СОЧИНЕН Я
П. И. ЯКУШКИНА
Изданіе Вл. Михневича.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1884.
H. О. Курочкинъ.
Товарищеские воспоминания о П. И. Якушкине, Курочкин Николай Степанович, Год: 1884
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Севастопольскій погромъ, перемна царствованія, заключеніе мира съ союзниками, воевавшими противъ насъ, милостивый манифестъ, возвщеніе съ высоты престола неслыханныхъ дотол реформъ, — цлый рядъ событій, разбудившихъ спавшую безмятежнымъ сномъ Россію, — представляютъ собою такой моментъ въ жизни нашей родины, который никогда не будетъ забытъ людьми, переживавшими его. Сравнить его можно разв только съ наступленіемъ весны или, врне, первыхъ ея предвстниковъ, когда, по словамъ поэта, ‘еще не успла снизойти на землю ея душистая нга’, ‘овраги полны снговъ’, дороги еще скованы морозомъ, но уже въ воздух носится бодрящая весенняя струя и ручьи начинаютъ журчать.
И дйствительно, русская общественная жизнь начинала въ то время въ разныхъ точкахъ и съ разныхъ сторонъ какъ бы сразу оттаивать, ледяной покровъ оффиціальнаго застоя и мундирнаго однообразія какъ бы давалъ трещины по всмъ швамъ своимъ, обычное вынужденное безмолвіе и приниженная повсюдная оцпенлость стали прерываться то здсь, то тамъ, сначала неяснымъ гуломъ недовольства, потомъ боле смлымъ говоромъ критическаго обсужденія, и еще дале молодымъ порывистымъ выраженіемъ горячихъ надеждъ на будущее и страстныхъ плановъ возможности его осуществленія. Начинался если не на дл, то, по крайней мр, въ страстныхъ пожеланіяхъ какой-то еще не опредлившійся, но давно необходимый, общій обновляющія перестрой жизни. Слышались неслыханныя до того слова и рчи, обнаруживались новыя стремленія, закипала какая то непривычная дятельность, и повсюду и всми чувствовалась потребность какого-то новаго дла, новыхъ людей и дятелей.
И вотъ, отвтомъ на эту потребность, въ разныхъ мстностяхъ Россіи, а прежде всего, разумется, въ Петербург и Москв, начали появляться какіе-то необыкновенные коллежскіе, провинціальные {Чинъ провинціальнаго секретаря или XIII классъ давался при опредленіи къ ‘штатскимъ дламъ’, между прочимъ, лицамъ, оставляющимъ военную службу въ чин подпоручика. Съ такимъ чиномъ, сказать къ слову, вступилъ въ департаментъ Ревизіи Отчетовъ Вдомства Путей Сообщенія покойный поэтъ В. С. Курочкинъ. Авт.} и губернскіе секретари, которые, состоя по прежнему, какъ и надлежало быть въ служебной Россіи, въ разныхъ вдомствахъ и департаментахъ, уже не удовлетворялись исполненіемъ своихъ чиновничьихъ обязанностей и изъ узкой сферы отношеній и предписаній уносились мыслью въ области науки, искуства и литературы, и задумывались о приложеніи своихъ молодыхъ силъ къ общественной дятельности, вдругъ почему то ставшей для всхъ необходимостью.
Точно также въ военномъ званіи въ тоже время объявлялись молодые прапорщики и подпоручики, внезапно осмлившіеся разглядть, что величіе и слава страны не исчерпываются однимъ воеваніемъ, а что есть и другіе пути, на которыхъ можно способствовать ихъ упроченію.
