Борис Кушнер
Борис Кушнер
Транзитная страна
Транзитная страна
Транзитная страна, Кушнер Борис Анисимович, Год: 1927
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Есть страны, в которых вы никогда не были. Ваша нога не ступала на их почву. Двери их жилищ, их общественных зданий никогда не открывались гостеприимно перед вами. И все же вы видели их. Вглядывались в их лица — свежие и улыбающиеся весною и задумчиво морщинистые в осенние, дождем завуаленные дни. Вы окидывали пристальным и любознательным взглядом поля этих стран, их холмы и равнины от горизонта до горизонта. Пытались как можно глубже проникнуть взглядом в тень их лесов. Следили глазами, как извиваются ленты рек и как пробегают, петлясь и разветвляясь, дороги. Удивлялись кубической серости каменных городов. В длинных улицах — скользящих, уходящих, отворачивающих в сторону, как молочные лучи маяков, ловили таинственный облик невидимых человеческих жизней. И в чуждом облике мерцающих вещей старались угадать черты чужого быта.
Есть страны — вы их видели и рассматривали наяву, в упор и все же вы никогда не были в них.
Это страны транзитные.
Проезжаешь такую страну из конца в конец, от границы к границе. Таишь лихорадку напряженного интереса. Глядишь, не отрываясь в окна вагона… Мелькнут километры, пройдут часы — в проскользнувшей стране ты никогда не гостил, но звон ее, ее краски успел схватить и навсегда закрепил в памяти ее своеобразный вид.
О таких странах охотно потом вспоминаешь. Приятно рассказать с воодушевлением, слегка волнуясь, что успел подсмотреть украдкой у пространства и времени сквозь зеркальные стекла сквозного поезда.
Неоднократно приходилось проезжать транзитом через Голландию. И каждый раз по всей стране голландской бывал день стирки белья. Выстиранные цветные ткани, белое полотно развешивалось для просушки всюду, куда глаз хватал. Как обычным, древним способом — на протянутых, куда попало, веревках, так и способом усовершенствованным, специально голландским — на особых вертикальных рамах. И солнце выходило и светило исправно каждый день, когда мне случалось проезжать мимо. От белья и от солнца становилось весело. Если бы я был помоложе и если бы советские обязанности не вынуждали к солидной благопристойности, ушел бы в самый конец длинного поезда, на открытую площадку последнего вагона и там орал бы на всю Голландию свои русские советские вольные песни, заглушая ими грохот интернационально-капиталистического поезда.
Должно быть голландским железнодорожникам белье и солнце тоже весельем ударили в голову, когда они сооружали свои паровозы. Паровозы вышли веселенькие. Вся арматура из желтой меди, колпак над парособирателем весь медный, как пожарная каска, на раме медные украшения и даже на трубе пояски и широкие карнизы из сверкающей, жарко начищенной латуни. Прямо — тульский самовар.
Вокзалы чистые, тихие… Перроны выложены кирпичом, как паркетом. Они длинны и тенисты, как старые, заботливо подметенные липовые аллеи.
Вдоль полотна железной дороги на протяжении многих километров бежит шоссе, тоже вымощенное кирпичом, поставленным на ребро, и такое же чистое, как и свеже вымытый вокзальный перрон. Женщины проходят в белых головных уборах из туго накрахмаленного полотна с многочисленными, во все стороны торчащими концами. В праздничных случаях головные уборы бывают из настоящих брабантских кружев, также туго накрахмаленных. К вискам прикалывают длинные золотые спирали или прямоугольные блестящие щитки. В таком уборе каждая женщина похожа издали на большой, только что распустившийся белоснежный цветок. Нечто вроде исполинской чайной розы.
Голландские домики из темного и блестящего кирпича прикрывают сияющие стекла своих окон самыми яркими и задорными ставнями на свете. Красные и желтые ромбы и кубы огнем горят на зеленом, на синем, всегда теплом и сочном фоне. Каждая ставня — живопись. Сараи, амбары и всякого рода служебные постройки выкрашены, совсем неожиданно, в матовый черный цвет с белыми ободками вокруг окон и дверей. Чинно строго и чисто. Пожалуй, еще более живописно, чем яркие пятна ставень.
