Н.А. Некрасов
‘Три стороны света’. Комментарии
1
2
3
4
5
6
7
‘Три стороны света’. Комментарии, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1983
Время на прочтение: 51 минут(ы)
Н.А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Художественные произведения. Тома 1-10
Том шестой. Драматические произведения 1840-1859 гг.
Л., ‘Наука’, 1983
Печатается по тексту первой публикации со следующими исправлениями в названиях глав части седьмой: ‘Охота’ (глава VI) вместо ‘Действие происходит в лесу’, ‘Крутой поворот’ (глава IX) вместо ‘Возвращение’ (по всем отдельным изданиям).
Впервые опубликовано: С, 1848, No 10 (ценз. разр.— 30 сент. 1848 г.), с. 169—274, No 11 (ценз. разр.— 31 окт. 1848 г.), с. 39-148, М 12 (ценз. разр.— 30 ноября 1848 г.), с. 307—410, 1849, No 1 (ценз. разр.— 31 дек. 1848 г.), с. 165—274, No 2 (ценз. разр.— 31 янв. 1849 г.), с. 315—418, No 3 (ценз. разр.— 28 февр. 1849 г.), с. 107—230, No 4 (ценз. разр.— 31 марта 1849 г.), с. 279—380, No 5 (ценз. разр.— 80 апр. 1849 г.), с. 73—172, с подзаголовком: ‘Роман в осьми частях’ и подписями: ‘Н. Некрасов.— Н. Станицкий’ (перепечатано: главы V—VII, X части четвертой — Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, 1849, No 314—316, под заглавием: ‘Сцены из жизни русских промышленников.— I. Гонка барок через Боровицкие пороги.— II. Мореход Хребтов’, с подписями: ‘Н. Некрасов, Н. Н. Станицкий’, глава VI части четвертой (фрагмент) — Собрание стихотворений и отрывков в прозе для первоначального изучения русского языка. Изд. Ф. Студицкого. СПб., 1849, под заглавием: ‘Гибель барок на Боровицких порогах’, с подписями: ‘Н. Некрасов, Л. Станицкий’, глава II части третьей, переделанная в драматический этюд.— Для легкого чтения. Повести, рассказы, комедии, путешествия и стихотворения современных русских писателей, т. 3. СПб., 1856, с. 253—281, под заглавием: ‘Осенняя скука. Деревенская сцена’, с подписью: ‘Н. А. Н—в’ и датой: ‘1848’, глава III части третьей (‘История мещанина Душникова’) — Для легкого чтения…, т. 4. СПб., 1856, с. 228—274, под заглавием: ‘Портретист. Повесть’, с подписью: ‘Н. Н. Станицкий’, глава X части четвертой — Литературная ералашь из повестей, рассказов, стихов и драматических сцен современных русских писателей: М., 1858, с. 50—88, под заглавием: ‘Ледовитый океан’, с подписями: ‘Н. А. Некрасов и Н. Н. Станицкий’, полностью’ Некрасов Н. и Станицкий Н. Три страны света. Роман в осьми частях, т. I, ч. 1—3 (ценз. разр.— 18 дек. 1848 г.), ч. 4, т. II, ч. 5—8 (ценз. разр.— 1 июня 1849 г.). СПб., 1849, Некрасов Н. и Станицкий Н. Три страны света. Роман в осьми частях, т. I, ч. 1—4 (ценз. разр.— 9 мая 1851 г.). 2-е изд. СПб., 1851 (т. II присоединен из нераспроданной части тиража издания 1849 г., с прежними выходными данными), Некрасов Н. и Станицкий Н. Три страны света, Роман в восьми частях, т. I—II. 3-е изд. СПб., 1872).
В собрание сочинений впервые включено: Собр. соч. 1930, т. IV (с купюрами), ПСС, т. VII (полностью).
Автограф не найден. Беловой автограф стихотворения ‘Когда горит в твоей крови…’ (глава II части третьей) — ГБЛ, ф. 195, ед. хр. 10786, л. 34.
Роман ‘Три страны света’ известен только в печатной редакции. Об истории его написания можно судить лишь по немногим косвенным данным.
В редакционных объявлениях ‘Современника’ об издании журнала в 1848 г. ‘Три страны света’ еще не упоминаются. Подписчикам был обещан роман Некрасова ‘Жизнь и похождения Тихона Тростникова’ (см.: С, 1847, No 9—10, с. 7—8 особой пагинации, ПСС, т. XII, с. 115). В последний раз обещание было подтверждено в объявлении ‘Московских ведомостей’ (No 26) от 26 февраля 1848 г. (см.: наст. изд., т. VIII, с. 714). Однако вместо этого романа были опубликованы — без предварительных сообщений — ‘Три страны света’.
Причина столь неожиданной перемены в планах Некрасова объясняется ужесточением цензурных запретов и полицейских мер после революционного переворота во Франции. Предписанием начальника III Отделения графа А. Ф. Орлова от 23 февраля литераторам вменялось в обязанность строжайшее соблюдение благонамеренности. {См.: Лемке Mux. Николаевские жандармы и литература 1826—1855 гг. СПб., 1908, с. 175—176.} ‘Жизнь и похождения Тихона Тростникова’ новым цензурным требованиям не отвечали. В изменившейся ситуации журналу требовался большой роман, привлекательный для массового читателя (‘провинция любит длинные романы’ {Замечание А. В. Дружинина, принимавшего ближайшее участие в делах ‘Современника’ в эти годы (см.: Ахматова Е. Н. Знакомство с А. В. Дружининым.— Рус. мысль, 1891, No 12, с. 124).}), надолго обеспечивающий редакцию материалом и ‘благополучный’ с точки зрения цензуры.
Работа над ‘Тремя странами света’ начинается, по-видимому, не ранее, чем в апреле—мае, и становится особенно напряженной в летние месяцы. Об этом можно судить по тому, что за вторую половину апреля—август 1848 г. не зафиксировано ни одного некрасовского письма. Возможно, часть писем не сохранилась. Но главной причиной прекращения переписки была интенсивная работа над ‘Тремя странами света’. ‘Вот по причине этой-то работы,— писал Некрасов Тургеневу 12 сентября,— мне и некогда было написать вам письма’.
В августе Некрасов, по-видимому, занят только романом. Если в июне он успевает еще писать для своего журнала рецензии и заметки, то в августе эту работу он оставляет (за июль сведения отсутствуют). {См.: Гаркави А. М. Из архивных разысканий о Н. А. Некрасове.— Учен. зап. Калинингр. гос. пед. ин-та, 1958, вып. 4, с. 116-117.} В начале этого месяца, однако, еще не была готова часть пятая, ибо в ней использованы материалы из ‘Очерков Архангельской губернии’ В. П. Верещагина, опубликованные в августовской книжке журнала ‘Звездочка’.
Окончание основной работы над текстом можно датировать по письму Некрасова, приведенному выше. 12 сентября Некрасов сообщает Тургеневу о завершении романа в ‘8 частей и 60 печатных листов’. Указание на общий объем рукописи лишний раз убеждает в том, что к сентябрю рукопись была налицо. ‘Примечание для гг. цензоров ‘Современника’ к роману ‘Три страны света», помеченное 6 сентября и содержащее ‘либретто’ романа (см.: ПСС, т. XII, с. 40—41), говорит о том же.
Роман был написан, таким образом, преимущественно в летние месяцы 1848 г.
По воспоминаниям Панаевой, авторы приступили к работе не ранее августа—сентября. Первая часть романа была написана в связи с тем, что ‘нечего было набирать для ближайшей <октябрьской> книжки’ (Панаева, с. 174). В подтверждение этих слов Панаева сообщает: цензура запретила ‘все шесть повестей, назначенных в ‘Современник», и ‘роман Евгения Сю’, ‘оставалось пробавляться Ламартином’ (там же, с. 174—175). Отсутствие документов не позволяет проверить, какие статьи были представлены Некрасовым в цензуру и какие исключены. Но едва ли были запрещены ‘все’ повести, подготовленные к печати, и ‘нечего было набирать для ближайшей книжки’. Все произведения, обещанию подписчикам на 1848 г., благополучно прошли через цензуру. Из числа этих произведений не были опубликованы лишь повесть Я. П. Буткова, отвергнутая Некрасовым, и ‘Жизнь и похождения Тихона Тростникова’, замененные ‘Тремя странами света’. К октябрьской книжке, в которой появилась первая часть ‘Трех стран света’, редакция журнала располагала достаточным количеством материала. В этом убеждает содержание последних трех номеров ‘Современника’ за 1848 г. Здесь — одновременно с первым’ частями ‘Трех стран света’ — продолжалась публикация ‘Тома Джонса’ Г. Филдинга, ‘Встреч и рассказов’ А. Н. Майкова, были напечатаны ‘Где тонко, там и рвется’ Тургенева, ‘Капельмейстер Сусликов’ Д. В. Григоровича и некоторые другие беллетристические произведения. Кроме того, уже в сентябре Некрасов располагал двумя рассказами Тургенева из ‘Записок охотника’ (см.: Тургенев, Соч., т. IV, с. 590, С, 1848, No 11, с. 7 особой пагинации, ПСС, т. XII, с. 129) — для первых номеров журнала на следующей год. Что касается Ламартина, то его ‘Признания’ находились в распоряжении редакции с начала 1848 г. (см.: С, 1848, No 2, ПСС, т. XII, с. 118) и стали печататься лишь с мартовской книжки журнала за 1849 г., Некрасов не спешил с их публикацией.
Говоря о первых главах романа, Панаева далее пишет: ‘Некрасов сдал их в типографию напечатать для октябрьской книжки ‘Современника’, хотя мы не знали, что будет далее в нашем романе’ (Панаева, с. 175). Недостоверность этого свидетельства доказывается приведенным выше сообщением Некрасова об окончании романа к началу сентября 1848 г. и авторской аннотацией произведения в ‘Примечании для гг. цензоров ‘Современника’ к роману ‘Три страны света», относящейся к этому же времени. Кроме того, уже в ноябре 1848 г. ‘Современник’ известил подписчиков о том, что в следующем году будут напечатаны романы Н. Станицкого ‘Актриса’ и ‘Озеро смерти’ (последний в соавторстве с Некрасовым) (см.: С, 1848, No 11, с. 7 особой пагинации, ПСС, т. XII, с. 128—129). Об этом не было бы объявлено, если бы вся работа над ‘Тремя странами света’ была еще впереди.
Не вызывает доверия и другое указание Панаевой: ‘Мы долго не могли придумать сюжета. Некрасов предложил, чтобы каждый <...> написал по главе <...> Я написала первую главу о подкинутом младенце <...> Моя первая глава и послужила завязкой романа, мы стали придумывать сюжет уже вдвоем…’ (Панаева, с. 175).
Первой главой Панаева называет ‘Пролог’ (эта неточность указывает, помимо всего прочего, на то, что Панаева писала свои воспоминания, не сверяясь с текстом романа). Но ‘Пролог’ не мог быть написан без предварительного согласования плана всей вещи в целом, ибо в нем описываются события, предвосхищающие сюжет двух предпоследних частей. Не план возник из ‘Пролога’, а ‘Пролог’ создавался по плану (составленному ‘вдвоем’) — еще одно указание на то, что, сдавая первую часть романа, авторы несомненно знали, ‘что будет далее’.
История написания ‘Трех стран света’, изложенная в воспоминаниях Панаевой, противоречит и тому, что рассказала сама Панаева в беседе с А. М. Скабичевским в начале 1878 г., за десять лет до того, как были написаны цитированные выше воспоминания. ‘По свидетельству г-жи Авд. Як. Головачевой (бывшей Панаевой) <...>,— писал А. М. Скабичевский,— сначала Н. А. Некрасов с г-жою Панаевой составляли общими совещаниями сюжеты романов <речь идет о 'Трех странах света' и о 'Мертвом озере'>, а потом распределяли, какую кому из них писать главу…’ (Скабичевский, с. 394). {См. также: Скабичевский А. Н. А. Некрасов.— В кн.: Скабичевский А. Соч., т. 2. СПб., 1890, с. 360. Рассказ Панаевой здесь соотнесен только с ‘Тремя странами света’.} Это свидетельство более достоверно.
17 декабря 1848 г., после того как первые части романа уже появились в печати, Некрасов пишет Тургеневу: ‘Если увидите мой роман, не судите его строго: он написан с тем и так, чтобы было что печатать в журнале,— вот единственная причина, породившая его в свет’.
Первые три части романа были напечатаны в октябрьской-декабрьской книжках журнала, особенно важных для привлечения подписчиков, и были обещаны в виде бесплатного приложения подписывающимся на следующий год (см.: С, 1848, No 11, с. 2, 8 особой пагинации, ПСС, т. XII, с. 130).
Расчеты Некрасова не вполне оправдались. Общее число подписавшихся на ‘Современник’ сократилось в 1849 г. на 700 человек. {См.: Еегеньев-Максимов В. ‘Современник’ в 40—50-е годы, Л., 1934, с. 254.} Тем не менее в июне того же года, сразу же после опубликования в журнале, роман был переиздан. Однако полностью разошелся лишь первый том. Текст издания 1849 г. отличается от журнального лишь указанной выше заменой названий глав VI и IX части седьмой.
В 1851 г. Некрасов предпринимает второе издание, анонсируя его в февральской книжке ‘Современника’: ‘…кроме трех тысяч экземпляров, отпечатанных в журнале, ‘Трех стран света’ разошлось еще до тысячи экземпляров, отпечатанных отдельно, и так как требования продолжаются, то авторы ныне приступили к новому изданию своего романа’ (С, 1851, No 2, отд. III, с. 39, ПСС, т. XII, с. 262).
