждай себя, милая. Утро сегодня такое холодное.
Крессида. Ненаглядный мой, я сейчасъ позову сюда дядю, онъ отопретъ намъ ворота.
Троилъ. Не надо! Ступай, лягъ опять въ постель. Пусть сонъ сомкнетъ твои прелестные глаза, а чувствамъ дастъ такое спокойствіе, какое онъ даетъ въ дтств.
Крессида. Если такъ, прощай.
Троилъ. Ступай-же, усни, прошу тебя.
Крессида. Теб твоя Крессида, какъ видно, надола?
Троилъ. О, Крессида, если-бы пснью пвца разсвта не былъ разбуженъ полный заботъ день, если-бы вмст съ тмъ онъ не поднялъ сластолюбивыхъ воронъ, а ночь согласилась снова прикрыть своею мечтательною и темною завсою наше блаженство, я, конечно, не ушелъ-бы отсюда.
Крессида. Какъ быстро промчалась ночь!
Троилъ. Проклятая колдунья! Покровительствуя отвратительнымъ и зловреднымъ существамъ, она съ какимъ-то адскимъ терпніемъ готова долго-долго стоять на мст. Тамъ-же, гд царятъ горячія объятія, ей какъ будто не по себ, и она летитъ оттуда быстре мысли. Что-же ты продолжаешь стоять здсь?.. Простудишься и сама-же будешь проклинать меня потомъ.
Крессида. Умоляю тебя, позволь побыть съ тобою еще хоть немного. Ты, какъ и вс мужчины, ждать не любишь. Глупая Крессида! Сопротивляться своему возлюбленному ты могла-бы еще долго, и тогда ему пришлось-бы поневол ждать… Однако, прислушайся: я слышу чьи-то шаги.
Пандаръ (за сценой). Что это значить? Вс двери отперты здсь настежь!
Троилъ. Это твой дядя.
Крессида. Ахъ, если-бы къ нему пристала какая-нибудь боль, хоть-бы моровая язва! Теперь онъ опять начнетъ насмшничать и дразнить меня. О, разв это жизнь?

Входитъ Пандаръ.

Пандаръ. Ну что, въ какомъ положеніи теперь твоя невинность? Должно быть, ея давно и слдъ простылъ?.. Да гд-же моя племянница Крессида?.. Та была двственница, а эта…
Крессида. Ахъ отвяжись, несносный насмшникъ, самъ-же научилъ, да самъ-же и насмхается.
Пандаръ. Чему научилъ я тебя? Пусть онъ разскажетъ подробно, чему непотребному я ее научилъ.
Крессида. Негодный, безпутный ты человкъ! Какъ самъ ты никогда не исправишься, такъ и другимъ не дашь сберечь чести.
Пандаръ. Ахъ! ахъ, бдное мое дитя, несчастная моя головушка! теб всю ночь не дали сегодня уснуть… Кто теб мшалъ? Врно, безчувственный этотъ мужчина?.. Зашь его за это волкъ! (Стукъ въ дверь).
Крессида. Ну что я теб говорила? Какъ была-бы я рада, если бы кто нибудь такъ-же колотилъ его въ голову, какъ теперь стучатъ въ дверь?— Взгляни-ка, дядя, кто тамъ стучитъ?— А ты, мой ненаглядный, иди опять ко мн! Зачмъ же смешься ты такъ, словно въ просьб моей что-нибудь дурное.
Троилъ. Гм… гм.
Крессида. Очень ошибаешься! У меня ничего дурного и на мысляхъ не было (Стукъ усиливается). Ахъ, какъ громко стучатся! Пожалуйста, уйдемъ отсюда. Еслибы мн сулили половину Трои, чтобы я дозволила застать тебя со мною а-бы и тогда отказалась (Троилъ и Крессида уходятъ).
Пандаръ (подходя къ двери). Кто тамъ? Что случилось? Вы никакъ хотите выломать дверь? Да говорите-же, что такое случилось?

Входитъ Эней.

Эней. Здорово, пріятель?
Пандаръ. Что такое?.. А!.. Князь Эней! Честное слово, я тебя не узналъ. Скажи, какія всти принесъ ты намъ въ такую раннюю пору?
Эней. Принцъ Троилъ здсь?
Пандаръ. Какой Троилъ? Подумай самъ, что сталъ бы онъ у насъ длать въ такую рань?
Эней. Онъ ночевалъ у васъ, я это знаю врно. Не отпирайся-же и веди меня къ нему. То, что я пришелъ ему сказать, очень важно.
Пандаръ. Такъ ты утверждаешь, что онъ здсь, у насъ? Ну — клянусь, чмъ угодно — что этого я знать не могъ, потому что самъ вернулся поздно… Опомнись, что ему здсь длать, да еще на зар?!
Эней. Ему? ровно ничего. Иди-же за нимъ… иль, самъ того не зная, ты на него бду накличешь. Пожалуй, ты на столько будешь вренъ ему, что нечаянно окажешься относительно его измнникомъ. Хоть ты и ничего о немъ не знаешь, иди, зови его сюда. Ступай-же.

Въ то время, какъ Пандаръ уходитъ, появляется Троилъ.

Троилъ. Въ чемъ дло?
Эней. Принцъ, поврь, дло такое спшное, что у меня даже не хватаетъ времени поздороваться съ тобою, какъ слдуетъ. Я въ нсколькихъ шагахъ отсюда оставилъ Париса и Дейфоба. Съ ними — грекъ, красавецъ Діомедъ, приведшій къ намъ изъ плна Антенора. Взамнъ послдняго, мы еще ране перваго жертвоприношенія должны выдать Діомеду красавицу Крессиду.
Троилъ. И это дло ршенное?
Эней. Да, какъ самимъ царемъ Пріамомъ, такъ и его совтомъ, и вотъ, чтобы это исполнить, вс идутъ теперь сюда.
Троилъ. О судьба, какъ жестоко издваешься ты надъ моею побдою!.. Пойду къ нимъ навстрчу.— Помни, однако, что встртились съ тобою мы случайно… не здсь, а гд-нибудь въ другомъ мст,
Эней. Готовъ съ радостью исполнить твое желаніе, принцъ. Даже тайны природы — и т едва ли безмолвне меня (Троилъ и Эней уходятъ).
Пандаръ. Можетъ-ли это быть? Ахъ, бдный юноша, едва усплъ добиться желаемаго, какъ уже и прощай!.. Проклятый Антеноръ, чтобъ чортъ его побралъ… а милый принцъ, того и гляди, съ ума сойдетъ… Чтобъ на этого Антенора моровая язва напала, или чтобъ онъ, по крайней мр, шею себ сломалъ!

Входитъ Крессида.

Крессида. Послушай, что здсь случилось?.. Кто здсь былъ?
Пандаръ. Ахъ, ахъ!
Крессида. Что ты такъ глубоко вздыхаешь? Гд мой принцъ?— Ушелъ? Скажи мн, милый дядя, что-жъ здсь такое случилось?
Пандаръ. Очень-бы мн хотлось быть теперь не на земл, а подъ землею.
Крессида. О, всемогущіе!— что-же тутъ такое произошло?
Пандаръ. Умоляю тебя, уйди… Лучше-бы теб, несчастной, никогда на свтъ не родиться… Я такъ и зналъ, что ты будешь причиной его смерти… О, бдный принцъ! Проклятый Антеноръ!
Крессида. Добрый дядя, умоляю тебя… видишь, умоляю на колняхъ, скажи мн, въ чемъ все дло!
Пандаръ. Ты должна уйти отсюда, да, бдная моя двочка, уйти! Тебя вымняли на Антенора, потому, покинувъ Троила, ты должна отправляться къ отцу… Это будетъ погибелью Троила, причиною его смерти, потому что разлуки онъ не перенесетъ.
Крессида. Нтъ, всевышніе, я отсюда не уйду!
Пандаръ. Твоя обязанность уйти.
Крессида. Нтъ, не пойду! Я забыла отца и боле не знаю родственныхъ чувствъ! Кром любви моей къ Троилу, въ душ не осталось никакихъ кровныхъ узъ, ни чувствъ пріязни къ друзьямъ или къ роднымъ. Нтъ у меня больше сердца. О, безсмертные, пусть имя Крессиды обратится въ образецъ непостоянства, если она когда нибудь забудетъ Троила! О, время, несокрушимая сила, смерть, возьмите въ свои руки мое изнженное тло и подвергайте его всмъ истязаніямъ, какимъ вамъ угодно, но основа моей любви настолько-же крпка, какъ все влекущій къ себ центръ земли!.. Теперь пойду къ себ, запрусь и стану плакать…
Пандаръ. Длай, что угодно.
Крессида. Я стану вырывать пряди роскошныхъ своихъ волосъ, стану царапать щеки, надорву рыданіями голосъ, а сердце разобью, вчно призывая Троила, но ни за что не уйду изъ Трои! (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Передъ домомъ Пандара.

Входятъ: Парисъ, Антеноръ, Троилъ, Эней, Дейфобъ, Діомедъ и другіе.

Парисъ. Совсмъ уже разсвло! Наступаетъ время сдать Крессиду съ рукъ на руки красавцу, пришедшему сюда изъ греческаго стана. Ступай, Троилъ, и объясни, какъ ей слдуетъ поступить… Только скоре…
Троилъ. Войдите въ домъ, а я постараюсь сейчасъ-же представить ее греку. Въ ту минуту, когда я сдамъ Крессиду ему на руки, подумай, что твой братъ Троилъ приноситъ въ жертву передъ алтаремъ собственное свое сердце (Уходитъ).
Парисъ (про себя). Мн самому хорошо извстно, что такое любовь. Хотлось-бы помочь ему или хоть утшить… Но чмъ? Идемте, друзья (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Комната Крессиды.

Входятъ: Пандаръ и Крессида.

Пандаръ. Успокойся, не приходи въ отчаяніе.
Крессида. Къ чему меня уговаривать? Разв я могу успокоиться, когда горе мое ядовито, безъисходно и такъ-же сильно, какъ вызвавшая его причина, Какъ-же мн не приходить въ отчаяніе? Еслибы я могла умрить свою любовь, ослабить, расхолодить ее, тогда я, конечно, могла-бы равнодушне относиться къ своему горю, но ни любовь, ни горе не въ силахъ уменьшиться ни на волосъ, когда моя потеря такъ велика.

Входитъ Троилъ.

