СОЧИНЕНІЯ
П. И. ЯКУШКИНА
Изданіе Вл. Михневича.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1884.
Д. Д. Минаевъ.
——
——
Товарищеские воспоминания о П. И. Якушкине, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1884
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Есть личности, воспоминаніе о которыхъ, даже при самомъ скверномъ расположеніи духа, вызываетъ невольную добродушную улыбку и на душ становится какъ-то веселе.
Къ числу такихъ личностей безспорно принадлежалъ Павелъ Ивановичъ Якушкинъ. Въ плеяд дятелей шестидесятыхъ годовъ онъ занималъ не послднее мсто, мсто ‘особнякъ’, и, по своей чисто русской оригинальности, типъ его былъ очень симпатиченъ, даже въ самыхъ недостаткахъ его и крайностяхъ.
Мы, люди той эпохи, оглядываясь назадъ, съ невольнымъ удовольствіемъ, удовольствіемъ нсколько грустнымъ, припоминаемъ время, когда жилъ, писалъ и ‘странстновалъ’ П. И. Якушкинъ, и, говоря о послднемъ, нельзя пройдти молчаніемъ этого времени. То было доброе наивное время свтлыхъ надеждъ и крпкой вры въ будущее, когда мы свято, платонически увлекались миражемъ всеобщаго ‘возрожденія’, легко согласились съ тмъ, что ‘мы созрли’, хоронили прошлое и на фон туманныхъ нашихъ небесъ передъ нами огненными буквами вырисовывалось многознаменательное слово — прогрессъ. Корытниковы ‘длали’ этотъ прогрессъ, у новорожденной гласности начинали прорзываться зубки и ‘Губернскіе очерки’ Щедрина создали новый родъ литературы. Цлый край ликовалъ, какъ молодые супруги въ первые дни посл свадьбы, и мы весело справляли и праздновали медовые мсяцы нашей общественности.
Въ то доброе наивное время всякихъ начинаній и сближеній, среди множества другихъ открытій разныхъ мстныхъ Америкъ, мы, между прочимъ, открыли цлую породу людей, называемыхъ ‘пейзанами’ или ‘мужичками’, у которыхъ была своя литература, своя внутренняя жизнь и исторія, требующія всесторонняго изученія. По этому всхъ сильно заинтересовала такая личность, какъ Якушкинъ, который ‘пошелъ въ народъ’, ходилъ по деревнямъ, прислушиваясь къ народному говору, собирая псни, сказки и пословицы. Многихъ въ т времена очень серьезно занималъ крестьянскій бытъ, но понятія о немъ были очень смутныя: или его идеализировали во вкус повстей Д. Григоровича, ‘сочиняли народъ’, или относились къ нему съ вопросительнымъ недоуменіемъ. Тургеневъ очень врно замтилъ, что ‘русскій мужикъ — это тотъ таинственный незнакомецъ, о которомъ нкогда такъ много толковала г-жа Ратклифъ. Кто его пойметъ? Онъ самъ себя не понимаетъ’.
Такъ какъ общество и журналистика шестидесятыхъ годовъ знали, что около этого незнакомца, ‘около мужика’ уже нсколько лтъ, какъ наблюдатель, сталъ ходить Якушкинъ, уже извстный въ литератур, то съ любопытствомъ ожидали результатовъ его пилигримскихъ наблюденій. Когда-же въ 1859 году случилась такъ называемая ‘псковская исторія’, то, благодаря трубамъ гласности и обличительной прессы, личность Якушкина приняла чуть-ли не легендарный характеръ. Въ настоящей книг ‘псковская исторія’ Павла Ивановича, конечно, будетъ разсказана, а потому не буду на ней останавливаться, но только для ея наглядной характеристики приведу, ей посвященное, эпическое стихотвореніе талантливаго, рано умершаго поэта А. Сниткина, писавшаго подъ псевдонимомъ Амоса Шишкина. Вотъ это стихотвореніе, появившееся въ 1860 году въ журнал ‘Свточъ’:
 , Новйшая Одиссея.
Муза, воспой похожденія Павла, Якушкина сына,
Какъ онъ, ревнуя къ наук, долго по Руси скитался.
Сказки, поврья народа и псни везд собирая,
Какъ наконецъ онъ попался, подобно вождю Одиссею,
Въ руки циклоповъ новйшихъ, грубыхъ, небритыхъ и пьяныхъ.