Для второго издания набирался лишь первый том — с тем чтобы реализовать неравошедшийся тираж второго тома (в первом издании). Издание осуществлялось книгопродавцем С. В. Вагановым, к услугам которого прибегали обычно, когда требовалось распродать остатки неразошедшихся изданий. {См.: Свешников Н. И. Книгопродавцы-апраксинцы и букинисты.— ИВ, 1897, No 7, с. 92.}
По выходе второго издания ‘Современник’ еще раз оповестил читателей об успехе романа: ‘Романа этого первоначально было напечатано в ‘Современнике’ 3100 экземпляров, потом выпущено в свет отдельно 1200 экземпляров, летом нынешнего года оказалось нужным еще издание, которое и выпущено книгопродавцем Вагановым. Всего в течение трех лет в журнале и отдельно разошлось ‘Трех стран света’ до пяти тысяч экземпляров’ (С, 1852, No 1, отд. VI, с. 174).
Издание 1851 г. (том первый) подверглось лишь лексико-орфографической правке, принадлежавшей, по-видимому, корректору (‘шкап’ вместо ‘шкаф’, ‘пальто’ в мужском роде вместо среднего). Опечатки издания 1849 г., перешедшие из журнального варианта, не исправлены.
Третье издание — последнее при жизни Некрасова и Панаевой — появилось в 1872 г. Роман был издан С. В. Звонаревым, бывшим комиссионером ‘Современника’, владельцем книжного магазина, в котором Некрасов был пайщиком. Имя Некрасова на титульном листе было выделено жирным шрифтом.
Сведений о тираже третьего издания и о его распространении не сохранилось. Неизвестно также, кому принадлежала инициатива переиздания и подготовка книги к печати.
Текст романа перепечатывался с издания 1851 г. с изменением в названии главы VI части восьмой (‘Партикулярное место’ вместо ‘Партикулярная работа’), а также с изъятием двух эпизодов из главы IV части первой (с. 46—48, 49 первой книги т. IX) — сцены с франтом, преследующим Полиньку на Невском проспекте (фрагменты ‘Говор и шум усилились ~ А вот’ и ‘— Подождите! позвольте мне к вам прийти! ~ вошла в дверь, которая в ту минуту отворилась…’) и сцены в детской на квартире у Кирпичовых (фрагмент ‘— Дети еще не спят ~ Полинька от души смеялась’). Исправления и купюры в тексте издания единичны и незначительны и не могут быть объяснены ни цензурными обстоятельствами, ни художественной необходимостью. Многочисленные дефекты текста указывают на полную непричастность авторов к чтению корректур. Отмеченная выше правка не выражает последовательно осуществляемой авторской воли и не позволяет считать текст издания 1872 г. новой редакцией произведения в целом.
Цензурная история ‘Трех стран света’ начинается с ‘Примечания для гг. цензоров ‘Современника’ к роману ‘Три страны света». Авторы ‘Примечания…’ формулируют главную цель своего романа и, излагая его общую фабулу, уславливаются о порядке представления рукописи в цензуру.
Некрасов и Панаева обещают, что отрицательные персонажи ‘торжествовать не будут, а погибнут за свои проделки’ и что ‘все лучшие качества человека: добродетель, мужество, великодушие, покорность своему жребию — представлены в лучшем свете и увенчаются счастливой развязкой’, главный герой романа преодолеет свои слабости и в результате ‘терпеливого и добросовестного труда’ обретет ‘прочное благосостояние’, из остальных персонажей ‘собственно дурных только двое’ и представлены они лишь для того, чтобы оттенить ‘хорошие стороны человеческой природы’, другие же изображены ‘более с смешной, чем с дурной стороны’, а также с тем, чтобы ‘интереснее запутать интригу’ (ПСС, т. XII, с. 40-41).
Комментарием к ‘Примечанию…’ может служить упомянутая выше записка Орлова от 23 февраля 1848 г. В записке, одобренной императором, указывалось на недопустимую ‘крайность’, в которую впадают некоторые писатели ‘натуральной школы’, изображающие по преимуществу ‘пьяниц, развратников, порочных и отвратительных людей’. {Лемке Mux. Николаевские жандармы и литература 1826—1855 гг., с. 176.} В соответствии с этим документом цензоры ввели строгий лимит на изображение отрицательных персонажей и поставили непременным условием цензурности произведения благонамеренность главных героев и благополучный исход событий.
Эпизод с ‘Примечанием…’ излагается в воспоминаниях Панаевой: ‘Цензор потребовал, чтоб ему представили весь роман, не соглашаясь иначе пропустить первые главы. Некрасов объяснил, что роман еще не весь написан. Цензор донес об этом в Главный цензурный комитет, который потребовал от авторов письменного удостоверения, что продолжение романа будет нравственное. Я ответила, что в романе ‘Три страны света’ ‘порок будет наказан, а добродетель восторжествует’. Некрасов подтвердил своей подписью то же самое, и тогда Главное цензурное управление разрешило напечатать начало романа’ (Панаева, с. 175).
В хорошо сохранившихся архивах Главного управления цензура и С.-Петербургского цензурного комитета не числится, однако, бумаг, из которых явствовало бы, что ‘Примечание…’ было написан? по особому требованию высшего цензурного начальства. Некрасов следовал здесь общему правилу, по которому произведения, представляемые в цензуру по частям, должны были сопровождаться определенной гарантией относительно благонадежности целого (см., например, аналогичную записку И. И. Панаева, направленную цензору А. Л. Крылову 18 декабря 1851 г. в связи с предстоявшей публикацией романа ‘Лев в провинции’,— ЦГИА, ф. 777, он. 1, ед. хр. 12, л. 153).
В ‘Примечании…’ не говорится о том, что ‘роман еще не весь написан’,— напротив, речь идет о законченном произведении. Некрасов просит лишь о разрешении — в случае непредвиденных задержек — ‘представлять исключенное место вторично, на особых листках, в исправленном виде’, ибо ‘при запутанности действия и множестве лиц значительное исключение может привести к неясности и бессмыслице при дальнейшем ходе романа’ (ПСС, т. XII, с. 41).
Наконец, не Некрасов ‘подтвердил своей подписью’ обязательство, данное Панаевой, а Панаева сделала это под документом, написанным и подписанным рукою Некрасова (см.: ЦГИА, ф. 777, он. 1, ед. хр. 1961, л. 2).
Меры, принятые Некрасовым, достигли своей цели. Из сопоставления текста с аннотацией содержания, помещенной в ‘Примечании…’, видно, что авторам не пришлось существенно отклоняться от первоначального плана. Придирчивость А. Л. Крылова, цензуровавшего ‘Три страны света’, возможно, несколько умерялась и тем, что в записке шефа жандармов ‘Современник’ был отнесен к числу ‘лучших наших журналов’, которые ‘по справедливости уважаются публикой’, а о Панаеве и Некрасове сказано, что они — в отличие от Белинского — ‘не имеют важного влияния на дух журнала’. {Там же, с. 175, 177.} Тем не менее совершенно избежать столкновений с цензором, по-видимому, не удалось. 31 декабря, в канун 1849 г., А. Л. Крылов писал председателю С.-Петербургского цензурного комитета М. Н. Мусину-Пушкину: ‘Возвратившись от Вашего превосходительства, я решился приготовить себе досуг на завтрашний день и прочитал всю находившуюся у меня часть романа ‘Три страны света’. Резона останавливать нет никакого, а между им одна сцена безотраднее другой. Все зависит от развязки, но тут ее предвидеть нельзя. Считаю долгом испросить позволения Вашего превосходительства подписать эту часть и возвратить редакции. Часть эта в том же духе, как и предшествующая, меняется только местность, действие происходит здесь частию в Петербурге, частию на Боровицких порогах’. Председатель цензурного комитета вернул рукопись цензору, предписав ему ‘руководствоваться в отношении ее цензурным уставом’. {Гаркави А. М. Н. А. Некрасов в борьбе с царской цензурой. Калининград, 1966, с. 271.}
Несомненное цензурное (или автоцензурное) вмешательство наблюдается лишь в главе I части третьей — в тексте стихотворения (‘Когда горит в твоей крови…’), где вместо эпитета ‘свободный’ (‘Свободный по сердцу союз’) поставлены точки.
Другие случаи цензурного вмешательства не обнаружены. Но если верить Панаевой, они были нередки: ‘Мы встречали немало досадных препятствий со стороны цензора: пошлют ему отпечатанные листы, а он вымарает половину главы, и надо вновь переделывать. Пришлось бросить целую часть и заменить ее другой’ (Панаева, с. 176). Возможно, отдельные главы и пострадали, вряд ли, однако, была вымарана и заменена другою целая часть. Столь значительное изъятие было бы невосполнимо — и потому, что все сюжетные связи оказались бы разорванными, и потому, что написать заново целую часть (при среднем объеме каждой части в семь печатных листов) было бы невозможно в короткий промежуток времени между выходом смежных журнальных книжек (роман печатался без перерывов).
Пройдя более или менее благополучно через цензуру, роман (в издании 1851 г.) попал на рассмотрение в Комитет 2 апреля (так называемый Бутурлинский), контролировавший деятельность цензурного ведомства. Заключение о романе дал член Комитета Б. М. Федоров. В донесении, представленном в Комитет 10 января 1852 г. (см.: ЦГИА, ф. 1611, оп. 1, ед. хр. 143, л. 303—305), Федоров, отметив некоторые литературные достоинства романа (‘рассказ отличается живостью’), указал на ‘страсть к преувеличениям в выставке грязных сторон жизни’, выказываемую в нем, и выразил сожаление по поводу того, что ‘молодые писатели тратят свой дар на подобные предметы’.
Федоров руководствовался официальным предписанием, обязывавшим не допускать ‘идеи и выражения, противные нравственности и общественному порядку’. {Лемке Mux. Николаевские жандармы и литература 1826—1855 гг., с. 176.} Возможно, однако, что он сводил и личные счеты: издания, в которых сотрудничал Некрасов, нелестно отзывались о его, Федорова, сочинениях (см., например, анонимную рецензию Некрасова на ‘Князя Курбского’ (ЛГ, 1843, 30 ноября, No 47, ПСС, т. IX, с. 123—127) и, возможно, принадлежавший Некрасову отзыв о ‘Русском крестьянине, или Госте с Бородинского поля’ (ОЗ, 1846, No 5, с. 53-54, ПСС, т. IX, с. 639-640).
Свое донесение Федоров сопроводил многочисленными примерами.
В части первой романа отмечены две сцены: ‘Сцена преследования героини романа (Полиньки) на улице толстым господином (часть 1-я, стран. 46 и 47), сцена с Каютиным, потчующим ее шампанским (часть 1-я, стран. 89),— совершенно во вкусе Ретив де ла Бретона и Феваля’.
О части третьей Федоров писал: ‘Но как роман легко может быть прочтен и молодою девушкою, то лучше бы не допускать и исключить стихи вроде следующих, обращенных к замужней женщине (часть 3-я, стр. 17)’ (далее приводится полностью стихотворение ‘Когда горит в твоей крови…’).
Докладывая начальству о втором томе романа (части пятая—восьмая), Федоров указал на ‘весьма любопытные очерки Новой Земли и Камчатки’, но и в этом томе нашел эпизоды, ‘несогласные с нравственным чувством’. Так, отрицательную оценку получила часть шестая, в которой ‘сцены художника и двух натурщиц (т. 2-й, стр. 86—103), так же как и многие другие в этом романе, отклоняются от благопристойности’. ‘Лицо натурщицы Дарьи отвратительно. Она уходит с художником за перегородку, после просит застегнуть ей платье… После представлена пьяной и говорит: ‘Мать ваша и ты так меня приняли, что я чуть вас всех не убила».
Не укрылось от Федорова и то обстоятельство, что второй том романа одобрен к печати в 1849 г., ‘хотя на обертке книги и выставлен 1851 год’. Федоров знал, что этот том в издании 1851 г. не перепечатывался, а комплектовался из нераспространенных экземпляров издания 1849 г. Нарушения цензурных правил здесь не было. Тем не менее выходило так, что второй том в издании 1851 г. получил цензурное разрешение раньше, чем первый. По этому поводу Федоров написал: ‘…это на будущее время едва ли может быть допускаемо, дабы не дать возможности появиться сочинениям, не соответствующим требованиям цензуры в настоящее время’.
Неизвестно, какая судьба постигла бы ‘Три страны света’ и его авторов, если бы не вмешательство высшего начальства. Статс-секретарь М. А. Корф, занимавший руководящий пост в Комитете 2 апреля, признал донесение Федорова неосновательным: ‘Не только в нашей письменности, но и в заграничной часто встречается напечатание первого или первых томов после следующих, и я не вижу в этом ничего, подлежащего замечанию, если и первый, и последний пропущены цензурой. Романы пишутся не для девушек, а грязные картины и картины сладострастия встречаются на каждом шагу не только в древних классиках, но и в ветхозаветных книгах Св. Писания. Всякое произведение письменности должно, смею думать, обсуживать по его роду и цели, а роман — не учебник и не школа нравственности…’ (ЦГИА, ф. 1611, оп. 1, ед. хр. 143, л. 303).
Некрасов, видимо, имел в виду в первую очередь Корфа, когда в поэме ‘В. Г. Белинский’ (1855) писал о Комитете 2 апреля:
По счастью, в нем сидели люди
Честней, чем был из них один,
Фанатик ярый Бутурлин…
(наст. изд., т. IV, с. 8—9). {*}
{* О позиции Корфа в Комитете 2 апреля см.: Ильинский Л. Герцен и III Отделение.— ГМ, 1918, No 7/9, с. 91.}
Незадолго до смерти Некрасов писал: ‘…повести мои, даже поздние, {Под поздними повестями Некрасов подразумевает прежде всего романы ‘Три страны света’ и ‘Мертвое озеро’. Других поздних прозаических произведений, которые можно было бы назвать повестями, написанными ‘из хлеба’, среди его сочинений нет. Некрасов не делал строгого различия между терминами ‘роман’ и ‘повесть’. Роман ‘Три страны света’ назван однажды повестью (см. с. 46 книги первой т. IX).} очень плохи — просто глупы…’ (ПСС, т. XII, с. 24).