Пандаръ. Смотри, онъ самъ идетъ сюда…Вотъ онъ. Ахъ, бдный утеночекъ!
Крессида. Троилъ! О, мой Троилъ! (Обнимаетъ его).
Пандаръ. Двое этихъ безумныхъ какъ-будто созданы другъ для друга,— точь-въ-точь какъ два стекла въ одной и той же пар очковъ.— Дай и мн расцловать тебя! ‘О, сердце!’ какъ весьма не глупо сказано въ однихъ стихахъ:—
‘О, сердце бдное, сгорая отъ любви,
‘Зачмъ ты отъ нея не въ силахъ исцлиться?’
А оно же отвчаетъ на это:—
‘Все потому, что страсть горячая въ крови
‘Со смертью лишь моей способна охладиться’.
Никогда не слыхивалъ такихъ справедливыхъ стиховъ, да и римы хорошія! Не надо никогда никакой дряни выбрасывать за негодностью, потому что можетъ-же настать такой день, когда и стихи пригодятся.Теперь вы сами это видите… Какъ же намъ, однако, быть, ягнятки?
Троилъ. Боготворя тебя, Крессида, я горю такимъ чистымъ огнемъ, что чувство злобы проснулось даже въ самихъ безсмертныхъ при сознаніи, что страсть моя святй благоговнья и тхъ молитвъ, что люди холодными устами возсылаютъ къ небесамъ.
Крессида. Неужто богамъ доступно злое чувство?
Пандаръ. Да, да и да! Не стоитъ доказывать того, что и такъ уже очевидно.
Крессида. Неужто я должна уйти изъ Трои?
Трочлъ. Да, это горькая правда.
Крессида. И разстаться съ Троиломъ?
Троилъ. И съ Троей, и съ Троиломъ.
Крессида. Не можетъ быть!
Троилъ. Нтъ, можетъ и не позже, какъ нынче, какъ сейчасъ. По злобной вол рока, намъ даже не дадутъ проститься. Онъ ни на мигъ намъ не даетъ отсрочки, у насъ съ тобой онъ грубо отнимаетъ вс повторенія былого,— послднее сближеніе устъ и объятія, готовыя открыться другъ для друга. Онъ душитъ въ насъ т нжныя желанья, что рвутся на свободу вонъ изъ сердца, и оба мы, цной несчетныхъ вздоховъ купившіе другъ друга, должны сегодня-же продать наше минутное счастіе за нищенскую цну, за робкій вздохъ или тайный вопль страданія. А время, само не зная, что длаетъ, словно воръ, все накопляетъ отнятыя у насъ-же сокровища, и т прощанія, что должны-бы числомъ сравняться съ небесными свтилами, а каждое сердечное біеніе только скрпить горячимъ поцлуемъ, оно бездушно старается скомкать въ жалкое подобіе прощанья и отравляетъ намъ холодный поцлуй горько-соленою влагою слезъ.
Эней (за сценой). Что-же, принцъ, готова-ли Крессида въ путь?
Троилъ. Тебя зовутъ. Не такъ-ли геній смерти тому, кто умираетъ, кричитъ:— ‘Идемъ!’ — Пусть подождутъ, она сейчасъ будетъ готова.
Пандаръ. Куда это, право, двались мои слезы, т самыя слезы, которыя, подобно дождю, должны-бы увлажить бурю, чтобы она не вырвала съ корнемъ моего сердца? (Уходитъ).
Крессида. Итакъ, я должна идти къ грекамъ?
Троилъ. Средства никакого нтъ.
Крессида. Печальная Крессида должна идти къ веселымъ грекамъ! Скоро-ли увижусь я съ тобою, ненаглядный мой Троилъ?
Троилъ. Милая моя, послушай! будь только врна мн сердцемъ!
Крессида. Кто? Я врна? Такое сомнніе жестоко.
Троилъ. Не станемъ ссориться на прощанье! Не потому заговорилъ я о врности, чтобы меня пугала возможность потери твоей любви. Нтъ, въ защиту близны твоей души я готовъ бросить перчатку самой смерти. Мои-же слова:— ‘будь мн врна’ — не боле, какъ предисловіе къ дальнйшей рчи. Я хотлъ сказать:— ‘будь мн врна сердцемъ и я приду’.
Крессида. Ты подвергаешь себя безконечнымъ, страшнымъ опасностямъ… но я буду теб врна.
Троилъ. Я сдружусь съ опасностью. Носи мой нарукавникъ.
Крессида. А ты мои перчатки. Такъ когда-же я тебя увижу?
Троилъ. Я сегодня-же подкуплю ихъ часовыхъ и стану тебя навщать подъ снью темной ночи. Только будь мн врна!
Крессида. Опять:— ‘Врна’!… О боги!
Троилъ. Выслушай, милая, зачмъ я это говорю. У молодыхъ грековъ много достоинствъ. Они любезны, щедро надлены дарами какъ природы, возвышенной искусствомъ, такъ и долгимъ заботливымъ и изящнымъ воспитаніемъ. Мн страшно подумать, какое впечатлніе произведутъ на тебя новизна и прелесть ихъ личностей. Увы, предчувствіе, какъ злая гидра, не даетъ мн покоя.
Крессида. Ты совсмъ не любишь меня, Троилъ.
Троилъ. Пусть я умру злодемъ, или во всемъ, что сказано, не столько проглядываетъ сомнніе къ врности Крессиды, сколько недовріе къ собственнымъ достоинствамъ. Не наученъ я ни пть, ни говорить красиво, ни, словомъ, не знаю тхъ живыхъ наукъ, въ которыхъ греки такіе мастера. Могу, однако, теб сказать, что въ каждомъ проявленіи ихъ ловкости сидитъ дьяволъ. Онъ безмолвенъ, но уметъ между тмъ вкрадываться въ душу и обольщать хитро и незамтно. Но ты, Крессида, имъ не обольщайся.
Крессида. Ты думаешь, дьяволъ меня обольститъ?
Троилъ. Нисколько не думаю, но съ нами можетъ иногда случиться то, чего мы вовсе не желаемъ. Не демоны-ли мы для самихъ себя, когда, мало зная хрупкость нашихъ чувствъ, надемся, что крпость ихъ сильне, чмъ она на самомъ дл?
Эней (за сценой). Что-же ты, принцъ?
Троилъ. Цлуй меня скоре, а затмъ разстанемся.
Парисъ (за сценой). Братъ Троилъ!
Троилъ. Милйшій Парисъ, войди сюда и приведи съ собою Энея и грека.
Крессида. Дорогой принцъ, самъ-то останешься-ли ты мн вренъ?
Троилъ. Кто? Я-то?.. Весь мой недостатокъ, весь порокъ въ томъ, что тамъ, гд вс при помощи разныхъ козней умютъ завладть вершиной славы, я долженъ довольствоваться лишь скрытымъ уваженіемъ и скрытою долею. Да, другіе умютъ искусно позлащать свои даже мдные внцы, я-же показываю свой внецъ такимъ, какимъ онъ есть. Такъ не сомнвайся въ моей врности. Знай разъ навсегда: — ‘Простота и врность’,— вотъ мои основныя житейскія правила.

Входятъ: Эней, Парисъ, Антеноръ, Дейфобъ и Діомедъ.

Троилъ (Діомеду). Добро пожаловать. Вотъ та Крессида, которую мы обязаны выдать грекамъ вмсто Антенора. Я провожу ее до воротъ и по дорог открою теб про нее все. Теперь прошу пока одного, чтобы ты обращался съ нею благородно, за то, красивый грекъ, если ты когда-нибудь среди битвы очутишься во власти моего меча, произнеси лишь имя Крессиды и,— клянусь душой,— жизнь твоя очутится въ такой-же безопасности, какъ жизнь Пріама въ Илліон.
Діомедъ. Красавица Крессида, прошу тебя, если на то будетъ твоя милость, избавь меня отъ благодарностей, которыхъ принцъ Троилъ, быть можетъ, въ прав отъ меня ожидать. Нтъ, блескъ очей, небесная улыбка, яркій румянецъ щекъ,— одно ужь это внушаетъ невольное уваженіе, а Діомедъ отъ всего сердца предлагаетъ стать твоимъ покорнымъ рабомъ, теб же быть надъ нимъ властительницей. Вс твои велнія онъ готовъ исполнять съ восторгомъ!
Троилъ. Блестящій грекъ, ты обходишься со мною неучтиво. Узнай, что, восхищаясь красотой вслухъ, ты унижаешь просьбу, съ которою я къ тебя обращался. Запомни, грекъ, еще и это:— она настолько выше твоихъ похвалъ, что ты не стоишь чести стать ея рабомъ. Я требую, чтобы съ нею обращались какъ слдуетъ, не ради одной ея красоты, но также и ради горячихъ моихъ просьбъ. Итакъ, если ты дерзнешь пренебречь моею мольбою, клянусь теб самимъ грознымъ Плутономъ, будь хоть самъ Ахиллъ твоимъ защитникомъ, я все-таки перержу теб горло.
Діомедъ. Не горячись, принцъ, а лучше признай за мною то право, которое мн даютъ и санъ, и возложенное на меня порученіе. То право — не стсняться ничмъ въ своей вполн свободной рчи. Когда я уйду отсюда, въ поступкахъ своихъ я отчета не дамъ никому, помимо своей прихоти. Знай также, принцъ, что меня ничмъ нельзя принудить поступить такъ, какъ отъ меня требуютъ другіе. Достоинства Крессиды придаютъ ей высокую цну, но если ты потребуешь, чтобы я поступалъ такъ или такъ, то я, подъ впечатлніемъ какъ законной гордости, такъ и чести, отвчу: ‘Нтъ!’
Троилъ. Пора. Идемъ къ воротамъ. А ты, Діомедъ, знай, что сегодняшняя дерзость теб такъ не пройдетъ, и часто станешь ты прятать изъ-за нея голову. Крессида, дай мн пока руку, дорогой мы успемъ переговорить обо всемъ (Троилъ и Крессида уходятъ, за ними Діомедъ. Вдали трубятъ).
Парисъ. Прислушайтесь:— то труба Гектора.
Эней. Въ чемъ провели мы ныншнее утро? Принцъ долженъ быть очень недоволенъ мною, считая меня лнивымъ и втреннымъ,— считать меня такимъ, когда я какъ нарочно клялся, что окажусь на кон первымъ.
Парисъ. А виноватъ во всемъ Троилъ… Однако, идемте въ поле за Гекторомъ.
Дейфобъ. Да, скоре.
Эней. Такъ! Спшимъ къ Гектору съ поспшностью, достойной влюбленнаго жениха. Отъ его доблести, отъ его мужества зависитъ вся слава, вся будущность нашей Трои (Вс уходятъ).

СЦЕНА V.

Отгороженное для состязанія мсто на полпути между Троей и греческимъ станомъ.

Входятъ: Аяксъ, Агамемнонъ, Ахиллъ, Патроклъ, Менелай, Улиссъ, Несторъ и другіе.

Агамемнонъ. А! ты, Аяксъ, полный жизни и свжести, уже на мст и при томъ ране срока! Пусть мужество твое гремящею своею трубою забьетъ тревогу и увренно броситъ всей Тро грозный вызовъ. Пусть этотъ вызовъ коснется слуха нашихъ враговъ и вызоветъ ихъ на поле битвы.
Аяксъ. Ну, трубачъ, лови мой кошелекъ! За то греми теперь, не жаля легкихъ и не щадя толстощекой дудки! Греми же, такъ греми, чтобы дудка наполнилась втромъ, словно брюхо Аквилона, когда оно вздулось отъ рзи. Ну, греми же, да такъ, чтобы твои глаза налились кровью! Ты гремишь для Гектора! (Звуки труби).
Улиссъ. Никто не отвчаетъ на зовъ.
Ахиллъ. Рано.
Агамемнонъ. Не Діомедъ-ли идетъ сюда съ дочерью Калхаса?
Улиссъ. Онъ самый. Я узнаю его походку. Онъ идетъ на цыпочкахъ, едва касаясь отъ пылкости земли.

Входятъ: Діомедъ и Крессида.

Агамемнонъ. Такъ это та Крессида?
Діомедъ. Да, она.
Агамемнонъ. Добро пожаловать, красотка, къ намъ.
Несторъ. Это нашъ полководецъ. Онъ поцловалъ тебя въ знакъ привта.
Улиссъ. Хотя подобный привтъ искрененъ, онъ былъ-бы еще лестне, если бы не одинъ, а вс приняли въ немъ участіе. Не правда-ли, Несторъ?
Несторъ. Правда, совтъ хорошъ. Я начинаю первый. Вотъ привтъ Нестора.
Ахиллъ. Я хочу какъ можно скоре прогнать, красавица, съ твоихъ устъ прикосновеніе зимы. Знай, этимъ Ахиллъ привтствуетъ твой приходъ.
Менедай. Ахъ, нкогда право на поцлуй имлъ и я.
Патроклъ. Положимъ такъ, но зачмъ воображать, будто это право имешь ты и теперь, когда румяный Парисъ предршилъ отнять его у тебя и навки лишилъ тебя этого сладкаго права.
Улиссъ. Недурно бы счесть, во что обошлось намъ желаніе придать приличный блескъ его рогамъ?
Патроклъ. Въ первый разъ я поцловалъ тебя за Менелая, теперь-же Патроклъ цлуетъ уже за себя.
Менелай. Онъ взбситъ хоть кого.
Патроклъ. Парисъ и я всегда цлуемъ за него.
Менелай. И я хочу того же, если получу отъ нея согласіе.
Крессида. Цлуя, ты берешь или даешь?
Менелай. Конечно, даю и беру самъ.
Крессида. Я не люблю невыгодныхъ сдлокъ, а такъ какъ то, что я даю теб, вкусне того, что ты въ силахъ дать мн обратно, то напрасно станешь отъ меня ждать поцлуя.
Менелай. Вотъ уговоръ:— ты дашь одинъ поцлуй, а я цлыхъ три.
Крессида. Надодливый человкъ! Пойми, что мн не нужно ничего чужого, я хочу только своего.
Менелай.Согласись, что вс мы, мужчины, надодливы.
Крессида. Нтъ, не вс. Спроси хоть у жены, какого она мннія о Парис?
Менелай. Слова твои колятъ больне ножа. Зачмъ же даешь ты мн щелчки въ лобъ?
Крессида. Клянусь, что и не думала.
Улиссъ. Съ нимъ шутить опасно, не трудно вдь сломать ноготь о рогъ… А я могу просить твоего поцлуя?
Крессида. Можешь…
Улиссъ. Я молю…
Крессида. Продолжай…
Улиссъ. Хорошо, во имя Венеры поцлуй меня, когда его жена опять найдетъ потерянную двственность, когда согласится жить съ нимъ снова.
Крессида. Я у тебя въ долгу и готова расплатиться когда настанетъ срокъ.
Улиссъ. Значитъ, поцлуй за тобой, а день уплаты — никогда!
Діомедъ. Одно слово, Крессида: я отведу тебя къ отцу (Уходитъ съ Крессидой).
Несторъ. Пребойкая двица
Улиссъ. Намъ такихъ не надо. Въ ней все:— глаза, языкъ и губы болтаютъ безъ умолку. Даже ноги, и т ведутъ у ней свой разговоръ, а каждое движенье обличаетъ, что мысль у ней порочна, какъ и тло. Я знаю ихъ, безстыжихъ, что способны предлагать то, чего у нихъ никто пока не проситъ и, передъ каждымъ, кто уметъ читать, открыть ту книгу, куда въ разбродъ занесены ихъ мысли. Вс должны бы презирать этихъ тварей, какъ дочерей разгула, какъ грязныя отрепья случайности (Вдали трубятъ).
Вс. Вотъ отвтная труба троянцевъ.
Агамемнонъ. Вслдъ за нею идутъ ихъ войска.

Входитъ Гекторъ, вооруженный съ ногъ до головы, за нимъ — Эней, Троилъ и другіе троянскіе князья со свитой.

