Василий Иванович Немирович-Данченко
Василий Иванович Немирович-Данченко
Трефовый король
Трефовый король
Святочная сказка
I
I
II
II
III
III
IV
IV
V
V
VI
VI
————————————————-
Трефовый король, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1904
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Петя, вытаращив глаза, смотрит на тётю Машу, старую тётю, являющуюся для него неразрешимою загадкой. Все в доме смеются над нею, начиная с отца, называющего её ‘невестой неневестною’, и кончая мордастым лакеем Семёном, который раз, не заметив мальчика, проворчал ей вслед: ‘Ишь, лежалый брак! Поди, и на дешёвке под праздник не спустишь’, Петя спросил было отца, что значит ‘лежалый брак’ и ‘дешёвка’, и хотя получил обстоятельное объяснение, но не мог понять, какое имеют эти слова отношение к тёте Маше. Петя — мальчик очень любознательный, памятливый и любит во всём доходить до сути. Он часто, упёршись локтями на стол и щеками на ладони, вглядывался в старую деву и упорно соображал, что в ней необыкновенного. Кажется, такая же как все, только что волосы на висках мышиными хвостиками завёртывает, покрывает нашлёпкой просвечивающее темя да чем-то мажет щёки, отчего они блестят у неё как лакированные. Ну, и одевается во всё яркое и пёстрое, что Петя, со своей стороны, находит очень красивым и весьма одобряет. Гораздо же лучше, чем другая его тётя, замужняя. Она часто приезжает к ним гостить и вечно щеголяет в чёрном платье как монашенка. Мальчик прежде очень часто добивался у тёти Маши, отчего она не вышла замуж, но так как его любопытство разгоралось обыкновенно к вечеру, то на его вопросы следовало всегда раздражённое: ‘Ступай спать, нечего болтаться да о глупостях разговаривать!..’ Петя решил поэтому, что в жизни тёти Маши была какая-то ‘страшная тайна’, о которой говорить не следует, и стал интересоваться ещё более…
— Тётя Маша, а тётя Маша? — прервал он её на самом занимательном месте, когда она только что начала соображать, что вышло ей на картах.
— Ну? — недовольно оторвалась она от них.
— Ты это что делаешь?
— Видишь, гадаю!
— На трефового короля?.. — вспомнил он любимую фразу отца. — Зачем это, тётя, ты всё на трефового короля гадаешь?
— Вот если ты ещё раз такую глупость повторишь, я позову няню и отправлю тебя спать!
Петя прикусил язык. Он понял, что трефовый король имеет некоторое отношение к ‘страшной тайне’, и с ещё большим любопытством стал вдумываться в разложенные перед нею карты.
Мальчик часто целые вечера проводил вдвоём с нею. Его мать давно умерла, он почти и не помнил её. Отец уезжал играть в карты — и, предоставленный самому себе, ребёнок с ещё упорнейшею настойчивостью всматривался в тётю Машу, старался, от нечего делать, разгадать, что она такое, и почему все к ней относятся так странно. И в этот вечер, сидя с нею, он вдруг вспомнил что-то и торопливо, словно боясь забыть это, спросил её:
— Тётя Маша… Ты долго служила на военной службе?
— Что?.. — та от неожиданности даже смешала карты.
— Папа сегодня утром, — я из той комнаты слышал, — назвал тебя ‘старой гвардией’!
Петя никак не ожидал того эффекта, который произвели его слова. Во-первых, лакированные щёки тёти Маши потускнели, во-вторых, она вскочила и неистово зазвонила в колокольчик.
— Ах, ты дрянь-мальчишка. Приедет брат сегодня, я ему всё расскажу. Всё! Позовите няню… — приказала она Семёну.
— Что же я сделал, тётя, я только спросил, — оторопел Петя, вставая со стула.
— Пошёл, пошёл спать. Ах, негодяй, негодяй!
Мальчик обиделся и насупился, удерживаясь, чтобы не расплакаться от сделанной ему несправедливости.
— Я не шалил, не разорвал ничего, не разбил. Не капал чернилом на стол! Не шумел. А ты… ты — злая, злая… да… злая!
Но старая Аксинья уже входила в комнату, зевая…
— Убери-ка своего оболтуса!
— Что, аль опять нашкодил?
— Да… Всё с глупостями пристаёт. Пора ему спать — уложи его!
— Ещё только восемь часов, а папа велел мне ложиться в девять, — протестовал мальчик. — И я потом не пил молока!
Последний повод казался Пете столь победоносным, что он опять взобрался на стул.
— Ну, хорошо, хорошо. Отправляйся: тебе молока дадут в детской.