С оценкой Некрасова нельзя не считаться. Достаточно вспомнить, с какой целью и в какие сроки был написан огромный роман, чтобы понять, что Некрасов не преувеличивает. Было бы, однако, ошибкой всецело основывать на этой оценке суждение о романе. Известно и другое высказывание писателя. По воспоминаниям Н. Г. Чернышевского, в романе не было ‘ничего такого, что казалось бы впоследствии Некрасову дурным с нравственной или общественной точки зрения’ (Чернышевский, т. I, с. 749) {Чернышевский мог слышать эти слова в годы своего сотрудничества в ‘Современнике’ — между 1853 и 1862 гг. Наиболее вероятным поводом для высказывания Некрасова можно считать появление резкой статьи в ‘Сыне отечества’ (1856, No 2) (см. ниже, с. 339).}. Несмотря на уступки цензуре, торопливость в работе и журнально-коммерческие расчеты, роман носил несомненный отпечаток передовых идей своего времени.
‘Три страны света’ прежде всего роман-путешествие. Странствования Каютина по России — от Новой Земли до Каспия, от Нижегородской губернии до русских владений в Америке — образуют сюжетную канву произведения. Подобный замысел был созвучен мыслям Белинского, писавшего в предисловии к ‘Физиологии Петербурга’ (1845): ‘У нас совсем нет беллетристических произведений, которые бы в форме путешествий, поездок, очерков, рассказов, описаний знакомили с различными частями беспредельной и разнообразной России, которая заключает в себе столько климатов, столько народов и племен, столько вер и обычаев <...> Сколько материалов представляет собою для сочинений такого рода огромная Россия!’ (Белинский, т. VIII, с. 376—377). Некрасов отозвался на этот призыв романом, целью которого было ‘показать на деле ту часто повторяемую истину, что отечество наше велико, обильно и разнообразно и представляет для путешественника не менее любопытных в своем роде и достойных изучения предметов, как Англия, Франция и т. под., другими словами: возбудить в соотечественниках желание путешествовать по России и изучать ее’ (ПСС, т. X, с. 40).
Главным героем романа выступает молодой дворянин, обратившийся к промышленной деятельности. Выбор героя отвечает идее, которую в кругу друзей незадолго до смерти развивал Белинский: ‘…внутренний прогресс гражданского развития в России начнется не прежде, как с той минуты, когда русское дворянство обратится в буржуази’ (Белинский, т. XII, с. 468) {См. об этом: Чуковский К. Тема денег в творчестве Некрасова.— В кн.: Чуковский К. Люди и книги. 2-е изд. М., 1960, с. 289—290, ср.: Евгеньев-Максимов, т. II, с. 127—130.}
Руководитель Каютина в странствованиях и промыслах — Антип Хребтов — уникальная фигура не только в романе, но и во всей прозе Некрасова. Это идеальный тип мужика, каким его представлял себе Некрасов: трудолюбие, смекалка, отвага, скромность, сообщительность, добродушный юмор. В характеристике Хребтова выразились одновременно и некрасовское народолюбие, {См. об этом: Семенов И. А. Фольклор в художественной прозе Некрасова 40-х годов.— Вicник Киiвського держ. ун-ту iv. Т. Шевченко, 1959, No 2, сер. фiлол. та журн., вип. 2, с. 26—28, Лурье А. О. 1) Народ в романе Н. А. Некрасова ‘Три страны света’.— Учен. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена, 1959, т. 198, 2) Фольклор в прозе Н. А. Некрасова.— В кн.: Русский фольклор, т. 7. Л., 1962, с. 98—105.} и важнейшая идея романа — мысль о сближении образованного дворянства с народом, {См. об этом: Евгеньев В, Николай Алексеевич Некрасов. М., 1914, с. 161, см. также: Ст 1920, с. XXIX.} созвучная провозглашенному ‘Современником’ призыву ‘обратиться на самих себя, сосредоточиться, глубже вглядываться в свою народную физиономию, изучать ее особенности, проникать внимательным оком в зародыши, хранящие вековую тайну нашего несомненно великого исторического предназначения’ (ПСС, т. XII, с. 121). {О ‘славянофильских’ тенденциях в программе ‘Современника’ 1848 г. см.: Евгеньев-Максимов В. ‘Современник’ в 40—50-е годы, с. 298, Мельгунов Б. В. Некрасов в общественно-литературной борьбе 40—70-х годов (к проблеме исторических судеб России).— РЛ, 1979, No 1, с. 31-32.} Неслучайно и среди эпизодических персонажей романа выделяются представители вольной, неземлевладельческой Руси — архангельские поморы и новгородские лоцманы (см.: ПСС, т. VII, с. 839—840).
Любовные эпизоды в романе заключают в себе комплекс идей, не менее важных для руководителей ‘Современника’. Мысли о праве человека на счастье (история горбуна) и трагических следствиях сословных предрассудков (история Душникова) родственны идеалам утопического социализма.
Особо должны быть отмечены экскурсы в прошлое персонажей. В них с наибольшей отчетливостью выражена ‘программа’ романа. Барский дом, помещик, взявший в наложницы крепостную, издевательства дворни над незаконнорожденным (прошлое горбуна), мастерская басонщика, побои и непосильный труд (прошлое Карла Иваныча), швейная мастерская, приставания хозяина к девочке, придирки и брань хозяйки (прошлое Полиньки), каморка на Васильевском острове, бедствующий художник, его сестра, ставшая натурщицей для того, чтобы он мог писать, его мечты об Италии и смерть от чахотки (история Полинькиных родных) — в этих картинах всеобщей нищеты и бесправия намечены контуры широкого социального полотна.
В романе явственно ощутимы недавние впечатления некрасовской молодости: скитальческая жизнь в Петербурге в конце 1830 — начале 1840-х гг., {С этим временем соотнесены основные события романа. Начало действия отмечено датой: ‘183* года, в августе’. В июне следующего года Каютин встречается с Хребтовым, который вспоминает о недавней зимовке на Новой Земле с покойным Петром Кузьмичом Пахтусовым. Пахтусов — историческое лицо — умер вскоре после зимовки, в ноябре 1835 г. Встреча Каютина с Хребтовым произошла, следовательно, не ранее июня 1836 г. После этого Каютин странствует почти пять лет и возвращается в Петербург, таким образом, не ранее чем в начале 1840-х гг. В эпилоге описываются события нескольких последующих лет.} знакомство с журнальным и книжным миром столицы, поездки в провинцию.
Некрасовский Петербург в романе — это Невский проспект и улочки окраин и захолустий — Московской части, Васильевского острова, Петербургской и Выборгской сторон: адреса и маршруты Некрасова в первые годы проживания в столице.
В эпизодах, где действие происходит на Невском проспекте, указываются столь очевидные топографические приметы, что петербургские читатели ‘Трех стран света’ не могли не соотносить их с определенными домами и лицами.
Магазин дамских уборов и швейная мастерская при нем в доме за Аничковым мостом, огромный двор, населенный мастеровыми, напротив дома трактир — все приметы соответствовали зданию на углу Невского и Фонтанки, где помещалась шляпная фабрика.
Но это лишь видимость точного соответствия, дразнившая воображение читателя своей кажущейся реальностью. Адрес, названный в тексте романа, не предназначался для точного опознания. Вымышленные фамилии владелицы дома и содержательницы магазина и мастерской могли ассоциироваться и со зданием, находившимся также возле Аничкова моста, но на другом углу Невского и Фонтанки, где был еще один дамский магазин с мастерской.
По утверждению А. М. Скабичевского, ‘все подробности о книгопродавческой фирме Кирпичова и К0 представляются фотографическими снимками с одной из известнейших в то время книгопродавческих фирм’ (Скабичевский, с. 394). Считается, что в образе Кирпичова изображен В. П. Поляков, издатель журналов, в которых сотрудничал молодой Некрасов. Но ‘видный мужчина’ и мот Кирпичов не похож на невзрачного Полякова, хорошо знавшего свое дело и не склонного к кутежам.
По адресу, указанному в романе,— Невский проспект, против Казанского собора,— располагались книжные лавки с библиотеками для чтения А. Ф. Смирдина и В. П. Печаткина (к последнему перешли книги разорившегося М. Д. Ольхина). Ни один из этих книготорговцев, однако, не был единственным прототипом героя. В истории Кирпичова соединились факты из биографий ряда книготорговцев — Смирдина, Ольхина, А. И. Иванова, А. А. Плюшара.
В памфлетном образе литератора Крутолобова, эксплуатирующего купеческое невежество в своекорыстных целях, отразились рассказы знакомых Некрасова об А. Ф. Воейкове и непосредственное знакомство с приемами издательской деятельности Булгарина, о котором в романе напоминают и слегка измененные названия его книг. Отвечая на выпад противника, {См. роман Булгарина и Н. А. Полевого ‘Счастье лучше богатырства’, где Некрасову, выведенному под именем Куропаткина (по аналогии с псевдонимом: ‘Перепельский’), приписываются журнальные махинации (см.: БдЧ, 1847, янв., с. 50—51, 58—59).} Некрасов наносит ему ответный удар колким намеком на неуспех его сочинений.
Лишь одно эпизодическое лицо отмечено полным фотографическим сходством с его прототипом — Данков, копия Г. М. Толстого, помещика Казанской губернии, у которого Некрасов гостил летом 1846 г. {См.: Чуковский К. Григорий Толстой и Некрасов.— В кн.: Чуковский К. Люди и книги, с. 7—43.} Поездка к Толстому подсказала Некрасову искомую сюжетную ситуацию — встречу порвавшего с праздным дворянским существованием главного героя романа с помещиком, мыслившим благородно, но не способным действовать в соответствии с проповедуемыми идеями.
Часто черты одного прототипа распределяются между разными персонажами. Так, артистизм и открытый характер некрасовского приятеля К. А. Даненберга повторились в Каютине, а его трагическая судьба — смерть от чахотки — отразилась в истории Мити (см.: Вацуро, с. 139, 143—144).
Автобиографические реалии вовлекаются в повествование мельчайшими крупицами фактов, представляющих в совокупности все эпохи прожитой жизни — от детства до возмужания. Звуки азартной псовой охоты, напоминающие Каютину о разорении его предков — причине его нищеты, школьные тексты, терзающие память Граблина, его горячая благодарность судьбе, избавившей от поступления в Дворянский полк, старые домашние лечебники Енгалычева, Удена и Пеккена — авторов, бывших любимцами дяди Каютина, стихи к замужней женщине, призывающие ее осознать свое право на счастье, поденная работа молодого неизвестного литератора, ‘сплеча’ отделывающего в журнале статьи, рукопись сочинения, привезенного в Петербург неизвестным в литературе автором,— эти и многие другие подробности слагаются в образ автобиографического героя, скрыто присутствующий в романе.
Живой, ребячливый характер Каютина и меланхолическая натура Граблина равно близки некрасовскому ‘я’. Повествуя о противоположной судьбе этих героев, Некрасов размышляет и о своем жизненном выборе — о труде, в котором соединялись поэзия творчества и предприимчивость журналиста, о личной жизни с ее ‘каютинским’ материальным благополучием и ‘граблинской’ душевной тоской, с ее одиночеством, не восполнявшимся ‘свободным союзом’ с любимой женщиной.
Обилие авторских размышлений — прямых и от имени персонажей — позволяет увидеть в романе своеобразный ‘дневник писателя’: ‘горестные заметы’ и ‘холодные наблюдения’ о человеке в несчастье, о людях, не способных солгать, об участи молодых деревенских женщин и о многом другом.
Антропонимика ‘Трех стран света’ содержит в себе дополнительные свидетельства об источниках авторского воображения. Эпизодические персонажи романа либо наследуют имена близких знакомых и домашних Некрасова (повар Максим, воспитательница Полиньки Марья Прохоровна), либо наделены ‘говорящими’ фамилиями (Ласуков, Лачугин), либо заимствуют фамилии от лиц, упоминаемых в литературе (Водохлебов, Смиренников).
Литературные источники ‘Трех стран света’ — ‘журнального’ импровизированного романа — весьма многочисленны и разнообразны. В романе соединились сюжеты и жанры давнего и новейшего времени, западноевропейского и отечественного происхождения. Мотивы странствования (приключения Каютина), тайны рождения (история Кирпичова), испытания верности (приключения Полиньки), возмездия за грехи (история горбуна) — атрибуты ‘классического’ романа — сочетаются с популярными романтическими мотивами и с реалистически трактованными характеристиками.
В романе не могли не сказаться ни талант Некрасова, возбуждавшийся родственными его природе сюжетами, ни установка на поспешное сочинительство.
Большую часть романа составляют собственно ‘романические’ истории с преобладанием ‘авантюрного’ элемента. {О фабульной схеме ‘авантюрного романа испытания’ в ‘Трех странах света’ см.: Карамыслова О. В. О жанре и композиции романа Н. А. Некрасова и А. Я. Панаевой ‘Три страны света’.— Некр. и его вр., вып. 3, с. 53.} На этом фоне выделяются такие эпизоды романа, как прощание Каютина с Полинькой, диалоги Кирпичова с приказчиком, сцены супружеской ревности в мастерской дамского магазина Беш, описание осеннего вечера в доме скучающего помещика Ласукова, рассказ Дарьи Рябой о ее жизни в деревне, обладающие достоинствами ‘малых’ жанров. Обычно же заданные и заимствованные сюжетные схемы приобретают в ‘Трех странах света’ самодовлеющее значение, унифицируя характеры персонажей. Живые лица, талантливо обрисованные во вступительных эпизодах романа, постепенно превращаются в маски: Каютин символизирует мужество, горбун — неистовую любовную страсть, Полинька — постоянство, Хребтов — находчивость. Другие герои выступают в романе изначально в одном амплуа: башмачнику свойственна беззаветная преданность, Тульчинову — добродушие, Саре — гордость.
Жанр своего романа Некрасов определяет термином ‘легкая беллетристика’ (ПСС, т. X, с. 116). {См. отрицательное высказывание Тургенева о ‘легкой беллетристике’ (‘litterature facile’) в рецензии на трагедию Н. В. Кукольника ‘Генерал-поручик Паткуль’ (С, 1847, No 1, отд. III, с. 81, Тургенев, Соч., т. I, с. 296, 576).} Обращение к этому жанру естественно для Некрасова, начинавшего в том же роде, и симптоматично для ‘Современника’, вступившего в 1848 г. в трудный период своего существования.