Правда, нчто подобное этимъ новымъ птицамъ зарождалось на Руси и нсколько ране Русско-Турецкой войны, лтъ за шесть до ея начала, но только въ сред весьма небольшой группы людей, пришедшихся въ то время совершенно не подъ масть господствовавшему тону, а потому быстро изъятыхъ изъ обращенія и только впослдствіи вынырнувшихъ снова на свтъ Божій. Новымъ, слдовательно, былъ не типъ самой птицы, а то положеніе, вслдствіе котораго ей открылась возможность гласно заявлять о своемъ существованіи и, хотя съ оглядкою, пробовать первые взмахи своихъ едва нароставшихъ крыльевъ. Нкоторымъ изъ такихъ птицъ, какъ извстно, удалось впослдствіи опериться и составить себ почтенныя имена, тсно связанныя со всми перипетіями умственнаго, нравственнаго и общественнаго развитія на Руси за послднее тридцатилтіе…
Одною изъ такихъ птицъ былъ и Павелъ Ивановичъ Якушкинъ. Много или мало онъ сдлалъ — я разбирать не стану, дло не въ этомъ, а въ томъ, что этотъ необыкновенный для своего времени ‘губернскій секретарь’ не обратился, какъ бы подобало, сначала въ титулярнаго, а потомъ и въ боле основательнаго совтника, но, отдавшись весь цликомъ излюбленной своей иде, посвятилъ ей всю свою жизнь и прошелъ въ мір не безслдно. Если бы и вс т люди, ‘кто съ бору, кто съ сосенки’, къ категоріи которыхъ принадлежалъ онъ, каждый въ отдльности сдлали еще мене того, чмъ имъ это удалось, то за ними все таки оставалась бы заслуга, какъ за піонерами — предвозвстниками русскаго прогресса и первыми воскресителями личности среди формально-мертвенной и обезличенной до того Россіи. Личность же Якушкина представляется весьма своеобразной, характерной и вполн цльной. Это былъ, въ полномъ смысл, какъ выражаются французы, человкъ ‘taill d’un мос’. Рожденный въ старозавтной многочисленной помщичьей семь черноземной полосы Россіи, онъ съ малолтства должень быль приглядться ко всмъ причудамъ и привередничаньямъ стародворянскаго быта и насмотрться всласть на всевозможныя чудачества сосдей помщиковъ, въ числ которыхъ находилась, по его разсказамъ, всевозможные раритеты, начиная съ отставныхъ адмираловъ, катавшихся въ обширныхъ своихъ баняхъ верхомъ на крпостныхъ двушкахъ, называвшихся въ то время по просту ‘двками’, до такихъ, которые одвалась въ женскіе кружевные, распашные капоты и чепчики, и не отказались бы вроятно носить и лайковыя перчатки на 16-ти пуговицахъ, если бы таковыя были тогда уже извстны. Казалось бы, очень трудно было понять, какъ при такой обстановк, особливо принявъ во вниманіе общую темень того времени, изъ мальчика, необладавшаго ни особенными какими либо талантами, ни выходящимъ изъ ряда умомъ, какимъ былъ Якушкинъ въ дтств, при томъ скромномъ запас знаній, какія онъ пріобрлъ впослдствіи, могло выработаться что либо иное, кром обыкновеннаго барича, если бы не два обстоятельства, которыя вроятно и оказали благопріятное вліяніе на личность и характеръ его.
Дло въ томъ, что извстный Иванъ Дмитріевичъ Якушкинъ былъ нсколько сродни отцу Павла Ивановича и традиція о немъ свято сохранялась въ этой семь, съ другой же стороны мать Павла Ивановича, по разсказамъ знавшихъ её и достойныхъ вры лицъ, была, что называется, хорошею и дловитою женщиною, отличавшеюся по народному выраженію своей ‘умственностью’, и сама происходила изъ простаго званія. Такимъ образомъ вліяніе матери и капля крови, общая съ народомъ, обусловили, вроятно, то, что барчукъ Якушкинъ, продлавшій все, что обыкновенно было принято продлывать для благорожденныхъ дворянскихъ дтей, т. е., пройдя гимназическій курсъ, понюхавъ немного университета и поступивъ, какъ надлежало россійскому дворянину, на государственную службу, по достиженіи чина губернскаго секретаря, не пожелалъ дальнйшихъ чиновъ и отличій, а вдругъ и внезапно объявился горячимъ народолюбцемъ, въ качеств каковаго и повелъ кочевую, цыганскую жизнь, въ погон за русскою пснью и, распвая ее, былъ увренъ, что живетъ полною жизнью и исполняетъ честно и добросовстно земное свое назначеніе {На развитіе П. И. Якушкина сверхъ того, кажется, имло значительное вліяніе знакомство его съ Стаховичемъ. Авт.}.