Эней. Привтъ мой вамъ, греческіе вожди! Скажите мн, что дальше ожидаетъ того, за кмъ останется побда?— Хотите вы, чтобы его имя по его торжеств узналъ весь міръ? Хотите-ли также, чтобы бойцы гонялись друга за другомъ, до истощенія силъ, до смерти, или, чтобы бой прекратился тотчасъ, какъ только прогремитъ труба? Объ этомъ Гекторъ считаетъ нужнымъ спросить заране.
Агамемнонъ. Чего желаетъ онъ самъ?
Эней. Для него ваше ршеніе безразлично. Поступитъ онъ такъ, какъ ршите вы.
Ахиллъ. Такое предложеніе достойно Гектора. Впрочемъ, оно нсколько гршитъ самомнніемъ, отчасти гордостью, отчасти же презрніемъ къ противнику.
Гекторъ. Скажи мн, ты — Ахиллъ?
Ахиллъ. Когда я не онъ, значитъ я никто.
Эней. Имя твое все-таки Ахиллъ. Но, кто-бы ты ни былъ, знай, что въ Гектор какъ доблесть, такъ и гордость доведены до крайности. Насколько велика въ немъ одна, настолько мала другая, одна почти безмрна, другая совсмъ почти ничтожна. Итакъ, вглядись въ него хорошенько:— что кажется въ немъ гордостью, то совсмъ не гордость, а одна вжливость. Аяксъ на половину созданъ изъ той же крови, какъ и Гекторъ, вотъ почему Гекторъ на поле битвы принесъ пока лишь половину самого себя, другая-же осталась въ Тро. И такъ сегодняшній боецъ Аяксъ, полугрекъ и полутроянецъ родомъ, увидитъ передъ собою одну лишь половину Гектора, да, лишь пол-силы его, пол-сердца и пол-мужества, все остальное, ради узъ родства, нашъ боецъ оставилъ въ Тро.
Ахиллъ. То будетъ лишь ребяческій бой, я ужь знаю.

Діомедъ возвращается.

Агамемнонъ. А вотъ и Діомедъ! Пусть нашъ красавецъ послужитъ дружкою Аяксу. Въ дл онъ опытенъ и за одно съ Энеемъ опредлитъ вс условія боя,— будетъ-ли единоборство насмерть или однимъ подобіемъ сраженья? Родство бойцовъ, стоя хитрой побды, обезоруживаетъ ихъ еще въ начал боя.

Аяксъ и Гекторъ выходятъ на арену.

Улиссъ. А вотъ они сошлись лицомъ къ лицу.
Агамемнонъ. Кто тамъ стоить съ такимъ печальнымъ видомъ? Онъ изъ Трои?
Улиссъ. То младшій сынъ Пріама. Хотя онъ и молодъ, но воинъ онъ настоящій и соперниковъ у него очень немного. Въ слов онъ твердъ, но скупъ на разговоры, замной словъ ему служатъ дянія. Нравомъ онъ тихъ, вызвать его на ссору удастся не всякому, но, будучи разъ вызванъ на нее, помирится онъ не скоро. Онъ добръ и щедръ, его рука и сердце привтливо открыты для всякаго, съ одними длится онъ деньгами, для другихъ открыты его мысли, но, не смотря на доброту, благодарить не станетъ онъ до тхъ поръ, покуда разсудокъ не скажетъ ему, что онъ нравъ, и никогда не выскажетъ онъ мысли, не стоящей быть выраженной громко. Онъ отваженъ и мужественъ, какъ Гекторъ, но боле опасенъ:— Гекторъ способенъ среди боя поддаться вдругъ женственнымъ чувствамъ, онъ — никогда, среди боевой горячки, онъ боле злопамятенъ, чмъ любовь бываетъ ревнива. На этого юношу, котораго зовутъ Троиломъ, въ Тро возлагаютъ самыя блестящія надежды. Онъ, посл Гектора, первый ея любимецъ, и надеждъ ея не обманетъ такъ-же, какъ и Гекторъ. Намъ все это разсказалъ Эней. Зная молодого принца уже давно, онъ глубоко его цнитъ (Трубятъ. Аяксъ и Гекторъ сражаются).
Агамемнонъ. Бой начался.
Несторъ. Теперь, Аяксъ, держись!
Троилъ. Ты, кажется, дремлешь? Проснись-же, Гекторъ.
Агамемнонъ. Какъ онъ врно направляетъ удары! Теперь бда Аяксу.
Діомедъ. Стой! Довольно! (Трубы умолкаютъ).
Эней. Пожалуйста, принцъ, остановитесь.
Аяксъ. Нтъ, я еще не разогрлся. Начнемъ бой снова.
Діомедъ. Какъ угодно Гектору.
Гекторъ. Продолжать бой я больше не желаю.— Благородный витязь, ты мн родня. Ты сынъ сестры моего отца, слдовательно, мн приходишься двоюроднымъ братомъ, такъ видишь, что кровь, текущая у насъ въ жилахъ, запрещаетъ намъ сражаться другъ съ другомъ. Если-бы ты былъ такою явною помсью грека съ троянцемъ, что самъ могъ-бы прямо объявить, что вотъ эта рука принадлежитъ троянцу, а вотъ эта греку, или сказать: — ‘Все въ этой ног, кром жилъ и нервовъ — троянское, а все прочее — породы греческой!’ или: — ‘Въ этой щек играетъ кровь матери, а въ этой — кровь отца!’ Тогда, клянусь самимъ громовержцемъ ты изъ боя не вынесъ-бы въ цлости ни одного сустава съ мткою грека, клеймо ожесточенья осталось-бы на каждомъ навсегда! Но богамъ не угодно, чтобы я пролилъ хоть одну каплю крови, унаслдованной тобою отъ нашей тетки, сестры царя Пріама, бывшей вмст и твоею матерью, чью память я чту и понын съ искреннимъ благоговніемъ. Такъ обними-же меня! Клянусь Зевсомъ, что руки у тебя сильны и ловки, и я желаю, чтобы он об легли теперь ко мн на плечи. Слава теб, Аяксъ, милый мой братъ!
Аяксъ. О, Гекторъ! я долженъ тебя благодарить, это правда!— но ты слишкомъ добръ и великодушенъ. Когда я являлся сюда, у меня была одна только цль — тебя убить и тмъ покрыться блескомъ неувядающей славы.
Несторъ. Нтъ, нтъ, и самъ великій Неоптолемъ, на чьемъ чел перстомъ безсмертной славы было когда-то начертано: — ‘Чтите его, вдь это онъ!’ едва-ли могъ сравниться съ Гекторомъ и въ храбрости, и въ чести.
Эней. Какъ греки, такъ и троянцы желали-бы отъ насъ узнать, что будетъ здсь дале?
Гекторъ. Вотъ нашъ отвтъ:— исходомъ боя былъ поцлуй. Прощай, Аяксъ.
Аяксъ. Когда бы я могъ льститься, что ты на мою просьбу отвтишь полнымъ согласіемъ, я сталъ-бы просить, чтобы прославленный мой братъ сегодня-же постилъ нашъ лагерь.
Діомедъ. Желаетъ того-же самъ Агамемнонъ. Что-же касается Ахилла, онъ давно сгораетъ нетерпніемъ увидать Гектора вблизи и безъ оружія.
Гекторъ. Эней, скажи Троилу, что я его зову, и такъ — все сообщи ожидающимъ насъ троянцамъ, чтобы они сейчасъ-же шли домой.— Дай руку, любезный братъ. Тамъ, сидя съ тобою за столомъ, я стану разсматривать всхъ доблестныхъ грековъ.
Аяксъ. Агамемнонъ идетъ сюда прямо къ намъ.
Гекторъ. Ты назовешь мн главнйшихъ между греками. Что-же касается Ахилла, я, вроятно, самъ узнаю его по представительной и величавой осанк.
Агамемнонъ. Честный воинъ, добро пожаловать къ намъ. Мы съ радостью готовы тебя принять, насколько, впрочемъ, мыслима радость при встрч съ грознымъ врагомъ. Однако, мои слова едва-ли гостепріимны. Я выскажусь точне: пусть грядущее остается покрытымъ корою, а прошлое отбросками забвенія, но настоящая минута можетъ оставаться искренней и честной, поэтому безъ всякихъ хитрыхъ козней скажу теб отъ чистаго сердца: — добро пожаловать къ намъ, прославленный Гекторъ.
Гекторъ. Великій Агамемнонъ, прими мою благодарность.
Агамемнонъ (Троилу). Теб, прославленный троянецъ, скажу я то же.
Менелай. Отъ себя-же къ царскому приглашенію брата я добавлю:— о воинственные братья, добро пожаловать.
Гекторъ. Кого приходится намъ благодарить теперь?
Эней. Менелая.
Гекторъ. Я радъ познакомиться съ царемъ великой Спарты и перчаткой Марса клянусь ему въ благодарности. Надъ непривычной клятвой не смйся, царь. Бывшая твоя жена иначе не клянется, какъ перчаткой Венеры. Знай, что она вполн здорова, но кланяться теб не приказала.
Менелай. Не называй ея имени, воспоминаніе о ней мн ножъ.
Гекторъ. Если я обидлъ тебя, прости.
Несторъ. Знаменитый троянецъ, я видалъ тебя нердко, когда, послушный судьб, ты производилъ проломы въ сомкнутыхъ рядахъ ахейской молодежи, видалъ тебя, какъ ты съ пылкостью Персея смло шпорилъ фригійскаго коня и, гнушаясь ничтожными стычками, высоко вздымалъ мечъ и мчался впередъ, какъ-бы думая только о томъ, чтобы конь твой не раздавилъ тхъ, кто палъ ране. И говорилъ я стоявшимъ вокругъ меня: — ‘Смотрите, вотъ Юпитеръ, среди грознаго разгара боя раздающій жизнь или смерть!’ Еще видалъ я тебя, какъ ты, словно олимпійскій боецъ, со всхъ сторонъ окруженный врагами, внезапно останавливался, чтобы на мигъ перевести дыханіе. Да, правда, все это я видлъ не разъ, но твоего лица, закрытаго стальнымъ забраломъ, я понын еще не видывалъ. Твоего дда я знавалъ и даже однажды съ нимъ сражался: воинъ онъ былъ достойнйшій, но все-же, клянуся Марсомъ, нашимъ главою и полководцемъ, что далеко ему было до внука. Итакъ, позволь старцу обнять тебя въ заключеніе и съ искреннимъ привтомъ сказать:— ‘добро пожаловать къ намъ въ станъ’.
Эней. Старикъ этотъ — Несторъ.
Гекторъ. Онъ?— Живая лтопись, позволь мн также тебя обнять! Какъ долго подвизался ты рука объ руку со временемъ! Маститый старецъ, я счастливъ, что случай дозволилъ мн тебя обнять.
Несторъ. Я былъ-бы радъ, когда-бы эти руки могли потягаться съ тобою въ бою, какъ вотъ теперь он тягаются въ объятіяхъ.
Гекторъ. Я тоже былъ-бы радъ.
Несторъ. Когда-бъ возможно, я завтра-бы съ тобой сразился, но сегодня скажу одно… Ну, хорошо!… Довольно!… Прославленный воинъ, добро пожаловать къ намъ въ станъ!
Улиссъ. Меня удивляетъ, какъ еще до сихъ поръ на мст Троя, когда ея краеугольный камень теперь у насъ.
Гекторъ. Я узнаю твою любезность,Улиссъ. Да, мудрый царь Итаки, какъ греками, такъ и сынами Трои совершено не мало великихъ длъ съ тхъ поръ, какъ къ намъ посломъ ты вмст съ Діомедомъ явился въ Илліонъ, гд я увидалъ тебя впервые.
Улиссъ. Принцъ, я тогда-же предсказывалъ, чмъ кончится размолвка. Мое пророчество теперь еще только на полъ-дорог, но высокія стны, что придаютъ Тро такой надменный видъ, и башни, что своими вершинами дерзко заигрываютъ съ облаками, должны рухнуть и неизбжно лизать собственныя свои ноги.
Гекторъ. Зачмъ стану я теб врить? Разв троянцы побждены? Нтъ, стны ихъ незыблемы, какъ прежде, я-же смиренно дерзаю предполагать:— если гибель ждетъ Трою, то каждый фригійскій камень хоть одну жизнь да отниметъ у грековъ. Одинъ только конецъ внчаетъ дло, время,— ветхій и безжалостный посредникъ,— когда-нибудь да положить всему конецъ.
Улиссъ. Такъ предоставимъ ему ршить все, пока-же, привтъ теб, храбрый Гекторъ. Ты сперва постишь Агамемнона, а потомъ, прошу тебя, зайди и ко мн въ палатку.
Ахиллъ. Я намренъ, Улиссъ, опередить твое желаніе. Насытивъ, Гекторъ, тобою свой взоръ, я внимательно изучилъ всего тебя, измрилъ мельчайшіе твои суставы.
Гекторъ. Не Ахиллъ-ли передо мною?
Ахиллъ. Да, я Ахиллъ.
Гекторъ. Постой-же! Дай, прошу тебя, въ тебя вглядться.
Ахиллъ. Смотри хоть до завтра.
Гекторъ. Нтъ, я кончилъ.
Ахиллъ. Это слишкомъ скоро. Тебя, напротивъ, я радъ-бы разсматривать вторично членъ за членомъ, какъ будто намреваясь тебя купить.
Гекторъ. Твое желаніе узнать меня хорошенько похоже на желаніе прочесть забавную книгу. Знай, однако, заране, что ты во мн найдешь много такого, чего теб не понять вовки… Что смотришь ты на меня такъ упорно?
Ахиллъ. Всесильные, всевидящіе боги, укажите, куда мн направить ударъ, чтобы умертвить его? Туда или сюда?— но только, чтобы я могъ видть отверстіе, откуда вылетитъ его душа. О, боги, я жду вашего отвта!
Гекторъ. Самонадянный человкъ, ты хочешь стыдомъ покрыть боговъ, если требуешь отъ нихъ отвта на свой вопросъ? Или ты воображаешь, будто Гектора убить настолько легко, что стоитъ только заране обозначить въ ум мсто, куда направить свой мечъ?
Ахиллъ. Я говорю, что будетъ такъ.
Гекторъ. Едва-ли. Будь ты даже оракуломъ, такъ и тогда я не поврилъ-бы твоимъ словамъ. Совтую теб отнын беречься, потому что я не стану заране искать мста, куда мн направить смертельный ударъ:— туда или сюда? Нтъ клянусь кузницей, гд выкованъ шлемъ Марса, что поражу тебя повсюду разомъ и стану колотить тебя, пока ты не распадешься на куски. Мудрйшіе изъ грековъ простятъ мн такое самохвальство. Ты вызвалъ мой отвтъ своею дерзостью, но я постараюсь, чтобы мои слова оправдались на дл, иначе пусть никогда…
Аяксъ. Ну, полно горячиться, дорогой мой Гекторъ.— А ты угрозы свои оставь, пока случайность или желаніе судьбы не поставятъ васъ лицомъ къ лицу. Ты вдь можешь ежедневно, если только захочешь, питать Гекторомъ свой желудокъ, если на это хватитъ твоего желудка. Впрочемъ, не думаю, чтобы верховный совтъ могъ принудить тебя потягаться съ нимъ силой, ловкостью и искусствомъ.
Гекторъ. Я былъ-бы радъ встртиться съ тобою на пол битвы. Съ тхъ поръ, какъ ты отрекся отъ грековъ и отъ ихъ длъ, между обими сторонами были только ничтожныя стычки.
Ахиллъ. Ты, Гекторъ, этого желаешь? Что-же, я завтра-же готовъ грозне, чмъ сама смерть, выйти къ теб на встрчу, но сегодня намъ слдуетъ оставаться съ тобою въ дружб.
Гекторъ. Дай руку въ знакъ взаимнаго согласія.
Агамемнонъ. Послушайте: — пусть сонмъ греческихъ вождей идетъ впереди въ мою палатку, потомъ, смотря по доброй вол, каждый пусть угадаетъ Гектора отдльно, если будетъ имть для этого досугъ. Бейте-же въ бубны въ честь славнаго троянца! Громче трубите въ рога! Пусть онъ знаетъ, что въ стан у насъ онъ гость почетный (Вс уходитъ, кром Улисса и Троила).
Троилъ. Теперь, Улиссъ, сдлай милость, скажи, гд мн отыскать ставку жреца Калхаса?
Улиссъ. Свтлйшій принцъ, Калхасъ живетъ пока у Менелая. Сегодня онъ приглашалъ Діомеда на ужинъ, того самаго Діомеда, который, потерявъ способность видть небеса и землю, вперилъ свой влюбленный взоръ въ красавицу Крессиду.
Троилъ. Я былъ-бы очень теб благодаренъ, если-бы ты согласился проводить меня туда въ конц пирушки!
Улиссъ. Принцъ, я весь къ твоимъ услугамъ. Однако, скажи мн и ты, какую славу стяжала въ Тро прелестная Крессида? Не имла-ли она тамъ любовника, который теперь сокрушается въ разлук съ нею?
Троилъ. Тотъ, кто способенъ выставлять на показъ раны сердца, достоинъ одного посмянія… Прошу тебя, иди впередъ… Она была любима и любила, какъ любима и теперь и, быть можетъ, любитъ сама… Но мы, разумется, не должны разсчитывать на постоянство женщинъ:— сердца у нихъ измнчивы, какъ волны (Оба уходятъ).

ДЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Греческій лагерь передъ палаткой Ахилла.

Входятъ: Ахиллъ, Патроклъ, потомъ Терситъ.

Ахиллъ. Сегодня я виномъ разгорячу въ немъ кровь, а завтра ее остудитъ мой мечъ. Постарайся, Патроклъ, чтобы лиръ вышелъ на славу.
Патроклъ. Вотъ и Терситъ.
Ахиллъ. А! поганый и гнойный прыщъ зависти, посрамленіе природы, что новаго скажешь ты сегодня?
Терситъ. Что новаго?— Слушай же ты, неврное изображенье того, чмъ могъ-бы быть, кумиръ всхъ льстецовъ идіотовъ, ротъ теб письмо.
Ахиллъ. Откуда оно, обрывокъ человчества?
Терситъ. Изъ Трои, дуракъ, служащій собраніемъ всхъ дурачествъ.
Патроклъ. Знаешь-ли ты, кто теперь въ ставк?
Терситъ. Фельдшерская связка инструментовъ или больной, ожидающій, чтобы ему вычистили рану.
Патроклъ. Хоть ты и живое противорчіе здравому смыслу, но сказано не дурно… Къ чему, однако, вчно прибгать къ остротамъ и тому подобнымъ шуткамъ!
Терситъ. Замолчи, пожалуйста. Ты молокососъ, и я ровно ничего не выигрываю, болтая съ тобою: вдь ты слывешь мужскою прислугой Ахилла.
Патроклъ. Мужскою прислугой, скотъ?— Что это значитъ?
Терситъ. А значитъ это, что ты его блудница мужского пола. Пусть на тебя за это нападутъ вс гнилыя южныя болзни, какъ-то: корчи въ кишкахъ, подагра, почетный песокъ, мнимая смерть, параличъ, гноенье глазъ, гніеніе печенки, самыя грязныя язвы въ легкихъ, чирья, завалы, ломота въ поясниц, неизлечимыя грыжи и лишаи и продятъ тебя до мозга костей за вс твои явно открывшіяся безобразія.
Патроклъ. Ахъ, дьявольское гнздо зависти, какъ ты смешь ругаться и клясть такимъ образомъ?
Терситъ. Да разв я кляну иди ругаюсь?
Патроклъ. А то разв нтъ, текучая ты бочка, выкидышъ потаскушки!
Терситъ. Не ругаюсь и не кляну, а говорю только правду въ глаза, а будь это не правда, ты бы и злиться не сталъ, путанный ты мотокъ шелковаго сырца, зеленый тафтяной зонтъ на больные глаза, кисточка у кошелька мота! О, боги, какъ воздухъ въ цломъ мір зараженъ страдными тучами подобныхъ комаровъ и прочихъ инфузорій, служащихъ стыдомъ для самой природы!
Патроклъ. Ахъ ты парша! вонъ отсюда!
Терситъ. А ты — не вылупившаяся изъ яйца сорока!
Ахиллъ. Другъ мой, Патроклъ! мн приходится отказаться отъ всхъ надеждъ на завтрашнюю битву. Я сейчасъ получилъ письмо отъ царицы Гекубы, а въ письм приписка отъ ея дочери,— отъ той, кого я люблю. Об молятъ меня сдержать разъ уже данную мною клятву, и я этой клятвы нарушать не хочу… И такъ пусть пропадаютъ и греки, и слава, и самая честь. Отнын я покоренъ только сердцу!.. Идемъ, Терситъ, убирать мой шатеръ, гд намъ предстоитъ пировать до утра. Идемъ, а ты, Патроклъ?

Ахиллъ и Патроклъ уходятъ.

Терситъ. Да, благодаря избытку крови и недостатку мозга, двоимъ этимъ молодцамъ не трудно совсмъ помшаться, но если они когда нибудь помшаются отъ избытка мозга и недостатка крови, пусть я на всю жизнь останусь лекаремъ умалишенныхъ. Или возьмемъ хоть Агамемнона. Парень онъ довольно честный, да и къ тому же страстный любитель перепелокъ, а мозгу у него все-таки столько же, сколько сры въ ушахъ: ну, а что сдлали бы изъ его брата Менелая, этого Юпитера, превращеннаго въ быка, этого первобытнаго истукана или извилистаго корпуса рогоносца, или, наконецъ, этого благополучнаго башмачнаго рожка, вчно, посредствомъ цпочки, прившаннаго къ ног Агамемнона…. да, что сдлали бы изъ него, въ какую равносильную форму вылили бы его умъ, прошпигованный насмшливымъ задоромъ, или насмшливый задоръ, приправленный умомъ?— Въ осла?— Нтъ:— онъ разомъ и оселъ, и быкъ…. Въ быка?— нтъ: онъ разомъ и быкъ, и оселъ… Создай меня природа собакой, муломъ, кошкой, хорькомъ жабой, ящерицей, совой, бекасомъ или сельдемъ безъ яицъ,— мн бы все равно. Но быть Менелаемъ?— Нтъ! Я скоре возмутился бы противъ судьбы! Пусть меня не спрашиваютъ, чмъ бы я желалъ быть, не будь я Терситомъ, потому — что не соглашусь же быть я вошью паршивца, чтобы не быть Менелаемъ…. А, вотъ наши умники идутъ сюда съ своимъ пламенемъ!

Входятъ съ факелами: Гекторъ, Троилъ, Аяксъ, Агамемнонъ, Улиссъ, Несторъ, Менелай и Діомедъ.

Агамемнонъ. Мы демъ не туда.
Аяксъ. Напротивъ, прямо куда слдуетъ. Не здсь-ли мелькнулъ передъ нами свтъ?
Гекторъ. Я васъ безпокою?
Аяксъ. О, нисколько!
Улиссъ. А вотъ онъ и самъ, чтобы служить теб проводникомъ.

Входитъ Ахиллъ.

Ахиллъ. И ты, великій Гекторъ, и вы, ахейскіе князья, добро пожаловать въ мою ставку!
Агамемнонъ. Затмъ, свтлйшій принцъ, я долженъ проститься съ тобою. Чтобы проводить тебя домой, начальство надъ стражей я поручаю Аяксу.
Гекторъ. Благодарю главнокомандующаго, а дале желаю ему покойной ночи.
Менелай. Покойной ночи, принцъ.
Гекторъ. Покойной ночи и теб, любезнйшій Менелай.
Терситъ (про себя). Какія душистыя слова:— ‘Прощай, милйшій мой смрадъ, милйшая выгребная яма, милйшая вонь изъ отхожихъ мстъ!’
Ахиллъ. Согласно съ тмъ, остается гость или уходитъ, я говорю ему или ‘добро пожаловать’, или ‘покойной ночи’.
Агамемнонъ. Покойной ночи (Уходитъ, за нимъ Менелай).
Ахиллъ. Нашъ маститый Несторъ остается здсь, а ты, Діомедъ, останься тоже, чтобы часъ-другой попировать съ нами и съ Гекторомъ.
Діомедъ. Нельзя, я долженъ сейчасъ-же уйти отъ васъ по важному длу. Доброй ночи, великій Гекторъ.
Гекторъ. Дай мн руку.
Улиссъ (Въ сторону Троилу). Иди все прямо за его факеломъ, онъ стремится къ ставк Калхаса. И я отправлюсь съ тобою.
Троилъ. Царь Итаки, благодарю за такую честь (Діомедъ уходитъ, за нимъ Троилъ и Улиссъ).
Гекторъ. Если такъ, желаю имъ доброй ночи.
Ахиллъ. А мы, друзья, идемъ ко мн въ палатку (Ахиллъ, Несторъ, Аяксъ и Гекторъ уходятъ).
Терситъ. Этотъ Діомедъ самый криводушный негодяй, самый безсовстный надувало. Я такъ же мало способенъ врить его улыбк, какъ ласковому шипнію зми. Готовъ онъ наобщать, чего угодно, но вс эти общанія не боле, какъ разносимый втромъ собачій лай. Если же онъ, паче чаянія, намренъ исполнить общанное, то даже звздочеты заране объ этомъ извщаютъ, и тогда — уже въ самое короткое время жди какого нибудь чуда или стихійнаго переворота: если Діомедъ хоть когда нибудь сдержитъ свое слово, солнце станетъ заимствовать свой свтъ у мсяца. За удовольствіе выслдить его я готовъ отказаться отъ возможности посмотрть на Гектора, Говорятъ, будто Діомедъ содержитъ какую то троянскую шлюху, а палатка измнника Калхаса служитъ имъ при этомъ мстомъ для свиданія. Пойду за нимъ. Повсюду развратъ! Вс несдержанные развратники! (Уходитъ.)

СЦЕНА II.

Греческій лагерь передъ шатромъ Калхаса.

Входитъ Діомедъ.

