Тонкий человек, его приключения и наблюдения, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1855 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 213 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Н. А. Некрасов

Тонкий человек, его приключения и наблюдения

Н.А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах

Художественные произведения. Тома 1-10

Том восьмой. Художественная проза. Незаконченные романы и повести 1841—1856 гг.

Л., ‘Наука’, 1984

Часть I

Глава I,
в которой тонкий человек говорит, а друг его спит

23 марта 18 ** года, очень рано, часу в одиннадцатом, к Тростникову пришел приятель его Грачов и сказал с своей всегдашней важностью:

— Любезный Тростников, можешь ли ты уделить мне несколько часов времени?

— Изволь, сколько угодно. Но что такое особенное случилось?

— Мне нужно поговорить с тобою. Тростников вдруг рассмеялся.

— Чему ты смеешься?

— Да как же не смеяться? Ты посмотри на себя. Так и Манфред не часто смотрел, я думаю!

— Перестань шутить. Я пришел сообщить тебе намерение, которое глубоко созрело в моей душе и должно иметь влияние на всю мою жизнь.

— В чем же оно состоит?

— Прежде чем я скажу его, я желал бы рассказать многое — дать тебе, так сказать, ключ к моему внутреннему миру.

— Как торжественно! Извини, не могу не смеяться. Впрочем, готов слушать.

— Послушай,— таинственно сказал Грачов, нисколько не обидясь смехом своего приятеля.— Послушай, и ты перестанешь смеяться, ты, может быть, даже…

— Пролью слезу сострадания? Может быть, говори!

— Того, что я решаюсь доверить твоей дружбе (я знаю: ты умеешь уважать тайны друзей, и надеюсь, что могу назвать другом человека, с которым короток с самого детства), нельзя передать в двух словах, и потому если ты не расположен слушать теперь, то лучше скажи…

— Ничего, любезный друг, говори. Ты увидишь, что я не только уважаю тайны друзей, но даже умею выслушивать их. Итак, начинай!

Грачов начал:

— Чтоб сказать всё, я должен коснуться моего детства…

Но рассказ Грачова длился несколько часов, и как мы не принадлежим к числу друзей рассказчика, то не лучше ли нам сократить его? Благо у нас под рукою верное средство: опыт научил нас, что, как только торжественное ‘я’ уступит место скромному ‘он’, многие подробности, казавшиеся чрезвычайно важными, вылетают сами собою. Например: ‘Принужденный сам заботиться о долговечности моих сапогов, я приискал какой-то дрянной черепок, пошел на рынок, купил дегтю, увы! на последний гривенник, и, возвратясь домой, тщательно вымазал мои сапоги, не щадя рук и подвергая невыносимой пытке мое бедное обоняние’. Отбросьте ‘я’, и останется: ‘Он купил дегтю и вымазал свои сапоги’. Если вам мало одного примера, то можете делать опыты сами: теперь только и пишутся, что записки, признания, воспоминания, автобиографии. И вы увидите иногда результаты неожиданные. Эта невинная замена имеет действие лопаты, с помощью которой очищают — веют — только что вымолоченный хлеб: зерно остается на гумне, а шелуху и пыль уносит ветер… И нет ничего легче, как веять. Если вы живали в деревне осенью, то, верно, заметили, что этим делом занимаются даже малые ребятишки. Дружно предаются они своей работе, зачерпнув зерен, высоко взбрасывают они лопаты свои — и как, образовав на минуту темную бровь в воздухе, весело и хлестко падают тучные зерна на твердое, гладко укатанное гумно! Славный звук и вообще хорошая картина. Но жалкое зрелище представляет шелуха: как подбитая моль, вяло покружась в воздухе, она апатически оседает на траву или на болото и пропадает там. Но что до шелухи? О пей никто не думает. Дело в том, что очищаемый таким образом хлеб дает сытную и здоровую пищу, и да научатся ‘веять’ все те, до кого ото может относиться.

И мы попробовали веять. Й опыт наш превзошел ожидания: рассказ Грачова разлетелся весь так, что уцелело только несколько отрывочных громких слов с приличным числом восклицательных знаков: ‘Скука, тоска, разочарование!..’ Грачов жаловался на пустоту своей жизни и в подтверждение приводил свою биографию, точно не богатую ничем особенным. Итак, передавать читателю нечего, и приходится начать новую главу. Однако ж, если пересказывать нечего, то Тростникову пришлось много слушать. Как же он слушал? Сначала он брился, пил кофей, курил сигару, а потом стал зевать, закрываясь газетой, и наконец уснул. Проснувшись на эпизоде о какой-то панне Сабине, которую Грачов почитал чудом женских совершенств и которая провела его самым грубым образом,— проснувшись, Тростников взглянул на часы и внезапно озлился, должно быть от мысли, что нашелся человек, считающий его способным выслушивать такие длинные признания, чьи бы то ни было. Одновременно с озлоблением, как это часто бывает, он почувствовал голод, позвонил человека и велел подавать обед тотчас, как будет готов.

— Вели и на мою долю,— прибавил Грачов.— Я не ел больше суток и сегодня буду иметь аппетит волчий.

Окончание признаний своего приятеля Тростников дослушал так мрачно, что, будь Грачов хоть немного менее погружен в свой рассказ, он, верно, сделал бы одно не тех тонких замечаний, которые любил делать при всяком удобном случае, придавая им свою любимую форму вопросов и ответов, именно:

Вопрос: Когда человек находится в самом глупом положении?

Ответ: Когда поверяет свои душевные тайны голодному приятелю.

Или что-нибудь подобное.

Глава II,
в которой тонкий человек спит, а друг его говорит

— Итак, ты видишь теперь,— сказал Грачов, окончив свои признания,— ты видишь, что я не фразирую, отзываясь несколько желчно о жизни, о людях, о женщинах и приняв твердое намерение…

— Вижу,— перебил Тростников.— Всё вижу и всё понимаю! И ты убежден, что жизнь тяжкое бремя? Что женщины, например, уже не могут занимать ни твоего сердца, ни даже глаз?

— Убежден,— отвечал Грачов.

— Скромное общество нескольких избранных друзей, с которыми сблизиться — помнишь? — ты так добивался, также, говоришь ты, потеряло в глазах твоих всю прелесть?

— Да,— со вздохом сказал Грачов.

— Карты, в которые ты играл не столь счастливо, как охотно, карты тоже?

— Тоже.

— Театр, опера, в которой ты хоть мало понимал, но много шумел, опера тоже?

— Тоже.

— И ты говоришь, тебе осталось одно: уехать в деревню?

— И навсегда! — с эффектом сказал Грачов.

— Навсегда? Ну, едва ли! Извини, любезный друг, слишком сильно сказано! И откуда вдруг такое решение? Еще третьего дня играл ты до рассвета в карты, гулял по Невскому с полным самонаслаждением — и вдруг…

— Но ты знаешь, что часто самые скорые решения бывают и самые решительные… Они зреют в тишине, подобно… подобно…

Грачов не прибрал сравнения и продолжал:

— Я пришел вчера домой пере<о>деться, чтоб ехать обедать к С*, как вдруг вопрос… нот, множество вопросов: что я там буду делать? и к чему еду? и к чему ездил прежде? и что я вообще делаю? и не есть ли вся моя жизнь пошлое повторение одних и тех же пошлостей? Эти вопросы сами собою пришли мне в голову. Или, может быть, их вогнал в нее порыв теплого весеннего ветерка, который ворвался в открытую форточку. И я подумал…

— Не лучше ли съездить в деревню?..

— И я подумал: не лучше ли уехать навсегда в деревню! — с ударением произнес Грачов.— Эта мысль не оставляла меня за обедом и потом целый вечер. Я с ней сегодня проснулся и нетерпеливо побежал к тебе, чтобы сообщить ее.

— Ну, видишь, как всё просто!

— Да, но дорогой мысль о пошлости моей жизни и о том, как в самом деле мало занимает меня всё то, чему я предаюсь с утра до ночи…

— А иногда и по ночам…

— Дорогой эта мысль представилась моему уму с поразительной ясностью, и мне стало стыдно, я почувствовал даже отвращение к той жизни, которую вел… и мое давнее презрение, мое горьким опытом купленное знание людей, весь яд желчи и ненависти,— как огонь, таившийся под пеплом, всё вспыхнуло…

— И в таком прекрасном духе ты пришел ко мне, и, вместо того чтобы сказать просто: ‘Я вздумал ехать в деревню отдохнуть и поохотиться, не хочешь ли ехать со мной?’, ты вот уже пять часов сряду… (как долго не дают есть!..) изливаешься перед приятелем в красноречивых и мрачных признаниях, бранишь всё и всех, словом, употребляешь отчаянные усилия вогнать и его в тоску… Очень великодушно! Прекрасная привычка: как только дрянь какая заведется на душе, тотчас бежать к приятелю. И всё под предлогом дружбы: ищу участия, совета! Изволь, я буду советовать. Только, смотри, не пенять. Теперь моя очередь, и я тоже начну издалека. Прежде всего позволь предложить тебе вопрос: не проигрался ли ты вчера?

— Сделай одолжение, говори, спрашивай сколько угодно! Ты хочешь знать,— апатически сказал Грачов,— не проигрался ли я вчера?.. Проиграл! Ну, теперь продолжай и можешь быть уверен: ты найдешь самого терпеливого слушателя, если вздумаешь говорить хоть до завтра,— чем дольше, тем лучше…

И тонкий человек зевнул, и по круглому лицу его пробежала ядовитая улыбка.

— Проиграл! Ну, вот видишь, ты проиграл вчера да и вообще в зиму попроигрался, приятели дали несколько щелчков твоему самолюбию, и дали поделом: всё твоя глупая страсть к тонкостям, вот и оказалось: карты и приятели — вещь негодная. Кстати припомнил ты историю с панной Сабиной. Ну, и женщины тоже! Наконец певица, по правде сказать преплохая, которую ты один поддерживал, беснуясь и бросая ей букеты, тогда как другие шикали, любимая твоя певица окончательно срезалась. Ну, и опера никуда не годится. Таким образом и очутилось в самом конце то, с чего следовало начать и в чем всё дело: ‘Едем в деревню’. Сознайся, ведь так?

Тростников приостановился. Но вместо ответа послышалось тихое и мерное храпение.

— Ты спишь? Так скоро? О, тонкий человек! Да не притворяешься ли ты?

Ответа не было.

— Смотри, Грачов, если ты вздумал выкинуть новую тонкость, то предупреждаю: она не удастся, ты будешь жестоко раскаиваться в ней. Лучше признайся. Молчишь? Ну смотри: я буду неумолим!

И он продолжал, наблюдая спящее лицо своего приятеля:

— Сказать просто ‘еду в деревню’ не в твоем вкусе. Я знаю тебя: ты ничего не любишь делать просто. Каждое

¹ самое естественное желание, мимо простых и очевидных причин, ты считаешь долгом облечь флером таинственности, особенной важности или траурной торжественности. Никогда не забуду твоих разглагольствий перед отъездом за границу. Боже мой! каких глубоких, важных, возвышенных причин не насказал ты, хитрый педант! А ты ехал просто потому, что шевелились лишние деньжонки в кармане и что при рассказах о парижских женщинах у тебя глаза наливались кровью, как у этого тупоумного индейца Джальмы, которым ты тогда восхищался вместе с парижскими дворниками. Спишь, Грачов? Спит — значит, я могу продолжать. А твоя глупая страсть к тонкостям? Ха-ха-ха, как ты всегда с ней срезывался! Помнишь, раз на охоте мы в поте лица месили грязь по болоту, а ты, тонкий человек, засел в куст и зло посмеивался, стреляя сгоняемых нами бекасов и уток, но только ты не рассчитал одного, что, сберегая ноги, можешь поплатиться лбом. И твой же собственный егерь, не заметив в кусте твоей важной особы, влепил в нее ползаряда… Ха-ха-ха… Правда, лоб твой устоял против бекасиной дроби, но смотри: не все части твоего тела, может быть, так крепки, как лоб, и не всегда ружье заряжается бекасинником! Ты тонил еще в детстве, и тонкость уже тогда резала тебя. Помнишь, в пансионе у Курнана: какой славный день был и как чудесно солнце светило в раскрытые окна нашего класса! Тогда еще голубь влетел в окно и ужасно перепугал учителя. Ждали нового инспектора, всё было вымыто, вычищено, mr Верфель в новом фраке отчаянно отмахивал французские глаголы, вдруг врывается в класс… только не голубь, а пьяная фигура с просительным аттестатом. Жидкий французик затопал ногами, заскрежетал зубами, крича: ‘Вон, вон!’ (он еще, помнишь, кричал как-то иначе, что нас невероятно тешило). Так бы и выгнали бродягу, но пузатый и длинноухий мальчик, раскормленный, как индейка, проницательно заметил своим товарищам по задней скамейке: ‘А не инспектор ли, господа, сам пере<о>делся и пришел инкогнито?’ Говор пронеся по классу, дошел до учителя, и глупый французик, неизвестно почему, счел догадку твою основательною и стал вежливо говорить с пьянчужкой, пока не явился настоящий инспектор в сопровождении Курнана… Какая тогда произошла сцена и какие были последствия? Раздраженные французы высекли тонкого мальчика — и как больно высекли!

Или помнишь другую школьную сцену, с книгой, в которую вписывались наши проказы, учитель арифметики, человек русский, долго и горячо допытывался: кто вырвал из нее несколько листов? Виновного не нашлось, тогда он прибегнул к старой сказочной хитрости: роздал мальчикам по ровной соломинке и сказал, что у виновного через час на вершок соломинка вырастет длиннее,— и ты ровно на вершок откусил свою соломинку, и тебя опять высекли, а виноват был не один ты, и ты даже меньше других! Так кончались твои тонкости в детстве, того же заслуживают они и теперь, да и чем твои новейшие тонкости умнее детских? (Черт возьми, как долго не дают обедать, пять часов!) Например, теперешняя твоя тонкость (если только ты не спишь действительно, а, право, я сильно подозреваю, что ты притворяешься) — что в ней умного? Ты вздумал срезать приятеля, которому пришла охота сказать тебе горькую правду, и прикинулся спящим (я так предполагаю), но приятель подметил твою тонкость и выскажет даже больше, чем хотел, может даже обругать хитреца, и ты ничего не вправе будешь сделать: ведь ты спишь. Спишь, Грачов? — возвысив голос, спросил Тростников. (Ответа не было.)

— Смотри,— продолжал Тростников,— лучше откликнись и признайся, а то хуже будет, ты рискуешь услышать неприятные вещи… Слышишь? Я теперь перестаю говорить с тобой, а буду рассуждать о тебе с самим собой, право, не лучше ли откликнуться?.. Но ты молчишь, и я начинаю: что такое Грачов? Начнем с наружности. Грачев — плотный детина двадцати семи лет. Он еще не толст, но принадлежит к людям, которые должны потолстеть неизбежно. И он будет толст, хотя и принимает дознанные меры, чтоб не потолстеть. Но характера у него поменьше, чем у Байрона, и, потерпев два-три дня, на четвертый он так наедается, что глаза его готовы выскочить. Каблуки его сапогов не выше обыкновенных, но они непременно прежде всего бросятся вам в глаза, может быть, вследствие особенности его походки: он не идет, а как будто козыряет, показывая свои маленькие ноги, ставя одну за другой с грацией и некоторой торжественностию, причем весь корпус его слегка колеблется. Вообще он не любит скрывать того, чем наделила его природа, и заказывает себе платье (у лучшего портного — он большой франт) в обтяжку, грудь его и так неумеренно высока, но он еще имеет привычку пялить ее, втягивая живот. Еще два-три года, и талия его будет переваливаться, а лет через пять он начнет ходить с солидной тростью. Он мастер повязывать галстук, и когда кланяется или танцует, то закругляет руки и нагибает голову с медленной грацией. В этом он несколько похож на Павла Иваныча Чичикова… Спишь, Грачов? Спит! (А повар тоже, видно, спать лег!) Теперь пойдем далее.

Что такое Грачов?

Грачов — добрый малый, не слишком умный и не дурак, но добрый малый, уже утративший первобытную форму и несколько испорченный новейшими примесями, и вот по какому случаю: Грачов имел счастие или несчастие, что решить довольно трудно, попасть в круг, где любят-таки поговорить о существенных вопросах науки, жизни, современности и проч. В этом кругу мужчины очень умны, а дамы очень дурны собой — это его характеристика. Этот кружок, между прочим, имеет свойство быстро развивать самолюбие каждого, кто прикоснется к нему, да иначе и не может быть там, где роль каждого определяется его личным значением, а значение — личным достоинством и заслугой. Следствия такого свойства для умных членов кружка часто бывали благодетельны: возбужденные соревнованием, эти счастливцы вырабатывали из себя всё, что могли, и делались светилами если не общества, то своего кружка. Но что делалось с остальными, с людьми обыкновенными? Бывало, что они кончали даже трагически. Оторванные от полусознательного существования, которое так весело влачит большинство добрых малых, они гибнут жертвою неумеренно развитого самолюбия. Вы тотчас их узнаете, вступив в такой круг (по преимуществу литературный), они желты и зелены, сидят, вечно надувшись, говорят мало: не смеют или думают, что не найдут слушателей. Самолюбие гложет их, и постоянное напряжение придумать что-нибудь оригинальное умерщвляет в них последний остаток ума, они кажутся совершенными дуракам… Кто бы подумал, что величавый друг наш Грачев хоть одну минуту мог находиться в таком положении? Правда, не совсем в таком, он богат и давал хорошие обеды, его вздор выслушивали, от него не отходили прочь при первом его слове, но всё же гордость его часто получала неизбежные щелчки: он тайно мучился, и пот скудоумия нередко капал с его высокого чела при напрасных усилиях сказать что-нибудь умное. Но не такова была его натура, чтобы запутаться и засесть в паутине, сплетаемой смертельно уязвленным самолюбием. Его самолюбие не было смертельно уязвимо. Он скоро примирился с своим положением, перестал пыхтеть и надуваться и поднял голову. И с той поры он уже не опускал ее: он понял свою роль в умном кружке, нашел еще другой круг, в котором отдыхало его самолюбие, и славно повел свои дела. В умном кружке он жаловался на пустоту своего светского общества, а в светском — на педантство и ученую скуку умного кружка, сношения с которым облекал он должною таинственностию, намекая, будто сам принимал участие в его деятельности. Он брал у кружка умников их суждения, их взгляды, их мудреные слова и фразы (всего чаще слова и фразы) и приносил их в светский круг свой, а умникам платил светскими сплетнями, до которых так падки литературные затворники. Наконец, окончательное удовлетворение своему самолюбию нашел он в том, в чем я вижу одно доказательство его тупости: если один отличается ученостью, другой написал умную книгу, третий мастер говорить, то и я также имею свое — я человек необыкновенно тонким,— думает наш друг Грачов, который теперь сладко спит или, может быть, уже проснулся. Спишь, Грачов? Спит, и я еще успею разобрать, что такое тонкий человек. (А каков повар! Я умираю с голоду.) Что такое тонкий человек? — Глупец, так много думающий о своей особе, что не хочется даже признать в нем и тех достоинств, которые он действительно имеет…

Тут Грачов шевельнулся, но почти тотчас же снова послышалось его тихое храпение.

Тростников продолжал:

— Нет, такое определение не годится, оно слишком общо и так грубо, что даже сонных коробит, надо поискать другого. Что же такое тонкий человек?

Топкий человек — величайший энциклопедист, хоть, может быть, учился плохо и в дрянной школе. Он знаток решительно во всем: в женщинах, в музыке, в лошадях, в литературе, в астрономии, в политике. Он мог бы написать превосходную книгу о чем угодно, но не пишет, потому что… не хочет.

Тонкий человек слышит за версту, видит впотьмах, знает вас насквозь, как свои пять пальцев.

Тонкий человек узнает характер человека по его почерку. Тонкий человек расскажет вам историю приходящего, даже определит его чин, лета, рост и самую цель посещения по звонку, приводимому в движение его рукой.

Тонкий человек — знаток в медицине: если вы больны и лечитесь у известного доктора, он посоветует вам прогнать доктора, объявит его лекарства никуда не годными и предложит вам свои услуги, вызываясь вылечить вас в один день. Не верите? Попробуйте!

Никто не возьмется охотнее тонкого человека и никто не выполнит лучше так называемых деликатных и печальных необходимостей, например когда нужно приготовить мать к известию о смерти сына, жену — к известию о смерти мужа. Можете быть уверены, что при самом входе тонкого человека мать хлопнется в обморок, вообразив, что не только один сын, а все ее дети померли. Но тонкий человек все-таки будет уверять, что, не случись его, было бы хуже: и мать и жена не перенесли бы удара и, верно, лежали бы на столе, тогда как теперь, при его содействии, мать только расшибла висок, ударившись об угол кровати при падении, а жена впала в самое легонькое безумие, которое, не беспокойтесь, пройдет, непременно пройдет… уж я знаю!

Однако ж вот я и кончил, а обеда всё нет, и мой друг Грачов всё еще спит, что ж я буду теперь делать? Да, я еще не сделал общего заключения! Что же какое общее заключение о Грачове? Хороший он или дурной человек? Ни то ни се! Был он хорош, когда был влюблен — не в глупую панну Сабину, о которой он так высокопарно повествовал и которая так нетонко его провела. Нет! гораздо ранее. Ему было тогда только девятнадцать лет. Как он был прост, и искренен, и тепел! (Я тогда и полюбил его.) Как он весь блистал и светился и, однако ж, нисколько не оскорблял, а веселил своим блистаньем, чего нельзя сказать о теперешнем его самодовольствии, которое иногда бесит даже посторонних. Я сам слышал, как один господин в трактире при входе Грачова закричал: ‘Человек, перенеси мой прибор в другую комнату!’ — и потом вполголоса говорил своему приятелю: ‘Вот физиономия, которой я не могу видеть равнодушно! Мы не имеем ничего общего, даже не знакомы, может быть, он прекрасный человек, в чем я, однако, сомневаюсь, но при виде его желчь моя подымается и аппетит пропадает’. (Слышишь, Грачов? Так отзывался о тебе господин, которого зовут… Но что пользы называть фамилию, когда ты спишь?..) Впрочем, кто же не хорош в пору любви? А кто не хорош в эту пору, от того не жди добра в другое время. О, чудное, чудное пламя любви! Зачем не вечно горишь ты в груди человека! Люди были бы лучше, и Грачов никогда бы не дошел до такого нравственного падения, как теперь. Любовь облагораживает самую грубую душу. Так точно (славное сравнение пришло мне в голову), так точно бедной и тесной лачужке выпадает иногда на долю приютить на четверть часа под соломенной кровлей своей путешественницу, богатую, красивую и причудливую. За четверть часа до приезда красавицы с лачугой совершается превращение: пол устлан коврами, потолок и стены обиты богатой материей, накурено благовониями, зажжена лампа, придающая всему ровный матовый колорит. И вот явилась чудная гостья — покушала, сделала свой туалет и уехала далее, только пыль стоит столбом по дороге, да отдаленный стук экипажей, да лениво расходящаяся толпа свидетельствуют, что всё происходившее за минуту не было виденьем, не сонная греза. А в избушке всё опять бедно, даже кажется беднее и хуже: потолок словно почернел пуще прежнего, огромная печь как будто еще стала неуклюжее, темно, сыро, нечисто, и, как мелкие страсти в душе человека, по закопченным стенам копошатся и бегают проворные прусаки и мухи. И жди, когда опять заглянет чудная гостья, и заглянет ли еще…

‘Да! славное сравнение! (уже не говорил, а думал Тростников). Но странное дело! Нет сомнения, что оно принадлежит мне. Я его нигде не читал, ни от кого н’ слыхал, око пришло в мою голову, оно мое. Но отчего же мне первому кажется, что я его украл… у Гоголя? Неужели сила гения так велика, что он кладет свое клеймо даже на известный род мыслей, которые могут родиться в голове другого? Или я ошибаюсь, и это просто общее место, пошлая мысль, которой я дал, благо готова, форму сравнений Гоголя… Или форма-то меня и сбивает, и в чужой форме мне и самая мысль моя кажется чужою? А своей формы я не умел дать. Кто решит мне эти вопросы? Я их не в силах решить. И вот почему я никогда не мог бы быть писателем. Хорошо или худо ли, мое или не мое — эти сомнения замучили бы меня, и при одной мысли, что меня могли бы заподозрить в краже чужого ума, бросает меня в такой жар, как если б кто сказал, что я вытащил платок из кармана…

— Кушать подано! — громко возвестил человек.

— А! ну, слава богу! — сказал Тростников.— Грачов, полно дурачиться! Пойдем есть.

Грачов медленно открыл глаза, приподнялся и спросил зевая:

— Что ты говоришь?

— Обедать подано,

— Как! Неужели уж так поздно?

— Полно хитрить, приятель! Признайся лучше: перетопил немножко?

— Что такое? Ничего не понимаю.

Грачов причесывался перед зеркалом.

— Ну, всё равно. Спал ли ты или не спал, я торжественно объявляю, что сроду не имел такого слушателя, как сегодня…

— А разве ты говорил что-нибудь? — спросил Грачов зевая.

— Всё время.

— Ну так я скажу, что ты ошибаешься: ты мог иметь еще лучшего слушателя.

— Кого же, например?

— Я думаю, человека, который умел бы спать с открытыми глазами,— кротко сказал Грачов.

— О, тонкий человек! Правда, правда!

Глава III
Оба друга бодрствуют

Приятели перешли в столовую и сели обедать. Но хотя Грачев заявил, что будет иметь аппетит волчий, однако ж кушал мало и был, вероятно со сна, не совсем в духе. Разговор не клеился. Время от времени Тростников повторял одни и те же вопросы: ‘Так ты спал, Грачов? Так ты не слыхал, что я говорил?’, на что Грачов каждый раз пожимал плечами и отвечал сухо: ‘Разумеется, что ж тут удивительного?’ И разговор умолкал. Наконец Тростников прекратил свои вопросы (ему показалось, что они как будто сердят приятеля) и заговорил о поездке в деревню.

— Да! — заметил он между прочим.— Твоя мысль ехать теперь же удивительно счастлива, и, если бы ты сказал мне ее без длинных и мрачных предисловий, я бы расцеловал тебя! Я сам думал ехать, но не ранее как в конце мая. Почему не теперь же? А вот спроси! Невероятно, как глубоко и незаметно рутина въедается во все наши действия. Все едут в конце мая, и я ждал конца мая! Как будто что-нибудь удерживает меня здесь! Но не истинное ли удовольствие уехать в деревню теперь же? Это будет то же, что с одного выстрела убить пару вальдшнепов: мы избежим самого дурного времени в Петербурге и захватим самое лучшее в деревне! Не дышать зловонием, когда начнут колоть грязный лед, не видать чудовищной мостовой, по которой ныряют эти бедные ваньки, и вместо того присутствовать при самом зарождении весны, приветствовать обновление природы, подстеречь первый побег молодой травки, вдохнуть полной грудью первое весеннее дуновение,— признаюсь, роскошнее ничего давно не представлялось моему воображению… да, едем теперь же! Я благословляю голову, в которую пришла эта счастливая мысль. Гордись, Грачов! Я решительно утверждаю, что это лучшая твоя тонкость с той поры, как ты пустился в тонкости!

И многое еще говорил Тростников в том же роде. Постепенно и Грачов стал разговорчивее,— должно быть, бургонское развязало ему язык. Аппетит его также усилился: едва притронувшись к первым трем блюдам, он съел всё блюдо жаркого, и к концу обеда приятели уже горячо и дружно толковали о предстоящем путешествии, выпив в ознаменование счастливой мысли Грачова бутылку шампанского.

Нет нужды долго скрывать от читателя, что Грачов и Тростников были именно такие друзья, каких в избытке производит наше время. Дружба их держалась на взаимном щекотании самолюбия, и как они были точно друзья, то это упражнение им почти всегда удавалось. В самом деле, кто лучше друга знает, в которое место должно воткнуть другу булавку так, чтобы она ушла туда и с головкой? Но зато никто лучше того же друга не знает, какая пропорция сахару нужна для приведения вас в сладчайшее состояние духа и в каком виде вам должно поднести ее. Так поглаживая друг друга то по шерсти, то против шерсти, они не скучали вместе и на этом основании думали, что любят друг друга, а в сущности… но не будем откровенны там, где догадливый читатель не нуждается в нашей откровенности. Как бы то ни было, они не сознавали настоящего источника своей дружбы, и каждый видел в другом образец дружеской преданности. Тростников думал: ‘Глуповат этот Грачов, да зато добрейший малый и любит меня’, а Грачов думал: ‘Ух какая заноза этот Тростников! Я вижу его насквозь: завистлив и зол по природе — и притом какое самолюбие! Весь свет бы заставил плясать по своей дудке!.. Да зато честный малый и готов за меня в огонь и в воду…’ Итак, они толковали о предстоящей поездке. Надлежало решить вопрос: куда именно ехать? Оба они были столбовые русские дворяне, и судьба, хотя не в ровной степени, наделила их родовыми поместьями. У Грачова были имения в нескольких губерниях. Куда же ехать? Где природа живописнее? Народ характернее? А главное: где больше дичи? (Праздные друзья наши любили охоту и были данниками петербургских чухонцев, которые, протаскав их целый день по пустым болотам, показывали им под вечер до безумия настреканного бекаса или разбитый выводок куропаток.) Совещание длилось недолго, и тонкий человек остался победителем. Тростников охотно согласился предпочесть его в<ладимирск>ое имение своему малороссийскому, любя природу чисто русскую и, может быть, имея еще некоторые другие соображения. Грачов же твердил одно: ‘Там сторона глухая и народ так наивен, что бьет одну утку, считая всю остальную дичь недостойною выстрела, какова же охота предстоит нам? Тетеревей, куропаток, вальдшнепов там как ворон, и какую стойку будет выдерживать девственный дупель, которого не тревожили, может быть, двадцать лет! (В пылу увлечения тонкий человек забывал, что дупель, даже самый девственный, едва ли может прожить двадцать лет.) Я не бывал там с детства, но помню, что мой отец привозил дичь корзинами. Дом стоит на возвышении, которое постепенно сливается с низменностию, предшествующей луговому берегу Оки, Ока видна с балкона, и перед самыми окнами дома чудесное озеро…’, и многое другое говорил Грачов, по нам нет нужды исчислять краски, которыми живописал он свое поместье: мы сами будем в Грачове (так оно называлось). Довольно сказать, что Грачов не щадил их и что не одни девственные дупели, но еще более воспоминания детства, о котором он, как малый солидный и установившийся, редко думал, теперь, внезапно прихлынув, одушевили его и делали красноречивым. По рассказам тонкого человека, Грачово было рай земной, и друзья расстались, горя нетерпением отправиться туда скорее.

Приготовляясь к сложной роли деревенского жителя, отчаянного охотника и гостеприимного хозяина, Грачов сделал бесчисленные закупки, опись которых сохранилась в его бумагах, откуда мы извлекаем важнейшие статьи, касающиеся охоты.

Грачов накупил (всё в большом количестве):

1) Непромокаемых одеяний — каучуковых для господ и клеенчатых для прислуги, каучуковых шапок с ушами и подзатыльниками, каучуковых тюфяков и подушек (в резинковом магазине у Кирштена и в магазине a la Toilette {Всё для нарядов (франц.).}.

2) Егерских вещей — пороховиков, дробовиков, пистонниц, ягдташей (в английском магазине и у Ржецицкого).

3) Свистков на всякую дичь (у Ржецицкого).

4) Болотных саногов разной длины (под колено, за колено и выше) и всякого рода: кожаных петербургской работы (Людвига и Гренмарка), кожаных английских, с негнущейся несокрушимой подошвой, убитой исполинскими гвоздями (эти богатырские сапоги можно иногда найти в магазине a la Toilette), каучуковых петербургских, каучуковых заграничных (у Кирштена).

5) Английских шерстяных носков и чулок мягких, плотных и во всех отношениях превосходных (в английском магазине).

6) Охотничий погребец, изумительно прочный и укладистый.

7) Пуд персидского порошка от насекомых.

Наконец, венцом своих охотничьих приобретений Грачов справедливо почитал превосходное английское ружье Пордэ (Purdey), которое смотрело так, как будто стоило 40 целковых, а било… нечего и говорить, как оно било! и стоило не 40 рублей, а вдесятеро.

Приготовления и по другим частям — по съестной и питейной — были тоже недурны, и, кроме того, грачовскому управляющему послано приказание откормить и отпоить столько телят, поросят, барашков, индюшек, кур и цыплят, сколько найдется в вотчине.

Всё закупленное отправлено в Москву, а оттуда немедленно должно было двинуться далее, чтобы поспеть в Грачово до разлития Оки и других рек.

Но мы забыли самую важную статью, именно: статью о собаках. Друзья имели по собаке (и каждый, но обыкновению, считал свою образцом собачьих совершенств), по пары собак дальновидному Грачеву в предстоящей охоте казалось мало, притом в течение зимы собаки их страшно разъелись: друг и фаворит топкого человека, черный, грудастый, коротконогий и короткошерстый Раппо, едва перебирался с своей подушки в обеденный час в столовую и остальную часть дня уже маялся на голом полу, вздыхал, как объевшийся гусь, и словно говорил проходящим: ‘Посмотрите, как неловко и жестко,— я все бока отлежал! А идти к подушке нет никакого расчету: скоро будет ужин, да еще и проспишь, пожалуй!’ Раппо был малый обдуманный.

Кстати мы должны сказать теперь же несколько слов о Раппо, без которого Грачов-охотник не полон и не понятен. Всего лучше выписать отметку самого Грачева, которую находим в его охотничьем журнале, она относится ко времени, с которого начинается наш рассказ.

‘Раппо — чистый английский пойнтер, уже не первой молодости, но хорошо сохранившийся, — настоящий джентльмен как в домашней жизни, так и на охоте. Он ласков с хозяином, сухо-вежлив с его гостями, не кусает без побудительной причины и никогда ни у кого не лижет рук, чем снискал особенную мою любовь, в лучшем расположении духа он подпрыгивает и легонько стискивает зубами край вашего уха — это его величайшая ласка, в остальное время выражает он свои чувства — благодарность, довольство самим собою и другими, радость свидания — мерным, громким и полным достоинства стуком хвоста. (Хвост у него нерубленый, гладкий, несколько обившийся с конца, лежа на подушке, он обыкновенно растягивает его по полу, как крыса, и каждому идущему дает знать о своей близости троекратным постукиваньем, не столько из дружелюбия, сколько из предосторожности.) Поведения примерного. Случалось, будем беспристрастны, что он даже пропадал иногда (по сердечным делишкам), но всегда являлся домой сам — и прямо к обеду. Час обеда ему отлично известен, он, к сожалению, обжора — страсть, которая его погубит. Таков Раппо дома. На охоте являет он редкое соединение сильного чутья и крепкой стойки с хорошими манерами, что даже реже хорошего чутья: никогда ни в каком случае не горячится, ищет, как долг исполняет, предоставляя остальное судьбе. Не горюет и не радуется, не волнует вас ложными стойками, когда ничего нет, яо и не падает духом, подобно тем бездарным собачонкам, которые, попрыгав полчаса по болоту, начинают поминутно останавливаться и, поставив передние ноги на высокую кочку, глядят на вас, как будто говоря: ‘Я ничего не мог найти, поищи теперь ты’. А как он подводил!’ Но нам придется еще видеть Раппо на самом поприще охоты и потому прекращаем выписку. Собака Тростникова имела также свои хорошие качества, с которыми познакомимся впоследствии. Теперь дело шло о том, чтоб приготовить резерв, так как Раппо не без основания внушал своему хозяину мрачные предчувствия. И тонкий человек поручил приживавшему в его людской бездомному егерю Сидору (специальность которого состояла в сопровождении молодых охотников по болотам), приискать несколько собак. ‘В отъезд! — выразительно спросил Сидор и, получив утвердительный ответ, объявил: — Можно, и даже недорого будут стоить’. С той норы он ежедневно приводил к Грачову мрачную собаку и не менее мрачного мужика, который именовался хозяином собаки. Но собака так на него глядела, что, спусти он только ее с веревки, она бы наверно показала ему пятки. Раз, когда он зазевался, так и случилось: огромный маркловский нес с красными веками, отвисшими подобно карманам дорожного тарантаса, вышиб двойную раму и бежал в виду торговавших его охотников и мнимого своего владельца. Мужик только икнул. Вообще и собаки, и мужик, и самый Сидор — всё имело вид несколько подозрительный, но тонкость как будто вдруг покинула Грачова: он платил деньги, брал собак и отправлял их с обозами своими, намереваясь на досуге в деревне вникнуть в их качества. Таким образом превосходно обеспеченные по всем отраслям путешествия, деревенского комфорта и охоты приятели наши двинулись в путь.

Глава IV
Ночлег на постоялом дворе, доставивший богатую пищу сатирическому уму тонкого человека

Первое событие, внесенное Грачевым в дневник (которым мы пользуемся), относится к ночлегу путешественников в Гороховце или, точнее, в селе Красном, чрез которое проходит шоссе, оставляя город правее в одной версте. Они прибыли в Красное поздно ночью, взяли особую комнату на постоялом дворе и тотчас же легли спать. Утром тонкий человек был пробужден разговором, происходившим за стеной, около которой помещалась его кровать. Прислушавшись, он нашел разговор столько интересным, что разбудил своего товарища. Оба они стали слушать, и вот в каком виде записано в тетради Грачова то, что они услышали.

ЗА СТЕНОЙ
(ДРАМАТИЧЕСКАЯ СЦЕНА)

I

Мужской голос

Васильевна! Эй, Васильевна!

(Слышен скрип отворяющейся двери, шаги и старушечий голос.)

Женский голос

Чего, кормилец?

Мужской голос (быстро и с беспокойством)

Ба! Что у те с лицом сделалось?

Женский голос

А разе што сделалось?

Мужской голос

Погляди.

Женский голос

Ничего не вижу, али зеркало фальшит?

Мужской голос

Не зеркало, а глаз, видно, нет. Лицо словно кровь, и нос — туша! А она не видит!

Женский голос

А у печи возилась. Твое же добро берегу, не кухарку нанимать! Сродница всё лучше чужой. Вот и опалило маненько.

Мужской голос

Эх, Васильевна, Васильевна! Ну как теперь в люди покажешься? (Молчание.) Ситчик скроила?

Женский голос (живо)

И скроить скроила, и сшить поспела, спасибо, родной. Вот в Благовещенье в церковь пойду — надену.

Мужской голос

Я тоись не о Благовещенье говорю, наденешь и раньше. Да голову платком повяжи, настоящая купчиха как есть будь.

Женский голос

Так, стало, надумал, кормилец?

Мужской голос

Надумал. Нешто не такая же ты баба, как и другие.

Женский голос

Вестимо: баба всё баба, как одна, так и другая. Справлю не хуже прочих.

Мужской голос

А то еще сваху ищи? Деньги ей плати, а деньги нынче в сапогах ходят. (Молчание.) Да башмаки обуй.

Женский голос

Обую и платок повяжу: надо как есть весь парад соблюсти. Да вот что, Иван Герасимыч: как бы маху не дать.

Мужской голос

А что?

Женский голос

Сама выпить любит, а скупа.

Мужской голос

Ну?

Женский голос

А не подойти ли то есть таким манером: так и так, мол, купила по приказу Ивана Герасимыча, домой несу, да жара больно морит — отдохнуть зашла.

Мужской голос

Понимаю, вишь, у те губа не дура! Ну, вот на… мадерки купи и того… и изюмцу, что ли, фунтик, а то пастилы. Да смотри, попусту не давай… Как увидишь, что дело идет ладно — и попотчуй старуху… да и Евлампия Маркеловна, поди, пьет? Ну и ее…

Женский голос

Как, чай, не пить: кто нынче не пьет? А уж, нече сказать, красавицу подхватишь: чистая да румяная такая, кровь с молоком, только вот зубы белы…

Мужской голос

Зубов словно недостает, я ветрел их намедни у праздника, смотрел всю обедню — молчит либо хихикнет таково скоро, и опять молчок… а, кажись, пары нет.

Женский голос

Это спереди будет, что ли, родимой? А и есть нет, да какой прок в зубах, кормилец? У самого зубы те больно востры. А почернеют, бог даст, так и приметы не будет, что недостает. Только уж плотная да толстенная, нечего сказать…

Мужской голос (смеется недоверчиво)

Полно языком молоть. Говорит, словно видела.

Женский голос

А известно: видно!

Мужской голос

Видно! Дура ты, Васильевна! Видать не видала, а божиться рада! Где у вас ум, у старых людей? Да я вот тоже видел Евлампию Маркеловну, и ты мне ее хоть год еще так показывай… Кругла, кругла, а не побожусь! Нет, я не дурак… Я вот постоялый двор держу, примерно, бойню в городе имею, свою коммерцию произвожу, пятый год без тятеньки остался, а дела не уронил… не токмо, даже люди одобряют лучше тятенькинова… Я теперича к тому говорю: приводят ко мне, примерно, на бойню быка — ну, я и вижу, каков он есть, и знаю доподлинно, что под кожей — всё будет мясо, каково там ни на есть, а мясо. А тут, Васильевна, ты не толкуй, тут статья особенная. Тут дело выходит деликатное…

Женский голос

Как хотите, Иван Герасимыч, а кость говорит…

Мужской голос

Кость! Чего кость! Нынче свет, вишь, каков стал: и в купечестве господские порядки пошли…

Женский голос

Нет уж, Иван Герасимыч, ты меня режь, а хоть побожиться, фунта фальши в ней нет… Евлампия Маркеловна невеста богатеющая, всегда скажу…

Мужской голос

Знаю, не толкуй. Стало, знаю, коли сватьев засылаю… Я уж и Сергей Васильича просил — они хотели братцу Евлампии Маркеловны поговорить… так они теперь, поди, уж знают, в чем, выходит, мое есть желание, и, ежели сами желают того, ты тотчас смекнешь.

Женский голос

Как не смекнуть? Смекну, кормилец, смекну… Так я пойду, Иван Герасимыч, теперь, мадерки да изюмцу куплю, а там уж оденусь да и с богом…

Мужской голос

С богом, Васильевна, да смотри! буде не того — так мадеру не откупоривай, домой тащи — проезжие выпьют, а изюм с уговором бери, коли, мол не пондравится, так обратно принять.

Женский голос

Ладно, кормилец.

(Слышен скрип дверей.)

Мужской голос

Да смотри, приберись получше — огуречным рассолом, что ли, помойся. Вишь, лицо словно огонь.

Женский голос (усмехаясь)

Э, родимой, не в лице моем дело. (Уходит.)

Мужской голос

Знаю, да, вишь, Маркел Абрамыч человек гордой, скажет: вот де какую сваху прислал, куфарку! Знаю я его — гордец! Что красным товаром торгует, так и нос поднял. Мы вот постоялый дворик держим, да у нас деньги не хуже его! По-моему, так всё равно: кто ни приди, только дело сделай. (Слышен зевок и потом молчание, потом щелканье счетов и отрывочные слова.) Приданого, выходит, тряпья разного рублев тысячи на две… жеребец карий — триста, лавка в шорном ряду — ходит сто двадцать в год… (Слышно щелканье.) Деньгами ничего. (Слышен вздох.) Выходит, взять можно, а свадьбу сыграю рублев на триста, а не то и подешевле… куда чужой народ поить да кормить даром! Я и Сергей Васильичу сказал так, и они говорят, на триста можно управиться… и обо всем обещали переговорить… и будут посаженым отцом. Кто там? Лекссич, ты?

Голос старика

Я, Иван Герасимыч, гостя веду!

II

Гость (входя)

Ивану Герасимовичу.

Хозяин

Федоту Маркелычу. (Молчание.) Чем потчевать дорогого гостя? Теперича у нас всего можно, потому постоялый двор — спрашивают. Чайку? Вода горячая ночь и день не переводится — духом соберем. Лексеич! собери четыре парочки — цветочного и сахарцу, понимаешь? Белого! Молво держим, первейший московский фабрикант, девяносто три копеечки фунт, есть и похуже: второй сорт, семьдесят две, ну, тот маненичко посерей будет, а сладость одна.

Гость

Конечно, кому какой требуется. У вас шавель проезжая пристает: всё больше обозчики — черной народ, так они, конечно, пьют и посерей.

Хозяин

Позвольте, Федот Маркелыч, жирно будет семьдесят две черной народ поштвовать. Вы наших порядков не знаете! Да так и стоялый двор держать нельзя — с кошлем пойдешь. А мы, благодарение богу, наживаем… У нас черному народу подается синец.

Гость

То есть как, Иван Герасимыч, синец?

Хозяин

А сахар такой, выходит — третий сорт.

Гость

Нечего сказать, не слыхал.

Хозяин

Оно вот видите, Федот Маркелыч: в продаже его не находится, так и мудреного нет, что не слыхали, а достал я его случаем. Изволите припомнить, прошлого году Оловянишников, Стратилат Гаврилыч, в Москву ездили, ну вот они и купили там партию сахару. Дешево, что ль, обошлось, только купили они его много… и уж не знаю, сложить, что ли, места не хватило, только часть его лежала так бог знает где: у Стратилата Гаврилыча на дворе флигелечек неражий есть, так вот они и сложили голов сотню туда на чердак, а внизу красильщики нанимали. И развели они однажды большущий чан синей краски — пряжу красить сбирались, а потолок не выдержал — шутка, сто голов: тяга немалая! И посудите вы теперича, Федот Маркелыч, сорок голов как есть в самый чан так вот и угодили да почитай час в нем и кисли. Оказия!

Гость

Подлинно, оказия! (Слышно, что принесли чай.) Вот, я думаю, Оловянишников бороду расчесал!

Хозяин

Э, Федот Маркелыч, такому богачу, как Оловянишников, плевое дело и не сорок голов! А нашему брату с руки… Откушайте! (Пьют чай.)

Гость

Ну и что же, Иван Герасимыч?

Хозяин

Повытаскали да сушить поскорей. И то чудно, что ничего: просох и такой твердой стал, словно камень, кипяток его не берет, с одним куском десять чашек пей. И сладок. Одно: цвет! Ну, цветом не вышел, так ценой маненичко посходней белого: нам фунт, перед вами, как перед богом, Федот Маркелыч, копеичек по семнадцати, не больше, пришел, да-с!

Гость

Неужли? Да это, выходит, лафа, Иван Герасимыч.

Хозяин

А то как же по лафа? Всё, выходит, надо знать, как деньгу нажить. Я, поверите, Федот Маркелыч, какова есть крошка, другой год сахару не покуп… (быстро поправляясь) конечно, купишь маненичко, для хороших людей, всякие случаи бывают, надо держать…

Гость

Кто говорит, как не купить? И должно купить. Дворянину такого сахару не подашь…

Хозяин

Дело известное. А и тут, открыться по-божески, Федот Маркелыч, сноровка есть, коли плохонький придет — ничего, клади смело, сойдет! Конечно, не первый слой: первый слой синь, словно вот сукно, и отзывает нехорошо. Второй посветлей: этак вот, примерно теперича, как стена. А как разрубишь голову, так в иной, поверите ли, Федот Маркелыч, фунта с три чистейшего рафинаду окажется — и бел как снег! Только так местами синяя полоска словно жилка пройдет… (Наливает чаю.) Откушайте!

Гость

Нет, Иван Герасимыч. Я чаю больше не хочу, сами кушайте.

Хозяин

Что же-с, Федот Маркелыч? Всего три чашечки, да и баста…

Гость (резко)

Да так, не хочу. А я к вам по делу.

Хозяин

Чашечку?

Гость

А у нас, по-нашему, Иван Герасимыч, слово свято, сказано, не хочу…

Хозяин

Да вы, может, подумали… Разрази гром — сахар настоящий: у Варахобина брал, хоть спросите.

Гость

Да я дома много пил.

Хозяин

Ну так водочки. Эй, Лексеич! Бальзамчику графин да рюмки большие, пятнадцатикопеечные.

Гость

К чему большие? Я много пить не буду. Много пить будешь, голову потеряешь.

Хозяин

Со мной ничего, Федот Маркелыч. Я вас так, словно брата родного, уважаю. И не то что чай или водка, всё готов с моим уважением. (Слышно, что принесли водку.) Откушайте! (Пьют и крякают.) А то подумали. Нет, Федот Маркелыч, оловянишниковский сахар у нас весь в продажу идет, верхний слой черному народу идет, второй кому почище, а середним и дворяне не брезгуют.

Гость

Одно удивительно, как теперича цвет, я полагаю, спрашивают. Мужик, мужик, а всё же он видит.

Хозяии

По нашему тракту народ, слава богу, смирен. Мужик богобоязненной, и, чтоб буйство или чего, не слыхать. Иной спросит случаем: что, мол, сахар словно крашеной? ‘Дурак ты,— скажешь ему,— мужик, так и видно, мужик: не слыхал, что ли, нынче и всё такой сахар?’ Ну и ничего, пьет. А иной так еще просит такого. К нам кто не заходит? При всяком его не подашь… иной раз подаем и мужику побелей, так нет, сердится: ‘Ты,— говорит,— синцу подай, с ним поспорей!’ Так и пошло: синец да синец!.. Откушайте!

Гость

Да сами что же, Иван Герасимыч? (Пьют.)

Хозяин

А вот и мы выпьем-с. Так изволите говорить, Федот Маркелыч, дельцо есть?

Гость

А вот видите, Иван Герасимыч: вы приказывали Сергею Васильичу, чтоб поговорить мне, что вы хотите сватать мою сестру?

Хозяин

Было дело.

Гость

Ну-с, Сергей Васильич посылали миня к моим родителям сделать им придлаженье, что вы хотите сватать сестру… и сказал я им на имя Аркадия Васильича и на Ольгу Васильевну и на Каверина, что будто они советуют за вас отдать…

Хозяин

Тэк-с!