Се, помолясь, начинаю я:
Славный нашъ Павелъ Якушкинъ
Въ отчину прибылъ крестопріимныя Ольги,
Въ городъ издревле своимъ перевозомъ преславный,
Прибылъ туда нашъ скиталецъ въ излюбленномъ плать народномъ:
Въ синемъ суконномъ кафтан, въ смазныхъ сапогахъ съ бураками,
Въ красной рубах, брадатый, какъ есть мужичекъ православный.
(Каждый читатель пойметъ, что Якушкину Павлу,
Шляясь по курнымъ избамъ и бесду ведя съ мужичками,
Въ блыхъ перчаткахъ ходить и во фрак совсмъ не пристало).
Какъ гражданинъ, твердо знающій наши порядки, Якушкинъ,
Лично отправился съ паспортомъ въ часть. Это его и сгубило!
Тамъ надзиратель, какъ строгій блюститель прогресса,
Павла Якушкина въ умысл тайномъ слегка заподозривъ,
Бровя нахмурилъ, какъ Зевсъ, и такой разразился вдругъ рчью:
‘Чертовъ ты сынъ! ну, какой секретарь ты губернскій? По граду
Ты среди благо дня ныньче шляешься въ плать подобномъ:
Гд это видно, чтобы чиновникъ мундиръ свой дворянскій
Нагло смнилъ на поддевку? (Съ квартальнымъ вполн мы согласны)
Ты иль массонъ, или красный иль даже мармонскій учитель.
Думаешь, намъ неизвстно, кто это такіе мармоны?
Нтъ, братъ, читалъ въ ‘Библіотек’ я — и недавно, узнавши
Вс подноготную суть о проклятомъ раскол мармоновъ,
Знаю, что въ разныя страны клевретовъ они посылаютъ
Съ толку сбивать простаковъ, я по рож твоей эфіопской
Вижу, что самъ ты мармонъ и, стало, при томъ, многоженецъ.
Ну, отправляйся въ сибирку и жди такъ себ приговора.’
Тщетно несчастный Якушкинъ всми безсмертными клялся,
Что не мармонъ онъ и даже совсмъ не женатый помщикъ,
Тщетно къ богамъ онъ взывалъ, призывая на помощь емиду —
Было отвтомъ ему столько словъ, энергичныхъ и бранныхъ,
Сколько не скажетъ ихъ самъ становой въ день воскресный съ похмлья.
И засадили Якушкина. Долго, онъ долго томился
Въ грязной сибирк, гд Ветхій Завтъ приставамъ читалъ онъ, —
А просидлъ бы и дольше, когда бы не самъ полицмейстеръ,
Хоть подполковникъ, но ужь современнаго вка, любезно
Самъ бы къ нему не явился cъ ласково-нжнымъ привтомъ:
‘Милый мой, рекъ онъ ему, я вижу, что вы россіянинъ.
Паспортъ возьмите вы свой и ступайте, куда вамъ угодно’.
Павелъ Якушкинъ, поддевку одвши проворно, взявъ шапку,
Тотчасъ хотлъ же ухать въ Москву по желзной дорог,
Но былъ вторично захваченъ и снова ужь въ томъ заподозрнъ,
Что не мармонъ, а имамъ, онъ, бжавшій въ Россію съ Кавказа.
Снова его заключили и вновь полицмейстеръ любезный
Черезъ недлю ему и билетъ возвратилъ и свободу.
Будь остороженъ, читатель! Всегда брей себ бороду глаже
И никогда не носи (если ты дворянинъ илъ чиновникъ)
Русской поддевки, — иначе злосчастная горькая участь
Павла Якушкина, врь мн, тебя непремнно постигнетъ.
Право, никто не повритъ, что ты титулярный совтникъ:
Примутъ тебя за мармона, не то за имама Шамиля
И перешлютъ, чего добраго, бднаго мужа въ Калугу!
Въ томъ-же 60-мъ году, когда появились эти юмористическіе гекзаметры, я познакомился съ Якушкинымъ и встрчался съ нимъ въ разныхъ литературныхъ кружкахъ и редакціяхъ, но эти встрчи были короткія и случайныя. Сошелся же я съ нимъ ближе года черезъ два, и мн пришлось жить съ нимъ около трехъ недль подъ одною кровлей.
Сколько мн помнится, это случилось лтомъ 1862 года. Разъ вечеромъ я шелъ по Владимірской улиц и столкнулся лицемъ въ лицу съ Павломъ Якушкинымъ. Онъ, какъ всегда, былъ въ мужицкой сильно потертой поддевк и въ кумачевой красной рубах, самой подозрительной свжести. Обнялись и поцловались.