Определение Некрасова уточняется воспоминаниями Панаевой: ‘Некрасову пришла мысль написать роман во французском вкусе’ (Панаева, с. 175). Действительно, изощренная изобретательность вымысла, особенно в сфере интриги, резкая типажность характеров, тщательно выписанные детали, мелодраматические эффекты в водевильный комизм — все это перешло в ‘Три страны света’ преимущественно из французской беллетристики 1840-х гг.
Сходство с романами новейшей французской школы наблюдается, и в отдельных сюжетных мотивах. В ‘Парижских тайнах’ Э. Сю (рус. пер.— 1844). {Некрасов был знаком с зарубежной литературой только по переводам.} фигурируют, например, швея, соединяющая свою судьбу со вчерашним студентом (Риголетта и Жермен, ср. Полинька и Каютин), гордая аристократка, оплачивающая расходы своего любовника (герцогиня де Люсне и виконт Сен-Реми, ср. Бранчевская и дон Эрнандо). В романе того же автора ‘Агасфер’ (рус. пер, под заглавием ‘Вечный жид’ — 1846) действие происходит в трех частях света — в Европе, Азии и Америке. Заглавие пролога — ‘Две части света’ (ср. заглавие некрасовского романа). В романе П. Феваля ‘Сын дьявола’ (рус. пер. под заглавием ‘Сын тайны’ — 1847) изображены старый ростовщик (Араби, ср. с горбуном) и добрый шарманщик, влюбленный в швею (Реньо, ср. с Карлом Иванычем и с немцем-шарманщиком, влюбленным в Катю). Здесь же представлены сцены в танцевальном заведении и картины маскарада в здании Большой Оперы (ср. аналогичные эпизоды в ‘Трех странах света’). Такого рода переклички весьма многочисленны.
К французским литературным нравам следует отнести прецедент коллективного авторства — например, романы Дюма, написанные совместно с О. Маке и другими.
Можно, вероятно, обнаружить точки соприкосновения и с другими произведениями французских писателей. {См.: Собр. соч. 1930, т. IV, с. 8 (здесь, в комментариях Е. Мустанговой к ‘Трем странам света’, кроме Сю названы В. Гюго и А. Дюма, без указания произведений), а также рукопись неустановленного лица ‘Французские источники романа Некрасова и Станицкого ‘Три страны света» (МКН, п. 16, ед. хр. 19), где кроме ‘Парижских тайн’ и ‘Сына дьявола’ перечислены следующие авторы и произведения: Э. Сю (‘Матильда’: Люгарто, похищающий девушку по подложному письму,— ср. похищение Полиньки), Поль де Кок (‘Воспитание любви’: старый муж и молодая жена — ср. главу ‘Свадьба’ части третьей, нравы семейства Шокор — ср. супружеские отношения Доможирова и Кривоноговой, изображение модной мастерской и танцкласса — ср. главы ‘Душеприказчик’ части первой и ‘Как кутит Кирпичов’ части второй, ‘Жоржетта’: ср. историю Жоржетты с историей Дарьи, ‘Господин Труно и его дочка’: изображение улицы Папораль — ср. изображение Струнникова переулка), О. де Бальзак (очерк ‘Провинциальная дама’, не переведенный на русский язык: ср. сцену с акушеркой в ‘Прологе’), произведения ряда авторов из книги очерков ‘Французы, изображенные ими самими’, не переведенной на русский язык (ср. описание Сенной площади, мастерской басонщика), Ж. Жанен (‘Мелкая промышленность Парижа’: описание книжного магазина — ср. главу ‘Книжный магазин и библиотека для чтения на всех языках Кирпичова и Комп.’ части второй).} Однако точность, с какою может быть зафиксировано литературное происхождение героев и ситуаций, разумеется, весьма относительна, ибо здесь возможно одновременное воздействие нескольких произведений с аналогичным сюжетом. Так, некоторые типажи ‘Парижских тайн’ — добродетельная швея, светская львица — дублируются в ‘Сыне дьявола’ (Гертруда, Сара де Лоранс). {См.: Зимина, с. 191 (здесь же говорится о сходстве Сары Бранчевской с героиней ‘Парижских тайн’ Сарой Мак-Грегор).}
Исследователями Некрасова отмечены также следы воздействия английской литературы. {См.: Собр. соч. 1930, т. IV, с. 10 (без указания имен и произведений).} В этой связи упоминают роман Диккенса ‘Николас Никльби’ (рус. пер.— 1840), имея в виду сюжетную линию ростовщика, виновника разорения и гибели своего сына. {См.: Гин М. М. Диккенсовский сюжет у Некрасова.— В кн.: Страницы истории русской литературы. М., 1971, с. 136—139.} В том же романе фигурируют швейная мастерская с ревнивой хозяйкой, девушка, преследуемая хозяином мастерской, и ряд других персонажей и эпизодов, представленных в ‘Трех странах света’.
Другим произведением английской литературы, отозвавшимся в ‘Трех странах света’, можно считать роман Г. Филдинга ‘Том Джонс’ (рус. пер.— 1848). Здесь наблюдается сходство в ‘Прологе’: богатому помещику, известному своей добротой, подкидывают младенца.
Во всех отмеченных случаях зарубежный образец дает первоначальный творческий импульс и присутствует в романе лишь в виде общей сюжетной схемы.
Реминисценции из русской литературы менее очевидны.
Отмечено общее воздействие Гоголя — в портретных характеристиках, жанровых сценах, диалогах, сравнениях, лирических отступлениях (см.: Евгеньев-Максимов, т. II, с. 150—151). Прослеживается некоторая аналогия с ‘Портретом’: бедный художник, снимающий комнату на Васильевском острове, квартирный хозяин, угрожающий ему выселением, богатый и безжалостный ростовщик, обитающий в захолустье, старухи, промышляющие поношенным платьем.
Из рядовых отечественных беллетристов должен быть назван И. Т. Калашников, автор романа ‘Камчадалка’ (СПб., 1834, 2-е изд. СПб., 1843). {В 1843 г. Некрасов высоко оценил этот роман на страницах ‘Литературной газеты’. В своей рецензии он, в частности, отмечал новизну материала (‘…обычаи и нравы камчадалов, картины сибирской природы <...> представляют вам предмет совершенно новый и в высшей степени интересный’) и призывал автора написать еще одну книгу о том же крае: ‘Мы так мало знаем эту часть нашего отечества, и верная ее картина, начертанная образованным и умным пером, была бы истинным подарком для русской литературы’ (ЛГ, 1843, 30 ноября, No 47, ПСС, т. IX, с. 127). В этом призыве уже просматриваются истоки ‘Трех стран света’.} В этом романе широко используется ученый труд Крашенинникова (в издании 1818 г.) ‘Описание Земли Камчатки’ (1755). К тому же источнику в ‘Трех странах света’ обращается и Некрасов, причем в подборе имен и описаний он во многих случаях идет непосредственно за Калашниковым. Более того, сюжетная линия горбуна (отец, преследующий своего неузнанного сына, старик, склоняющий к сожительству девушку) повторяет в схеме историю ведущего героя ‘Камчадалки’ Антона Григорьевича.
Изображение развалин барской усадьбы (часть седьмая, главы I, V) напоминает соответствующую картину в повести А. А. Марлинского ‘Латник’ (1835).
Другие случаи сходства указывают скорее на совпадения, чем на влияние или заимствование. {А. Зимина обратила внимание на сходство горбуна с героем повести Е. П. Гребенки ‘Приключения синей ассигнации’ (1847) (см.: Зимина, с. 85). По-видимому, имеются в виду подробности, относящиеся к ростовщику Канчукевичу: дом на пустынной улице, нищенского вида мальчик, впускающий посетителя, тщательный опрос и осмотр входящего, дребезжащий старческий смех. К. И. Чуковский проводит параллель между Каютиным и Анатолием — героем романа П. Сухонина ‘Спекуляторы’ (1847) (см.: Чуковский К. Тема денег в творчестве Некрасова, с. 284). В той же работе упоминается роман Ф. Корфа ‘Как люди богатеют’, (1847). Оба романа трактуют тему наживы. Сюжетных перекличек с ‘Тремя странами света’ в них, однако, не наблюдается.}
Весьма широк круг источников, относящихся к специальной литературе. Кроме упомянутого труда Крашенинникова, в роман вошли материалы (нередко и тексты) многих книг и статей, {См.: Лурье А. Н. Романы и повести Н. А. Некрасова. Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. Л., 1961, с. 11. См. также: Собр. соч. 1930, т. IV, с. 14 (со ссылкой на М. Н. Выводцева), ПСС, т. VII, с. 840, Лукашевский А. А. Неизвестный источник романа ‘Три страны света’.— РЛ, 1976, No 4.} с которыми Некрасов знакомился в Публичной библиотеке (ем.: Панаева, с. 176),— о Сибири и о русских владениях в Америке (‘Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова…’, ч. 1—2, 1810—1812), о киргизах (книга А. Левшина ‘Описание киргиз-казачьих, или киргиз-кайсацких, орд и степей’, ч. 1—3 (1832), статья А. П. Соколова ‘Астрахань в ее прошлом и настоящем’ (1846) и др.), об Архангельском крае и о Новой Земле (‘Очерки Архангельской губернии’ В. Верещагина (1847—1848), опубликованный А. П. Соколовым штурманский дневник И. Н. Иванова ‘Опись берегов Северного океана, от Канина Носа до Обдорска…’ (1847), книга Ф. П. Литке ‘Четырехкратное путешествие в Северный Ледовитый океан на военном бриге ‘Новая Земля’ в 1821—1824 годы’ (1828), ‘Дневные записки’ П. К. Пахтусова (1842—1845) и др.), о Вышневолоцкой водной системе (статья И. Ф. Штукенберга ‘Боровицкие пороги’, 1836).
Перерабатывая специальную литературу в беллетризованный текст, Некрасов стремится прежде всего к занимательности рассказа и обращает преимущественное внимание на необычное, экзотическое. Гонка барок через пороги, редкостные картины и явления природы — громады льдов в океане, северное сияние, миражи, высокие горы ‘и бескрайние степи, жестокий мороз и палящий зной, вид и повадки редких животных — моржей, китов, морских коров, сивучей: быт и нравы народностей, населявших окраины Российского государства,— ненцев (самоедов), лопарей, хантов (остяков), киргизов, якутов, ительменов (камчадалов), коряков, чукчей, эскимосов, индейцев — такова панорама ‘стран света’ в ‘географической’ части романа. Вся эта литература, включающая и труды почти столетней давности, не всегда соотнесена с современной действительностью с соблюдением исторической и географической точности.
Авторская принадлежность текстов в ‘Трех странах света’ условно определяется по немногочисленным мемуарам, по отразившимся в произведении фактам из биографий авторов, по преемственности мотивов романа с прежними произведениями авторов.
Мемуарные свидетельства очень скупы и далеко не во всем достоверны.
Свидетельство самого Некрасова о работе над ‘Тремя странами света’ сохранилось лишь в пересказе А. С. Суворина. Оно не содержит подробностей, относящихся собственно к этому произведению, а касается составления книжек ‘Современника’ в годы, когда печатались и ‘Три страны света’, и ‘Мертвое озеро’: ‘У меня в кабинете было несколько конторок. Бывало, зайдет Григорович, Дружинин и др. Я сейчас к ним: становитесь и пишите что-нибудь для романа,— главу, сцену. Они писали. Писала много и Панаева (Станицкий). Но всё, бывало, не хватало материала для книжки. Побежишь в Публичную библиотеку, просмотришь новые книги, напишешь несколько рецензий — всё мало. Надо роману подпустить. И подпустишь. Я, бывало, запрусь, засвечу огни и пишу, пишу’ (Суворин А. С. Недельные очерки и картинки.— НВ, 1878, 1 янв., No 662, см. также: ЛИ, т. 49—50, кн. 1, с. 203—204).
Заметка Суворина побудила Панаеву обратиться к биографу Некрасова А. М. Скабичевскому с опровержением рассказанного о Григоровиче и Дружинине. С ее слов Скабичевский писал: ‘…лишь г. Григорович сделал было попытку написать одну из глав романа, но ландшафтная поэзия г. Григоровича оказалась не подходящей к духу и характеру романа. Г-н Григорович <...> всю главу посвятил описанию лунной ночи, глава эта так и не вошла в роман, и затем г. Григорович ничего более для романа не писал’ (Скабичевский, с. 394—395).
Трудно поверить этому сообщению, проникнутому неприязнью к Григоровичу. Автор ‘Деревни’ и ‘Антона Горемыки’, имевших сильнейший общественный резонанс, назван вопреки очевидности представителем ‘ландшафтной поэзии’. Глава, целиком посвященная описанию лунной ночи, не в духе творчества Григоровича, кроме того, она невозможна и в контексте романа.
В позднейших воспоминаниях Панаевой эта глава превращается в ‘две странички описания природы’, сверх которых ‘Григорович решительно не мог ничего придумать’ (Панаева, с. 175).
Из воспоминаний Панаевой выясняется лишь самый факт приглашения Григоровича к авторскому участию в ‘Трех странах света’. Этот факт не покажется неожиданным, если вспомнить, что у Григоровича был опыт совместной работы с Некрасовым — фарс ‘Как опасно предаваться честолюбивым снам’ (1846), написанный при участии Достоевского. В бумагах Григоровича сохранились наброски плана к роману ‘Петербургские тайны’ (см.: ЦГАЛИ, ф. 338, оп. 1, ед. хр. 38), с замыслом которого, возможно, и было связано его предполагавшееся участие в ‘Трех странах света’.