Аксинья была тоже немалою неприятностью для Пети. Во-первых, в его годы, в семь лет — на восьмом, — быть под надзором няни — постыдно. Точно он маленький! У его приятеля, Феди Карасёва, гувернёр уж, и Федя всегда, как увидит Аксинью, сейчас же выпятит нижнюю губу и сморщит нос, что очень обижает Петю… Во-вторых, папа давно хочет взять молодую гувернантку, но загадочная и непонятная тётя Маша всегда ссорится с ним из-за этого… В конце концов, Петя видел, что все его обижают, и начинал разочаровываться в жизни.
— Няня, а няня? — поднялся он с постели.
— Чего тебе, спи…
— Что такое трефовый король?
— Трефовый король?.. Трефовый — всем королям король. Вот он какой… На него, брат, все гадают… Пиковый тоже марьяжный — только уж очень стар он… А трефового-то — всякой лестно!
— Ну, а отчего туз, у него только всего и есть, что одно пятнышко, а он старше короля?
— Ах, ты, Боже мой… Отчего?.. Так уж…
— Отчего так уж?.. Я хочу знать, ты должна мне рассказать… Отчего — так уж?..
Но няня, спавшая в той же комнате на сундуке, уже закрыла глаза и дышала медленно и тихо как все старухи во сне.
— Никто не хочет со мною разговаривать!.. — и Петя уже было распустил губы, чтобы расплакаться, да вовремя вспомнил, что ‘плачут только маленькие’, и стал сам додумываться до разрешения всех тревоживших его вопросов.
Детская, где он спал, была довольно велика. Она освещалась только лампадкою, горевшей перед образом. Ложась в постель, Петя долго следил, как огонёк за розовым стеклом вспыхивает и опять точно к земле припадает, ‘Жмурится’, — говорил про себя мальчик, и вместе с этим из серебряного оклада выделяется или тускнет тёмное, потрескавшееся лицо, со строгими глазами… Так и теперь, задумавшись о трефовом короле, Петя не отводил взгляда от робкого огонька лампадки, словно подмигивавшего ему. Углы детской пропадали в сумраке, рядом из зала доносился бой маятника. Раз-два, раз-два… Два — сильнее, чем раз. Гораздо сильнее, точно кто-то шагал и, начиная с левой ноги, на правую припадал крепче и тяжелее… Иногда Пете чудилось, что это не маятник, а действительно кто-то ходит там по залу и отбивает свои: раз-два… ‘Марширует, должно быть, военный?’ — думал мальчик… Не ‘старая ли гвардия’, имеющая столь загадочное отношение к тёте Маше, что она сердится при одном упоминании о ней?.. Да, разумеется, старая гвардия… И несомненно, что эта старая гвардия, так или иначе, связана с трефовым королём… Недаром тётя всё на него гадает… Раз-два, раз-два, раз-два… Странное дело: Петя, действительно, различает теперь шаги и не одни шаги, но и шум какого-то оружия, и что всего удивительнее, не только он всё это слышит, но и ни чуточки не боится, даже смотрит в дверь, не покажется ли кто?.. Шаги громче и громче… Что это?.. Неужели в дверях что-то такое мерещится ему?.. В самом деле, какой смешной!.. Петя во все глаза глядит, что-то знакомое… Где он видел эту странную фуражку без козырька, синий верх, красный околыш?.. Из-под неё волосы длинные, точно завитые, падают на плечи. Борода выбрита, одни усы маленькие кверху закручены. И одет как! Белый отложной воротник и синий жилет с белою полосою посередине… Нет, это рубашка видна… Красное платье. В левой руке алебарда, и на ней трефовый крестик. На правую надет тяжёлый медный щит. И уморительно как! Петя видит его отлично и шаги слышит, но ног у него точно нет, их не различить совсем, только до половины он, по пояс…
— Кто тут ‘Петя’? — слышится мальчику тоненький-тоненький голосок, который бывает только у серебряных колокольчиков…
— Я!..
— Собирайся скорее!..
— Куда это?..
— Я к тебе прислан от трефового короля.
— А ты кто такой?
— А я… я — трефовый валет. Разве ты не узнаёшь меня? — и трефовый валет смеётся, и, к крайнему своему конфузу, Петя видит, что тот, действительно, трефовый валет, и ужасно совестно мальчику, как он этого не сообразил сразу…
— А где живёт трефовый король?
— В карточном царстве…
— Далеко это отсюда?..
— Нет, в зале, в карточном столе…
‘Разумеется, — одеваясь, рассуждал про себя Петя, — это в зале ходил трефовый валет, а не часы стучали маятником. Если бы это был маятник — его бы Петя различал и теперь… А теперь там тишина’…
— Ты как же это одеваешься?
— Как?
— А чулки?