Земля голландская похожа на биллиардный стол — зеленая, плоская и ровная, как будто ее устанавливали и ровняли по ватерпасу.
По ровной поверхности, по гладким дорогам все население Голландии ездит на велосипедах. Мужчины и женщины, подростки и даже малые дети. При незначительных расстояниях и прекрасных мостовых велосипед с успехом заменяет здесь по части легкового извоза и лошадь и автомобиль. К тому же, я думаю, никто никогда не видал, чтобы голландец куда-либо спешил или торопился.
Голландия развивалась постепенно, складно и гармонично. Это видно по внешнему облику страны. В маленькой Голландии нет больших вещей. Города очень многочисленны, но каждый из них сам по себе не слишком велик. Промышленность Голландии достигла высокой степени развития, хотя и работает вся сплошь на привозном сырье. Кроме особо развитой пищевой промышленности, есть и текстильная и металлическая. Вы, однако, нигде не увидите тяжкие громады промышленных колоссов, подавляющих землю и туманящих небеса. Фабричные предприятия Голландии проплывают мимо летящего на полной транзитной скорости поезда в виде небольших зданий, назначение которых можно по внешнему виду разгадать на расстоянии многих километров. Часто попадаются маргариновые фабрики. Маргарин — голландское изобретение, чуть ли не единственное производство, для которого в стране имеется, кроме привозного, так же и некоторое количество собственного сырья. Маргарин — это льняное масло, обработанное водородом, а лен с незапамятных времен с успехом культивируется в Голландии. Когда-то Голландия первая научилась вырабатывать тонкое льняное полотно и была самой текстильной страной в мире. Теперь ей приходится удовлетворяться ролью — самой маргариновой. Впрочем, дело это выгодное.
Среди фабричных корпусов, видных из окна транзитного поезда, старые здания встречаются редко. По большей части, все новые — широкосветные, многооконные, беструбные, лишь тонкой нитью электрического кабеля привязанные к пробегающей по соседству линии электропередачи. У наружной стены этих голландски свежих, голландски чистых, голландски приветливых корпусов совсем патриархально длинными рядами вытянулись стойки. Как стальные пони в яслях, стоят в них разнокалиберные велосипеды. Все поголовно рабочие и служащие пользуются этим видом транспорта.
Кому доводилось весной в соответствующее время проезжать по южной части Голландии, тот видел пейзажи редкостные и незабываемые. По обе стороны от железнодорожного полотна правильными прямоугольниками и многоугольниками до самого горизонта разостланы нежнейшие и ярчайшие персидские ковры, величиной по несколько десятин каждый. Это цветочные поля Голландии. Здесь выращиваются желтые и красные тюльпаны, левкои, белые и синие ирисы и много разных других цветочных пород. Наименования их не могут быть известны случайному и непосвященному путнику. Отсюда цветы эти в живом виде и в виде семян и луковиц расходятся по всему миру. Но кто поверит, что эту благоухающую и яркоцветную нежность родит и производит мореходная, просмоленная туманная и суровая Голландия? Никто не поверит. Голландское производство сбывается всюду под наименованием ‘цветы из Ниццы’.
Богат и прекрасен Северный Брабант.
Прогрохотав мимо уютного тихого маленького городишки с пышным именем Долины Роз — Роозендаэль, поезд влетает в ту удивительную область, которая заключена между устьями великих западно-европейских рек — Рейна, Мааса и Шельды. Она называется Зеландией, что значит — Морская Страна. Ни один клочок земли на свете не оправдывает в такой степени своего названия, как эта голландская провинция. Каждый из мощных орошающих ее потоков образует здесь гигантскую дельту, и все три дельты слились вместе, вплелись одна в другую. Земля здесь не в силах больше выдержать тяжести воды. Она склоняется, опускается к морю. И терпеливое, пенное Северное море, с своей стороны, обильно орошает и заливает эту землю, и без того уж всю сплошь залитую и пропитанную влагой. Это та самая страна, про которую каждый с сомнением и недоверием учил в школе, что обширные прибрежные пространства ее расположены ниже уровня моря.