Гость

То родитель сказал: когда евти люди об нем заключают, что он хорошего поведенья, то намерены будут отдать…

Хозяин (в восторге)

Уж будто? Так, стало, обделалось… Я тоись, Федот Маркелыч, по гроб слугой буду как тятиньке вашему, так равно и вам. Откушайте! (Пьют.) А поведение? По всей линии иди спрашивай — малый ребенок про нас худа не молвит! Да откушайте еще, Федот Маркелыч, а не то мадерки не прикажете ли?

Гость

Позвольте, Иван Герасимыч. Но только в том дело состоит, в каком вы смысле намерены свадьбу играть, если вы думаете так свадьбу сделать, как Сергей Васильич сказали: можно, говорит, на триста рублей сыграть — это значит по-кузнецки…

Хозяин

Тоись как по-кузнецки, Иван Маркелыч?

Гость

А так: купить штоф вина, прийти распить его да прощай! Нету! Этким манером взять вам у нас не придется, да и батюшка отдать по-кузнецки ни сагласится, потому у нас в радне по-кузнецки ни одной нивесты ни отдавали и свадеб кузнецких ни бывала, а она у нас ни худова поведенья или ни дура, чтобы мы согласились ее так отдать, а она у нас из кожновых невест нерва красавица.

Хозяин

Тэк-с!

Гость

Если нам ее тах-то отдать, то нам не то свои сродники в глаза наплюют, но даже весь город асмиет, патаму у нас на запое и на сговоре будит публика большая, люди будут хорошие, одних барышниев будит штук до девяти, а угощать нечим будит, и абедов не будет!

Хозяин

Триста рублей деньги, Федот Маркелыч!

Гость

Кто говорит — и гривна деньги. Только нам с гривной делать нечего. Это просто нам проходу не дадут. А если согласны вы будите свадьбу сыграть по купецкому обряду, она вам станет не мене как тысячу рублей, патаму у нас гостей будит много. Во время запою и сговору у нас займется половина хором, а у вас распорядиться некому, как только Васильевне и Лексееву, а евту сволочь родители не допустят, потому они умеют распорядиться только у табатирок, а не у етких делов…

Хозяин

Тэк-с!

Гость

А родители приказали вам поговорить, если вы надумаете: больше тысячи станет, то они согласны у вас взять на всю свадьбу тысячу рублей — на свое распоряженье, на разные вины, и на разные закуски, и на обеды, и меду сварить, и на чай, и на сахар, и за свадьбу священникам отдать, и из посуды совершенно до вас ничего не коснется…

Хозяин

Тэк-с!

Гость

А чего сверх тысячи нидостанет, то они с вас ни копейки не потребуют. А ваше дело только приехать с Федором Васильичем и с ево женою,— сесть подле невесты,— а не с евтими людьми, с Васильевной и с Лексеевым! Тогда не стыдно будет пожаловать и Сергею Васильичу: угостим хорошими напитками!

Хозяин

Тэк-с!

(Слышно кряхтенье — он выпил, но уже не потчевал гостя.)

Гость

А и я выпью. (Пьет.) Так вот, Иван Герасимыч. Из платья с вас ничего не потребуем: снарядим сами! Постелю уберем в три перемены отличным манером, положим вас на Кобзев двор в каменные комнаты, а они у нас отделаны важно, постелю вам от нас примут наши сродники, как должно по обряду, и уберут ее. Вот если вы этким манером будете согласны, то приказали мне прийти с вами к родителям и переговорить, и посмотрите при наряде невесту. (Долгое молчание.) Так вот, Иван Герасимыч, можем сделать на Благовещенье запой, и вы не беспокойтесь сваху посылать — вот вам мои слова: если согласны будете, то я вашим буду сватом, а вы моим зятем. (Снова долгое молчание.)

Хозяин

Тысячу рублей — капитал, Федот Маркелыч. (Пьет и крякает.)

Гость

Нетто и мне выпить? Бальзамчик отменный! (Пьет и крякает.) А то поговаривает Васильевна за вас у нас свататься, лучше не посылайте, потому как батюшка на нее посмотрит, на эткую ловасть, да спросит ее, с каково она званья, а она скажет: кухарка, то он евто выведет, и выдет дичь палявая! Подельнее ее приходили, и то носец заворачивал! Етакой ли ходить сватать…

Хозяин

Тэк-с!

Гость

И то батюшка согласится отдать собственно по моей просьбе, потому я желаю вас иметь своим зятем и вы мне известны так, как на руках мои пальцы. (Молчание.) А Васильевна эта думает так, как она усватала Гирина,— так и теперь. Нет! Наша свадьба будет особенная, а на этой свадьбе если согласится она готовить кушанье, то мы ей отрежем платье! Так вот как надумаете?

Хозяин

А думаю.

Гость

Я вечерком побываю. Прощайте-с, наше почтение, Иван Герасимыч.

Хозяин (сухо)

Прощайте!

Гость

А когда не захотите и пожалеете тысячу рублей, то ищите невесту подешевле, а у нас женихи будут. Прощайте-с! (Уходит и возвращается.) А Васильевна эта думаит, так, как усватала она Гирина, так и теперь! Нет! Тут свадьба будет особенная, а тут если согласится она готовить кушанье, то мы ей платье отрежем! (Уходит.)

Хозяин

Думай не думай, а всё одно: не бросать же тысячу рублей на ветер! Нет, Евлампия Маркеловна! Недоросли вы, матушка, до тысячной свадьбы. (Бросается к двери.) Эй, поштенной, поименной!

Гость (возвращаясь)

Стало, надумали, Иван Герасимыч?

Хозяин

А надумал…

Гость

Так не миновать породниться…

Хозяин (не слушая его)

Что же деньги, поштенной? Куда как прыток! Пить пил, а расплатиться догадки нет. У нас даром ничего не дают, потому — постоялый двор. Много вас, подлипал!

Гость

Какие деньги?

Хозяин

А чай пил, а бальзам?

Гость

Так, стало, так, Иван Герасимыч?

Хозяин

А так, Федот Маркелыч. Еще Евлампия Маркеловна маненичко недоросли-с до тысячной свадьбы. А денежки отдай: чай — полтину, три рюмки бальзаму — сорок пять, всего девяносто пять копеечек.

Гость

Чай? Да с твоего чаю только горло ободрало. Хорош чай — с крашеным сахаром!

Хозяин

А нет, сахар был настоящий.

Гость

Не видал я, что ли? Что ни кусок, то синяя жила, словно синькой выкрашен, да и воняет.

Хозяин

Дудки, поштенной! Ну да чай — бог с ним. Положим, сам пошвовал! А бальзам: три рюмки — сорок пять. Твоя рука наливала…

Гость

Будет с те и гривенника, алтынная душа.

(Слышен звук брошенной монеты. Гость быстро уходит.)

Хозяин (кричит)

Васильевна!

III

Васильевна

Вот и я, кормилец, совсем при наряде, оделась, гляди: чем не купчиха?

Хозяин

Не ходила еще?

Васильевна

А нет. Только мадерки сходила купить да вот принарядилась.

Хозяин

Ну так и не ходи.

Васильевна

Что так, родимой?

Хозяин

А так, непошто! Не годишься, вишь, говорят, какая ты сваха: не знаешь порядков!

Васильевна

Что-й-то, и господи! Как не знать? И не то, так знаю… да и других поучу. И неужто он так сказал? Али, кормилец, повздорили, стало, с Федотом-то Маркелычем?

Хозяин (сам с собою)

В тысячу рублен, говорит, свадьбу справь да и денежки им в руки дай, вишь, нашли дурака. Нет, я не дурак, дай им тысячу, знаю: распорядятся — любо! Нет, жирно будет — тысячу. Деньги нынче в сапогах ходят! Нас не тому родители учили — деньги бросать.

Васильевна (всплеснув руками)

Тысячу рублей, эва! Что они, стало, с ума спятили. Невеста совсем подошлая, а свадьбу в тысячу играй! Ну, нынче народ! И получше найдем, Иван Герасимыч, и не тужи!

Хозяин

А что тужить! Дурак я тужить. Какая невеста! Только и хорошего было, что лавка шорная: доход теперича верный, да жеребчик карий — масть отменная, отлив больно хорош, словно золоченой!

Васильевна

Найдем, всё найдем, не то золоченого, настоящего золотого найдем! А уж Евлампия Маркеловна, я давеча только говорить не хотела, а правду сказать: какая она невеста такому молодцу да красавцу… Ведь не только зубов, и волос нет: коса-то дареная!

Хозяин

Как дареная?

Васильевна

А так. Вишь, с господами дружество повели, так и переняли. Слыхал, чай, про казначейшу нашу прежнюю: каков есть волос, по всей голове ни одного нет… а в люди выйдет — коса стог стогом, посмотреть любо! Ну вот она таку косу одну и подари Евлампии Маркеловне, и пошла наша купчиха туда же щеголять! Право, я доподлинно слыхала!.. Прибрать, родимой? Чайку больше не будешь пить?

Хозяин

Нет. А бальзаму не тронь. Изюм обратно снеси.

Васильевна

Ладно, снесу, только вот чайку прежде попью…

Хозяин

Мадеру сюда подай. Да платье, смотри, скинь: я, примерно, не к тому его подарил, чтоб ты в нем по товаркам таскалась, а вот, может, посватать придется…

Васильевна

Сниму, сниму, родимой. (Уходит и возвращается.) А вот и мадера. (Уходит.)

(Молчание, потом слышен звук откупоренной бутылки, опять молчание, и потом раздается протяжная песня, напеваемая не совсем трезвым голосом.)

——

— Каков разговор? — сказал Грачов своему приятелю, убедившись, что уже не будет продолжения.— Не правда ли, чудо? Если записать, выйдет маленькая комедия, право, я так и сделаю.

— Да, разговор недурен. Но, признаюсь, я не желал бы быть автором такой комедии.

— Почему?

— Да потому, что выйдет… подражание.

— Помилуй! Каким же образом может выйти подражание?

— А бог знает каким! Память легче удерживает слышанное или читанное, а ум безотчетно дает простор чертам, которые ему уже указаны, истолкованы,— вот отчего, я думаю, списывая происходящее, мы невольно подражаем тому, что уже происходило и было списано… разумеется, если нет дарования. А есть ли оно у нас с тобой — еще вопрос не решенный. Или, может быть, уж такая среда, что два-три мастерские снимка исчерпывают ее всю, и, сколько ни списывай потом, всё будет казаться подражанием и повторением. Впрочем, печатай. Такие вещи печатать полезно. Во-первых, потому, что нельзя же считать свой приговор безапелляционным, надо оставить что-нибудь и суду публики: может быть, она и найдет в твоей комедии что-нибудь новое. Во-вторых, потому, что всякий предмет уясняется только тогда, когда перестает быть достоянием ограниченного числа специалистов, как бы получивших на него привилегию, а в-третьих, потому полезно… что никому не вредно.

Громкий и хриплый голос, раздавшийся за стеной: ‘Васильевна! эй, Васильевна!’, прервал разговор.

Пришла Васильевна, и отвергнутый жених потребовал чего-то. Приятели стали одеваться.

<Глава V>

Наконец прибыли в Фоминку, обширное и богатое село, в котором друзей наших поразило одно обстоятельство: все строения были в нем новые, причина скоро объяснилась: месяца два тому назад всё селение выгорело, и крестьяне выстроились вновь, на что отпущено было каждому из них безвозмездно потребное количество лесу. Эти подробности приятели наши узнали от своего ямщика, который тут же объяснил им, что помещик в деревне не живет, а управляет имением один из его крестьян, живущий в Фоминке.

— А велико имение? — спросил Грачов.

— Да немалое. Во всей-то Адовщине, чай, тысяч шесть душ будет.

— Шесть тысяч душ! — воскликнул Грачов.— И мужик управляет!

— О какой ты упомянул Адовщине? — перебил его <Тростников>, обращаясь к ямщику.— Так у вас зовут деревни, принадлежащие к одной вотчине, что ли?

— Нет, а только деревни, что принадлежат к Алексею Дементьичу, так прозываются.

— Да почему ж так? Барин, что ли, дал такое прозвание?

— А господь знает. Вишь ты, раскольников у них много. Ну и прозвали, спокон веку так: адовщина да адовщина немрущая.

— А кто такой Алексей Дементьич? — спросил Грачов.

— Да он-то и есть управляющий.

— Хороший человек?

— Уж какой человек! Мужик то есть каких в редкость, кажись, и нет другого такого, приди малый ребенок — он с малым ребенком будет говорить,

— А строг?

— Как сказать? Да вот уж, почитай, тридцать лет сидит управляющим, пальцем никого не тронул, а строг, точно строг. И-и-и, беда у него, коли мужик фальшь какую сделает,— лучше и на глаза не кажись!

— Что же?

— Да так, беда, просто беда! И не приведи бог!

— Что ж, к барину отписывает, что ли? А барин-то, видно, того?

— И, нет! Куда к барину! Станет он барина беспокоить.. Ему нечего к барину отписывать. Он сам то есть волен с ослушником распорядиться.

— Ну?

— Ну и распорядится… и выходит тоись плохо тому, кто порядков не соблюл, в чем ни на есть проштрафился.

— Что же то есть?

— Да так…— Ямщик остановился и долго думал.— С одного стыда сгоришь,— произнес он наконец скороговоркою и прикрикнул на лошадей, помахивая кнутом.

Как ни допытывался Грачов, расспрашивая о мерах строгости управляющего, ничего более ямщик сказать ему не мог.

— Все-таки я не понимаю, братец,— сказал он, желая заставить его выразиться определеннее.— Чем он вам так страшен: что такое за сила особенная?

— Чем страшен? Правдой страшен! — резко сказал ямщик.— Правдой страшен, правдой и силен! — прибавил он, как бы раздумывая сам с собою.— Да правдой же и люб,— заключил он вдруг, стегнув по всем по трем.— Эх, вы, соколики!

— Как так, правдой?

— Да уж так,— отвечал ямщик, обнаруживая явное нерасположение продолжать разговор с таким непонятливым слушателем.

Однако ж Грачов не оставил его в покое.

— Видно, он вас балует! — сказал он, пробуя ямщика с другой стороны.— Так вот вы его и хвалите.

— Кто, он, Алексей Дементьич, нас балует? — с жаром возразил ямщик.— Вишь, таковского нашел! Балует. Да он и самого-то себя небось не балует… Да и как ему нас баловать? Ведь он тоже человек подначальный.

— А что ж, может, и барин добрый, так вот и терпит.

— Да что терпеть, нечего терпеть! — заговорил ямщик, задетый за живое, к удовольствию Грачева и его товарищей.— У нас тоись, как он стал управляющим, с того тоись дня ни казенной, ни господской недоимки, тоись каков есть медный грош, не было. Так что тут, выходит, терпеть? А барин точно добрый. Видишь ты, прежде мы были то есть другого барина, а теперешнему достались вот с зимнего Николы тринадцатый год пойдет… Вот как стал новый барин — он было прислал управляющего — барин, что ли, какой тоже, ну, известно: не первый сорт, как его? Мудреное такое прозвание, Едуард Кондратьич, что ли… Ну и тоже добрый, нечего сказать… Да как стал он свои порядки вводить — так и пошло всё через пень колодой! Не то чтобы и строг, да господь знает отчего? Пошли недоимки, у крестьян промеж собой тоись всякие свары да перекоры… и не приведи бог! Сроду стыда такого не было, чтобы кто из Адовщины с кошлем ходил, а тут, видишь, уж как оно сталось,— гляди, иной последнюю коровушку с двора ведет: податей нечем платить. А мужики все справные, заживные… Бились так-то с год с новым управляющим, и его тож, сердечного, жаль, совсем, сердечный, голову потерял, извелся, похудел даже немец — вестимо, вотчина большая! Думали, думали,— собрали сход: и порешили идти к барину просить старого управляющего. Пошли то есть человек двадцать — всё народ на выбор богатый да толковый… Барин послушался — потребовал к себе Алексея Дементьича да как поговорил с ним, так тотчас и послал его к нам: будь же ты, говорит, у меня управляющим, мне другого не надо. Ну и пошло опять всё, что любо посмотреть. Так вот он каков у нас, Алексей Дементьич! — с гордостью заключил ямщик.

— Что ж он колдовство, что ли, какое знает, по-твоему,— простой мужик, поди и грамоте плохо учен, и получше немца управил?

— Нет, не колдовство знает, а бога боится да мужика бережет,— отвечал ямщик.

— Как солдатство у вас? Видно, солдатством он держит вас?

— У нас солдатство известно как: коли нет, кто бы охотой за вотчину шел, так очередь… В каждой теперича деревне объявит то есть через старост, так и так, дискать: набор,— собрали, бы, дискать, сход да порешили промеж себя: кому — и дали бы знать в контору — к такому-то, понимаешь, времени…

— Ну и что же?

— Ну, мир и решит кому: кого, выходит, но очереди, кого за вину какую, кто сам пожелает… а коли спор какой выйдет, так жеребей кинут. Таким-то манером порешат и дадут знать в контору… А сам Алексей Дементьич и но вступается в мирские дела. Ему лишь бы правда была. Да у нас и всякое дело мир решает. Сбор ли какой ненароком случится, перемена ли какая по земле — велит собрать мир: расскажет, в чем дело,— и как мир решит, так и он.

— А так, чтобы взять то есть с богатого мужичка да вместо него бедного поставить, не водится? — спросил Грачев.

— Коли водиться! Да мало того сам, а коли узнает только, что фальшь нам сделал другой,— не приведи бог. Да вот третьего года случай вышел, подлинно вся вотчина сокрушалась — да уж так, видно, было господу богу угодно. У него, понимаете, у самого три сына. Вот как пришел набор — ну, мужики со всех деревень и повестили, как следует, в контору, кому тоись очередь приходит, по мирскому приговору. Только вот наше-то село, фоминские, не подают повестки, сходятся каждой день, гуторят, спорят, а всё не решают — и уж Алексей Дем<ентьич> понуждение раз и другой сделал, а они всё мешкают. А дело, видишь, было такое, что выходила очередь сыну его родному. Вот мир, понимаешь, и стал в тупик, судили-судили, рядили-рядили да и порешили наконец, что пропустить тоись сына-то Ал<ексея> Дем<ентьича> и сдать, который в порядке, слышь, за ним следует: Михеева сына Силантия. Ну и подали весть в контору, а промеж себя тоись строго положили: молчок! и чтобы Силантий не ртачился да горла не драл, награду ему положили, и большую, а не то, мол, коли станешь у нас горло драть, и так уйдешь, стало, лучше молчи! Ну, и молчит парень…

Собрался, двести рублев мужики ему надавали, всё, почитай, матери отдал, и старуху уломали молчать. Ну, так бы и сошло дело, да как уж совсем собрались везти его в город сдавать, старуха-то и не выдержи, подняла вой, хлопнулась, в ноги Ал<ексею> Дем<ентьичу> да всё ему и рассказала: за твоего сына, говорит, идет! Как рассердился Ал<ексей> Дем<ентьич>, мы тоись никогда его таким не видели, словно гром, голос его по миру прошел, душегубцы, говорит, криводушники! И тоись тут же пятого человека со всего миру розгами хотел наказать… Да,! спасибо, уходился — покричал, покричал — и ни словечка, словно у него язык вдруг отнялся, этак с полчаса будет, я думаю, всё стоял перед всем миром, голову потупивши, да как вдруг закричит: ‘Гришуха (так его сына звали), полно ободья гнуть (они торгуют санями, так Гришуха ту пору на задворках гнул ободья), будет-ста, собирайся в город! Да у меня, смотри, живо!’ И Силантия велел ослободить… Выборный было к нему: ‘Кого же, мол, Ал<ексей> Д<ементьич>, прикажешь вместо Силантия?’ Молчит, не твое дело! А сам такой строгий. И хозяйка его вышла. ‘Гришуху, — говорит,— в город посылаешь?’ — ‘Да,— говорит,— сам повезу’,— и ничего больше и ей не сказал. Да, знать, сердце у старухи сказалось: как взвоет она да как бросится ему в ноги: ‘Что, мол, хочешь делать, родное детище губить!’ — ‘Молчи,— говорит,— старуха,) ты дела не понимаешь!’ И всё торопит: скорей да скорей. Собрался старик, и сын собрался, старуха так вот и убивается: ‘Скажи-де да скажи, не видать, что ли, мне больше моего! ясного соколика, Гришутку-то моего?’ Молчит, погрозил старухе: ‘Я те, — говорит,— в клеть запру, коли будешь бабиться. Вынеси,— говорит,— икону, благослови да проводи с Христом да с! богом’. В горницу вошли (а у него горницы важные, вот увидите: когда становой ли приезжает, проезжие ли господа, всегда у него останавливаются и уж как хвалят), и весь народ не выдержал, тоже хлынул в горницу. Взял он образ и старухе велел взять другой. ‘Молись!’ — говорит сыну. Сын положил три земных поклона и) потом в ноги отцу и матери… И тут уж как стал он его благословлять и говорить таково жалобно да складно,— так весь мир в слезы — всех прошибло — и мужики тоись многие подошли к нему, в пояс кланяются и говорят: ‘Сами пойдем, детей служить пошлем, только не замай ты сына родного…’

Ямщик остановился: нельзя сказать, затем чтоб отереть слезу (слезы едва ли были на его глазах), но в голосе его было что-то такое, что говорило, что он тронут более чем до слез.

— Ну и что же?

— Ничего не помогло! Свез сына в город да сам и сдал в некруты,— коротко окончил ямщик.

Последовало продолжительное молчание. Теперь только поняли наши путешественники выражение ямщика ‘правдой страшен, правдой силен’. Заинтересованные этим необыкновенным стариком, они пожелали его видеть. Грачев сказал:

— Ты говоришь, что к Ал<ексею> Дем<ентьичу> заезжают проезжие господа?

— Как же, заезжают. Намедни губернатора возили в Муром — у него же останавливался. Попытайтесь.

— Не обеспокоить бы его?

— А не знаю как. Он добрый такой. Чай, не откажет.

— Ну так вези нас к нему.

— Так его сын и ушел в солдаты? — сказал <Тростников>, возвращаясь к прежнему разговору.

— Так и ушел.

— Да что ж ему за охота была сына отдавать? Ведь, чай, у него деньги есть. Мог бы купить рекрута?

— Да уж так, видно, судьба. Сам барин, говорят, жалился, как узнал,— и ему, слышь, пенял крепко: я бы, говорит, своих денег не пожалел. Да, вишь, мужики-то пока прохлаждалися на мирских сходках, время той порой подошло так вкруте, что уже некогда было думать покупать некрута: вези да ставь! Вот и поставили. Да бог, вишь, не оставил старика за его правоту. Вот третьего года Гришуха был в побывке: бравый такой молодец — и крест уж у него на груди. ‘Я,— говорит,— братцы, на свою судьбу не жалюсь: можно,— говорит,— и солдату жить’.

Так разговаривая, приятели наши прибыли в село, сопровождаемые сотнею ребятишек, сбежавшихся со всего селения, и подъехали к дому управляющего. Ямщик остановился и, поочередно запустив пальцы в рот лошадям, дал им, как он выражался, профыркаться.

Грачов отправился к управляющему. Жилище его состояло из большого деревянного флигеля, крытого тесом и снабженного довольно большого размера светлыми окнами. Через крылечко с навесом войдя в небольшие сени, он увидал две двери — одна вела направо, другая налево. Не встречая никого, Грачов толкнулся в дверь налево, отворил ее и остановился на пороге. Глазам его представилась сельская контора, находившаяся на ту пору в полном составе своих членов вокруг большого письменного стола, покрытого полинялым зеленым сукном. Заседало несколько мужиков с бородами. На столе находились все принадлежности для письма, несколько счетных книг, господская печать. В углу, под образами, стоял огромный сундук, окованный железом, у стены шкаф, на ту пору раскрытый, в котором помещались кипы бумаг и толстые шнуровые книги. В простенке между двух окон помещался портрет государя императора. Против этого простенка на главном месте сидел человек лет шестидесяти пяти, ростом он был невелик, худощав, сед как лунь и бел лицом необыкновенно, он что-то выкладывал на счетах, и Грачов невольно заметил, что рука его, отличавшаяся такой же мучной белизной, как и лицо, мала и красива, как женская. Но правую руку его сидел высокий черноватый парень лет тридцати в коричневой свитке — это был решительно красавец, по левую руку седенького старичка помещался другой парень в синей сибирке, по ухарской манере, с которою он держал перо в руке, прислушиваясь к словам старика, тотчас видно было, что он мастер писать, и точно: то был писарь Потанина, земский, как их называют в наших сельских управлениях. Прочих лиц ассамблеи Грачов не успел рассмотреть, потому что седенький старичок, привлеченный появлением его, встал и повернулся к двери. Грачов поспешил предупредить его недоумение вопросом:

— Извините. Я проезжий. Еду в свое имение, здесь неподалеку, и желал бы видеть на минуту Алексея Дементьевича, если можно…

— Отчего не можно,— отвечал старичок и, сказав что-то своему соседу справа, продолжал: — Пожалуйте.

Он вышел в сени и, указывая Грачову на противоположную дверь, обязательно повторил:

— Пожалуйте, пожалуйте, милости просим!

Жилище Потанина (читатель догадался, что седенький старичок, встретивший Грачова, был сам Потанин) напоминало) убранством своим постоялые дворы средней руки, встречаемые в уездных городах и больших селах, с одним только исключением: в нем было столько же чисто, сколько в постоялых дворах такого рода бывает грязно. Два дивана и дюжина стульев, обитых кожей, простой стол и два ломберных, образа в серебряных ризах в переднем углу, на стенах литографии — издание господина Логинова — религиозного содержания и гербовник Российской империи, занимавший весь простенок между двумя окнами,— вот убранство комнаты, в которую ввел Потанин своего гостя. Сказав старику свое имя и цель путешествия, Грачов объявил, что с ним есть два приятеля, которые также были приглашены в комнату, после чего старик исчез и не появлялся с четверть часа.

Вошел высокий парень, тот самый, которого видел Грачов в конторе, по правую руку старика, накрыл стол и поставил чашки, потом он принес самовар.

— Да вы, пожалуйста, не хлопочите сами, Ал<ексей> Дем<ентьевич>, мы, кажется, помешали вам,— сказал Грачов.— Пожалуйста, не церемоньтесь с нами. Мы люди дорожные, сами распорядимся. Вас, может быть, ждут в конторе…

— Ничего-с, ничего-с, не извольте беспокоиться. Мы уж всё покончили — только хотели запирать контору.

— Запирать! — заметил <Тростников>.— Да вы, я думаю, только сошлись. Всего седьмой час!

Потанин улыбнулся.

— Нет, мы сошлись, чуть солнышко встало,— сказал Noн.— Теперь пора рабочая, так иной раз и до солнышка отпираем контору: мужик но барин, ему не рука дожидаться, каждый час дорог. Коли пришел по делу по какому,— опросил его поскорей, в чем, примерно, нужду имеет, и отпускай с богом, а держать не приходится!

— Так,— сказал Грачов.— А много, я думаю, у вас хлопот: вотчина немалая, говорят: шесть тысяч душ!

— Да, шесть тысяч душ,— сказал Потанин,— шесть тысяч как есть.

— Признаться, мы подивились, когда узнали, что вы один управляете такой огромной вотчиной.

— Как один? — возразил Потанин.— Помощники есть: два выборные, два земские, старосту в каждой деревне имеем, рассыльных и почтарей при конторе держим.

— Оно так, а всё же вы всему голова.

— Как есть. До всего сам должен дойти. Ну да ведь и делать больше нечего: оброку избавлен, только и думы, чтобы управить, как поскладнее…

— И управляетесь?

— Да пока бог грехам терпит, управляемся, в добрый час молвить…

— Говорят, у вас и недоимок нет?

— Нет, батюшка. Да и с чего им быть? Оброки небольшие, нашим мужичкам нужно бога молить: господа добрые…

— В вашей стороне, как мы вот поспрашивали дорогой, оброк, во многих вотчинах не больше, однако ж, как послушать, так далеко до вашей исправности…

— Господь знает, отчего так,— отвечал Потанин.— Кажись, народ всё один и угоды одни.

— Вот тут-то, Алексей Дементьич, и видна разница в управлении. Значит, управлять не умеют!

— Да чего тут не уметь? — возразил Потанин.— Нашим мужиком то есть малый ребенок управит, да он и сам-от что малой ребенок, ему только надо растолковать да вразумить его, а коли он вразумится, так вот те и всё: против своей пользы не пойдет, стало, и хорош будет.

— Всё так, да вразумлять их трудно!

— Как примешься, конечно, не знаючи да не умеючи, ничего не сделаешь. А прежь всего правда, коли он видит, что по правде требуешь, так небойсь: в ину пору, коли нужда приведет, он и) то сделает, чего и сам не чает, что сделать сможет. Сказал: нельзя иначе, братцы! и примерно растолковал им, почему-де иначе нельзя,— ну, глядишь, и сделано. У нас народ богобоязный и господ почитает…

— А всё же иногда, я думаю, необходимы меры строгости,— заметил <Тростников>.— Вот что меня удивило: у вас, говорят, так и пальцем никого не трогаю<т>.

— По мирскому приговору,— отвечал Потанин,— случается не то что пальцем, и прутиками постегают, да я в мирские дела не вхожу: на то мир! Сегодня, примерно, мир мужика наказал, а завтра он то есть приходит ко мне, я и знать ничего не знаю: он у меня всё тот же, каким был и как есть другие, а уж какой он будет мужик, коли я сам его накажу и ему, как придет,— куда глаза девать, места не сыщет, мужик, мужик, а тоже стыд иметь должен, а потерял стыд, так куды он годен, да и, мне какой уж с ним толк: будет ли слово мое силу над ним иметь, коли он, примерно, в моих глазах срам принял? С таким нечего и слов терять. Да, спасибо, таких бог миловал…

— Ну, я думаю, в семье не без урода,— заметил Грачев.

— Конечно, так, что говорить. Да я таких и не знаю. У меня вся вотчина как один человек.

Потанин замолчал, приятели наши тоже молчали, раздумывая о слышанном. В рассказе его многое показалось им невероятным, и, однако ж, факт был налицо: перед ними сидел простой русский мужичок, едва знающий грамоте, который с помощью одного здравого ума и знания среды, в которой мудрая проницательность владельца дала поприще его деятельности, управлял шестью тысячами подобных себе, действуя исключительно кротким словом и добрым толком и достигая результатов благодетельных и прекрасных: стар и мал любили его как отца и всё кругом него благоденствовало и благословляло судьбу свою. {Факт этот не сочинен и в главных чертах совершенно верен действительности, желающий может при случае удостовериться в нем. Имение, о котором здесь говорится, находится во Вл<адимирско>й губернии в Г<ороховско>м и смежных уездах и принадлежит одному из русских вельмож. До какой степени помещик умел оценить этого замечательного крестьянина, видно из той постоянной доверенности, которою он удостоивает его. В последнее время П—нин, по старости и болезни, просил увольнения от своей должности, помещик прислал ему отпускную и некоторые награды, но на просьбу его согласился только вполовину: дозволив ему сдать управление старшему по нем, он оставил П—ну главный надзор за управлением, облегчив таким образом труды старика.}

— Зато уж как ваши мужички а любят вас,— сказал Грачов.

— А за что им не любить меня? Худого я им ничего не сделал. Супротив правды с ними не поступал. Храни бог!

— Однако ж мы слышали: дорогонько вам стоит любовь их,— заметил Грачов, вспомнив рассказ ямщика о сыне Потанина.— Вы им родным сыном пожертвовали!

— То есть как пожертвовал? Жертвуется то есть, коли дается по доброй воле, а тут закон. Так следовало, и так богу угодно было. Сыновей у меня трое: один и пошел за семью царю служить… и служит,— прибавил старик, по лицу которого пробежала легкая тень задумчивости.

— А всё же, я думаю, жаль было? Старик помолчал.

— Старуха много ревела,— наконец сказал он,— да их дело, известно, бабье.

— Однако ж, Алексей Дементьич, правду сказать: в вашем положении легко было избегнуть…

— Избегнуть? То есть как: очередь миновать? Чего легче! Стоило, примерно, так счесть (и старик по<ка>зал пальцами): первый, другой (тут он пропустил средний палец и, пригнув следующий, договорил), четвертый… хе-хе!

Он засмеялся тихим серебряным смехом и продолжал:

— Немудрено, да и та еще выгода: счет спорей пойдет. Хе-хе! Да только что народ скажет? Скажет: ‘А где же третий?’ — ‘Да третий-от, братцы, мой, так вы’ его не замайте!’ Ну и не тронут, да завтра что будет? Завтра опять, глядишь, пойдет счет на ту же стать — первый, другой… четвертый — и опять: моего не замайте! Да как вся-то вотчина закричит: моего не замай! Так тут что?.. И какой ответ я тут дам? Как взыщу? Коли сам со счету всех сбил, так не спрашивай, зачем криво считают? Хе—хе! Хорош счетчик, в пяти пальцах заплутался, а еще других брался считать обучить… хе-хе! — Старик опять посмеялся и окончил: — Очередь святое дело, храни бог сбиться! Все мы равные у помещика. Последний мужик в вотчине покоряется очереди — жертвует, по-вашему,— так, стало, я был бы, выходит, хуже последнего мужика…

— Ну вы бы как-нибудь будто ненароком сбились! — сказал Грачов с сладкой улыбкой.— Ведь нельзя же не сознаться: своя рубашка к телу ближе…

— Ненароком? — возразил Потанин с жаром.— Нет, уж коли бы думно, было то есть душой покривить, так уж делай, выходит, прямо. А то ненароком! Нет, стало, не знаете, что такое мир,— мир в потемках видит, за тысячу верст слышит… Хе-хе! Обмануть мир! Не приведи бог никого обманывать, а коли одна голова да целый мир думаешь провести — так, стало, в той голове не только, выходит, правды,— в ней, значит, и разуму нет! — заключил Потанин с особенным ударением.

— Ну, наш мужичок довольно прост,— заметил Гр<ачов>, желая вызвать возражение старика.

— Прост? — с улыбкой отвечал Потанин, очевидно угадав неискренность этого замечания.— Шутите, барин! Вот бог приведет, поживете в деревне, сами увидите, как он прост!

Разговор продолжался, но с которой стороны ни заходили приятели наши к старику, они уже ничего более не могли узнать касательно главного вопроса, интересовавшего их, именно касательно его системы управления огромным имением. И не потому, чтоб старик таил что-нибудь: простота этой богатой натуры сохранилась так целомудренно, что, казалось, мысль скрывать что-нибудь не могла прийти и в голову старику, он не видел в том не пользы, ни нужды, но, в сущности, и говорить ему было больше нечего: в главном он совершенно высказался, что ж касается до частностей, то он так свыкся с своим делом, постоянно пребывая в нем всей деятельностью своей души, что не видел в этих подробностях ничего особенного, ничего такого, о чем стоило бы говорить, хотя, нет сомнения, эти подробности представили бы много любопытного и уяснили бы характер самого Потанина. Приятели наши догадались, что за дальнейшими сведениями нужно адресоваться к лицам посторонним, и прекратили свои расспросы. Продолжая беседовать со стариком (он был любопытен и в свою очередь закидал их вопросами о Петербурге, преимущественно о тамошнем климате, о пароходах и железной дороге, о сравнительной ценности различных житейских потребностей, о холере), они имели много случаев дивиться его ясному уму, здравому смыслу и быстрой сметливости.! Они заметили тоже, что старик был глубоко религиозен, и узнали, что он уже седьмой год не брал в рот мясной пищи, строго исполняя обет воздержания, наложенный с отдачи сына в рекруты. Вина он не брал капли в рот, но любил чай и пил его много. Жена его, появившаяся на несколько минут и ни слова не сказавшая, была простая русская баба, в сарафане и повойнике. Сыновей на ту пору не было дома. Один ловил рыбу, другой услан был в ближайшую деревню Баландино по делу, касавшемуся наших приятелей.

Надобно заметить, что еще при самом начале разговора Потанин объяснил Грачеву, что добраться ему до своей деревни сухим путем нет никакой возможности: вся та сторона была затоплена разлитием! Оки и других рек, до сорока деревень на пространстве 40 верст находились в воде, так что жители имели сообщение с гористым берегом Оки не иначе как на ботниках, садясь в них прямо с порога своей избы. Некоторые деревни были так затоплены, что мужики вовсе принуждены были оставить свои жилища и перебрались со всем имуществом и скотом на места более возвышенные. В иных деревнях вода подходила под самый пол избы, в иных на четверть и более выше пола. Приятели наши не без удивления выслушали рассказ о несчастном ребенке, который утонул в избе. Он выпал из колыбели и, пока мать, отлучившаяся доить корову, воротилась в избу, захлебнулся, барахтаясь: в луже, стоявшей на четверть выше полу.

— Неужели каждый год разлив бывает так силен? — спросил Грачов.

— Нет, не всегда. Однако ж лет в пять однажды наверно бывает вода не ниже нынешней.

— И долго это продолжается?

— Да с месяц. Вода прибывает быстро. В два дни иногда так всё кругом затопит, что не видать, где был ручей, где лес, где гора, где яма, а сбывает медленно, понемногу. Нынче, я думаю, долго продержится. Жаль бедных мужиков: совсем останутся без хлеба.

— А разве разлив и хлебу вреден?

— А как случится,— отвечал Потанин и сообщил нашим приятелям, что жители этих бедных деревень, расположенных на низменном береге Оки, постоянно ведут жизнь, подобно азартным игрокам, ставящим на карту всё свое достояние: или пан, или пропал! Если вода не слишком высока и продержится недолго, то хлеб отродится и будет превосходный, лучше, чем родится на горной стороне, если же вода высока и сбывает медленно, то ничего не будет: зерно вымоет, или оно сопреет и не в состоянии будет дать ростков. Тогда эти самые поля, уже раз бесполезно возделанные, удобренные и засеянные, по слитии воды возделываются снова, и на них сеется ярица (неперезимовалая рожь), потому что надо же крестьянину чем-нибудь питаться. Из всех произрастаний земли на этих полях постоянно хорошо родится только лен, который не боится воды, и сметливые мужички пользуются этим. Однако ж обыкновение засевать поля льном на продажу мало распространено между помещичьими крестьянами.

— И много деревень подвержено таким неудобствам? — спросил Грачов.

— Да вот, начиная с Баландина, все деревни по луговой стороне до самого Мурома верст на пятьдесят в воде. К Гороховцу тоже место низменное и ежегодно потопляется водой, да и не к одним деревням теперь доступу нет по милости разлива. До Мурома теперь иначе не доберетесь, как водой — под самый город вода подошла и низменные улицы потопила. А по Гороховцу так иначе и езды лет, как в лодках — вот еще вчера наш почтарь воротился оттуда: письма сдавал да дельце до суда было, так, говорит, и присутствие теперь не бывает, присутственный дом по самые окна в воде, а лодка — дело понятное — не у всякого писца есть…

— Ну, забрались же мы в порядочную глушь! — заметил <Тростников> Грачову.— А ты еще мечтал, что через твою деревню шоссе пойдет.

— Шоссе! — сказал Потанин.— Какое тут шоссе. Да как матушка Ока расходится, разольется, да в, подспорье ей пойдут гулять малые реки (а их тут по луговой стороне и не перечесть), так тут хоть железное шоссе смастери,— и оно не поможет: искоробят и бог весть как раскидают! И признаку его не будет. Вот уж куда бы хорошо шоссе провести — с Мурома на Гороховец или на Вязники к Нижегородскому тракту — и хотели, видно, года с три всё пытали землю: покопают да померяют, вехи поставят,— да вот что-то и затихли: видно, Ока не свой брат — и инженеров в тупик поставила!

Итак, другой сын Потанина был послан отцом в Баландино нарядить мужиков с ботинками для доставления наших друзей в Грачово. До Баландина же стариц обещал дать им лошадей с надежным ямщиком. Когда всё это было переговорено и условлено, Потанин простился с своими гостями <и> ушел, посоветовав им подкрепиться снова, ‘потому,— говорил он,— хотя до вашей деревни не более девяти верст, однако ж вы вряд ли доберетесь туда ранее вечера, если выедете в полдень’. Это известие озадачило наших друзей.

— По часу на версту! — воскликнул Грачов с ужасом.— Хороша должна быть дорожка!

— Но зато местечко, куда ведет такая дорожка, ведь рай, не правда ли? — спросил его <Тростников>.

— Мой дом стоит на возвышенном холме, который никогда не затопляет,— отвечал Грачов обиженным тоном.

— Большое утешение! А кругом вода, вода, вода! Чему же быть больше? Я уверен, что мы будем сидеть на этом возвышенном холме, как сидел капитан Кутль, поджав ноги на стуле, когда хозяйка мыла его комнату. Помнишь Диккенса? Только картина будет несколько величественнее, потому что хозяйка здесь — мать-природа, вздумавшая обмыть твои владения к приезду их помещика, а вместо стула мы будем сидеть, как голуби, на крыше твоего дома, до которой, надеюсь, не дойдет разлив? Жаль, забыли спросить у Потанина!

— Поди ты с своим Диккенсом! — резко отвечал Грачев.— Я нисколько не раскаиваюсь, что приехал сюда: потому что более счастливого соединения обстоятельств, благоприятных охотнику, невозможно требовать.

— Так ты полагаешь, что здешние бекасы и дупели, подобно уткам, держатся на воде… равно тетери и куропатки…

— Я такие глупости предоставляю думать другим! — сухо отвечал Грачов.

— Знаю, что ты всегда думаешь умные вещи.

— Я думаю, что теперь всего лучше лечь спать…

— И вот одна из них! — подхватил <Тростников^>.— Только жаль, не твоя: ты украл ее у Потанина.

Они бы непременно поссорились, чем обыкновенно кончались их’ разговоры, если б усталость, сытный завтрак и опорожненная за ним бутылка портвейну неожиданно не погрузили их на этот раз в глубокий сон.

В полдень Федор их разбудил, и они тронулись в дальнейший путь, сожалея, что им не удалось проститься с хозяином, который не показался при их отбытии, а вызвать его они не решились, думая, что он спит.

Однако ж он не спал. Проехав селение, они увидели гурьбу мальчишек и девочек, усевшихся под тенью старого великолепного- вяза, стоящего тут, по уверению их ямщика, с начала света. В самом деле, этому почтенному вязу было по крайней мере триста лет: он прикрывал своею тенью юное, нарождающееся поколение всего села, а село было большое, и малолетнего населения в нем считалось не менее полутораста душ. Любуясь этим прекрасным деревом, <Тростников> невольно подумал, что хотя народ наш обвиняют в отсутствии всякой искры поэзии, однако ж подобное обвинение едва ли справедливо: эти престарелые деревья, встречаемые почти в каждой деревне, нередко одиноко и торжественно возвышающие<ся> среди бесконечных полей безмолвными свидетелями трудов земледельца,— эти деревья, никому исключительно не принадлежащие и, следовательно, принадлежащие всем, а между тем хранимые, как святыня,— так что не было примера, чтоб кто-нибудь посягнул на подобное дерево,— не указывают ли одни эти деревья на присутствие поэтического чувства в народе, охраняющего их из поколения в поколение вернее всякого запрета и надзора? Впоследствии, пожив в деревне и поприсмотревшись к делу ближе, <Тростников> встретил не одно еще подтверждение своей мысли, о чем мы в своем месте скажем.

Друзья наши были немало удивлены, когда среди ребятишек и девочек, столпившихся под густыми ветвями вяза, увидели Потанина: он сидел среди их и говорил, по-видимому, с жаром, размахивая по своему обыкновению левой рукой, и, некоторые слова неожиданно вскрикивал так громко, что они доходили до наших приятелей, которые только что еще спускались с горы, от которой вяз был еще довольно далеко.

— Ба, да никак тут и сам Алексей Дементьич! — вскричал Тростников, обращаясь к ямщику.

Ямщик был видный русый парень в красной рубашке, лет девятнадцати, служивший почтарем при конторе Потанина.

— Он и есть,— отвечал ямщик.

— Что ж он тут делает? — спросил Грачов.

— А говорит.

— С мальчишками?

— С мальчишками да с девочками. Он говорит, а они слушают, вишь, как притихли, пострелята, иной раз им угомону нет, а тут молчок, словно кулак проглотили.

И он глуповато усмехнулся.

— Да о чем же он говорит?

— А кто его знает. Он часто так. Пойдет по деревне, а они гурьбой за ним да за ним. За полы его хватают, а он ничего! Вот и начнет им говорить, усядутся вокруг него — и уж как говорит, словно пишет! Всё бы слушал! Я сам, как мальчишкой был, так, бывало, пряником не корми, дай его послушать…

— Что ж он говорит?

— А всё,— отвечал ямщик и замолчал, поравнявшись в ту минуту с группой, в центре которой находился Потанин.

— Доброго пути! — сказал Потанин, встав и направляясь к экипажу, причем маленькие слушатели его быстро и почтительно расступились.

Ямщик остановился.

— Позвольте, Алек<сей> Дем<ентьич>, засвидетельствовать вам почтение и поблагодарить за гостеприимство! — сказал Грачов, приподнимая фуражку.

То же сделал и товарищ его.

— Не на чем, батюшка,— отвечал старик.— Дай бог благополучно добраться до места. Впредь милости просим!

— Благодарствуйте, будем теперь мы близкие соседи. К нам, Ал<ексей> Дем<ентьич>, сделайте одолжение.

— Как вода сольет? С моим удовольствием. Счастливого пути!

— Прощайте!

— А скажите-ка нам, Алек<сей> Дем<ентьич>, что вы тут поделываете? — спросил Тростников.— Вишь, у вас какая публика собралась — и всё парод такой крупной!

Потанин усмехнулся.

— А так, ничего не делаю. Мне, старику, иной раз скучно, так я вот в досужий час с ребятишками… известное дело, и пословица говорит, что старой, что малой — всё одно! Сказочки им сказываю…

Приятели наши дружески пожали старику руку, и тарантас тронулся. Отъехав несколько шагов, они невольно оглянулись: группа под вязом пришла в прежний порядок, старик говорил,, маленькая публика внимательно его слушала.

— Скажи ты мне наконец, что ж он им говорит, братец? — спросил Грачов ямщика.

— А рази я отсель слышу? — отвечал парень, потеряв, по-видимому, расположение к словоохотливости.

— Ах, братец, так ты, выходит, вахлак! — возразил Грачов.— Кабы отсель было слышно, так я те и спрашивать бы не стал, свои уши есть! А ты говоришь, сам слыхивал его речи, как мальчишкой был, а спросили — и стал в тупик! Хорошо, видно, слушал: спал, значит!

— Спал? Ну нет, барин: слушавши его, не уснешь, не таков человек!

— Ну так что ж он вам говорил?

— Что говорил? Говорил всё. Мне по его не сказать!

— Ну как умеешь.

— Да никак не умею. Говорил, известно: кто таков бог есть, кто таков царь, кто таков барин.

— Ну а еще?

— К чему какая вещь служит, говорил. Есть у него книжка, в ней всё, выходит, описано, как до чего люди дошли: как сеять хлеб начали, как огонь добыли, ну и разное,— возьмет ее и читает: послушать любо и занятно так, словно сказку слушаешь! Псалтырь тоже читал.

— Ну а еще что говорил?

— Да всего не припомнишь. Отца, говорит, почитай, бога бойся, старших слушайся — и всё расскажет: почему так должно выходить. Для чего царству воинство нужно, говорил, известно, он всё знает, хоть целый день его спрашивай,— всё будет говорить… Да вы, чай, сами слышали.

— Как же, братец. Умный человек ваш управляющий. И добрый такой.

— Такого человека, кажись, весь мир изойди, другого не найдешь,— отвечал ямщик,— душа божеская! Тпррр!

— Что такое?

— Да вот сами, чай, видите,— отвечал ямщик, останавливая лошадей…

Глава VI

Заговорившись с ямщиком, приятели наши не заметили давно уже открывшегося перед их глазами целого моря воды, обрамленного с противоположной стороны грядою высоких обнаженных гор, которые обрывом, почти перпендикулярно возвышались над водой, то удаляясь в глубину материка и образуя извилистые заливы, то выступая среди воды, подобно островам и утесам, вообще же среднее¹ расстояние до гор было, по-видимому, не менее пятнадцати верст, такова была здесь ширина разлива, которого крайних точек в длину простой глаз не мог определить: вправо и влево вода сливалась с горизонтом, который, казалось, служил ей единственною границею.

Среди этого необъятного моря местами виднелись леса, обнаженные, унылые, без малейших признаков зелени, хоть время подходило уже к половине мая и в местах возвышенных деревья находились в полном весеннем уборе, торчали верхушки лозняка, жимолости, орешника, служившие признаком растущего тут кустарника, мелькало два-три островка, виднелись соломенные крыши до половины потопленных водой деревень. Там и сям, в разных направлениях, глаз усматривал небольшие чернеющиеся точки, быстро мелькавшие по гладкой поверхности воды, осторожно и ловко скользившие среди кустарников: то были ботники, служившие местным жителям единственным средством сообщения в весеннюю пору. С них слышались протяжные крики, как-то уныло и жалобно раздававшиеся над водой и придававшие картине еще более пустынный и дикий характер.

Ботник — род челнока длиною с кормы до носа не более пяти аршин, шириною в аршин — выдолбывается из цельного толстого дерева, на нем может поместиться от одного до трех человек, плавание на ботнике довольно опасно, при малейшем неловком и быстром движении он неминуемо опрокинется. Но никакое другое судно, более удобное и просторное, не будет здесь годно по весьма понятной причине: если по низменным местам в разлив свободно может пройти мачтовое судно, то, с другой стороны, места возвышенные, которых верхушки едва покрыты водой, с трудом дают возможность свободному плаванию самой малой лодочке, кустарники, пни погорелых или порубленных лесов, скрытые в разлив под водой, также служат таким препятствием, которого, пустившись в это временное море на большой лодке, и преодолеть невозможно, да, правду сказать, эти препятствия таковы, что и на ботнике только при навыке и ловкости местных обитателей проплывете благополучно, и то не всегда…

— Что за гора там видна? — спросили путешественники.