Пете совестно признаться, что вот чулок-то он надеть не умеет… ‘Няня, няня’, — шепчет он, а няня спит себе и посвистывает носом, точно у неё в него флейта какая-то вставлена… Но трефовый валет оказывается умным валетом… Он мигом понимает, в чём дело, и спустя секунду, чулки на Петю надеты, и, к крайнему своему утешению, мальчик при этом не слышит обычного: ‘А ещё большой такой вырос!’
В самом деле, карточное царство в зале… Петя видит, что стол, где лежат карты, у самой стены. Валет ведёт его к нему.
— Вот что я хотел сказать тебе, Петя… Ты сегодня увидишь у нас много странного, но ты ничему не удивляйся и не слишком-то разевай рот… А то над тобою все двойки хохотать будут. Они у нас смешливые… Если ты чего не поймёшь, спроси, я тебе расскажу. У нас, ведь, не как у людей, мы живём по своему, и порядки у нас особые, и законы не людские.
— Да где же ход к вам?..
— А вот…
Валет дотрагивается алебардою до угла в столе, и изумлённый Петя видит в нём маленькую дверь. Точно нора мышиная.
— Да разве я могу войти туда?..
— Ещё бы… Ты всмотрись хорошенько!
Петя глядит и видит — это не дверь, а целые ворота, и какие ворота!.. Высокие, широкие. По сторонам башни, на башнях — флаги всех четырёх мастей. Или он вдруг сделался таким же крошечным как сказочный мальчик с пальчик, или… или он уже ничего не понимает… У ворот сидят на страже четыре семёрки, от всякой масти по одной… И как это ни странно, семёрки, от нечего делать, играют в карты!.. Увидя валета, они вскочили и вытянулись, а трефовая подошла к нему.
— Никаких приказаний не будет? — спросила она.
— Нет, никаких… Заприте теперь ворота опять до утра… Утром, как мы пойдём назад, пожалуйста, не заставьте нас дожидаться…
Петя, оглянувшись, уже не видел никаких ворот. Их быстро затворили, и они слились со стеною, в которой были проделаны… Стена карточная, мостовая вся из крапу, громадная улица, которой и конца не видать, тоже из карточных домиков и домов. Фундаменты из кубиков, на которые употреблялись согнутые карты. На кубиках стояли карты углами, на них на платформах из карт красовались другие углы… Архитектура, при всей своей оригинальности, оказывалась Пете знакомой, потому что он и сам часто складывал такие же. Убедясь в этом, он почувствовал ко всему этому карточному царству полнейшее презрение.
— Дунуть, и все ваши дома развалятся!
— А ну-ко попробуй, дунь!
Только что Петя выпучил щёки, набирая в себя воздух, как вдруг точно по щучьему велению со всех сторон сбежались валеты — и бубновые, и червонные, и трефовые, и пиковые, и все они уставились в него остриями своих алебард. А издали с криками бежали двойки и тройки. Петя струсил и схватился обеими руками за своего трефового валета.
— Ну, что взял?.. — смеялся тот. — Видишь, мы тоже не промахи!..
Потом он сделал какой-то знак, и валеты разбежались во все стороны!..
Посредине улица пересекалась под прямым углом другой такой же, так что всё карточное царство делилось на четыре квартала. Каждый был занят своею мастью, и по мастям они так и назывались бубновым, трефовым, червонным и пиковым. Красные с красными и чёрные с чёрными накрест. Стоя в средине, на большой площади, которая тоже вся была уложена уже не крапом, а синими и красными плитками, напоминавшими собою спинки карт 1 сорта, Петя обнимал все кварталы и все четыре улицы отсюда… Зрелище было действительно величественное. Громады карточных домов — одни выше других — казались бы тяжёлыми, если бы не были сквозными. Очевидно, свету и воздуху в этих домах не ставили преграды…
— Вы не боитесь простудиться? — спросил Петя.
— Отчего?..
— А зимой от холода.