Діомедъ. Отвчайте, кто здсь изъ васъ не спитъ?
Калхасъ (за сценой). Кто тамъ?
Діомедъ. Діомедъ,— я полагаю, Калхасъ?— Гд твоя дочь?
Калхасъ. Она идетъ къ теб.

Входятъ: Троилъ и Улиссъ, оба становятся въ сторон. За ними появляется Терситъ.

Улиссъ. Надо встать такъ, чтобы на насъ не падалъ свтъ отъ факела.

Входитъ Крессида.

Троилъ. Она вышла къ нему.
Діомедъ. Какъ поживаешь, красавица?
Крессида. Мой милый охранитель, я пришла сказать теб два — три слова… Такъ слушай… (шепотомъ).
Троилъ. Откуда такая близость?
Улиссъ. Мужчинъ съ листа она разбираетъ бгло.
Терситъ. А каждый мужчина можетъ также легко разобрать и ее: стоитъ только найти ключъ,— и разыгрывай потомъ на ней что угодно, какъ по нотамъ.
Діомедъ. И ты будешь помнить?
Крессида. Да, милый, буду.
Діомедъ. Что-же въ добрый часъ. Лишь-бы слово твое никогда не расходилось съ чувствомъ.
Троилъ. О чемъ это онъ просить ее помнить?
Улиссъ. Тише.
Крессида. Красавецъ грекъ, своею медоточивою рчью не подвигай меня на сумасбродство.
Троилъ. Притворщица!
Діомедъ. Что-же, согласна?
Крессида. Послушай только…
Діомедъ. Нтъ, нтъ, все это вздоръ. Теперь я вижу, что ты забыла клятву.
Крессида. Почему-же? Чего-же ты отъ меня требуешь?
Терситъ. Чтобы ты не намекомъ, а на дл доказала ему, что ты его поняла и рада раздлить его желаніе.
Діомедъ. Не ты-ли клялась, что исполнишь каждое мое желаніе?
Крессида. Нтъ, умоляю тебя, не заставляй меня держать слово. Я все рада-бы для тебя сдлать, милый грекъ, только не это… Этого — нтъ и нтъ!
Діомедъ. Если такъ, прощай!
Троилъ. О боги, пошлите мн терпнія и терпнія!
Улиссъ. Что съ тобою, принцъ?
Крессида. О, Діомедъ, послушай!
Діомедъ. Нтъ, прощай. Я не потерплю, чтобы ты меня дурачила.
Троилъ. Другой хотя и не хуже тебя, а все-таки одураченъ.
Крессида. Дай я теб скажу словечко на ухо.
Троилъ. О боги, какая пытка!
Улиссъ. Свтлйшій принцъ, ты взволнованъ. Прошу тебя, уйдемъ отсюда, чтобы гнвъ твой не разразился потокомъ бшеныхъ рчей. Мсто здсь опасное и часъ тоже зловщій. Уйдемъ, уйдемъ!
Троилъ. Посмотри, прошу тебя.
Улиссъ. Нтъ, нтъ, добрый Троилъ, ты самъ идешь къ своей гибели. Пойдемъ!
Троилъ. Нтъ, молю тебя, останемся!
Улиссъ. Не останусь! Слишкомъ мало въ теб терпнія. Идемъ!
Троилъ. О, клянусь тартаромъ и всми его муками, что не пророню боле ни слова!
Діомедъ. И такъ прощай.
Крессида. Ты уходишь разсерженнымъ?
Троилъ. А это, безстыжее созданье, кажется, тебя печалитъ.
Улиссъ. А что ты недавно говорилъ?
Троилъ. Клянусь самимъ Зевсомъ, что буду терпливъ.
Крессида. Нтъ, нтъ, останься здсь, дорогой мой защитникъ!
Діомедъ. Зачмъ-же мн оставаться? Ты все лукавишь
Крессида. Нисколько я не лукавлю! Побудь еще.
Улиссъ. Ты весь дрожишь. Пойдемъ-же, иначе ты не выдержишь.
Троилъ. Она ласкаетъ его рукою по щек!
Улиссъ. Уйдемъ скоре!
Троилъ. Нтъ, подожди! Я поклялся теб Зевсомъ, что буду терпливо переноситъ все, все. Между моей волей и кровною обидой ты найдешь стну терпнія! О, побудемъ,Улиссъ, еще нсколько мгновеній здсь!
Терситъ. А демонъ сластолюбія такъ и мучитъ ихъ своимъ толстымъ огузкомъ и щекочеть обоихъ своимъ жирнымъ пальцемъ. Броди въ нихъ, распутство! броди хорошенько!
Діомедъ. Ну, а теперь исполнишь!
Крессида. Честнымъ словомъ клянусь, что исполню, если-же не исполню, не врь мн больше ни въ чемъ.
Діомедъ. Дай мн что-нибудь въ залогъ.
Крессида. Сейчасъ за нимъ схожу (Уходитъ).
Улиссъ. Ты далъ слово быть терпливымъ.
Троилъ. Разв ты во мн сомнваешься? Сейчасъ увидишь, какъ я буду терпливъ, во что бы то ни стало, и съ какимъ самоотверженіемъ перенесу вс страданія, которымъ я отданъ на жертву. Я весь терпніе.

Крессида возвращается.

Терситъ. Посмотримъ твой залогъ, ну, да, посмотримъ.
Крессида. Вотъ, Діомедъ, бери мой нарукавникъ.
Троилъ. О, красота, куда-же двалась твоя врность?
Улиссъ. Терпніе, принцъ!
Троилъ. Ты, мой Діомедъ, заглядлся на мой нарукавникъ? Бери, онъ твой (Про себя). О лживое созданье, Троилъ тебя любилъ! (Діомеду). Нтъ, отдай нарукавникъ назадъ!… Скорй!
Діомедъ. Чей онъ былъ прежде?
Крессида. Не все-ль равно? Теб какое дло, когда теперь онъ мой? Къ теб я завтра не выйду, такъ и ты не приходи.
Терситъ. Она его заостряетъ, какъ ножъ объ оселокъ, и, правду сказать, хорошо длаетъ.
Діомедъ. Онъ будетъ мой.
Крессида. Какъ этотъ нарукавникъ?
Діомедъ. Конечно, онъ.
Крессида. О дорогой подарокъ! Теперь хозяинъ твой лежитъ на постели и думаетъ о насъ обоихъ. Горько взываетъ онъ, возьметъ мою перчатку и также нжно цлуетъ ее, какъ теперь я тебя. Не отнимай его у меня, тотъ, кто отниметъ его, отниметъ у меня и сердце!
Діомедъ. Такъ какъ твоимъ сердцемъ, я владлъ уже ране, то нарукавникъ долженъ достаться мн.
Троилъ. Я поклялся быть терпливымъ!
Крессида. Клянусь честью, этого не будетъ! Другъ я подарю теб что нибудь другое.
Діомедъ. Нтъ, я хочу именно его. Чей былъ онъ прежде?
Крессида. Не все-ль равно?
Діомедъ. Кому онъ принадлежалъ?
Крессида. Человку, любившему меня больше, чмъ когда-нибудь полюбишь ты. Однако, такъ какъ ты желаешь его имть, бери.
Діомедъ. Скажи, чей этотъ нарукавникъ?
Крессида. Клянусь теб двственной Діаной и ея цломудренной свитой, что этого ты не узнаешь.
Діомедъ. Завтра я нарочно надну его на шлемъ, чтобы разозлить того, кто не дерзнетъ потребовать его назадъ.
Троилъ. Если-бы ты былъ дьяволомъ и надлъ на свой рогъ, онъ все-таки былъ-бы потребованъ.
Крессида. Хорошо, хорошо, это кончено, ршено. Или нтъ! Я не исполню общанія.
Дтомедъ. Если такъ, прощай. Издваться надъ Діомедомъ ты боле не станешь.
Крессида. Ты не уйдешь! Нельзя сказать слова безъ того, чтобы ты не разсердился
Діомедъ. Я не терплю подобныхъ шутокъ, запомни это хорошенько.
Терситъ. Я тоже терпть этого не могу, но, клянусь Плутономъ, то, чего ты терпть не можешь, пріятне всего на свт.
Діомедъ. Или ужь, такъ и быть, придти завтра? Въ какое время?
Крессида. О приходи, молю тебя самимъ небомъ, иначе я вся истерзаюсь!
Діомедъ. И такъ, прощай до завтра.
Крессида. Доброй ночи, другъ, а завтра приходи опять (Діомедъ уходитъ) Прощай, Троилъ! Одинъ мой глазъ еще стремится къ теб, но другой вмст съ сердцемъ настойчиво велитъ отвернуться… Какъ жалокъ ты, нашъ полъ! Вс недостатки, что въ насъ встрчаются,— одна ошибка глазъ, прокравшаяся въ сердце. Она-же,— увы, такъ уже созданъ человческій родъ,— вмст влечетъ насъ за собою ко всмъ другимъ ошибкамъ. Въ заключеніе скажу, что для насъ очень большой вредъ, когда глаза въ насъ властвуютъ надъ душою (Уходитъ).
Терситъ. Только одно доказательство ты могла-бы представить сильне этого, а именно — признавшись, что ты и въ душ потаскушка.
Улиссъ. Ты видишь, принцъ, все кончено?
Троилъ. Да вижу.
Улиссъ. Зачмъ же намъ оставаться здсь доле?
Троилъ.Чтобы моя душа могла запомнитъ каждый произнесенный здсь слогъ… Но если я примусь разсказывать, какъ слюбились т два существа, разв я не солгу, говоря даже правду? Однако, вмст съ тмъ, въ сердц сохраняется такая упорная вра, такой сверкающій лучъ надежды, что оно глупое, отказывается врить свидтельству моихъ глазъ, моего слуха, словно вс чувства мои лживы и созданы только для клеветы. Я даже сомнваюсь, дйствительно-ли была здсь Крессида.
Улиссъ. Однако привидній я вызывать не умю.
Троилъ. То была не она: это врно.
Улиссъ. Слова мои врне.
Троилъ. Но и мое отрицаніе едва-ли похоже на безуміе.
Улиссъ. Мое-же, принцъ, похоже еще мене. Крессида была здсь.
Троилъ. О, ради чести всхъ женщинъ, дай мн этому не врить! Чтобы не доставить опаснаго оружія упорнымъ хулителямъ всхъ женщинъ и готовымъ судить обо всхъ, взявъ въ образецъ Крессиду, вспомнимъ о своихъ матеряхъ. Не лучше-ли вообразить, будто здсь совсмъ не было Крессиды?
Улиссъ. Въ чемъ, однако, могла она такъ сильно провиниться, чтобы запятнать честь нашихъ матерей?
Троилъ. Ничмъ, конечно, ничмъ, если ея здсь совсмъ не было!
Терситъ. Онъ готовъ спорить даже съ собственными глазами!
Троилъ. Нтъ, то была не моя Крессида, а Крессида Діомеда! Если у красоты есть сердце, конечно, то была не она! Когда насъ къ поклоненію ведетъ душа, поклоненіе святость, а святость радуетъ боговъ… и если у самаго единства есть законы,— то была не Крессида. О бредъ разсудка, имющій доводы и за, и противъ себя-же! О двоящееся мнніе, противъ котораго, не губя себя, можетъ возстать нашъ умъ, а заблужденіе, не смущаясь, называть себя истиной! И такъ, тутъ разомъ и была, и не была Крессида. Я чувствую въ душ начало глухой борьбы, гд части нераздлимаго такъ же далеки одна отъ другой, какъ небо отъ земли, а между тмъ въ громадное пространство между частями едва-ли сама Арахнея съуметъ продть свою нить. О ты, очевидность, кротка, какъ врата Плутонаіще связана-ли ты Крессида, со мною узами небесъ? Да, очевидность едва-ли даже не сильне, чмъ само небо. Увы, т небесныя узы ослаблены расторгнуты, разбиты, но пять пальцевъ сдлали новый узелъ, гд связаны остатки какъ врности, такъ и любви Крессиды, а онъ вмст съ жалкими обрывками, крохами и мелкими подонками женской чести подобранъ теперь Діомедомъ.
Улиссъ. Скажи, возможно-ли, чтобы достойный Троилъ чувствовалъ то, что онъ выражаетъ такъ пылко?
Троилъ. Да, грекъ, все это скоро дастъ о себ знать такими суровыми и такими красными чертами, какъ сердце Марса, воспламененное Кипридой! Врядъ-ли существовало когда на свт сердце, умвшее любить такъ постоянно, я пылко, какъ я любилъ Крессиду. Но чмъ сильне любовь къ ней, тмъ сильне ненависть къ воришк Діомеду, укравшему ея любовь. Недавно я подарилъ Крессид нарукавникъ, а Діомедъ намренъ украсить имъ шлемъ! Будь тотъ шлемъ выкованъ хоть бы самимъ Вулканомъ, я разску его на части! Нтъ, грозный тифонъ, вызванный всемогущимъ солнцемъ и извстный морякамъ подъ именемъ свирпаго урагана, едва въ бшеномъ своемъ разгар способенъ ошеломить слухъ Нептуна сильне, чмъ свистъ меча Троила, если этотъ мечъ взовьется надъ Діомедомъ.
Терситъ. Посмотримъ, какъ этотъ пощекочетъ того за волокитство.
Троилъ. О лживая, лживая, лживая Крессида! пусть рядомъ съ твоимъ позорнымъ именемъ станутъ рядомъ вс человческія гнусности,— ихъ міръ сочтетъ за славныя дянія.
Улиссъ. Перестань! Твои взволнованныя рчи привлекаютъ слова постороннихъ (Входитъ Эней).
Эней. Принцъ, я тщетно искалъ тебя повсюду. Въ Тро Гекторъ уже спшитъ облечься въ военные доспхи, затмъ твой тлохранитель Аяксъ ждетъ, чтобы благополучно доставить тебя домой.
Троилъ. Князь, я иду за тобой слдомъ. За все спасибо теб, любезный и ласковый Улиссъ, а ты, вроломная, пока прощай! Теб-же, Діомедъ, совтую, вмсто шлема, надть на голову цлую крпость.
Улиссъ. Я провожу тебя до самой Трои.
Троилъ. Хотя я тоскую въ сердц, но всетаки благодарю (Троилъ, Эней и Улиссъ уходятъ).
Терситъ. Какъ бы я радъ былъ встртить этого мошенника Діомеда. Сталъ бы я каркать, какъ воронъ, и принесъ, бы ему этимъ несчастіе, наврное бы принесъ…. да еще какое!.. А, вдь Патроклъ мн непремнно дастъ что нибудь, если я укажу ему на эту непотребную. Попугай — и тотъ, чтобы получить миндалину, не надлаетъ столько глупостей, сколько Патроклъ изъ-за сговорчивой потаскушки. О, сластолюбіе, сластолюбіе! только ты да война никогда не выходите изъ моды. Чтобъ васъ пылающій дьяволъ побралъ, (Уходитъ).