— Не гора, берег,— отвечал ямщик.— Вишь, какую воду господь дал нынешний год! Под самую Оку подошла и всё, всё даже сплошь потопила. Эва! Куда ни глянь, всё вода!

— Где же Баландино?

— А вот тут, за лесом.

Он указал вправо.

— Как! Тоже в воде?

— Ну, не совсем. У них место повыше. Они так на бугорочке приткнулись, а кругом, известно,— вода, да и которые пониже избы поставлены, чай, тоже облило.

— Как же мы до него доберемся?

— А вот не знай, что нет. Скоро, чай, будут с ботинками.

Нужно было вооружиться терпением и ждать. Часа три ждали наши путешественники, покуривая папиросы. Наконец терпение их истощилось. Тростников хранил мрачное молчание. Грачов же имел счастливую способность сокращать время, повторяя по нескольку часов одно и то же слово, лишь бы перед ним находилось живое существо, имеющее уши. Этим он наверное вгонял своего слушателя в пот, а иногда достигал и более существенных результатов. Так в настоящем случае он приставал к ямщику строго и настойчиво с вопросом: ‘Скоро ли?’ — как будто ямщик мог дать ему удовлетворительный ответ и даже был виновником промедления.

— Скоро ли? Скоро ли? — повторял он с каждой минутой грозней и. грозней. И результат был неожиданный, сначала ямщик отвечал бойко и с уверенностью: ‘А вот сейчас’ или: ‘Теперь, чай, не пройдет и десяти минут, как приедут’, потом видимо начал конфузиться, издавая глухие восклицания, вроде: ‘А господь их знает, что они там замешкались’, а наконец, как будто почувствовав окончательно угрызение совести, быстро отпряг пристяжную, сея верхом и поехал прямо в воду. Это случилось в ту самую минуту, когда поведение Грачова довело его товарища до крайней степени молчаливого озлобления и Тростников готовился прочесть своему другу ядовитый выговор, но неожиданный оборот дела сковал язык его, а Грачов обратился к ямщику с восклицанием:

— Что ты делаешь?

— А вот съезжу — узнаю!

— Да ведь тут глубоко?

— А ничего. Я горбочком. Тут горбочек есть…

— Воротись, сумасшедший! — строго крикнул Тростников.— Увидишь ты теперь под водой горбочек!

Но ямщик, казалось решивший лучше утонуть, чем вновь подвергнуться допросу Грачова, отвечал не оглядываясь:

— Ведь тут недалече. Почитай, вплоть за лесом. Где глубоко, там можно и вплавь маненько, да, кажись, не надо быть глубоко, прошлый год я сколько раз езжал — больше как по брюхо лошади нигде не было.

Говоря таким образом, ямщик подвигался вперед, лошадь его шла действительно по брюхо в воде, разбрасывая кругом крупные брызги. Тростников еще раз попытался было воротить его, но ямщик, ответив ему, что он тут и ночью дорогу нахаживал, прикрикнул на лошадь и скоро скрылся в кустарнике, предшествовавшем лесу.

— Оставь его, душа моя,— сказал <Грачов>,— нам же лучше: он поторопит мужиков.

— А как он потонет?

— Ну вот, потонет!

— Или простуду схватит: теперь не лето.

— Вот еще! Да разве они когда простужаются? О чем вздумал беспокоиться! Право, ты шутник!

И он расхохотался.

Пусть не подумает читатель, что горой нага имел злое сердце, нет, он был добр, и не было щедрее его человека, когда дело шло о том, чтоб вознаградить труд мужика: доказательство — изрядные суммы, которые он постоянно давал на водку ямщикам. Но только он держался такого мнения, что мужик одарен железным здоровьем, что он не должен знать ни усталости, ни болезней и что нет такого труда, который непозволительно было бы взвалить на плечи русского мужика, нет такого поступка, который был бы не позволен с ним, если только имеешь намерение заплатить ему.

Прошло еще с час. И ямщик пропал. Приятели наши находились в довольно неприятном положении: сидя в своем экипаже у воды, которая круто пересекла им дорогу, продуваемые холодным пронзительным ветром, они сильно продрогли, что и послужило поводом к единственному утешению, которое оставалось в их положении: они откупорили бутылку хересу и приступили к остаткам провизии, которою запаслись в Вязниках. Всё это было сделано без помощи Федора, который, свернувшись на козлах, так сладко спал, что им жаль было будить его. Бутылка приходила уже к концу, когда с воды начали долетать к ним пронзительные крики.

— Ну вот, наконец, видно, едут! — сказал Грачов.

Однако ж прошло еще четверть часа, а никто не показывался из кустов, куда постоянно были направлены их глаза, только крики продолжались, и так как они, по-видимому, принадлежали одному человеку и доносились всё с одного и того же места, то приятели наши оба вдруг пришли к одному не совсем веселому заключению, что ямщик их потонул и призывает на помощь, теряя последние силы, это казалось тем вероятнее, что крики имели характер отчаянный и раздирающий. Что именно кричал неизвестный, разобрать не было возможности: это был всё один и тот же протяжный звук, начинавшийся каким-то болезненным вскрикиванием и оканчивавшийся пронзительной, бесконечно длинной-длинной и за душу хватающей нотой, медленно замиравшей в порывах ветра.

Рюмка портвейну, уже подносимая к губам, задрожала и пролилась в руках Грачова. Бледный, с остановившимся в горле куском ветчины, он быстро взглянул на Тростникова. Тростников в свою очередь молча посмотрел на бледное лицо своего товарища. В довершение ужаса Федор, спавший, как им было известно по опыту, так, что его не разбудишь и пушечным выстрелом, мгновенно пробудился, вытянулся на козлах во всю длину своего высокого роста и тоже, казалось, прислушивался, в то же время с напряжением вглядываясь вдаль.

Ничего, однако ж, не было видно. Только раздирающие крики продолжались с прежнею силою. Наконец и они смолкли.

— Видно, пошел ко дну! — с отчаянием произнес Грачов.

Здесь, по примеру господина Евгения Сю, нам бы следовало поставить точку и обратиться к ‘прочим действующим лицам романа’, но как мы пишем не роман, а правдивые похождения! и как у нас нет покуда ‘других действующих лиц’, кроме представленных читателю в предыдущих главах, то мы, к сожалению, не можем воспользоваться примером опытного романиста и теперь же доскажем развязку сцены.

— Едут! — вскрикнул вдруг Федор.

— Кто? — спросили в один голос приятели, вскочив в тарантасе и всматриваясь вперед.

Ничего, однако ж, они не видали.

— Ботники,— отвечал Федор.

— Да где же они?

— А в кустах. Разве не изволите слышать, как весла плещут? А вот и голоса!

В самом деле через минуту воздух наполнился криками многих голосов, которые далеко не были так унылы, как крик, встревоживший наших приятелей. Напротив, среди них слышался даже веселый хохот, дружный плеск весел также доносился до ушей путешественников, но ничего еще не было видно. Наконец из кустов показались и ботники, сперва один, потом другой, третий, а за ними ямщик наших друзей — верхом на своей пристяжной. При виде его у друзей наших отлегло от сердца. Грачов, присмиревший было и как-то робко поглядывавший на своего приятеля, вдруг приобрел прежнюю самоуверенность и развязно сказал:

— Видишь, я говорил! Слыхано ли, чтоб им что-нибудь сделалось? Уж я знаю!

С ботников, быстро приближавшихся, доносились веселые голоса. На корме каждого из них находилось по здоровому и ловкому мужику, они гребли одним веслом, не глядя, потому что лица их обращены были к ехавшему за ними ямщику, который, по-видимому, сильно возбуждал их веселость. В самом, деле, бедный парень, весь мокрый, представлял довольно жалкую фигуру: с лица и платья его ручьями стекала вода, на голове его не было шляпы, и длинные мокрые волосы, в беспорядке прилипшие ко лбу и бледным его щекам, придавали ей вид безобразный и страшный. Промоченный до костей, он дрожал, но старался бодриться, весело принимая более или менее едкие насмешки гребцов.

— Шляпу-то, шляпу-то надень! — кричал один.— Вишь, ветер какой, да и чего снял? Али господ видишь? Больно рано, голова. Господа, чай, добрые, не взыщут.

— Да есть ли у него, братцы, шляпа-то? — заметил другой.

— Как, чай, не быть! Ведь ямщик тоже называется. Есть, что ль, шляпа, а? — обратился он к мокрому парню.

Парень молчал.

— Молчит! — крикнул третий.— И шляпы не надевает. Видно, зарок такой дал: без шляпы ездит. Слышь, парень: зарок, что ль, такой дал?

— Зарок! — отвечал парень, неожиданно подскакивая к вопрошающему и поднимая лошадь в дыбы, причем гребца обдало потоком воды.

— Что ты? Что ты, шальной! — воскликнул он.— Сам вымок, словно вода, так надоть и других окатить! Перестань, говорят! С господами поедем!

Но парень не унимался.

— Эх вы, баландинские! — кричал он, врываясь в средину ботников и обдавая гребцов ручьями воды.— Не глиняные, небось, не размокнете!

Гребцы отвечали ему странными криками и, дружно ударив веслами, окатили его в свою очередь. Парень принужден был спасаться бегством, и как к берегу было мельче, то лошадь его в несколько прыжков очутилась на суше.

Приятели наши закидали его вопросами.

— Продрог? — спросил его Грачов.

— А ничего.

— Пей,— сказал Тростников, подавая ему стакан портвейну.

Парень выпил.

— Да ты тонул, что ли? — спросил он.

— А нет, не тонул,— отвечал ямщик, садясь и стаскивая с пог мокрые сапоги.

— Чего же ты орал, словно зарезанный? — спросил Грачов.

— А маненечко огряз,— отвечал парень, выливая из сапога воду.

— А как маненечко? — спросил Тростников.

— Да лошадь как ухнет вдруг.

— По уши?

— Да перво так по уши. А тут, глядь, и ушей не видно! Вся ушла.

— И ты с ней?

— Куда с ней! Я спрыг.

— В воду?

— В воду, как в воду? — чай, глыбко! А тут куст — я как пряну, да, спасибо, елшинка крепкая попалась—удержала! Да уж и прянул же я! — продолжал парень.— Скажи другой раз — в жисть так не прыгнуть! Почитай сажени с три до куста было. Инда шляпа слетела с головы — искал, искал, не нашел! А, чай, тут, проклятая, где-нибудь близехонько, поди, к кусту прибило!

Между разговором ямщик выжал рубашку и всё остальное, снова надел, обул сапоги на выжатые онучи.

— Ну ты и пошел кричать?

— А как не кричать? Лошадь, гляжу, оказалась, да и ни с места! Будь глыбко, выплыла бы, а то, вишь, втяпалась в грязь — вот ей выскочить силы-то уж и нет! А я что один сделаю? Подплыл к ней, хвать за повод — тянул, тянул — ну, мол, сердешная, ну, жид! Одначе нет: тужилась, тужилась, а не смогла, а всего и! выскочить-то бы каких-нибудь сажени полторы. Да уж, знать, больно задом огрязла. А помочь как? Опущусь, стану, а грязь так и сосет, так и сосет, ну и бросай повод — плыть надеть. Неча делать, воротился к кусту и ну опять кричать. Робята подъехали и пособили — лошадь выскочила, а шляпы так и не нашел. Вишь, пострел! Как потянули втроем — небось, выпрыгла, жид проклятый!

И он сердито дернул лошадь. — Да чем же лошадь виновата? — заметил Тростников. — Сам дурак — втяпался в болото. Говорили: леротись.

— Точно,— сказал парень,— сам маненечко сплоховал, не утрафил маненечко, раненько вправо вернул, держись полевей, так бы в самый раз бугорочком и пришлось: гляди, и проехал бы!

— А еще хвастал, что дорогу знаешь,— сказал Грачов.

— Знать — как не знать? Езжал не одинова. Да, вишь, толеричка всё под водой: не видно, где бугор, где яма. Кабы в межень.

— Вот не случись народу, и потонул бы ты и с лошадью.

— Как потонуть? — отвечал парень с недоверчивой усмешкой.— В эвтаком месте да потонуть? Тут в межень малый ребенок перебредет, скотину пущает. А то потонуть. Господи! уж и потонуть тут!

— А потонул бы и есть, да и лошадь, гляди, утопил бы! Промочил бы душеньку сквозь, выжми да брось! — гаркнули неожиданно в один голос гребцы, которые давно уже, вытянув до половины на берег свои ботники, чтоб не унесло водой, с открытыми головами окружили тарантас и прислушивались к разговору господ с ямщиком.— Вишь ты, втяпался куда — и ловко: в самую ключину угодил, а ключина глубокая да топкая такая — ив межень никогда не пересыхает!

— Толкуйте, много вы знаете! — сказал парень.

— Вестимо, ты больше знаешь, что говорить. Ты, чай, тут каждому кусту сват. А он вот, изволите видеть, сударь,— продолжал <гребец>, обращаясь к Грачову,— прошлого году всю весну, чай, ночи не проходило, чтобы не прокатил в нашу деревню. Даром дорога плоха,— ну и привык, и лошадь привыкла, так вот, знать, и нонече понадеялся: проеду, мол! Ан нет — гляди, и не проехал. Так, что ль, парень?

— Да зачем же он прошлого! году по ночам ездил? — спросил Тростников.

Парень молчал.

Гребцы переглянулись, парень потупился.

— Да известно, народ молодой: селянки! — значительно отвечал тот же мужик.

— Что такое?

— Селянки,— повторил мужик.

— Да что такое селянки?

— А примерно: живет молодица — вдова, солдатка али так, бобылка какая гулящая, ну вот к ней и собираются но вечерам: скрыпотню подымут, она им селянку сварит, яыот, песни поют!

Догадавшись, что под именем селянок должно разуметь деревенские вечера с развлечениями особенного рода, а иод именем скрыпотни какую-нибудь местную’ музыку, Тростников спросил:

— И весело бывает на таких селянках?

— А кто их знает, нам на них бывать не приходится. Стало, весело, коли по ночам, почитай, вплавь ездил!

— А вот нынче, как зазнобушки нет, вишь, она солдатка — так муж вытребовал, и келийка стоит заперта,— добавил другой,— так он и дорожку к нам забыл. Среди бела дня в омут так вот и прет, а самому невдомек! И шляпу потерял!

И гребцы разразились хохотом, все разом глянув на обнаженную голову сконфуженного парня.

— Вот как! А мы давеча и не знали, что имеем удовольствие ехать с русским Леандром,— заметил Грачов своему товарищу.

— Послушай, парень, скажи-ка по совести,— обратился он вполголоса! к ямщику,— что они врут или правду говорят?

— А знамо врут,— отвечал парень.

— Уж будто так ничего и не было?

— Чего не было, того не было, а что было, знает про то головушка буйная да ноченька темная,— отвечал парень, потупляя голову и принимаясь отвязывать чемодан.— Прикажете нести, что ли?

— Неси… Да вот возьми сначала.

Грачов дал ямщику три целковых и почувствовал, что поквитался с ним совершенно. Таким образом в случае более горестном, если б ямщик, например, утонул, он положил бы его семейству приличную пенсию и совесть его точно так же была бы спокойна.

В десять минут вещи путешественников были перенесены на ботники,| разместившись в них, они поплыли в путь не без чувства некоторого страха: ботники глубоко сидели в воде, возвышаясь над нею менее вершка. При малейшем неосторожном движении — если не совершенная гибель, то купание было неизбежно.

Едва отплыли они пятьдесят сажен, как послышали за собою плеск, оглянулись и увидали ямщика, ехавшего недалеко от них на своей пристяжной.

— Ты куда? — спросил с удивлением Грачов.

— А я шляпы поискать,— отвечал парень.

Тростников вспыхнул.

— Что ты, сумасшедший! Мало одного разу, хочешь еще попробовать, не приведется ли совсем утонуть? — закричал он в негодовании.— Воротись, безумная голова!

— Воротись! — строго повторил Грачов.

Ямщик ничего не отвечал и ехал вперед.

— Говорят, воротись, а то я Алексею Дементьичу напишу! — крикнул Грачов, но и угроза его не имела никакого действия.

— А не замайте его! — сказал гребец.— Не без шляпы же ему ехать домой, парень молодой: засмеют! Да и шляпа, говорит, новая, три рубля намедни в Гороховце дал!

— Так за три рубля и тонуть?

— Ну, не потонет.

— А уж лошадь верно утопит! Вот будет в барышах!

— Не утопит! Как утопить? — отвечал гребец.— Не бросать же шляпу,— прибавил он таким голосом, который ясно говорил, что сам гребец на месте парня сделал бы то же.— Ты,— закричал он парию, оборачиваясь к нему лицом,— лошадь-то не доезжая плотины привяжи, а сам и сплавай!

— Ладно! — отвечал ему парень.— Знаю!

— Да куда ж он сплавает? — с досадой спросил Тростников.— Ведь он искал своей шляпы — не нашел.

— Как же, искал, и мы даве искали. Да, вишь, дело было вкруте — к вашей милости торопились, ну и не нашли. А поищет, найдет. Куда ей деваться? Еще кабы место гладкое, а тут и уплыть ей далее нельзя: всё кругом кусты!

Тростинкой пожал плечами.

— Уж смотри ты, упрямая башка! — закричал Грачев ямщику, почти догнавшему их.— Усядься опять на дерево — подстрелю, как тетерю, ей-богу, подстрелю!

И, довольный своею остротою, Грачев рассмеялся и прибавил, обращаясь к Тростиикову:

— Ну, который же Леандр, по-твоему, лучше — немецкий или русский?

— Оба хороши в своем роде,— отвечал Тростников.

— А желал бы я видеть русскую Геро! — сказал Грачев.— Я думаю, под одной ботник ко дну пойдет.

Но расположение к остроумным предположениям в нем вдруг прекратилось, и <он> быстро прибавил: — Осторожней, осторожней! — потому что ботник чуть не опрокинулся, наехав на какую-то корягу, едва торчавшую из воды.— Осторожней, осторожней! — закричал он.

— Ишь ты! — закричал в то же время гребец с другого Сотпика неосторожному своему товарищу.— Что ты глаза-то в кабаке, что ли, пропил? А ты гляди: ведь с господами едешь, тут долго ли до беды! Вот намедни, почитай, тут дядя Матвей опрокинулся!

— Что ж, потонул? — быстро спросил Грачов.

— Потонуть не потонул,— отвечал их гребец,— а окупался, сердечный. Тут где потонуть: глубокого места только и есть, что ключина, где даве Митюха огряз. А то до самой деревни больше как по пояс не будет. Тут всё сухо бывает в межень! Да и лес не больно чтоб густ — всё можно ехать…

— А далеко до деревни?

— Да с версту, не больше, А вот уж там,— продолжал гребец,— как за нашу деревню выедем, ну, там всего будет!

— Что ж?

— Проехавши так с версту нашими полями, будят Ниша, река, бурлит теперь, сердечная, потом лесом поедем,— лес густой-густой,— проедем лес, там опять Мичкора-озеро, большое озеро, вот как Вишу перевалим да озеро, ну и лесом маненько трудновато, а то всё ничего, плевое дело!

Лес начал редеть, показалась деревня, которой жители, по местному выражению, разделялись на облитых и необлитых, верхний конец деревни, расположенный на высоте бугра, избежал наводнения, зато нижний, ближайший к нашим путешественникам, тянувшийся по скату бугра, равно как все бани, сараи и прочие деревенские службы, разбросанные по уступам крутого оврага,— всё было затоплено и представляло довольно оригинальную и в то же время весьма плачевную картину. Таким образом приятели наши въехали водой в самую деревню и несколько времени плыли между двумя рядами изб, казавшихся как будто всплывшими, маленькие окна быстро раскрывались, и оттуда появлялись лица с выражением столь чрезвычайного удивления, о котором невозможно дать понятие,— доносились дикие и тревожные голоса, благим матом призывавшие сонных, хворых и работающих полюбоваться невиданным зрелищем:

— Митюха, брось стан-от! Брось скорей! Вишь, едут какие!

— Подь-ка, подь-ка! глянь! глянь!

— Батюшки, господи! Что их? что их? А-а! ахти! Вот так диковина! И собака, да какая собака: словцо баран! У! у! у! съест, чай — сунься, поди!

Некоторые из облитых, недовольные глазением из окон, быстро выбегали на крылечко, бросались в ботники, привязанные, к верхним ступеням, до которых почти достигала вода, и плыли за путешественниками, перегоняясь между собою и стараясь забежать вперед их. Но не то еще ждало наших друзей впереди: приближаясь к области необлитых, они увидали такую необозримую толпу, что даже казалось невероятным, чтоб все они принадлежали к жителям одной деревни, старые и малые, здоровые и хворые — всё высыпало посмотреть господ. И вот наконец они ступили на твердую землю при громких восклицаниях толпы, и толпа шумно расступилась в разные стороны, давая им дорогу. Путешественники пересели в телеги, приготовленные для перевозки их с пожитками через бугор, за которым снова начинался разлив. Облитые и необлитые последовали за ними. Переезд медленно совершался, задерживаемый толпою, и наконец остановился среди необжитого конца деревни. Оставленные гребцами своими, которые ушли переправлять через бугор ботники, приятели наши были оставлены теперь и своими кучерами, которые, соскочив с козел, ушли в толпу, ничего им не сказав. Приятели наши, сидя на телеге, на досуге рассматривали толпу, которая с каждой минутой увеличивалась. Даже столетние старухи, по нескольку лет не слезавшие с печи, выползли на свет божий, не говоря уже о разного рода деревенских уродах, которые вообще отличаются сильным любопытством. И так как народ, несмотря на видимое презрение к ним, выражающееся в беспрестанных шутках и неумолимых прозвищах, все-таки к ним жалостлив, то им уступлены были лучшие места, и друзья наши скоро увидели себя окруженными коллекцией замечательных существ: параличный мужик с трясущейся головой и безумно блуждающими глазами навыкате, мужик с ногами, вывихнутыми так, что коленки его смотрели в ту же сторону, как и его затылок, мальчишка с горбом, ходивший на карачках, мальчишка с перешибленными и высохшими руками, которые висели как плети, баба с горбом, баба с двумя горбами, мужик с бельмами, безногие, безрукие, калеки, слепцы — вот, так сказать, первый ряд той публики, которая собралась около путешественников. Правда,, деревня, в которой они находились, была велика, как немногие деревни, но и количество уродов, проживавших в ней, поразило их. Расспрашивая о причинах уродства, они пришли к такому заключению, что хотя употребительная в деревнях метода воспитания, состоящая в том, что ребенка почти с первых дней его рождения предоставляют на произвол судьбы, имеет свои хорошие стороны, производя богатырей, крепких, как закаленная сталь, но что она же, вероятно, причиною, почему нет такой маленькой деревушки, в которой не встретили бы вы нескольких несчастных, изуродованных и изломанных самым чудовищным образом. Второй и гораздо значительнейший ряд публики составляли девчонки, мальчишки и отчасти женщины, мальчишки совсем напирали на телеги и по обыкновению своему громко передавали друг другу свои замечания касательно наружности, одежды и всего, что поражало, их в наших путешественниках. Черный лоснящийся Раппо в своем серебряном ошейнике производил сильный и всеобщий эффект.

— Словно бобер,— говорили мальчишки,— а ошейник, поди, рублев сто стоит!

Когда же Грачов по случаю дождя надел свой каучуковый пальто и такую же шапку, сделанную так, что ею можно в случае дождя закрыть и щеки, и лоб, и затылок, оставив только небольшие промежутки для глаз и дыхания, удивление публики дошло до высочайшей степени. Мальчишки пришли в такой азарт, приглашая друг друга посмотреть диковинное одеяние, что Тростников, имевший точно такой же костюм, решил лучше промокнуть до костей, чем подать повод к новому соблазну. Ему даже сделалось как-то совестно за Грачева, который, напротив, был очень доволен и видимо наслаждался эффектом, который производил. Время шло, а толпа не редела. Напротив, ободренная ласковым видом господ и их благосклонными ответами, становилась смелей. Одна женщина лет 25 с самого их приезда с напряженным вниманием всматривалась в лицо Грачова, которое, надо признаться, по своей величавости вообще производило несравненно более эффекта, чем скромная фигура Тростникова, наконец начала постепенно к нему приближаться и вдруг схватила нашего путешественника за его крупный нос, потом тотчас же его выпустила и, как бы сама испугавшись своей дерзости, быстро исчезла в толпе… По тщательным расспросам оказалось, что поводом к такому странному поступку было не что иное, как бескорыстное любопытство узнать, такой ли у барина нос, как обыкновенно бывают носы в деревнях, или сделан из чего-нибудь другого. Мужик, объяснявший это Грачову, прибавил, что здесь сторона глухая,— в пять лет одинова проедет ли, нет ли барин какой, так вот им и в диковину. ‘А вот,— прибавил он,— как я жил третьего года на большой Костромской дороге, где господ ездит каждый день, словно… (не припомню сравнения, которое употребил мужик), — так там на их и глядеть не хотят!’

Наконец, третий разряд публики, собравшейся около наших приятелей, составляли мужики, которые только частью были привлечены сюда любопытством, главное же состояло в том, чтоб сорвать с господ малую толику деньжонок. И так они только сначала теснились к телегам, а потом составили от/дельную группу, в которой скоро начался оглушительный спор.

Прислушавшись, путешественники наши увидели, что спор шел именно о них, и по некоторым словам мужиков догадались, что предстоящее им плавание не совсем безопасно. Следующее обстоятельство еще более усилило их опасения. Среди группы мужиков вдруг показался старик высокого роста, с длинными склокоченными волосами трех цветов: некогда гладко выстриженная макушка его была покрыта густыми темно-русыми волосами, торчавшими как щетина, затем следовал слой волос рыжих, третий, и последний слой, беспорядочно спускавшийся к вискам, лбу и затылку мужика, был грязновато-серого цвета. Мужик имел вид исступленного: глаза его сверкали диким блеском, движения были порывисты, голос густой, неровный и невнятный, интонации прорицателя.

— И не возите! И не берите греха на душу! — кричал он, врываясь в толпу мужиков и грозно махая поднятой вверху рукой, сложенной в кулак.— Потопите, как бог свят, потоните! И господь накажет вас! Прогневили, грешные, господа. Такую воду пустило, такую воду… у! — заключил старик таким страшным голосом, что мальчишки, окружавшие телегу, вздрогнули.

Это ‘у!’ болезненно отозвалось даже и в мужественном сердце Грачева.

— Эй! — закричал он.— Эй, что такое он говорит? Мы только время теряем, а если точно опасно, то лучше подумать…

— Ничего, провезем! Бог милостив, езжали! — в один голос отвечали мужики, окружая телегу.— Тут нам свое дело, под боком: каждый кустик знаком!

— И не пытайтесь! И сохрани бог! — скороговоркою произнес прорицатель, подбегая также к телеге и обращая к Грачову свои дикие, блуждающие глаза.— Ни-ни-ни-ни! Стар осп человек — слушайтесь старого человека! Великие воды! Страшенные воды создал господь, и конца им нет! Прогневался бог! Господь Оку разлил, Клязьму разлил, Волгу разлил — все великие и малые реки разлил, всем волю дал, и, пока не уймет воды,— не дерзай! Не дерзай! — повторил старик вдохновенным и мрачным голосом.— Не попустит господь!

— Постой, по мешай! Дай слово молвить! Поди прочь, старый хрыч! — кричали мужики, стараясь оттереть исступленного прорицателя от телеги, но он решительно не давал никому рта разинуть, продолжая свои прорицания.

Замечая, что он более и более путался и наконец начал нести совершенную дичь, Грачов ободрился.

— Да погоди, любезный, дай добиться толку, в чем дело! — строго сказал он ему.— Помолчи, вот мы рассудим!

Но старик не унимался:

— И не дерзайте! И говорю вам: не дерзайте ни с чем! Против воды что против огня. Сильна, матушка! у! как сильна! (Это протяжное ‘у!’ снова отозвалось в сердце Грачева.) Великие воды! Страшенные воды! Сюда (старик указал вперед), до Мурома и за Муром, через все деревня и села, жилые и нежилые места,— туда (он указал вправо), до Гороховца, через сам Гороховец и до великих дремучих лесов… Туда…

Тут старик был прерван ударом по руке, которую он только что поднял, чтоб указать направление воды. Мужик, нанесший ему удар, строго сказал:

— Уходи честью! Не мешай, говорят, не сбивай господ. Времени, вить, и так мало — и так уж вон, гляди, солнышко высоко!

— А сядет солнышко — и взойдет, и опять сядет, и взойдет опять,— будет оно на утрии, на полдни и на вечерни, будет высоко и низко, а уж не увидать его вам, коли…

— Эй, старик! — неожиданно перебил прорицателя Тростников негромким, но повелительным голосом.— Поди сюда!

Старик подошел.

— Вот тебе, возьми! Только смотри, с уговором: уйди сейчас и не мешай нам!

Старик не без жадности схватил две мелкие монеты, предложенные ему, и выражение лица его мгновенно изменилось,— желая путешественникам счастливого плавания, о прежних зловещих прорицаниях не было ужо и помину.

— В добрый час! В добрый час! — повторял он, удаляясь с низкими поклонами.— Да благословит господь десницу благодушного!

И он ушел, повторяя ‘в добрый час’ с таким видом, как будто совершенно забыл свои недавние предсказания и был убежден, что они совершат благополучное плавание.

Мужики проводили его каким-то двусмысленным и нерешительным смехом.

Грачов да и сам Тростников, никак не ждавший, чтоб два двугривенных могли произвесть такой быстрый результат, были немало удивлены, но как времени и так уже было много потеряно даром, то они отложили свои расспросы до другого времени и занялись решением ближайшего вопроса: что им делать?

Все мужики теперь единогласно утверждали, что плавание не представляет никакой опасности, ручались, что провезут благополучно. Итак, друзья наши решились ехать. Было прибавлено еще два ботника, чтоб ботники сидели мельче в воде, выбраны лучшие и опытнейшие гребцы, по уверению всей деревни.

Подъехали в телегах к разливу, переложили в ботники вещи, разместились сами и тронулись…

Картина, открывшаяся перед ними, была подобна той, которую они видели, плывя в деревню, только в большем размере: необозримое море воды, местами чистое, местами покрытое лесом или кустарником, деревни, казавшиеся как бы всплывшими, кое-где высокие обнаженные бугорки, до которых не достигла вода и которые служили пунктом отдыха бесчисленным стаям перелетных птиц, как-то: гусей, лебедей, журавлей, чибисов, рыболовов и всякого рода куликов,— таковы были предметы, окружавшие путешественников. По мере того как они подавались вперед, водная пустыня принимала более и более оживленный характер, становилась населеннее, стада уток, спугнутые приближением ботников, быстро взлетали, производя серебряный звук своими крыльями, и тут же, отлетев не более десяти сажен, снова садились, к великому удовольствию наших путников, которые зарядили свои ружья и открыли по ним непрерывный огонь, над головами их носились хохлатые чибисы, наполняя воздух столь пискливыми, жалобными криками, что сердце надрывалось невольно, реяли красноносые рыболовы, быстро падая на воду и ловко хватая мелкую рыбешку, непрерывный их крик, столь разнообразный, столь одушевленный и выразительный, что, без преувеличения, в нем можно отличить малейшие оттенки радости, отчаяния, надежды, негодования и ужаса встревоженной птицы, достиг крайней степени болезненного неистовства, когда Грачов выстрелил и раненый рыболов упал в лодку,— тысячи рыболовов собрались над убитым, останавливались в воздухе и яростно потрясали клювом, и отчаянию их, их негодованию против убийцы, казалось, не было границ, они чуть не задевали крыльями за головы пловцов, и так провожали они путников по крайней мере целую версту, надрываясь в остервенелых криках, выражавших, очевидно, злейшие проклятия, пока наконец Грачов не выбросил на воду труп убитого их товарища. Тогда птицы сгруппировались над ним, продолжая жалобные песни свои, и оставили в покое путешественников. Журавли и дикие гуси длинными вереницами тянулись в вышине и, перекликнувшись, как будто по взаимному уговору, вдруг опускались отдохнуть на какой-нибудь бедный островок. Эти островки, с жалкими остатками едва зеленеющей озими, вызывали тяжелые вздохи и сетования гребцов, которые сообщили путешественникам, что тут всё, что осталось от их озимей! Остальное покрыто водой, которая поглотила их труды, время и семена. Грачову очень хотелось убить гуся, но едва ботник приближался к месту их отдыха, осторожные птицы с криком слетали и пропадали в воздухе. Зато он устал, стреляя по несчастным зайцам, которые разделяли участь жителей этой бедной стороны: их облило, и они, как тени, целыми сотнями бродили по обнаженным островам, тоскливо поглядывая на ближний, но недоступный лес или кустарник.

Разговаривая с своими гребцами, путники вдруг поражены были дикими криками, доносившимися с ближайшего островка.

— У-у-у! ух-ух-ууух!— И потом: — Эй! держи! лови! хорошенько его, хорошенько! береги, Ваню-хааа! у! косой черт! у-у-у! а-а-а-ря-ря-рррря!

Загадка объяснилась, когда они подъехали ближе к острову: десятка полтора мальчишек ловили зайцев — били вдогонку палками или, мгновенно падая, давили их брюхом, причем несчастная жертва испускала раздирающий крик, подобный плачу ребенка. У берега они заметили три ботника, уже до половины нагруженные зайцами. В этой стороне народ не брезгует заячьим мясом, как это бывает во многих других деревнях России, вследствие известного предрассудка. Здесь, напротив, каждое семейство, с помощью меньших членов своих, весной запасается зайчатиной и, посолив, ест ее до самого лета. В это время года заячий мех никуда не годен.

Менее печальное зрелище представлял другой промысел, которого источником был также разлив. Распространяясь быстро и часто неожиданно, разлив в своем стремлении подобно хищнику, уносит всё, что плохо лежит, он отрывает даже целые острова с кустарником и лесом, которые медленно движутся по течению до той поры, пока сольет вода, и они и остаются там, куда прибьет их течением, часто за несколько верст от своего прошлогоднего пребывания, стоги сена, скирды хлеба, бревна, жерди разрушенных заборов и мостов, гонимые ветром, медленно движутся по равнине временных вод и составляют добычу особого промышленников, которые выезжают на ловлю с баграми и запасными ботинками. Впрочем, они нередко дорого платятся за свой промысел: ботники, чересчур нагруженные, опрокидываются при внезапном порыве ветра, и несчастные тонут или претерпевают иногда страшные муки, потеряв свои судна и проводя иногда по несколько дней без огня и пищи. Много таких ‘ловцов’ встретили наши приятели и с каждым разменялись дружным приветствием.

Таким образом, благодаря явлениям, которые мы старались описать, эта пустынная сторона даже и теперь не была вовсе лишена жизни и деятельности, но какой жизни, какой деятельности? Грачов невольно вспомнил читанные им в изобилии сцены в глубине Азии и Америки. Не то чтоб тут было что-нибудь сходное, но многое здесь казалось ему столь же в своем роде новым и едва ли еще не менее известным, чем то, о чем читывал он у Дюмон-Дюрвиля, Жакмона и других.

Всё шло хорошо, покуда плавание не представляло особенных трудностей, путешественники уже начинали забывать опасения, возбужденные в них старым прорицателем, но, приближаясь к лесу, поросшему густым кустарником, через который надлежало пробиться, добродушные мужички, очевидно старавшиеся поддержать бодрое расположение господ, невольно изменили своему желанию: они крепко заспорили о том, которой стороны держаться, и каждый поддерживал свое мнение и порицал чужое такими аргументами, что мороз пробегал по телу наших приятелей.

— Вправо-то, на красный куст? Да тут, не знаешь, что ли, голова, порубь, пень на пне, как протрешь ботинки, так тут и конец! Лучше прямо держи!

— Прямо? Прямо только вороны летают.

— Так что ж? По-твоему, на Галямин бор, что ли? Никиту Обрубка повидать охота?

— А кто такой Обрубок?

— Да мужичок был.

— Что же с ним сделалось?

— А пропал в бору…

— Так и не нашли?

— Нашли, как вода сбыла… Говорю: лево держи!

— Лево? Да подержись лево, так и угодишь против самого широкого места что ни есть во всей Више. А на стержне, поди, и так крутит-крутит — и господи упаси! А тут и ветер какой поднялся. Не справить, гляди: никак не справить!

Таким образом все направления были перебраны, опасности каждого вычислены, и путешественники увидали себя в положении сказочного царевича, встретившего на распутье столб с надписями, пророчившими, в какую сторону ни кинься, беду неминучую.

Страннее же всего казалось им то, что, упорно споря о направлении, проводники их ни на минуту не переставали грести и гребли всё в одну сторону, как будто выбор направления был давно решен, а теперь шла речь о предмете постороннем. ‘Да куда же мы едем? Какой дороги держимся?’ — пробовали они спрашивать. Ответом им было молчание или неопределенное: ‘Авось бог даст выедем’,— и весла продолжали дружно работать. Таким образом вопрос, кто из спорящих одержал победу, остался тайной для путешественников, да и гребцы, по-видимому, мало думали о нем, удвоив внимание, так как чаща с каждым шагом становилась непроходимее: дело в том, что проехать как в том, так и в другом месте было одинаково трудно, что мужики, каждый про себя, очень хорошо знали, и главная задача состояла не в том, чтобы решить спор, а в том, чтоб удачно проехать. Верный глаз и верная рука были тут единственными ручательствами успеха, упираясь веслом, где нельзя было грести, в деревья или хватаясь руками за сучья и кусты, гребцы быстро сообщали желанное направление ботинкам, и ботинки невредимы ‘выюркивали’ из непроходимой чащи.

‘Оттолкнись! притяни! посунь! пропёхивай!’ — были единственные слова, которыми они теперь обменивались между собою. ‘Нагнись, барин, нагнись!’ — иногда вдруг кричали гребцы, но путники наши были так счастливы, что успевали нагнуться не ранее, как доставив какому-нибудь сучку полную возможность съездить их порядочно по голове.

Через час трудной и неутомимой деятельности гребцы вдруг все разом перевели дух и на секунду опустили весла. Приятели наши поняли, что опасность миновалась. Действительно, чаща начала редеть — и они скоро очутились среди чистого и необъятного пространства воды, в которой отражались небо и солнце, уже склонявшееся к закату. Зрелище было приятно и успокоительно, особенно после часовой переправы через лес, который постоянно держал их в полумраке, не давал простора их зрению и вдобавок немилосердно царапался и хлестался, как будто сердясь, что нарушили его спокойствие, к ограждению которого он принял такие надежные меры.

Однако ж спокойствие, наших приятелей было непродолжительно. Гребцы мигом прогнали его — и опять, видимо, против своего желания.

— Ну, теперь, мотри, не зевай! — сказал один.

— А ты что? Сам, голова, не зевай,— отвечал другой.— И охота говорить! — прибавил он с досадой, наставительно.

— А что такое? — быстро спросил Грачов.

— Сами, чай, видите! Вишь, волны какие.

Волны действительно были довольно свирепы. Ботники сильно качало.

— Помоги бог справиться! — полушепотом говорили гребцы.

— Что ж тут озеро, что ли, или река? — спросил Грачов.

— Река,— отвечал передовой гребец.— Виша, матушка Виша. Она у нас и в межень бойка, сердечная, а теперь, гляди, словно море!

— Вот уж я так не сказал бы, пра, не сказал бы! И чего? Только господ в сумление вводить!

— А ты тогда говори, как проедем,— заметил с упреком второй гребец и немедленно прибавил: — Тут и в межень так с ботинком ину пору нечего делать: большие лодки опрокидывает! Намедни мужичок Окой проехал — ничего, а съехал в матушку Вишу — и прощай мука!

— Подмочил всю,— шутливо прибавил передовой гребец.

— Перво подмочил, а потом и совсем утопил, да и сам-от с кулем ко дну пошел,— докончил его товарищ.

— А то намедни,— прибавил третий гребец, отличавшийся каким-то мягким, вкрадчивым голоском и употреблявший большую часть слов в уменьшительном виде, может быть вследствие мысли, что с господами нельзя говорить как с своим братом мужиком,— так двое: поехали рыбки половить, выехали на самый стержень — да так маненечко и заснули, а ботничек и перевернуло! Пошли ко дну раков ловить! А и ветру, почитай, не было: так, видно, струичка набежала. Я тут недалече тож рыбку ловил: вижу, ботник их неладно идет, всё вертится, словно никто им не правит, мне бы скричать, да сами, чай, видят, думаю, неужли заснули? — думаю, а ботник-от как вдруг перевернет! Тут уж я смекнул: никак, робятки и впрямь заснули? Поскорей к ним и веревочку было припас, да не сделаешь? Один, опять же ночь…

— Поделом дуракам! — сказал Грачов, сильно вознегодовав при мысли о такой непостижимой беспечности.— Нашли место спать!

— Власть божия! — произнес в размышлении рассказчик.

— Никто как бог! — прибавили другие мужики.

Подобных рассказов много довелось услышать нашим приятелям. Там семеро баб уселось в один плохой ботничишко, каждая с двухдневным запасом хлеба,— они отправлялись на барщину на горы,— и ‘господь знает как’ перевернулись, известно, бабы. Там мужик весельце позабыл захватить, доеду, говорит, чай, и с колочком: смерть не хоцца домой ворочаться, поехал — и не доехал! У того ботничишко был худенький, словно решето, да думал — ничего: отольюсь, господь пронесет! Ан не пронес! Несправедливо было бы утверждать, что главную роль во всех подобных случаях играет беспечность. Как облило кругом да нечего перекусить, так поедешь и на дырявом ботнике. А бывает и то: пришли семеро к берегу, а ботник, глянь, всего один и не то чтобы ражий, вряд ли семерых поднимет,— где, чай, поднять! — не подымет! А дело вкруте, не стоять же у берегу, склавши руки! И так уж спозднились — чай, ждут! Сел один, другой, третий. ‘А мы-то как же, братцы? Уж ехать так ехать коли всем’ — ‘Бог милостив! Бог милостив!’ И поехали. И ведь, случается, проедут благополучно. Проехали сегодня — поедут и завтра. Из таких-то и им подобных элементов образуется то, что известно под общим именем ‘изумительной беспечности мужика’.

По моему мнению, если уж дело зашло о беспечности, то ничего не могло быть беспечнее настоящего поведения наших приятелей, которым ничто не мешало воротиться и переждать разлив в ближайшем городе. Они и сами начинали так думать, напуганные рассказами мужиков и действительными опасностями плавания. Но теперь ворочаться было уже поздно. Да и надо признаться: если мужики были мастера пугать, то они также мастера были разрушать страх, минуя благополучно всё трудное и опасное в плавании.

Кто из тех, кому случалось в положении, подобном теперешнему положению наших приятелей, доверять свою особу русскому мужику, не сознается, что особа его была сбережена и доставлена, куда следует, если не самым безопаснейшим, то самым кратчайшим путем и притом в совершенной целости? Случилось, что какая-то овдовевшая барыня, отправляясь, по смерти мужа своего, петербургского лекаря, на жительство в деревню в огромной шестиместной карете, нагруженной детьми, гувернантками и нянюшками и собачонками, доехав благополучно до Вязников, встретила совершенную невозможность продолжать путь и добраться до своей усадьбы, лежавшей верст пятьдесят в сторону — где именно, не знала и сама владелица.

Около почтовой гостиницы, где остановилась барыня, собрались ямщики со всего города и пригородной слободы, судили, рядили, спорили о том, в которой стороне Коромыслово? На какие села и деревни должно ехать, чтоб попасть в Коромыслово? И можно ли добраться теперь до Коромыслова, так как там места низкие и разлив еще в полном развале (барыня ехала в одну пору с нашими приятелями)?

Наконец решили, что проехать туда невозможно, и все наотрез отказались. Но выискался один, который объявил, что он Коромыслово знает, что он возил туда в 1829 году какого-то барина, который пробыл там два дня, сменил старосту и уехал (барыня вспомнила, что муж ее действительно в этом году ездил в имение), в заключение ямщик объявил, что берется доставить барыню в Коромыслово, если ему хорошо заплатят.

Хозяин гостиницы и все остальные ямщики утверждали, что не довезет, а он всё стоял на своем. Горькая вдова, лишившаяся супруга, судя по совершенной еще чистоте ее траурного платья, не больше месяца, думала, думала, что ей делать — оставаться ли на целые три недели в городе или предаться на волю судьбы,— и наконец решилась ехать.

Ямщик взял славную плату, но действительно сдержал обещание, только ему пришлось работать дорогого едва ли не более, чем шести его лошадям, он переносил поодиночке членов семейства через каждое болото, которое встречалось на пути, шествуя со своей ношей иногда по пояс в воде и делая таким образом при каждой переправе по пяти концов взад и вперед, а надо сказать, что некоторые концы были иногда не менее полуверсты.

Мальчишка, правивший уносными лошадьми, мало облегчал его труды, а скоро и совсем сделался ему бесполезен, потому что барыня перестала доверять ему даже своих собачонок, после того как этот малорослый трусишка, забравшись на середину глубокого болота, так что вода подступила ему под мышки, разревелся благим матом, не смея ступить ни взад ни вперед, и выпустил из рук любимую барынину собачонку, крича во всю глотку: ‘Дядя Никита, тону! дядюшка! помоги… тону! тону! батюшки!’ При этом зрелище отчаяние генеральши и всех остальных членов семейства выразилось раздирающими криками, соединенными с проклятиями ямщику и глупому мальчишке. Гувернантки, нянюшки, все члены семейства, малые и большие, частью уже перенесенные на другой берег, частью еще ожидавшие своей очереди у экипажей, составляя две отчаянные и живописные группы, простирали руки к погибающей Фанни, маня ее к себе и призывая нежнейшими именами: ‘Фанни, Фанни, Фанничка, Фанни! Сюда, Фанни! Сюда, голубушка!’

Этот концерт, составленный из детских и старческих, пискливых и грубых голосов, был такого свойства, что лошади, стоявшие на берегу, испустили громкое ржание и довольно решительно двинули экипаж. Но, к счастию, ямщик остановил их, закричав с середины болота, где он стоял по пояс в воде, держа над головой семилетнюю дочь путешественницы: ‘Куды, черти проклятые!.. тпрррр!..’

После этого крика лошади остановились как вкопанные и ямщик продолжал свой путь,— но… о, верх несчастий! толстая собачонка, сбитая с толку призывными криками с двух противуположных берегов, между тем чуть не утонула, бросаясь то в ту, то в другую сторону и не решаясь, куда пристать. Крики отчаяния усилились. Ямщик и тут поспел на выручку, поставив барышню на берег, он бросился в лужу и вытащил собачонку, прикрикнув мимоходом на своего фалетура: ‘У, мозгляк! иди у меня, а то я те…’ И мальчишка понял. Эта сцена по своему величию и оригинальной обстановке стоила бы алмазного пера самого господина Евгения Сю, напоминая мужественного Дагобера, когда неустрашимый воин выносит на руках своих из разверстой бездны трепещущих Розу и Бланку, из какой-нибудь бездны, выкопанной под ногами сироток хитрыми иезуитами.

Перетаскав на другой берег всё население кареты, ямщик, весь мокрый, садился на козлы, нещадно понукая лошадей, и кое-как переправлял экипаж.

Таким образом он ехал эти пятьдесят верст трои сутки, не просыхая ни на минуту в течение их и делая каждый день по крайней мере пятнадцать верст пешком по болоту с более или менее тяжелой ношей.

Читатель! Если французский Дагобер умилял твое чувствительное сердце своею храбростью и неутомимостью, не будь несправедлив и к русскому. Впрочем, я еще не досказал развязки, которую сам слышал, проживая в то время в В<язника>х в почтовой гостинице, и которую потому мне непременно хочется рассказать.

Совершив свой поистине дагоберовский подвиг, ямщик воротился в город, вовсе не рассказывал о понесенных им трудах и даже неохотно отвечал, когда его спрашивали: ‘Ну что, довез?’

— А то не довезть, что ли?

— Велик разлив?

— Мал ли разлив.

— Как же ты с каретой?

— А что?

— Чай, вязнет?

— Чего вязнуть пустой?

— Пустой? А господа как?

— Чаво?

— В руках, что ль, переносил господ?

— А то как же?

— Чай, тяжело?

— Чаво?

— Нелегко, чай. Вишь, их артель какая была!

— Мала ли артель.

— Поди, намаялся?

Ямщик не отвечал.

— Много на водку дала?

Тоже молчание.

И только выспавшись и съев потом два обеда разом, состоявшие из щей с говядиной, каши и ситника с медом, Никита покинул вопросительную форму, в которую обыкновенно облекал свои ответы и с которою редко расставался,— и удовлетворил любопытству своих товарищей следующим дополнением: ‘Оно бы всё ничего — и дети и мамзели — всё такая жидень, что и говорить не стоит,— что с пером идешь! Да кабы не сама… ну, сама грузна, не приведи бог! Одинова как зашел я с ней посередь болота, а болото долгое, да топь такая, ногу так и сосет,— куда сила девалась! рученьки ломит, коленки подгибаются, ну, думаю, барынька! будет у те крику ужо, как, не приведи бог, опущу… И чуть вот одна минуточка еще— не вынесть бы, прощай бы, барыня,— опустил бы на самую что ни есть глубь, точь-в-точь как постреленок Гаврюшка, что со мной фалетуром был,— испугался да как бросит барынину собачку… крик такой поднялся… и, господи упаси! Одначе понатужился и ничего, вынес, только уж так маненечко не дошел: да думал — сухо, в сапогах не слыхать,— спустил, а она, вишь, башмак обмочила, как примется бранить… ‘Да что ж ты стал,— говорит,— не идешь за мамзель Ракуреи да за Фанничкой?’ А мне уж не до Фаннички, как пустил-то я ее — стою, а меня так вот и шатает и шатает. Смерть отдохнуть хочется, да, видишь, торопит: ‘Ну, скорей,— говорит,— надо засветло к ночлегу поспеть…’ И пошел.