По обе стороны трех слившихся широкорукавных и глубоководных дельт расположены два крупнейших и значительнейших в Западной Европе порта — огромный Антверпен и быстро растущий и развивающийся Роттердам.
Поезда, идущие на Хок-ван-Холлянд, останавливаются в Роттердаме. Но приходят они туда не за долго до полуночи. Полночь же в Голландии это то же почти, что полночь в открытом море. Не видать ни зги. Нет ни голоса человеческого, ни света. Лишь волнуют случайные, таинственно проплывающие огни, да свистит и бормочет морской ветер. Да крепкий в этот час соленый запах моря томит и нежит. Хочется спать и мечтать и сделать что-нибудь такое, совсем необычайное. По части ощущения — недостатка нет в Голландии в полночь, но рассмотреть в ее крепком мраке в это время ничего нельзя. Качаясь, пьяный от ветра, от ночи, от скорости мчится твой вагон. За окном устья Рейна и Мааса — неведомые в мореходной своей широте. И порт Роттердам раскинулся, живой, полноводный, полносильный, сосущий, как и брат его Антверпен, тяжкие грузы железом, сталью и углем из Рура и Вестфалии. Все это тут за окном и все абсолютно невидное. С тем и отъезжаешь.
Но если, товарищ, тебе удастся обойти суровый транзитный обычай и ты пересечешь страну от Ольденцааль до Роттердама не в ночное время, а днем, то ты будешь иметь возможность провести поучительнейшую параллель между провинцией Южная Голландия и провинцией Северный Брабант. Обе они свободно улягутся не только на территории нашего уезда, им хватит места и в пределах хорошей укрупненной волости, но разница между ними более разительна, и ярка, чем у нас между двумя губерниями, отстоящими друг от друга на тысячи верст. Цветущий, ярко-красочный, сверкающий — чистый Брабант вплотную прижимает свои плодородные зеленеющие огороды и нивы к унылым пустопорожним землям, вечно алым вересковым полям и бесплодным дюнам провинции Южная Голландия, которая, кстати сказать, лежит к северу от Северного Брабанта. Конечно, дюны здесь лишены возможности пересыпать свои тонкие пески. На них накинут плотный темнозеленый бархатный ковер совсем молодого, густыми и правильными рядами засаженного ельника. Разумеется, неудобные земли кое-где уступают место влажным и на диво плодородным польдерам — высушенным болотам. Основными тонами пейзажа остаются все же — алый вереск, темная хвоя и бурый лишай.
И так до самого Роттердама.
Из всех европейских портов с мировым грузооборотом — Роттердам самый молодой и самый грязный. Он стал развиваться и расти только лишь в первой половине прошлого века, после отделения Бельгии, когда голландцы установили высокую пошлину за проход судов через устье Шельды и тем парализовали Антверпен и отвлекли большую часть его торговли и транзита на Роттердам. Во второй половине века стала бурно развиваться тяжелая германская промышленность в Саарской области и на Рейне. С этого времени работы хватало для обоих. Теперь оба порта почти равны по величине и более чем когда-либо соперничают друг с другом.
По части грязи Роттердам вне конкуренции. Удивительнее всего, что грязен здесь даже не порт, а сам город. И чем дальше улицы от портового района, тем грязнее. Город вовсе не старинный, но устроен почему-то так, что между несколькими широкими улицами — бульварами расположена густая и неправильная сеть кривых и малых улиц. Некоторые из них до того узки, что по ним возможно только пешеходное движение — никакая упряжка не пройдет насквозь. Зловоние, грязь и грязные ребятишки одинаковы на широких и на узких улицах.