— У нас нет ни зимы, ни осени, ни лета, ни весны… Всё наше царство у вас в комнатах — и вы сами, не зная того, заботитесь о нас…
Сквозь все эти ажурные и лёгкие постройки струился золотистый свет, но откуда он шёл — Петя не мог никак заметить. Когда он освоился — ему мало-помалу становилось понятно всё окружающее. В карточном царстве кипела своеобразная жизнь: двойки и тройки на первый взгляд, казалось, бесцельно суетились, сталкивались и разбегались, смешивались, кишмя-кишели посреди построек, каждая масть в своём квартале, четвёрки и пятёрки работали в каких-то мастерских, приготовляя для королей, дам и валетов платье, оружие, украшения, шестёрки и семёрки играли роль полиции и солдат, одних они честью просили, других не пущали, куда тем хотелось, третьих, напротив, тащили, куда им вовсе не хотелось, восьмёрки, девятки и десятки — оказывались чиновниками и, сидя в карточных канцеляриях, департаментах и конторах, писали — только не перьями, а мелками, и стирали написанное щёточками, отчего из присутственных мест вырывались на улицы удушливые клубы белой пыли, заставляя неистово чихать и раскашливаться двоек и троек… Фигур не было видно вовсе… Они сидели в своих дворцах…
Посреди центральной и единственной площади находилось громадное здание, выше всех, вроде дворца или храма, самой причудливой архитектуры. Кругом сутолока, гомон… У Пети даже голова закружилась. Ещё бы: суетливые двойки и тройки кишмя-кишели здесь у самых сеней как у себя дома. С четырёх сторон этого здания было четверо ворот, с вырезанными на одних трефовым крестом, на других — знаком бубён, на третьих — пиковым гербом, на четвёртых — червонным сердцем. У ворот сидели тройки, весело зазывая проходящих.
— Господа двойки! И вот заведения!..
— К нам, к нам!..
Когда Петя подошёл ближе, он заметил на одних воротах надпись: ‘распивочно и навынос’, на других: ‘продажа и покупка (дешёвый и быстрый кредит)’, на третьих: ‘Бубновый туз и Ком. Общество поземельного кредита. Контора банка всевозможных операций’, на четвёртых значилось кратко: ‘кутузка!’, и тут двойки вели себя смирно. Сюда никого не приглашали. Напротив, у ворот стояли на часах две шестёрки.
— А тут кто живёт? — спросил заинтересованный Петя, подымая голову вверх, где находились второй и третий этажи с массою окон, закрытых плотно опущенными жалюзи.
— Тсс!.. — остановил его трефовый валет и, только когда этот палаццо был позади, наклонился к мальчику и прошептал. — Это дворец четырёх тузов, управляющих нашею колодою…
— Чем?
— Ну, нашим царством, если хочешь!
— Отчего их все боятся?..
— Было время — не боялись… — и лицо валета сделалось угрюмо.
— Вот что, няня мне не хотела ответить или не умела, отчего туз такой маленький и из одного пятнышка только, а старше короля?..
— Много будешь знать, скоро состаришься! — проворчал валет и, очевидно, пришёл в ещё худшее расположение духа. — Да, вот навязали себе на шею — теперь и плачемся! — бормотал он про себя… — С королями-то жилось плохо, думали лучше будет… Нет, купцы-то слопали нашего брата ещё превосходнее!..
— Слопали? — радостно вмешалась проходившая мимо двойка… — Не нравится, видно?.. По-прежнему бы вам, хамову отродью, нашего брата в куски рвать. Нет, врёшь. По нонешнему времени и на вас, валетов, управа есть. Только и свету-то мы увидели — как вас отменили…
— Ты отменил, что ли? — злился валет.
— Я ли, не я — а только вот хожу около, не опасаюсь. Тебе бы хотелось в морду мне, а нет — руки-то связаны. То-то вы и грустите, что по старому-то вам нельзя… Слава-те, Господи! Тузы-то на вас расчудесно намордники надели. Куснул бы — ан нет, простору-то того не оказывается… Сейчас туз тебя по шапке хлоп…
— Вам-то с тузами житьё хорошее!
— Нам… Нам, брат, всегда плохо было, а только что, надо правду сказать, — теперь мы своих уважаем… Прежде — кромсали и увечили вы нас, а мы ничего не понимали… А теперь учуяли, где и что. Видим!
— То-то и легче вам живётся!
— Легче… Потому туз-то — и на вас, и на нас одну управу имеет. Нам несладко — да и вам не рай!.. Тронь хотя мало, попробуй!.. Ну-ко…
— Стану я вязаться с тобою, пропойца!
— То-то… А в прежнее время бы ты со всем форсом, по благородству своему, в морду мне заехал… А теперь, вишь, вязаться-де не хочу… Морды-то пока нет, отменена… Чуть что — я сейчас тебя могу за шиворот и на расправу… А вам и прискорбно, что морды-то нет, потому вам за первое удовольствие по ней, значит, шаркать!.. Нет, что, брат, говорить — а мы тузам вот как благодарны. Потому погоди — придёт время, мы и на них-то силу найдём. Сравняемся. Тогда и жить лучше станет. С тузом-то мы справимся, небось… Туз-то ведь нами держится. Дай нам только очухаться да осмотреться, мы и ему покажем порядки.
Трефовый король жил в большом карточном дворце.