— Вишь, они думают, что руки у нас железные,— заметил один из его слушателей.

— Руки-то у нас не железные, да денежки-то у них серебряные,— прибавил другой.

— А много на водку дала? — спросил третий.

— Мало ли, голова? — отвечал Никита, возвращаясь быстро к своей вопросительной форме и, следовательно, к угрюмому расположению духа (что не делалось у него одно без другого),— мало ли, целый пятиалтынный!

Затем водворилось молчание, и собеседники, потянув на плечи свои полушубки, понемногу разбрелись от ворот почтовой гостиницы, где происходил разговор.

Между тем приятели наши подвигались вперед. Они благополучно миновали Вишу и опять поплыли по разливу, затопившему поля и луга, потом они въехали снова в кусты и поехали кустами.

— А как минем кусты, останется только перевалить озеро, а уж там и дома! — говорили гребцы, успокаивая их нетерпение.

К вечеру совершенно стихло, и предполагаемой опасности при переправе через озеро теперь уже нечего было бояться. Пробираясь кустами, они вдруг услышали мерный и резкий звук топора, звук всё слышался ближе, и скоро приятели наши увидели мужичка, который сидел на крыше небольшой избушки, до половины погруженной в воду, и что-то приколачивал топором, к дверям избы привязан был ботник, в котором сидела девочка лет девяти, вокруг избы стояли ульи, выказывая из воды только верхушки свои, небольшое пространство, занимаемое избушкой и ульями, было очищено от кустарника и, по-видимому, обнесено забором, которого только некоторые тычинки торчали из воды. Таким образом, круг, обозначенный этими тычинками, представлял гладкую, окрашенную теперь лучами заходящего солнца в яркий пурпур поверхность озера, среди которого живописно разбросаны были избушка с работающим на крыше стариком, десятка два ульев, которых тупые и широкие верхушки темными пятнами отражались на воде, наконец, ботник с девочкой, которая с приближением путешественников широко раскрыла свои большие и робкие глаза, неподвижно устремив их в несколько бледноватое, но всегда величавое лицо Грачова,— картина была столько же привлекательная, сколько и оригинальная.

— Что ты тут поделываешь, старичок? — спросил Грачов.

Старик посмотрел вниз и обнажил свою седую голову.

— А крышу чиню, вишь, избенку всю расшатало, того гляди — по бревну растащит.

— Ты живешь, что ли, тут?

— Коли теперь жить, а так, наезжаю — всё надо присмотреть, как бы чего не унесло.

— Где ж ты живешь?

— А покуда живу у добрых людей, там,— старик указал вправо.— У них место повыше, так вот к ним и сбился народ, в каждом дому, почитай, семей по три живет, да что станешь делать! А ваша милость куда?

— В Грачово,— сказал передовой гребец.

— Грачово всё облило,— сказал старик,— да так, что и жить нельзя,— народ весь перебрался в Боровичи.

— Да нам в барский дом,— сказал надменно Грачов.— Барский дом стоит на горе, и его никогда не потопляет.

— А не знай,— отвечал мужик.— Прошлый год точно не потопляло, а нынешний я в тех местах не бывал, не приходилось, вот в Софонове так доподлинно знаю: всё облило, а барский дом не тронуло — сух стоит! Вишь, нынешний год вода какая! Вот моя-то избушка на пригорочке стоит — всё кругом обольет, бывало, а ее не хватит, всегда сухая стоит, а вот ноне что сделал господь! Вода выгнала нас — живи, где хошь, пока не сольет!

— А дичь есть у вас? — спросил Грачов, не пропускавший ни одного случая осведомиться о предстоящей охоте.

— Уток много летает,— отвечал мужик.— А вот тут неподалеку маленькая горка есть, ее водой не хватило, так тут столько набивается белых тетерок, что я намедни испугался, как они разом спорхнули.

— Слышишь, слышишь! — радостно сказал Тростника ву Грачов.— Должно быть, белые куропатки!

— Вот будет хорошо,— сказал вместо ответа Тростников,— как твой дом тоже облило. Приятная ночь нам предстоит. Да и вообще: что мы будем делать тогда?

— Не может быть! — отвечал Грачов.

— Да отчего же не может быть? Ты разве бывал там?

— Уж я знаю! — отвечал Грачов.

— Что ты знаешь о своем имении? Столько же, сколько и я! — возразил с жаром Тростников.— Ты больше зияешь о Париже, чем о своем Грачове.

И они, по обыкновению, заспорили под такт мерных ударов топора, который тотчас опять принялся постукивать, как только ботники тронулись.

Кто-нибудь заметит, что ничего не сказано о девочке, сидевшей в привязанном ботнике, о ней нечего сказать, всё время разговора наших друзей с мужиком она не спускала любопытных глаз с Раппо, которого крутая и толстая шея ярко блестела в белом серебряном ошейнике, щедро облитом солнечными лучами. Не без сожаления проводив собаку глазами, девочка сказала:

— Вишь ты, собака… черная да толстая… и ошейник белый, так и горит.

— Известно, барская,— отвечал ей отец с своего возвышения.

Последние часы путешествия наших приятелей были исполнены какой-то торжественной мрачности. Повздорив, они оба погрузились в упорное молчание. Может быть, печальные предчувствия томили их. Гребцы, видя угрюмость господ, также хранили молчание. Солнце село, когда друзья почувствовали под собой колыхание, напомнившее им, что они, должно быть, проезжают озеро!

Последняя преграда, стоявшая между ними и целью их путешествия, наконец пройдена — и что же они увидели?

Сначала они увидели бедные и жалкие признаки деревни, покинутой своими жителями и стоявшей так глубоко в воде, что над водою торчали одни соломенные крыши изб. Признака живого существа не примечалось ни в самой деревне, через которую друзья наши проехали в своих ботниках, ни кругом: всё было пусто, мертво, и даже грач не хотел вить гнезда в здешних деревьях, которых обнаженные ветви, нагнувшись, купались в воде.

— Эвона! вишь, куда — по самые окна хватила вода,— сказал передовой гребец.— И впрямь тут жить нельзя. В прежние годы так много, что под пол подойдет, а иные избы и вовсе не хватит, ну и пробьются как-нибудь месяц… А ныне вот все разбежались, да и как жить? Глядь: весло всё уходит!

И он попробовал веслом и удостоверился, что среди самой деревни нельзя достать веслом дна.

— Ну, коли так,— прибавил он, — так не диво, что и барский дом потопило! Оно, конечно, место повыше, да, вишь, дна нет!

И он опять ткнул веслом в воду.

— Полно врать, дурак, не может быть! — грубо сказал Грачов.

— Да вот сейчас, только лесок обогнем, и видно будет,— не обидясь, отвечал гребец.

Обогнули лесок и увидели барские службы и барский дом, правда не так глубоко стоявший в воде, как деревня (два этажа его, отлично выбеленные, резко рисовались на синеватом водяном фоне), но уже и теперь, при не совершенно погасшей вечерней заре, не оставалось сомнения, что дом плотно окружен водою. Подъехали ближе — вода, померяли веслом — глубина еще довольно велика, около полутора аршина.

— Ступай дальше! Поехали, весла начали уже задевать землю, но всё еще ботники свободно шли. И так друзья наши добрались вплоть до самого дома. Но хоть он действительно занимал самую высокую точку местности, однако ж под самым домом вода стояла на пол-аршина с лишком.

То же безмолвие, то же отсутствие жизни, как и в деревне, царствовало кругом.

Грачов приуныл и не смел взглянуть на своего приятеля. Он ожидал страшных проклятий, насмешек и упреков, но оказалось, что Тростников был великодушнее, чем думал Грачов.

— Славный дом! — сказал он, умеренно и украдкой наслаждаясь замешательством приятеля.— И не будь проклятого разлива, мы бы отлично в нем зажили!

— Еще бы! Я говорил! — воскликнул Грачев с прежней самоуверенностью, но вдруг опомнился и продолжал тоскливо: — Где же Рюмкин? Что он нас не встречает? Ведь я писал ему. Эй, кто тут есть!

И много раз повторен был этот крик, и не одним Грачевым, гребцы также усердно помогали ему, но никакого ответа не было.

Грачов пришел в страшное негодование против своего управляющего.

— Прошу покорно! — говорил он.— Бросить барский дом без всякого присмотра, уехать, когда я писал, что буду! Каков?.. Это удивительно, до какого они доходят самоуправства. Я… я…

— Ты лучше всего сделаешь,— перебил его Тростников,— если успокоишься и рассудишь хладнокровно: Рюмкин твой не так виноват, как кажется. Что он бросил дом без присмотра — это еще не преступление, здесь, кажется, вода лучший сторож, по крайней мере весной, а что он убрался отсюда сам, так, по-моему, он ничего не мог сделать благоразумнее: не умирать же ему было здесь с голоду! И мы отлично сделаем, если последуем его примеру, и как можно скорее, потому что уж ночь, а нам надо же где-нибудь приютиться, чтобы отдохнуть и поесть…

— Что ж мы будем делать? — говорил в отчаянии Грачов.— Я ничего не знаю! Неужели не получил он моих писем? И где мои обозы? Там найдется что и поесть и выпить. Я накупил всего соленого, копченого, маринованного, что только не портится летом… Какие там чудесные маринованные омары, сардинки, анчоусы… всякая дичь, герметически закупоренная в жестянки, чудо, пальчики оближешь! А вина? Я скупил весь годовой запас Рауля. И мне самому ужасно захотелось есть… Неужели они до сей поры не пришли? Я послал сюда четыре обоза,— продолжал он с непритворной горестию, обращаясь к гребцам.— Послал уже три недели тому назад, неужели они не успели прийти? Или они пропали? Не правда ли, Тростников, после всех наших несчастий приятно было бы теперь поесть маринованных омаров и выпить бутылочку редереру?

— Я бы желал лучше чаю,— сказал Тростников.

— Там и чаю полпуда куплено — лучший сорт,— сказал уныло Грачов.— Я хотел, чтоб у нас в деревне ни в чем не было недостатка. А вот теперь…

— Намедни,— сказал один гребец,— наш парень возил сюда какого-то, в Софонове, байт, оставил его, тот сказывал: издалече, говорит, еду…

— Видел его кто-нибудь? — спросил Грачов.

— Такой рябоватенький,— прибавил другой гребец,— невелик ростом, с собачкой…

— Собака пестрая, Трезор, с коричневыми крапинками?

— Пестрая.

— Ну он и есть! Это Василий! — воскликнул Грачов.— Он прежде всех отправился с вещами. У него вся провизия. Где же он? И отчего он пешком?

— Да, вишь, вода не перепустила.

— Так, значит, он всё бросил где-нибудь? — воскликнул с ужасом Грачов.— Вот тебе и омары… вот тебе и дичь, герметически закупоренная!.. Несчастный Тростников… Я… я ничего! Мне поделом! Самого черти подбили ехать сюда, ну и терпи! А ты чем виноват?

— Полно отчаиваться! — сказал Тростников.— Не ты ли говорил, что жизнь, исполненная трудов, приключений и опасностей, жизнь охотника — твоя сфера. И вот при первом…

— Так ты думаешь, я отчаиваюсь? — с жаром перебил Грачов, и ссора готова была вспыхнуть, но неожиданное обстоятельство остановило ее.

В жару разговора ни гребцы, ни приятели наши не заметили, как из ближайшего флигеля, черневшего в расстоянии двадцати шагов от барского дома, выступила какая-то фигура. Фигура эта смело пошла по воде, остановилась шагах в двух от ботников и низко поклонилась. И так во все продолжение разговора наших друзей она продолжала низко кланяться, стоя по пояс в воде со сложенными на груди руками, и, по-видимому, терпеливо ожидала, пока до нее дойдет очередь говорить. Наконец один из гребцов заметил ее и указал на нее Тростникову.

— Ба, да тут есть живое существо! — воскликнул он.— Посмотри, Грачов, кажется, женщина!

Они посмотрели, причем фигура начала повторять свой низкие поклоны.

— Женщина, точно, женщина! — воскликнул Грачов.— Эй, ты кто такая? Подойди сюда!

Фигура не двигалась вперед, но Грачову показалось, что она дрожит.

— Да что ж ты стоишь в воде! — сердито закричал Грачов.— Простудишься… Сядь в ботник да расскажи нам: ты здешняя?.. Куда девался Рюмкин? Что же, садись скорей!

— Ничего, та я и постою…— проговорила старуха взволнованным и дрожащим голосом.

— Садись! Посадите ее, ребята!

Но она никак не хотела сесть и только мочила подбородок в воде, поминутно кланяясь.

— Да ты кто такая? — спросил раздосадованный Грачев.— К моему имению, что ли, принадлежишь?

— Та как же? Ваша.

— Ну так приказываю тебе садиться! — сказал Грачов с таким комически-повелительным видом, что Тростников невольно рассмеялся.— Я твой барин!

При этом известии женщина испустила глухое мычание, в котором слышался не один испуг, но, казалось, а дикая радость, однако ж она не только не поспешила исполнить приказание своего барина, напротив, с невероятной быстротой прянула в сторону — и, став по возможности в безопасную позицию, принялась отпускать исступленные поклоны. Окунув несколько раз не только подбородок, но и всё лицо в воде, она стремительно кинулась к флигелю, производя страшное шлепанье, и закричала: ‘Дедушка! Дедушка! поди сюда, та ты не поведать, та что я тебе скажу! Сам барин приехал, барин!’

Старуха исчезла уже в дверях флигеля, а крики: ‘Дедушка! дедушка! барин!’ — раздавались всё громче в громче.

— Держи к флигелю,— сказал Грачов.

Во флигеле показался огонек, дверь отворилась, и передний ботник с господами уперся носом в порог.

Странное зрелище представилось нашим приятелям.

При тусклом огоньке они увидели внутренность простой русской избы, с огромной печью, полатями и скамейками. Вплоть до самых скамеек в избе стояла вода, между порогом и противоположной ему скамейкой положена была доска, доставлявшая возможность попасть в избу сухим путем, вероятно, такое же сообщение устроено было вплоть до самой печи, откуда светился огонек и слышался шепот, смешанный с покрякиванием. Наконец послышалось явственно: ‘Господи Иисусе!’ — потом громкое кряхтенье, старик медленно и тяжело спускался с печи. Долго ‘в был невидим, наконец сгорбленная фигура его с лучиной в руке показалась в глубине избы на скамье. Он тут отдохнул, поправил лучину и покряхтел.

Затем, придерживаясь одной рукой за стену, он добрался по скамье до доски, ведущей к порогу, и тихо-тихо начал двигаться по ней к нашим приятелям, держа лучину перед собою и позволяя им хорошо рассмотреть лицо свое, носившее признаки глубокой-глубокой старости. Старик был некогда высокого роста, но так страшно со’ гнут, что стаи его держался почти перпендикулярно к доске, по которой он двигался и которая дрожала под ним, грозя каждую минуту подломиться, череп его был совершенно голый, и кругом его шел ободочек совершенно белых и слабых волос, столь правильный, что он казался бахромой, пришитой к голому черепу, глаза, лишенные ресниц, столь глубоко ввалились, что рассмотреть ни цвета, ни выражения их не было возможности, на нем были обрывки овчинного полушубка и синяя рубаха с расстегнутым воротом, не закрывавшая сильно ввалившейся груди, с резко обозначенными костями и мускулами, ноги были босы, и приподнявшиеся синие портки болтались на них, как на палках, при медленных движениях старика.

— Не ходи, старик, оставайся там,— сказал Грачов.— Всё равно, а то упадешь еще!

— Ничего, батюшка, дой-ду! — пробормотал старик, и его длинное, с явным трудом произнесенное ‘дой-ду!’ глухо отозвалось в сердцах наших приятелей: как будто они сошли в могильный склеп и голос, отвечавший им, не принадлежал живому существу.

— Ох, устал! — проговорил старик, собираясь с духом.— Аль дошел? — сказал он, останавливаясь вплоть перед Грачевым, который поддержал его.— Не вижу… ох, плохо вижу! Еще как днем — ничего! А то вот от огня-то отвык — чай, уж с неделю не зажигали… А вот я пообгляжусь…

Старик говорил медленно и беспрестанно отдыхал, иногда на полуслове, как будто у него вдруг не хватало дыхания.

— Скажи, пожалуйста, старик, — сказал Грачов,— куда девался Рюмкин?

— Кто? Ефим-от Евсеич?

— Да. Я писал к нему, что буду сюда, приказывал всё приготовить, приезжаю — и его нет даже самого!

— Уехал, батюшка, уехал в город, ради твоей же милости: лодку доставать, думал, в ботнике, чай, не поедешь, да и человек твой пришел, вишь, пожитки, что ли, в городу оставил,— так за пожитками поехали. Вот теперь маненечко вижу,— сказал старик после долгой паузы, переменив лучину (у него был запас их под мышкой), и, подняв ее к лицу Грачова, пристально всматривался в него.— Вижу, вижу,— бормотал он, и едва приметная улыбка бродила на его ввалившихся губах.— Ох, устал!

И старик вдруг сел на доску и, спустив ноги в воду, тихо покрякивал, держа перед собой горящую лучину.

— И давно уехал Евсеич? — спросил Грачов.

— Да уж дней пять. Не знай, что долго нет. Видно, Ока задержала — всё, видишь, ветрено, поди, как бурлит теперь…

— Да у вас разлив, нечего сказать, удивляюсь, как вы и жить тут можете?

— А живем,— отвечал старик.

— И печки топить, кажется, нельзя,— заметил Тростников, разглядывая избу.

— Нельзя, батюшка, никак нельзя.

— Что ж вы едите?

— А испекли хлебца, пока можно было, вот и жуем. Мы и всё так, испечем побольше враз — да и полно, пока всего не сгложем, а то где часто печку топить? Оборони бог — барские хоромы спалить!

— Однако ж с твоими зубами глодать черствый хлеб, я думаю, не очень удобно?

— А ничего-с. Я привык. Быват, Евсеич-от иной раз По господским делам на неделю либо ден на десять уедет, Матренушка тоже уйдет — милостинки попрошать: дело сиротское! Уйдут, а хлебца оставят, спасибо, не забывают, нет, не забывают, спасибо, всегда оставят.

— И ты не боишься оставаться по целой неделе один?

— А чего мне бояться,— отвечал старик.— Лежу себе на печи да корочку-то и грызу и грызу, так день за днем, день за днем…

— А кто такая Матренушка живет с <тобой>? Не она ли нас встретила? — спросил Грачов.— Да вот и спряталась. Мы от нее слова не могли добиться.

— А сенная, родной, сенная… у твоей матушки служила! Барыня ее с собой с своей стороны привезла… А как барыня умерла — царство небесное! — все люди разбрелись, кто куда, по оброку,— барин уехал да и не бывал уж сюда, а она и осталась тут с той поры… Ей куда идти? До своей стороны далече, да и там у ней, слышь, никого близких сродников нет, вот и живет…

— Мать моя была полька,— пояснил Грачов Тростникову,— и умерла в молодых летах, вскоре после моего рождения.

— Да, да, бобылка, безродная,— бормотал старик,— словно как и я, вот при барском дворе и живет,— щец нам сварит либо кашки когда, хлебы поставит… Ну и живет.

— Да чего ж она нас испугалась? Мы не звери! — сказал Грачов.

— А кто ее знает? Знамо, дело девичье!

— Так она девица? И молода?

— А не стара еще,— отвечал старик.— Молодая.

— А каких лет, однако ж? — спросил Тростников.

— А чай не боле как ей лет шестьдесят будет!

Приятели переглянулись с невольной улыбкой, и Тростников молча показал Грачову дряблое, сморщенное лицо, украдкой выглядывавшее на них из-за печки. Старушка имела, впрочем, добрые, привлекательные черты, озаренные теперь невыразимым умилением.

— А ты, старик, давно при барском дворе живешь? — спросил Грачов.

— Давно,— отвечал старик.— Не знать, как давно. Да с той самой поры, как внук помер. А то я со внуком жил!

— А давно внук помер?

— Да уж годов пятьдесят будет. Давно! Поди, и косточки сгнили, а я вот всё живу! Были и сыновья, и внуки, и жена была — всё господь прибрал! — задумчиво прибавил старик.

— А давно жена померла?

— А годов сто с лишним, чай, будет,— отвечал старик.

Приятели наши пришли в неописанное изумление и, естественно, предложили старику вопрос: сколько же, наконец, лет ему самому? Оказалось, что старику сто сорок лет. Осененные долгим и печальным размышлением, которое неизбежно овладевает каждым, на чью голову, как гром, неожиданно падает подобное известие, приятели наши с четверть часа простояли молча, упражняя свое зрение в тщательном созерцании голого черепа, впалой груди и болтавшихся в воде ног старика.

Казалось, самое время в образе его находилось теперь перед ними, и при трепетном свете лучины Тростников уже читал на изрытом морщинами челе старика многозначительвое слово: ‘Вопрошай!’

Однако ж он не вдавался ни в какие вопросы, может быть отложив их до другого времени, и только вздохнул, а Грачов сказал:

— Сто сорок лет! Недаром шестидесятилетняя девка кажется ему молоденькой. Я и не знал, что в моем имении водятся такие редкости! Вот не говорил ли я, что у нас воздух целительный: такая долговечность, шутка ли?..

— Нечего рассуждать о долговечности, а вот думай-ка в том, как мы ночь проведем! — таким грозным восклицанием осадил Тростников своего приятеля, заметив, что он начинает седлать своего любимого конька.

Стали думать и решили, что лучшее и даже единственное средство ехать в Софоново, где, как известно, имеется барский дом, не облитый водою и не занятый никакими жильцами, так как владелец его проживал в городе. Грачов решился наутро же писать к этому помещику и просить у него дозволения пожить в его доме, пока вода не покинет его собственных владений, Итак, простившись со стариком, который поплелся на печь ‘грызть свой хлебец’, по его собственному выражению, и послав заочное ‘прощай’ доброй молодице, которой застенчивость простиралась до такой степени, что она так и не решилась показаться, путешественники снова двинулись в путь. Они плыли около часа среди глубокой темноты, решительно не позволявшей производить никаких наблюдений, и наконец ступили на твердую землю.

В доме господина <Стычинского>, владельца Сафонова, нашли они кой-какие постели и, напившись чаю, погрузились в глубокий сон.

Глава VII

Благословенный оазис, уцелевший среди всеобщего наводнения, представлял песчаную бугристую возвышенность, местами покрытую еловым строевым лесом, местами поросшую тощей травой, выжженной еще прошлогодним солнцем и дожигаемой нынешним, ни малейших признаков свежей растительности, хотя — напоминаем читателям — май уже подходил к половине, здесь еще не усматривалось: песок и сосна, сосна и песок! а далее вода, вода и вода — вот всё, что представилось путешественникам, когда они поутру вышли осмотреть местность. Бугор тянулся в длину довольно далеко, понижаясь постепенно и теряясь с одной стороны в бесконечных болотах, с другой — в разливе, к которому лицом стоял барский дом.

В ширину бугор имел около полуторы версты, и передняя часть его, покрытая строевым лесом, который образовывал почти правильный полукруг перед барским домом, круто понижаясь, уходила в воды разлива, простиравшегося сплошной массой до противуположного высокого берега Оки, который господствовал над всею окрестностию. Среди леса, который, так же как и всё здесь, терялся в воде, были местами широкие просеки, и срубленные деревья лежали тут же, сложенные высокими грудами. С помощью одной из просек, дававших простор зрению, можно было усмотреть в версте от барского дома жалкие признаки деревни, затопленной разливом.

Эта деревня была Софоново, покинутая в настоящее время, как и другие, своими жителями, которые разбили лагерь вокруг барского дома, перегнав сюда весь свой скот и перетащив скудные пожитки.

Сюда же, на этот бугор, удалились собственные крестьяне Грачова со всем своим скотом и имуществом, так как деревню Грачово тоже облило.

Таким образом лагерь был довольно обширен и, расположенный по скату бугра, до самого разлива, представлял пестрое и оживленное зрелище. В небольших загородах, наскоро устроенных, помещался скот всякого рода — коровы, лошади, овцы, одни свиньи, неизвестно почему, пользовались свободой, расхаживая где попало и везде суя свое нечистое рыло, тут же в промежутках загород находились временные жилища самих поселян,— то были островерхие шалаши, сложенные из жердей и кое-как покрытые соломой.

По берегу разлива разложены были огоньки, и бабы суетились около них, варя скудную пищу. Некоторые крестьяне и бабы бродили с бреднем по разливу по пояс в воде и, наловив несколько рыбы, тут же опускали ее в котелок и варили уху. Ребятишки, по обыкновению, с криками сновали взад и вперед, довольные и счастливые, словно был большой праздник,— они дрались, бегали и купались целыми стаями, разом бросаясь в воду, изумительно плавая и ныряя, подобно проворным гагарятам, или затевая игры, которые кончались настоящим морским сражением, побежденные с ревом выскакивали на берег, держа руку у подбитого глаза, и, торопливо надевая рубашонку, посылали крупную брань товарищам, брызгавшим их из воды. Они кидали в них грязью, а те плескались водой.

Когда приятели наши вышли из дому, почти вся движущаяся часть лагеря находилась у разлива, разбившись на небольшие группы или занимаясь своим делом в одиночку, под теплыми лучами весеннего солнышка, которое в то утро приветно и ласково поглядывало с голубого безоблачного неба. Кто чинил старую рубаху, кто варил Кашицу, кто клепал косу, кто гнул ободья, кто укачивал ребенка — всё решительно было занято. У шалашей оставались только лишенные уже силы двигаться старики, старухи да увечные. Мычание скота, крик ребятишек, плач Младенцев, наконец, стук, производимый разными сельскими поделками, дополняли картину, которая издали имела вид цыганского табора в большом размере, но только издали, потому что отличительная черта цыганского табора — общее бездействие, а здесь, как уже сказано, всё было погружено в самую кипучую деятельность, даже маленькая шестилетняя Настя, укачивая грудного братишку, упрашивала его поскорей уснуть,— ей некогда: тятя ушел дрова рубить, так надо ему обед нести…

Умиленный этим живописным и оживленным зрелищем, Грачев, постреливая ‘для практики’ на берегу разлива рыболовов и чибисов, заметил своему приятелю:

— Живя в городах, мы приучаемся страшно преувеличивать так называемые лишения сельской жизни. Вот теперь они, казалось бы, находятся в самом незавидном положении — вода выгнала их из домов, а между тем посмотри: нельзя сказать, чтоб они особенно бедствовали, весело видеть, как живо идет их работа под открытым небом, на свежем воздухе! По-моему, природа поступает даже благодетельно, выгоняя их хоть на несколько недель в году из душных и грязных жилищ и заставляя против воли пользоваться чистым воздухом и в то же время обмывая их жилища! Что, неправду я говорю? — прибавил он как бы с некоторым испугом, заметив улыбку, мелькнувшую на губах Тростникова.

— Совершенную правду! — отвечал Тростников.— Я всегда думал, что ты философ, а теперь еще более убедился в этом: философ — и еще какой дальновидный!

— Я не понимаю тебя, чему тут смеяться? Я, кажется, ничего не сказал такого…— возразил с каким-<то> беспокойством Грачов.— Что ж ты можешь сказать против?..

— Решительно ничего! Ты сказал великую истину, которая и останется истиной — до первого дождливого дня. А когда пойдет дождь, да, чего доброго, зарядит дня на три или на неделю, поднимется буря, и ты увидишь, как ветер разнесет эти жалкие шалаши, и на всех этих людях, от старика до грудного ребенка, не останется сухой нитки,— тогда можно будет произнесть другую истину…

— Я не говорил вообще,— возразил Грачов.— Я…

— Однако ж,— перебил его Тростников,— я не вижу причины, почему здешние жители должны терпеть такие неудобства. Положим, жители твоего прекрасного Грачева — им некуда выселиться: всё место одинаково низко и подвержено наводнениям. А софоновцы? Они легко могли бы выселиться сюда.

— Мало им мест? — возразил Грачов.— Да разве их воля?

— Ну, помещику, я думаю, всё равно, тут или там будет его деревня… Эй, мужичок! Ты софоновский?

— Софоновский,— отвечал мужик с седыми вьющимися волосами, гнувший ободья.

Вступив в разговор с ним и некоторыми другими, приятели наши узнали, что прежний барин не только не противился переселению крестьян на ‘полону’, но даже уговаривал переселиться и давал безденежно ‘леску’. Крестьяне не согласились. Отчего? Почти общий ответ крестьян снова привел Тростникова к мысли, которую мы уже высказали, замечая патриархальное почтение крестьян к престарелым деревьям, растущим около деревень.

— Оно конечно! — сказал им высокий курчавый крестьянин, гнувший ободья.— Что говорить! Тут бы и гораздо спокойнее: николи не понимает водой, а у нас иной раз и избенку всю по бревну растащит, да, вишь, тут скучно! — прибавил он протяжно.— Бугор и есть бугор, песок да ельник,— и глаз нечем потешить…

— Уж какое тут место,— прибавила мывшая неподалеку белье баба.— Вот лето придет — ни травинки, ни кустика, словно выгорит все. Робятишки смаются, да и самим уж какое веселье!

— И вода дале,— прибавил флегматически мужик.

— Да что вода! Вода не бог знает как далеко, а как воды столько, что бежать приходится, так, я думаю, хуже,— заметил Тростников.

— Вестимо хуже, да тут, вишь, скучно! — повторил мужик.

— У нас, увидишь вот,— сказала баба,— озеро под самой деревней, а за озером — поля. И так сплошь и идут: поля, поля, поля, а там луга… Так вот словно на ладони: вышел и гляди! А это и глаз нечем потешить,— заметила баба, повторяя выражение мужика.

(‘Так беден и неразнообразен их словарь, когда дело коснется чего-нибудь выходящего из сферы их ежедневных забот’,— подумал Тростников.)

— Наши деревенские поля! — с особенной выразительностью пояснил мужик.— Спокон веку отцы наши пахали. А отсель вот и не видать!— прибавил он, поглядев с любовью (как через минуту утверждал Тростников, что вызвало сильный смех Грачова), посмотрев с любовью в ту сторону, где виднелась их затопленная деревня, и затем он принялся гнуть свой обод, согнувшись сам вместе с ним вплоть до земли.

Приятели наши покинули его, горя нетерпением сообщить друг другу свои замечания, вследствие чего скоро возник между ними жаркий спор, подобный всегдашним их спорам: Грачов хохотал, горячился, часто повторял ‘уж я знаю’, ‘уж ты не говори’, а Тростников приводил факты, как понимал их, но они казались Грачеву нисколько не убедительными.

— Полно, полно! — говорил он со смехом.— Какое тут бессознательное поэтическое проявление! Сам ты поэт, так вот и фантазируешь! Что за сила преемства и предания, что за кровная связь между землею и руками, из поколения в поколение обрабатывающими ее… Ха! Ха! Ха!

И он разразился громким хохотом. Надо заметить, что в настоящем споре Грачов почитал себя совершенно и несокрушимо правым, а в таких случаях он был беспощаден к своему противнику, точно так же как в других случаях, заметив, например, что горячность спора завела его слишком далеко, он вдруг пасовал, делался жалок, уничтожался, прибегая к самым бессильным и неловким уверткам, в которых только больше путался и конфузился.

— И какие великолепные фразы! — продолжал он, одушевляясь более и более,— по поводу… по поводу потопления нескольких дрянных избушек…

— Ты начинаешь рассуждать, как готтентот,— резко сказал Тростников.

— Или там расписных палат, что ли? Разумеется, всё равно! — покраснев, быстро поправился Грачов, который, в сущности, был добрый малый и пуще всего боялся свалиться с высоты современных человеческих понятий, до которой добрался долгим и тяжким трудом, не без порядочной ломки над своей тяжеловатой и несколько снобской натурой.— Дело теперь не в том… Но подумал ли, что ты говоришь? Ведь уши вянут! ‘Крестьянин видит перед собою поля,— начал он высокопарным голосом, должно быть пародируя приятеля,— поля, облитые его йотом и кровью, всосавшие в почву свою пот и кровь его дедов и прадедов,— видит и бессознательно любит их и — сам не сознавая почему — испытывает чувство отрады и успокоения, видя их перед собою… это его поэзия!’ Ха! Ха! Ха! ‘Оно — неведомое ему самому — побеждает в нем расчет, мирит его с неудобствами…’ и… что еще? Ха! Ха! Ха! Какая тут поэзия! Просто животная привычка, леность, вода дале! — протянул Грачов, передразнивая мужика.— Да вот чего лучше? Хочешь,— прибавил он,— пойдем сейчас к моим грачовским крестьянам, предложим им переселиться сюда: я скажу, что покупаю ‘поляну’, и пообещаю лесу безденежно,— увидишь, с радостью согласятся!

Пошли, предложили, но, видно, результат был не совсем по вкусу Грачова, потому что он очень скоро оставил собравшуюся около них толпу преимущественно баб, стариков и ребятишек, говоря своему приятелю:

— Что с бабами да стариками толковать, они уж почти из ума выжили, вот, жаль, нет мужиков здесь (имение Грачово было оброчное, и все мужики ушли на заработки на Волгу, тогда как имение господина <Стычинского> состояло на запашке и всё население его деревни было налицо). Уж я доказал бы тебе! Да тут, право, и доказывать нечего! — прибавил он, усмехнувшись презрительно.— Дело и так ясно как день божий! Я не узнаю тебя. Ты бог знает что такое говоришь! Да если бы тебя послушали наши петербургские приятели… Ведь Ильменев умный человек… ты сам согласишься.

— Конечно, умный, поумней нас с тобой…

— Ну и Горновский и Лодкин… ну вот ежели б им сказать, да они бы расхохотались. И я непременно скажу им, как приедем…

Это был решительный и последний аргумент Грачева, к которому он прибегал в самые критические минуты споров с своим приятелем и которым теперь думал положить его в лоск.

Надо сказать правду, истощив свои особые доказательства, добродушный и пылкий Гратов в критические минуты употреблял его в дело не совсем добросовестно, пуская его в ход не только как доказательство, но как Некоторого рода угрозу. Но в настоящем случае он торжествовал — грозить ему было не для чего, и он только хотел показать своему приятелю бездну, в которую тот так безрассудно стремится, упорно настаивая на нелепости. Это иногда называется — танцевать над провалившимся приятелем — выражение, уже употребленное мною выше.

К удивлению Грачова, Тростников спокойно сказал:

— Ты прав: они точно расхохотались бы… но что же в том?

— Как что? Как что? — с удивлением, даже с испугом воскликнул Грачов, не допускавший возможности идти против таких авторитетов. Названные им общие их приятели были, точно, люди или, вернее сказать, говоруны умные, блистательно образованные и начитанные, и Тростников сам уважал их мнение не менее Грачова, однако ж он остался при своих мыслях о предмете спора, несмотря даже на угрозу Грачова,— так, по крайней мере, можно было заключить из того, что он ни теперь, ни впоследствии не сознался приятелю в своем заблуждении, а он обладал этим достоинством, столь редким в спорщиках и в людях вообще. Спор тем и кончился, но в течение всего дня Грачов возвращался к нему, неутомимо танцуя над своим приятелем, так что Тростников наконец потерял терпение и, может быть, пожалел, что вовсе не потанцевал над грачовским помещиком по поводу благополучного распоряжения природы, промывающей сельские жилища.

— Танцуй! танцуй! — сказал он ему, сдерживая досаду.— Я сам виноват, что заговорил с тобой о том, чего тебе не втолкуешь, хоть сто лет толкуй…

— Я думаю, я в состоянии судить, по крайней мере, в такой нелепости.

— Знаешь, любезный, часто, чем вещь кажется нелепее…

— Тем она блинке к истине? — добавил Грачов.— Уж не думаешь ли ты, что громадность нелепости, которую ты утверждаешь, и есть доказательство истины твоего мнения?

— Именно так я и думал и только не сказал…

— По скромности?

— Конечно.

— Ну, я согласен,— иронически произнес Грачов.— Согласен, согласен…

И он повторял ‘согласен, согласен’ сначала обыкновенным своим голосом, потом с легким припевом,

Тростников ушел, походил с полчаса и, возвращаясь, еще на крыльце услышал нежное и меланхолическое пение: ‘Согласен, согласен…’

— Ты бы хоть без меня перестал петь, а то грудь надорвешь! — сказал он, входя в комнату,

С великодушием победителя,— что, очевидно, стоило ему величайших усилий,— сдерживая торжественную улыбку, Грачов скромно посмотрел на приятеля и пропел: ‘Согласен, согласен!’ Разбирая свои сундуки и покуривая сигару, он предавался этому невинному занятию до самого вечера и наконец так рассмешил Тростникова, что тот во всё продолжение чаю и ужина не мог видеть без хохота его притворно-смиренную и обиженную физиономию…

Таким образом, первый оседлый день прошел в осмотре местности, в разборке чемоданов и частию в спорах, которых образчик мы привели. Затем вся следующая неделя посвящена была неизбежным хозяйственным хлопотам, о которых мы представим только кратчайшее сведение:

1) Приведены были к окончанию переговоры с управляющим Стычинского, вследствие которых приятели наши допущены пользоваться его домом до личного позволения самого помещика.

2) Прибывший из Мурома управляющий Ефим Рюмкин спрошен о цели и результате поездки его в город, причем оказалось: а) он купил большую и удобную лодку, на которой и подошел благополучно — по Оке и частию разливом — почти вплоть под самое Грачово, б) отыскал и привез вещи, посланные из Петербурга Грачевым и задержанные разливом в Муроме, в) зашел на почту и получил несколько писем на имя Грачова, из чего догадался, что барин его уже в дороге, почему и поспешил домой, г) дорогой напился мертвецки пьян и в кровь разбил левый висок, каковое несчастие приписывал неумеренному радению о ‘барском добре’, ибо, говорил он, желая уложить как можно удобнее барские вещи, не оставил удобного места для сидения самому и, задремав, свалился с телеги.

3) Осмотрен грачовский барский дом (до которого добрались о помощью ботников, въехав на них почти в самые покои), причем оказалось, что даже и по слитии воды в нем не вдруг можно будет поселиться, так как печи в доме размыло, пол подняло, а кухню всю расшатало. Рамы в доме оказались неимоверной ветхости, ни Одна дверь не затворялась, не имея ни замка, ни задвижки (то же, впрочем, было и в доме Стычинского, который заняли путешественники).

4) Отыскана, обласкана и переведена в софоновский дом Матренушка, оказавшаяся большой мастерицей мыть и гладить тонкое белье.

5) Сделано распоряжение о приобретении опытного, неутомимого и хорошо знающего местность мужика, для сопровождения путешественников на охоте, и, наконец:

6) Совершена Грачевым многотрудная поездка в Муром в сопровождении управляющего и повара, результаты которой составят остальные четыре пункта нашего перечня.

7) Произошло свидание с господином Стычинским (к счастию, не уехавшим еще в Петербург), который принял его изумительно вежливо, объявив, что не только месяц, но даже всё лето, и не только одно лето, а хоть каждый год Грачов может жить в его деревенском доме, причем с благородной интонацией в голосе отказался взять предложенную ему Грачовым плату, сказав, что здесь не Петербург: взять деньги за песок и голые (он мог бы еще прибавить — дырявые) стены бог знает в каком захолустье значило бы выстричь наряду с овцами забежавшую на двор собаку (что было совершенно справедливо).

В заключение он дал Грачову письмо к своему приказчику, в котором предписывал последнему не только оказывать Грачову всякое угождение, но даже не сметь ступить шагу без его приказания.

Это было уже слишком, но Стычинский так хотел, и Грачов не противоречил.

Так как дом Стычинского уподоблялся его же прекрасной конюшне, в которой зимой замерзла лошадь, а летом утонул козел, то к починке дома приглашено несколько мастеровых и куплены, по указанию их, необходимые материалы.

9) Куплены все необходимые хозяйственные мелочи, которых в доме Стычинского и признаку не было, как будто там люди не варили и не пекли и даже воды не пили,— во всем доме не оказалось ведра (многого необходимого по своей части не нашел в Муроме повар Грачова, о чем будет сказано подробнее), и, наконец, ух! Грачов потом говаривал, что во всю жизнь не сделал столько, как в эти два дни, проведенные в Муроме.

10) Приняты надежные меры к правильному и скорому движению корреспонденции наших друзей, причем случайно открыты следы остальных обозов Грачова: они находились в Гороховце, как показывал почтальон, недавно прибывший с шоссе, и радость Грачова была неописанна, когда, послав в Гороховец Евсеева, он действительно получил свои вещи, доставленные в совершенной целости! Только один ящик с вином неизвестно отчего… расшатало, что ли, в дороге — был вскрыт и в нем недоставало трех бутылок мадеры да нос Евсеева был неестественно красен… но Грачов в радости не заметил ни того, ни другого и подарил еще своему верному управляющему бутылку портвейну.

В тот день не один Евсеев лег спать в не совершенно нормальном состоянии…

Прошло еще несколько дней, и печальных развалин нельзя было узнать: грязь, вонь, лужи дождя, лившего сквозь худой потолок, скрипение ставень, хлопание рам, сквозной ветер, клопы, тараканы — всё исчезло, уступив место чистоте, благообразию и даже изяществу, гнусна по-прежнему осталась только наружность дома.

Таким образом, благодаря своей щедрости и усиленной деятельности, приятели наши с небольшим в неделю устроились весьма удобно и, вздохнув наконец свободно, начали помышлять об охоте, которая составляла главную цель их путешествия…

Часть II

Глава II

— Говорят, в селе Холуе, верст сорок за Вязниками, ярманка, не поехать ли нам туда? — сказал Грачов своему приятелю утром 14 мая.— Я никогда не видал сельской ярманки, да и ты тоже, я думаю. Любопытно будет посмотреть. Погода стоит порядочная, и мы доедем шутя. Я полагаю ехать на своих, куда нам торопиться? Дорогой будем охотиться, сегодня доберемся до Вязников, там переночуем, отдохнем, выкормим лошадей и утром отправимся в село Мстеру — двадцать пять верст от Вязников. Мстера, на Клязьме, золотое дно красной дичи, по крайней мере по уверению нашего Жегла, который говорит, что в тамошних болотах проживает сам дупелиный атаман и всё их начальство, таковы эти болота! Мы приноровим так, чтобы попасть в Мстеру тотчас после полудня, и до вечера будем охотиться, а там, смотря по обстоятельствам, или в ту же ночь, или рано утром сделаем остальные двадцать верст до Холуя. В Холуе опять можно будет охотиться, а обратно проедем другим трактом на село Мугреево — это опять другое золотое дно дичи… Все эти подробности и самую мысль путешествия почерпнул я у нашего всезнающего Жегла и предлагаю на твое усмотрение и соображение.

— Чего тут соображать, разумеется, едем! — сказал Тростников.

И поехали. Господа с двумя собачками поместились внутри тарантаса, Ефим на заднем сиденье, Жегол на козлах, притискав между ногами свою кудластую собачонку и приладив за плечами свое нитками связанное ружьишко и походную суму.

Всем этим поездом управлял дюжий и коренастый парень Флегонт, недавно крестьянин деревни Грачева, а ныне господский кучер и отчасти егерь.

Неохотно, даже не без вою, покидал Флегонт родную избу и привычную соху. Он был так угрюм и безнадежно туп, что хоть отступись, но прошло пять дней, и он разом сбросил с себя маску непроходимой глупости и вахлацкой неповоротливости! Откуда взялись и расторопность, и понятливость, и находчивость! Полюбились ему барские щи с говядиной, всегда готовые в известный час, затрапезные беседы с столичным лакейством, а всего пуще расшевелила его в тупом унынии дремавшую душу лихая гармония повара, который вывез ее из столицы и откалывал на ней под вечерок такие фокусные коленцы, каких не отколешь без столичного образования.

Это образование начало очень скоро прививаться к Флегонту, и он даже стал стыдиться своего прежнего быта. Оно не прибавило ему ума, которого маловато отпущено было Флегонту природой, но развило в нем самоуверенность, скептицизм и наклонность к иронии.

Надо сказать, что быстрому и счастливому развитию Флегонта помогло его исключительное положение. Он был дворовый и в то же время имел дом, скот, всё заведение крестьянина, быть может, небольшие деньжонки,— и вот почему столичное лакейство скоро сбросило с ним маску высокомерия и надменности, которую оно упорно и справедливо носит перед всякой деревенщиной, лишенной образования.

И повар и лакеи, что называется, дневали и ночевали в деревне, в доме Флегонта, куда собирался цвет местного прекрасного пола и где время проходило необыкновенно весело, благодаря близости питейного дома, гармонике повара, хорошо составленному компанству и дознанной снисходительности господ.

Таким образом Флегонт легко и скоро прошел ту дорогу, которая для многих усеяна непроходимым тернием и которая ведет к невозмутимой лакейской наглости, с обретением которой дворовому остается только одно: наслаждаться жизнью — барин себе хоть тресни, а уж он возьмет свое! Флегонт всё это понял и отчасти уже успел усвоить, он еще не видел определительно степени доброты своего барина, но по действиям повара и камердинера смекнул, что она, должно быть, простирается до значительной степени. И в перспективе ему предстояло испытать ее меру. Полюбив дворовую жизнь, он полюбил и все атрибуты ее — подбривание затылка, густо намасленные волосы и каждый день напоминания барина, что та или другая часть его костюма требует дополнения.

— Что город, то норов, что деревня, то обычай. Всякий образ жизни имеет свои условия,— говорил Грачов Тростникову.— В столице я держусь характера самой безукоризненной простоты… почему? Во-первых, так люблю, во-вторых, там так принято. В деревне другие требования, другие вкусы, и я не хочу ходить в чужой монастырь с своим уставом,— так говорил Грачов своему приятелю, как будто оправдываясь перед ним, почему на этом основании беспрекословно выполнил требования своего кучера, по совету которого сбруя лошадей увешалась медными бляхами, куплен колокольчик и бубенчики-воркуны, расписная дуга, а сам Флегонт по одеянию представлял смесь посланнического кучера с почтовым ямщиком: золотой кушак, позумент по плечам, поярковая шляпа, плотно утыканная павлиньими перьями, с большой серебряной пряжкой напереди. Точно так снаряжена была тройка и в настоящем случае, двинувшаяся в дальнюю дорогу.

— Я каждый раз любуюсь удовольствием этого глупого малого, которое ощущает он, видя всеобщий эффект, производимый нашим появлением в деревне,— заметил Грачов при въезде в первую лежавшую на пути их деревню.

— Не разделяешь ли и ты сам отчасти этого удовольствия? — не преминул заметить Тростников.— О, дружба, это ты,— и не потому ли так охотно исполнил требования своего Флегонта?

— Ну если и потому, что ж тут худого?

— Ничего, но к чему вечные тонкости?

— Чтобы доставить тебе удовольствие подмечать их.

— Всё боязнь быть смешным, смотри, Грачов, ты с ней сделаешься в самом деле смешным, впрочем, надо сказать правду, твой расчет верен. Ведь коляска с английской упряжью никогда бы не произвела здесь такого эффекта, как эти бубенчики и эта дуга.

— Надо знать, мой милый, кому какого пуншу подать,— отвечал смиренно Грачов,— мужику — бубенчики, пряжки, зоилу — повод к удачному сарказму…

— Ну полно, полно, посмотри лучше вперед!

Выехав из оврага, в котором, по русскому обыкновению, стояла деревня, они круто поднялись на высокий бугор, и глазам их открылась вся низменная, идущая вплоть до самой Оки, резко обозначенной гористым правым берегом, местность. Это были почти сплошь поемные луга, местами ровные, как ковер, местами кочковатые, уже зеленевшие теперь первыми побегами молодой травы. Славная картина, и какой свежий, ласкающий колорит! Молодо-зелено, куда ни кинь глазами… Только кое-где К горе перемежались они полями, подходившими вплоть до самой дороги, по которой ехали наши приятели, кусты, Небольшие перелески, одинокие деревья или группы деревьев, отдельно стоящие, по обыкновению, разнообразили пейзаж, представляя оригинальное зрелище: нижняя половина их была обнажена и темна, как в глубокую осень, тогда как верхнюю распустившийся лист успел уже округлить и одеть чистым бледно-зеленым цветом, этим чудным цветом, к которому так идет слово девственный и который природа храпит только несколько первых весенних дней. Нужно стеречь и ловить эти немногие дни, когда всё в природе облечено этим младенчески ясным, прозрачным, смеющимся цветом, когда нет сил удержать душевного волнения и невольно лепечет язык в самом грациозном и нежном их смысле эти два прекрасные слова: молодо-зелено! Недаром на веки вечные породнила их поговорка.

‘Молодо-зелено’! Куда рвется душа за этими словами, какой ряд картин проносят они перед ней? Не из тех ли они, которым ‘без волненья внимать невозможно’? Дай бог чаще и дольше слышать их хоть в насмешливом смысле поговорки! Молодо-зелено! Оглянись кругом — в этих словах вся поэтическая картина весны.