СЦЕНА III.

Въ Тро. Передъ дворцомъ Пріама.

Входятъ: Гекторъ и Андромаха.

Андромаха. Что съ тобою, властитель мой? Ты сегодня такъ неласковъ, что не хочешь даже выслушать разумныхъ увщаній? Умоляю тебя, сними съ себя доспхи и не ходи сегодня на поле битвы.
Гекторъ. Ты сегодня сама себя подвергаешь обидамъ…. Уйди!.. Даже безсмертные, и т меня не удержатъ.
Андромаха. Сновиднья пророчатъ мн недобрый день.
Гекторъ. Довольно, говорю теб!

Входитъ Кассандра.

Кассандра Гд братъ мой Гекторъ?
Андромаха. Вотъ онъ, сестра. Вооруженъ для боя онъ съ ногъ до головы, и душа его полна кровавыхъ замысловъ. Пускай твои мольбы сольются съ моими, станемъ на колняхъ преслдовать его мольбами. Стоитъ сомкнутъ глаза, какъ мн тотчасъ начинаетъ сниться кровавый бой. Зловщія виднія являлись мн сегодня всю ночь напролетъ.
Кассандра. Все это правда.
Гекторъ. Пусть скоре трубятъ въ рога!
Кассандра. О милый братъ, иди сегодня на бой безъ звуковъ трубъ! Молю тебя объ этомъ небесами.
Гекторъ. Вамъ обимъ сказано.— ‘уйдите!’. Не даромъ я клялся небесами.
Кассандра. О, поврь, брать, боги бываютъ глухи къ упрямымъ и безсмысленнымъ обтамъ. То — оскверненные дары! Они богамъ противне тхъ пятенъ, что порою встрчаются на нечистыхъ животныхъ, которыхъ мы приносимъ въ жертву богамъ.
Андромаха. Послушайся нашихъ совтовъ, богамъ однимъ упрямствомъ угодить нельзя. Оно не лучше воровства, хотя бы и совершеннаго съ благимъ намреніемъ отдать другимъ то, что укралъ, чтобы облегчить страданіе ближняго.
Кассандра. Обтамъ даетъ значеніе только намреніе, а потому исполнять слдуетъ не вс обты. Сними-же съ себя оружіе.
Гекторъ. Не разъ уже я вамъ повторялъ, чтобы вы замолчали. Мн моя честь служить ршеніемъ судьбы. Жизнь дорога всмъ людямъ, но иные предпочитаютъ жизни всякую честь (Входитъ Троилъ, тоже вооруженный). А, юноша, ты, кажется, тоже стремишься въ бой?
Андромаха. Зови скоре сюда отца, Кассандра! Онъ, быть можетъ, образумитъ Гектора (Кассандра уходитъ).
Гекторъ. Нтъ, юный мой Троилъ, сними съ себя скоре хомутъ боевого оружія, рыцаремъ быть сегодня хочу одинъ я. Ты слишкомъ молодъ. Прежде, чмъ подвергаться искусамъ сраженій, дай укрпиться мышцамъ настолько, чтобы узлы ихъ были крпки. Сними-же оружіе и будь покоенъ:— я съумю постоять и за Трою, и за насъ съ тобой.
Троилъ. Братъ, въ теб есть врожденный недостатокъ — избытокъ великодушія, онъ идетъ человку мене, чмъ льву.
Гекторъ. Скажи мн, въ чемъ замтилъ ты этотъ недостатокъ?— и, если ты правъ, брани меня.
Троилъ. Видлъ я не разъ, какъ побжденные тобою греки трусливо валились на землю при взмах твоего меча, но ты имъ говорилъ:— ‘Встаньте и живите!’
Гекторъ. То была честная игра.
Троилъ. Напротивъ, милый мой Гекторъ, игра дурацкая.
Гекторъ. Какъ?
Троилъ. Состраданіе слдуетъ предоставить иль богамъ, иль нашимъ матерямъ, но когда оружіе намъ по плечу, надо давать полную свободу ядовитой мести. Пусть она, какъ ей угодно, коситъ нашими мечами и, разжигая въ насъ ожесточеніе, оберегаетъ нашъ духъ отъ язвы милосердія.
Гекторъ. Стыдись, дикарь, стыдись!
Троилъ. Зачмъ-же тогда война, Гекторъ?
Гекторъ. Я не желалъ бы, чтобы ты вступалъ сегодня въ бой.
Троилъ. А скажи, кто-же меня удержитъ? Никто, ни рокъ, ни послушаніе, ни самый Марсъ, своимъ пламенющимъ мечомъ подающій мн знаки, чтобы я остался дома, ни молящій Пріамъ, ни плачъ колнопреклоненной Гекубы, съ раскраснвшимися отъ слезъ глазами, ни даже самъ ты, братъ мой Гекторъ. Ты можешь убить меня обнаженнымъ своимъ мечемъ, но преградить мн дорогу ты не въ силахъ.

Кассандра возвращается, ведя за собою Пріама.

Кассандра. Держи его, отецъ, держи крпче! Онъ твой посохъ, и если ты лишишься его опоры — вдь, онъ служитъ опорой теб, какъ ты опорой цлой Тро,— тогда конецъ всему!
Пріамъ. Послушай, Гекторъ, вернись домой. Сегодня твоей жен приснился дурной сонъ, а Кассандра предвидитъ недоброе. Самъ отецъ твой, охваченный предчувствіемъ, слезно молитъ тебя и говорить:— ‘День сегодня несчастный’, вернись домой.
Гекторъ. Эней уже на пол битвы, я-же далъ грекамъ торжественную клятву, что нынче появлюсь на пол битвы и покажу имъ, чего я стою.
Пріамъ. Ты нынче не пойдешь!
Гекторъ. Не могу-же я нарушить клятву! Отецъ, ты давно знаешь, что я человкъ долга и чести. И такъ, царственный Пріамъ, не вынуждай родного сына отказать теб въ повиновеніи и оказаться передъ тобою виноватымъ въ ослушаніи. Дозволь, чтобы я смло и съ полнаго твоего согласія пошелъ тою дорогой, доступъ на которую упорно стараешься мн преградить.
Кассандръ. Не уступай ему, Пріамъ!
Андромаха. О, милый отецъ, не уступай!
Гекторъ (Андромах). Ты меня огорчаешь. Въ послдній разъ именемъ любви прошу тебя, уйди отсюда (Андромаха уходитъ).
Троилъ. Всему виною ты, шальная безумная двчонка, она, благодаря теб, вообразила невсть какіе суеврные ужасы.
Кассандра. Гекторъ, милый нашъ братъ, дай мн съ тобой проститься. Смотри, смотри, какъ, ты, несчастный, умираешь! Смотри, смотри, какъ померкли твои очи! Смотри, какъ кровь течетъ ручьями изъ жилъ! Прислушайся, какъ стонетъ вся Троя! Слушай, какъ стонетъ бдная Гекуба или прислушайся къ рыданіямъ Андромахи! Во всхъ безумный испугъ, изумленіе, вс подходятъ другъ къ другу не иначе, какъ воплями.— Гд нашъ Гекторъ? Гд Гекторъ? Онъ умеръ! Гекторъ, Гекторъ!
Троилъ. Молчи, или ступай вонъ!
Кассандра. Прощай!… Нтъ, тише! Гекторъ, прими послднее мое прости! Знай, что въ обман себя ты обманываешь всю Трою (Убгаетъ).
Гекторъ. Ты, отецъ мой и царь, пораженъ злымъ пророчествомъ сестры. Вернись домой и успокой нашъ городъ, а мы отправимся на поле битвы, чтобы совершить тамъ блестящія дла, о которыхъ разскажемъ теб потомъ.
Пріамъ. Иди-же, мой сынъ, пусть боги будутъ надежною для тебя защитою (Уходитъ въ одну сторону, Гекторъ въ другую, за сценой гремятъ трубы).
Троилъ. А, загремли трубы:— то Гекторъ вышелъ за стны… иду и я… будь, Діомедъ, увренъ, что сегодня я или потеряю руки, или верну свой нарукавникъ.

Пока Троилъ идетъ въ одну сторону, съ другой появляется Пандаръ.

Пандаръ. Слышишь ли, принцъ, слышишь?
Троилъ. Что такое?
Пандаръ. Письмо отъ бдняжки Крессиды (Передаетъ свитокъ).
Троилъ. Прочтемъ.
Пандаръ. Ахъ, эта шкурина дочь-чахотка! какъ она, шкурина дочь, мучитъ меня, а не мене ея мучатъ нелпыя неудачи этой двчонки. По той ли, или по другой причин, а мн придется на дняхъ распрощаться со всми вами. Потомъ,— глаза у меня слезятся, а ломота въ костяхъ доходить до того, что, не умй я ругаться да богохульствовать, право не зналъ бы, что на это сказать или подумать. Что она пишетъ?
Троилъ. Слова, слова, одни пустыя слова — и ничего, что трогало-бы сердце. Видно чувство ея отдано другому! (Разрываетъ письмо и бросаетъ на воздух). Лети-же, лети по втру и по его вол кружись, вертись и измняйся. Мною она только безжалостно играетъ, а любовь свою даритъ другому (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Равнина между Троей и греческимъ лагеремъ.

Бьютъ тревогу, проходятъ отряды.— Входитъ Терситъ.

Терситъ. Вотъ они схватились теперь не на-животъ, а на-смерть. И этотъ плутъ, этотъ отвратительный мошенникъ Діомедъ тамъ же. У самого на голов шлемъ, а на шлем нарукавникъ дурака-троянца. Хотлось бы взглянуть на ихъ схватку, желалъ бы, чтобы юный троянскій оселъ, влюбленный въ ту непотребную, отнялъ бы у нашего развратника-Діомеда нарукавникъ, а его самого бы отправилъ къ той лицемрной и сладострастной потаскушк, искалченнымъ въ конецъ и вполн неспособнымъ на извстное дло… Съ другой стороны, плутовскія вилянья нашихъ пройдохъ, нашихъ проклятыхъ мошенниковъ, какъ, напримръ… Несторъ, этотъ покрытый плсенью и на половину изъденный крысами кусокъ сыра, или эта поганая помсь пса съ лисицей, именуемая Улиссомъ, не стоитъ и волчьей ягоды. Вотъ они своими уловками сдлали то, что ублюдка-Аякса замнятъ сегодня Ахилломъ, псомъ такой же скверной породы. И вотъ ублюдокъ-Аяксъ нынче вдругъ носъ задралъ не хуже самого гордаго чистокровнаго пса-Ахилла и не хочетъ вооружиться, такъ что греки, давая такое печальное понятіе о цивилизаціи, только возстановляютъ честное имя варварства… Тише, однако!— вотъ настоящій владлецъ нарукавника, а за нимъ прошедшій.

Вбгаетъ Діомедъ, преслдуемый Троиломъ.

Троилъ. Стой, Діомедъ! Какъ ни старайся, а отъ меня теб не убжать. Слдомъ за тобою я брошусь даже въ самый Стиксъ!
Діомедъ. Ты бгствомъ называешь отступленіе. Я не бглецъ! Я вырвался изъ тсныхъ рядовъ войска, чтобы мн было привольне драться. Держись теперь!
Терситъ. Ну, грекъ, сражаясь за непотребную, держись смле. Ты-же, троянецъ, стой и за нее, и за нарукавникъ. Ну, отнимай его у грека!

Діомедъ и Троилъ удаляются сражаясь. Входитъ Гекторъ.