Ссылаясь на сообщение Панаевой, Скабичевский упоминает, не называя фамилии, еще об одном лице, помогавшем Некрасову: ‘…если в романе участвовало третье лицо, то оно парадирует в виде какого-то купца, который рассказал Некрасову во всех подробностях, как проводят барки через Боровицкие пороги. Руководствуясь этим рассказом, Некрасов переделал 6-ю главу 4-й части романа, так как он никогда не был на Боровицких порогах и описал было не совсем верно крушение барок Каютина’ (Скабичевский, с. 394—395). На основании этого глухого упоминания можно лишь предположить, что если Некрасов кому-то дал прочитать главу о Боровицких порогах, то это произошло не в процессе писания романа, а незадолго до помещения главы в январской книжке ‘Современника’ за 1849 г., т. е. в ноябре или декабре 1848 г.
Позднее, в 1889 г., публикуя свои мемуары, Панаева не повторила сообщения о купце, консультировавшем Некрасова, но заметила, что две главы были написаны ‘по просьбе Некрасова Ипполитом Панаевым’ (Панаева, с. 175). Обилие неточностей в воспоминаниях Панаевой не позволяет безоговорочно признать ее сообщение достоверным. Существенно, однако, то, что Ип. А. Панаев пользовался ее уважением и несомненно был одним из первых читателей ее воспоминаний. Какие главы он мог написать по просьбе Некрасова, трудно предположить. Известно, что он и сам в это время пробовал свои силы в литературе. Летом 1848 г., когда писался роман, он находился в Новгородской губернии, недалеко от Боровицких порогов. С конца ноября 1848 г. Панаев был в отпуске в Петербурге (см.: ЦГИА, ф. 207, оп. 16, ед. хр. 145, л. 123). Возможно, Панаев мог внести дополнения и поправки в главу о Боровицких порогах перед ее сдачей в набор. Это тем более вероятно, что в бытность студентом Института путей сообщения он получил равносторонние сведения о Боровицких порогах из лекций инженер-полковника В. Р. Трофимовича. По воспоминаниям В. А. Панаева, описание вышневолоцкой системы в лекциях Трофимовича принимало ‘характер поэзии’ (Панаев В. А. Воспоминания.— PC, 1893, дек., с. 398—399).
В распоряжении Скабичевского находился экземпляр ‘Трех стран света’ с пометками Панаевой, согласно которым ‘все, касающееся интриги и вообще любовной части романа, принадлежит перу г-жи Панаевой, Некрасов же на свою долю избрал аксессуарную часть, комические сцены, черты современной жизни и описание путешествий Каютина’ (Скабичевский, с. 394).
Из сообщения Панаевой явствует, что, работая над романом, авторы пошли по пути узкой специализации и даже в пределах отдельных глав строго разграничивали свои темы и жанры. Получается, что в работе над главами любовного содержания Панаева каждый раз ставила точку там, где нужно было ввести бытовой эпизод или описать обстановку, и призывала на помощь Некрасова, Некрасов же, выполнив свое задание, предоставлял дальнейшее развитие интриги Панаевой. Свидетельство Панаевой в записи Скабичевского, получившее признание исследователей (см.: ПСС, т. VII, с. 827—828), рисует неправдоподобную картину совместной работы над произведением. Оно расходится также и с данными литературной деятельности Некрасова и Панаевой в годы, предшествовавшие написанию ‘Трех стран света’. Некрасов, как известно, охотно обращался к сюжетам, построенным на любовной интриге, Панаева же постоянно вводила в свои повести и рассказы черты современной жизни и ‘аксессуарную часть’, встречаются в ее произведениях и ‘комические сцены’.
В своих мемуарах Панаева замечает, что главы, действие которых происходит в Петербурге, написаны ею (см.: Панаева, с. 176). Это свидетельство также неубедительно. Роман объемом более 55 печатных листов был написан, как уже говорилось, в три-четыре месяца и сразу же по окончании отдан в печать. Если бы дело обстояло так, как об этом пишет Панаева, это означало бы, что на долю начинающей беллетристки пришлось бы до двух третей от общего количества глав романа.
‘Писалось легко’,— рассказывает Панаева в своих мемуарах (Панаева, с. 176). Но из ее писем видно, что литературную работу приходилось сочетать с обременительными хозяйственными заботами. Лето 1848 г. Панаевы проводили в Парголове. Приезжало много гостей, ‘…я хлопочу на даче о питании всех,— сообщала Панаева М. Л. Огаревой 5 июня,— потом пишу разные глупости, в ожидании, что это мне сколько-нибудь принесет денег’ (Черняк, с. 350). К тому же слова ‘пишу разные глупости’ могли относиться не только к ‘Трем странам света’, но также и к обещанным подписчикам в следующем году роману Панаевой ‘Актриса’ и роману Некрасова и Н. Станицкого ‘Озеро смерти’ (будущее ‘Мертвое озеро’).
Панаева также называет себя автором ‘Пролога’. Пролог состоит из двух главок. Первая — о роженице и акушерке,— вероятно, принадлежит Панаевой. Вторая, в которой изображен помещик Тульчинов, принявший в свой дом подкинутого младенца, имеет ‘некрасовский’ отпечаток.
Из прямых указаний Панаевой на главы, принадлежащие ей в ‘Трех странах света’, известно еще одно — письмо к М. Л. Огаревой от 21 января 1849 г.: ‘Скажи С<ократу>, что ‘Историю мещанина Душникова’ в романе ‘Три страны света’ я душевно ему посвятила’ (Черняк, с. 338, цитируемое письмо ошибочно датировано здесь 1848 г.). Предполагать, что Панаева посвятила своему приятелю, С. М. Воробьеву, текст, ей не принадлежащий, нет оснований, тем более что она перепечатала его особо — в сборнике ‘Для легкого чтения’ под своим псевдонимом. Впрочем, Панаевой здесь скорее всего принадлежит лишь письмо Душникова {об авторском участии Некрасова в главе III части третьей см. ниже, с. 334).
Сопоставление ‘Трех стран света’ с произведениями, созданными Панаевой ранее, не выявляет ярко выраженного сюжетного сходства. Можно указать лишь на самые отдаленные соответствия некоторых героев и ситуаций. Так, в ‘Семействе Тальниковых’ (1847) гувернантка наружностью и характером несколько напоминает девицу Кривоногову в ‘Трех странах света’. Есть сходство в манере держаться между другой героиней той же повести — маменькой — и Сарой Бранчевской. Бабушка рассказчицы — жена бедного музыканта, похожа на бабушку Лизы. Сама рассказчица в наружности и поведении имеет нечто общее с Лизой. Отношения робкого Якова Михайловича и сестры рассказчицы Софьи отчасти напоминают роман Душникова и Лизы, а сцена прощания рассказчицы с ее братом Мишей в некоторых подробностях сходна со сценой прощания Полиньки и Каютина. Героиня рассказа ‘Неосторожное слово’ (1848) неожиданно оказывается в карете с мужчиной, в рассказе ‘Безобразный муж’ (1848) богатый старик уродливой наружности склоняет к супружеству бедную молодую девушку — ситуации, варьирующиеся в ‘Трех странах света’, Отмеченные соответствия, однако, имеют слишком общий характер, слишком немногочисленны, чтобы основывать на них гипотезы о существенном авторском вкладе Панаевой.
Из реалий, отразившихся в романе, с жизненным опытом Панаевой могли быть связаны поездка в Казанскую губернию и заграничное путешествие, а также летний отдых в пригородах Петербурга. К 1848 г. из двух соавторов лишь Панаева (с мужем) побывала в Париже,— поэтому можно предполагать, что в детальном описании толпы участников маскарада перед зданием Большой Оперы (часть седьмая, глава VII) отразились личные впечатления писавшего. Тем не менее о принадлежности этого текста Панаевой с полной уверенностью говорить не приходится, ибо незадолго до этого тот же маскарад, с теми же подробностями, был описан в ‘Парижских увеселениях’ И. И. Панаева (см.: ПСб, с. 251—252), и Некрасов вполне мог воспользоваться этим источником. Следует отметить также, что в Казанской губернии летом 1846 г. супруги Панаевы были вместе с Некрасовым, да и вообще круг жизненных впечатлений Некрасова и Панаевой в середине 1840-х гг. во многом сходен.
Само собой разумеется, что Некрасов, инициатор романа и несравненно более опытный автор, изначально взял на себя большую часть работы. При этом главы, предназначенные Панаевой, должны были позволять параллельную работу, т. е. быть относительно обособленными от текстов, над которыми работал Некрасов. Но в романе таких глав немного.
При отсутствии документальных источников бесспорные выводы относительно авторской принадлежности текстов исключаются. Однако предположительная атрибуция — на основании косвенных признаков, указывающих на принадлежность одному и тому же автору отдельных глав и — соответственно — определенных сюжетных линий, сцепляющих целый ряд глав, по-видимому, возможна.
В сюжетных линиях каждого из героев, играющих важную роль в романе, прослеживаются некрасовские мотивы.
Линия горбуна (первая подглавка ‘Пролога’, {О возможной авторской принадлежности этого текста Панаевой см. выше, с. 310, 330.} часть первая, главы IV, VI, часть вторая, главы I—III, VI, VII, часть третья, глава V, часть четвертая, глава IX, часть шестая, главы VI, X, часть седьмая, главы I—IX, XI) соединяет в себе два сюжета — преследование Полиньки и разорение Кирпичова. Оба сюжета, как уже отмечалось в литературе (см.: ПСС, т. V, с. 612), ранее были развиты в некрасовском ‘Ростовщике’ (1841) — рассказе, в котором старик ростовщик домогается близости молодой и беззащитной особы и, сам того не подозревая, разоряет и доводит до гибели собственного сына. Варианты последнего мотива — сын не узнает матери, сын и дочь не узнают отца — встречаются в ‘Повести о бедном Климе’ и в ‘Жизни я похождениях Тихона Тростникова’ (см.: наст. изд., т. VIII, с. 50—55, 279—280). Этими аналогиями сходство не ограничивается (ср. рассказ Кривоноговой о том, как она выжила умиравшего жильца-бедняка (часть вторая, глава I), сцену западни (там же, глава III, часть третья, глава V), а также сцену столкновения румяного кавалера с неловким прохожим (часть первая, глава V) с соответствующими эпизодами названных выше произведений). Указывалось и на сходство между умирающим купцом Назаровым и героем стихотворения ‘Секрет’ (1846) (см.: ПСС, т. VII, с. 830).
Главы, повествующие о Кирпичове (часть первая, глава V, часть вторая, главы IV—VI, часть шестая, главы I—IV, часть седьмая, глава X), несомненно принадлежат Некрасову, до тонкости знавшему мир петербургской книжной торговли (см.: ПСС, т. VII, с. 830). О Некрасове как авторе говорят и сюжетные переклички. Так, в главе V части первой встречаются персонажи, реалии, ситуации, перешедшие из ‘Жизни и похождений Тихона Тростникова’: немка, владелица дамского магазина (ср. также стихотворение ‘Убогая и нарядная’ (1857) — наст. изд., т. II, с. 39), кавалер, пытающийся очаровать девицу стихами, написанными другим (см.: наст. изд., т. VIII, с. 134—135, 148—149). В главе X части седьмой фигурирует излюбленный персонаж позднейших некрасовских стихотворений — ванька с измученной клячей (например, ‘О погоде’ (1858—1865)) (см.: Евгеньев-Максимов, т. II, с. 137, 152).
Главы, в которых прочерчена сюжетная линия Полиньки (часть четвертая, главы III, VIII, часть шестая, главы VII—IX), вводят в мир ранней некрасовской прозы. Здесь и петербургские утлы, и уличный музыкант, и старуха старьевщица. Здесь же и беспрецедентное в русской литературе по своей жесткой реалистичности описание крестьянской семьи. Наблюдается явное сходство между Дарьей (в молодости) и Матильдой (‘Жизнь и похождения Тихона Тростникова’): и та и другая (сироты, превратившиеся по воле своих опекунш в содержанок, обе прогоняют стариков, которым они достались, обе влюбляются в бедных молодых людей свободной профессии. Есть сходство и между историями Полинькиной матери, Кати, и Александрины из рассказа Некрасова ‘Жизнь Александры Ивановны’ (1841): девушка из бедной семьи становится любовницей молодого аристократа и, брошенная им, умирает от нужды и горя. Кроме того, Александрина оказывается незаконной дочерью графини. Отголосок этого мотива мы находим и в сюжетной линии Полиньки: Бранчевская подозревает, что Полинька ее незаконнорожденная дочь.
В главах, посвященных Тульчинову (вторая подглавка ‘Пролога’, часть третья, глава VI, часть четвертая, главы I, II, часть шестая, глава X), особенное значение для атрибуции Некрасову имеют эпизоды главы I части четвертой: рассказ молодого человека, напоминающего своим обликом и суждениями отчасти Белинского, отчасти самого Некрасова (см.: ПСС, т. VII, с. 830), о страхе перед голодом, сохранившемся с юности, изображение голодного мальчика, которого праздные господа угощают ветчиной с сахаром,— сюжеты типично некрасовские. Существенно и то обстоятельство, что образ Тульчинова напоминает тип ‘новейшего Фальстафа’ из стихотворения ‘Признания труженика’ (1854).
В сюжетной линии башмачника Карла Иваныча, проходящей через многие главы романа (часть первая, главы III, VII, часть вторая, главы II, VII, часть третья, глава VI, часть четвертая, главы I—IV, часть шестая, глава V, часть восьмая, главы V, VIII), важно отметить главы I и II части четвертой, где явственно слышатся отголоски ранней биографии Некрасова и мотивы его позднейших произведений (о главе I см. выше, в главе II примечательно описание детского труда (ср. ‘Плач детей’ (1860 и сцены в мастерской басонщика)).
Из глав, относящихся преимущественно к Каютину, бесспорно принадлежат Некрасову те, в которых описано его путешествие по трем частям света. К ним следует добавить главы VII и VIII части восьмой и ‘Заключение’. Глава VII включает в себя пространный киргизский эпизод странствований Каютина, а в следующей главе появляются Полинька, рябая Дарья, башмачник, квартирные хозяева Доможиров и Кривоногова — герои ряда других глав, атрибутированных Некрасову (см. выше). В ‘Заключении’ фигурирует Антип Хребтов, который изображен в главах, описывающих путешествие Каютина и, следовательно, принадлежащих Некрасову. Здесь же содержится обещание написать особый роман, излагающий историю Антипа Хребтова. Такое обещание мог дать только Некрасов, ибо Панаева деревенской жизни почти не знала и народного романа обещать не могла.