Как ни был мал и неопытен Петя, но и его поразил необыкновенно ветхий вид этого палаццо… Он весь был из захватанных и засаленных карт, из таких лопоухих, разбухших, изодранных, в которые обыкновенно его няня Аксинья играла на кухне в дураки с кухаркою Матрёной. Мальчик обратил на это внимание валета, но тот опять нахмурился и точно про себя заворчал:
— Все новые карты — у тузов теперь. В экономии их они держат, говорят: ‘И так в старых-то поживёте, не сахарные’. Целыми колодами они их прячут у себя в подвалах. Ну, старичкам и приходится обходиться теми, какие у них были ещё тогда…
— Когда тогда? — добивался Петя.
— А в те времена, когда тузы ещё не покрывали королей…
Вокруг самого дворца ходила какая-то дама. Петя засмотрелся на неё и рот разинул даже… Она была в красном плюшевом корсаже с синей каёмкой вверху, на шее у неё красовалась в два ряда толстая золотая цепь с медальоном, на котором изображена пиковая масть. В руках она держала и жеманно нюхала белую лилию. Лицо у дамы точно лакированное, и волосы на висках завивались мышиными хвостиками. Петя даже увидал накладку у неё на темени и усики над верхней губой…
— Да это тётя Маша!
— Какая тётя Маша?
— Папа говорит, что она из ‘старой гвардии’, и все смеются над нею!
— Не знаю. У нас её называют пиковою дамой, и она ужасно надоела трефовому королю, всё за ним бегает, всё у его дворца с вечера до утра топчется!
— А днём?
— Днём не знаю… днём мы спим!
— А я знаю, — обрадовался Петя. — Днём она всё на трефового короля гадает.
Король оказался очень приветлив. На нём была синяя шуба, отделанная белым мехом. Под синей шубой Петя видел красный кафтан… Он сейчас же узнал его — совсем такой же как в колоде у тёти Маши. Трефовый король видел, как тётя Маша, пиковая дама, тоже всё шляется внизу, выжидая его, и подмигивал своим валетам. Валеты смеялись совершенно так же, как смеялся Семён, и один из них даже произнёс знакомое Пете: ‘На дешёвку бы этот лежалый брак, на дешёвку’.
— Она с тридцати лет за мною ходит — а до тридцати никакого внимания не обращала, разборчивою невестою была! — объяснил король…
Но Петю теперь интересовало совсем другое. Он тщетно доискивался, чем этот трефовый король настоящий не похож на трефового короля тётиной колоды. И тот, и не тот — в то же время. Наконец, точно что-то озарило его.
— А где, дядя, твоя золотая шапка?..
Трефовый король сконфузился. Валеты зашептались. Пришедший с ним дёрнул его за рубашку и шепнул:
— Молчи. Шапка давно в кладовой у бубнового туза лежит!..
Но заставить Петю замолчать было нелегко… Он увидел, что руки короля пусты.
— А золотая палочка, которую ты держишь обыкновенно в левой руке, и блюдо такое, что в правой, — где?
Трефовый старик сконфузился ещё пуще. Валеты пришли в окончательное смятение.
— Там же, там же, у бубнового туза, — лепетал ему на ухо путеводитель.
— А цепочка золотая с такою штучкою, на которой ещё чёрный крестик вырезан?..
Но тут уже случилось нечто совсем неожиданное. Старый король заплакал, и точно по сигналу зарыдали в унисон толпившиеся у стен валеты…
— Всё у бубнового туза… Всё у бубнового туза… — объяснил Пете уже сам король. — Всё у него…
— Бубновый туз — самый старший туз… Самый старший туз. У вас, у людей, червонный туз в чести, а у нас ему почёту мало… У нас бубновый — всё. Прежде козыри были — он и козырей отменил, только себя козырным тузом почитает. Это он и намутил всё в нашей колоде… Всё у него, всё. Он у нашего старичка даже и трефовую даму отнял. Известное дело, даме-то сладок лакомый кусок, ну, а у нас кусков этих не стало, давно, с тех пор, как тузы начали королей покрывать. Всё вверх дном и перевернулось. Поголодала-поголодала трефовая дама — известно, она не то, что мы, к нужде не привыкла. Снесла к бубновому тузу сначала свою герцогскую корону, потом ожерелье, медальоны, наплечники… А потом видит, что чем дальше, тем всё хуже дела идут — взяла да и ушла сама…
— Куда?
— Всё к тому же бубновому тузу. Да и не она одна — все дамы ушли, кроме пиковой, которой тузу, по её старости, совсем не надо, она всю жизнь вот и гадает на трефового короля и ходит-бродит вокруг… А червонная и бубновая давно там…
И, действительно, в эту самую минуту на улице у дворца послышались звон маленьких колокольчиков, посвистывание каких-то крошечных флейт, трескотня барабанов меньше напёрстка и восторженные крики двоек и троек: ‘Ай да пузырь, ай да пузырь! Эко нашего пузыря разнесло-то… Гой ты еси, батюшка-пузырь, дай тебе Бог, пузырю, долгие веки ещё красоватися да на себя, пузыря, любоватися’.