Гекторъ. Кто ты? Настолько-ли ты родовитъ и есть-ли въ теб настолько чести, чтобы сражаться съ Гекторомъ? Отвчай скоре!
Терситъ. Нтъ, нтъ, я такъ… изъ простонародья. Я гнусный поноситель… грязный, вчно-ругающійся мерзавецъ.
Гекторъ. Я врю теб,— живи (Уходитъ).
Терситъ. Слава всмъ богамъ, что ты мн поврилъ, но напади на тебя моровая язва за то, что ты напугалъ меня до полусмерти. Однако, куда же двались мои развратники? Ужь не поглотили ли они другъ друга? Вотъ посмялся бы глядя на такое чудо… А впрочемъ, любострастіе въ извстной степени само пожираетъ себя. Пойду ихъ отыскивать (Уходитъ).

СЦЕНА V.

Другая часть равнины.

Появляются: Діомедъ и слуга.

Діомедъ. Иди сюда! Возьми коня Троила и отведи его къ Крессид. Вмст съ этимъ ты передашь ей мой привтъ и скажешь, что влюбленный въ нее Троилъ побжденъ мною, такъ-что теперь я по всмъ правамъ врный ея рыцарь.
Слуга. Исполню въ точности (Уходитъ).

Появляется Агамемнонъ.

Агамемнонъ. Скоре туда! Скоре на помощь, Діомедъ/ Свирпый Полидамъ свалилъ Менона на землю, пригулокъ Маргарелонъ взялъ въ плнъ Дорея, теперь, подобно колоссу, попираетъ онъ ногами трупы убитыхъ имъ царей — Епострофа и Цедія и отважно размахиваетъ палицей. Умеръ нашъ Поликсенъ, а Анфимахъ съ еадомъ ранены смертельно. Несчастный Патроклъ попался въ плнъ или убитъ, жестоко изрубленъ Паламедъ, ужасный кентавръ производить во всхъ войскахъ страшное смятеніе… Иди-же, Діомедъ, спши на помощь, или насъ всхъ ожидаетъ гибель.

Входитъ Несторъ.

Несторъ. За мной! Тло убитаго Патрокла отнесите къ Ахиллу. Пусть Аяксу, съ его черепашьей походкой, велятъ скоре облечься въ военные доспхи, если онъ дорожить своею честью. На под битвы Гекторъ теперь не одинъ: троянцевъ теперь сотни и тысячи. То появится онъ на кон своемъ Галат, и дло кипитъ въ его рукахъ, то видишь его пшимъ. Передъ нимъ бгутъ или погибаютъ, словно мелкая рыба въ чрев кита или сплая пшеница подъ косою. Онъ въ одно время и здсь, и тамъ и всюду. Онъ то беретъ грековъ въ плнъ, то убиваетъ ихъ, и его ловкость сравниться можетъ разв только съ его отвагою. Видя чудеса, которыя онъ творить, можно подумать, что бредишь.

Входитъ Улиссъ.

Улиссъ. Мужайтесь, ахейскіе князья. Я видлъ лично, какъ самъ Ахиллъ, обливаясь слезами, съ проклятіями и съ обтами мщенія облекался въ боевые доспхи. Смерть Патрокла мигомъ разогрла въ немъ застывшую кровь, а видъ несчастныхъ, избитыхъ мармидонцевъ, оставшихся кто безъ руки, кто безъ носа и тмъ сильне проклинавшихъ Гектора, возбудили въ Ахилл свирпйшій гнвъ. Потомъ Аяксъ тоже лишился друга. Онъ съ пной на губахъ сейчасъ схватилъ оружіе и отважно ринулся въ дло. Кричитъ:— Подайте мн Троила. Тотъ-же не мене Гектора отличался сегодня блестящими дяніями, то безстрашно выставляя себя на видъ, то разумно укрываясь, то въ пылу бросаясь въ глаза съ такою смлостью, въ которой незамтно было ни малйшихъ усилій, какъ, впрочемъ, и у всхъ, кому фортуна наперекоръ своимъ привычкамъ дозволила нынче насладиться побдой.

Входитъ Аяксъ.

Аяксъ. Гд, гд трусишка Троилъ?
Діомедъ. Мн показалось, что онъ тамъ (Аяксъ убгаетъ).
Несторъ. Если такъ, то и я пойду съ тобою.

Входитъ Ахиллъ.

Ахиллъ. Гд Гекторъ, гд проклятый убійца юношей? Пусть онъ покажетъ свое лицо и узнаетъ, каковъ Ахиллъ бываетъ во гнв… Гд-же Гекторъ? Мн нуженъ только одинъ Гекторъ! (Убгаетъ).

СЦЕНА VI.

Другая часть поля.

Появляется Аяксъ.

Аяксъ. Гд, гд Троилъ? Трусишка, покажи мн хоть голову (Входитъ Діомедъ).
Діомедъ. И я ищу Троила.
Аяксъ. Зачмъ теб онъ нуженъ?
Діомедъ. Чтобы достойно проучить мальчишку.
Аяксъ. Будь я полководцемъ, я за такое счастіе отдалъ-бы съ радостью свой санъ. Подайте-же мн Троила!

Вбгаетъ Троилъ.

Троилъ. Гд Діомедъ? Гд вроломный? А, вотъ онъ!— Взгляни лживыми глазами мн въ лицо и поплатись предательскою жизнью за моего коня!
Діомедъ. А, наконецъ-то ты ршился показать лицо непріятелю!
Аяксъ. Стой, товарищъ! Сражаться съ нимъ я буду одинъ.
Діомедъ. Нтъ, Троилъ моя добыча! Я не останусь только зрителемъ боя!
Троилъ. Разглагольствовать здсь не мсто: я буду драться съ обоими! (Уходитъ сражаться).

Появляется Гекторъ.

Гекторъ. Гд-же мой брать Троилъ? Онъ дрался сегодня молодцомъ.

Входитъ Ахиллъ.

Ахиллъ. А, наконецъ-то я нашелъ тебя, Гекторъ. Теперь ты мой!
Гекторъ. Передохни, если хочешь.
Ахиллъ. Любезности твои, гордый троянецъ, мн совсмъ не нужны! Ты счастливъ уже тмъ, что мое оружіе не въ состояніи служить доле. Тебя на время щадитъ вынужденное бездйствіе Ахилла, но ты скоро услышишь о немъ. Теперь живи, пока ршеніе судьбы не повелитъ иначе.
Гекторъ. До свиданія (Ахиллъ уходитъ). Ты нашелъ-бы меня мене усталымъ, если бы я зналъ о твоемъ прибытіи.

Входитъ Троилъ.

Братъ, что съ тобою?
Троилъ. Аяксъ взялъ Энея въ плнъ! Неужели мы допустимъ подобный срамъ? Нтъ, нтъ, клянусь лучезарнымъ солнцемъ, что или освобожу Энея, или погибну самъ! О, грозный рокъ, ты слышишь мои слова? Не все-ли равно, когда покончить съ жизнью? Хоть сегодня! (Убгаетъ).

Появляется воинъ въ великолпномъ вооруженіи.

Гектогъ. Ни съ съ мста, нарядный грекъ! Ты послужишь отличною мишенью для Гектора… Нтъ, не хочешь? Мн нравится твое вооруженіе, и я имъ завладю, если бы даже пришлось переломить у него вс пряжки. Ты, негодяй, ждать не хочешь? Бги-же, если трусишь, а я беру боговъ въ свидтели, что слдить за тобою не перестану, пока не сдеру съ тебя шкуры! (Оба уходятъ).

СЦЕНА VII.

Другая часть того-же поля.

Входитъ Ахиллъ съ мармидонцами.

Ахиллъ. Идите сюда, мои мармидонцы, и слушайте, что я скажу:— среди битвы соберитесь вокругъ меня тсне, не нанося ни одного удара, но за то будьте вс наготовь и въ тотъ-же мигъ, какъ намъ встртится кровожадный Гекторъ, окружите его со всхъ сторонъ. Пусть удары посыпятся тогда, какъ градъ: колите, рубите его немилосердно! Идите-же, товарищи, за мною и не спускайте глазъ съ моихъ движеній. На то, что онъ прославленный Гекторъ, смотрть намъ нечего, онъ долженъ умереть (Уходитъ).

Появляются: Парисъ и Менелай, за ними — Терситъ.

Терситъ. Каково?— Рогоносецъ и тотъ, кто ему приставилъ рога, сцпились драться. Ну, быкъ, не плошай! а ты несъ, тоже неспускай! Кусай его, парисъ, кусай хорошенько… Ну, а теперь, каплунъ, твоя очередь! Что-жь ты его не кусаешь, Парисъ? Вдь, быкъ-то одолваетъ… Берегись, рога у него крупные да крпкіе! (Парисъ и Менелай удаляются).

Маргарелонъ входитъ.

Маргарелонъ. Повернись ко мн, рабъ, и защищайся!
Терситъ. Кто ты такой?
Маргарелонъ. Побочный сынъ Пріама.
Терситъ. Я тоже побочный. Очень люблю побочныхъ, самъ я побочный и по рожденію, и по познаніямъ, и по образу мыслей, и по храбрости… да, я незаконный во всхъ отношеніяхъ! Медвди между собой не грызутся, такъ зачмъ же незаконнорожденнымъ грызться между собой? Берегись, ссора не принесла бы намъ счастія. Было бы совсмъ странно, даже безбожно драться изъ-за непотребной, когда у самого мать была не потребная! Прощай, незаконнорожденный! (Уходитъ).
Маргарелонъ. Чтобъ тебя, труса, чортъ побралъ (Уходитъ).

СЦЕНА VIII.

Другая часть поля битвы.

Входитъ Гекторъ.

Гекторъ. По вншности созданіе красиво, но душевно прогнившее насквозь, ты погибло и заплатило жизнью за блескъ своихъ доспховъ… На сегодня трудъ оконченъ, ты, мой врный мечъ, пресытился кровью. Утомленнымъ членамъ пора дать минуту отдыха, а самому подышать свжимъ воздухомъ (Снимаетъ шлемъ, а щитъ ставитъ сзади себя).

Появляется Ахиллъ съ мармидонцами.

Ахиллъ. Ну, вотъ, Гекторъ, солнце уже садится, а вслдъ за нимъ, затаивъ дыханіе, ночь зловще крадется на землю. Теперь, троянецъ, настаетъ твой смертный часъ.
Гекторъ. Стыдись, Ахиллъ! Видишь, я безоруженъ.
Ахиллъ. Сюда, ко мн! Вотъ тотъ, кто былъ мн нуженъ. Убить его! (Мармидонцы бросаются на Гектора, онъ падаетъ).
Ахиллъ. Теперь, когда лучшій ихъ оплотъ, ихъ сердце и рука, ихъ сила и умъ лежатъ, сраженные мечемъ Ахилла, падетъ Илліонъ, а съ нимъ и Троя. А вы, друзья, кричите какъ можно громче, что Гектора уже нтъ въ живыхъ (За сценой — трубы). Прислушайтесь: не отступленіе трубятъ греки?
Одинъ изъ мармидонцевъ. Да, вождь, но и троянцы тоже.
Ахиллъ. Ночь простираетъ свои драконовы крылья и, какъ верховный судья, разлучаетъ воюющихъ. Поужинавъ не плотно, мой мечъ былъ сытъ только на половину, за то теперь, насытившись вполн, онъ беззаботно и весело спшитъ лечь въ постель (Влагаетъ мечъ въ ножны). Я привяжу трупъ Гектора къ хвосту коня и такъ проволоку его по всему полю битвы (Уходятъ).

СЦЕНА IX.

Другая часть равнины.

Съ барабаннымъ боемъ и церемоніальнымъ маршемъ входятъ: Агамемнонъ, Аяксъ, Менелай, Несторъ, Діомедъ и другіе. За сценой слышны радостные крики.

Агамемнонъ. Прислушайтесь, что тамъ за ликованье?
Несторъ. Не разберешь. Молчите, барабаны!
Голоса за сценой. Хвала, хвала Ахиллу! Славный Гекторъ пораженъ имъ на смерть! Хвала Ахиллу!
Діомедъ. Толпа кричитъ, что Гектора не стало, что онъ убить Ахилломъ.
Аяксъ. Если это правда, то чрезмрно гордиться намъ нечего: Ахиллъ не стоитъ Гектора. Это врно.
Агамемнонъ. Идемте вс торжественнымъ маршемъ, Ахиллу-же дайте знать, что я готовъ сейчасъ-же принять его у себя въ палатк. Смерть Гектора такая благодать, что лучшей не могли послать намъ безсмертные, а если такъ, вс наши тревоги покончены (Уходятъ церемоніальнымъ маршемъ).

СЦЕНА X.

Другая часть поля.

(Входитъ Эней, окруженный троянцами).

Эней. Эй, стойте здсь! Поле битвы за нами. Хоть впроголодь, а мы все-таки переночуемъ здсь.

Вбгаетъ Троилъ.