Ряд деталей, встречающихся в других главах, в которых действует Каютин (часть первая, главы I, И, часть восьмая, глава V), также указывают на авторское участие Некрасова. Главы I и II части первой содержат эпизоды, перекликающиеся с некрасовской биографией (см.: Пыпин А. Н. Некрасов. СПб., 1905, с. 212). В описании места действия — Струнникова переулка — отмечаются топонимические особенности, восходящие к впечатлениям молодости Некрасова. В главе II обращает на себя внимание реплика Каютина: ‘Недаром говорят <...> что отечество наше велико и обильно’. Это же выражение употребляется в ‘Примечании, <от гг. цензоров 'Современника' к роману 'Три страны света''> где Некрасов напоминает ‘ту часто повторяемую истину, что отечество наше велико, обильно и разнообразно’. В ‘Примечании’ говорится также о ‘терпеливом и добросовестном труде’, приводящем к ‘прочному благосостоянию’ (ПСС, т. XII, с. 40). Близкую к этому мысль высказывает и Каютин: ‘…решительно никто не нашивался: без долгого, упорного, самоотверженного труда’.
В ряду глав, посвященных Граблину (часть шестая, главы I—V, часть восьмая, главы II—IV, VI и IX), безусловно принадлежат Некрасову первые четыре главы части шестой, в которых представлен книжный магазин Кирпичова. В части восьмой, изображен, хорошо знакомый Некрасову, захолустный Семеновский полк. Здесь же встречаются фигуры и эпизоды из ранних произведений Некрасова. Сочинитель прошении Головач имеет своего предшественника в лице Калины Павловича, из ‘Жизни и похождений, Тихона Тростникова’ (см.: наст. изд., т. VIII, с. 270—274), этим же именем и отчеством, наделен и ‘градской акушер и кавалер’ из некрасовской ‘Хроники петербургского жителя’ (1844) (см.: ПСС, т. V, с. 385). Эпизод встречи Граблина с нищей старухой, которой он пишет прошение, ее рассказ об умершем сыне, вызвавший у героя внезапную тревогу, варьируют соответствующую зарисовку в ‘Повести о бедном Климе’ (см. наст. изд., т. VIII, с. 51—55). Рассказ о несостоявшемся самоубийстве Егорушки соответствует аналогичной сцене в рассказе ‘Двадцать пять рублей’ (1843) (см.: наст. изд., т. VII, с. 122—123). Наконец, сцена поимки вора на Сенной площади предвосхищает сюжет некрасовского стихотворения ‘Вор’ (1850) см.: ПСС, т. VII, с. 840).
В главе III части третьей (см. о ней выше, с. 330) допустимо предположить частичное авторское участие Некрасова. Оно представляется вероятным в рассказе Данкова о Душникове. Сын мещанина, пристрастившийся к живописи и учившийся тайком от отца в церкви у старого живописца, пишет портрет, которому отдает все силы своей неутоленной любви. Элементы этой сюжетной схемы присутствуют и в ‘Жизни и похождениях Тихона Тростникова’: дочь крепостного Параша, прирожденная художница, тайно от отца берет уроки у старого художника, с болезненной страстью пишет портрет своей умершей матери, ее брат, отданный в учение к иконописцу, становится художником (см.: наст. изд., т. VIII, с. 221—228). Некрасовым написаны и эпизоды, обрамляющие (в пределах главы) ‘Историю мещанина Душникова’ в связанные с рассказом о странствованиях Каютина.
Приведенные соображения позволяют предполагать, что подавляющее большинство глав романа, в том числе и по линии ‘интриги и вообще любовной части романа’, принадлежит Некрасову. {Подробнее об этом см.: Бессонов В. Л. Об авторской принадлежности романа ‘Три страны света’.— Некр. сб., VI, с. 111—129.}
Рассчитанный прежде всего на читательский интерес к занимательной беллетристике и на малоразвитые литературные вкусы, роман пользовался успехом у молодежи.
В январе 1851 г. Н. А. Добролюбов — в те годы еще подросток — записал в своем дневнике: ‘Этот прекрасный роман я уж читал, но снова перечитал некоторые места’. {См.: Рейсер С. А. Добролюбов в Нижнем Новгороде. Горький, 1961, с. 75.} Особенно понравилась Добролюбову часть шестая. {Там же.}
В ряду любимых книг своего детства называет ‘Три страны света’ известный педагог В. П. Острогорский: ‘Были тут и Пушкин, и Гоголь, и баллады Жуковского, и ‘Таинственный монах’ Зотова, и ‘Два брата’ Загоскина, и ‘Избранный немецкий театр’ Шишкова, и ‘Три страны света’, и ‘Гернани’ Гюго, и ‘Преступление’ Мюльнера <...> и ‘Король Энцио’ Раупаха’. {Новгородский историко-архитектурный музей-заповедник, ф. В. П. Острогорского, ед. хр. 9450.}
О том, как был воспринят роман в читательской массе, можно судить по воспоминаниям Панаевой: ‘В редакции было получено много писем от иногородних подписчиков с благодарностями за ‘Три страны света’, но получались и такие письма, в которых редакции предлагали роман, написанный десятью авторами, под названием ‘В пяти частях света’, и писали, ‘что этот роман будет не чета вашему мизерному, бездарнейшему роману» (Панаева, с. 176).
В кругу литераторов, сотрудников ‘Современника’, роман подвергся взыскательной критике.
Краткий отзыв о первой части ‘Трех стран света’ содержится в письме Н. П. Огарева к Н. А. Тучковой от 2—3 января 1849 г.: ‘Я вам скажу несколько слов о романе Некрасова и Студницкого <так!> (ведь он писан ими вдвоем). Я прочел несколько глав. Канва великолепна. Но слишком много скучного. Бесконечные подробности и больше подробностей описательных, чем относящихся к характерам. Действие живее, чем действующие лица, и подробнее разработано. Не знаю, что будет дальше, но то, что я прочел, могло бы быть сокращено наполовину и оттого выиграло бы в энергии. Впрочем, у меня нет веры в роман, который писан a duo <вдвоем>‘. {Русские Пропилеи, т. 4. М., 1917, с. 61, 66 (пер. с франц.).}
Несколько дней спустя, 5 января, Огарев вновь делится впечатлениями о романе. На этот раз он пишет лишь о сцене прощания Каютина с Полинькой: ‘Боже ты мой! Как это хорошо, друг мой! Как это из сердца и из жизни вырвано! Как это просто, живо! <...> Я заплакал от того, что это так юношески хорошо. <...> Я будто сам был Каютин и любил Полиньку и будто мне было лет 20. Да что ж? Я разве хуже бы мог любить теперь в 35?’. {Там же, с. 73.}
Незадолго до того, как были написаны эти строки, Огарев расстался с Тучковой, и сцена прощания Каютина с Полинькой была созвучна его настроению.
Дневниковые записи А. В. Дружинина сделаны по прочтении двух первых частей романа. »Три страны света’,— писал Дружинин,— спекуляция довольно ловкая, которая может понравиться публике, несмотря на свои недостатки. В этом романе нет ничего своего, все украдено. Начиная с Полиньки, идеальной гризетки (Rigolette), до персиянина, выведенного на сцену с целью описать действие опиума, все взято из модных романов. Вопрос не в том, понравится ли роман публике, а в том, заметит ли она, что все эти лица списаны, очерчены второпях, что происшествия сшиты на живую нитку, что гибель промахов и противоречий встречается на каждом шагу’ (ЦГАЛИ, ф. 167, оп. 3, ед. хр. 97) (запись от 7 ноября 1848 г.) .Дружинин отметил в романе оригинальную тему, но она показалась ему развитой недостаточно: ‘Кажется мне, что авторы до этого времени упустили из виду одно обстоятельство, до крайности способное придать роману живой и глубокий интерес. Я говорю о странствовании Каютина по России. Это странствование, судя по началу, обрисовано как-то слабо и без той привлекательности, которую так легко ему придать’ (там же, запись от 9 ноября).
Панаева приводит в своих воспоминаниях высказывание В. П. Боткина. ‘Нельзя, любезный друг, нельзя срамить так свой журнал — это балаганство, это унижает литературу’,— будто бы говорил Боткин И. И. Панаеву, имея в виду то обстоятельство, что под романом стоят две подписи. ‘До этого времени,— поясняет Панаева,— в русской литературе не было примера, чтобы роман писался вдвоем’ (Панаева, с. 175). Коллективное авторство было в те годы, действительно, редкостью, хотя в 1845—1847 гг. в ‘Библиотеке для чтения’ печатался с перерывами роман Ф. В. Булгарина и Н. А. Полевого ‘Счастье лучше богатырства’. Весьма возможно, что Боткин, подобно Огареву, не признавал совместного творчества.
В дальнейшем, вспоминает Панаева, Боткин ‘изменил свое мнение и с участием осведомлялся о ходе <...> работы’ (Панаева, с. 176). Это свидетельство не вызывает доверия уже потому, что перемена в отзывах Боткина связывается мемуаристкой с читательским успехом романа. Боткин был не из тех критиков, которые изменяют свои мнения под влиянием отзывов публики. Кроме того, осведомляться о ‘ходе работы’ в связи с читательским успехом невозможно было и потому, что авторская работа была завершена до появления романа в печати. Наконец, Боткин приехал в Петербург лишь в январе-феврале 1849 г., когда уже была напечатана первая часть романа (не имевшая ожидаемого успеха у публики). В это время он действительно посещал Панаевых и, надо полагать, высказывал свои суждения о романе — какие, остается покамест невыясненным.
Первоначальные печатные отклики на роман имели характер реплик и принадлежали редакторам литературных журналов.
Редактор ‘Москвитянина’ М. П. Погодин усматривал в ‘Трех странах света’ худший образец ‘натуральной школы’: ‘…г. Некрасов, вместе с г. Станицким, начинает повесть ‘Три страны света’ описанием женщины в родах. Пощадите, господа натуралисты! Младенца подкинули. Кто-то пошел смотреть его: он лежал красный и сморщенный. Пощадите, господа натуралисты!’ (М, 1848, т. 6, с. 185).
Редактор ‘Сына отечества’ К. П. Масальский, не сказав ничего о романе по существу, сделал двусмысленное замечание о взаимных отношениях авторов: ‘Не скоро исходишь три страны света. Блуждать вдвоем авторам не так скучно’ (СО, 1849, No 3, ‘Смесь’, с. 34).
То обстоятельство, что соавтором Некрасова выступала дама, накладывало отпечаток на суждения некоторых осведомленных критиков. Редактор ‘Северного обозрения’ В. В. Дерикер, не называя Панаеву по фамилии, раскрывал ‘женскую’ тайну ее псевдонима: ‘Видимое присутствие в некоторых местах и женского пера заставляет предполагать, что имя Н. Н. Станицкого — псевдоним, под которым скрывается новая русская писательница, явление отрадное и приятное на широкой улице нашей литературы. От души желаем, чтобы и на дальнейшей прогулке башмачки прекрасной знакомой незнакомки сохранили художественную чистоту и прелесть’. {Сев. обозр., 1849, т. 1, ‘Смесь’, с. 283. Некрасов перепечатал в ‘Современнике’ этот отзыв, сопроводив его ироническим примечанием (см.: С, 1849, No 9, ‘Смесь’, с. 166, ПСС, т. XII, с. 251).} Собственно о романе в рецензии говорилось: ‘Роман ‘Три страны света’ читается весьма легко, занимателен, представляет верные очерки характеров, ловкую интригу, и искусную живопись’. В эпизодах, изображающих северную окраину России, критик с удовлетворением отметил материалы из ‘описаний очевидцев-путешественников’. {Сев. обозр., 1849, т. 1, ‘Смесь’, с. 282—283.}
Предварительную характеристику романа (части первая—третья) дали ‘Отечественные записки’. Автор отзыва — Аполлон Григорьев — отмечал в романе ‘легкий разговорный язык и занимательность внешних происшествий’ и особо выделял две главы — ‘История мещанина Душникова’ и ‘Деревенская скука’, слитая их лучшими и противопоставляя их главам, написанным во вкусе ‘новейших французских романов’ (ОЗ, 1849, No 1, отд. V, с. 35).
Тот же автор — год спустя — выступил с развернутой оценкой издания 1849 г. Григорьев особо отметил главы, изображающие путешествие Каютина по Новой Земле: ‘Похождения героев здесь и проще, и имеют более смысла,— может быть, оттого, что многие здесь описания заимствованы из других книг…’. И вообще в романе, по мнению критика, заметны ‘задатки чего-то хорошего и талантливого’.
В целом же роман Некрасова и Станицкого квалифицировался Григорьевым как произведение, профанирующее высокие задачи литературы. ‘Не ложная или чудовищная мысль,— писал Григорьев,— по ложный и чудовищный вкус породил это произведение, он же дал ему и минутный успех, вследствие которого на изумленных смелостью читателей хлынул целый поток сказок, одна, другой бессвязнее и нелепее, сказок, по большей части повторявших одна другую, употреблявших всегда одинакие и одинаково верные средства успеха, которого основы не делают чести ни вкусу читателей, ни совестливости производителей <...> Главное здесь—не лица, не образы, а пестрая канва романа, занимательная для праздного и грубого любопытства, утомительная для всякого, кто способен к наслаждению чем-нибудь повыше’ (ОЗ, 1850, No 1, отд. V, с. 20-21).