Всего поразительнее была на всем пространстве, открывшемся с горы глазам путешественников, резкость и правильность линии, разграничивавшей темную и светлую половины деревьев,— ее провела смелая и верная рука. Ее провел разлив, обозначивший на стволах деревьев крайнюю высоту свою. Как недавно еще вода убралась с лугов, доказывали бесчисленные озера всевозможных форм, пестрившие равнину подобно зеркалам и изливавшиеся в Оку, которая широкой-широкой лентой окаймляла луг справа и прекрасно заканчивала картину с своим высоким обрывистым берегом. Неисчислимы были нежные оттенки зелени на этом берегу, прямо, почти отвесно стоявшем перед глазами путешественников. Такова была картина сверху вниз. Но вот тарантас постепенно спустился с высоты, дорога круто повернула вправо и пошла лугами. Началась картина снизу вверх. Теперь на первый план выступили поля, начинавшиеся высоко на горке и сбегавшие к подножию лугов. Эти поля хранили еще в своем цвете следы прошлогодних засевов: еще можно отличать желтеющие почти сплошной массой ржаные нивы, вот неровные полосатые покосы картофельника с почерневшей тусклой листвиной,— не краше их и бедные покосы гороху. Много и мальчишек и взрослых парней перебывало на них по ночам прошлой осенью и не уходили домой без хорошей добычи, не один прохожий лакомился мимоходом их вкусными стрючками… а теперь! Припала сплошь к земле перепутанная, почерневшая листва, и нива словно оплакивает настоящее свое жалкое положение, зато разбросанные там и сям между ржаными нивами покосы гречихи резко кидаются в глаза своим красноватым цветом и, бойко выбегая на гору, как будто щеголяют яркими остатками своего осеннего убора.

Погодите и горевать и чваниться, нивы! Скоро соха земледельца сравняет вас в доле — всем вам положит он одинакую долю, и потом его же воля решит, какой полосе в какой цвет убраться на красное лето, чему дать жизнь, цветенье и зрелость к осени. И не всё вам ли равно, золотая ли пшеница поднимет над вами свои красивые кисти, или зеленый горох опутает вас своим фантастическим, прихотливым узором? Малорослый ли, коренастый ячмень станет прямо и бойко и весь ощетинится, словно войско с поднятыми штыками, на лоне вашем, или будет тихо шуметь и склоняться высокий ржаной стебель с тучным колосом? Равно любит мужичок каждую свою полосу и за всё равное скажет вам спасибо, лишь бы господь бог осенил вас плодородием!

Вот уже начал он трудное свое дело, от которого теперь уже не оторваться ему ни на минуту вплоть до глубокой осени, и то дай поспеть и управиться! Поля усеяны работающими крестьянами — одни пашут, другие уже начали сеять яровое. И за каждым мужичком своя свита: чуть проведет сохой, как уже на свежую, только что взрытую землю садятся стаи ворон и всяких птиц, жадных до червяка. Передвинулся мужичок с своей лошадкой, и птицы подались вперед — и так целый день, птицы иногда садятся на его соху, на хребет лошади, даже ему на плечо,— и он ничего, только дружелюбно усмехается. Ему, кажется, и в голову не приходит, что, кроме своей семьи, он работает еще на всю эту вольную птицу, кружащуюся в воздухе, таящуюся в кустарниках и болотах, и на всякого видимого и невидимого зверька.

Жадная ворона ловко похищает его добро, чуть не под ногами у него склевывая лучшее зерно из бросаемых им в землю семян. Робкая куропатка осторожно выводит вечерком свой многочисленный выводок на его овсяные поля, прожорливый тетерев жрет и вытаптывает гречиху, в которой иногда основывает даже свое постоянное местопребывание на всё лето и часть осени, целые летние дни проводит на овсах дупель до той поры, пока, ожирев и обленившись, не поселится в болоте или лугах, куда сначала вылетает только по вечерам жировать и где бывает ему ранний или поздний капут, в хлебе заяц стелет свою мягкую и безопасную лежку. Нечего уж и говорить о других меньшего размера зверках и пташках, живмя живущих в хлебах.

Без злобы смотрит мужичок на этих многочисленных расхитителей своего трудового добра,— он к ним жалостлив. ‘Бог даст урожаю — всем хватит’,— говорит он и охотнее трудится в крылатом обществе, которое, перепархивая, лакомится около него вкусными червяками и зернами. Ему с ними поваднее.

Трудись, мужичок, бог любит труды, трудись и не верь твоему земляку, который, побывав в столицах и набравшись скептического духу, изобрел другую пословицу: ‘С работы не будешь богат, а будешь разве горбат’.

Как только тарантас спустился на луговую дорогу, Грачова начало подмывать поохотиться. Еще с горы соблазняли его ржавые болотины, столь много говорящие сердцу охотника обширные кочкарники и мелкие, редкие кустики с маленькими промоинами и лужицами. Наконец он не вытерпел, произведена была обычная операция надевания болотных сапогов, и путешественники в сопровождении прилично вооруженных Жегла и Ефима отправились в болото. Здесь нужно бы сказать несколько слов об угодьях охоты и разных родах дичи по низменному берегу Оки, но так как этому предмету вообще будет посвящена в нашем сочинении отдельная глава, то мы теперь скажем только, что охота наших приятелей была удачна, продолжалась с лишком три часа и страшно утомила их, весенние болота не то, что летние и даже осенние: куда ни сунься, топь выше колена, и самая неутомимая собака не выбегает по ним охотно и старательно пяти часов. По исключительному пристрастию своему ‘к утке’ Жегол ‘ухнул’ почти по самые уши, то же сделал и увлеченный его примером Ефим.

— Я предчувствовал, что так будет,— заметил Тростников,— и оттого не советовал идти в болото. Что теперь нам с ними делать? До города они просто окоченеют, а перемениться им, особенно Жеглу, верно, нечем, да если б и было чем, то их не уговоришь.

— Ты не знаешь русского человека,— возразил Грачев, снимая с себя охотничьи доспехи.— Это ему здорово!.. Сказать мне, как будем ехать мимо кабака! — прибавил он, обращаясь к Ефиму, стаскивавшему с него болотные сапоги, которые тонкий человек заменил сухими, обыкновенными.

Сев в тарантас, он погладил Раппо и, заметив, что прибитая собака дрожит, накрыл ее своим каучуковым плащом.

Неизвестно почему, дорога ли стала лучше, лошади ли поотдохнули, только тарантас покатился вперед гораздо быстрее прежнего. Еще верст пять проехали лугом, потом взъехали на гору. Начались снова картины сверху вниз и провожали путешественников верст шесть, пока дорога постепенно не забрала влево, так что ни высокого, ни лугового берега Оки наконец уж не было и в помине. И справа и слева, спереди и сзади тарантаса всё были одни поля, поля и поля, как муравьями усеянные земледельцами с их клячонками и орудиями. Показалось вдали село с высокой церковью, тоже всё утонувшее в полях, и лошади пошли еще бойчее, но как будто только и стало у них прыти молодецки проскакать селом, с последним мелькнувшим домом деревни они, видимо, вдруг отупели, и путешественники скоро увидели, в чем дело: за селом, направо, саженях в десяти красовалось одинокое серое здание с засохшей классической елкой.

Флегонт вяло прикрикнул на лошадей, но лошади нисколько не прибавили рыси, а как будто пошли даже тише, обнаруживая в поступи явную нерешительность.

Жегол крякнул на козлах и выразительно оглянулся на господ, сзади тарантаса послышался меланхолический вздох: до кабака оставалось не более десяти шагов.

— Приворачивай! — сказал Грачов, и всё встрепенулось.

Флегонт энергически свистнул, Жегол выпрямился, за тарантасом послышалось тревожное движение, а лошади вновь получили прежнюю живость, как будто и они тоже хотели водки.

Тарантас остановился у кабака. Ефим соскочил с заднего сиденья и подошел к Грачову. Грачов раскрыл портмоне. Вдруг из кабака выбежал мужик лет сорока, рослый, белолицый, русоволосый, природная живость его, казалось, удесятерилась благодаря доброму приему водки, и здоровое, красивое лицо его пылало огненным румянцем, словно он целый день провел у кузнечного горна. Он пряно бросился к Ефиму с дружеским приветствием: ‘А, Ефим Олексеич, старый благоприятель!’ — и, схватив его руку, быстро напечатлел на ней, к удивлению наших путешественников, два полновесные и звучные поцелуя. Ефим равнодушно и несколько мрачно произнес: ‘Здравствуй, Григорий!’ — и, приняв от барина деньги, пошел в кабак. Григорий бросился к тарантасу и, поглядев на Грачева, обратился к нему с восклицанием: ‘Батюшка, да вы не сынок ли будете покойному Андрею Степанычу?’

— Так точно,— отвечал Грачов.

— Ну, я вашего батюшку знал, коротко знал… Бывало, едет с собачками, как встретит, тотчас узнает… ‘А ты,— говорит,— опять пьянехонек, Гришка, только и знаешь пьянствовать. Смотри у меня, как почну,— говорит,— таскать тебя, пьяная ты рожа, так всю твою рыжую бороду выщиплю!’ — ‘А и выщипли, батюшка, выщипли! Твоя воля! Чего не выщипать!’

И мужик подставлял свою бороду в тарантас к Грачеву, как будто желал сказать своими живыми глазами: всё равно, не отец, так сын, всё равно, пощипли, коли охота есть!

— Однако нет,— продолжал он,— не бивал, никогда не бивал, так, пошутит, да и полно… затем что добрую

душу имел и никакого худа я ему не делал. Чего нас бить?.. Мы всё, что требуется, готовы с нашим удовольствием.

При последних словах Григорий тревожно оглянулся и быстро юркнул в кабак.

— Вот чудной мужичонка! Скажи, пожалуйста, чего он руку нашего Ефима целовал? — сказал Тростников, обращаясь к Жеглу.

— Известно чего, видно, таков местный обычай! — сказал тонкий человек и достал свою записную книжку. И уже готов был внести в нее, что в Вязниковском уезде в простонародье существует у мужчин обычай целовать друг другу руку, как Жегол сказал:

— А думает: не поднесет ли? Видит, барский человек, в кабак посылают, своих нет, а выпить хочется, вот и подольщается! Я вот намедни дичь возил в город и зашел косушечку выпить. И тоись и не поверите. Стоит против меня, должно быть, приказный, что ли, одет чисто, только зелененек, сердечный, натурально — с перепою. Пью, а он прямо-таки вот в глаза мне и глядит, и глядит, да так жалостно, нони слезы показались… ‘И смотрю я,— говорит,— и неужели,— говорит,— ты так-таки ни капелечки мне и не оставишь?’ Что станешь делать? Не допил, оставил маненечко и огурчик, как был кусочек в руке, так и отдал ему. Однако выпил. ‘Что,— говорю,— почтенный, видно, моченьки не стало терпеть, в горле пересохло?..’ — ‘Жена,— говорит,— брат, ведьма, такая ведьма, что и не привидано! Оберет денежки до копейки, и ты как хочешь — хоть умирай!’

Явился Ефим с полуштофом и кабачным зеленым стаканом, Григорий сопровождал его. ‘Наливай’,— сказал Грачов. Ямщик, Шегол и в заключение сам Ефим выпили по стакану, крякнули и поблагодарили барина. Григорий тревожно следил процесс наливанья и выпиванья и, увидав, что в третий стакан ушло всё вино и оттуда немедленно поступило целиком в желудок Ефима, вдруг приуныл: осунулся с лица, даже спал с голоса.

— Ну, брат Ефимаша,— сказал он,— обмерял, чисто обмерял жид-целовальник! Намедни я брал полштофа — три стакана с половиной вышло!

— Врешь ты, пьяница! — презрительно возразил Ефим.— Я сам мерял. Он крючок в руки дает: наливай всякий сам.

— Ну так, стало, сплеснул много, добрая ты душа! — сказал Григорий.

— Как сплеснул? Что такое сплеснул? — спросил Грачов, поднося руку к боковому карману, в котором хранилась его записная книжечка.

— Ведь кланяется, батюшка, кланяется! — с прежней живостью отвечал мужик, позабыв или подавив в душе огорчение, что не удалось промочить душу даровым винцом.— Известно, честью просит: сколько сплеснешь, то и его. А как не сплеснуть? Кланяется, мошенник, в пояс кланяется! — повторял Григорий голосом, в котором слышалось убеждение, что коли кланяется, так возможно ли не сплеснуть! — Вот и сплескивают, всякий сплеснет,— иной сам-от с наперсток пьет, а всё хоть капелечку да сплеснет, а ему, известно, капелечка к капелечке: курочка по зернышку клюет, да сыта бывает!

— Ну полно, пьяница! — сказал Ефим, отправляясь в кабак, куда следовало отдать обратно опорожненный штоф, и мазнул мимоходом Григория ладонью по лицу.— Чего растарабарился, пристал к господам!

— Деревенщина так и есть деревенщина! — заметил Флегонт с высоты своих козел.

— Слышишь, Тростников, наш Флегонт тоже пускается в сатиру! — заметил тонкий человек.

Это тоже было сказано так, что Тростпикову невольно вспомнилось утреннее замечание касательно расписной дуги и воркунов-бубенчиков. Топкие люди долго помнят обиды, наносимые их самолюбию.

— Трогай,— сказал Грачов.

— Вот тебе,— сказал Тростников, подавая четвертак Григорию, растерявшемуся в излияниях благодарности,

— Напрасно, сударь, изволите давать пьянице,— заметил Ефим, человек, которого трудно было уличить в доброжелательстве <к> кому бы то ни было.

— Эй вы, заснули! — гаркнул Флегонт, и тарантас тронулся…

— Ты как его знаешь? — кинул Флегонт с своих козел словечко Ефиму, проехав с полверсты молча.

— Я, голова, как еще мальчишкой был, так с отцом в гости к ним езжал. Дом был богатейший, первый по селу. Всё пропил!

— Дурак,— сказал Флегонт.

— Мужик,— сказал Ефим. Помолчали.

— Сколько ему барин дал? — спросил Флегонт.

— Четвертак пожаловал. Я говорю: не надо бы давать. Вот он теперь расходится да последний армяк пропьет,

— Будто?

— Право! Такая отчаянная башка.

— Дурак,— сказал Флегонт.

— Мужик,— сказал Ефим.

Они опять помолчали и потом опять принялись разбирать по косточкам бедного Григория, осуждая его поведение с такою строгостию, как будто сами не брали в рот капли вина, хоть оба были изрядные пьяницы, и с таким высокомерием, как будто сами были великие баре.

Тростников долго думал, на чем основано глубокое презрение дворового вообще и Флегонта в особенности к мужику, и не мог объяснить его иначе как дурацким кафтаном, в который одел Грачов своего кучера…

Переезд до Вязников, особенно с антрактом охоты, вовсе не был так легок и скор, как воображали наши приятели. Уже стемнело, а до города оставалось еще верст осьмнадцать, лошади примерно отупели. Утомленные путешественники находились в некоторой дремоте, как вдруг послышали отдаленное гуденье не то мельницы, не то экипажей, едущих по каменной мостовой, и вскоре услышали они другой несомненный признак шоссе: рог кондуктора.

Нет возможности вообразить, какое действие производят эти признаки живой, деятельной, образованной жизни на человека, зажившегося в деревенской глуши. Приятели наши только теперь почувствовали, что деревня имела уже на них некоторое влияние,— их нервам было и больно и сладко: они чувствовали ребяческий страх, когда экипажи неслись к ним встречу, и почтовые кареты казались им так громадны, как приезжающему в первый раз в Петербург кажутся громадны его четырехэтажные домы. Проехав по шоссе не более двух верст, тарантас начал осторожно спускаться с крутой-прекрутой горы в обширный и глубокий овраг, на дне которого при свете месяца едва можно было разглядеть строения, казавшиеся игрушечными, с мелькавшими в них огоньками. Между строениями возвышали главы свои храмы божий, которые <...>

Не переночевать ли нам здесь? — сказал Грачов, когда лошади были уже заложены и ямщик взбирался на козлы.

— Что ж ты не говорил раньше? Мне всё равно, торопиться нам некуда, да уж собрались, и если ехать скорей, так мы доедем до Мстеры почти засветло…

— Всё так, только посмотри, какой ямщик нам попался,— жиденький, приземистый, смотрит, точно мокрая курица. Не люблю я таких ямщиков, особенно когда дело к ночи и дорога проселочная.

— Тебе бы всё молодцы, как ты! — заметил Тростников.— Ямщик, хорошо ли ты знаешь дорогу? — спросил он.

— Знаю, как не знать! — отвечал, приободрясь, ямщик.— Двадцать раз езжал.

И поехали.

А всё же тонкий человек в настоящем случае был едва ля не прав.

В образованном классе редко можно сделать верное заключение о качествах человека по его наружности, таи н плюгавенький иногда изловчится так, что куда твои саженные богатыри. Но в простом классе наружность надежная мерка. Коли смотрит молодцом, значит, знает свою силу, пробовал и упражнял ее, и сам уверен в ней, в добрые люди скажут: жди решительности, смелости, которая города берет, вдохновения минуты,— с таким не пропадешь, в какую беду ни попади, что ни заставь, такой сделает хорошо и в трудном случае найдется: дело бывалое! А коли мал да тщедушен, то берегись: характера у такого наверно нет,— их бойкость развивается по мере сознания силы физической. Еще хуже, если заметишь признаки меланхолического темперамента, неопределенный взгляд, рассеянность,— тут уж совсем беда! Из такого, может быть, вышел бы хороший учитель или даже самостоятельный ученый, но сохрани бог своротить с таким в темную ночь на проселок, пуститься в ветреную погоду через бурливое озеро, поехать он поедет: другие ездят, а ведь он такой же мужик, как они,— как же ему не ехать? Но доведись беда, он первый взвоет, так что вам <же> и придется его утешать. Как есть рохля, тетеря либо божевольный какой. А что такое рохля и другие сейчас употребленные слова? Народ редко выражает свои приговоры о людях с определительностию, принятой в других классах, дурак, подлец почти не употребительны в его словаре, у него свои условные определения личностей, замечательные какой-то деликатной уклончивостью, которая, впрочем, не лишена меткости, заменяющей жесткую определительность приговоров образованного класса. Тетеря, ворона, сорока, пропащий человек, вахлак, войлок, увалень, рохля — все эти названия и множество подобных беспрестанно слышатся на языке народа, и по ним он расценивает окружающие его характеры, может быть, еще вернее и точнее, чем общество, щедрое на резкие эпитеты. Не мешает заметить, что неблагозвучные слова — ерник, шильник, шаромыжник, мазурик, жулик — вовсе не принадлежат народу, а только городу и рынку. Человека недальнего и бесхарактерного, нестойкого в слове не с дурного умысла, а по слабости, народ зовет божевольным, грубого и бешеного — нравным, а о человеке щедром, правдивом, великодушном прекрасно и сильно говорит — душа божеская.

Первые двадцать верст было еще светло, и ехали сносно, хотя тарантас изрядно поталкивало и колеса вязли по ступицу, следующие восемь верст достались труднее, совсем стемнело, небо заволокло тучами, накрапывал дождь.

— Если надоело ехать, то можно переночевать здесь,— сказал Тростников, завидя впереди огоньки деревни.

— А ты как думаешь?

— Мне всё равно.

— Ямщик! — закричал Грачов.— Смотри, знаешь ли дорогу? Темно, не сбиться бы! Дальше будут деревни?

— Нет, дальше деревень не будет. Теперь прямо в Мстеры, двенадцать верст осталось.

— Да какова дорога?

— Дорога всё такая же.

— Вот люди где ночуют,— сказал Грачев, заметив перед одним домом деревни распряженную повозку.

— А вам угодно ночевать здесь? — с живостию спросил ямщик.

— Да завтра довезешь ли в одну упряжку до Шуи?

— Нет, великонька будет упряжка. Доедем! И ямщик прикрикнул на лошадей,

— А всё же смотри, не лучше ли остановиться,— сказал Грачрв.— Если нетвердо знаешь дорогу…

— Знаю! — сказал ямщик.

Поехали, но через четверть часа ямщик слез и пошел ощупывать кнутом и ногами дорогу.

— Ну что, сбился?

— Нет, дорога,— отвечал ямщик.

Однако ж, проехав не более полуверсты, он опять слез и опять пошел.

— Дорога, всё дорога,— сказал он, возвратись к тарантасу.

— Право, не велеть ли ему воротиться? — спросил Грачев своего спутника.

Тростников молчал. Ямщик ехал дальше. Протащив путешественников с полчаса по невероятным рытвинам, косогорам и промоинам, он в третий раз слез, отправился вперед и пропал.

Возвратись не ранее как через полчаса, он молча двинулся и тотчас же попал в такую рытвину, что тарантас чуть не повалился.

— Стой! Стой! — закричал Грачов.— Сбился, разбойник! Пошел назад, в деревню!

— Как сбиться! Одна дорога — никак не можно сбиться. Доставлю, ей-богу, доставлю! Вот только маненечко…

И ямщик, вместо того чтоб ехать назад, повернул только немного влево и ехал вперед.

Грачов молчал.

Влево точно была неизвестно какая дорога, и путешественники с час медленно ползли по ней, в чаянии скорого ночлега. Вдруг ямщик круто осадил лошадей с торопливым криком: прр!

— Опять сбился! Как же ты уверял, что знаешь дорогу?

— Знаю. Ей-богу, знаю… Да сами изволите видеть, какая темень. Кто ее разберет — всё была дорога, а вон гляди: болото! Вот те и раз,— продолжал ямщик, забежав вперед болота,— перевалено березником… У, да сколько его, березнику… у! Стало, езды тут нет… Не туда утра-фили…

— Пошел же назад, в деревню!

— Назад? Да как же назад теперь?.. Да назад теперь дальше будет… и до утра не добьешься… Вот напасть так напасть… господи!

Ямщик окончательно пал духом. Всё население тарантаса отправилось искать дорогу, но поиски были напрасны.

Приятели наши поздно увидели, что ямщик их именно был то, что называется рохлей. Не то чтоб он был дурак, нет, из него, может быть, вышел бы хороший учитель или даже самостоятельный ученый, но в ямщики он, видимо, не годился. Еще когда запрягал он лошадей, какой-то мужик, натягивая за него супонь на хомуте коренной, попотчевал его этим названием, и оно теперь пришло в голову путешественникам. Они вспомнили его несколько унылое и бледноватое лицо, меланхолический, рассеянный взгляд, нерешительную походку и движения.

Таким образом случилось то, что еще весьма часто до сей поры случается у нас с путешественниками, сворачивающими ночью с большой дороги: друзья наши заблудились. Ямщик слабым и тревожным голосом божился, что он знает дорогу, а между тем прямо перед ними было болото, по-видимому рукав Клязьмы, которая едва синела справа, слева чернели кусты, а дороги ни в которую сторону и признака! Местность была песчаная, бугристая, какая часто встречается при берегах больших русских рек, бугры да ямы! Того и гляди ухнешь,— и поминай как звали!

Дождь, ветер и страшная темнота. Грачов напрасно пялил свои крупные глаза, стараясь разглядеть, сколько часов,— ни зги не было видно, судя по времени, было еще не более десяти часов. Итак, им приходилось ждать рассвета с лишком пять часов. Тростников молча курил сигару, казалось решаясь покориться судьбе. Истощив упреки, допросы и переспросы, вероятно вогнавшие в пот бедного ямщика, Грачов также погрузился в молчание. И с час ничего не было слышно, кроме дождя, барабанившего в крышку тарантаса, воющего ветра и тихого говора бубенчиков, при частых движениях переминавшихся под дождем лошадей.

— Не любит русский мужичок ворочаться назад!— произнес наконец Грачов в виде сентенции.

— И барин тоже, можешь прибавить,— сказал Тростников.

— Почему? Разве я ему не говорил: воротись!

— Говорил? А кто мешал приказать?

— Я приказывал.

— А сам молчал, когда он ехал вперед,

— А ты почему не приказал?

— Я? — сказал Тростников.— Я хотел посмотреть, что сделает наш ямщик… и ты,— прибавил он вполголоса.

— Вот нашел время,— обидчиво воскликнул тонкий человек,— делать свои опыты… И хороши опыты… И к чему они ведут: ночь провести черт знает где, дождь, слякоть, заехали в какую-то трущобу… Ну и что ж ты увидел?..

— Увидел то, что ты уже сказал.

— Что же такое? Нельзя ли узнать?

— Ни русский мужичок, ни русский барин не любит ворочаться назад.

— Что ж, это худо, по-твоему? — спросил самолюбивый Грачов.

— Я не говорю, что худо…

— Так, значит, хорошо?

— Скажи мне, почему ты не воротился, и я дам ответ,

— Почему… почему? — начал Грачов и запнулся.— Конечно, особенной надобности не было торопиться. Мы могли переночевать в той деревне, ты помнишь, я даже предлагал ночевать прежде… Ну а выехали, ты молчишь, ямщик божится, что знает дорогу… Ну и ехали, а там уж думал — недалеко…

— Нет, ты бог <знает> чего напутал… Ты не можешь ответить на мой вопрос, спросим лучше ямщика. Не разрешит ли он загадки?.. Ямщик!

— Что прикажете? — отозвался ямщик.

— Ведь мы предлагали, даже приказывали тебе воротиться в ту деревню… Ты бы там покормил лошадей и сам бы отдохнул, вместо того чтоб дрогнуть здесь всю ночь… Не правда ли, лучше было бы?

— Как не лучше, вестимо, надо было воротиться.

— Что ж ты не воротился?

— Воротиться? — повторил ямщик раздумывая.— Да как же? Выехали, сколько проехали, и воротиться… Не годится покойника назад с погосту нести!

И ямщик замолчал. А между приятелями нашими возник продолжительный спор, который тем сильнее разгорался, чем чаще прикладывались они к бутылке портвейну, которая в настоящем бедственном положении составляла единственное их утешение. Ямщик тоже не был забыт, причем Грачов, собственноручно подавая ему стакан портвейну, не преминул заметить, что вот де ‘тебя бы следовало накормить зуботычинами, а мы тебя поим портвейном, который стоит два рубля серебром за бутылку и какого даже во сне не видала твоя бабушка’.

Таков был он, тонкий человек, всегда и везде — в светской гостиной, в литературном салончике, в тарантасе, под ночным дождливым небом, среди незнакомой местности, сам-друг с приятелем: насмешлив, но добр, а еще более одержим желанием казаться холодным и гуманным, как человек современный и развитой,— желанием, которого он иногда достигал с таким совершенством, что мог ввести вас в заблуждение, пока наконец не прорывался каким-нибудь характерным словцом, которое сразу выказывало его заматерело снобскую натуру, как будто лопнут прочные швы английской байки и из-под модного пальто, из-под эксцентрической дорожной фуражки выглянут на минуту на свет божий пестрый халат и бритое темя урожденного продавца благовонных мыл, бритв и халатов — татарина.

Ночевать бы нашим приятелям на дороге, под проливным дождем, если б вдруг среди завываний холодного ветра не послышался в стороне лай собаки… Какое сильное магическое действие произвел он на всё население тарантаса. Встрепенулись люди, поднялись и насторожили чуткое ухо продрогшие собаки. Ямщик первый возвестил о нем радостным криком и бросился по его направлению искать дороги к близкому жилью. Грачов вышел из своей натянуто-спокойной роли и очень простодушно выразил свое удовольствие восклицанием: ‘Батюшки! Да ведь точно лает собака!’, а Тростников импровизировал целый монолог, который, откинув сатирические вставки тонкого человека, можно перенесть в книгу таким образом:

— Хорошо знаю и люблю вас, собаки! Люблю весь ваш честный род, от кровного английского пойнтера до последней жалкой дворняжки! Все вы так или иначе полезны человеку. Один лай собаки иногда отраднее голоса дружбы, встречающей нас радостным криком на пороге родного дома, даже твоей дружбы, Грачев. Ты смеешься, ты находишь мое сравнение низким и тривиальным, но те не будут смеяться, кому случилось ‘без дороги в путь отправиться’ (не из прихоти, как мы теперь), кто уставая и дрогнул, не видя в перспективе ничего, кроме ночлега в болоте, а еще пуще, если был не один, а сопровождал в пути милых сердцу друзей.

Офени, коробейники и всякие ходебщики, делающие по России пешком тысячи по четыре верст в год всё проселками, скажут тебе, какую еще роль играют в России собаки, конечно, не твой Раппо и не моя Дианка. Вообрази, если б теперь был мороз градусов в тридцать, а сколько людей бывали и еще будут именно в таком положении и кто спасал их, если они спасались? Собаки! Да, я утверждаю, что голос собаки иногда слаще голоса дружбы. Мало того, его можно сравнить только с громким, ободрительным голосом доктора, смелой поступью идущего от постели больного, после того как во всем доме в течение уже многих дней не слышалось другого звука, кроме сдержанного тревожного шепота, других шагов, кроме робких, осторожных, нерешительных, как будто окружающие больного боятся спугнуть последний остаток жизни, еще тлеющий в нем, подобно тому, как мы с тобой боимся спугнуть дичь и крадемся к ней издалека с замирающим сердцем, на что, впрочем, у нас никогда недостает ни терпенья, ни уменья.

Сколько надежд пробуждает этот громкий голос! Сколько сердец заставляет отраднее биться эта твердая, уверенная походка! Разве не то же производит один лай собаки, например, в таком случае. Едет бог знает откуда издалека-далека целое семейство, экипаж набит битком, есть в нем и здоровые, и больные, есть старые и малые, бедная мать исстрадалась, грея дыханием грудного младенца… Все ее помышления сосредоточены теперь не далее предстоящего ночлега, где отогреет, успокоит она своего малютку… и налюбуется им, потому что темнота целый день плотно закрытого экипажа мешает ей даже видеть его миниатюрные, вечно милые глазам матери черты. Она хорошо знает их, она изучила на его крошечном лице, на всем его маленьком тельце каждую особенность, хоть будь то родимое пятнышко меньше пылинки, но всё же видеть свое дитя было бы ей великим утешением, а она не видела его целые дни, боясь простудить. Но вот ночь, скоро ночлег — она вознаградит себя за терпение, а тут вдруг беда: ямщик сбился с дороги, приходится ночевать среди поля… Какие опасения терзают сердце матери: дитя простудится, умрет…

— Ну и вдруг… о милые дворняжки, придите в мои объятия! — иронически перебил своего приятеля тонкий человек.— Ты, кажется, забыл, что в России существуют шоссе и даже железные дороги…

— Уж сколько раз я давал себе слово не говорить с тобой! — отвечал с досадой Тростников, как будто устыдясь своего увлечения (увы, и он не чужд был этого общего порока времени).

— Почему же?

— Потому что ты принадлежишь к людям, для которых Россия заключается только между Москвой и Петербургом и по большим трактам, идущим от них…

— Дорогу нашел, дорогу нашел! И деревня близко: огонь видел! — кричал ямщик, возвращаясь с своих поисков.

Приятели так обрадовались, что уже не думали продолжать спора, которому в противном случае, верно, не было бы конца, и, быстро вскочив в тарантас, закричали в один голос:

— Вези! Вези!

Повернули вправо и кое-как через кустарник и песчаные бугры выехали на дорогу, которая вела в деревню.

Ямщика нельзя было узнать, точно другой человек сидел на козлах: он молодецки ободрял лошадей голосом, быстро направлял их по извилинам дороги, нагибался, с расторопностью поворачивался то вправо, то влево.

— Вали валом! — закричал он торжественно, подъехав почти вплоть к деревеньке, и, приударив кнутом, ухарски подкатился к единственному освещенному зданию во всей деревеньке.

— Приехали! — сказал он громогласно, осадив лошадей перед запертыми воротами, по-видимому, барского дома.

— Да куда же приехали? Постой еще!

— Как куда? На барский двор.

— Да ты вези нас к какому-нибудь мужику, что барина беспокоить в такую пору, да и каков еще барин — может, и не пустит.

— Как не пустить! — отвечал ямщик и начал стучать в ворота. Но лай собак уже сделал свое: у ворот показалась фигура с фонарем.

— Отпирай вороха! — сказал ямщик.

— Уж и отпирай! Погоди еще, как барин прикажет! — сказал мужик с фонарем и осмотрел запор у ворот, по-видимому желая удостовериться в его прочности.— Вы кто такие?

— Кто, известно кто, разве не видишь? Господа.

— А кто вас знает? — заметил мужик, подходя к тарантасу.— Ночью и есть ночь: ночью-то поглядишь — господин, а пришел день, так и увидишь: наши господа… господа с самого с испода!

— А ты не мели! — сказал важно Ефим, сочтя необходимым вступиться за честь своих господ, и подошел к <...>

Наконец муромские деяния грачовского помещика увенчались приключением, которое в секретном его журнале (до того секретном, что он никогда не показывал его даже своему другу Тростникову) записано таким образом:

Повесть о Суркове

Если я когда-нибудь решусь писать, то непременно сделаю повесть из следующего события, которого сегодня был свидетелем. Для этого я старался присматриваться к мельчайшим подробностям и даже приобрел покупкою драгоценный документ, за который, я уверен, не один из наших нравоописателей дал бы мне порядочную сумму.

Место действия — Ока или, вернее, небольшой островок, затерянный среди необъятного разлива. Время — весна, когда разлитие Оки и других мелких речонок, впадающих в нее, почти сплошь потопляет низменные уезды В<ладимирской> губернии. В это время года судоходство делается возможным в таких местах, где летом с Трудом пробирается легкая лодка. Промышленники этим пользуются, и не только на Оке, но и в испытанных местах разлива вы видите множество мошников, расшив и разных больших судов, нагруженных хлебом. Но в это же время года здесь почти постоянно свирепствует сильный ветер, и частые бури ниспровергают корыстные надежды торгашей. Я был свидетелем одного из таких событий или, вернее, некоторых последствий его.

Возвращаясь Окою из Мурома (я ездил в большой лодке, иначе в это время года нет возможности попасть туда с луговой стороны), около половины дороги я вздумал пристать к небольшому острову, на котором расположено несколько келий и который потому называется ‘монастырьком’. На этом острове застал я чрезвычайное волнение и большое стечение народу.

Дело в том, что у самого островка разбило накануне расшиву (весь предыдущий день выл страшный ветер, превратившийся к вечеру в совершенную бурю, что и заставило меня переждать этот день в городе), нагруженную преимущественно гречихой в крупе и муке. Я вышел на самый край песчаного берега, откуда можно было видеть остатки потонувшего судна.

На виду был только нос его, выпятившийся так, как будто хотел похвастать безграмотной надписью, намалеванной суриком по синему полю: ‘Мок-Шан вязникофского купца Александра Холуйского’,— да пестрый флаг болтался на сломанной мачте, уподобляя бедную барку подстреленной утке, тревожно и безуспешно мотающей уцелевшим крылом. Самое же судно, сидевшее в воде, можно было только угадывать по густой цепи ботников, очертивших около него круг, в этом кругу, замкнутом ботинками, волновалась сотня человеческих голов, так что с первого раза казалось, как будто судно было нагружено ими вместо кулей. Движение голов было изумительно проворно, в то время как одни быстро исчезали, другие появлялись на смену им, как будто вырастая из воды, постепенно приглядываясь к этой пестрой картине, я стал различать между головами также плечи, мускулистые руки и другие части человеческого тела.

Деятельность, кипевшая тут, сопровождалась криками: ‘Ой, раз, ой, раз! еще разик!’ и проч.

Я не вдруг понял, что тут происходит. Хозяин потонувшего судна распродавал свой потонувший товар, и распродавал его на месте, то есть на дне Оки, откуда каждый покупщик должен был, как знает, добывать его сам. Цена была, разумеется, самая ничтожная. Охотников из окольных деревень набралось множество, и с каждым часом подъезжали новые покупщики, тревожно спрашивая: ‘Есть, что ль, еще мучка иль крупка?’

— Есть! — отвечал лоцман, стоявший на носу.

— Почем куль?

— Крупа рубль двадцать, а мука рубль (ассигнациями),— отвечал лоцман.

— А много еще осталось?

— А бог весть, тащи, что добудешь, всё твое, только деньги отдай.

И новоприбывшие приставали с ботников к потонувшему судну, один оставался в ботинке, прочие, раздевшись, бросались в воду на добычу. Кули, добываемые со дна барки, передавались на ботники, которые свозили их на берег и снова возвращались к барке. Каждая партия покупщиков складывала добытые ею кули особо, и, набрав их достаточно, делали расчет с хозяином, после чего часть кулей оставляли на берегу, под хранением надежного человека, а что можно было захватить, увозили на ботниках домой.

В этой странной лотерее выигрыш был не одинаков. Кто прибыл раньше, тому крупа досталась менее подмоченная и с меньшим трудом, так как верхние кули таскать было несравненно легче, чем сидевшие на дне. Поздно прибывшие или вовсе ничего не получили, или получили мало, и добыча стоила им невероятных трудов.

День был холодный и ветреный, не слишком удобный для продолжительной работы по шею в воде, но несмолкающий хохот, песни и прибаутки доказывали, что рабочие находятся в самом довольном расположении духа. <...>

Я бродил с ружьем по острову, давая промах по осторожным куликам, как вдруг услышал неподалеку жалобный крик: ‘Прощай, Марфа Алексеевна!’

Я поднялся с песчаной низменности берега на бугор, поросший высокой травой и кустарником. Несколько времени я шел по узкой тропинке, ничего не замечая,— вдруг прежнее восклицание с прибавлением всхлипывания снова поразило мой слух, и гораздо явственнее. Я пошел осторожно на голос, и в воображении моем уже рисовалась картина деревенского свидания перед разлукой во вкусе господина Тургенева.

Однако ж то, что я увидел, не совсем соответствовало моим ожиданиям. На мокром куле, которые были разбросаны по всему острову, сидел человек лет тридцати в синем купеческом сюртуке, опоясанном красным кушаком, в панталонах, заправленных в сапоги, и в щегольской, но зимней фуражке. По всему было видно: купчик. Оглядев его, я почти весь высунулся из-за куста, спрашивая себя: где же Марфа Алексеевна?

В одной руке он держал бумагу с куском паюсной икры, в другой складной нож — вот всё, что я еще заметил. Никакой Марфы Алексеевны подле него не было. Он резал икру, ел ее и плакал, горько плакал, иногда повторяя: ‘Прощай, Марфа Алексеевна!’

Поверишь ли, читатель, что я не только не смеялся, но был даже тронут… и почему же не так? Неужели паюсная икра, которую несчастный поливал своими слезами, как будто она не была и без того достаточно солона, могла тут изменить что-нибудь и помешать участию, которое возбудили во мне его слезы и голос, исполненный непритворного горя? Я громко кликнул собаку и подошел к нему.

Удивительна быстрота, с которою почти каждый русский человек (исключая мужика) готов поверить другим свое горе. Через полчаса мы как будто век были знакомы с несчастным купецким сыном, Иваном Герасимовичем Холуйским, хозяином или, вернее, главным распорядителем разбитого мокшана, а еще через полчаса я уже подробно знал причину его слез. Иван Герасимович был влюблен (не скрою, что, описывая свою любовь, он несколько раз упомянул и о хорошем приданом девицы), и благополучное препровождение мокшана к назначенному месту должно было решить его участь. Дело в том, что родители невесты не прочь были породниться с Ив<аном> Герасимовичем, считая его человеком хорошего поведения, ‘но только в том дело состоит,— сказали они ему,— в каком вы смысле намерены свадьбу играть? Если вы думаете так свадьбу сделать, как Герасим Васильич (родитель наш, — понимаете, — пояснил Иван Герасимыч) сказали,— можно, говорят, на триста рублей сыграть,— это значит по-кузнецки <...>

ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ

Набросок к части первой ГБЛ

— Разбудить меня завтра с солнечным восходом, {[чуть солнце взойдет]} — говорит Иван Андреич, ложась спать.

— Слушаюсь-с,— отвечает его верный слуга Матвей. Иван Андреич гладит своего верного Раппо, {Далее начато: [желая]} лежащего у его ног, гасит свечу и засыпает.

Утренние птички давно уже оглашают воздух своими песнями, {Начато: [Солнце уже высоко, птицы]} скворец, свивший гнездо в крыше барского дома отправляется уже в третью экспедицию за мухами и разными полевыми букашками, {[насекомыми]} принося каждый раз птенцам своим полный клюв лакомой пищи. Солнце уже высоко, а Иван Андреич с своим верным другом Раппо предаются еще сладкому сну. Вся перемена {[Вся разни<ца>]} только в том, что Раппо перебрался {[предпочел перебраться]} с своего тюфяка, набитого сеном, на пуховую перину своего господина, а господин, {[Иван Андреич]} напротив съехал с перины, {[разметавшись во сне, съехал вниз]} и ноги его покоятся на тюфяке Раппо. {а. [ноги его очутились на тюфяке Раппо] б. [покоится большею частью своего корпуса на тюфяке Раппо]} Наконец галчата, которых гнездо находилось {Далее начато: [в той же час<ти>]}также в крыше барского дома {Далее: [подняли такой писк и гвалт, может быть, из зависти к молодым [скворчатам] скворцам, [давно] [которые давно уже окончили] давно уже окончившим свой завтрак]} и которых ленивая мать, улетев, и не думала возвращаться к птенцам своим с утренним кормом, подняли такой писк над самой головой Ивана Андреича, что спать не было никакой возможности. Он {[Иван Андреич]} проснулся и громко зевнул.

Верный Раппо салютовал пробуждение своего господина троекратными мерными ударами {троекратными удара[ми]} хвоста по перине.

— Го-го-го! — воскликнул Иван Андреич, поглаживая {а. [погладив] б. [гладя]} собаку.— Каково спал, старичина!

Раппо снова приударил хвостом {Начато: [Раппо ответил]} и зевнул. Иван Андреич тоже зевнул и протянул руку к часам. Часы показывали восемь.

— Вот тебе и раз! Ах разбойники! Что же они меня не разбудили? Матвей! — восклицал {[воскликнул]} Иван Андреич. {Рядом с текстом: Часы показывали восемь. ~ восклицал Иван Андреич.— на полях помета: Одинокого старика хоронят В холеру посторонние.}

Ответа нет.{[Ответа не было.]}

— Матвей, Матвей, Матвей! — кричит {[кричал]} Иван Андреич.

Кругом глубокая тишина, {[Кругом царствовала тишина]} даже галчата приумолкли.

Ив<ан> Анд<реич> надевает {[надел]} халат и туфли и выбегает {[выбежал]} на крыльцо. Раппо глядит вслед ему, делает два шага, потом в раздумьи возвращается и ложится на самую подушку. {Раппо глядит со подушку, вписано на полях.}

Солнце так и печет, {[пекло]} день обещает {[обещал]} быть необыкновенно жарким.

— Матвей! — кричит {[кричал]} Ив<ан> Анд<реич>.

Ответа нет, {[Ответа не было.]} и никаких признаков жизни не замечается {[не замечалось]} на дворе. Иван Андреич возвращается {[возвратился]} в комнату, берет {[взял]} ружье и снова выходит {[вышел]} на крыльцо. Навстречу ему летит галка, поспешая к своему гнезду, {[В это время] В ту минуту галка возвращалась к гнезду]} с полным ртом мух и разных насекомых. {с полным ртом мух и разных насекомых, вписано.} Иван Андреич прицеливается, {[прицелился]} и галка падает {[упала]} к ногам его. {Далее: [Рот ее был набит мухами и разными насекомыми.]} Бедные галчата! Им не дождаться своего завтрака! {Далее начато: [Пока Иван Андреич рассматривал убитую пищу, со<бака> ]}Раппо стремительно выбегает на выстрел и начинает кружить по двору, нюхая землю.

— Го-го-го! — говорит Иван Андреич и показывает ему убитую птицу.

Раппо с презрением осматривает незавидную добычу {Далее начато: [но и]}и недовольный возвращается {[уходит]} на перину. Хозяин его, напротив, рассматривает с такою любовью плод своего удачного выстрела, что не замечает, как вокруг него понемногу всё оживляется. Он даже сосчитал количество мух во рту убитой птицы.

— Что ж ты меня не разбудил? — говорит он гневно, заметив наконец Матвея, давно стоящего перед ним.

— Не посмел,— отвечает Матвей.

— Как не посмел? Ведь я тебе велел.

— Да я {Далее начато: [се<йчас>]} только хотел идти будить.

— Теперь-то? Да уж восемь часов. Вся птица скоро пойдет по местам. Поди ищи ее.

Иван Андреич страшно горячится.

— Ничего-с, Иван Андреич,— говорит Ефим,— оно и лучше: пусть птица пока бродит, собаке легче будет искать ее…

Это разом успокаивает Ивана Андреича. Он пьет кофе и одевается.

В девять часов всё готово. Иван Андр<еич> одет. Беговые дрожки поданы.

Варианты чернового автографа

Автограф ГБЛ А

С. 295.

^1-3 Тонкий человек ~ Часть I / Тонкий человек. Его путевые, охотничьи и сердечные приключения [в 1853 году]. Часть 1-ая.

С. 310.

^31-35 кстати ~ рассказ. / Всего лучше выписать отметку самого Грачова, которую находим в его охотничьем журнале, она относится ко времени, с которого начинается наш рассказ. Несколько слов о Раппо, без которого Грачов-охотник не полон и не понятен. <> Текст: Всего лучше ~ наш рассказ, вписан

³⁸ Он ласков / Он был ласков

³⁹ сухо-вежлив / вежлив <>

³⁹ не кусает / не кусался

⁴⁰ не лижет / не лизал

⁴¹ чем снискал особенную мою любовь вписано.

⁴² подпрыгивает и легонько стискивает / подпрыгивал и легонько стискивал

⁴³ это / это была

⁴⁴ в остальное время выражает он /во всех остальных случаях жизни выражал

С. 311.

^2-3 стуком хвоста. (Хвост у него / стучаньем хвоста. (Хвост был у него

^4-5 растягивает ее как крыса / как крыса, растягивал его на полу

^5-6 идущему дает знать / приближающемуся давал знать

^8-12 Поведения ~ дома. / С людьми [все<гда>] держит себя благосклонно, хотя сам с посторонними [не заигрывал] не заигрывает, но с собаками [держал себя презрительно] горд и презрителен, исключая некоторые месяцы в году, когда его можно [было] встретить в довольно подозрительной компании и даже заметить иногда хватки на ушах его и задних [лапках] лапах, тогда он [терял] теряет свой джентльменский вид, шкурка его [переставала] перестает лосниться [и он даже лишался аппетита, который вообще был у него очень силен]. [В такие месяцы он иногда пропадал сутки и более, но] Случалось, что он даже пропадал в такие месяцы, но всегда являлся домой сам — и прямо к обеду. Час обеда [был] ему отлично известен, он [был обжора], к сожалению, обятора — страсть, которая его погубит. Таков [был] Раппо дома. <>

^12-14 На охоте являет он редкое соединение ее манерами / Начато: На охоте он имел не только сильное чутье и крепкую стойку и даже манеры, редкий джентельменовский

¹⁴ Слов: что даже реже хорошего чутья — нет

^15-16 не горячится, ищет, как долг исполняет / не горячился, искал, как долг исполнял

^16-18 не горюет и не радуется ~ не падает духом / Не проявлял особенной радости при удаче, не волновал вас ложными стойками, когда ничего нет, но и не падал духом

^23-24 Но нам придется со выписку. / Но мы прекращаем выписку, потому что нам придется еще видеть Раппо на самом поприще охоты.

^25-26 имела также свои хорошие качества, с которыми познакомимся впоследствии / обладала также удивительными качествами, но как в его журнале не нашли мы описания их, то и не успели познакомить с нею читателя

^26-28 Теперь ~ предчувствия. / [Но] теперь дело состояло в том, чтоб приготовить им подкрепление, в случае, если б они слишком разволновались .

²⁷ Раппо / честный Раппо

^28-30 И тонкий человек ~ егерю Сидору / Грачов поручил Федору

^20-31 егерю Сидору ~ по болотам / егерю [Федору] Сидору (небритый дворовый, готовый наняться куда угодно, но всего охотнее занимающийся сопровождением молодых охотников по болотам) <>

^22-34 ‘В отъезд? ~ недорого будут стоить’. / а. ‘В отъезд? — выразительно сказал Федор.— Можно! И недорого будут стоить!’ б. ‘В отъезд?’ — выразительно спросил Сидор и, получив утвердительный ответ, объявил, что можно и даже недорого будут стоить. <>

^35-36 приводил к Грачову мрачную собаку и не менее мрачного мужика, который именовался хозяином собаки / а. Начато: являлся со злой <нрзб> собакой, которую обыкновенно вел за ним какой-<нибудь> б. являлся к Грачову с каким-нибудь мрачным мужиком, державшим на веревке всякий раз новую собаку, которую называл своею. Мужик именовался хозяином собаки в. являлся к Грачову с собакой и мужиком, который именовался хозяином собаки. <>

³⁸ Раз / Однажды

³⁹ огромный / большой

^40-41 с красными веками, отвисшими ее тарантаса / с красными глазами в виде мешков

⁴³ Мужик только икнул. / а. Мужик никак не мог <нрзб> представить его <нрзб> вторично <2>. б. Мужик только свистнул. <>

С. 312.

^2-3 брал собак ~ качества / брал собаку и тотчас отправлял ее с одним из своих обозов в Москву. Так накупил он и отправил до дюжины собак, которых достоинства предоставил себе оценить на досуге в деревне

³ вникнуть / вникнуть хорошенько

⁶ двинулись в путь. / заняли места в первоклассном вагоне железной дороги и двинулись в Москву… <>

⁷ После: Глава IV — Без всяких приключений приятели наши прибыли в Москву и потом по нижегородскому шоссе в [бедный город] Гороховец, [до того обиженный судьбой] [откуда им надлежало свернуть в родовое гнездо Грачевых. Но тут они узнали, что последние тридцать верст сделали напрасно, что им следовало свернуть в Грачово из Вязников, а из Гороховца попасть туда, откуда надлежало поверн<уть>] [городок бедный, куда по свидетельству самих жителей даже чужая собака по году не заглядывает] городок бедный [и], во всех отношениях обиженный судьбой: [даже шоссе миновало его сторон<ой>] стоит он на самом дне котла, образуемого местностью Владимирской губернии, и в редкий год не помывается водою, [так что] [строения в нем бедные] строениями беден, промышленности не имеет никакой, [огурцов и всякой другой овощи вволю производит] много родит огурцов потная его земля, да девать их некуда, даже шоссе [не прошло через Гороховец] миновало его [в версте] [и прошло в версте, через село Красное], пройдя одной только верстой левее. Это окончательно убило [городок] город: всё, что хотело [деятельности и могло] движения, деятельности, перебралось на тракт, в село, и город уподобился реке, вдруг перехваченной плотиною… Итак, жизнь едва <не закончено> ‘[Верите ли] С той поры к нам по году чужая собака не заглядывает, да и что ей тут взять? — говорил старый служитель постоялого двора, где остановились наши приятели.— Денег мы, какова есть копейка, и не видим [совсем] в глаза, [хлеб хорошо родится, овощь всякая тоже] земли у нас вволю, хлеб, когда не больно вода велика, и всякая овощь родится хорошо: с голоду не умираем, а купить [что из одежды, сапо<ги>] что понадобится, так не прогневайся! [по десяти] десять лет одни сапоги носим, а уж чтобы плотников нанять дом починить — и не думай! Жить живем, пока бог грехам терпит, а догниют строения, [жизнь] и город кончится…’ Так повествовал гороховский обыватель о своем родном городе, и не было причины сомневаться в его словах. [Одно в нем было хорошо:] В одном Гороховцу можно было позавидовать: холера еще ни однажды ни в прежние времена, ни теперь не заглядывала в него.