— Откуда и куда?
— Прямо съ чугунки, ищу добраго человка и въ свтелк уголка на нсколько дней: сочиненіе сочинилъ (любимое выраженіе Павла Ивановича) и въ Питеръ продавать привезъ!
Я жилъ въ то время на той же Владимірской и предложилъ ему поселиться у меня, уступая гостю свой кабинетъ, гд онъ очень удобно могъ ‘сочинять сочиненіе’.
— А гд же твои вещи? спросилъ я П. И., вводя его въ свою квартиру.
— У меня, милый человкъ, вещей не много: всего только одна записная книжка, я веду жизнь кочующую и лишняго скарба съ собой не таскаю. Когда блье сильно заносится и съ гршнаго тла само валится, я покупаю новую смну, а старую бросаю въ печку или въ канаву. Это по департаментски называется ‘сокращеніемъ переписки’.
Въ тотъ же вечеръ онъ дйствительно промыслилъ свжую ‘смну’ и явился ко мн въ новой кумачевой рубашк.
На другой день, по пробужденіи, въ качеств предусмотрительнаго хозяина, я спросилъ Якушкина — кофе иль чай онъ пьетъ по утрамъ?
— Этой сырости не употребляю, а вотъ стаканчикъ водки съ корочкой хлба — другое дло: поднеси!
‘Подношеніе’ это и совершалось исправно каждое утро, но П. И. прожилъ у меня не нсколько дней, какъ онъ говорилъ, а цлыхъ три недли, странствуя, какъ онъ выражался, по ‘журнальнымъ лавочкамъ для сбыта привезеннаго товара’. Впрочемъ, какъ оказалось, товаръ былъ не въ очень огромномъ размр — что-то около трехъ печатныхъ листовъ.
— Матеріала у меня за то много, — бормоталъ П. И., поправляя очки, которыя обыкновенно съзжали на кончикъ его вздернутаго носа: — только садись и пиши! Одна бда: писать не могу — ламенъ-дроже — само перо изъ рукъ вываливается.
Опираясь на эту причину, Якушкинъ такъ-таки ни разу въ теченіи трехнедльнаго у меня пребыванія не присаживался къ столу для приведенія въ порядокъ собранныхъ матеріаловъ, рдко у меня обдалъ, вообще боле утоляя жажду, чмъ питаясь, пропадалъ по цлымъ днямъ и возвращался только поздно ночью. Однажды водъ утро, часу въ четвертомъ, онъ сильнымъ звонкомъ переполошилъ всхъ моихъ домашнихъ, такъ что я просилъ его или являться раньше или, по крайней мр, тихонько проходить по черной лстниц. Не смотря на свою шероховатую вншность, Якушкинъ былъ человкомъ очень деликатнымъ и его сильно смутилъ ночной переполохъ, имъ совершенный.
Дня черезъ три посл этого П. И. вовсе не явился къ ночи домой, почему я и подумалъ, что онъ заночевалъ у кого-нибудь изъ безчисленныхъ своихъ благопріятелей. На другое утро я только что всталъ и сидлъ въ кабинет, какъ ко мн вошла, ухмыляясь, наша горничная.
— Дворникъ пришелъ къ вамъ отъ Павла Ивановича, заявила она мн, хихикая: Павелъ Ивановичъ папиросокъ васъ проситъ прислать ему.
— Да гд же самъ Павелъ Ивановичъ? спросилъ я съ удивленіемъ.
— Въ дворницкой. У дворника они ночевали, чтобъ васъ ночью не безпокоить. Утромъ же за водкой посылали и какія-то псни записывали, которыя имъ дворникъ плъ. У васъ-же папиросокъ теперь проситъ… Чудной баринъ!
Папиросъ ‘чудному барину’ я не послалъ и черезъ дворника просилъ его немедленно ко мн пожаловать. ‘Пожаловалъ онъ, однако, не скоро, потому что, по его словамъ, на ‘хорошаго мужика’ наскочилъ и при томъ на земляка: три новыя псни записалъ у него Якушкинъ.
— Но что за дикая фантазія пришла теб ночевать, чудакъ, у дворника?
— Никакой тутъ дикой фантазіи нтъ. Пришелъ поздно, — не будить же опять людей! — вотъ я къ дворнику и напросился на ‘ночевую’: не привыкать-стать. Малый оказался славный и землякъ, къ тому-же. Побаловался съ нимъ водочкой и вотъ въ эту книжку кое-что нацарапалъ со словъ земляка рыжаго.