Роман Некрасова и Панаевой дал Григорьеву повод выступить с резкой критикой новейшей французской литературы и ее русских последователей. В ‘Трех странах света’.он увидел повторение ‘многотомных спекуляций Дюма и компании’, Сю и Феваля: ‘Горбун по прямой линии происходит от одного лица в ‘Mysteries da Paris’ (‘Парижских тайнах’), а Сара (она же и Клеопатра) носит все признаки’ родства с одним женским характером в романе Поля Феваля ‘Le fils du Diable’ (‘Сын дьявола’) и с некоторыми другими женщинами-пантерами, львицами, змеями и т. п. образами’. Персонажи всех этих романов разделяются, по наблюдению Григорьева’ на три разряда: ‘приторно-идеальные’ (в ‘Трех странах света’ — Каютин, Полинька, Карл Иваныч), ‘нелепо-чудовищные’ (Сара, горбун) и ‘просто грязноватые, без всякого смысла’ (Кирпичов, Лукерья Тарасьевна) (там же).
Несколько позднее, в качестве сотрудника ‘Москвитянина’, Пригорьев так характеризовал типологию произведений новейшей французской школы и ее русского варианта: ‘Взять какого-нибудь физического или морального урода, сочинить которого не стоит большого труда, заставить его преследовать неистовой любовью ига неистовой враждой несколько бедных невинностей, которые сочиняются так же легко, перепутать эту интригу бесконечными похождениями разных лиц, связанных судьбою с уродом или с невинностями) развести все это водою описаний разных местностей, сладких, излияний и проч., и выйдет ‘Вечный жид’, ‘Мартин Найденыш’, ‘Старый дом’, {Первые два романа принадлежат Э. Сю, третий — В. Р. Зотову.} ‘Мертвое озеро’ или ‘Три страны света’…’ (М, 1851, март, кн. 1, с. 77, см. также: июнь, кн. 2, с. 488, окт., кн. 1—2, с. 267—268).
Издание 1851 г. прошло незамеченным. Внимание критики переключилось на, другой роман Некрасова и Станицкого — ‘Мертвое озеро’ (1851), лишь однажды, в 1856 г., обозреватель ‘Сына отечества’, упрекал редакцию ‘Современника’ в непоследовательности, упомянул ‘Три страны света’, заметив, что ‘смертельные приговоры невинному автору бесконечных ‘мушкетеров’, принесенному в жертву требованиям’ строгого вкуса и искусства’, совмещались, в журнале с публикацией ‘бесконечных романов <...> где герои переплывали моря на китах’, и что ‘автор ‘Забытой деревни’ <...> в то же время и автор ‘Трех стран света» (СО, 1856, No 2, с. 31—32).
Издание 1872 г, вновь обратило на себя внимание критики. Журнал ‘Дело’ поместил статью П. Н. Ткачева (псевдоним: ‘Постны’) ‘Неподкрашенная старина’, в которой перепечатка ‘Трех стран света’ рассматривалась как угрожающий общественно-литературный симптом. ‘Началась литературная реставрация <'.>,— писал П. Н. Ткачев.— Она вполне соответствует ‘духу современности’. <...> Для этого у нас имеется бесспорное доказательство. Т-и Звонарев <издатель романа, см. с. 312> знает этот ‘дух’ наилучшим образом. Кому же и знать, как не ему?’ (Дело, 1872, No 11, с. 7).
Основной тезис статьи заключался в том, что эпоха 1840-х гг., с характерной для нее неразвитостью и отсталостью общественной мысли, не могла не сказаться самым пагубным образом даже в ‘одном из лучших’ романов того времени — ‘Три страны света’ (там же, с. 9).
Отмечая в романе ‘протест против тогдашних порядков’, Ткачев вместе с тем утверждал, что этот протест ‘не шел далее весьма деликатного указания на мрачные стороны помещичьей власти и бессмыслие помещичьего времяпрепровождения <...> на самодурство богачей, развращенных крепостным правом, вроде Добротина, Кирпичова, на бедность и страдания ‘честных тружеников’, вроде Граблина, дяди Полиньки, матери ее, ее самой, Душникова и т. п.’ (там же, с. 11).
Главная мысль романа формулировалась в статье так: ‘… ‘чистая любовь’ все преодолевает и над всем торжествует, она дает силу и капитал приобрести, и невинность сохранить, она украшает человека в борьбе с жизнью и ведет его, в конце концов, к высшему земному счастью — счастливому браку и богатству’. Авторы выступали перед читателями прежде всего в роли утешителей, ‘возвышая в их собственных глазах ценность того единственного богатства, которым они обладали,— способности трудиться’. Такого рода оптимизм ‘извращал протест, преувеличивая значение личных добродетелей человека, он тем самым низводил почти к нулю значение общих условий жизни’ (там же, с. 22, 11, 12).
Поскольку русская действительность 1840-х гг., развивал свою мысль Ткачев, абсолютно исключала торжество добродетели и наказание порока, авторы ‘Трех стран света’ по необходимости должны были обратиться к фантастическому вымыслу, ‘уснащая’ роман »неожиданными встречами’, неправдоподобными ‘превращениями’, эффектными ‘столкновениями’, чудодейственными ‘спасениями’ и тому подобными театральными вычурами и прикрасами’. Отсюда же и психологическая неубедительность характеров: ‘Каждая фигура воплощает в себе одну, две, три каких-нибудь идеи, и этим воплощением исчерпывается ее роль’, так что ‘любой лубочный романист, вроде вечной памяти Булгарина или Зотова, не сочинит ничего глупее и бестолковее’ (там же, с. 13, 21, 18).
Проблески литературного таланта Ткачев видел в романе лишь там, где авторам доводилось ‘срисовывать’ те ‘простые, обыденные личности’, которые ‘случайно стояли в узком районе авторских наблюдений’. Аналогичным образом оценивал Ткачев и главы, изображающие окраины русского государства: ‘Очевидно, что он <автор> делает выписки из какого-то старого заброшенного путешествия, но скомпилированное путешествие может ли произвести эффект художественной картины?’ (там же, с. 26—27, 15).
В заключение статьи Ткачев ставил вопрос, на который не давал ответа, предлагая сделать это читателям: ‘Когда этот человек говорит искренно: тогда ли, когда решает вопрос, ‘кому на Руси жить хорошо’, или тогда, когда в сотрудничестве с г. Станицким пишет ‘Три страны света’?’ (там же, с. 29).
Статья Ткачева вызвала полемический отклик В. П. Буренина. Полным непониманием того, ‘ради чего написан был в свое время роман’, объяснял Буренин самый факт подробного и придирчивого разбора ‘Трех стран света’ на страницах журнала ‘Дело’. Буренин соглашался с Ткачевым в том, что ‘романические эффекты’ в романе ‘пошлы, избиты, неправдоподобны’, что ‘картины <...> малеванные, вывесочные’ и ‘внутренний замысел романа беден’. Но, пояснял критик, все это имело ‘вынужденный характер’ в ‘объяснялось особыми целями’ авторов и ‘особенными обстоятельствами’ создания романа, а именно тем, что ‘такие романы писались нарочно для чтения массы’, так как в те годы ‘более тонким искусством, менее декоративной живописью масса не могла бы завлечься’: она нуждалась в ‘грубых и банальных эффектах’, требовала ‘чисто внешней интересности содержания’, признавала только ‘прописную мораль и прописные тенденции’. Своим романом, рассчитанным на ‘материальную поддержку в публике’, Некрасов ‘в свое время поддержал интерес к ‘Современнику» (СПбВ, 1872, 23 дек., No 352).
В рамках своей задачи авторы, полагал Буренин, обнаруживают ‘полное понимание беллетристического дела’, ‘имеют достаточный запас фантазии’, ‘владеют рассказом’, знают ‘те пределы, до которых следует доводить банальные эффекты’.
Переиздание романа Буренин считал ошибкой, но отводил упрек от Некрасова, предъявляя претензию лишь к Панаевой: ‘Может быть, г. Некрасов вовсе не желал видеть новое издание своего забытого произведения, но был принужден согласиться на таковое ввиду желания г. Станицкого’ (там же).
С. 6. {Здесь и ниже указаны страницы первой книги т. IX наст. изд. При отсылках ко второй книге тома страницы обозначены курсивом.} …старше только двумя месяцами Оли исправниковой…— Исправник — начальник уездной полиции.
С. 7. …ломбардные билеты возила с собою…— Ломбардный билет — квитанция, выданная в счет денег, помещенных на хранение в ломбард при Приказе общественного призрения (см. примеч. к с. 63).
С. 12. …кабалистические знаки в каком-нибудь волшебном з_а_мке.— Распространенный мотив ‘готического’ романа. Кабалистика — здесь: чародейство.
С. 13. …с длинной фалбалой…— Фалбала — оборка.
С. 15. — Тубо, Фингал! — Команда, означающая: ‘Стой!’, ‘Не тронь!’, ‘Спокойно!’.
С. 18. …голландский диван, с которого, неизвестно почему, тотчас вскакивали…— Жесткие, с высокой спинкой диваны голландского гарнитура были в 1840-е гг. принадлежностью небогатых квартир. Модные в петровское время, позднее приобретались по дешевой цене на Щукином дворе (см. примеч. к с. 93).
С. 20. Катехизис — основы учения христианской церкви.
С. 21. …не издавал звуков, похожих на ‘ко-ман-ву-пор-те-ву’ или ‘бон-жур’…— ‘Ко-ман-ву-пор-те-ву’ (франц. ‘Comment vous por-tez-vous?’) — ‘Как поживаете?’, ‘Бон-жур’ (франц. ‘Bon jour’) — ‘Добрый день’.
С. 21. …павловское гулянье. — Воскресное гулянье в парке Павловска, пригорода, связанного с Петербургом Царскосельской железной дорогой.
С. 24. …на свою Петербургскую сторону…— Топографические и топонимические подробности, упоминаемые в последующих описаниях (см. примеч. к с. 34, 40), соотносятся с другой частью города — Московской, где Некрасов проживал в начале 1840-х гг.
С. 25. …темный шерстяной бурнус…— Бурнус — род верхней женской одежды, стилизованной под арабский плащ, в России вошел в моду в начале 1840-х гг. (см.: Муллер Н. Андриенн, берта и епанечка.— Наука и жизнь, 1975, No 4, с. 154).
С. 25. …завязанный в фуляр.— Фуляр — шелковый шейный или носовой платок.
С. 29—30. Недаром говорят ~ что отечество наше велико и обильно! — Измененная цитата из Летописи Нестора: ‘…вся земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет…’ (Летопись Несторова. М., 1824, с. 12). Выражение стало крылатым после того, как вошло в переводе на современный русский язык в ‘Историю Государства российского’ Н. М. Карамзина (т. I, гл. IV, 1-е изд. СПб., 1816), а затем в учебники истории (см., например, известный Некрасову: Устрялов Н. Начертание русской истории для учебных заведений. СПб., 1839, с. 6). В ироническом контексте выражение это встречается в письме Некрасова к А. А. Буткевич от 22 сентября 1844 г.: ‘Отечество наше велико и обильно, и чиновников в нем без меня очень много’. Цитируется оно также и в ‘Примечании для гг. цензоров ‘Современника’ к роману ‘Три страны света» (см.: ПСС, т. XII, с. 40).
С. 34. В Струнниковом переулке…— Вымышленное название,— возможно, по фамилии петербургских домовладельцев — купчихи Струнниковой, которой принадлежал дом по Итальянской улице, No 40 (ныне улица Жуковского, No 39) (см.: Нумерация домов в С.-Петербурге… СПб., 1836, с. 101 и 55 доп.), и мещанина Петра Струнникова, владевшего деревянным одноэтажным домом (ср. с. 19) на 4-й линии Семеновского полка, No 50 (ныне Можайская улица, No 43) (см.: Нумерация домов в С.-Петербурге, с. 71, 212). По прибытии в Петербург в июле 1838 г. Некрасов часто бывал на квартире Фермеров (см.: Гамазов М. К воспоминаниям А. Я. Головачевой.— ИВ, 1889, No 4, с. 255—256), проживавших по Итальянской улице, No 38 (см.: Нистрем К. М. Книга адресов С.-Петербурга на 1837 год. СПб., 1837, с. 1175), рядом с домом купчихи Струнниковой. В 1840—1842 гг. он жил недалеко от дома Петра Струнникова в Свечном переулке и на Разъезжей улице (см. примеч. к с. 40). К концу 1830 — началу 1840-х гг., однако, указанные дома сменили владельцев.
С. 34. Переулок приходился почти на краю города…— См. примеч. к с. 24, 40.
С. 37. …два горшка месячных роз.— Т. е. роз, цветущих ежемесячно.
С. 37. …мещанка Кривоногова…— Кривоноговы — известная в Петербурге купеческая фамилия. Виноторговец Кривоногов упоминается в ‘Кому на Руси жить хорошо’ (см.: наст. изд., т. V, с. 78).
С. 38.— А вот что, гер! — Гер (нем. Herr) — господин.
С. 40. …для чаю воды приготовила ~ лучше, чем из канала.— Подробность, указывающая на то, что прообразом описываемой местности была улица возле канала. В 1839—1842 гг. Некрасов жил возле Лиговского канала по адресам: Лиговский канал, No 28 (квартира Н. А. Полевого в доме А. Ф. Смирдина, ныне Лиговский проспект, No 25) (см.: Полевой К. А. Записки. СПб., 1888, с. 428, Вацуро, с. 137, см. также: Нумерация домов в С.-Петербурге…, с. 33 доп.), Свечной переулок, No 17 и Разъезжая улица, No 25 (см.: ПСС, т. XII, с. 60, т. X, с. 35, Рейсер С. А. Революционные Демократы в Петербурге. Л., 1957, с. 48, 51).
С. 43. Зато какой салоп сатантюрковый сшил ей…— Имеется в виду шелковая ткань ‘турецкий сатин’.
С. 46. Было около семи часов вечера ~ на улице становилось темно…— Художественная вольность. В августе, когда происходит действие романа, в семь часов вечера в Петербурге еще светло.