^8-9 подзаголовок отсутствует

С. 313.

^24-28 Мужской голос. Надумал. Нешто ~ Справлю не хуже прочих. / Начато:

Мужской голос. [Решился] Надумал — иди! Чем ты не сваха? [Такая ж] Нешто не такая ж [старуха] баба, как и другие бабы, а то сваху ищи — деньги плати ей, а нынче [вишь] денежки в [сапожках] сапогах ходят.

Ж<енский> гол<ос>. Вестимо, кормилец. И то, чем я не сваха? Что постряпаю и {На полях, рядом с этим текстом, запись: — Ну, с богом, Васильевна. Текст указанного варианта находится на внешней стороне обертки первой части рукописи. На внутренней стороне обертки запись: Вишь у нее ножища — особо ступа — с моей ноги сапог мал. Только-то ногами господь не обидел (ср. с. 326, строки 30—33).}

Автограф ГБЛ Б

С. 328.

²⁰ Наконец ~ село / Наконец прибыли в Фоминку. Село большое

²³ Месяца два тому назад / незадолго

²⁵ потребное / Начато: такое

²⁶ тут же / просто

²⁷ После: что — начато: имением уп<равляет>

³⁵ <Тростников> / Кротов

С. 328-329.

^41-1 Вишь ты ~ Ну и прозвали вписано

С. 329.

³ Алексей Дементьич / Начато: упр<авляющий>

¹³ строг / строгонек

^13-14 фальшь какую / несправность какую

¹⁶ И не приведи бог! / И не дай бог! <3>

— Что же? — повторил Грачов.

— Да уж <не закончено>

^17-20 что ли? ~ беспокоить… вписано

^23-24 — Ну и распорядится ~ проштрафился. / — Ну и плохо выходит, тоись плохо коль проштрафился в чем. С одного стыда сгоришь.

^25-28 — Что же ~ кнутом. вписано на полях

^30-31 После: сказать ему не мог.— начато: а. Это одно уже расположило наших друзей к Алексею Дементьевичу, и они вел<ели> б. Заинтересованный этим

^32-44 — Все-таки я не понимаю ~ в покое, вписано

^37-39 как бы раздумывая сам с собою ~ соколики! / как будто рассуждая сам с собою.— Эх, вы соколики!

С. 330.

^1-2 сказал он, пробуя ямщика с другой стороны / сказал Грачов, продолжая выведывать

^3-4 с жаром возразил / возразил

^3-8 — Кто, он ~ барин добрый, так вот и терпит. /

— Кто, он, Алексей Дементьевич нас балует? — возразил ямщик.— Вишь таковского нашел!

— Да и барин, видно, ваш добр<ый>.

^4-5 Да он и самого-то себя небось не балует… вписано на полях

^9-11 заговорил ямщик, задетый за живое, к удовольствию Грачева и его товарищей / возразил ямщик, видимо недовольный такой недоверчивостью своих седоков

¹⁹ что ли / чуешь

^29-30 совсем, сердечный, голову потерял / совсем вы, говорит, от рук отби<лись>

³⁰ извелся, похудел даже немец вписано на полях

^34-37 Барин послушался ~ не надо. / Барин послушался — и поставил опять Алек<сея Дементьича>.

³⁹ ямщик / мужик

^40-41 — Что ж он колдовство, что ли, какое знает, по-твоему / — Что ж он колдун, что ли, по-твоему

⁴¹ грамоте плохо учен / грамоту плохо знает

^43-44 — Нет, не колдовство ~ ямщик. / — А получше! — самодовольно повторил ямщик.

⁴⁴ ямщик / мужик

С. 331.

^1-2 После: держит вас? — начато: Чуть ч<то>

^3-4 коли нет, кто бы охотой за вотчину шел, так очередь… / по очереди

⁹ — Ну и что же? / — Ну и дадут

^11-12 а коли спор ~ порешат вписано на полях

^13-14 и не вступается в мирские дела / в эти дела не входит

^14-17 Ему лишь бы ~ дело,— и вписано.

^22-23 Да мало того ~ бог. вписано на полях

^27-29 повестили ~ по мирскому приговору / подали, как следует в контору, кого, тоись, [по очереди] очередь…

³⁰ После: повестки — да и только < ? >

³³ было / стало

³⁹ положили / порешили

³⁹ молчок / тоись, молчок

⁴⁰ да горла не драл /да не стал бы растабарывать

^41-42 коли станешь у нас горло драть вписано на полях

⁴² стало, лучше / так лучше

С. 332.

² матери / матушке

^13-1⁴ После: потупивши — обернулся к дому своему вписано на полях

¹⁷ Да у меня, смотри, живо! вписано на полях

^31-32 Вынеси, — говорит, — икону / Возьми, — говорит, — икону

^32-33 в горницу вошли / В избу вошли

^35-36 и весь народ ~ хлынул в горницу вписано на полях

С. 333.

^10-11 Заинтересованные ~ видеть / Начато: Заинтересованные видеть этого необыкновенного старика они приказа<ли>

^13-18 — Ты говоришь ее не откажет. / — Ты говоришь, что к Ал<ексею> Дем<ентьевичу> заезжают проезжие господа? Стало быть и нам можно заехать?

— А не знаю. Можно, чай. Вы его не знаете?

— Нет. Не обеспокоить бы его.

^20-21 <Тростников> / Кротов

^35-37 сопровождаемые сотнею ребятишек ~ селения вписано на полях

С. 334.

^10-11 кипы бумаг и толстые шнуровые книги / кипы бумаг и счетов

^11-12 помещался / виден бы<л>

¹⁸ высокий, черноватый / высокий, красивый

²² После: перо в руке — начато: а. тотчас б. выслушивая

^35-36 указывая Грачову на противоположную дверь, обязательно повторил / ввел Грачова чрез противоположную дверь в [зал] комнату

С. 334-335.

^38-9 жилище ~ часа. / Они вошли в комнату, оклеенную обоями и уставленную мебелью, какую можно встретить на постоялых дворах. В переднем углу помещались довольно много образов в серебряных ризах. На стенах висели литографии издания г<осподи>на Логинова, преимущественно [духовного] религиозного содержания, [образа и], в ширину всего простенка между двумя иконами помещался гербовник Российской империи. Приятели наши провели с Потаниным около трех часов. Однако ж им не много удалось выпытать от него касательно его методы управления имением. Всё, что они могли узнать ограничивалось следующим.

Старик вставал до солнышка и тотчас отправлялся в контору.

С. 334.

^41-43 с одним только исключением ~ грязно вписано на полях.

С. 335.

² литографии / картины

⁶ После: гостя.— а. Начато: Помолившись перед о<бразами> б. Начато: Перекрестился перед образами, сел, последовал и Грачов, Потанин в. Приятели наши провели с Потаниным около трех часов, но им не много удалось выпытать у него.

¹³ не хлопочите сами / не беспокойтесь

¹⁴ помешали вам / оторвали вас от дела

^18-19 Пожалуйста, не церемоньтесь ~ контору. / а.— Я застал вас в конторе.

— И ничего, сударь, мы уж кончили присутствие.

б. — У вас я думаю дела довольно: говорят 6 000 душ на ваших руках.

— Как же, батюшка, шесть тысяч душ, да, шесть тысяч,— повторил старик.

— Как <не закончено>

¹⁹ всё покончили — только хотели запирать контору / хотели расходиться — запирать контору

^20-21 — Запирать! со Всего седьмой час! / — Расходиться! — заметил Кротов, взглянув на часы.— Теперь только седьмой час!

²⁰ <Тростников> / Кротов

²² Потанин улыбнулся. / Потанин слегка улыбнулся.

^24-25 Теперь пора рабочая ~ отпираем контору / [У нас такие поряд<ки>] Мы всегда с солнышком отпираем контору

^25-26 ему не рука дожидаться, каждый час дорог / ему негодя дожидаться, [пора же рабочая] времени нет

^26-27 Коли пришел ~ поскорей / Начато: а. Коли есть у него дело б. Коли есть у него какое дело до конторы, так скорей

²⁷ примерно / тоись

³¹ — Да./Начато: — Да,— ответ<ил Потанин>

^33-34 подивились, когда узнали, что вы один управляете / подивились, как вы один управляетесь

³⁵ — Как один? — возразил Потанин вписано

^36-37 старосту ~ держим. / почтарей трое…

³⁸ а всё же вы всему голова / Начато: а всё же не будь-ка вас

³⁸ После: всему голова — заметил Кротов, подделываясь под тон хозяина.

⁴⁰ оброку избавлен / Начато: оброку с меня

С. 336.

¹ После: нет? — сказал Кротов.

^5-7 как мы вот поспрашивали дорогой ~ исправности / сколько мы ни спрашивали, оброк всё почти такой, как ваш,— однако ж в ином имении, как послушать, так далеко нет такой исправности

¹⁷ После: трудно! — начато: Конечно, надо зн<аючи>

^21-24 не чает, что сделать сможет ~ У нас народ богобоязный / не чает что сделать смог бы . [Народ] У нас народ богобоязный.

²³ почему-де иначе нельзя / почему так нельзя

^23-24 ну, глядишь, и сделано / ну и сделает дело

²⁷ <Тростников>/Кротов

^30-31 в мирские дела не вхожу: на то мир! / в [такие] их дела не вхожу: на то мир! А я чтоб и не знал.

^33-34 каким был и как есть другие / как другие

^34-36 коли я сам его накажу ему, как придет,— куда глаза девать, места не сыщет / коли я сам да его осрамлю и ему на меня смотреть совестно

^36-38 мужик, мужик ее да и мне какой уж с ним толк / Да и мне какой уж с ним толк

^36-37 стыд иметь должен / стыд свой имеет

³⁹ коли / коли уж

^41-44 — Ну, я думаю со как один человек, вписано на полях

С. 337.

¹ Потанин / Старик

² о слышанном / о последних словах старика

^5-7 знания ~ деятельности вписано на полях

^6-7 в которой мудрая проницательность ~ деятельности / в которой довелось ему действовать

^8-9 добрым толком/ [здр<авым>] <нрзб> толком

¹¹ благоденствовало и благословляло судьбу свою / наслаждалось счастьем

^20-22 Жертвуется ~ угодно было. / а. Нет, так следовало и так богу угодно было. б. Жертвую то есть, коли я что по доброй воле моей даю, а тут закон. Так следовало, и так богу угодно было.

²² Сыновей / Детей

^23-24 прибавил ~ тень задумчивости / задумчиво прибавил старик

²⁴ После: задумчивости.— Надо же кому-нибудь и царю служить. Царь-то без воинства, что человек без рук.

^29-30 в вашем положении легко было избегнуть / Начато: в вашем положении не всякий бы решился

^39-40 видно из той постоянной доверенности ее его / Начато: видно из назначения, которое

С. 338.

⁵ — Немудрено, да и та еще выгода: счет спорей пойдет. / — [И счет] Так, глядишь, и счет спорей пойдет.

¹³ После: — Хе-хе! — начато: Старик опять по<смеялся>

¹⁴ в пяти пальцах заплутался вписано на полях

^16-17 Все мы равные у помещика. / Начато: У бога

^17-18 покоряется очереди / почитает очередь

²⁴ уж коли бы думно было / кабы хотел

²⁵ После: прямо.— начато: Не знаете

^25-26 Нет, стало, не знаете, что такое мир / Начато: Видно, не знаете

²⁸ коли одна голова / коли ты

^29-30 нее только, выходит, правды,— в ней, значит, и разуму нет! / Начато: и разуму

³⁴ После: — Прост? — Так выходит прост, кто так про него думает

³⁶ сами увидите / так увидите

³⁸ Разговор продолжался / Начато: Разговор еще долго

^40-41 узнать касательно главного вопроса, интересовавшего их, именно касательно / выведать от него касательно

^41-42 управления огромным имением / управления

^42-43 И не потому, чтоб старик таил что-нибудь / И это не потому, чтоб старик скрытничал

С. 339.

¹ старику / такому человеку, как Потанин

² ни пользы / ни особой пользы

^5-6 всей деятельностью своей души / своей деятельностью мысли

⁹ характер самого Потанина / этот характер

^10-11 нужно адресоваться / нужно уже адресоваться

¹⁷ здравому смыслу / Начато: необыкно<венно>

^30-31 вся та сторона ~ других рек / вся луговая сторона Оки была затоплена

³⁴ После: как на ботниках — начато: в некоторых дерев<нях>

³⁷ и перебрались со всем имуществом и скотом / а. переведя скотину б. Начато: и перев<езти>

³⁸ В иных деревнях / В их деревнях

С. 340.

¹¹ и хлебу вреден / имеет на хлеб дурное влияние

^14-16 постоянно ведут жизнь ~ пропал / каждый год рискуют остаться без куска хлеба

^18-19 и будет превосходный, лучше, чем родится на горной стороне / и даже будет местами очень хорош

^23-24 (неперезимовалая рожь) / Начато: так назы<вают>.

³¹ — И много деревень ~ неудобствам? / Начато:

— Но если жизнь

^33-34 — Да вот? начиная с Баландина ~ в воде. / Начато:

— Довольно

³⁴ верст на пятьдесят / верст на шестьдесят

^35-36 К Гороховцу ~ деревням / а. К Гороховцу тоже низменность, и нынче, говорят, сильно затоплена, б. К Гороховцу тоже место низменное, и деревни все сильно затоплены, да и не одни деревни.

^40-41 воротился оттуда / был

⁴² присутствие теперь не бывает, присутственный дом / присутствие не собирается, дом

С. 341.

¹ — Ну, забрались же мы в порядочную глушь! /

— Вот как!

² <Тростников> / Кротов

⁴ сказал Потанин / подхватил Потанин

⁵ да в подспорье / да когда в подспорье

⁷ и не перечесть / и не счесть

^8-9 и оно не поможет ~ раскидают / Начато: так они его искоробят, что

^12-13 пытали землю ~ и затихли / пытали землю да мерили — да нет

¹⁴ После: поставила! — Вот тебе я шоссе через деревню! уж не лучше ли, брат, соорудить пароход.

— Мой дом на высоком месте,— сказал Грачов, несколько сконфуженный.— Я уверен, что его не потопило!

— Да ваш замок, я думаю <не закончено>

^19-20 простился с своими гостями вписано

²⁰ посоветовав им / советуя нашим приятелям

²³ После: в полдень — начато: — что и значило

^23-24 что известие озадачило наших друзей, вписано

^25-26 — По часу на версту? — воскликнул Грачов с ужасом. / — С полудня до вечера девять верст. По часу на версту! — воскликнул Грачов.

²⁶ Хороша должна быть дорожка! / Какова же должна быть дорожка!

^27-28 — Но зато местечко ~ ведь рай, не правда ли? /

— Но каково же должно быть местечко, куда она приведет?

²⁸ спросил его / добавил

²⁸ <Тростников> / Кротов

^31-32 Чему же быть больше? вписано на полях

^32-33 сидеть на этом возвышенном холме, как / сидеть в твоем доме точно так, <как>

^33-34 поджав ноги на стуле / поджавши ноги на стуле, середь комнаты

^35-40 только картина ~ у Потанина! вписано на полях

^35-36 несколько величественнее / еще величественнее

^43-44 благоприятных охотнику, невозможно требовать / Начато: благоприятствующ<их> для охоты, нельзя было и

С. 342.

^1-5 — Так ты полагаешь ~ сухо отвечал Грачов. / — Может быть и так, если здесь бекасы и дупели, подобно уткам, держатся на воде…

— Уж я знаю! — возразил Грачов, бросаясь на диван.

^6-13 — Знаю, что ты ~ сон. / — Ты прекрасно сделаешь, если не будешь мешать мне спать.

Приятели наши, закусившие довольно плотно и выпившие бутылку портвейну, скоро погрузились в глубокий сон.

¹⁴ В полдень / в 12 <часов>

¹⁵ сожалея, что им не удалось проститься / сожалея, что не могут проститься

^16-17 который не показался при их отбытии ~ спит / который сам при отъезде их не показался, а они побоялись спросить о нем, думая, что он спит или занят

^18-19 Проехав селение, они увидели гурьбу мальчишек и девочек / Начато: а. Проехав селение, приятели б. Проехав селение и удивляясь, <что> их уже не сопровождало полчище мальчишек и девочек, окружавшее их экипаж поутру, они увидели при въезде в селение

¹⁹ усевшихся / расположившихся

^19-20 старого великолепного вяза / огромного великолепного вяза

^20-21 стоящего тут, по уверению их ямщика, с начала света / а. Начато: которому, по словам б. стоящему тут, по словам их ямщика, с начала света

²³ юное / но<вое>

²⁴ село было большое / а. в селе было до девяноста дворов б. село было немалое

^25-28 Любуясь этим прекрасным деревом / Начато: Дерево было

²⁸ <Тростников> / Кротов

²⁹ престарелые деревья / а. старые б. [ве<ковые>] в. старые-старые деревья

С. 343.

^2-3 некоторые слова неожиданно вскрикивал так громко / а. Начато: делая при некоторых словах б. при некоторых словах возвышая голос так сильно

³ до наших приятелей / до ушей наших приятелей

⁴ спускались / съезжали

^4-5 от которой ~ далеко / а сцена эта происходила уже на низменности и, следовательно, саженях в пятнадцати от них

⁷ Тростников / Грачов

¹⁷ а тут молчок, словно кулак проглотили. / а. а тут словно один человек: уши навострили и молчок! б. Начато: а тут молчок — словно рот паклей

^21-22 За полы его хватают, а он ничего! вписано на полях

^22-23 усядутся вокруг него вписано на полях

²³ говорит, словно пишет! Всё бы слушал! / говорит, словно книга! Заслушаешься!

²⁴ Я сам, как мальчишкой был / Я сам как их годков был

²⁷ замолчал / смолк

^28-29 в центре которой находился Потанин / центром которой был Потанин

^30-31 направляясь к экипажу / приближаясь к экипажу

⁴¹ К нам ~ сделайте одолжение. / Начато: К нам Ал<ексей> Дем<ентьич>, как [разлив] вода

С. 344.

² Тростников / Кротов

^5-6 Мне, старику, иной раз скучно, так я вот в досужий час с ребятишками / Мне, старику, изволите видеть иной раз скучно, дело всё сделано, так я вот с ребятишками

⁸ После: всё одно! — начато: Так я вот и

⁹ Приятели наши ~ старику руку / Начато: Расставшись приятельски с Потаниным, [друзья тронулись>] — дружески пожав ему руку

^9-10 и тарантас тронулся / а: приятели наши тронулись б. и лошади тронулись

¹⁰ Отъехав несколько шагов / Начато: Когда они отъехали

^11-12 пришла в прежний порядок / приняла прежний вид

^14-15 — Скажи ты мне ~ братец? / — Скажи ты мне, братец, что он им говорит?

²⁰ свои уши есть / сам бы послушал

^20-21 а ты говоришь, сам слыхивал его речи / Сам же говорил, что слыхивал его речи

^21-22 а спросили — и стал в тупик! вписано на полях

²³ — Спал? Ну нет, барин / — Спал? [возразил] Ну нет

С. 345.

^2-6 Тпррр! ~ Глава VI {В рукописи описка: Глава V} / Ну вот и приехали — дальше и ехать нельзя.

⁷ Заговорившись с ямщиком / Заслушавшись ямщика

С. 345-346.

^9-19 обрамленного ~ Он указал вправо. / которому вправо решительно не было видно границы, влево тянулся лес, начинавшийся мелким кустарником, которого верхушки торчали над водой…

— Где же Баландино? — спросили наши путешественники.

— Я знаю,— отвечал ямщик, указывая по направлению к лесу.— За лесом.

С. 345.

^9-10 обрамленного с противоположной стороны грядою высоких обнаженных гор / а. Начато: ограничиваемого [с левой] влево грядою высоких б. <нрзб> слева служила границей гряда высоких, скалистых гор в. обрамленного с левой [стороны] руки грядою высоких обнаженных гор

^10-11 которые обрывом ~ возвышались / обрывом, почти перпендикулярно возвышавшихся

^12-13 то вsступая среди воды / Начато: то вдаваясь далеко

^15-18 которого крайних точек ~ границею / Начато: а. что касается до его длины б. длины же его в. которого длину приятели наши не могли определить: [вода] г. сливавшегося в одно с горизонтом, которого ни вправо, ни влево простой глаз не усматривал

¹⁸ границею / единственною границею

¹⁹ необъятного моря / моря

^19-21 леса ~ зелени / леса, без малейших признаков зелени

²⁰ обнаженные / голые

²¹ хоть время подходило уже к половине мая / хоть был май уже

^28-24 орешника / молодого дубка

^32-34 как-то уныло ~ характер вписано

³⁵ Ботник — род челнока / Ботник — нечто вроде челнока

³⁸ на ботнике / на нем

^39-40неминуемо опрокинется / а. может перевернуться б. может опрокинуться

^41-42 не будет здесь годно по весьма понятной причине / не может быть употреблено <2> по весьма понятной причине

⁴² если по низменным местам в разлив / а. Начато: тогда как в низ<менных местах> б. если низменные места так глубоко покрыты водой, что по ним

С. 346.

^4-5 пни погорелых или порубленных лесов / Начато: лесные порубл<енные>

⁶ таким препятствием / препятствием к плаванию

²² а кругом, известно — вода, да и вписано

²³ облило / хватило

²⁷ Нужно было вооружиться терпением и ждать. / Нужно было ждать.

С. 346-347.

^29-3 Тростников хранил ~ прямо в воду. / Они стали приставать к ямщику. Грачов так надоел ямщику беспрестанным вопросом: ‘Скоро ли?’ — что ямщик наконец отпряг пристяжную [и] сел верхом <не закончено>

С. 346.

^30-35 Грачов же имел ~ результатов, вписано на полях

^31-32 одно и то же слово / какое-нибудь слово

^3-3 имеющее уши / которое могло его слушать

^35-36 Так в настоящем случае он приставал к ямщику строго / Грачов приставал к ямщику так строго

^37-38 как будто ямщик мог дать ему ~ промедления / как будто тот был [причиной] виновником промедления и мог дать удовлетворительный ответ

³⁸ После: промедления.— а. Начато: И в самом де<ле> б. [И к удивлению Тростникова, который] Но удивительно, выходка его имела благодетельный результат, вписано

^39-40 Скоро ли? ~ неожиданный вписано

⁴¹ сначала ямщик отвечал бойко и с уверенностью / Начато: ямщик сначала отвечал

⁴³ потом видимо начал конфузиться / наконец начал видимо конфузиться

^43-44 издавая глухие восклицания / издавать восклицания

С. 347.

¹ как будто почувствовав / как бы почувствовав

² быстро отпряг / отстегнул

^2-3 сел верхом / вскочил на нее

^5-6 и Тростников ~ ядовитый выговор / он уже готов был броситься к нему с [жесток<им>] выговором

^6-7 но неожиданный оборот дела сковал язык его / но неожиданный пассаж ямщика остановил Тростникова

¹² Тут горбочек есть… / Тут горбочек такой до самой деревни идет.

¹³ — Воротись, сумасшедший! / — Воротись, дурак!

^15-1⁷ Но ямщик ~ не оглядываясь: / Но ямщик, очевидно доведенный Грачевым до крайней степени тоскливого состояния, казалось, лучше желал утонуть, чем подвергнуться прежней участи.

¹⁸ После: недалече — отвечал он.

^19-20 да, кажись, не надо быть глубоко / да, кажись бы, не надо вплавь

²¹ нигде не было / нигде не будет

²³ действительно по брюхо / по брюхо

³⁰ После: — А как он потонет — или простуду схват<ит>

³³ Да разве они когда простужаются? / Что им делается!

³⁴ Право, ты шутник! / Право, ты точно ребенок.

⁴^0-41 держался такого мнения / был такого мнения

^41-42 мужик ~ болезней вписано на полях

^41-42 что мужик ~ болезней / Начато: что русский мужик сделан из

⁴¹ одарен железным здоровьем / создан из железа

⁴² не должен знать / не знает

С. 347-348.

^42-2 что нет такого трудам заплатить ему / Начато: что нет труда, который был бы ему не по силам, если только предвидится

С. 347.

⁴² нет / не существует

^43-44на плечи русского мужика / на мужика

С. 347-348.

^41-1 нет такого поступка, который был бы не позволен с ним вписано на полях

^44-1 который ~ с ним/которого нельзя [было бы не позволить себе с ним, если] было бы дозволить себе с ним

С. 348.

³ После: Приятели наши — начато: стояли на дороге, внезапно

^4-7 сидя ~ сильно продрогли / ветер усилился, да и от воды подувало изрядным холодом, так что они наконец продрогли

^20-21 оба вдруг пришли / а. вдруг пр<ишли> б. оба в одно время пришли

²¹ не совсем веселому заключению / не совсем приятному заключению

²⁶ протяжный / протяжный и заунывный

²⁹ медленно замиравшей в порывах ветра / дрожавшей в воздухе

^31-32 остановившимся в горле / недоеде<нным>

³² быстро взглянул / молча взглянул

^38-39 в то же время с напряжением вглядываясь вдаль / Начато: стараясь в то же время разглядеть

^41-44 Наконец и они ~ произнес Грачов. вписано на полях

С. 349.

⁴ нет покуда / нет

⁸ доскажем / сообщим

²⁰ хохот / смех

²³ потом другой, третий/потом другой, наконец третий

^27-28 развязно сказал / сказал

^33-36 они гребли ~ веселость / [они гребли одним веслом, и все] продолжая грести одним веслом, все они обратились лицами к едущему за ними ямщику, которого фигура, по-видимому, сильно располагала их к веселости

³⁶ весь мокрый / был мокрый с го<ловы до ног>

^38-41 на голове ~ вид безобразный и страшный / длинные его волосы плотно прилипли ко лбу и бледным щекам, так что голова его, без шляпы, которую он, вероятно, потерял, придавали ей вид довольно безобразный и страшный

^41-43дрожал ~ насмешки гребцов / дрожал и видимо конфузился, осыпаемый более или менее едкими насмешками гребцов

С. 350.

¹ шляпу-то надень! / шляпу-то куда девал?

³ Больно рано, голова, вписано на полях

⁷ После: мокрому парню.— Как не быть [А] Есть вон <нрзб>

Парень молчит.

^13-14 причем гребца обдало / отчего [гребца обдало]

¹⁵ — Что ты? ~ воскликнул он / — Что ты? окаянный? — воскликнул гребец

¹⁶ вымок, словно вода / вымок словно водяной

¹⁶ так надоть и других окатить / так давай и других мочить

¹⁸ После: окатить! — А ты наперед <7>

^16-18 Перестань ~ не унимался, вписано на полях

¹⁹ — Эх вы, баландинские! / — Эх вы, баландинская сволочь!

^19-20 кричал он? врываясь в средину ботников / а. Начато: кричал ямщик, дергая б. крикнул парень, <нрзб> лошадь в. продолжал он, врываясь в средину ботников

²¹ не размокнете! / не растаете! Далее: — Образумься, говорят, ведь мы же с господами поедем. Ботники вымочишь!

^22-23 Гребцы ~ в свою очередь. / а. Начато: Они подняли страшный крик <нрзб> и принялись обдав<ать> б. Гребцы отвечали ему странными криками и [дружным] [с помощью весел обливали его] в свою очередь обдали его водой при помощи весел.

²⁵ прыжков / шагов

С. 350—351.

^27-34 Приятели ~ и проехал бы! / [— Что ты, замерз? Пей! — сказал Грачов, наливая ему стакан портвейну] — Продрог? — спросил Грачов.

— А ничего,— отвечал ямщик.

— Пей! — сказал Тростников, наливая ему стакан портвейну.

Парень выпил. <нрзб>

— Ды ты тонул, что ли? — спросил Тростников.

— Нет не тонул,— отвечал парень.

— Чего ж ты [кричал] орал как зарезанный? — спросил Грачов.

— Да [вишь дело в <том>] маненечко огряз,— отвечал парень.— Вишь, жид проклятый, провалилась, дуй те горой!

И он сердито дернул лошадь.

— Да чем же лошадь виновата? — заметил Тростников.— [Вольно ж было: понесла тебя нелегкая дурака в болото] Сам дурак виноват: полез в болото…

— Точно, маненечко не утрафил,— отвечал парень.

С. 350.

³² После: Парень выпил — отер губы <нрзб>

³⁴ — А нет / — Нет

^34-35 отвечал ~ мокрые сапоги вписано

^38-39 выливая из сапога воду вписано

⁴¹ — Да лошадь как ухнет вдруг. / — Да лошадь почитай вся ушла.

С. 351.

¹ — И ты с ней? / — А ты?

² — Куда с ней! Я спрыг. / — А я спрыг.

⁴ — В воду, как в воду?— чай, глыбко! / — Куда. В воду — чай глыбко!

^4-5 А тут куст ~ крепкая попалась / А тут куст — спасибо ельшинкам — я как прыгну

^5-6 удержала / а. ухватился б. удержался Далее: — Я и того…

— И сел?

— Знамо сел.

— Как тетеря? — спросил Грачев прежним тоном.

— Как тетеря,— серьезно ответил парень.

¹⁰ близехонько, поди вписано

^11-12 Между разговором ~ онучи, вписано

¹³ — Ну ты и пошел кричать? / — Что ж ты, кричал?

^14-15 Лошадь, гляжу, оказалась, да и ни с места! / Лошадь то окажется, то опять не видать.

¹⁶ вот ей выскочить силы-то уж и нет / выскочить [-то ей], видать, силы и нет

¹⁷ Подплыл к ней, хвать за повод / Подплыл к ней, оказалась — я хвать за повод

^18-19 Одначе нет: тужилась, тужилась, а не смогла / Тужится, тужится, а нет силы

^21-24 А помочь как? ~ и ну опять кричать. / А помочь силы нет — опущусь, [и] так и сосет, так и сосет, что сделаешь,— опять к кусту, поднялся, стал на пень и ну кричать.

²⁵ шляпы / шапки

²⁵ Вишь, пострел! / Вишь, ирод!

^31-34 сам маненечко сплоховал ~ и пришлось: гляди и проехал бы! / сам виноват, маненечко не утрафил — больно вправо вернул, ну, как с красного куста полевей, как раз бы тем бугорком, гляди, и проехал.

^36-40 — Знать — как не знать? ~ с лошадью. / — А как ее знать? — отвечал ямщик.— Под водой не видать. Кабы в межень!

— Так [зачем ты поехал]? нечего было и ехать…

— Да коли надоть? Езжали не одинова — да бог миловал — не потонули. Я сам столько разов езжал.

— Однако вот ты чуть не утонул?

³⁷ топеричка / теперь

³⁷ не видно, где бугор, где яма / не знаешь, где бугор, где яма

³⁹ не случись народу / не будь народу

^41-42 отвечал парень с недоверчивой усмешкой / возразил ямщик

⁴⁴Господи! уж и потонуть тут! / Господи! тут да потонуть — повторил парень. Далее начато: [В его] Парень еще несколько раз повторял ‘потонуть’ таким голосом как будто подобное предположение казалось ему не только невероятным, но даже смешным по [соверш<енной>] своей наивности.

— Жаль, да бог миловал

— Жаль! — подхватил один из

С. 352.

^1-5 — А потонул бы ее тарантас / а. [Ботники] [Тем временем приспели к берегу] Между тем подошли и ботники, вытянув их до половины на берег, чтоб не унесло водой, гребцы вышли б. — А потонул бы и есть! — заметил <нрзб> один из гребцов, которые давно уже, вытянув до половины на берег свои ботники, чтоб не унесло водой, окружили тарантас

⁷ втяпался ~ угодил / втяпался-то больно ловко в самую ключину

^7-9 а ключина глубокая да топкая такая ~ не пересыхает / [та и в] а она и в межень не пересыхает

^10-12 — Толкуйте ~ сват, вписано на полях

¹⁰ сказал / возразил

^15-16 ну и привык, и лошадь привыкла вписано

¹⁷ гляди, и не проехал / и не проехал

¹⁸ Так, что ль, парень? вписано

¹⁹ прошлого году по ночам ездил / тут ездил по ночам

²¹ Парень молчал, вписано на полях

²² Гребцы переглянулись / Гребцы усмехнулись между собой

²² После: парень потупился.— А его дело! — отвечал тот же мужик.— Кто их знает? Вишь, зазноба, что ль, <2> была у парня в нашей деревне. Он <нрзб> выходит. Парень молодой.

^23-³⁸ — Да известно, народ молодой: селянки! ~ вплавь ездил! вписано на полях

²⁴ мужик / гребец

³³ деревенские вечера с развлечениями особенного рода / деревенские вечеринки особенного рода

³⁴ какую-нибудь местную музыку / какое-нибудь бренчанье да скрипение

³⁶ — И весело бывает на таких селянках? / Начато: — Стало он охотник до се<лянок?>

^39-40 вишь, она солдатка ~ заперта вписано

^41-43 Среди бела дня ~ шляпу потерял! / В омут было чуть не ввалился!

⁴² так вот и прет / так и метит

С. 353.

^1-2 И гребцы ~ сконфуженного парня, вписано на полях

^3-4 — Вот как! ~ удовольствие ехать с русским Леандром / — Мы и не знали, что наш ямщик — новый русский Леандр

^4-5 После: заметил Грачов своему товарищу.— И русский Леандр в своем роде стоит немецкого,— отвечал ему Тростников.

¹¹ — Чего не было, того не было, а что было / — Ничего. А что было

¹³ потупляя голову ~ чемодан вписано

¹⁴ После:— Прикажете нести, что ли? — И он указал на один из чемоданов и начал прилежно его отвязывать.

^16-20 Грачов дал ямщику ~ была бы спокойна, вписано на полях

²² После: разместившись в них — начато: а. и подняв Рап<по> б. и поместив

^23-24 ботники глубоко ~ вершка / Начато: [при движ<ении> [<нрзб>] ботники сидели в воде так глубоко, что возвышались над водою менее вершка

^24-25 При малейшем неосторожном движении / При каждом неосторожном движении

²⁶ После: неизбежно.— Осторожней, осторожней! — поминутно кричал Грачов.

— Уж не бойся, только сиди, барин, смирно — уж проверено! — отвечал ему гребец.— Да тут и бояться еще нечего: всего до деревни какая-нибудь верста — и глубокого места только и есть, что ключина, где Митюха огряз,— да мы ее минуем,— а то и опрокинуться — так невелико горе.

²⁷ Едва отплыли / а. Начато: Только что б. Едва отъехали

³² Тростников вспыхнул. / Тростников просто вспыхнул. вписано

^34-35 закричал он в негодовании / кричал Тростников

³⁶ строго повторил Грачов / [закричал на <него>] крикнул Грачов

^38-40 — Говори ~ никакого действия, вписано на полях

^38-39 напишу / буду писать

С. 354.

³ Как утопить? вписано

⁵^-6 сам гребец на месте парня сделал бы то же / сам то же сделал бы

⁶ закричал он парню, оборачиваясь / закричал он, обращаясь

¹² — Как же, искал, и мы даве искали. / — Как же. Все даве искали.

¹⁹ почти догнавшему их / продолжавшему свой путь <нрзб> к воде

²⁰ как тетерю / как тетерева

²⁰ После: подстрелю! — Какой тетерев выискался — по деревьям садится!

^26-27 — А желал бы ~ ко дну пойдет. / а. Как в окончательном тексте б. — А желал бы я видеть русскую Геро! — сказал Грачов.

^28-29 Но расположение ~ прекратилось вписано на полях

³² — Осторожней, осторожней!— закричал он. вписано

³⁴ неосторожному своему товарищу, вписано

³⁶ долго ли до беды / долго ли до греха

^36-37 почитай, тут ~ опрокинулся / Начато: почитай эвто самое место

^39-40 — Потонуть ~ а окупался, сердечный. / — Потонуть не потонул, тут где потонуть.

^42-43 сухо бывает / сухо

^43-44 Да и лес ~ можно ехать… вписано

С. 355.

⁶ После: нашими полями — там тож мелко

^6-7 Виша, река, бурлит теперь, сердечная / Виша <4> река

⁷ потом / там

⁸ лес густой густой,— прочем лес вписано

⁹ вот как Вишу перевалим да озеро / вот нам только Вишу перевалить да <озеро>

¹⁰ всё ничего, плевое дело! / всё плевое дело! Далее: А вот и нашу деревню видно.

С. 355-360.

^11-16 Лес ~ тронулись… / [Так как она высок<о>] [Деревню действительно было видно, и приятели паши скоро подъехали вплоть к ней. Она была на высоком бугре и погибли только одни низм<енные>] Лес начал редеть, показалась деревня, расположенная на высоком бугре, однако ж [низменные] крайние избы, стоявшие пониже, и большая часть [риг] бань и сараев были затоплены. У берега наших приятелей ждало уже несколько телег, куда немедленно переслали их вещи. [Въехав] Приятели наши въехали водой почти в самую деревню [приятели наши поражены были] и были поражены необыкновенным стеченьем народа, [собравшегося, по-видимому] [собравшегося со всей деревни], бабы, девки, малые ребята и седовласые старухи — всё население деревни высыпало посмотреть господ. [В толпе происходило] [Ребятишки окружили их плотною стеною и по обыкновению громко передавали друг другу свои замечания касательно проезжих. Одна баба лет тридцати долго и пристально всматривалась в лицо Грачева, [постепенно приближаясь] который, надо [сказать] признаться, по своей величественной фигуре <не закончено> Ступив на твердую землю при [шумном говоре] диких восклицаниях толпы, [раздавшейся] шумно расступившейся во все стороны, чтоб дать им дорогу, [они увидели телеги] путешественники пересели в телеги, приготовленные для [того, чтоб перевезти их] перевозки их [имущества и их самих к месту, откуда должно было снова начаться водное путешествие] с поклажею через бугор, за которым снова начинался разлив. Поехали [— народ повалил за ними. Движение совершалось медленно, задерживаемое] медленно и не без некоторой торжественности, задерживаем<ые> напиравшею со всех сторон толпою, которая [<нрзб> следовала за ними] с каждой минутой увеличивалась, окружала их [густо — толпа] со всех сторон плотною стеною. [Среди] [И скоро они] Даже старики, не сползавшие, может быть, уже по нескольку лет с печи, высыпали на улицу, не говоря уже об [деревенских] уродах, которых встретишь во всякой деревне и которые [необыкновенно] одарены необыкновенным любопытством. Остановились среди деревни, [гребцы] началось совещание касательно того, как переправить господ. И тут <не закончено>. На полях рядом с фразой: Даже старики ~ любопытством.— запись: Изобилие уродов <нрзб>. На соседней странице запись: калечных и увечных

С. 355.

^11-13 которой жители ~ конец деревни вписано

^14-15 зато нижний ~ путешественникам / а. другой же конец б. ближайший же конец ее в. другой же конец ее, ближайший к путешественникам

¹⁷ по уступам крутого оврага / Начато: по бокам крут<ого>

^19-20 Таким образом приятели наши / Приятели наши

²⁰ в самую деревню / почти в самую деревню

^20-27 и несколько времени плыли ~ зрелищем: / а. и были поражены необыкновенным стечением народа — бабы, девки, старики и мальчики — всё население деревни высыпало посмотреть господ,— только те, которых [избы были затоплены] — по местному выражению — ‘облило’, принуждены были ограничить свое любопытство, б. [свободно проплыв улицей] и поплыли между двумя рядами [затопленных] [как будто всплывших] изб, до половины стоявших в воде, окна которых быстро раскрывались, наполняясь любопытными головами, [[невозможно] трудно описать и выражение удивления, с которым облитое население рассматривало] появлялись лица с выражением столь чрезвычайного удивления, что о нем нет возможности дать какое-нибудь понятие. [Некоторые из облиты<х>] В то же время в избах слышались громкие и тревожные голоса <нрзб>, призывавшие посмотреть невиданное зрелище тех, которые спали или были чем-то заняты.

^28-29 — Митюха, брось ~ какие! вписано

^31-32 что их! А-а! ахти! Вот так диковина! вписано

³² диковина / штука

^32-33 И собака, да какая собака: словно баран! У! у! у! съест, чай — сунься, поди! / [А собака-то] И собака, робята, собака, собака черная!

³⁶ ступеням / ступеням крыльца

³⁷ за путешественниками / за нашими путешественниками

^38-39 Но не то еще ждало наших друзей впереди / Но это было еще что, в сравнении с тем, что ожидало их впереди

^39-40 приближаясь к области необлитых / [Когда прибл<изились>] приближаясь к твердой земле

⁴⁰ необозримую толпу / густую <толпу>

⁴¹ что даже казалось невероятным / что им даже показалось невероятным

С. 356.

⁹ После: были оставлены теперь и своими кучерами — начато: Они сидели на телегах окруженные

^10-11 Приятели наши, сидя на телеге / Начато: Приятели наши остались одни на те<леге>

^15-16 отличаются сильным любопытством / отличаются в деревнях сильным любопытством

¹⁹ им уступлены были / скоро им уступлены были

^21-22 с трясущейся головой и безумно блуждающими глазами навыкате / с трясущейся головой и руками

^23-24 коленки его смотрели ~ как и его затылок / Начато: коленки его приходились

^26-²⁸ баба с горбом ~ слепцы / [баба без] несколько горбатых, безногих или безруких баб, несколько калек и слепцов

²⁹ собралась около путешественников / собралась любоваться нашими путешественниками

^37-38 но что она же, вероятно, причиною, почему нет / а. Начато: но [также] что она же, вероятно, причиною тому, поче<му> б. но что благодаря, вероятно, ей же нет

⁴¹ Второй / Другой

^42-43 девчонки со совсем напирали на телеги / девчонки, мальчишки, [которые] [и женщины] [плотно] совсем напиравшие на телеги

С. 357.

^2-4 Черный ~ сильный и всеобщий эффект. / Начато: а. Раппо также б. Черный и лоснящийся Раппо в своем серебряном ошейнике также производил на последний

^5-6 — Словно бобер ~ рублев сто стоит! / — Глянь-ко, ребята! глянь: один-от баран, толстый да важный такой.

^8-11 шапку, сделанную так ~ глаз и дыхания / Начато: шапку с большими

⁹ После: закрыть — начато: почти

¹¹ После: до высочайшей степени.— Вот, вот! — кричали мальчишки,— сам что надел!

^16-18 совестно за Грачова ~ производил / совестно. Грачов же напротив был очевидно доволен и наслаждался своим торжеством.

¹⁸ производил / производил с видимым удовольствием

^20-22 с самого их приезда с напряженным вниманием всматривалась / Начато: долго всмат<ривалась>

²⁷ как бы сама испугавшись своей дерзости вписано на полях

^28-29 По тщательным расспросам оказалось, что / Оказалось, что

^42-43 главное же состояло со деньжонок / [главное их дело] главным же побуждением был интерес

С. 357-358.

^44-1 И так они со отдельную группу / Оттого только сначала столпились они около телег, а потом [тихо] медленно отошли в сторону и составили особую группу

С. 358.

^1-2 в которой ~ спор вписано

^1-2 скоро начался оглушительный спор / происходил оживленный спор

^6-7 Прислушавшись со опасения. / Грачов и Тростников, оставленные своими проводниками, находились в совершенной неизвестности [касательно дальнейшей судьбы своей] о своей дальнейшей судьбе. И никто не являлся разрешить их неизвестность. [Наконец они стали прислушиваться к отд<ельным>] Они уже думали, что о них совершенно забыли, как вдруг прислушавшись к крику мужиков, собравшихся в отдельной группе, услышали, что дело идет [о них] именно о них. По некоторым словам, долетевшим <до> них, они догадались, что предстоящее плавание не совсем безопасно. И страх их увеличился. А их <не закончено>

^6-7 усилило их опасения / их встревожило

^7-8 старик / мужик

^8-9 волосами трех цветов / трехцветными волосами

¹⁰ густыми вписано

^10-11 торчавшими как щетина вписано.

^12-13 беспорядочно спускавшийся ~ мужика / спускавшийся на виски и в беспорядке падавший <на> лоб в затылок мужика

^13-14 грязновато-серого цвета / серый

^15-16 голос густой ~ прорицателя / голос [неровный] густой, неровный и невнятный, пророческой интонация)

^17-18 кричал он, врываясь в толпу / Начато: кричал в толпу

^20-21 Прогневили, грешные, господа. / [Осерд<ился>] Прогневался господь, прогневался, по великим грехам нашим, прогневался.

^24-25 отозвалось даже и в мужественном сердце Грачова / отозвалось также и в сердце Грачева

С. 358—359.

^26-7 — Эй! ~ рассудим! / — Что ты не дело несешь, старый хрыч!— возразили [старику] мужики.— На третьем году вода была почитай не меньше нынешней.

— И, ни! ни! ни! — диким голосом [возражал] отвечал старик.— Такой воды как свет стоит не бывает [Стар<ый>] Я стар человек,— а не помню [такой]! Великие воды! страшенные воды! — протяжным и мрачным голосом добавил старик.

— Что же мы будем делать? — закричал Грачов.

С. 358.

^26-28 — Эй! ~ то лучше подумать… / — Эй,— закричи он.— Эй, что такое он говорит? Если в самом деле не опасно, то не лучше ли подумать…

²⁷ Мы только время теряем / Что ж мы время теряем

^32-34 скороговоркою произнес ~ глаза вписано

^36-37 После: конца им нет! — И до самого Мурома, и за Муромом…

³⁸ Волгу / Волгу-кормилицу

³⁹ всем волю дал, и, пока не уймет воды / [и пока сам господь дал волю водам] и пока сам не уймет воды

⁴¹ Не попустит господь! вписано

⁴² Дай слово молвить! / Дай слово сказать!

С. 359.

^1-2 После: прорицания — и начав наконец нести совершенную чушь. [Грачов только]

— Да погоди, любезный, дай добиться толку, в чем дело.

³ он / мужик

^6-7 сказал он ему.— Помолчи, вот мы рассудим! / сказал он старику, но тот и его не послушался.

^10-11 Сильна, матушка! у! как сильна! / Сильна, у! у-у-у! как сильна!

¹¹ снова отозвалось / опять болезненно отозвалось

^14-15 указал вправо / указал влево

²¹ Времени, вить, и так мало / Начато: [Время] Не мешай времени

²³ — А сядет солнышко / — А, я говорю, сядет солнышко

^24-26 будет оно на утрии ~ коли…/ будет высоко и низко и на полдни и на вечерии, а уж не увидать его вам, коли…

^28-31 негромким, но повелительным голосом ~ — Вот тебе вписано на полях

^34-36 предложенные ему, и выражение ~ путешественникам счастливого плавания / предложенные Тростниковым и начал низко кланяться, [сопровождая поклоны свои самыми искренними желаниями] прося у бога счастливого плавания

³⁶ зловещих прорицаниях / Начато: злополучных пред<сказаниях>

^38-42 — В добрый час! ~ совершенно вписано на полях

^38-43 — В добрый час! ~ и был убежден / Казалось, он уже позабыл о том, что говорил за минуту, и, продолжая кланяться, покинул их <нрзб> с полной уверенностью

⁴³ благополучное / спокойное

С. 360.

^1-2 Мужики ~ смехом, вписано на полях

⁷ до другого времени / до более удобного времени

¹⁵ Подъехали ~ к разливу / Подъехали в телегах к берегу

¹⁷ была подобна той / была такой же как и та

²² до которых не достигла вода / не покрытые водою. Далее начато: И над всем <нраб>

^22-23 которые служили пунктом отдыха / Начато: которые давали простор <нрзб>

²³ бесчисленным стаям перелетных птиц / чибис<ам>

²³ После: птиц — начато: небольшие пла<вучие>

^24-25 После: всякого рода куликов — начато: наконец плавучие

^26-27 как они подавались вперед, водная пустыня / как они подавались в глубину водяной равнины, пустыня

^27-28 После: оживленный характер — начато: над головами их кричали чи<бисы>

^28-30 стада уток ~ серебряный звук своими крыльями/ стада уток слетали под самый нос ботников

³³ над головами их / в вышине над головами их

^33-36 носились хохлатые чибисы ~ надрывалось невольно / а. носились чибисы, наводя тоску своим жалобным криком б. носились хохлатые чибисы, наполняя воздух столь пискливыми, жалобными криками, что становилось досадно и грустно

^36-37 реяли красноносые рыболовы ~ рыбешку / и бесчисленные стада рыболов<ов> с криком припадавших на воду и ловко хватавших мелкую рыбешку. Далее начато: выше под самым небом

⁴⁰ малейшие оттенки радости, отчаяния / все малейшие оттенки страха, отчаяния

⁴³ упал в лодку / упал на воду

^43-44 тысячи рыболовов собрались над убитым / тысячи подобных ему собрались над раненым собратом своим

С. 360-361.

^44-1 останавливались ~ потрясали клювом вписано на полях

С. 361.