Троилъ. Гектора не стало!
Эней. Убитъ? О, всемогущіе боги, чмъ мы васъ прогнвили?
Троилъ. Да, онъ убитъ, а гнусный побдитель привязалъ трупъ къ хвосту коня и, ругаясь теперь надъ тмъ, кто былъ выше всхъ другихъ людей, бороздитъ теперь позорное поле. О, небеса, покройтесь тучами и разразитесь громами! Вы-же, боги, съ заоблачныхъ своихъ престоловъ подарите Трою улыбкою участія! Если ей суждено погибнуть, не томите насъ черезъ-чуръ долго!
Эней. Принцъ, ты лишишь бодрости все войско.
Троилъ. Ты не понялъ моихъ словъ, если говоришь мн это. Въ нихъ о бгств, о трусости, о смерти нтъ и рчи. Напротивъ, я отъ души радъ бороться со всми преградами, которыя воздвигаютъ намъ люди и боги… Но Гекторъ умеръ… Кто-же ршится пойти съ такою ужасною встью къ Пріаму и къ Гекуб? Пусть тотъ, кто желаетъ прослыть совою, отправится въ Илліонъ и скажетъ: — ‘Гекторъ умеръ’. Довольно такихъ словъ, чтобы нашъ старикъ отецъ немедленно обратился въ камень, вс дочери обратились въ потоки слезъ, вс жены — въ скорбящихъ Ніобей, а вся молодежь — въ рядъ холодныхъ изваяній, сама-же Троя — въ страшилище себ… Идемъ, однако. Гектора нтъ, и словъ больше не надо! Иль нтъ, постойте еще вы, надменныя палатки, вы греческія ставки, такъ гордо усявшія собою фригійскія поля, внемлите рчи Троила!.. Пусть новый вашъ Титанъ стоитъ за васъ грудью, я все-таки изъ конца въ конецъ проду завтра-же между вашими рядами. А ты, подлецъ! ты вроломный трусишка, знай, что самое громадное пространство не укроетъ нашей взаимной ненависти! Я безъ устали стану преслдовать тебя всюду, какъ преступная совсть, напоминая теб о прошломъ и терзая твою мысль вчными укорами. Я стерплю свое горе въ надежд теб отомстить!.. А теперь, подъ звуки трубъ, идемте въ Трою!

Эней и троянцы уходятъ. Въ ту минуту, когда Троилъ собирается послдовать за ними, противоположной стороны появляется Пандаръ.

Пандаръ. Послушай, послушай, Троилъ!
Троилъ. Прочь! Пусть отнын стыдъ и позоръ навкъ сольются съ твоимъ именемъ (Уходитъ).
Пандаръ. Что жь? Отмнное средство будетъ противъ моей боли въ костяхъ. О, свтъ! свтъ, свтъ! вотъ какъ въ теб презираютъ бдныхъ посредниковъ! О, предатели и сводники, сколько труда взваливаютъ на васъ и какъ васъ дурно вознаграждаютъ! Не понимаю, почему вс такъ желаютъ нашихъ услугъ и такъ презираютъ наше ремесло! Нтъ ли у насъ какихъ-нибудь стишковъ на этотъ счетъ? Посмотримъ:— пока у пчелы есть и жало, и медъ, она рзвится и поетъ въ саду, но если она лишится жала, прощай тогда и псни, и медъ. Да, друзья мои, торгующіе человческимъ тломъ, напишите-ка эти слова у себя на вывскахъ:— кто бывалъ у меня въ дом, пусть прольетъ слезу надъ бднымъ Пандаромъ, если-же слезъ у него больше нтъ, пусть хоть крикнетъ отъ боли въ костяхъ. О, вс братья и сестры, живущіе однимъ со мною ремесломъ, я хочу завщать вамъ и домъ, и все свое имущество… но не сейчасъ, нтъ, вамъ надо будетъ повременить маленько. Хоть я и чистъ душою, но все-таки боюсь услышать за это злобный свистъ. Однако, такъ-какъ я не хочу томить васъ долгимъ ожиданіемъ наслдства, то теперь-же завщаю вамъ свою ломоту въ костяхъ (Уходитъ).

Конецъ.

ПРИМЧАНІЯ

Троилъ и Крессида принадлежитъ къ тмъ немногимъ пьесамъ Шекспира, которыя вышли отдльными изданіями уже посл 1600 г. и до появленія in folio, подъ заглавіемъ: ‘Славная исторія о Троил и Крессид’, въ 1609 г. вышла въ двухъ изданіяхъ, съ полнымъ именемъ Шекспира. Въ предисловіи къ одному изъ этихъ изданій особенно указывается на то, что ‘эта новая пьеса’ до сихъ поръ еще не была поставлена на сцену, тогда какъ въ другомъ изданіи того-же дома, вообще ни въ чемъ, не отличающемся отъ перваго, въ заглавіи сдлано прибавленіе: ‘въ томъ вид, какъ она была представлена въ Глобус слугами короля’. Женэ заключаетъ изъ этого, что пьеса эта была поставлена на сцен въ промежутк времени между двумя ея изданіями. Своеобразный характеръ этой пьесы очень затруднялъ издателей, отнести ее къ какой нибудь опредленной категоріи. Такъ, въ заглавіи in quarto она обозначалась какъ ‘исторія’, а въ предисловіи была названа ‘комедіей’, въ позднйшемъ-же изданіи in-folio пьеса эта поставлена въ ряду ‘трагедій’.
Главнымъ источникомъ для созданія этой пьесы Шекспиру служили средневковыя баллады о Троил и Крессид. Такъ какъ Шекспиръ при обработк этого сюжета свои симпатіи явно обратилъ на сторону троянцевъ, Гервинусъ приходитъ къ заключенію, что Шекспиръ имлъ опредленное намреніе противопоставить себя въ этомъ произведеніи Гомеру. Но это предположеніе очень рискованно, потому что и въ средневковыхъ балладахъ на тотъ-же сюжетъ удержана та-же враждебная точка зрнія по отношенію къ грекамъ, быть можетъ потому, что британцы полагаютъ, что ведутъ свое происхожденіе отъ троянцевъ. Вообще въ Троил и Крессид нельзя усматривать какую-нибудь умышленную пародію на Иліаду, такъ какъ пьеса Шекспира похожа на произведеніе Гомера только тмъ, что и здсь, и тамъ разработанъ одинъ и тотъ же сюжетъ. Гомеръ, какъ грекъ и народный эпическій поэтъ, серьезно ведетъ разсказъ о событіяхъ троянской войны. Шекспиръ-же взглянулъ на эту войну съ другой стороны, со стороны комическихъ характеровъ, и написалъ не сатиру, а прекрасную комедію, поражающую своимъ остроуміемъ и мткостью характеровъ. Вообще ‘Троилъ и Крессида’ боле всхъ другихъ пьесъ смущаетъ критику. Такъ, Франсуа-Викторъ Гюго привтствуетъ Шекспира, какъ перваго, сорвавшаго ‘парикъ’ съ классической трагедіи во имя свободы искусства, а Ульрици усматриваетъ въ ‘Троил и Крессид’ протестъ противъ классицизма во имя нравственности и религіи. Опять-таки надо вспомнить, что Шекспиръ, какъ величайшій поэтъ, въ высшемъ смысл этого слова, не ршился бы противопоставить поэзіи Гомера свою мщанскую мораль.
Стр. 182. ‘Я Прологъ, являюсь сюда въ полномъ вооруженіи’. Прологъ,— такъ назывался актеръ, который выходилъ къ публик передъ началомъ пьесы, посл третьяго туша трубъ,— одтъ былъ всегда въ черный, бархатный плащъ. Появленіе Пролога въ полномъ вооруженіи, какъ въ этой пьес, было настоящимъ нововведеніемъ въ обычаяхъ англійскаго театра.
Стр. 185. ‘О, Аполлонъ, хотя-бы ради своей Дафны…’ Нимфа Дафна, преслдуемая Аполлономъ, была обращена въ лавровое дерево.
Стр. 187. ‘Словомъ, это какой-то Бріарей’.— Бріарей, сынъ Урана и Геи, обладалъ сотнею рукъ и пятьюдесятью головами, но вмст со своими другими двумя братьями, Коттомъ и Гіесомъ, за какую-то провинность были осуждены отцомъ и содержались въ оковахъ въ самой глубин земли.
Стр. 191. ‘Который же изъ двухъ супругъ мой?.. Раздвоенный’ — Троилъ въ своемъ отвт, что раздвоившійся волосъ — мужъ Елены намокаетъ на то, что у нея два мужа — Менелай и Парисъ.
Стр. 191. ‘Антеноръ… умъ у него прехитрый’.— Антеноръ считается однимъ изъ самыхъ мудрыхъ совтниковъ троянскаго народа, потому что совтовалъ отдать Елену грекамъ и этимъ прекратить вс распри.
Стр. 196. ‘Подобно коню Персея’.— Конемъ Персея былъ крылатый Пегасъ, родившійся отъ Посейдона и Медузы.
Стр. 198. ‘Даже въ устахъ ревущаго Тифона’… Тифонъ — страшное чудовище, олицетвореніе жгучаго вихря или бушующаго пара, съ разрушающею силою и свистомъ вырывающагося изъ ндръ земли черезъ вулканъ.
Стр. 198. ‘Какъ бездарный лицедй позоритъ твое ломанье’… По нкоторымъ намекамъ, въ род этого, можно заключить, что игра прежнихъ актеровъ превращала трагедію въ напыщенную декламацію, а комедію — въ шутовской фарсъ.
Стр. 199. ‘Конь Ахилла способенъ прижить дтей съ етидой’. Несторъ остритъ, намекая на Ахилла, который былъ сыномъ етиды.
Стр. 205. ‘Завидуешь, какъ Церберъ, красот Прозерпины’. Прозерпина была похищена Плутономъ, и сторожить ее въ подземномъ царств приставленъ былъ Церберъ.
Стр. 205. Этой старой теткой Троила была Гезіона, сестра Пріама, которую Геркулесъ, изъ мести къ Лаомедонту, похитилъ ее и отдалъ Теламону. Отъ этого брака произошелъ Аяксъ.
Стр. 210. Кассандра, прекраснйшая изъ дочерей Пріама, получила отъ Апполона даръ прорицанія, общавъ ему за это отвчать на его любовь, но такъ какъ она несдержала своего слова, то Аполлонъ поразилъ ее несчастнымъ жребіемъ,— никто не врилъ ея прорицаніямъ. Поэтому, когда она предсказывала троянцамъ несчастіе, вс смялись надъ ней, какъ надъ безумной.
Стр. 210. ‘Братъ Парисъ — тотъ факелъ, который насъ сожжетъ’.— Гекуба, передъ рожденіемъ Париса видла сонъ, будто она родила пылающую головню. Конечно, вс тотчасъ же ршили, что новорожденный будетъ причиною погибели Трои.
Стр. 213. ‘Аристотель считалъ…’ Одинъ изъ самыхъ замчательныхъ анахронизмовъ Шекспира. Гекторъ говоритъ объ Аристотел, который жилъ посл него, спустя нсколько вковъ.
Стр. 213. У Меркурія былъ золотой, волшебный жезлъ (кадуцей), которымъ онъ расточалъ людямъ счастье и благо. Кадуцей этотъ, обвитый змями, раздлялся на три втки, изъ которыхъ дв верхнія были скручены въ узелъ.
Стр. 219. Милонъ былъ атлетъ изъ Кротона, жившій гораздо поздне троянской войны и прославившійся своею силою и прожорствомъ. Во время олимпійскихъ игръ онъ перенесъ на плечахъ черезъ ристалище четырехлтняго быка, а потомъ, убивъ его кулакомъ, сълъ въ одинъ день.
Стр. 258. Въ вопрос Патрокла и въ отвт Терсита въ подлинник непереводимая игра словъ: tent — палатка и lint — корпія.
Стр. 259. Юпитеръ для большаго успха въ своихъ любовныхъ похожденіяхъ принималъ иногда образъ быка.
Стр. 266. Разсказъ объ Арахн помщенъ въ ‘Метаморфозахъ’ Овидія. Арахна, лидійская двушка, искусная ткачиха, вызвала на состязаніе въ ткацкомъ искусств Аину и на своей ткани изобразила любовныя похожденія боговъ. Аина въ гнв разорвала ткань, ударивъ Арахну по лицу своимъ ткацкимъ челнокомъ, и когда та съ досады и горечи хотла лишить себя жизни, богиня превратила ее въ паука.
Стр. 272. ‘Ужасный кентавръ…’ Существуетъ преданіе, что одинъ изъ героевъ, защитниковъ Трои, привелъ съ собою какого-то страшнаго звря, который опустошалъ ряды грековъ.

Л. Никитинъ.

Шекспир Вильям
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Троил и Крессида, Шекспир Вильям, Год: 1602
  2. Троил и Крессида, Шекспир Вильям, Год: 1602
  3. Троил и Крессида, Шекспир Вильям, Год: 1602
  4. Троил и Крессида, Шекспир Вильям, Год: 1602
  5. Король Иоанн, Шекспир Вильям, Год: 1596
  6. Конец венчает дело, Шекспир Вильям, Год: 1609
  7. Трагедия о Юлии Цезаре, Шекспир Вильям, Год: 1598
  8. Цимбелин, Шекспир Вильям, Год: 1609
Электронная библиотека