С. 46—48. …в одной из главных петербургских улиц, ~ Книжный магазин и библиотека для чтения на всех языках.— В Петербурге 1840-х гг. было около десяти библиотек для чтения. Все они находились на Невском проспекте или на прилегающих к нему улицах. Наиболее крупной была библиотека при книжной лавке А. Ф. Смирдина (о Смирдине см. примеч. к с. 136, 136—137, 138, 140), помещавшаяся в доме лютеранской Петропавловской церкви (ныне Невский проспект, No 22) (см.: Гриц Т., Тренин В., Никитин М. Словесность и коммерция. Книжная лавка А. Ф. Смирдина. М., 1928, Смирнов-Сокольский Ник. Книжная лавка А. Ф. Смирдина. М., 1957). В конце 1830-х гг. Некрасов был абонентом этой библиотеки (см.: ПСС, т. XII, с. 12, ЛН, т. 49—50, кн. 1, с. 200). Ср. также в ‘Жизни и похождениях Тихона Тростникова’: ‘Я пришел в один великолепный магазин с библиотекой для чтения, занимавшей целый этаж на лучшем месте Невского проспекта’ (наст. изд., т. VIII, с. 90, 730). Библиотека Смирдина, знакомая и Панаевой (см.: Панаева, с. 215), помещалась во втором этаже трехэтажного дома и имела огромную вывеску (см.: Панорама Невского проспекта. Воспроизведение литографий, исполненных И. ж П. Ивановыми по акварелям В. С. Садовникова… Изд. подгот. И. Котельникова. Л., 1974). В 1846 г. она была переведена на Итальянскую улицу, в дом Католической церкви (ныне улица Ракова, No 5), где вскоре сменила владельца — им стал бывший приказчик Смирдина П. И. Крашенинников. На вывеске значилось: ‘Книжный магазин и библиотека для чтения Крашенинникова и К0‘ (Иллюстрация, 1847, No 130). Тогда же на Невском проспекте, No 61 (ныне No 56), открылась библиотека для чтения при книжном магазине М. Д. Ольхина (см.: СП, 1846, 28 авг., No 192). Через год Ольхин (см. о нем примеч. к с. 53, 136, 138, 140) разорился и продал библиотеку управляющему Ольхинской (Кайдановской) бумажной фабрикой А. К. Шателену, переместившему фонды библиотеки в декабре 1847 г. в книжный магазин В. П. Печаткина (см.: ЦГИА, ф. 1286, оп. 13, ед. хр. 2110, л. 25—30) на площади Казанского собора, No 3 (ныне Невский проспект, No 25). В те же годы на Невском проспекте находились библиотеки для чтения на немецком, английском и французском языках — А. Я. Исакова (No 79, ныне No 29), Шмицдорфа (No 4, ныне No 3), Ю. А. Юнгмейстера (No 19, ныне No 18) и др.
С. 49. …в синей сибирке…— Сибирка — короткий кафтан с перехватом и сборками.
С. 49. …гордо отвечал артельщик.— Здесь: особо доверенный служитель (петербургское словоупотребление).
С 52. …щедро натерты были фиксатуаром.— Фиксатуар — помада для приглаживания волос.
С. 53. …для почтеннейшего нашего Василия Матвеича! — В имени и отчестве Кирпичова соединены имена известных петербургских книгопродавцев — Василия Петровича Полякова (см. примеч. к с. 139—140, 140, 162) и Матвея Дмитриевича Ольхина.
С. 53. …к цыганам…— Имеется в виду хор московских цыган, ежегодно приезжавший в столицу. В холерный 1848 год, события которого отразились в романе (см. примеч. к с. 230), хор гастролировал в увеселительном заведении Излера в Новой деревне (см.: Пржецславский О. А. Беглые очерки (воспоминания).— PC, 1883, авг., с. 507—509).
С. 53. …к Матрене Кондратъевне…— Матрена Кондратьевна — примадонна хора московских цыган. Ср. в ‘Говоруне’ (1843— 1845): ‘Я с пляшущей Матреною Пустился было в пляс!’ (наст. изд., т. I, с. 393).
С. 54. …то в театре, то у цыган, то на попойке, то у себя банкет гадает…— Сюжетная параллель к истории книготорговца А. И. Иванова, жившего не по средствам и разорившегося (см. о нем: Материалы для истории книжной торговли, с. 24—25). О нем же как об одном из прототипов Кирпичова см. в примеч. к с. 138, 148. Ср. также историю разорения книгопродавца А. А. Плюшара (Веселовский Н. И. В. В. Григорьев по его письмам и трудам. 1816—1881. СПб., 1887, с. 64).
С. 56. Пунш — крепкий спиртной напиток, приготовляемый из рома с сахаром и кипятком и употребляемый обычно в горячем виде.
С. 58. По истечении сорока дней…— Сороковой день — большие поминки по усопшем.
С. 59. …к имени его Дорофей стали прибавлять: Степаныч. ~ прибавилось прозванье: Назаров.— Герою присвоены имя, отчество и фамилия купца, торговавшего в Петербурге (см.: Книга адресов всего с.-петербургского купечества… СПб., 1858, с. 163).
С. 59. …в городе Шумилове…— Это вымышленное название отнесено в последующем повествовании к У * (Уфимской) губернии (см. примеч. к с. 114, 115).
С. 60. …записался в вильманстрандские купцы…— Вильманстранд — уездный город Выборгской губернии (ныне входит в состав Финляндии под названием Лаппенранта). Вильманстрандский — приписанный к купеческому обществу Вильманстранда.
С. 63. …и билеты здешнего Приказа…— Имеются в виду квитанции, которые выдавались в счет денег, принятых на банковское хранение Приказом общественного призрения — учреждением, ведавшим устройством сирот, престарелых, умалишенных и т. п.
С. 66. …перейдя Аничкин мост ~ виднелись шляпки, чепчики и наколки.— В 1840-е гг. на Невском проспекте, за Аничковым мостом, в доме No 71 (ныне No 68), принадлежавшем купцу Ф. А. Лопатину, находилась шляпная фабрика Прюсса (см.: Городской указатель, с. 491). Некрасов, проживавший поблизости с осени 1846 г. (набережная Фонтанки, No 16, ныне No 19, см.: ПСС, т. X, с. 53), часто бывал в доме Лопатина, где снимал квартиру Белинский и где с конца 1846 г. помещались контора редакции ‘Современника’ (см. объявление об открытии конторы — СП, 1846, 8 ноября, No 253) и ‘Контора агентства и комиссионерства Языкова и К0‘ (см. примеч. к с. 148). На другом берегу Фонтанки, в доме купчихи Е. П. Медниковой (Невский проспект, No 69, ныне No 66), находились магазины дамских уборов Диля и Лантш (Ляланш) (см.: Городской указатель, с. 491, Цылов, л. 43).
С. 66. …и пошел в трактир напротив.— Напротив упомянутой выше шляпной фабрики Прюсса был трактир (Невский проспект, No 42, ныне No 43) (см.: Городской указатель, с. 444).
С. 68. …за Аничкиным мостом, в доме купчихи Недоверзевой.— См. примеч. к с. 66.
С. 69. …пеструю бонбоньерку.— Бонбоньерка — коробочка для сластей.
С. 69. …работали мастеровые всех родов…— Примета домов Ф. А. Лопатина и Е. П. Медниковой (см. примеч. к с. 66). Здесь находились мастерские башмачников, портных и некоторых других ремесленников (см.: Городской указатель, с. 23, 170, 249 и др.). Ср. также описание дома, населенного мастеровыми, в ‘Жизни и похождениях Тихона Тростникова’ (наст. изд., т. VIII, с. 98—99).
С. 73. …у Большого театра.— Имеется в виду нынешнее здание Оперной студии консерватории (Театральная площадь, No 3).
С. 73. Он уговорил ее войти в кондитерскую…— Кондитерская возле Большого театра находилась на Офицерской улице, No 31 (ныне улица Декабристов, No 32) (см.: Цылов, л. 24, Городской указатель, с. 139).
С. 73. Оршад — прохладительный напиток, миндальное молоко с водой и сахаром.
С. 73. …требующий рижского бальзама.— Рижский бальзам — марка ликера.
С. 74. …свидетели будут и нас окликнут…— Окликнуть — здесь: гласно объявить в церкви о предстоящем вступлении в брак.
С. 74. Когда с тобой — нет меры счастья ~ И сердце принесут к тебе!..— Пародия на романсы 1830-х гг. Ср.:
Когда с тобой, тогда ночные мраки
И ветр осенний, дикий вой
Мне кажут милые призраки,
Когда с тобой, когда с тобой.
(Гурьянов Я. Полный новейший песенник,
ч. 12. М., 1836, с. 77).
См. также примеч. к с. 151.
С. 76. …я ее высеку на съезжей! — Съезжая — управление полицейской части. Телесные наказания женщин в Петербурге 1840-х гг. обычно не применялись.
С. 76. …я и его выc… жаловаться буду! — Сокращенное написание ‘выc…’ может в данном случае обозначать ‘высочество’ (титул великого князя).
С. 93. …продана на Щукин двор…— Рынок, где торговали подержанными вещами, находился в Чернышевом переулке (см.: Цылов, л. 37), возле нынешнего Апраксина двора.
С. 94. …с двумя картузами табаку в руках.— Картуз — здесь: бумажный мешок.
С. 95. …напевая вальс Вебера…— По-видимому, богемский вальс из оперы ‘Волшебный стрелок’, входившей в 1830—1840-е гг. в постоянный репертуар петербургского Большого театра.
С. 96. Вот мчится тройка удалая Вдоль по дороге столбовой! — Популярная песня 1830—1840-х гг., представляющая собой положенное И. А. Рупиным на музыку стихотворение Ф. Н. Глинки ‘Сон русского на чужбине’ (1825) (см.: Песни и романсы, с. 336— 337, 927—928, 1008, 1070).
С. 99. Славно! точно в кабриолете.— Кабриолет — двухколесный экипаж.
С. 106. …халат… из тармаламы…— Тармалама — плотная шелковая или полушелковая ткань.
С. 109. Всего беленькую ассигнацию нашел!’ — Беленькая — здесь: двадцать пять рублей.
С. 110. Поручик — военный чин двенадцатого класса.
С. 111. …а прежде с ней жил какой-то дворянин ~ на другой день и умер.— Близкий по содержанию эпизод, с упоминанием о Разъезжей улице (расположенной рядом с местностью, которая изображена в романе под вымышленным названием Струнникова переулка,— см. примеч. к с. 34), встречается в устных рассказах Некрасова, сохранившихся в записях А. С. Суворина (см.: ЛН, т. 49—50, кн. 1, с. 201) и С. Н. Кривенко (см. там же, с. 208), а также в ‘Повести о бедном Климе’ (см.: наст. изд., т. VIII, с. 24—34) и ‘Жизни и похождениях Тихона Тростникова’ (см. там же, с. 248—249). Автобиографическое содержание эпизода документами не подтверждается.
С. 118. И он показал ему целковый.— Целковый — серебряный рубль.
С. 120. Хочешь два четвертака? ~ дай три рублика!..— Имеется в виду три рубля ассигнациями, в переводе на серебро — 85 копеек. Два четвертака — 50 копеек.
С. 125. …из книги ‘Странствование Надворного Советника Ефремова ~ Год 1794…’ — К этой книге Некрасов, по-видимому, обращался в работе над главами, изображающими странствования Каютина (см. переиздание: Ефремов Филипп. Десятилетнее странствование. М., 1950).
С. 136. …книгопродавец, издававший в течение многих лет его сочинения ~ платил бы чистыми деньгами.— Намек на А. Ф. Смирдина, субсидировавшего издания ряда маститых литераторов-журналистов. См. письмо В. И. Даля к С. П. Шевыреву от 26 января 1842 г.: ‘Смирдина съели совсем, любопытно послушать его с часик, как в течение последних лет Полевой, Булгарин, Греч и Сенковский перебрали у него удивительно ловко сотни тысяч и посадили на мель’ (РА, 1878, No 5, с. 65). Как писал П. В. Анненков, Смирдин пострадал при издании книги ‘Живописное путешествие по России’, автор которой нарушил контракт, воспользовавшись необразованностью издателя (см.: Анненков, с. 130, мемуарист ошибается, называя автором книги Булгарина, и неточно приводит ее заглавие, книга называлась: Картины России и быт разноплеменных ее народов. Из путешествий П. П. Свиньина, т. 1. СПб., 1839). На издании книг Булгарина — Полного собрания сочинений (из предполагавшихся десяти томов вышло семь — последний в 1844 г., большая часть тиража пошла в макулатуру), исторической монографии ‘Суворов’ (СПб., 1843) и неоконченного романа (в соавторстве с Н. А. Полевым) ‘Счастье лучше богатырства’ (1845—1847) разорился также М. Д. Ольхин (см.: ЦГИА, ф. 1286, оп. 13, ед. хр. 2110).
С. 136—137. …книгопродавец — настоящий двигатель литературы, душа…— Ср. ироническое замечание Белинского: ‘Вы помните, как почтеннейший А. Ф. Смирдин, движимый чувством общего блага, со всею откровенностью благородного сердца объявил, что наши журналисты потому не имели успеха, что надеялись на свои познания, таланты и деятельность, а не на живой капитал, который есть душа литературы…’ (Белинский, т. I, с. 98). См. также в воспоминаниях П. В. Анненкова о Смирдине: ‘Честный, простодушный, но без всякого образования, он соблазнился <...> ролью двигателя современной литературы и просвещения’ (Анненков, с. 130).
С. 138. ..многие за честь почтут сделать такого человека корреспондентом, комиссионером…— Крупные петербургские книготорговцы охотно брали на себя обязанности комиссионеров по подписке на периодические издания и по продаже книг. А. Ф. Смирдин был комиссионером Российской академии и Вольного экономического общества, А. И. Иванов (см. о нем примеч. к с. 54, 148) распространял издания того же Общества и ‘Свод законов Российской империи’, М. Д. Ольхин (под фирмой А. А. Ольхиной) — издания Министерства финансов и Главного управления путей сообщения и публичных зданий, П. А. Ратьков — атласы и периодические Издания Гидрографического департамента Морского министерства, Ю. А. Юнгмейстер (см. о нем примеч. к с. 46—48) — издания Медико-хирургической академии и Археографической комиссии при Департаменте народного просвещения.
С. 138.