З. Вайнпер
З. Вайнпер
ТРИДЦАТЬ ЛЕТ
ТРИДЦАТЬ ЛЕТ
1
2
3
5*
* 4-я главка опущена.— Прим. составителя.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Тридцать лет, Вайнпер З., Год: 1946
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Шолом-Алейхем — писатель и человек: Статьи и воспоминания.
М.: Советский писатель, 1984.
В своем ‘Завещании’ Шолом-Алейхем просил не плакать, а читать его произведения и смеяться. — Смейтесь, смейтесь, люди! Врачи советуют смеяться,— призывал он при жизни.
К его совету прислушивались и теперь прислушиваются. Читают его произведения и смеются. Правда, иногда ‘сквозь слезы’, но все же смеются.
Смех этот особый. Читают Шолом-Алейхема и смеются, чтобы вместе с ним освободить свою душу от печали. Это смех наперекор тяжелой судьбе народа, это смех— пощечина социальному злу.
Вспоминаю, как впервые я смеялся, читая Шолом-Алейхема.
Был холодный зимний день в моем родном местечке Триск. Я простудился, в связи с чем меня не отправили в хедер, а оставили дома. Вместо гемары мне разрешили читать светские книги. Вечером этого дня я достал книжечку Шолом-Алейхема. Было мне тогда 12 лет…
Как попали к нам произведения Шолом-Алейхема, точно объяснить не могу. Думаю, что их принес наш сосед столяр Барух…
Моя мама читала только благочестивые сочинения, вроде Цеэно-Урено1, Кав-Хаяшар2 и др. Но вот я открыл книжку Шолом-Алейхема и стал ее громко читать. Мать, тихо сидевшая у печки и ощипывавшая гусей, встрепенулась, подняла на меня свои синие глаза и, прежде чем что-либо сказать, громко расхохоталась.
Рассмеялась и сестричка моя Хана, сидевшая рядом с мамой… И я хохотал.
Читал я тогда рассказ Шолом-Алейхема ‘Заколдованный портной’.
Превратности судьбы Шимен-Эли при его странствовании из Злодеевки в Козодоевку и обратно, превращение козы в козла, комизм ситуации, трагический финал — все это оказало сильное влияние на наш религиозный дом. Даже дядя Ицхак, который уже лежал в постели, неистово смеялся. Но окончании чтения рассказа он появился на пороге комнаты в одних подштанниках, но в ермолке и арбакан-фесе3 и, хохоча так, что ермолка подпрыгивала на голове, спросил меня:
— Кто этот шут? Кто этот насмешник? Ну и пишет, ну и пишет!..
В нашей классической литературе Шолом-Алейхема именуют ‘внуком’. Это он сам назвал Менделе Мойхер-Сфорима Дедушкой, а себя ‘внуком’.
И в самом деле Шолом-Алейхем во всем напоминал внука. Как в письме, так и в облике.
Обаяние и озорство ‘внука’ присутствуют не только в ‘Мальчике Мотле’, но в ‘Менахем-Мендле’, и в ‘Тевье-молочнике’, и даже в реб Иойзефл. Во всем ощущается обаяние и озорство молодости, мальчишества. Даже когда он смеется сквозь слезы. Шолом-Алейхем и теперь ‘внук’. Не только по отношению к Менделе, но и в сравнении с Ашем, Бергельсоном, Опатошу и другими выдающимися писателями, которые пришли в литературу после него.
И во внешнем его облике было что-то от внука. Когда я впервые увидел его, то вместо чувства почтения, которое, казалось, он должен был вызвать к себе как к великому писателю, он породил во мне чувство любви к милому и нежному ребенку.
Человек небольшого роста, с мягкой и нежной кожей лица, с любознательными глазами мудрого подростка — таким я в первый раз увидел Шолом-Алейхема.
Выделялась его массивная голова, его мягкие и вьющиеся каштанового цвета волосы. Свежестью дышали его бородка и усы. Восстановив теперь по памяти образ Шолом-Алейхема, я вижу его таким, каким я увидел его впервые.