Для этого, подобно тому, какъ и другіе губернскіе секретари, осмливавшіеся въ то время открыто посвящать себя литератур или наук, онъ бросилъ службу, вышелъ въ отставку и пристроился въ редакціи издававшейся тогда ‘Русской Бесды’. Сверхъ того, въ то время какъ его современники, бывшіе съ нимъ одного поля людями, снимали съ себя вицъ-мундиры для сюртуковъ, Якушкинъ отказался даже и отъ послдняго, а одлся въ рубашку съ косымъ воротомъ, поддевку и смазные сапоги, не опасаясь нисколько, что вызоветъ этимъ смхъ или негодованіе окружающей среды.
Замчательно при этомъ было то, что народная одежда пришлась какъ разъ ему по плечу, и онъ не оказался въ ней переодтымъ бариномъ, а явился настоящимъ сыномъ народа, такъ что вс знавшіе и видвшіе Якушкина впослдствіи, не могли бы себ и представить его иначе какъ въ этомъ костюм. Другими словами, носить крестьянскую одежду было для него дломъ насущной потребности, соотвтствовавшимъ вполн какъ складу его ума и характера, такъ и привычкахъ, наклонностяхъ и всему образу жизни, а не маскараднымъ славянофильскимъ переодваніемъ.
Я еще студентомъ медицинской академіи былъ очень близокъ и даже жилъ на одной квартир года два съ однимъ изъ братьевъ Якушкина, Викторомъ (тоже весьма симпатичною личностью), бывшимъ впослдствіи врачемъ, а нын уже умершимъ, поэтому еще, до личнаго знакомства съ П. И., я слышалъ о немъ уже многое. Случилось же такъ, что въ первый пріздъ П. И. въ Петербургъ, когда я жилъ вмст съ покойнымъ моимъ братомъ В. С. и С. В. Максимовымъ, Якушкинъ, знакомый съ послднимъ, полузнакомый со мною и разумется очень быстро сошедшійся съ покойнымъ братомъ, разсудилъ, что наша общая квартира — самое подходящее ему мсто для того, чтобы временно въ ней поселиться. Мы, конечно, были этому очень рады и онъ тогда, что-то, мсяцъ или полтора сряду передавалъ намъ свои первыя наблюденія надъ народомъ, ежедневно, каждое утро, часа по два громко распвалъ намъ записанныя имъ псни, любимою изъ которыхъ была псня о двушк, убившей своего друга и загадывавшей потомъ ‘неотгадчивую загадку’ о томъ, какъ она могла на ‘миломъ сидть’ и ‘милымъ подчивать’ {Псня эти помщена ниже въ числ другихъ, собранныхъ П. И. Изд.}.
Пніе его, не доставлявшее, правда, особеннаго эстетическаго наслажденія, было, такъ сказать, выразительное, усердное и энергически-настойчивое. За это-то время пребыванія его у насъ, я и усплъ хорошо его разглядть и полюбить. Въ сожительств Якушкинъ былъ человкомъ до нельзя покладнымъ и уживчивымъ. Какъ въ этотъ его пріздъ, такъ и во вс другіе, когда онъ у меня временно останавливался (иногда, какъ напр. въ 1861 году, на 2 мсяца сряду), я не помню, чтобы между имъ и мною или кмъ либо изъ общихъ нашихъ друзей и знакомыхъ, промелькнула хотя бы какая либо тнь неудовольствія или недоразумнія. Замчательно, что этотъ совсмъ не практическій человкъ, не умвшій во всю свою жизнь свить себ даже собственнаго гнзда (какъ онъ устроился во время своей подневольной осдлости въ Красномъ Яр — я не знаю) съумлъ самымъ блистательнымъ образомъ разршить трудную задачу отношеній къ другимъ людямъ. Обращаясь прямо по-братски ко всмъ, съ кмъ онъ вступалъ въ близкія отношенія, онъ въ отвтъ встрчалъ тоже братское радушіе, почему и находилъ себ всегда, какъ въ извстной басн, ‘столъ и домъ’ чуть не подъ каждымъ ‘листкомъ’. Для успшнаго разршенія такой задачи было необходимо не мало различныхъ качествъ, и всми ими вполн обладалъ П. И. Человкъ всегда ровнаго расположенія духа, никогда не выходившій изъ себя, онъ умлъ, по врожденной деликатности, никому не навязываться, ни въ чемъ никому не мшать, а чуть замчалъ, что онъ — лишній, тотчасъ куда то стушевываться. Лишенный всякаго тщеславія, онъ никогда не задвалъ ни чьего самолюбія, а, ограничивъ до послдняго минимума свои потребности, не былъ взыскателенъ и въ дл ихъ удовлетворенія. Точно также просто, вроятно, разршалъ онъ и другую задачу: находилъ всегда средства для своихъ частыхъ поздокъ. А задача такая была не легкая: по разстройству имущественныхъ длъ въ его семь, онъ врядъ ли могъ получать изъ дому серьезное пособіе, лично-же не обладалъ буквально никакой собственностью, даже хотя бы въ смысл лишней пары сапоговъ, и при этомъ никогда не затруднялъ друзей своихъ денежными просьбами сколько нибудь значительныхъ размровъ. Писалъ онъ такъ немного, что его литературныя произведенія, за исключеніемъ трехъ, четырехъ случаевъ, могли ему доставлять разв только какіе нибудь жалкіе гроши.