Я счелъ не лишнимъ привести этотъ характерный эпизодъ изъ исторіи сближенія Якушкина съ народомъ.
Черезъ недлю посл этого ‘сближенія’ я проводилъ своего временнаго сожителя на желзную дорогу: онъ отправлялся въ новыя странствованія.
Прошло десять лтъ. Лтомъ 1873 года, спустя нсколько мсяцевъ посл кончины П. И. Якушкина, умершаго въ Самар, мн пришлось нкоторое время прожить въ этомъ город. Конечно, многихъ я разспрашивалъ о покойномъ и, между прочимъ, одинъ молодой докторъ, хорошо знавшій Якушкина, передалъ мн довольно курьезный случай изъ жизни Павла Ивановича. Прежде всего нужно замтить, что этотъ докторъ, хотя и одинокій человкъ, занималъ очень уютную и комфортабельную квартиру: повсюду удобная мягкая мебель, ковры, бронза и масса всевозможныхъ изящныхъ бездлушекъ скорй напоминали помщеніе молоденькой женщины, чмъ пріютъ холостаго доктора. Съ этимъ докторомъ Якушкинъ встрчался, но въ гостяхъ у него никогда не былъ. Какъ то разъ посл ужина съ изобильнымъ возліяніемъ въ городскомъ Струховскомъ саду, не желая оставлять на произволъ судьбы сильно захмлвшаго собесдника, докторъ увезъ Якушкина къ себ ночевать и помстилъ его на ночь въ своей гостинной. Поутру, хозяинъ, желая провдать своего гостя, заглянулъ въ гостинную. Якушкинъ видимо только что проснулся и съ изумленіемъ вокругъ себя оглядывался.
— А, здравствуйте, батюшка! воскликнулъ онъ, замтивши доктора:— спасибо вамъ, что навстить меня вздумали. Садитесь пожалуйста!
Доктора конечно поставило въ тупикъ такое чисто хозяйское привтствіе и, хотя онъ зналъ Якушкина за большаго оригинала, но все таки былъ удивленъ не мало и только вопросительно посмотрлъ на говорившаго, не понимая шутитъ онъ или говоритъ серьезно.
Якушкинъ, однако, ничего не замчая и самъ видимо чмъ-то озадаченный, ероша на голов волосы и продолжая осматриваться, началъ жаловаться, что у него память отшибло.
— Никогда со мною этого не бывало, горячился онъ, а теперь хоть убейте не помню, какъ и когда я перехалъ на эту новую ‘фатеру’. Искалъ для себя скромную свтелку, а очутился въ такихъ хоромахъ, гд даже совстно жить нашему брату.
Дло, конечно, разъяснилось и взаимное недоразумніе окончилось самымъ искреннимъ хохотомъ обоихъ.
Кстати, въ заключеніе приведу еще одинъ фактъ, весьма характерный.
Въ Самар я познакомился съ одной барыней, Княгиней В — ской, которая въ разговор со мной объ Якушкин, смясь разсказала слдующій случай.
Какъ-то она шла по улиц, вмст съ своею шестилтней дочерью, и встртила автора ‘Небывальщины’. Извстно, что Якушкинъ наружноcти былъ далеко не привлекательной и никто бы его не могъ упрекнуть въ томъ, что онъ созданъ по образу и подобію Аполлона-Бельведерскаго. Его до излишества небрежный ямской костюмъ, косматая голова, не знавшая гребня, сильно рябоватое лицо, огромные выпуклые глаза, крошечный носъ, словно поднявшійся на ципочки, чтобъ посмотрть, что творятся за вашими плечами, — все это очень годилось-бы, можетъ быть, для живописца, какъ говоритъ Гоголь о наружности одного изъ героевъ ‘Мертвыхъ душъ’, но никакъ не для украшенія изящнаго кипсека. Поэтому, когда маленькая дочь княгини В — ской увидла подходящаго Якушкина, то боязливо прижалась къ матери, и у ребенка, вырвался совершенно дтскій и наивный вопросъ:
— Ахъ, maman, человкъ это или нарочно?
Псковской полиціймейстеръ Гемвель, арестовавшій въ 1859 году Якушкина, можетъ статься, думалъ тоже самое, только не умлъ такъ оригинально формулировать свои мысли: ‘человкъ это или нарочно?’
— Вотъ все, — въ сожалнію не много, — что я могъ, по желанію издателя сочиненій Якушкина, вспомнить и записать о Павл Иванович.