Иногда смотрю я на снимок, на котором рядом стоят Менделе, Перец и Шолом-Алейхем. Разве он не внук среди них? Озорной внук. И кажется мне, что вот он сойдет с фотографии, протянет руку и, широко улыбаясь, скажет:
— Шолом-Алейхем, мир вам! Что слышно? Как евреи поживают на белом свете?
Сколько раз мне посчастливилось лично видеть его? Точно не помню. По отчетливо вижу его на сцене ‘Клинтон-холла’, где он читал свою новеллу ‘Шестьдесят шесть’. Зал оглашался смехом, а он, невозмутимый, с тихой и мягкой улыбкой, переводя дыхание, продолжал читать…
Помню письменный стол, белую бумагу и его самого за столом, болезненного, но сердечного и улыбающегося.
Видел я его в Йом-кипур4 в синагоге, куда он пришел послушать пение кантора Иоселе Розенблата.
— Великолепно поет!— сказал он мне.
Только один раз видел я его сокрушенным и печальным. Это было в ‘Карнеги-холл’ на вечере памяти И.-Л. Переца. Шолом-Алейхем сидел в президиуме среди коллег с закрытыми глазами и внимательно слушал замечательный доклад X. Житловского5 о громадном вкладе ‘тройки’ в еврейскую литературу. Разумеется, что речь шла о Менделе, Переце и Шолом-Алейхеме.
Когда Шолом-Алейхем получил слово, он, сидя, произнес:
— Уважаемый Хаим Житловский говорил сегодня о ‘тройке’, а мне больно думать, что в живых осталось только двое.
И даже в печали он выглядел внуком. В частности, это проявилось в трепетной любви, которой переполненный зал одарил своего писателя.
Уже тридцать лет!..
Какие это были годы в жизни народа Шолом-Алейхема! Шесть миллионов были загублены в газовых камерах. Но надо набраться силы и не забывать великих творцов культуры народа. Шолом-Алейхем живет и будет жить…
— Не плакать! — завещал нам Шолом-Алейхем…
Тридцать лет, как его не стало. Тридцать лет прошло с той минуты, как я стоял у его гроба. На втором этаже в небольшой комнатушке. А на первом этаже было много народу, люди уходили и приходили, убитые горем, они разговаривали шепотом…
Ночью у его гроба дежурили еврейские писатели. Знаменитый портретист Иоэль Левит снял маску покойного. А мимо его гроба люди шли и шли, ночью и днем.
Затем похороны. Нью-Йорк таких не знал. Народ, объединенный в скорби, нес гроб с телом усопшего на руках. Похоронная процессия растянулась от улицы Келли до Бродвея. Американские газеты оповещали о смерти ‘еврейского Марка Твена’. Они писали, что в последний путь его провожали сотни тысяч человек.
Кладбище. Здесь огромная толпа. В синем небе горело солнце, а на глазах тысяч людей блестели слезы.
Тридцать лет тому назад! Боже мой, как давно это было!
1946
Статья напечатана в журнале ‘Идише культур’, Нью-Йорк, 1946, No 5, с. 35-38.
Вайнпер Зиша (1893—1957) — еврейский поэт, с 1913 года жил в Нью-Йорке, воспевал борьбу против социального зла.
1 Цеэно-Уреио — произвольное изложение на идиш содержания Пятикнижия с добавлениями из произведений средневековых иудейских богословов.
2 ‘Кав-Хаяшар’ (‘Правильная мера’) — книга иудейского богослова и моралиста XVIII века Кайдановера Цеви Гирша, пропитана мрачным аскетизмом.
3 Арбаканфес — четырехугольное полотнище с круглым вырезом в центре и шерстяными кистями (цицес) по углам. Религиозные евреи носят его под верхней одеждой.
4 Йом-кипур (Судный день — еврейский религиозный праздник. Согласно иудейскому вероучению, в этот день бог подписывает приговор всему живущему.
5 Житловский Хаим (1865—1943) — еврейский философ, публицист, общественный деятель, уроженец Витебска, с 1908 года жил в Америке.