Имя этого человека, как вождя революционного пролетариата, известно всем, кроме отставных заштатных экзекуторов, не переносящих современной прессы по причине беспокойного тона, но предпочитающих преимущественное чтение ‘Русского Паломника’ отца Иоанна Кронштадтского за 1884 г.
Товарищу, во времена, когда спор между вошью и социализмом, собственно, был уже разрешен в пользу последнего, но составы ходили еще теплушечные и имели в хвостах делегатские и штабные, и особого назначения вагоны — не так давно это было, и мало что изменилось с тех пор в пошехоньях, — товарищу пришлось по одному делу побывать в городке, недалеком от Москвы и прославленном в России изобилием несравненных, сереброголосых соловьев.
Городок, впрочем, известен еще и тем, что некогда путешествующим англичанином он отмечен в газетных письмах и дневниках, как крупнейший центр русского кожевенного производства, англичанин, увязив возок, восемнадцать часов просидел в невылазной грязище перед каменной лавкой, где торгуют гужами, сбруей и хомутами, англичанин дремал, в дреме гужи и хомуты с расписными ушками противоестественно помножились в английских глазах.
Телеграмма о приезде товарища из центра получена была в городишке накануне и сразу всколыхнула мирное уездное житье, так как решено было перед столицею не ударить лицом в грязь.
На центральную лужу перед гужевой лавкой, не поддающуюся, вообще говоря, никакой мелиорации, наведены были понтоны, лужа устлана были многими днищами старых цементных бочек и стала относительно проходимой.
Пине Клейнерману, владельцу единственной в городе столовой, на дверях и окнах которой висели рукописные таблички ‘кошер’, категорически предложено было готовить на ближайшие дни вполне трефную телятину с луком, и Пиня, ужасаясь собственных поступков, снял с окошек таблички и осквернил кухню двумя клеймеными тушами, в вечерней молитве предусмотрительно отведя, однако, грех на голову старшего уездного милиционера.
Из гостиницы, имевшей на фасаде странную, непричастную к делу вывеску — ‘Лесной склад рыба- соль’ и располагавшей всего двумя жилыми номерами, выселен был срочно заезжий, всемирно известный по силе и непобедимый в борьбе с медведями чемпион Корень, а номерной получил боевое задание: в 24 часа извести клопов и прусаков, в изобилии плодившихся в гостинице ‘Рыба-соль’ под драными и линялыми обоями. Конечно, легко сказать. Конечно, номерной, получив на сей предмет из хозчасти УИК’а 12 фунтов керосина, в поте лица своего проработал на кровавом поприще до вторых петухов, жег и травил и давил клопов босыми ногами, — но проклятые насекомые переползали с места на место, прятались в глубоких щелях и под утро, разоренные, устроили дикую вакханалию, стаей накинувшись на заснувшего истребителя.
Исполкомовскому кучеру, мрачнейшему пессимисту, утверждавшему, что лошади пьяного его не уважают, и крайне редко поэтому появлявшемуся на козлах, призаняли у местного дьячка рясу: рясу стянули в талии, обшили борты гарусом, прицепили на спине красные помпоны, и получился несколько экзальтированный, но приличествующий все же случаю ямской кафтан а-ла-рюсс.
Товарища из центра выехали на вокзал встречать представители всех ведомств, во главе с предуиком, Афанасием Ильичей. Когда, громыхая, подошел поезд, представители ведомств толпой осадили единственный классный вагон у паровоза, вагон был, однако, заперт, в вагоне мелькал дамский чепчик, а на площадке, привязанная к тормозу, стояла понуро безрогая коза. Представители ведомств стояли растерянные, уставившись в зеркальные вагонные окна, и никто не заметил, как человек в худом пальтишке, в сапогах, не доходящих до колен, выпрыгнув из теплушки, боковой калиткой прошел с платформы, сел и уехал в городок на крестьянской труской телеге, на лошаденке, являвшей дикую российскую помесь верблюда с овцой.
Мужик, который вез его, рассказывал впоследствии, что человек оказался пролетаристом — ‘а думали, весь он чисто в пуговках будет’ — и разговаривал по-простому и многим интересовался по хозяйству, он, мужик, высказав несколько общих мыслей по поводу того, что ‘сила наша грязная, работает покель споткнется, а такциев труду хрестьянскому нету’, рассказал в частности о собственной пегой кобыленке, которая сохнет с вороньего глаза, о том, что казенный фельдшер за лечение скотины требует самогон, по ведру с головы — и человек, точарищ, пролетарист обещался вставить фельдшеру колокольчик в дугу.
Представители ведомств и предуик Афанасий Ильич, проторчавши на вокзале, пока чистили в паровозе дымоход, полтора часа — на казенных парах, мрачные и молчаливые вернулись в городок.
Исполкомский сторож Ефим — Ехвим тож, встретив у входа грозного, как туча, Афанасия Ильича, сказал:
— Там пришел, сидит какой-то с папкой.
— Ну и черт с ним! — раздраженно сказал предуик.
В сопровождении представителей ведомств предуик прошел в комнату, где за столиком, спиной к двери, сидел, развернув газету, приехавший человек, — сказал, в сердцах ударив по столику кулаком:
— Надул, черт бы его драл! Сколько кутерьмы подняли…
Человек, сидевший за столиком, повернулся и сказал усмехаясь:
— Здравствуйте, товарищи!
Он посмотрел затем на перекосившееся внезапно и ставшее багровым предуиково лицо и, подавляя улыбку, вышел поспешно в соседнюю комнату. Минуту стояло тяжелое молчание.
— Зарезали! — хрипло сказал, наконец, предуик представителям ведомств. — Раз-зявы! Осрамили!..
Товарищ из центра пробыл в городке всего день, избежав ночных кошмаров гостиницы ‘Рыба-соль ‘ и не отведав трефной телятины кухни Пини Клейнермана, но закусив в укоме колбасой с булкой.
Под вечер ему подали тройку. Товарищ из центра отказался от тройки, засмеялся весело, увидев красные помпоны на кучерской рясе, просил не беспокоиться провожать его и уехал один, снова взяв очередной мужичий воз. Из окон исполкома представители ведомств долго смотрели, как он подпрыгивал на ухабах в труском возке.
Предуик в глубоком раздумье сказал:
— На тележке ездит, странно… А спрашивал ли кто-нибудь у него документы?..
——————————————————————
Источник текста: А. Зорич. Буква закона. Фельетоны. — Москва, 1926 г. (Библиотека ‘Прожектор’. Номер девятнадцатый, издание газеты ‘Правда’).