Правда, въ 60-годахъ онъ употреблялъ весьма много времени на хлопоты по продаж своихъ сочиненій, постоянно взодилъ въ какіе то сношенія и соглашенія съ разными издателями и книгопродавцами, но изъ всего этого какъ-то ничего не выходило, кром разв того, что онъ нердко бывалъ этими лицами угощаемъ до ‘положенія ризъ’. Иногда, правда, въ результат такихъ переговоровъ у него получалась новая шапка или кушакъ и появлялись на день на два мелкія деньги, но сколько нибудь крупныхъ суммъ, если он не получались изъ изъ редакціи журналовъ посл помщенія въ нихъ главныхъ его статей, ни я, да, вроятно, и никто изъ друзей его никогда у него не видалъ.
Въ воспоминаніяхъ о Якушкин его друзей, которыми, по плану этого изданія, будетъ наполнено собраніе его сочиненій, вроятно, будетъ приведено не мало частныхъ фактовъ изъ его жизни, почему я и счелъ себя вправ ограничиться только общею характеристикой его личности и значенія въ русской жизни и передачею тхъ впечатлній, какія производилъ онъ на ту среду, въ которой преимущественно обращался, на для полноты этого очерка, позволю сказать себ еще нсколько словъ о томъ, что въ наше время всми конечно вплотную забыто.
Скромная, хотя вполн почтенная и полезная дятельность Павла Якушкина, явись онъ во всякое другое время, а не въ ту знаменательную пору, о которой я говорилъ выше, — хотя, конечно, и не прошла бы незамченной, но она безспорно не доставила бы ему ни особенныхъ лавровъ при жизни, ни той, по истин, громадной извстности, какою онъ нкоторое время пользовался на Руси. На такую высоту вознесло его совершенно случайное столкновеніе съ псковскою полиціею, столкновеніе настолько обыденное въ Россіи, что оно, по характеру своему, было совершенно въ порядк вещей. Подобное столкновеніе, конечно, было возможно и раньше, и повторялось, конечно, не однажды и впослдствіи съ другими лицами. Но не такой моментъ переживала тогда Россія, и мыслящему меньшинству того времени казалось, что вотъ, вотъ наступитъ пора, когда въ нашемъ отечеств начнутъ вдругъ созрвать повсюду золотые померанцы, и общественное мнніе и литература разомъ махнутъ на ту высоту, каковая подобаетъ ихъ достоинству. Поэтому, ‘incident’ съ однимъ изъ литературныхъ представителей и его столкновеніе съ патріархально-полицейскими воззрніями и порядками были обслдованы едва возникавшей горячей и молодой публицистикой со всевозможнымъ тщаніемъ и полнотою — что и придало ему размры чуть не міроваго событія. Имя П. И. Якушкина, употребленное во всхъ падежахъ, во множеств газетныхъ листковъ, съ блескомъ и трескомъ пронеслось и прогремло по всей Россіи. Разсказъ объ его злоключеніи передавался и комментировался на тысячу ладовъ десятками тысячъ устъ во всевозможныхъ мстностяхъ Россіи, что и обусловило сразу его громадную извстность и придало ему чуть не легендарное значеніе.