¹ После: потрясали клювом — начато: над самы<ми> их голов<ами>

^1-2 против убийцы / против жестокого убийцы

³ пловцов / гребц<ов>

^3-4 и так провожали ~ версту / провожая их по крайней мере целую версту и

^4-5 в остервенелых криках/в дик<их криках>

⁵ очевидно / без всякого сомненья

^6-7 пока наконец Грачов ~ их товарища / Начато: а. так что путешественники даже б. и только тогда оставили [их] они преследование ботников, когда Грачов, выведенный

¹¹ по взаимному уговору / по взаимному согласию

¹² бедный островок / остров

^12-13 островки, с жалкими остатками едва зеленеющей озими / островки, на которых замечались жалкие остатки озими

^15-17 тут все ~ труды, время и семена / тут [их озими] всё, что осталось от их озимей, глубоко покрытых водою

^17-18 Грачову ~ ботник приближался / а. Начато: Несколько раз Грачов пробовал подъезжать к б. Грачову очень хотелось убить гуся, но покушения остались напрасными, едва ботник начинал приближаться

^20-²¹ жителей этой бедной стороны / бедных жителей окрестной стороны

^21-24 и они, как тени ~ тоскливо поглядывая на ближний, но недоступный лес или кустарник / и они [блуждали] как тени целыми сотнями бродили по обнаженным небольшим островкам, напрасно высматривая сухую дорожку к [лесу или кус<тарнику>] ближайшему лесу или кустарнику

^25-35 разговаривая ~ плачу ребенка. / [Иногда путешественники поражались вдруг д<оносившимися>] Гребцы объяснили путешественникам, что во время разлива мальчишки в один день наколачивают палками по нескольку десятков зайцев, и скоро [путешественникам представился случай быть] путешественники сами стали свидетелями такого [бесчеловечного] жалкого истребления бедных животных, проезжая мимо одного острова, они увидели с десяток мальчишек, которые, вооружась палками, бегали по острову, [с дикими криками] дико кричали, мгновенно [нагибаясь или вовсе падая брюхом на] падали, стараясь придавить брюхом свою жертву, испускавшую раздирающие крики, подобные крику ребенка.

^37-42 В этой стороне ~ не годен, вписано на полях

³⁷ В этой стороне народ не брезгует / Начато: Гребцы объяснили им

⁴² заячий мех / шкура зайца

⁴² После: не годен — начато: крестьяне набивают пугал его свежим <>

⁴⁴ которого источником был также разлив / которому поводом был разлив. Далее начато: Затопляя [деревни] села и деревни

С. 362.

³ острова с кустарником и лесом / острова

^4-6 медленно движутся со течением / медленно движутся по течению воды [и остаются, с окончанием разлива, там куда] и остаются там, [где] куда прибьет их водою

^6-7 часто ~ пребывания вписано

⁶ несколько верст / несколько десятков верст

⁸ После: заборов и мостов — всё это делается жертвою разлива

^10-11 особого рода промышленников ~ с баграми и запасными ботниками / отважных промышленников, [которых довольно много встретили наши путешественники — вооружившись баграми, они ловят] которые, вооружившись баграми, выезжают на ловлю

^11-12 Впрочем, они нередко ~ промысел / Они, впрочем, часто дорого платятся за <не закончено>. Далее начато: Таким образом благодаря бесчисленным стаям птиц и этим людям, которых

^12-13 ботники, чересчур нагруженные, опрокидываются/ Начато: жадность

^13-14 при внезапном порыве ветра / при крутом порыве ветра

¹⁶ ‘ловцов’ / промышл<енников>

^19-27 Таким образом ~ у Дюмон-Дюрвиля, Жакмона и других. / Таким образом, благодаря явлениям, которые мы старались описать, эту пустынную сторону, при всей ее дикости и угрюмости, нельзя назвать совершенно [безжизненною. В ней [кипит своя] есть своя жизнь, своя деятельность.] лишенною жизни и деятельности. Но какая жизнь, какая деятельность кипела в ней? Путешественникам нашим поминутно приходили в память читанные каждым из нас в таком множестве рассказы [об Америке], об Индии,— не потому, чтоб они встретили тут что-нибудь сходное с Америкой, с Индией,— но многое казалось им в своем роде столь же оригинальным и едва ли не менее еще известным, как природа и жизнь отдаленнейших и наименее исследованных пунктов в глубине [Индии], Азии и Америки…

²⁰ даже и теперь вписано

⁸¹ вовсе лишена / лишена

^22-23 Грачов невольно ее сцены / а. Начато: Неизвестно почему Тр<остникову> б. Грачеву невольно пришли на память рассказы

^28-24 Не то чтоб тут было что-нибудь сходное / Не то чтоб он видел тут что-нибудь сходное с ними

²⁵ столь же в своем роде новым / а. столь же ориги<нальным> б. столь же в своем роде новым, оригинальным

^28-29 Всё шло хорошо ~ трудностей / Начато: а. Покуда путешествие совершалось благополучно б. Сначала путешествие шло хорошо и <нрзб>

^30-31 старым прорицателем / странным <прорицателем>

^31-34 Но, приближаясь к лесу ~ своему желанию / но добродушные мужички, очевидно желавшие [не запугивать] поддержать бодрость господ, невольно начали выдавать себя, приближаясь к невысокому густому кустарнику, через который нужно было пробираться

³⁵ они крепко заспорили о том / они жарко заспорили между собою

^36-38 и каждый ~ наших приятелей / каждый [хвалил свой] стоял на своем и, оспаривая положения другого, приводил такие аргументы, что <нрзб> невольно дрожь пробегала по телу путешественников

^39-40 не знаешь, что ли, голова, порубь: пень на пне / не знаешь, что ли, третьего году порубь: [пни, пень на пне] лес срубили, пень на пне

^40-41 как протрешь ~ тут и конец / наедешь да, как протрешь ботники, так тут тебе и конец

^41-42 Лучше прямо ~ вороны летают. / а. Или враз и вперед! б. Лучше прямо держи!

— Прямо? Прямо только вороны летают, прямо держи, так и выедешь против самого широкого места <не закончено>

С. 362-363.

^44-6 Никиту Обрубка повидать охота? ~ лево держи! / [Третьего году не такая вода была, да и тут что, небось <2>] Иван и спропал, а мы проедем? Говорю, держи дальней дорогой.

С. 363.

^6-11Говорю: лево держи! ~ никак не справить! вписано на полях

12-16 Таким образом ~ беду неминучую. / Таким образом все направления были перебраны [и невольно напомнили опасные <3>], опасности каждого взвешены, и Грачов невольно вспомнил сказку, в которой герой [приходит к тако<му>] встречает на распутьи столб с надписями: [в эту с<торону>] поедешь вправо, сам будешь [<нрзб>] цел, да лошадь падет, поедешь <не закончено>

^15-16 столб ~ беду неминучую / столб, [пророчивший] с надписями, пророчившими [ему или его] [всяческие опасности или ему или его [лошад<и>] коню], в которую бы сторону он ни поехал, [конец] неминучую гибель либо ему самому, либо его верному коню

С. 363-364.

^17-5 Странее же всего ~ пространства воды / Страннее всего показалось им то, что продолжая [свой спор] упорно спорить [гребцы их плыли и плыли вглубь] провожатые их не останавливались ни <на> минуту и плыли [в одну сторону] всё по одному направлению, как будто [между ними в этом отношении царствовало совершенное согласие. Но в сущности они подозревали, что если] вопрос о выборе направления решен, а теперь шла речь о предмете постороннем. ‘Да куда же мы едем? Какой же дороги держимся?’ — пробовали они спрашивать то того, то другого из своих гребцов. Ответом или было молчание или [медленное [‘А и сами не <знаем>‘] [‘А сам не знаю]] неопределенное: ‘А бог даст выедем’, и весла продолжали дружно работать, подвигая вперед ботники, шедшие уже с четверть часа среди [такой чащи] непроходимой чащи [, и точно проехали: стало редеть и сквозь кусты показалось, уже проглядывает огромное пространство воды]. Дело в том, что везде было проехать довольно трудно, что мужики каждый про себя очень хорошо знали и [вопрос] главное состояло не в том, чтоб удачно решить спор, а чтоб удачно проехать. Наконец спор умолк, внимание гребцов удвоилось, чаща с каждым шагом становилась непроходимее. [На чьей стороне осталась] Кто одержал победу — осталось тайною для путешественников.

С. 363.

^17-19 упорно споря ~ в одну сторону / продолжая упорно спорить, мужики ни на минуту не переставали грести и гребли всё по одному направлению, подаваясь в глубину чащи

²⁰ давно решен / давно уже решен

²⁵ кто из спорящих одержал победу / Начато: а. на чьей стороне б. кто остался по<бедителем>

^26-27 да и гребцы, по-видимому, мало думали о нём / да и гребцы скоро [замолчали] покинули свой спор

^28-29 что проехать как в том, так и в другом месте было/ что везде было

³² После: удачно проехать.— [Лес как будто недовольный тем, что не свой путь] Как ни нагибались наши приятели, как ни увертывались, их однако ж порядочно нахлестало [сук<ами>] по лицу и поцарапало сухими ветвями кустарника, тем однако ж всё и кончилось [не первый раз]. Чаща [стала] начала редеть и впереди показалось огромное пространство воды. [Лес как будто недовольный тем, что не свой путь] вписано на полях

^32-36 Верный глаз ее ботинкам / а. Начато: Гребцы, то упираясь [веслом] веслами в деревья, то хватаясь рукой за кустарники б. Всё зависело от ловкости, быстроты и проницательности, верного глаза и верной руки гребцов, упираясь по временам веслом в деревья или хватаясь за кусты, они давали желанное направление ботникам

^36-37 и ботники невредимы ‘выюркивали’ из непроходимой чащи / а. и ботники благополучно подвигались вперед б. потом принимались грести, потом снова отталкивались и ‘отпиховались’, и ботники целы и невредимы ‘выюркивали’ [мелькали среди] из непроходимой чащи, подаваясь вперед

³⁹ теперь обменивались / теперь [иногда] изредка обменивались

^40-41 Иногда вдруг кричали гребцы / кричали [иногда господам гребцы] вдруг гребцы

⁴¹ были так счастливы / были так несчастливы

⁴³ После: полную возможность — и может быть такое же удовольствие вписано на полях

⁴⁴ После: по голове.— Вообще как они ни увертывались их [поря<дочно>] достаточно нахлестало и поцарапало. Но тем всё и кончил<ось>.

С. 364.

² вдруг все разом перевели дух/вдруг все разом [вздрогнули] [глубоко] вздохнули

^4-5 и они ~ пространства воды / а. Начато: [и сквозь к<усты>] и впереди синело чистое пространство. Однако ж б. и они скоро очутились среди необозримого пространства вод

^6-7 в которой отражались ~ к закату / Начато: которое после душной и

⁷ приятно и успокоительно / приятное и успокоительное

^8-12 после часовой переправы ~ надежные меры / после. душной и часовой переправы через лес, где они плыли в полумраке, не видя даже сажени ни вперед, ни по сторонам и не смея даже взглянуть на небо, пот, тому что лес немилосердно царапался и хлестался своими сухими ветвями как будто недовольный тем, что [нарушают его спокойствие, несмотря на все принятые им меры] несмотря на все меры <нрзб>, принятые им, спокойствие его было нарушено

¹³ спокойствие наших приятелей / успокоительное чувство, [осенившее] охватившее наших приятелей

^14-15 Гребцы ~ против своего желания. / а. и виною этому, опять против своей воли, были гребцы, б. Добродушные гребцы мигом прогнали его и опять, видимо, против своей воли.

¹⁶ — Ну, теперь, мотри, не зевай! — сказал один.

— Ну, теперь, гляди не зевай! — сказал передовой гребец.

^17-18 — А ты что? ~ с досадой, наставительно. / а. — А ты сам [-от], голова, не зевай. И охота говорить! — прибавил он [наставительно] с досадою, б. — А ты что? Сам, голова, не зевай,— [возразил второй] отвечал второй гребец наставительно.— И охота говорить,— прибавил он.

²⁰ — Сами, чай, видите! Вишь, волны какие.

— А ничего. Вот теперь в Вишу выедем,— отвечал, спохватившись, передовой, б.— Ух! вона волна… пошло качать! — заговорил вместо ответа передовой.

— Рази не видите? Вишь, волны какие.

^21-26 Волны действительно были ~ спросил Грачов. / Ботники сильно качало, впереди ходили и бурлили [волны] свирепые волны.

— [Ну! а тут] [Ну, помоги бог выехать! Вот как нарочно и ветер пошел.] <В> Вишу въехали! Пронеси, господи! — послышались голоса.

— Да что ж тут такое?

^27-28 — Река,— отвечал передовой гребец.— Виша, матушка Виша. / — Виша, река.

^28-29 бойка, сердечная, а теперь, гляди, словно море / куда какая бойкая а теперь, глядишь, ей и конца нет! <2> словно море

^30-31 — Вот уж я ~ вводить! / — Вот уж я ни в жисть не сказал бы. Охота господ в сумление вводить!

³² — А ты тогда говори, как проедем вписано на полях

^32-33 заметил с упреком / заметил

^33-34 немедленно прибавил: — Тут и в межень / прибавил в виде утешения: — Тут и не в эту пору

³⁶ и прощай мука / и поминай как звали

^37-38 передовой гребец / другой гребец

^39-40 — Перво подмочил ~ докончил его товарищ. / — Совеем утопил,— [отвечал гребец] докончил его товарищ,— да и сам-от с кулем ко дну пошел.

⁴¹ третий гребец / другой гребец

С. 364-365.

^41-1 отличавшийся каким-то мягким ~ мужиком вписано на полях

С. 365.

^1-2 поехали рыбки половить / поехали рыбу ловить

³ ботничек / ботник

^3-4 Пошли ко дну / Пошли ко дну, сердешные

^5-6 Я тут недалече ~ ботник их / Тут недалече тож парень рыбу ловил, он сказывал: вижу, говорит, у них ботник

^8-11 вертится, словно никто им не правит ~ опять же ночь… / вертится, словно сам собой, никак заснули? а его как перевернет! Я к ним, да уж куда! Опять же ночь…

^7-8 мне бы скричать ~ неужли заснули? / мне бы скричать, да неужли сами не видят, думаю. Ба! никак робята заснули! вписано на полях

^9-10 Тут уж я смекнул ~ Один вписано на полях

^12—14 — Поделом дуракам! ~ Пошли место спать! / — Ну что ж, жалеть нечего! Поделом! — сказал Грачов <нрзб> в сильное негодование при мысли [об <нрзб> этой] о такой непостижимой беспечности русского мужика.— Спать на ботинке. Где вздумали спать!

^15-16 произнес в размышлении рассказчик. / Начато: сказал подум<ав>

^19-20 семеро баб уселось в один плохой ботничишко / семеро уселось в один ботник, зная [что] очень хорошо, что ботник не поднимает больше четверых

¹⁹ После: баб — наряженных на барщину вписано на полях

^20-21 каждая ~ на барщину на горы вписано на полях

²¹ ‘господь знает как’ / ‘господь уж их знает как’

²² После: известно, бабы — будь мужики, иное дело, всё как-нибудь бы да справили!

^23-24 смерть не хоцца домой ворочаться вписано

^24-25 у того ботничишко был худенький / [И много] [Тот] А того жадность сгубила

²⁶ отольюсь вписано

²⁷ главную роль / единственной причиной

³⁰ А бывает и то / А ину пору и то бывает

³² не подымет / не подымет ни в жисть

^32-34 не стоять же у берегу ~ чай, ждут! / коли разделиться [два раза] хоть раз, тут и до вечера[ не обернешь] никак не обернешь, а и так уж маненечко спознились, чай ждут — бог милостив.

^36-37И ведь, случается, проедут благополучно. / И ведь случается, и как еще часто, проедут благополучно.

^37-38 Проехали сегодня — поедут и завтра. / [А если вчера одни проехали, то почему сегодня не попробовать другим] Проехали сегодня — поедут и завтра. А коли вот, например, после вы проехали, то почему не проехать другим. [Вот кстати] [Я видел] несколько баб, которые забравшись на середину озера ловить <нрзб> подняли просто рев, а завтра они опять поедут. ‘Как не ехать — э, люди ездят!’ ‘Люди ездят’ — таков общий ответ мужика на вопрос, можно ли проехать там или в другом месте. Случалось ли вам езжать по [проселочной дороге] проселкам. Вот вы едете и вдруг уперлись в болото, середи которого стоит озеро. Кто мерил его глубину? Кто скажет, до какой степени доходит его топкость. Вот возница слезает, щупает край болота черенком кнута, нагибается. ‘Никак ехано!’ — говорит он и [с спокойным духом], не рассуждая долее, понуждает свою лошадку вперед [совсем не помышляя о вероятной беде, [которая может <нрзб>] о потере телеги и лошади, составляющих главнейшую часть его имущества. Люди [ехали] ездят, делают, бают — великое слово в деревне]. Кто знает, может быть внутренне он и помышляет не без ужаса о вероятной беде, которая может [его постигнуть — о потере телеги и лошади] случиться с его телегой и лошадью, но ведь [надо же проехать — ] люди ездят. ‘Люди ездят, люди делают, люди бают’ — великое слово в деревне. И вы еще не встречали мужика, который бы сказал вам: я-де туда не пойду — опасно! Хоть между мужиками есть трусы, так же как и храбрые, есть осмотрительные и осторожные, так же как и беспечные.

^37-38 Проехали сегодня — поедут и завтра, вписано на полях

³⁸ Из таких-то и им подобных элементов образуется / Такие-то и им подобные обстоятельства образуют

^41-44 По моему мнению ~ городе. / [Ведь, пожалуй, и то, что теперь делали наши приятели, было выражением величайшей беспечности, тем более что им ничего] Но я скорее готов [назвать] счесть выражением величайшей беспечности то, что теперь делали наши приятели, которым ничего не стоило воротиться а переждать разлив в ближайшем городе [А как воротиться [негде] некуда и невозможно?], чем иной необдуманный поступок мужика. Впрочем, нам пора воротиться к рассказу.

С. 366.

^5-6 разрушать страх ~ в плавании / увертываться от опасности

⁷ Кто из тех / Кто из нас, ехавших

^7-8 в положении ее наших приятелей вписано на полях

^9-10 что особа его была сбережена / Начато: что русский мужик всегда

^10-12 сбережена ~ и притом в совершенной целости / а. Начато: сбережена наилучшим <образом> б. сбережена и доставлена куда следует наилучшим и даже деликатнейшим образом

^12-14 какая-то овдовевшая барыня ~ в деревню / а. Начато: какая-то госпожа, доехав благополучно до Вязников и б. какая-то овдовевшая генеральша отправлялась по смерти супруга на жительство в деревню в. какая-то овдовевшая барыня отправлялась по смерти мужа своего, лекаря, служившего <в Петербурге>, на жительство в деревню

¹⁶ и собачонками вписано

^17-18 продолжать путь и добраться до своей усадьбы / добраться до усадьбы своей

¹⁹ в сторону / в сторону от шоссе

^19-20 не знала и сама владелица / Начато: не знала и сама, владелица, ехавшая туда в первый раз после

^21-22 Около почтовой гостиницы ~ со всего города / Начато: [Собралось] Около почтовой гостиницы собралось всё

²⁵ можно ли добраться / можно ли ехать

³⁰ все наотрез отказались / все решительно отказались

^31-32 что он возил туда в 1829 году какого-то барина / что он [бывал] однажды был в нем об эту самую пору

³² два дня / три дня

³³ уехал / уехал с ним же

^34-35 в заключение ~ барыню / и что он берется доставить

^37-43 Хозяин ~ решилась ехать, вписано на полях

С. 366-367.

^44-1 сдержал обещание / доставил семейство

С. 367.

³ через каждое болото / через каждую лужу

^5-6 делая таким образом при каждой переправе по пяти концов / делая каждый раз по семи концов

^6-7 а надо сказать ~ полуверсты / а эти концы были иногда не менее четверти версты

^9-10 а скоро и совсем сделался ему бесполезен вписано на полях

¹⁰ перестала / расхотела

¹¹ трусишка / а. парень б. паренек

¹³ разревелся благим матом / разревелся

^15-16 крича во всю глотку ~ батюшки!’ вписано

^17-19 При этом зрелище ~ мальчишке. / Начато: Надобно было видеть отчаяние генеральши, когда от сопровождавшегося

¹⁸ раздирающими криками / раздирающими ужасными криками

¹⁹ с проклятиями ямщику и глупому мальчишке / с бранью и проклятиями, градом посыпавшимися на бедного ямщика и несчастного мальчишку

²² ожидавшие своей очереди / Начато: оставш<иеся>

^28-24 к погибающей Фанни / к несчастной собачонке

²^4-25 призывая нежнейшими именами / называя нежнейшими именами

^25-38 ‘Фанни, Фанни ~ между тем чуть не утонула вписано на полях

^25-38 ‘Фанни, Фанни ~ между тем чуть не утонула / ‘Фиделя, Фиделинька, Фиделинька…’ Надо думать, что это и было причиною, [что] почему несчастная собачонка чуть-чуть не утонула

²⁸ Сюда, голубушка!’ вписано

^27-28 концерт, составленный ~ грубых голосов / концерт, составленный [из разных] из детских и старческих, пискливых и басистых голосов

³⁰ Но, к счастию / Но, к счастию и удивлению

^38-43 и не решаясь, куда пристать ~ ‘У, мозгляк! иди у меня, а то я те…’ /и не решаясь, к которому берегу пристать, пока наконец ямщик, видя, что и тут дело без него не обойдется, не бросился и не вытащил ее на берег.

С. 367-368.

^44-1 стоила бы алмазного пера самого господина Евгения Сю / заслужила бы пера господина Евгения Сю

С. 368.

¹ мужественного / бесстрашного

² неустрашимый воин / этот неустрашимый воин

³ Розу и Бланку / сироток Розу и Бланку

^4-5 из какой-нибудь бездны ~ иезуитами вписано

⁶ Перетаскав / Перетаскав таким образом

⁷ весь мокрый вписано

^9-10 ехал эти пятьдесят верст трои сутки, не просыхая ни на минуту в течение их / ехал три дня 50 верст, постоянно не просыхая

^10-11 делая каждый день / делая в это время каждый день

^11-12 пятнадцать верст пешком по болоту с более или менее тяжелой ношей / Начато: 15 верст по глубоким болотам пешком с

^13-14 умилял твое чувствительное сердце / умилял тебя

^16-17 После: проживая в то время в В<язника>х в почтовой гостинице — начато: по обстоятельствам

^20-²¹ вовсе не рассказывал о понесенных им трудах / мало рассказывал о претерпленных трудностях

²¹ даже неохотно ~ спрашивали / Начато: только, когда его спраш<ивали>

²³ — А то не довезть, что ли? / — Известно, довез.

²⁶ — Как же ты с каретой? / — Как же ты, на себе, что ль?

²⁷ — А что? / — А что — одну, чай, всяк поднимет.

^28-36 — Чай, вязнет? ~ какая была! / — Чай не поднимает?

— Чего не поднять одну?

— Одну? А господ как же, в руках, что ль?

— А то как же?

— Чай, тяжело?

— Чай нелегко, вишь их артель какая была.

³⁹ Ямщик не отвечал. / Ямщик вовсе не отвечал.

^40-41 — Много на водку дала? Тоже молчание, вписано на полях

⁴² И только выспавшись / И только на другой день, проспав мертвым сном семнадцать часов сряду

С. 368—369.

^44-1 вопросительную форму, в которую обыкновенно облекал свои ответы / свою вопросительную форму ответов

С. 369.

^2-3 удовлетворил любопытству ~ дополнением / [дополнил сведения] удовлетворил своих товарищей касательно [претерпленных] трудного путешествия следующим замечанием

^6-7 посередь болота / на середину болота

^9-10 ну, думаю, барынька! ~ не приведи бог, опущу…/ Начато: ну, думаю, барыня! будет реву ужо [, а уж не взыщи <нрзб> опущу], не ровен

¹⁰ И чуть вот / И тоись вот

^11-12 на самую что ни есть глубь / на самую-то глубь

¹⁴ крик такой поднялся / тут крик поднялся

^16-18 маненечко не дошел: да думал — сухо оэ бранить… / маненечко почитай на сухом месте рано, видишь, спустил: башмаки обмочила, куда сердилась…

^21-22 Смерть отдохнуть хочется, да, видишь, торопит вписано на полях

²³ И пошел, вписано

²⁷ прибавил другой / задумчиво прибавил другой слушатель, и тем разговор и окончился

^29-32 — Мало ли, голова? ~ целый пятиалтынный! / — Двугривенный,— ответил ямщик.

^29-32 отвечал Никита ~ (что не делалось у него одно без другого),— мало ли вписано на полях

³³ собеседники / компания

^34-35 разбрелись от ворот ~ происходил разговор. / разбрелась. Я остался один у ворот почтовой гостиницы, где происходил приведенный разговор.

³⁶ Между тем / Тем време<нем>

³⁶ подвигались вперед / подвигались да подвигались

^40-42 — А как минем ~ говорили гребцы, успокаивая их нетерпение, / Затем, по рассказам гребцов, им останется только перевалить озеро, а уж там и дома.

С. 370.

¹ Пробираясь / Едучи

² звук всё слышался ближе / звук слышался всё ближе и ближе

^6-7 в котором сидела девочка лет десяти вписано на полях

⁷ ульи, выказывая из воды / ульи, выказывавшие из воды

⁸ После: верхушки свои — Солнце прощальными лучами освещало эту картину.

^8-9 небольшое пространство, занимаемое избушкой и ульями / это небольшое пространство

¹² этими тычинками / этими редкими тычинками

^12-14 окрашенную ~ поверхность озера / Начато: поверхность озера, обагренного теперь заходящим

^16-18 избушка с работающим на крыше ~ путешественников/избушка с седым стариком, [верхушки ульев] чуть видные ульи, ботник с девочкой, качнувшийся из воды, в которой отражалось ее миловидное личико — [при] по мере приближения путешественников

²⁰ несколько бледноватое / довольно бледноватое

²⁵ и обнажил ~ голову / Начато: поднял

^26-27 вишь, избенку всю расшатало, того гляди — по бревну растащит / боюсь, как бы не унесло, неровно ветер подымется

²⁹ — Коли теперь жить, а так, наезжаю / а. — Живу. б. — Коли теперь жить, а наезжать наезжаю, почитай, каждый день

³⁷ всё облило / тоже всё облило

³⁹ барский дом / барский двор

³⁹ сказал надменно Грачов / сказал Грачов

^42-44 а нынешний ~ сух стоит! вписано на полях

С. 370-371.

^44-1 Вишь, нынешний год вода какая! / Нынешний год вода повыше.

С. 371.

² обольет, бывало / обольет

^2-3 всегда сухая стоит вписано

⁸ ее водой не хватило / ее, вишь, водой не хватило

⁹ так тут столько набивается белых тетерок / Начато, так тут [те<терок>] хоть

^14-15 Приятная ночь нам предстоит. / Приятная ночь нам предстоит, после стольких похождений.

¹⁵ Да и вообще: что мы будем делать тогда? / Да и что мы будем делать?

¹⁸ отвечал Грачов / отвечал Грачов с своей обыкновенной самоуверенностию

^19-20 Столько же, сколько и я! вписано на полях

^22-24 И они ~ тронулись. / И между ними начался один из тех обыкновенных споров, к которым самоуверенность Грачова невольно вызывала его приятеля.

Ботники между тем двинулись, и топор старика продолжал свое постукивание.

²⁵ Кто-нибудь заметит ~ о девочке / Мы ничего не сказали о девочке

^26-27 нечего сказать, всё время разговора /нечего сказать, кроме того, что во всё время разговора

^27-33 она не спускала ~ так и горит. / она сидела молча и неподвижно, не спуская любопытных глаз с Раппо, на черной шее которого красиво рисовался белый серебряный ошейник, ярко блестевший при последних лучах солнца. И когда ботники тронулись, девочка долго еще провожала глазами черную собаку и сказала:

— Та самая собака, красивая да черная! И ошейник какой.

³² черная да толстая / черная да красивая

³⁹ печальные / мрачные

^42-44 проезжают озеро! ~ целью их путешествия / Начато: проезжают озеро — последнюю преграду, отделявшую их от

С. 372.

^3-4 соломенные крыши / крыши

⁴ не примечалось / не было приметно

^7-8 которых ~ купались в воде вписано

⁹ вишь, куда — по самые окна хватила вода / вишь, куда ныне хватила вода

^13-¹⁴ А ныне вот все разбежались, да и как жить? Глядь: весло всё уходит! / А ныне вот — весло всё уходит!

¹⁶ нельзя / невозможно

²⁴ не обидясь, отвечал гребец / сказал гребец

^27-28 (два этажа ~ фоне) вписано на полях

^28-29 при не совершенно погасшей / при не совершенно погасшей еще

^28-37 дома. Но хоть он действительно занимал самую высокую точку / дома, стоявшего на самой высокой точке

³⁷ однако ж вписано

С. 373.

^1-2 сказал он ~ замешательством приятеля / сказал Тростников

^4-6 — Еще бы! ~ Где же Рюмкин? / а. — Где же Рюмкин? — тоскливо сказал Грачов. б. — Еще бы! Я тебе говорил,— кратко заметил Грачов.— Где же Рюмкин? — продолжал он тоскливо.

^20-21 здесь, кажется, вода лучший сторож / вода — лучший <сторож>

^22-24 что он убрался ~ не умирать же ему было здесь с голоду! / да и как бы он стал [здесь] тут жить — не водой же питаться? Далее: — Да неужели и здесь нет никого?

^22-23 После: ничего не мог сделать благоразумнее — как убраться отсюда

^28-29 говорил в отчаянии Грачов вписано

³⁰ Там найдется / Там у меня найдется

³² После: не портится летом…— начато: А вина! Какие угодно…

^32-35 Какие там ~ запас Рауля, вписано

⁴³ После: лучше чаю,— сказал Тростников.— Удивительно в самом деле,— продолжал Грачов. [— Имея моего]

— Намедни наши <не закончено>

С. 374.

⁵ После: издалече, говорит, еду — да вишь вода не перепустила.

⁶ — Видел его кто-нибудь? / — Вы его видели?

^7-8 — Такой рябоватенький ~ с собачкой… / — Я видел,— отвечал другой гребец,— рябоватенький да невелик ростом, с собачкой…

⁹ — Собака пестрая, Трезор, с коричневыми крапинками? / — Собака пестрая, белая с коричневыми крапинками?

^11-12 воскликнул Грачов вписано

^12-13 у него вся провизия, вписано на полях

^15-16 воскликнул с ужасом Грачов / воскликнул Грачов

^32-33 во всё продолжение разговора ~ низко кланяться / во всё продолжение разговора она низко кланялась

³⁴ После: руками — начато: пока наконец один из гребцов

^34-35 терпеливо ожидала / терпеливо ожидая

³⁵ После: говорить.— на полях начато: Если б [дневной свет был] темнота им не препятствовала, то

^39-40 начала повторять свои низкие поклоны / а. отпустила разом несколько поклонов, один ниже другого, так что она касалась подбородком воды б. поклонилась им

⁴³ Фигура не двигалась / Фигура опять поклонилась

^43-44 вперед, но Грачову показалось, что она дрожит вписано

С. 375.

^5-6 — Ничего, та я и постою ~ голосом. / — Ничего, батюшка, я и постою… перед господами да не постоять?

⁸ Но она / Но старуха

¹¹ К моему имению / К грачовскому имению

¹² — Та как же? Ваша. / — А как же, батюшка, к грачовскому.

¹⁴ комически-повелительным / комическим

^16-20 При этом известии ~ прянула в сторону / а. При этом известии старуха, казалось, остолбенела, но не только не думала исполнить приказание своего барина, напротив, [быстро] с каким-то глухим мычанием быстро прянула в сторону б. Казалось, она хотела броситься к ботинку, может быть сделать даже более: броситься в объятия говорившего или что-нибудь подобное, но как будто внезапный непобедимый страх удержал ее <> вписано в верхней части страницы

¹^7-18 в котором слышался ~ радость / в котором, казалось, слышался не один испуг, но и какая-то дикая радость вписано на полях

^21-22 принялась ~ поклоны / принялась отпускать такие исступленные поклоны, что

^25-26 поди сюда ~ чnо я тебе скажу / подь-ка сюда, что я тебе скажу

³⁴ При тусклом огоньке они увидели / Начато: а. Они увидели б. При тусклом огоньке, выглядывавшем из-за печи ³⁹ такое же сообщение / такой же способ сообщения

⁴³ старик медленно и тяжело спускался с печи / старик спускался с печи

С. 376.

^3-4 Затем, придерживаясь ~ по скамье до доски / Наконец он добрался до доски

^12-14 кругом его шел ободочек ~ казался бахромой / кругом его правильным ободочком шел ряд совершенно белых и слабых волос, подобно бахроме

^20-21 портки болтались на них, как на палках / портки мерно болтались на них

²⁴ пробормотал / сказал

^24-26 и его длинное ~ ‘дойду!’ / и это длинное и с трудом, как будто у старика на последний звук едва достало дыхания, произнесенное ‘дой-ду!’

29-30 собираясь с духом / собравшись с духом

С. 377.

⁵ К лицу Грачева / к лицу Тростникова

^13-14 поди, как бурлит теперь / теперь, чай, как бурлит

^15-16 — Да у вас разлив ~ можете? / — Вишь, у вас разлив какой нынче! Я удивляюсь, как вы и живете тут?

¹⁸ — И печки топить, кажется, нельзя / — И печки топить нельзя, я думаю?

^23-39 Мы и всё так ~ слова не могли добиться. / Мы и всё так: когда и разливу нет, испечем побольше враз,— да и грызем [и грызем-от] [хлебец-от… божий] иной раз неделю и две…

[— А кто такая] — Какая еще старуха с тобой живет? Она, видно, спряталась. Мы от нее слова не могли добиться,— сказал Грачов.

^23-38 и полно ~ Да вот и вписано на полях

^24-25 Оборони бог — барские хоромы спалить! / Оборони бог — пожар!

²⁹ по господским делам / по своим надо<бностям>

^31-36 уйдут, а хлебца оставят ~ день за днем… / Начато: а. Бог милует , лежу на печи да корочку и грызу, и грызу…

— И ты

б. [Да спасибо, хлебца-то] А хлеб<ца>

С. 377-378.

^40-9 — А сенная, родной, сенная… ~ Ну и живет. / — А видно она и есть,— отвечал старик,— бобылка безродная, такая же как и я, никого у сердечной нет — [был один сын, да и тот помер] была сестра, да и та померла, вот она при барском дворе и живет — щец нам сварит либо кашки когда… ну и живет.

^40-7 — А сенная ~ как и я вписано на полях

С. 378.

^4-5 вскоре после моего рождения / вскоре после того, как я родил<ся>

^10-21 — Да чего ж она ~ умилением, вписано на полях

¹¹ сказал Тралов I Начато: прибавил он, обраща<ясь>

¹² Знамо, дело девичье! / [Знать,] дело девичье!

¹³ И молода? / И что ж молода?

¹⁵ После: спросил Тростников — а. давно уже наблюдавший любопытное и пугливое лицо, выглядывавшее из-за печи, которое вовсе не казалось ему молодым, б. Начато: вглядываясь до конца в лицо, украдкой выгляды<вавшее>

¹⁶ — А чай не боле как ей лет шестьдесят будет! / — А ей чай не более как лет шестьдесят,— отвечал старик.

¹⁸ сморщенное лицо / старческое лицо

^19-21 Старушка ~ невыразимым умилением. / Начато: Старушка имела однако ж [доброе, кроткое лицо] добрые, кроткие черты лица и улыбка, господствовавш<ая>

³⁰ всё господь прибрал / все померли

^36-37 старику сто сорок лет / старику — не более не менее, как сто сорок лет

³⁷ долгим и печальным размышлением / долгим и не лишенным грусти размышлением

^37-39 которое неизбежно ~ известие / которое обыкновенно овладевает человеком при подобных известиях

^38-39 на чью голову, как гром, неожиданно падает вписано на полях

^40-42 упражняя свое зрение ~ ног старика / бросая по временам долгие и пытливые взгляды на голую голову, впалую грудь и [погруж<енные>] болтавшиеся в воде ноги старика

⁴⁸ в образе его / в образе этого [старца] старика

С. 379.

^8-9 что у нас воздух целительный / что в моем имении воздух целительный

^11-12 таким грозным восклицанием осадил Тростников своего приятеля / а. заметил ему Тростников, б. Начато: таким грозным восклицанием остановил Тр<остников>

^12-13 заметив ~ любимого конька вписано на полях

^14-15 лучшее и даже единственное средство / единственное средство

^19-20 пока вода не покинет его собственных владений / Начато: пока не соль<ет вода>

²³ доброй молодице / молодой красавице

^23-25 которой застенчивость ~ не решилась показаться / застенчивой девице, живущей со стариком, которая так и не показалась

²⁹ <Стычинского> / Бычинскогоо

^34-36 песчаную ~ травой / а. песчаную, лишенную малейших признаков [весны] свежей растительности (мы напоминаем читателю, что май уже подходил к половине) возвышенность б. песчаную, бугристую возвышенность, покрытую местами тощей травой

^39-40 После: не усматривалось — начато: да может быть ничего подобного

⁴⁰ песок и сосна / песок и ели

С. 380.

^3-5 и теряясь ~ барский дом / Начато: бесконечные болота, поросшие кустарниками обрисовывали его с востока, а противуположный край терялся [в разливе], уходя в разлив, [шедший до сам<его>] простиравшийся сплошной массой до [самых высоких] <нрзб>, [составлявших] образующих противуположный берег Оки, лицом к которому стоял барский дом

³ и теряясь с одной стороны в бесконечных болотах/ Начато: соединяясь в одну сторону с

^6-8 передняя часть его ~ перед барским домом / часть его, находившаяся перед домом

⁹ круто понижаясь / круто понижалась

^12-13 который, так же как и всё здесь, терялся в воде вписано

¹³ широкие просеки / широкие просеки, дававшие простор зрению

^13-14 срубленные деревья лежали тут же / срубленные деревья [тут же] находились тут же

¹⁴ После: грудами.— начато: [Просеки] Эти

¹⁹ как и другие / как и другие деревни

^19-20 которые разбили лагерь вокруг барского дома / а. Начато: которые перебрали<сь> б. которые разбили временный лагерь на полях вокруг барского дома

²⁰ перегнав ~ скот / переведя сюда весь свой скот

²¹ После: пожитки.— начато: Этот лагерь

^22-23 собственные крестьяне Грачова / жители Грачова

^23-24 так как деревню Грачово тоже облило / Начато: так как деревня Грачова [была тоже затоп<лена>] тоже находилась

²⁷ пестрое и оживленное зрелище / довольно живописное зрелище

²⁸ помещался скот / находился скот

^29-31 одни свиньи со рыло вписано на полях

³¹ тут же в промежутках загород / тут же среди этих <загород>

³⁵ разложены были огоньки / Начато: зажжены

С. 380-381.

^39-4 Ребятишки ~ из воды. / Ребятишки сновали взад и вперед или купались [по целому часу,] целыми десятками, разом бросаясь в воду, вплавь и ныряя подобно проворным гагарятам [Когда приятели наши вышли из дому, почти вся] [и оставались в воде по целому часу, причем не обходилось иног<да>] или затевая игры, кончавшиеся все чем-то вроде морского сражения, побежденный с ревом выскакивал на берег держась рукой за [уш<ибленный>] подбитый глаз и, надевая рубашонку, посылал крупную брань своим товарищам, брызгавшим его из воды.

С.380.

^39-40 по обыкновению, с криками вписано на полях

^40-41 довольные ~ бегали и вписано на полях

^40-41 довольные и счастливые, словно был большой праздник/довольные и веселые как в большой праздник

С. 381.

^4-5 Они ~ плескались водой, вписано на полях

⁷ находилась у разлива / а. Начато, находилась б. была на берегу разлива

⁹ солнышка / солнца

¹³ всё решительно было занято / всё было занято живою деятельностью

^14-15 лишенные уже силы двигаться старики, старухи да увечные / престарелые старики и старухи и увечные

²¹ погружено в самую кипучую деятельность / погружено в дело

²² шестилетняя Настя / шестилетняя девочка Настя

^22-23 укачивая грудного братишку / укачивая своего меньшого братишку

^23-24 поскорей уснуть ~ обед нести… / поскорей приутихнуть, потому что ей некогда: отец ушел на работу, так надо ему поскорей обедать.

С. 381-382.

^25-25 Умиленный ~ гнувший ободья, вписано на полях

С. 381.

^25-26 Умиленный этим живописным и оживленным зрелищем / Умиленный этим зрелищем

²⁹ так называемые лишения сельской жизни / неудобства и бедствия сельской жизни

³⁰ казалось бы, находятся / находятся

³² нельзя сказать/и тут нельзя еще сказать

³² особенно бедствовали / Начато: стра<шно бедствовали>

^33-84 весело видеть, как живо идет их работа ~ воздухе! вписано

С. 382.

⁸ поднимется буря, и / поднимется ветер, тогда

¹⁷ им некуда выселиться / им негде выстроиться

¹⁸ подвержено наводнениям / подвержено весенним наводнениям

^20-21 — Мало им мест? — возразил Грачов.— Да разве ихволя? / а. Начато: — Может быть, помещ<ик> б. — Мало ли им мест?— воскликнул Грачов.— Если б своя воля.

²⁴ — Софоновский,— отвечал мужик / — Софоновский барин,— отвечал мужик

^26-29 Вступив в разговор с ним ~ давал безденежно ‘леску’. / Вступив в разговор с некоторыми крестьянами, приятели наши, между прочим, узнали, что барии давал лесу и несколько раз предлагал своим мужичкам перебраться на ‘полону’, чтоб разом покончим <2> переселения.

^30-31 Почти общий ответ крестьян снова привел Тростникова / Ответ, полученный [снова] нашими приятелями снова привел их

^31-32 мы уже высказали / мы уже имели честь сообщник читателю

^34-35 — Оно конечно! — сказал им высокий курчавый крестьянин, гнувший ободья. / — Да что? — сказал им [седой] высокий крестьянин с вьющимися седыми волосами.

³⁸ прибавил он протяжно вписано

³⁹ и глаз нечем потешить… / и глядеть не на что, куды!

^40-41 неподалеку / подле

^42-43 Робятишки смаются, да и самим уж какое веселье! / Начато: Ни робятишкам, ни самим

С. 383.

^2-4 как воды столько, что бежать приходится, так, я думаю, хуже,— заметил Тростников / а как от воды да бежать приходится я думаю, хуже,— заметил Грачов. Далее на полях вписано: — Я понимаю: иное дело где местность не позволяет: ну, делать нечего, поневоле выселяйся каждую весну, а где есть возможность, так не лучше ли один раз переселиться…

⁵ — Вестимо хуже, да тут, вишь, скучно! / — Оно так, да скучно!

⁷ — У нас, увидишь вот,— сказала баба,— озеро / — У нас, погляди-ко,— прибавила баба,— вода

^8-9 за озером — поля. И так сплошь и идут: поля, поля, поля, а там луга… / за озером: поля [, луг]. И так сплошь и идут: поля да луга!

^10-11 А это и глаз ~ мужика, вписано

^12-14 (‘Так беден ~ подумал Тростников.) вписано в верхней части страницы

^15-17 — Наши деревенские поля! ~ пахали. / — Отцы наши: тут жили,— сказал мужик.

^15-16 с особенной выразительностью пояснил мужик / пояснил мужик

¹⁷ пахали / владели

^17-22 прибавил он ~ до земли / прибавил он, глянув в направлении деревни, и затем принялся [опять] гнуть обод

^18-19 (как через минуту утверждал ~ смех Грачова) / (как показалось Тростникову, что через минуту вызвало сильный смех Грачова)

^19-20 с любовью ~ затопленная деревня вписано на полях

^21-22 согнувшись сам вместе с ним вплоть до земли вписано {Далее следуют варианты частично перечеркнутой черновой редакции текста (с. 383—384, строки 23—32): Приятели наши ~ баб, стариков и ребятишек.}

^23-24 горя нетерпением сообщить друг другу свои замечания вписано

^24-25 вследствие чего ~ жаркий спор / и скоро между ними возник [один из] жаркий спор

²⁸ Грачов хохотал, горячился / Грачов горячился

²⁷ Слов: ‘уж ты не говори’ — нет

^27-28 Тростников приводил факты / Тростников возражал: ‘Ты ничего не знаешь’ — и приводил факты

²⁸ Слов: как понимал их — нет

^28-29 но они казались Грачову нисколько не убедительными вписано

С. 383-384.

^30-21 — Полно ~ неудобствами…’ / — Полно! Полно! — говорил он хохоча.— [Какой тут бессознательный поэтический инстинкт] Какое тут бессознательное поэтическое проявление, [какие тут <4> преданья], какое преемство, какая тут кровная связь между землею и руками, из поколения в поколение возделывавшими ее… [сила предания] [Ха! Ха! Ха!] преемство и предания… Ха! Ха! Ха! И [что за] какие великолепные фразы по поводу потопления нескольких жалких избушек… ‘Крестьянин видит перед собою поля,— высокопарным голосом продолжал Грачев, должно быть пародируя своего приятеля,— [возделанные] облитые его потом [и кровью], в свое время всосавшие [в себя] пот и кровь его дедов и. прадедов и [успокоительное чувство без сомнения [снисходит] охватывает его душу] бессознательно любит их и, сам не сознавая почему, испытывает чувство отрады и умиления, видя их перед собою — [вот] это его поэзия. И она неведомо ему самому побеждает в нем расчет и заставляет предпочитать свой бедный клочок земли более удобному’… Ха! Ха!

Надо заметить, что в настоящем споре Грачев почитал себя совершенно и несокрушимо правым, а в — подобных случаях он был беспощаден,— точно также как в других случаях, заметив, например, что горячность спора завела его слишком далеко, он вдруг пасовал и делался жалок, прибегая к бессильным в неловким уверткам, [от которых только сам больше конфузился] в которых только больше путался и конфузился, вписано на полях

С. 384.

²¹ После: с неудобствами…’ — прибавил он протяжно.

^21-24 Текста: и… что еще? Ха! Ха! Ха! ~ Да вот чего! лучше? — нет

²⁴ Хочешь,— прибавил он / Ну хочешь,— в заключение воскликнул разгоряченный Грачов

^25-28 предложим ~ согласятся! / и предложим им переселиться [на поляну] сюда — я скажу, что покупаю ее! [поляну],— увидишь, с радостью согласятся: лишь бы лесу дал…

^30-32 потому что он очень скоро оставил ~ баб, стариков и ребятишек / [потому что, приняв, по своему обыкновению, величаво-нахмуренный вид] он скоро оставим Тростникова, приняв величаво-нахмуренный вид, [который всегда служил ему] [и пошел] и отправился беседовать с управляющим господина Бычинского.

Управляющий был дворовый человек или, верная сказать, мальчишка лет двадцати двух с сонным, несколько рябоватым лицом и заплывшими глазами. Какие [заслуги и] достоинства возвысили его до настоящего звания, в которое он попал прямо из барских покоев, где исполнял должность камердинера, Грачов не любопытствовал узнать. Он собрал справки о барине и, узнав, что г<осподин> Бычинский, проживая теперь в Муроме, собирается ехать в Петербург, решился сам повидаться <не закончено>. {Далее следуют варианты беловой редакции текста (с. 383—384, строки 23—32): Приятели наши ~ баб, стариков и ребятишек.}

С. 383.

⁴¹ прибегая / вдруг прибегая

С. 384.

⁷ покраснев, быстро поправился Грачов / быстро покраснев, поправился Грачов

^8-9 свалиться с высоты / Начато: спустить<ся>

²⁰ ‘Оно — неведомое / Начато: ‘И вот оно-то

^33-34 они уж почти из ума выжили / которые уж почти из ума выжили

³⁴ После: жаль, нет мужиков здесь — начато: я уверен, что

³⁶ господина <Стычинского> / господина Бычинского <>

С. 385.

^2-19 И я непременно ~ Тростников спокойно сказал вписано между строками и на полях

^4-6 аргумент Грачова <х> минуты / аргумент Грачова, сильнее которого он не знал

^20-89 — Ты прав ~ на угрозу Грачова / — Очень может быть,— сказал Тростников и сказал чистосердечно. Тростников молчал. Он подумал, что Грачов едва ли не прав. Но хотя названные им [приятели] общие их приятели были действительно умные люди, которых мнение они привыкли уважать, Тростников однако ж остался при своих мыслях касательно предмета настоящего спора

^23-24 Грачов ~ против таких авторитетов / Грачов, [не думавший, чтоб др<угие>] не допускавший возможности идти против подобных авторитетов

^25-26 были, точно, люди или, вернее сказать, говоруны умные, блистательно образованные и начитанные / были умные люди или, вернее сказать, говоруны

²⁸ о предмете спора / Начато: касательно

³⁴ неутомимо танцуя / танцуя

³⁷ помещиком / обладател<ем>

⁴¹ заговорил с тобой о том / завел с тобой речь о пр<едмете>

С. 386.