Петя видел, что и трефовый король сорвался с места, бросился к окну и тоже стал низко кланяться, а валеты отмахивали поклоны ещё ниже, приговаривая про себя: ‘Ишь распёрло-то купецкое брюхо’, но только так, чтобы на улице этого слышно не было… Подошёл Петя и изумился. По синему крапу двигалась целая процессия. Крошечные флейтщики и колокольчики впереди. Целый отряд шестёрок и семёрок за ними, а за отрядом на роскошной круглой колеснице с изображением и с надписью вокруг: ‘в пользу воспитательного дома’ — ехал сам бубновый туз. Эдакого вздутого пузыря ещё и не видывал мальчик… С головы его болтались во все стороны дубовые и лавровые ветви, а на лбу красовались слова ‘1 сорт’… За бубновым тузом шли остальные три туза, но более скромные, хотя каждый из них, бахвалясь, кричал: ‘Мы покрываем всю масть, мы покрываем всю масть’… За ними, улыбаясь, жеманясь и кокетничая, подпрыгивали три дамы с цветочками в руках и длинными флёровыми покрывалами за спиною.
— Почему же бубновому тузу честь такая? — спрашивал Петя.
— А он — козырной туз! — тихо отвечал ему валет, всё ниже и ниже отвешивая поклоны.
Туз в это время поравнялся с окнами трефового палаццо и увидел в них умильно кланявшегося во главе его валетов короля.
— Жив ещё старичок? — крикнул он ему, смеясь во всё своё тузовое брюхо.
— Живу, живу твоими милостями…
— Как вы думаете, господа тузы? — обернулся Бубновый к своим спутникам. — Пущай ещё живёт? А?
— Что ж, пущай! Старик он смирный. Старые глупости-то свои оставил. Тише воды, ниже травы теперь. Пущай живёт пока… — согласились те.
А трефовый старик всё ниже кланялся и не заметил, бедный, как бубновый туз мимоходом снял с него голубую шубу, отороченную белым горностаевым мехом, и унёс с собою. Так и остался карточный король в одном красном полукафтанье… Трефовая дама, проходя мимо него, потупилась и зашептала что-то бубновой… Валеты и те даже не выдержали.
— Ишь, паскуды! — заговорили они про себя. — Обрадовались, изменщицы, даровым кормам да сладкому житью, оставили старичков. Одним словом — бабы! Ну, да погодите мы-ста… — грозили они, продолжая в то же время кланяться тузовым спинам.
А что ‘мы-ста’, так и осталось неизвестным…
Петя смотрел во все глаза на эту сцену, но ничего в ней понять не мог, только когда он обернулся — король, пригорюнившись, уже сидел на своём месте.
— Что это, старичок, значит? — обратился к нему мальчик… — Ты бы, дядя, рассказал мне. Я сказки вот как люблю… Отчего эти тузы так тебя обижают?..
Король справился со своим горем, велел мальчику сесть рядом и начал свой рассказ.
— Видишь ли, друг мой, было такое время, когда короли все карты покрывали и били, а последними из этих карт оказывались тузы, потому что, сам ты знаешь, ничего в них нет особенного. Только что вот значок посредине и кругом белое поле, никаких на них узоров не нарисовано, и ничем таким, кроме проходимства и юркости, они никогда не отличались. Правду говоря, у нас всё не по настоящему, здесь и мы сами не настоящие, а карточные. И короли мы ненастоящие, коли бы настоящими были, сила бы у нас оказывалась. Собственно мы не короли, — потому что где же это водится, чтобы в одной колоде четверо королей значилось? Изойди весь белый свет, и нигде ты такого безобразия не найдёшь. Мы, говоря по совести, были скорее рыцарями и, поделив колоду, жили друг с другом как собаки, грызлись, подстерегали несчастных двоек и троек и задавали им знатного трезвона, ходили они при нас посмирнее барашков, и не ходили, а ползали, как чернеди и подобает, а мы воевали масть против масти, но всё же считали себя взаимно равными до тех пор, пока вследствие разных случайностей одна масть не стала пересиливать другую. Явились козыри — и всё пошло прахом. Козыри были кичливы, хвастливы. Они не находили нужным работать, тратили много, короче — козырялись. Для того, чтобы жить, как им следовало, по козырному, понадобились большие деньги. Одним грабежом да взаимной потасовкой многого не добудешь. С двоек-то да с троек всё мы сняли — больше, окромя собственной шкуры, ничего не оставалось. Теперь-то они разговаривают, а тогда только глазами хлопали да в землю кланялись. Тут-то и вынырнули тузы. До тех