Лучшимъ же доказательствомъ справедливости этого служитъ тотъ фактъ, что въ различныхъ россійскихъ захолустьяхъ, черезъ годъ или два посл событія, стали появляться различные Якушкины-самозванцы или Лже-Якушкины. Говоря проще, разные прощалыги и забулдыги, набуянивъ или накуралесивъ гд либо и желая оградить себя отъ полицейскихъ преслдованія, стали выдавать себя за него, полагая, что имя Якушкина представляло собою какъ бы запугивающій талисманъ для полиціи… Что этотъ фактъ не мое изобртеніе, у меня есть очень вское доказательство. Такъ, одинъ изъ подобныхъ буяновъ, бушевавшій на волжскомъ пароход или на пароходной пристани (теперь не помню) ‘Самолета’ и выдававшій себя за П. Якушкина, до того возмутилъ своими выходками свидтелей этого безобразія, что одинъ изъ пассажировъ парохода ршился на печатное обличеніе его буйствъ и, полагая, вроятно по русской логик, что только настоящій Якушкинъ могъ себ позволить подобныя выходки подъ упоеніемъ своей славы, безъ справки — онъ ли это былъ дйствительно, отправилъ свой протестъ для напечатанія въ ‘Сверную Пчелу’. Дальнозоркая же редакція этой газеты, которая могла бы разобрать, способенъ ли былъ Якушкинъ на подобное публичное буянство, такъ какъ онъ былъ безвстенъ лично ея тогдашнему редактору, ‘ничтоже сумняся’, напечатала это письмо цликомъ. Къ счастью, клевета эта не очень распространилась, такъ какъ одинъ изъ близкихъ знакомыхъ Якушкина получилъ въ это самое время письмо отъ него, въ которомъ Якушкинъ описывалъ ему свою поздку изъ Устюжны, происходившую какъ разъ въ то самое число (26 Августа 1860 года), когда самозванецъ бушевалъ на Волг. Пріятель передалъ письмо это немедленно нкоему Пр. Преображенскому, {Въ виду исторической давности разсказаннаго факта, позволяю себ раскрыть псевдонимъ Пр. Преображенскій — это самъ почтенный авторъ настоящей статьи, что, впрочемъ, давно извстно въ литератур. Изд.} который и могъ на этомъ основаніи опровергнуть нелпое обвиненіе, что и совершилъ въ ‘Русскомъ Мір’, въ числ сотрудниковъ котораго состоялъ. Прилагаю для окончанія своей замтки это опроверженіе: оно можетъ быть прочтется и теперь…
Псковской исторіи томимъ воспоминаньемъ,
Съ отрадой тайною и тайнымъ содраганьемъ,
О, гласность юная, я на тебя смотрю!
Ты знаешь, что тебя я искренно люблю!
Мн милы вс твои ошибки, увлеченья,
Во имя честнаго, живаго обличенья,
Но для чего, скажи, порой желаешь ты
Служить оружіемъ презренной клеветы?
Передо мной статья, за подписью Покоя:
‘Якушкинъ’ пишетъ онъ ‘буянъ и все такое…
‘Ему не въ обществ жить должно, а въ тюрьм.
‘Скандалъ онъ произвелъ ужасный въ Костром.
‘Я очевидцемъ былъ изъ рубки Самолета.
‘Что онъ за человкъ, какого онъ полета!
‘Онъ пьянъ былъ, всхъ ругалъ, властямъ грозилъ бдой
‘И былъ безъ бороды — хоть ходитъ съ бородой.
‘То было въ август, числа двадцать шестаго.
‘Ахъ! сердце въ т часы мое болло много!..’
Вотъ публик въ ‘Пчел’ поднесъ протестъ какой
Пвецъ Якушкина, подъ буквою Покой!’
О маска! вымыслы кому такіе нужны,
Якушкинъ въ этотъ день катился изъ Устюжны.
А ты писателя ршился замарать,
Не сдлавъ ничего, чтобъ истину узнать!
О маска! мн поврь, все это очень дико!..
А ты, герой статьи, какъ Сильвіо Пеллико,
Отвтомъ успокой тревожные умы,
Которыхъ возмутилъ поэтъ изъ Костромы,
Безъ озлобленія, хотя тебя, быть можетъ,
Губернскій тотъ разсказъ разсердитъ иль встревожитъ…
За именемъ творца памфлета ты не стой,
Не узнавай его. Что имя!- звукъ пустой,
Пусть, такъ и быть, Покой для всхъ пребудетъ тайно!….
Но если какъ нибудь, когда нибудь случайно
Ты будешь въ Костром…. въ опроверженье лжи
На бороду свою безмолвно укажи!