Порт, расположенный на двух рукавах Мааса, обтекающих длинный веретенообразный остров, громаден, очень живописен и исключительно богат сложным механическим оборудованием. Через реку, через каналы и бассейны множество мостов. Как и в Гамбурге, они представляют собой здесь немаловажное украшение порта. Средняя часть одного из железнодорожных мостов была до сих пор поворотной. Теперь по обе стороны ее на устоях воздвигнуты высокие башни из железных ферм и по этим башням вся средняя часть моста будет подыматься вверх. Сооружение такое, что посмотришь на него — закачаешься. Мосты на каналах все разводные, и суда здесь в таком изобилии снуют взад и вперед, что уличное движение в районе порта то и дело задерживается пропуском баржей и буксиров. Движение по воде и по улицам слилось в одну систему, и мосты расходятся, пропуская мачты и трубы по свистку тех же самых полицейских, которые поднятием руки задерживают поток автомобилей, трамваев и грузовиков.
Сам Маас тут так полноводен, широк и огромен, что длиннейшие ряды портовых зданий вдоль причальных линий, сотни кранов и всяких разгрузочных приспособлений и сотни судов на воде кажутся лишь небольшими деталями его широких открытых перспектив: простор реки ими нисколько не загружен.
Если попытаться обойти роттердамский порт — заблудишься, зачаруешься. Здесь есть, чему удивляться.
От серо-гладких складочных помещений Голландско-Американской линии и до новейших подъемных кранов, укрепленных над карнизами крыши железобетонных корпусов с саженными окнами. Эти краны — высокие, широкоплечие атлеты с прозрачными туловищами, стоят толпой, как будто главные портовые силы собрались на митинг, обсуждать небывалую забастовку.
Многое можно увидеть, если обойти транзитный закон. Но на буржуазном Западе есть кому последить за исполнением буржуазных законов. Так просто и мирно их не обойдешь. Проскочишь мимо в глухую полночь и ничего не увидишь в густой черноте за окнами вагона — ни чьим глазам не пробуравить голландской полуночной непроглядности.
Кто хочет ехать днем, тот едет по островам и лагунам Зеландии. Между каналами и плотинами этой подводной местности раскинулись луга и пахотные земли. Но это не делает здешние равнины похожими на прочие обитаемые человеком страны — их вид во всем необычен. Шоссейные дороги проложены здесь на высоких насыпях вроде наших железнодорожных. По их откосам в три ряда насажены деревья. Линии каналов и речных рукавов видны только по высоким мачтам и пароходным трубам, торчащим из-за насыпей и деревьев.
По всему горизонту со стороны моря тянется зеленая стена выше насыпи дорог. Это и есть знаменитые плотины, отделяющие голландскую землю от Северного моря. Вершины плотины заострены на обе стороны. Местами край ее сурово обнажен, как край крепостной стены, и в иных местах он обсажен редкими деревьями в один ряд. Деревья чахлы и слабы — море явно угнетает их. Когда проезжаешь мостами над каналами и речными рукавами, можно с высоты их заглянуть за плотины. По ту сторону плотин делаются дела упрямые, простые и нечеловеческие. Забыв прибой, напор, забыв осаду, море ушло отдыхать далеко в собственную глубину. Да так закатилось, что его совсем не видать — сереет на горизонте что-то, кто его знает что. Может быть — море, а может и нет. От самого подножья плотин уходит, ширясь, прямо в бесконечность песчаное дно. Оно серого цвета, как серое мозговое вещество, и так же сплошь состоит из замысловатых извилин. Между извилин — канавки, протекающие водой. Кругом стоят плоские, тусклые озера.
По голому серому дну деловито шагают чайки, вертя хвостами и головами. Отыскивают между ежей и крабов злополучно застрявшую рыбешку и прочую мелочь.
Среди серых стихий море вжало в песок порт и городок Флиссинген.
Домишки Флиссингена стоят на влажной земле, навеки отсыревшей еще в ледниковые времена. У подножья флиссингенских жилищ набегает и тянется хмурая волна и в сильные штормы, наверно, бьет прибойной пеной и брызгами вдоль улиц. Стены домов обтекают водоносные ветры — теплые с Атлантики и холодные от Ледовитого океана. Над кровлями Флиссингена низко проносятся косматые дождевые тучи, обильные, как вымя тучных голландских коров.
Из какого непромокаемого материала строят жители Флиссингена свои жилища?
Источник текста: Кушнер Б. Транзитная страна. [Очерк] // Новый Леф. 1927. N 1. С.7-13.