пор они были самыми распоследними из последних. Вместо того, чтобы работать, они только шлялись да поворовывали исподтишка, что плохо лежало. А потом, как козыри перепутали все наши отношения, тузы и поняли, что настаёт их время, что кругом всё больше и больше мутной воды, и начали они, друг ты мой, в этой воде рыбку ловить. И как ловили-то! Четвёрки и пятёрки работают, а тузы продают. Схватят товар, бегут к покупателю, а то за шиворот покупателя — и к товару. И за всё, про всё свой процент берут, и с товара, и с покупателей. Плутовали они, плутовали явно, да что с ними сделаешь? Во-первых, у них на побегушках двойки да тройки. Бывало, только сцапаешь туза — ан он оказывается не при чём, двойка виновата, двойку и рвут. Двойка-то ведь глупа, оправдаться ей где! Только, дура, глазами хлопает, плачет да в ноги кланяется. Не всегда, впрочем, и сначала-то туза сцапать можно было. Козырной масти деньги требуются, козырная масть — сила, а туз, тут как тут, мешочком позвякивает, на роже-то у него ‘с моим удовольствием’ написано ‘пожалуйте получить’… ну, и стали козыри запускать к ним в кошели лапу. Чем больше запускают козыри лапу в тузовые кошели, тем всей колоде хуже… А тут и короли тоже обмякли. Стало при новых порядках трудно справляться, дел мы не знали, как они шли по новому, а по старому-то нам, рыцарям, невозможно, только глаза на нас публика таращит — ну, тузы сейчас как лист перед травой. ‘О чём, — говорят, — вашим благородиям заботиться? Сидите в своих замках да пируйте, а мы всё управим. И с чернеди соберём, к вам принесём, и шестёркам да семёркам жалованье отдадим, и валетов разбойных накормим, и всеми вашими имениями так распорядимся, как вам и во снах не снилось’. Ну, известно, мы, рыцари, только драться умели. Лбы-то у нас от шишаков, сам, поди, слышал, железными поделались. Обрадовались мы тузовой охотке и сдали им с рук на руки всё, и действительно, нужно чести приписать, на первых порах-то, брат Петя, отдохнули мы. Всё у нас пошло как по маслу. Никакой у нас заботы — одни радости да partie de plaisir’ы…[увеселительные прогулки — фр.] Дамы наши защеголяли, мы сами свет увидели. И воевать даже бросили — всё ‘зрелищами да увеселениями’ развлекались… Чудесно было… А туз-то всё знай бегает, и жалованье платит, и валетов кормит, и войско содержит, к нам только впопыхах забежит с бумагой какой-то. ‘Подпишите-де, ваше благородие’. Мы писать не умели. ‘Приложите пятерню’. Ну, приложим… И всё мы это прикладывали да прикладывали пятерни — и казалось, всю жизнь так будет: с одной стороны ‘пятерни’, с другой — ‘зрелища и увеселения’ — ан вышло совсем неожиданное. Слышим мы в народе ропот какой-то. Двойки с голоду дохнут, шестёрки и семёрки по несколько лет как у турецкого султана без штанов сидят… Мы тузов на цугундер — а те нам наши же пятерни показывают… ‘Нако-де — выкуси. Сначала вы по этим-то пятерням заплатите’. Как платить? До тех пор мы и слова такого не слышали!.. ‘Откуда, — спрашиваем, — такие глаголы в нашей грамматике появились? В академию наук!’ Академия справилась: ‘Действительно, — говорит, — глагол такой есть, но к вашим благородиям применить его нельзя’. Сейчас мы шестёрок и семёрок: ‘Воюйте’, — говорим. ‘С кем это?’ — ‘С тузами’ — а тузы, не будь дураки, сейчас их новыми штанами поманули. Те к ним… Мы девяток и десяток — ан и те, кто чиновник — только тузом и держится, даже купец по шею у туза в долгу сидит… О двойках толковать не было возможности. Их разоряли-то ведь от нашего имени — они за тузов горой… И пошла тут, брат Петя, такая усобица — упаси Господи. Никак нам с тузами столковаться нельзя было. Мы и языка их не понимали. Завели они какие-то слова: ‘плата, экономия, конкурс, тузовое управление, тузовая администрация’… Пошли это ‘судебные пристава’. Смерть наша приходит, а взяться нам не с чего — силы той нет… Ну, тут и ограничили нас тузы… Помиловали они нас, правда: ‘Живите, — говорят, — старики, в своих за мках, пока Бог грехам терпит, а только угощения вам больше никакого не будет! Живите, — говорят, — и когда нам понадобится, действуйте! Потому мы всё-таки к вам с полным уважением, сказано ведь: ‘Несть власти, аще не от Бога!..»
