Я узналъ Якушкина въ 1650 году, еще бывши студентомъ харьковскаго университета. Якушкинъ въ это время преподавалъ русскую грамматику въ тамошнемъ уздномъ училищ, и мн до сихъ поръ памятна, по своей комичности, его фигура въ вицмундирномъ фрак. Собственно преподаваніе ему претило, какъ онъ говорилъ мн, и онъ, вмсто того, чтобы учить дтей правописанію, разсказывалъ имъ сказочки, побасенки и т. п. Это обстоятельство, въ связи съ полнымъ отсутствіемъ у него какого бы то ни было понятій о школьной дисциплин и довольно безцеремоннымъ отношеніямъ къ начальству, были причиной того, что онъ на этомъ мст продержался недолго — и прямо изъ вицмундира облачился въ сермяжный кафтанъ. Та беззаботность о своей вншности и обстановк, которою онъ отличался въ послднее время, рзко кидалась въ глаза уже и тогда. Я помню впечатлніе, произведенное на меня, въ одинъ изъ визитовъ съ нему, видомъ его комнаты: на кровати, поверхъ грязнаго и довольно изорваннаго одяла (причемъ постель оставалась въ совершенно неубранномъ вид) стоялъ изломанный подсвчникъ съ сальной свчкой, а рядомъ — какой-то черенокъ, въ вид тарелки, съ чмъ-то въ род колбасы, на стол — масса всякихъ бумагъ и книжекъ въ невообразимомъ безпорядк, на нихъ — знаменитый вицмундиръ, свернутый комкомъ, посредин комнаты, на полу — неописуемый сосудъ съ помоями и подъ столомъ — штофъ съ водкой, на полу и всюду соръ и грязь, о какихъ трудно себ представить. Вс эти подробности я помню очень живо — и тогда не могъ удержаться, чтобы не замтить хозяину о всемъ безобразіи этой обстановки, онъ разсердился и назвалъ меня ‘баричемъ’. А хозяйка его комнаты жаловалась, что она уже силъ не иметъ убирать…
Въ такой-же степени Якушкинъ былъ беззаботенъ и въ другихъ житейскихъ отношеніяхъ, напр., что касалось денежныхъ разсчетовъ, какъ это покажетъ слдующій случай.
Лтъ черезъ десять посл знакомства въ Харьков, я встртился съ нимъ въ Петербург. Я составлялъ въ то время для отдльнаго изданія сборникъ нкоторыхъ беллетристическихъ произведеній, уже бывшихъ въ печати, и просилъ Якушкина уступить мн для перепечатанія его разсказъ ‘Великъ Богъ земли русской’. Онъ согласился и, получивъ деньги, пошелъ вмст со мной по Невскому. Мы дошли до Доминика. ‘Зайдемъ закусить’ — сказалъ Якушкинъ. А, зашедши, началъ угощать себя всевозможными яствами и питіями, и предложилъ мн — пообдать на его счетъ и выпить при этомъ хорошаго вина. Я ему напомнилъ, что еще за часъ до того онъ жаловался на страшное безденежье и на нсколько долговъ, сильно безпокоившихъ его, — и что, сколько мн извстно, все его состояніе въ ту минуту составляла весьма скромная сумма, только что отъ меня же имъ полученная и которую онъ, повидимому, желалъ растратить тутъ-же на угощеніе себя и меня. Увщанія мои, конечно, на него не подйствовали, и, хотя я настоялъ на своемъ отказ и ушелъ, но полученныя деньги, вроятно, остались у Доминика… Не въ этомъ, однако, суть. Интересно тутъ то, что черезъ нсколько дней я узналъ, что Якушкинъ тотъ самый разсказъ ‘Великъ Богъ земли русской’ продалъ для отдльнаго изданія {Сколько намъ извстно, названный разсказъ отдльнымъ изданіемъ не выходилъ. Изд.}, кром меня, еще двоимъ: издателю Геккелю и еще кому-то — не помню. Когда я шутливо замтилъ ему, что такъ поступать не годится, онъ возразилъ, что это ‘такіе пустяки, на которые хорошіе знакомые не должны обращать никакого вниманія’.
Помню такой комическій эпизодъ. Я устраивалъ литературный вечеръ въ благородномъ собраніи и пригласилъ участвовать въ немъ Якушкина. Такъ какъ онъ до того времени никогда не выступалъ на эстраду, а личностью его — благодаря въ значительной степени его вншности — интересовались многіе, то для усиленія интереса программы, я чтеніе Якушкина поставилъ въ самомъ конц, pour la bonne bouche. Но онъ втеченіе вечера принималъ такое дятельное участіе въ угощеніи, что, когда наступила минута выходить на эстраду, лекторъ оказался въ состоянія, совсмъ несоотвтствовавшемъ его роли. Тмъ не мене, ‘Со страхомъ Божіимъ’, мы его выпустили. Читать онъ долженъ былъ одинъ изъ своихъ разсказовъ, который начинался словами: ‘Дло было въ кабак’. Произнеся эти слова, повидимому, на память — Якушкинъ остановился, сталъ смотрть въ тетрадь, но ничего въ ней не видлъ, и опять повторилъ, ‘Дло было въ кабак’. Послдовало новое безрезультатное смотрніе въ книгу и — публика въ третій разъ услышала: ‘Дло было въ кабак’… Убдившись, наконецъ, въ безплодности усилія своихъ, чтецъ произнесъ довольно громко одно изъ энергическихъ русскихъ словъ, махнулъ рукой и кое-какъ спустился съ эстрады, при громкомъ смх добродушной публики.