Тут трефовый король заплакал — и зарыдали все валеты по углам…
— Вот только их тузы нам и оставили, потому, видишь ли, — шёпотом заговорил король, наклоняясь к Пете, — валетов-то содержать тузам накладно, на одни ливреи им сколько денег понадобится — сочти!.. Потом же по их лакейскому званию и аппетиты у них — семь толстых коров фараоновых им на один обед только и хватит, они их и не тронули… валетов-то… ‘Живите по-прежнему, и пущай вам валеты повинуются, но ежели что — смотрите!..’ Дамы при нас были недолго… Известная вещь, даму холить надо. Она спокою требует. Ей и турнюрчик, и эгретку там всякую, и серёжки предоставь, и кушанья она грубого есть не может, сластёны тоже! Ну, вот, глядь-поглядь, дамы-то наши одна за одною все к тузам сбежали… И пошло с тех пор, брат Петя, у нас безобразие неописанное. Спервоначалу тузы-то всех слопали, а потом один — пройда естественная, бубновый-от туз, то есть такая шельма распроединственная, что ни в сказках сказать, ни пером описать: ‘Давай, — говорит другим тузам, — заведём и у нас по козырному’… И стал он один козырем и козырным тузом, и увидишь, что невдолге он всех остальных тузов проглотит и не подавится.
— Что же двойкам-то лучше стало? — спросил Петя.
— Бог их знает! — Пропились двойки совсем. При нас-то им не на что пить было! А теперь — вот они как у него, у бубнового-то пузыря, в кулак зажаты. Мы их, правда, вразнос разносили, но куда. До душ-то ихних мы докопаться не могли и не хотели, потому души-то в двойке, думали, нет, ну, а чего нет, за то не ухватишься. Ан теперь-то душа у двойки нашлась. Бубновый туз-от отыскал её пропащую душу. Теперь у него и на душу своя цена положена. А раз цена есть — сейчас душа в продажу идёт… Опять же и расхлесталась двойка-то! Было время — смирная овца оказывалась, только что хвостом трясла. А теперь нет. Галдеть выучилась. Праву какую-то требует. ‘Ты, — говорит, — нам нашу полную праву подай’… А при нас правов ей двойке только и было, что ‘дрожмя-дрожит, да ежечасно к праведной кончине готовится!’
Вдруг вдали послышался шум.
Валеты бросились к окнам дворца, один, стоявший на башне, зазвонил тревогу… Кто-то орал на улице.
— Что там? — обеспокоился трефовый старичок.
— Пьяные двойки… Провожают к нам кого-то… Не видать ещё…
— Посмотрите-ко хорошенько!.. Да велите на всякий случай двери запирать…
Сверху, с башни послышался звон ещё более тревожный…
— Батюшки, ваше благородие! — заорали валеты, кидаясь как угорелые по сторонам.
— Чего ещё?.. — и трефовый король привстал с места.
— С двойками-то кто?.. Судебный пристав с ними!..
Король дрожмя задрожал, точно его один папин знакомый взял в руки, которые у него тряслись всегда.
— Какой масти судебный-то пристав?
— Бубновой…
И случилось тут чудо великое… Был трефовый король и не стало его… Посмотрел Петя, и вдруг сначала слинял трефовый король, а потом точно его и не существовало…
Петя стал было искать трефового короля — и не нашёл, а не найдя, с испугу заплакал, но тут на него набросились валеты. И чем больше он плакал, тем они сильнее трясли его…
— Ну, чего, чего ты, — кричали они ему. — Встань, лентяй, подымись… Стыдно, ты ведь уже не маленький.
И Петя, действительно, встал и глаза протёр.
— Что же это со мною?.. Где же… валеты-то?.. Карточное царство где?
— Какое карточное царство? — крестила его няня… — Ишь заспался-то. Едва встрясла-то. Карточного царства захотел!
И действительно, где оно? Солнце ярко светит в окно. В зале за столом пьют чай. Слышны папин голос и недовольное брюзжание тёти Маши… Точно что-то вспомнил сейчас Петя и обрадовался.
— Тётя Маша, тётя Маша! — крикнул он ей туда.
— Что тебе?
— А я теперь знаю, кто ты, знаю, знаю… Ты — пиковая дама, ты всё за трефовым королём бегаешь. У! — Пиковая дама, и все валеты над тобою смеются!
Тётя Маша взвизгнула и бросилась к отцу. Отец Пети накануне проигрался, спал скверно, потому был сердит… Петю высекли.
Источник текста: Немирович-Данченко В. И. Святочные рассказы. — СПб.: Бесплатное приложение к журналу ‘Природа и люди’, 1904.
OCR, подготовка текста — Евгений Зеленко, декабрь 2013 г..
Оригинал здесь: Викитека.