^12-13 обыкновенным своим голосом / обыкновенным голосом

¹³ После: с легким припевом — скромно посматривая на молчаливого своего [победителя] {Правка не доведена до конца: часть фразы не вычеркнута.}

^14-18 Тростников ушел ~ в комнату, вписано на полях

¹⁴ походил с полчаса / походил немного

¹⁷ — Ты бы хоть без меня перестал петь / — Ты бы хоть при мне перестал петь

^19-24 с великодушием ~ до самого вечера / и с великодушием победителя, сдерживая [улыбку] торжественную улыбку, он несколько часов кряду [<нрзб>]| предавался этому невинному занятию |

^19-20 что ~ величайших усилий / а. Начато: и не без величай<ших> б. что, очевидно, стоило ему больший усилий

²⁵ без хохота / без смеха

²⁶ его притворно-смиренную и обиженную физиономию / его физиономию

²⁷ первый оседлый день прошел в осмотре / первый день по прибытию на место проведён был в осмотре

^30-32 посвящена ~ кратчайшее сведение / а. Начато: прошла в устройстве жилища, о чем мы [можем] счита<ем> б. посвящена была неизбежным хозяйственным хлопотам имения, которых мы представим только кратчайший перечень

³³ 1) Приведены были / а. Как в окончательном тексте б. Начато: Осмотрен

³⁴ Стычинского / г<осподина> Бычинского

^35-36 до личного позволения самого помещика / Начато: до прекращения разлива, но так как {Далее следуют варианты частично перечеркнутой черновой редакции, или ‘черновика’ (согласно авторской надписи на одной из страниц) окончания части первой (с. 386—388, строки 37—37).}

³⁷ Ефим Рюмкин / Ефим Евсеич Рюмкин

³⁹ он купил большую и удобную лодку / он достал большую лодку

^39-41 на которой ~ под самое Грачово / а. на которой [ехал] и приехал по Оке до самого Софонова и [на которой] которую приобрел, имея предположение [доставить своего г<осподина>] переправить своего господина в усадьбу б. на которой и [добрался] подошел благополучно — по Оке, а потом разливом вплоть к Грачову

^41-43 отыскал и привез ~ в Муроме / он отыскал вещи, посланные Грачевым из Петербурга и оставленные [находивш<имся>] сопровождавшим их дворовым человеком <нрзб> Кирилловым в городе по причине разлива, и привез их на той же лодке

⁴⁴ писем на имя Грачова / писем, адресов<анных Грачеву>

С. 387.

¹ барин его ~ поспешил домой / барин уже [выехал] в дороге и потому поспешил [в Грачово] возвратиться домой

^1-6 Слов: г) дорогой ~ свалился с телеги — нет

^7-9 3) Осмотрен ~ в самые покои) / [2)] 3) Осмотрен был грачовский барский дом

¹⁰ в нем не вдруг можно будет поселиться / в нем [жить] не вдруг можно [еще] будет поселиться

¹¹ Слов: пол подняло — нет

¹¹ всю / почти всю

¹³ После: Рамы со ветхости — стекла наполовину выбиты

^14-15 Слов: (то же ~ путешественники) — нет

¹⁶4) / 3

^17-18 мыть и гладить тонкое белье / мыть, гладить и чинить тонкое белье

^19-21 5) Сделано распоряжение ~ на охоте / [4)] 5) Нанят опытный, расторопный и хорошо знакомый с местностью мужик, по имени Абрам Иванов, по прозвищу Жегол, для сопровождения путешественников на охоте

^22-25 6) Совершена ~ нашего перечня. / 6) Совершена Грачевым поездка в Муром, результаты которой были многочисленны и разнообразны.

^26-42 7) Произошло свидание с господином Стычинским ~ не противоречил, / Во-первых, он успел еще захватить в Муроме г<осподина> Бычинского, который принял его с неимоверной любезностью, объявив [ему] что не только месяц, но всё лето, дажекаждое лето [он] Грачов может жить в его доме, как в своем собственном, решительно отказался от предложенной ему Грачевым платы, сказав [даже], что [это] здесь не Петербург — взять деньги за [<нрзб>], песок и голые стены [за тысячу верст от Петербурга] бог знает в каком захолустьи значило бы выстричь наряду с овцами забежавшую на двор собаку (что было совершенно справедливо) и проч. В заключение он дал Грачеву приказ к своему софоновскому приказчику, в котором строжайше повелевал чинить Грачеву всякую услужливость, даже повиноваться как бы ему самому.

Это поистине уже было даже слишком, но г<осподин> Бычинский так желал, и Грачов не противоречил.

С. 387—388.

^43-3 Фразы:

Так как дом Стычинского ~ материалы.— нет

С. 388.

^4-11 9) Куплены все необходимые ~ в Муроме. / Во-вторых, Грачов накупил всевозможных хозяйственных мелочей, так как в доме г<осподи>на Бычинского. не было ни ложки, ни плошки, ни горшка, ни кастрюли, [так что удивительно даже казалось каким, образом он питается во время своих приездов в Софоново] ‘Всё ли? всё ли, наконец?’ — восклицал он, с самоотвержением блуждая по рынку и чувствуя, что [уже] силы скоро [совсем] совершенно покинут его (день был жаркий и солнце [так жгло] палило так, как оно имеет привычку палить только в маленьких провинциальных городах),— но бродивший с ним повар поминутно [находил, что еще купить] [изобретал новые покупки, [находя необходимым то сотейник какой-нибудь, то форму для мороженого] напоминая о какой-нибудь форме для мороженого и т. д.] {Правка не доведена до конца: часть фразы не вычеркнута.}

И так как Грачов любил хорошо есть и терпеть не мог, чтоб [когда] повар его [имел какие-нибудь] находил благовидные отговорки в случае дурно поданного блюда,— то он отдался в полную власть этому мучителю и вытерпел муки невероятные, [тем более что ничего нельзя было достать] но мы должны здесь же заметить, что все эти [усилия] жертвы не привели ни к чему. [Во-первых, найти, бродя] [Но увы! они проискали даром] Сколько-нибудь сносной (даже глиняной) кухонной медной посуды не оказалось в Муроме (точно так же как и в двух других ближайших городах: Гороховце и Вязниках), [куда еще можно послать] и приятели наши начали только тогда хорошо есть, когда выписали посуду из Москвы. Да и то не [всегда] вдруг.

Устроившись, они стали посылать два раза в неделю [в город] за говядиной в Гороховец, который был от них ближе других городов,— но в этом городе не всегда можно было получить свежую говядину, и посланный иногда возвращался с пустыми руками, так что блистательный обед, проектированный заранее опять-таки съезжал на курицу и поросенка— [непременных], и таким образом [хотя весьма странно, но мы должны сознаться, что] эти слабые [существа] творения были [долгое время] главною опорою их деревенского стола, пока они не стали посылать гонца в Муром, где свежая говядина (конечно, не такая, как в Петербурге) имелась всегда. О соях и других готовых приправах к кушаньям никто из торговцев и не слыхивал в этих городах, ни в одном из них не оказалось очищенной толченой соли, какая продается в Петербурге фунтами в мешочках и [не считается необыкновенным блюдом] [подается всюду] к которой привык каждый петербургский житель. Грачов [каждый раз морщился] не без гримасы подсыпал в свою тарелку сероватую соль, хотя и мелко истолченную и просеянную, но все-таки [не имеющую и трети] не имевшую надлежащей белизны. В каждом из названных городов есть несколько лавок с надписью ‘Погреб иностранных вин’. Грачов заходил в эти погреба.

— Иностранные вина есть?

— Как же! Всякие! Каких вам угодно? — спрашивает приказчик с посоловелыми глазами.— Вина отличные!

И по [сладкой] нежной улыбке, которую он бросает на начатую бутылку [с <нрзб>] [и по соловеющим глазам его] с черной жидкостью вроде дегтю, видно, что он говорит [от искреннего сердца] с полным убеждением.

— От кого вы получаете?

— У нас вина зазыкинские,— с гордостью говорит приказчик.

— А кто такой Зазыкин?

Малый, несколько удивленный, отвечает:

— Зазыкин? Откупщик!

— Какие же у вас вина?

Малый ставит перед Грачевым несколько бутылок с громкими и нелепыми надписями.

— Да свежие ли у вас вина? — говорит с простодушным видом Грачов.

— Как же-с? — свежие, самые свежие! — отвечает приказчик.

— Полно, так ли?

— Ей-богу-с.

— Да почем ты знаешь?

— Хозяин как покупал последний раз, так сам видал, как [они] делали!

[— А, ну должны быть свежие.]— Кто делал?

— А Зазыкин, известно… Прикажете?

— Нет, я [попробую еще] сперва посмотрю в другом погребе.

— Как угодно-с, только… там зазыкинских вин нет! — говорит приказчик таким голосом, как будто Зазыкин был сам бог виноделия, и, проводив покупателя, немедленно прикладывается к начатой бутылке [<нрзб>] [с дегтем <2>], на которой красуется чудовищная надпись ‘Рагом’. [Справедливость] Историческая верность заставляет прибавить, что в одной лавке в Муроме [попад<аюся>] можно иногда получить вина от Депре из Москвы.

Всё [это сообщается] предыдущее изложено здесь для тех петербургских любителей сельской жизни, которые, может быть, [пользуясь двух- или трехмесячным отпуском] [рассчитывали два или три месяца своего отпуска] [намериваются провести два или три месяца своего отпуска в родной деревне, куда не заглядывали с детства, той поры, как отвезены были в школу] [намериваются при вести два или три месяца своего отпуска в родной деревне, которой они не видели с детства и в которой, как они смутно помнят, находится прекрасный сад с темными аллеями, цветами и оранжереей, рассчитывая сделать большую часть пути налегке при помощи железной дороги и почтовых карет, то я их поздравляю! Двух месяцев, с трудом выгаданных для отдыха, едва станет им, чтоб кое-как устроиться! Нечего говорить, Грачов также пользовался этими дешевыми и прекрасными средствами сообщения, но кроме того он нагрузил четыре тройки разными вещами, которых необходимость в деревне предвидел. И несмотря на это, он далеко еще не имел таких удобств, к которым привык] намериваются провести два или три свободные месяца, с большим трудом выгаданные у службы или частных занятий, в родном деревенском доме, удобства которого известны им только по воспоминаниям детства, имеющим свойство всё представлять [в самом привлекательном виде] с самой привлекательной стороны.

Весьма вероятно, что, не приняв надлежащих мер, они [потеряют] проведут дорогие два месяца в [беспрестанных] мелочных хлопотах и [успеют] устроятся только [<4 нрзб>] к последнему дню своего отпуска. Если не случится чего-нибудь и еще хуже: пример Грачова перед глазами. Нечего сказать, все мы прекрасно знаем свои имения. Итак, запаситесь всем, что привычка <не закончено>

Молодые супруги, которые сочетавшись в Петербурге вечными узами, вздумают [провести [два-три] медовый месяц в наследственном поместьи, принесенном молодою в приданое супругу] отправиться на медовый месяц в деревню, [располагая остаться <нрзб>] составляющую приданое супруги, также не худо сделают, [если захватят] взяв с собою хоть пару кастрюль [потому что, что ни говори, а одной любовью сыт не будешь]. Если есть место в коляске, то я советовал бы еще захватить форму для мороженого, потому что деревенское лето втрое жарче петербургского, [и от него иногда приходится плохо даже людям, давно пережившим медовый месяц] и нестерпимые жары его приводят иногда в отчаяние даже людей, давно переживших свой медовый месяц.

В своем месте будут указаны и еще некоторые предосторожности, которые следует принять, отправляясь первый раз в деревню. <> {Далее следовал текст: Наконец муромские деяния ~ нагруженную (с. 407—408, строки 14—10), перечеркнутый и исключенный Некрасовым из части первой. Ниже приводятся варианты беловой редакции окончания этой части.}

С. 387.

^4-5 желая уложить как можно удобнее / желая сохранить

⁶ для сидения самому / для себя

⁶ свалился / упал

^23-25 результаты которой ~ нашего перечня / результаты которой были неисчислимы

⁵⁶ 7) Произошло со Стычинским / Во-первых, он успел еще захватить в городе Стычинского

²⁷ (к счастию, не уехавшим еще в Петербург) вписано на полях

^38-39 не только оказывать Грачову всякое угождение / Начато: не только исполнять

^39-40 но даже не сметь ступить шагу без его приказания / Начато: но даже повиноваться

⁴³

/ Во-вторых

С. 388.

^2-3 необходимые материалы / Начато: некотор<ые>

⁴ 9) / В-третьих

⁵ в доме Стычинского / там

⁸ не нашел в Муроме / не нашел

^9-11 и, наконец, ух! ~ в Муроме вписано

^10-11 что во всю жизнь ~ в Муроме / Начато: что сроду так не уставал

^13-1⁴ причем ~ обозов Грачова: они / Возвращение Грачева ознаменовалось радостным известием: остальные обозы его

¹⁶ прибывший с шоссе / прибывший оттуда

^17-18 послав в Гороховец Евсеева, он действительно получил / послав в Гороховец свою лодку — Грачов получил

^19-20 один ящик с вином ~ расшатало, что ли, в дороге — был вскрыт / один ящик с вином неизвестно отчего оказался раскрытым

^23-24 подарил еще своему верному управляющему бутылку портвейну / подарил Евсееву бутылку портвейну

²⁷ печальных развалин / а. печального дома <Стычинского> б. печальных развалин Стычинского

²⁹ хлопание рам / хлопанье рам, лишенных застежек

^31-32 гнусна по-прежнему осталась только наружность дома / а. словом, жилище сделалось сносное и припомнило сравнение избушки, которую вдруг на минуту убирают, когда в ней хочет остановиться проезжая знатность, с подлой душой, озаренной на минуту светлой мыслью. Слова: сравнение избушки ~ светлой мыслью <> {Ср. с. 305, строки 23—42.} вписаны на полях б. и только по-прежнему гнусная наружность напоминала недавнее состояние дома

³³ удобно / комфортабельно

³⁶ начали помышлять об охоте / начали понемногу помышлять об охоте

³⁷ После: цель их путешествия…— Конец первой части. <>

Автограф ГБЛ В

С. 389.

^6-7 После: посмотреть.— а. Начато: Я полагаю ехать на своих б. Всего от нас верст сто с небольшим.

⁷ После: доедем шутя.— Дорогой будем охотиться.

¹⁰ отдохнем, выкормим лошадей / отдохнем, и лошади тоже отдохнут

^10-11 утром отправимся / отправимся

^12-13 по крайней мере по уверению нашего Жегла / по уверению нашего <Жегла>

²¹ После: дичи — как уверяет Жегол

^21-23 Все эти подробности ~ у нашего всезнающего Жегла / [Согласен] Все эти подробности узнал я от нашего всезнающего Жегла

^25-26 — Чего тут ~ сказал Тростников. / — Поедем,— сказал Тростников.

²^7-28 И поехали, ~ тарантаса/ Собрались, заложили тарантас и поехали. Господа уселись внутрь экипажа

^27-28 поместились внутри тарантаса / в таранта<се>

³¹ После: походную суму.— начато: Это было первое дальнее путешествие наших друзей после их водво<рения>

³³ Флегонт, недавно ~ Грачова / Начато: Флегонт, взят<ый>

^35-38 неохотно ~ родную избу и привычную соху. / Неохотно, даже не без вою шел Флегонт в барский дом, но прошло две-три недели, и вы его теперь калачом не заманите к прежней жизни, к сохе.

^36-39 Он был так угрюм ~ вахлацкой неповоротливости! / Полюбилась ему [жизнь у такого барина] дворовая жизнь и [в] на пятый день он сбросил с себя маску тупой непонятливости, непроходимой глупости и вахлацкой неповоротливости, с какою вступил на барский двор.

^40-4² Полюбились ему барские щи ~ беседы с столичным лакейством / Начато: Полюбилась ему дворовая жизнь, и в три недели он

⁴² с столичным лакейством / с столичным лакейством, которое быстро развертывало перед ним богатства своего столичного ‘образования’

С. 390.

^1-2 откалывал на ней под вечерок такие фокусные коленцы / откалывал на ней такие фокусные штуки

⁵ стал стыдиться своего прежнего быта / начал стыдиться своего прежнего положения

⁶ Оно не прибавило ему ума / Оно не привило ему ума

^7-8 развило в ном самоуверенность, скептицизм и наклонность к иронии / развило в нем высокое мнение о себе и презрение ко всему, что он признал ниже своей особы, возведенной теперь в сан барского кучера и облеченной в щегольский армяк

¹³ и вот почему / Это было причиною, что

^14-¹⁵ упорно и справедливо носит перед всякой деревенщиной / считает долгом носить перед деревенщиной

¹⁸ в доме Флегонта / в доме Сергея

^25-28 и которая ведет ~ возьмет свое! / и за которой только начинается настоящее наслаждение лакейскою жизнию: барин хоть там себе тресни, а я прежде всего и выпью, когда хочу.

^25-27 лакейской наглости ~ жизнью / Начато: лакейской наглости, составляющей прочную основу

²⁹ он еще не видел / Начато: он виде<л>

³⁴ подбривание затылка / подстрижение

^39-40 В столице ~ безукоризненной простоты / В столице мне нужно коляску [безукоризненной простоты в отделке, кучер, кровные лошади — здесь так] [кроввых лошадей и весь мой экипаж иметь] и всё самой безукоризненной простоты

^40-41 Во-первых, так люблю, во-вторых вписано на полях

⁴¹ В деревне другие требования / Начато: В деревне [я] принято

^43-44 говорил Грачов своему приятелю, как будто оправдываясь перед ним, почему / говорил Грачов и

С. 391.

^4-5 по одеянию представлял смесь посланнического кучера с почтовым ямщиком / одет как одеваются только в Петербурге кучера посланников

⁸ После: позумент по плечам — дутые пуговицы в кулак величиною ⁸ поярковая шляпа / на голове поярковая шляпа

^8-9 Точно так снаряжена ~ в дальнюю дорогу, вписано на полях

^10-11 удовольствием этого глупого малого / торжеством этого глупого малого

¹¹ которое ощущает он, видя всеобщий эффект / какое доставляет ему всеобщий эффект

¹² нашим появлением в деревне / нашим появлением [в дер<евне>] [в сел<е>] <на> деревенских жителей

^12-14 заметил Грачов при въезде ~ деревню / заметил однажды Грачов [своему приятелю], когда он в первый раз выехал во всем этом параде

¹⁸ требования своего Флегонта / все его глупые требования

^19-23 — Ну, если и потому ~ впрочем вписано на полях

^23-24 надо сказать правду, твой расчет верен. / И надо сказать, ваш расчет верен.

³⁰ посмотри лучше вперед! / посмотри лучше какой чудесный вид открывается перед нами! Далее: Весна была в полном ходу. [Всё зеленело. Вода едва убралась с полей и лугов, по много еще было] Всё зеленело. Деревья уже [распустили] дали свежие <не закончено>

^31-32 Выехав из оврага со стояла деревня / а. Начато: Они въехали в то время по б. Проехав селом, которое по русскому обыкновению стояло в овраге

^32-33 поднялись на высокий бугор / поднялись на [довольно] высокую гору

³³ и глазам их открылась / с которого открывалась

^34-35 обозначенной гористым правым берегом / Начато: обозначенной с противуположного высокого

³⁵ Это ~ поемные луга / Начато: а. Зрелище б. Вся она состояла почти

³⁵ После: луга — начато: а. и только б. и горы

³⁶ местами ровные, как ковер, местами кочковатые вписано

^38-39 Славная картина ~ Молодо-зелено, куда ни кинь глазами… вписано на полях

³⁹ кое-где / местами

⁴¹ После: наши приятели — полями, еще хранившими в своем цвете остатки прошлогодних засевов — вот [желтея, тянутся длинные полосы ржаного [поля] хлеба] желтеют ржаные нивы, вот [страшн<ые>] неровные, словно [изрытые оспой] кочковатые полосы, [чернеющие <нрзб> с торчащими тычинками и черными] похожие на грядки: это картофельники, с их черною, полусгнившею за зиму [листвой] листвиной, и вон там [в промежутке между] раскиданные между ржаными полосами и едва начинающей зеленеть озимью [еще сохранившие свой красный цвет] [тянутся, словно взбегая], бойко выбегая на бугор, полосы гречихи, как бы щеголяя [остат<ками>] еще сохранившимися на [ней] них остатками красного цвета. [Пройдет] Погодите, нивы! пройдет немного дней, все вас сравняет в цвете соха земледельца, так что [нельзя будет узнать где была рожь, не узнаешь] <не закончено>. {Ср. с. 392—393, строки 36—11 (Эти поля ~ к осени).} [Весна в полном ходу. Вода уже убралась с полей, но еще каждая канавка, каждое углубление были полны ею. Местами пестрели эту равнину бесчисленные зеркала.] Бесчисленные озера всевозможных форм, пестрившие равнину, подобно зеркалам, доказывали как недавно еще вода убралась с лугов. {Далее следуют варианты черновой редакции текста (с. 391—892, строки 41—6): кусты со весенних дней. Верхний слой его остался незачеркнутым.}

С. 391-392.

^41-6 кусты ~ весенних дней / кусты [и перелески], небольшие перелески, [там и там] одинокое дерево или [группа] [небольшими группами то там, то сям] группы деревьев, отдельно стоящие, по обыкновению, разнообразили пейзаж, представляя странное оригинальное зрелище: [представляя эти кусты и деревья, как будто на всем видимом пространстве перерезанные пополам, резко и с удивительной ровностью, разделенные] нижняя [часть] половина их, недавно еще охваченная водой, была гола и черна, как в глубокую осень, тогда как [верхняя уже распустившаяся] [на] верхнюю распустившийся лист [уже] одел уже [девственным] бледно-зеленым цветом, этим смеющимся чудным цветом, который дерево сохраняет только <> <не закончено> {Далее следуют варианты беловой редакции текста (с. 391—392, строки 41—6): кусты ~ весенних дней}

С. 391.

⁴⁴ оригинальное зрелище / [чудное] редкое зрелище

С. 392.

¹ темна / черна

⁷ облечено / одето

⁹ невольно лепечет язык / невольно приходит в голову и на язык

¹⁰ их смысле / своем смысле

^10-11 После: два прекрасные слова — опошленные поговоркой вписано на полях

¹¹ После: молодо-зелено! — [Но] Поговорка опошлила их, но сжато и <не закончено> вписано

¹¹ на веки вечные вписано

¹² После: поговорка — в них вся поэтическая картина весны.

¹⁴ какой ряд картин проносят они перед ней / что рисуют они перед ней

¹⁴ ряд картин / ряд картин и мыслей

^14-16 Не из тех ли они ~ невозможно’? / Это им ‘без волненья внимать невозможно’? вписано

^16-17 Дай бог ~ поговорки! / Дай бог [читатель], чтоб [слышали их] хоть в том насмешливом смысле, какой придала им поговорка, [доводилось нам слышать] чаще и дольше доводилось нам слышать эти слова.

^20-21 резкость и правильность линии, разграничивавшей/ резкая и верная линия, отделявшая

^21-22 темную и светлую половины деревьев / темную половину деревьев, еще недавно стоявшую в воде, от начинавшей уже зеленеть

^22-23 ее провела ~ рука / видно смелая и верная была рука, проводившая эту черту

^23-24 обозначивший ~ высоту свою / обозначивший [высоту] на стволах этих деревьев крайнюю высоту свою

³⁵ поля / прошлогодние нивы {Выше, на полях, рядом с текстом (строки 30—32): на этом берегу, прямо, почти отвесно ~ сверху вниз.— запись: Церкви деревни, барс<кие> дома на высоком берегу. <>}

⁴⁰ После: листвиной — как уныл и жалок их вид, они как будто сами это чувствуют, [вот спутанны<е>] полосы гороху [со спутанной-перепутанной травой] с еще почерневшей травой — много мальчишек половили в этих полосах их хозяева [весной] осенью, и не один проезжий и прохожий <не закончено> {Ср. ниже, строки 40—44 (не краше их ~ стрючками).}

С. 392-393.

^44-1 припала ~ листва / припали сплошь к земле своей перепутанной почерневшей травой стебли гороха

С. 393.

² словно / как будто

² настоящее свое жалкое положение / Начато: свои горькие

³ между ржаными нивами / между рожью

^4-5 резко ~ красноватым цветом и вписано на полях

^5-6 бойко выбегая ~ осеннего убора / бойко и самоуверенно выбегают на гору, как будто щеголяя [еще] сохранившимися еще на них остатками красного цвета

^8-9 в доле ~ одинакую долю вписано на полях

^9-10 какой полосе / кому

¹¹ После: к осени.— начато: Высоко щеголяющий тонким и длинный

^11-18 И не всё вам ли равно, золотая ли пшеница ~ с тучным колосом? / а. Начато: И не всё ли равно: будет ли шуметь и склоняться над вами высокий ржаной стебель с тучным колосом, [или] повиснут ли над вами сплошь до самой земли красивые гроздья созревшей пшеницы или поползет б. И не всё ли равно: [станет ли прямо и плотно] будет ли прямо и твердой ногой стоять на груди вашей [приземистый] малорослый, коренастый ячмень, словно полки с поднятыми штыками,— или тихо шуметь и склоняться высокий ржаной стебель с тучным колосом?

^15-16 станет прямо и бойко ~ на лоне вашем / а. Начато: охотно и бойко, твердой ногою б. прямо и бойко станет на груди вашей и весь ощетинится, словно войско с поднятыми штыками

²⁰ плодородием / своим плодородием

²¹ начал он трудное свое дело / Начато: начал он трудом

²² не оторваться ему пи на минуту / не оторваться ни на минуту

²³ и то дай поспеть / Начато: там дай

^23-24 поля усеяны работающими крестьянами / Начато: Там и сям

^27-28 садятся стаи ворон и всяких птиц, жадных до червяка / садятся стаи ворон, галок, голубей [спеша выклевать червяков] [ища червяков] роются в ней, выклевывая червяков

^33-34 работает еще ~ таящуюся в кустарниках и болотах / работает на всю эту вольную птицу, явно или тайно собирая жадных ворон

³⁵ видимого и невидимого вписано на полях

³⁸ Робкая куропатка осторожно выводит / Робкая куропатка, нежная к детям тетерка выводит

³⁹ свой многочисленный выводок / свои выводки

С. 393-394.

^43-1 дупель до той норы ~ жировать / любящий негу дупель, вылетая только пока не ожиреет и не обленится до того, что уже нет [ему] сил подняться с него или болота, куда он вылетает <нрзб> только по вечерам и на жировку

С. 394.

³ Нечего уж и говорить / Не говоря уже

^6-11 Без злобы смотрит ~ поваднее. / ‘Господь даст урожай — всем будет’,— говорит мужичок и без злобы смотрит на [этих] многочисленных расхитителей своего трудового добра.

^9-11 охотнее трудится ~ с ними поваднее. / ему поваднее трудиться в птичьем крикливом обществе, перелетающем, каркающем и клюющем около него.

¹³ земляку, который, побывав / земляку, побывавшему

¹⁵ После: горбат’.— От работы не будешь богат, но с нею будешь честен и сыт, а без работы… но не мне иметь дерзкую мысль учить тебя необходимости труда. Трудись и [да благосло<вит>] да будут благословенны богом твои труды.

¹⁸ ржавые болотины / Начато: кочковатые

²⁰ кустики с маленькими промоинами и лужицами / Начато: кустики, между которыми

²² путешественники / приятел<и>

²⁴ После: в болото.— начато: Приятел<и>

²⁸ скажем / замет < им >

³¹ куда ни сунься, топь выше колена / а. Начато: ноги вязнут по колено, обманчивая мягкость б. куда ни сунься, ноги вязнут по колено

^31-32 неутомимая собака / бойкая собака

³³ пяти часов / более пяти часов

³⁵ После: его примером Ефим — начато: и оба они представляли

³⁶ что так будет / что это так будет

³⁷ оттого не советовал идти в болото / оттого [не хотел и] не хотелось мне идти в болото

⁴² снимая с себя охотничьи доспехи / переменяя мокрые болотные сапоги на сухие, обыкновенные

С. 394-395.

^44-1 Ефиму, стаскивавшему с него болотные сапоги / Начато: Ефиму, [который] таскавшему

С. 395.

⁹ потом взъехали на гору / потом [снова] поднялись опять на гору

^11-12 ни высокого, ни лугового берега Оки наконец уж не было и в помине / ни противоположного высокого берега Оки, ни даже низменного уже не было видно

^13-14 да справа ~ поля и поля / Начато: И справа и слева, спереди и сзади путешественников тянулись необозримые поля, свидетельствующие о богатстве ²⁰ увидели, в чем дело — увидели причину

²² После: елкой — начато: Проехали село и на правой руке на пригорке показалось одинокое серое здание, с засохшей своей {Ср. выше, строки 20—22 (за селом ~ елкой).}

²³ Флегонт вяло ~ но лошади / Ямщик нерешительно прикрикнул на лошадей, которые однако ж

²⁵ явную нерешительность / ту же нерешительность, какая слышалась в голосе ямщика

²⁵ выразительно оглянулся / молча оглянулся

^29-30 и все встрепенулось / а. и это восклицание имело магическое действие б. Начато: и лошади вдруг снова ожили, люди

³¹ Флегонт энергически свистнул / Ямщик приободрился и выпрямился

^32-33 а лошади вновь получили прежнюю живость / даже лошади встрепенулись

^36-37 Грачов раскрыл портмоне. Вдруг / который [достал] уже держал в руках раскрытый портмоне. Ефим уже протянул к барину руку за деньгами, как вдруг

^37-³⁸ мужик лет сорока, рослый, белолицый, русоволосый / мужик лет тридцати, [высо<корослый>] рослый, белолицый, с белыми зубами и русыми волосами

^38-39 природная живость ~ приему водки / Он был уже сильно навеселе {Правка не доведена до конца: часть фразы не вычеркнута.}

⁴¹ словно ~ у кузнечного горна вписано на полях

⁴³ старый благоприятель / старый друг

С. 395-396.

^44-1 к удивлению наших путешественников вписано на полях

С. 396.

^2-3 произнес: ‘Здравствуй, Григорий!’ / Начато: приветств<овал>

^8-9 Бывало, едет с собачками, как встретит, тотчас узнает… / Бывало едет с охот<ы>, где узнает…

¹⁰ опять пьянехонек / опять пьян

^10-11 только и знаешь пьянствовать / только и знаешь, что пьешь

^13-14 Твоя воля! Чего не выщипать!’ /Чего не выщипать? Твоя воля!’ — скажешь ему.

^15-18 И мужик подставлял свою бороду ~ охота есть! вписано на полях

^16-18 как будто желал сказать ее пощипли, коли охота есть! / как будто желал, чтоб хоть сын исполнил намерение отца.

¹⁵ желал сказать своими живыми глазами / говоря живыми добродушными глазами

^19-21 не бивал, никогда не бивал ~ не делал / не бивал, [добр был], затем что никакого худа себе от меня не видел, ну и до меня добр был

²⁶ — Вот чудной мужичонка! / — Что это за чудной мужичонка?

²⁶ Скажи, пожалуйста вписано

^27-28 сказал Тростников, обращаясь к Жеглу / спросил у Жегла Тростников, всё это время занятый разъяснением этого странного жеста и начинавший уже подозревать не кроется ли тут какой-нибудь обычай

^29-36 — Известно чего, видно, таков местный обычай! ~ вот и подольщается! / а.— А вот думает: не поднесет ли? — оглянувшись на господ, отвечал Жегол. б.— [Видно] [Должно быть] Известно отчего. Местный обычай! — заметил Грачов [, не затруднявшийся в решении никаких вопросов] и достал свою записную книжку.

[— А вот думает: не поднесет ли? — с усмешкой отвечал Жегол.]

— Едва ли,— сказал Тростников, у которого впрочем у самого мелькнула в голове подобная мысль.

— Отчего яге? — запальчиво возразил тонкий человек.

И между ними готов был вспыхнуть [тот из их всегдашних споров] спор, но Жегол [немедленно положил ему конец] остановил его.

— А вот думает: не поднесет ли? — отвечал он,— [вот] ну и подольщается!

³⁵ своих нет / видно, своих нет

^38-39 только зелененек, сердечный, натурально — с перепою / только зеленый, словно земля

^39-41 Пью, а он ~ нони слезы показались… / Пью, а он стоит и глядит да так жалостно, нони слезы показались… вписано на полях

⁴²ты / вы

⁴³ не оставишь / не оставите

⁴⁴ оставил маненечко / оставил ему на донышке

С. 397.

^2-3 видно, моченьки не стало терпеть, в горле пересохло / видно, больно в горле пересохло

^3-5 ‘Жена,— говорит,— брат, ведьма ~ хоть умирай!’/ ‘Жена! — говорит, поедом ест — все деньги оберет, хоть околевай!’

⁷ Григорий сопровождал его / за ним тревожно следовал Григорий

⁹ крякнули и поблагодарили барина / с привычным покрякиванием и благодарственными поклонами

¹¹ После: вино — а. начато: сказал б. порядочно приуныл

^11-13 и оттуда немедленно ~ даже спал с голоса / которое Ефим преспокойно препроводил в свой желудок, быстро осунулся

^14-15 обмерял, чисто обмерял жид-целовальник / обмерял, видно, подлец-целовальник

^27-28 промочить душу даровым винцом / пропустить дарового винца

С. 398.

^1-4 Это тоже ~ наносимые их самолюбию. / Тоже! что значило это, тоже! Тонкие люди [долго помнят обиды, наносимые их самолюбию] самолюбивы, и [Тростников подумал, что] не имело ли оно чего-нибудь общего с утренним разговором касательно расписное дуги и воркунов-бубенчиков? [А может] Или оно просто сорвалось с языка и наше предположение не более как тонкость.

² вспомнилось / Начато: пришло

⁶ сказал Грачов / сказал Тростников

⁷ в излияниях благодарности / в выражениях трогательной благодарности

¹¹ Флегонт / ямщик

^18-19 — Дурак,— сказал Флегонт.

— Мужик,— сказал Ефим, вписано

²⁰ Помолчали. / Они помолчали, вписано на полях

^23-29 Вот он теперь расходится ее бедного Григория /

— Пропьет всё? — спросил Флегонт.

— Пропьет. Поди уж и пропил, да еще как расходится, что и мало, последний армяк с плеч долой снимет!

— Дурак,— выразительно отозвался кучер.

[И между ними]

— Мужик! так и есть мужик!

— Уж подлинно мужик.

И между ними <нрзб> долго еще продолжался <нрзб> разговор, в котором <не закончено>

^42-44 вдруг послышали ~ не то экипажей / Начато: вдруг послышали [сначала редкие звуки и гуденье или мел<ьницы>] отдаленное гуденье, которое [не могло быть] напомнило им движень<е>

С. 399.

⁹ почтовые кареты / кареты

¹³ После: горы — начато: а. под которою б. которая

Автограф ГБЛ Г

^28-34 — Тебе бы всё ~ едва ли не прав, вписано на полях {Далее следуют варианты черновой редакции текста (с. 399—400, строки 35—33): В образованном классе ~ душа божеская,— записанного на отдельной странице.}.

С. 399-400.

^35-38 в образованном классе ~ душа божеская. / [Если справедливо мнение, что <нрзб> наружные качества <нрзб>] Мнение, что [наружность] с хорошей [наружностью] внешностью соединяются и хорошие качества внутренние, особенно справедливо в приложении к простонародью. В образованных классах [часто бывает и наоборот] редко можно сделать верное заключение о качествах человека по его наружности, там и плюгавенький [уродец] иногда изловчится [так, что заткнет за пояс] [лучше трехаршинного <нрзб>] так, что куда твои коренастые да широкоплечие. Но в простом классе, где [важную] [главную роль играет ловкость] [главное — это ловкость] обыкновенно выдвигают человека вперед проворство, сила, отважность, [почти всегда по наружности можно сделать безошибочное заключение] наружность [играет главную роль] — надежная мерка. Коли ловок да силен да уверен в себе, так и дело сделает хорошо, и в трудном случае найдется, жди решительности, [бой<кости>] [отважности] смелости, которая города берет, с ним не пропадешь и заехав ночью в <не закончено>, а коли рохля, так не жди добра: сам первый завопит при нечаянной беде [. Разнообразие личностей так же велико в простонародье, как и в других классах], отойдет искать дороги, сбившись с нее ночью, да только всплакнет, дошедши до какой-нибудь <нрзб>, через которую и проехать не миновать, и проехать страшно.

Народ [редко] почти никогда не выражает [своего мнения решительно, слова дурак, подлец почти не существуют в его словаре] своего мнения о человеке [решительным словом, как принято] с определительностью, принятой в образованном классе, легкомысленно] наделяющем своих ближних названием дураков или подлецов, эти слова почти неупотребительны в [народном] его словаре, у него [есть свои определения — условные и не столь груб<ые>] свои условные определения личностей [не столь решительные, но не менее меткие], определения, в которых [главную роль играет] замечательна какая-то деликатная уклончивость, не лишенная [и часто] меткости, заменяющей [грубую] жесткую решительность определений, приговоров, принятых в других классах. Тетеря, пропащий человек, выжига, [<2>] вахлак, увалень, войлок, рохля — все эти названия и множество других беспрестанно слышатся на языке народа и по ним он так же [хорошо] верно распознает оттенки в характерах [<нрзб> своих] окружающих его, как общество, щедрое на слова дурак и подлец, судит о ближних своих. [Про глупенького] Человека бесхарактерного [народ зовет божевольным], нестойкого в слове [не по злостному намеренью, а [по беспечному] по недостатку характера] не с умыслу, а по слабости, народ зовет божевольным, грубого и бешеного нравным, а о человеке щедром, правдивом, великодушном прекрасно и сильно говорит — душа божеская. Над этим текстом в верхней части страницы вписано: Не мешает заметить, что слова: ёрник, шильник, шаромыжнык, мазурик, жулик — вовсе не принадлежат народу, а только городу и рынку. {Далее следуют варианты беловой редакции текста (с. 399—400, строки 35—33): В образованном классе ~ душа божеская.}

^39-1 Коли смотрит молодцом ~ дело бывалое! / Коли ловок да силен да уверен в себе, так и дело сделает хорошо, и в трудном случае найдется,

С. 399.

⁴⁰ пробовал / довольно пробовал

⁴² вдохновения минуты вписано

^43-44 в какую беду ни попади, что ни заставь, такой сделает хорошо / в какую беду ни втяпайся [А коли смотрит], всякое дело сделает хорошо

С. 400.

^1-2 А коли мал ~ характера у такого наверно нет,— их бойкость / а коли мал да тщедушен, а пуще если <нрзб> взгляд <нрзб> то и беда, потому что их бойкость

³ сознания силы физической / уверенности в силе физической

³ Еще хуже, если заметишь / Еще пуще, коли заметишь

^7-8 своротить с таким в темную ночь на проселок / Начато: пуститься с таким в темну<ю>

⁹ через бурливое озеро / через широкую реку или бурливое озеро

⁹ поедет / везде поедет

^10-11 как же ему не ехать? / как не ехать?

^11-12 первый взвоет, так что вам <же> и придется его утешать / а. первый [спасует] станет в тупик, пойдет искать дороги, сбившись с нее в темную ночь, [да только сплакнет и где-нибудь] дошедши до какой-нибудь <нрзб>, через которую ней проедешь, ней пройдешь,— и воротится, потрогивая кнутом грязную землю, без всякого резону б. первый станет в тупик, даже иной раз расхнычется

¹² тетеря / вахлак

^13-14 А что ~ употребленные слова? / А что такое значат эти слова и зачем попали в книгу?

¹⁶ дурак, подлец почти не употребительны / [слова дурак, подлец и подобные им] дурак, подлец и другие резкие слова такого ряда почти не употребительны

^17-18 свои условные определения ее уклончивостью / свои условные определения личностей, определения, в которых замечательна какая-то деликатная уклончивость

^18-19 которая, впрочем, не лишена меткости / не лишенной меткости

²² подобных / других

⁴¹ — А ты как думаешь? / — А ты устал?

С. 401.

⁴ После:— Дорога всё такая же.— Не лучше [ост<ановиться>] ночевать здесь?

— Поедем,— сказал ямщик,— а то завтра упряжь велика будет.

^7-14 — А вам угодно ночевать здесь? ~ сказал ямщик, вписано на полях

^19-20 он опять слез и опять пошел / он опять остановился и [пошел искать] опять [пошел искать дороги] поискал дороги

²⁶ по невероятным рытвинам / по таким рытвинам

²⁷ После: промоинам — и чуть [не вывалив] не опрокинув тарантас

^29-31 Возвратясь ~ чуть не повалился. / Более получаса его не было. Наконец он возвратился, сел на козлы и молча двинулся. Тарантас так качнуло, что он чуть не повалился.

^34-35 — Как сбиться! ~ никак не можно сбиться. / — Как сбиться! Помилуйте, тут одна дорога — нельзя сбиться.

³⁵ После: маненечко…— Пошел назад, черт!

^36-41 И ямщик ~ ночлега. / Ямщик вместо того, чтобы ехать назад, повернул только немного левее и ехал вперед. Грачов молчал.

— Дорога, ей-богу дорога, хорошая дорога, сами извольте посмотреть,— повторял ямщик, а между тем тарантас тонул по ступени. {Вариант вписан на полях другой страницы.}

³⁹ Влево точно была неизвестно какая дорога / Влево действительно была какая-то дорога

^41-42 Вдруг ямщик ~ с торопливым криком / Вдруг ямщик [пугливо] круто осадил лошадей, пугливо и неторопливо крича

С. 402.

^3-6 Вот те и раз ~ утрафили… / а. Начато: говорил ямщик, переминаясь перед лошадьми. Очень долго он пропадал и ворот<ился> б. Ах ты, господи! и перевалено, стало, езды тут нет… не туда [по<пали> ] утрафили.

^3-5 Вот те и раз ~ березнику…у! вписано на полях

^4-5 У, да сколько его, березнику… у! / У, всё березняк!

^9-10 до утра не добьешься… Вот напасть так напасть… господи! / до утра не добьешься до деревни. Напасть… господи!

^11-12 Ямщик ~ напрасны. / — Так значит ни вперед, ни назад? Вот прекрасно!

Ямщик, не отвечая, отправился искать дорогу.

^13-22 Текст: Приятели наши ~ движения.— зачеркнут, вероятно, случайно {Текст этот записан в нижней части страницы с черновым наброском: Если справедливо мнение ~ душа божеская (см. выше, с. 656—657, вариант к с. 399—400, строкам 35—33), который Некрасов, возможно, предполагал сначала поместить здесь. Страница перечеркнута вся, но указанный текст органически входит в общий состав повествования.}

^20-21 несколько унылое и бледноватое лицо / Начато: нереши<тельное>

^21-22 меланхолический, рассеянный взгляд / меланхолический взгляд

^23-26 Таким образом случилось ~ друзья наши заблудились. / Таким образом, с путешественниками случилось то, что еще весьма часто до сей поры случается у нас с людьми, сворачивающими под вечер с большой дороги: они заблудились.

²⁷ После: знает — ей-богу знает

^27-28 было болото, по-видимому рукав Клязьмы / было болото [с водой], видимый относок Оки

²⁹ чернели кусты / чернели кусты, которым, казалось, конца не было

^29-30 а дороги ни в которую сторону и признака! / а. и в которую сторону ни ходили путешественники, никакой дороги не оказывалось, б. а дороги ни в которую сторону не было и признака,

³⁰ бугристая / куда ни пойди, бугристая

^31-33 русских рек ~ темнота. / русских рек. Небо темнехонько, мелкий дождь и холодный ветер.

^30-32 бугры да ямы! ~ и поминай как звали! вписано

³² Того и гляди ухнешь / Того и гляди попадешь в яму

^33-35 Грачов напрасно пялил ~ ни зги не было видно, / Грачов достал часы, но как ни подносил их к глазам, не смог ничего рассмотреть.

^35-36 Было еще не более десяти часов / они полагали, что еще не более десяти часов

^36-37 ждать рассвета с лишком пять часов / ждать рассвета еще не мало

³⁹ вогнавшие в пот / вогнавшие в сильный пот

⁴⁰ молчание / глубокое молчание

С. 403.

^7-8 — Я приказывал, ~ вперед, вписано

^12-13 воскликнул тонкий человек / воскликнул Грачов

^32-23 — Я не говорю ~ хорошо? вписано на полях

²⁴ — Скажи мне ~ и я дам ответ. / — Смотря по обстоятельствам. Скажи мне, почему ты решился ехать вместо того, чтоб переиздать ночь в той деревне, и я отвечу тебе.

^27-29 ты помнишь ~ дорогу… / и завтра чем свет были бы в Холуе… Да ты молчишь, ямщик божится, что знает дорогу…

^32-33 Не разрешит ли он загадки / Не разрешит ли он нашего сомнения

³⁴ — Что прикажете? / — Что изволите, сударь!

³⁵ даже приказывали вписано

^35-36 воротиться в ту деревню… / воротиться и переночевать в той деревне.

⁴¹ повторил ямщик, раздумывая / повторил ямщик

С. 404.

^4-5 в настоящем бедственном положении составляла единственное их утешение / а. Начато: составляла их б. в настоящем бедственном положении дела представляла немалое

^6-7 причем Грачов, собственноручно подавая ему стакан портвейну / и Грачов, из собственных рук подавая ему стакан портвейну

⁸ накормить зуботычинами / попотчевать зуботычинами

^8-9 поим портвейном / поим дорогим портвейном

^9-10 и какого даже во сне не видала твоя бабушка вписано

¹¹ Таков был он, тонкий человек, всегда и везде / Таков всегда был тонкий человек {Далее следуют варианты частично перечеркнутой черновой редакции текста (с. 404—405, строки 13—16): небом ~ Мало того}

^13-14 среди незнакомой местности / среди дороги

^14-20 насмешлив, но добр ~ натуру, / Он был действительно добр, еще более желая казаться [добрым] [таким, <нрзб>] [великодушным и] добрым и гуманным, и недурно выдерживал характер, пока наконец не прорывался каким-нибудь словцом, которое сразу выказывало его [закоренело дворянскую] заматерело снобскую натуру.

^20-25 Слов: как будто лопнут ~ татарина — нет

^26-33 Ночевать бы ~ жилью. / Ночевать бы нашим друзьям на дороге, [если б в промежутке] под проливным дождем, если б чуткое ухо ямщика не послышало в стороне собачьего лая. Он сообщил свое открытие господам, все стали прислушиваться, ловя жадным ухом [в промежутках завывающего ветра] [этот отрадный звук] неопределенный далекий звук.

^33-42 Текста: Грачов ~ полезны человеку.— нет

С. 404-405.

^43-16 Один лай собаки ~ можно сравнить / а. Кому [не случ<алось>] не доводилось ‘без дороги в путь отправиться’ [— уставать до изнеможения, дрогнуть и все-таки видеть неминучую необходимость] и продрогнув до костей, видеть перед собой перспективу неминучего ночлега в болоте, [тому не втолкуешь] тот, пожалуй, найдет преувеличением, что лай собаки [едва ли] бывает порой отраднее голоса дружбы, встречающей нас радостным криком свидания, б. Кому не случалось ‘без дороги в путь отправиться’ [и продрогнув до костей не видеть перед собой ничего, кроме неминучего ночлега в болоте, тот найдет преувеличенным, даже, может быть, неприличным, если сказать, что лай собаки иногда отраднее голоса дружбы, встречающей нас радостным криком свидания.] И продрогнуть до костей и видеть перед собой одну неминучую перспективу — ночлег в болоте, тот не знает, [что значит лай собак. Иногда лай самой негодной дворняжки отраднее голоса дружбы, встречающей нас радостным криком свидания. И однако ж бывают случаи, в которых лай собаки] какая поэзия заключается иногда в лае самой негодной дворняжки. Мало сказать, что он отраднее голоса дружбы, встречающей нас радостным криком свидания, бывают случаи, в которых его можно сравнить.

С. 405.

^8-14 Текста: Офеня, коробейники ~ Собаки! — нет {Далее следуют варианты беловой редакции текста (с. 404—405, строки 13—16): небом ~ Мало того,— находящегося на отдельном листе со знаком вставки. Об этом листе, найденном в Карабахе, cм. комментарий на с. 758.}

С. 404.

¹⁴ насмешлив, но добр / Начато: добродушен и

^15-16 казаться холодным и гуманным / казаться добрым и гуманным

¹⁶ как человек современный и развитой / а. Как в окончательном тексте б. как человек [до последнего] вполне развитой

¹⁷ с таким совершенством / с таким искусством

^17-18 что мог ввести вас в заблуждение / что мог ввести в заблуждение [самый зоркий глаз] самого проницательного наблюдателя

¹⁹ каким-нибудь характерным словцом / каким-нибудь одним характерным словцом

^19-20 которое сразу выказывало / которое сразу выказывало для зрячего и незрячего

^28-29 Какое сильное магическое/Какое магическое

^29-31 на всё население тарантаса ~ продрогшие собаки. / на всех.

^31-32 Ямщик первый возвестил о нем радостным криком / Ямщик первый услышал его

^40-41 — Хорошо знаю и люблю вас, собаки! ~ ваш честный род / — Хорошо знаю тебя и люблю, [честное] верное и умное животное! Люблю весь твой честный род

⁴³ Один лай ~ дружбы / [Я не намерен здесь повторять] Я не припоминаю здесь анекдотов о подвигах собак, но скажу, что один лай собаки иногда отраднее голоса дружбы

С. 405.

¹ После: даже твоей дружбы, Грачов.— Например, если б мы долго не видались и ты меня встретил, Грачов, я не так бы обрадовался, как теперь…

^1-2 даже твоей дружбы ~ тривиальным вписано

^1-2 Ты смеешься со тривиальным / Многие найдут это [такое] сравнение низким и неприличным

^2-15 но те не будут смеяться ~ голоса дружбы. / но те, кому случалось ‘без дороги в путь отправиться’, уставать и дрогнуть, не видя в перспективе ничего кроме ночлега в болоте, сопровождать в пути милых сердцу больных и очутиться в положении наших друзей ([я прошу] петербургскому жителю не худо [запомнить] напомнить, что железная дорога существует только между Петербургом и Москвой, что шоссе перерезывает Россию только по главным трактам и что в нашем обширном отечестве много людей, которые целыми семействами делают огромные переезды, минуя шоссе и железную дорогу) <не закончено>

Да, я утверждаю, что голос собаки иногда слаще голоса дружбы, даже твоей, Грачов,— не тебе понять, что [собака еще важную] собаке принадлежит еще важная роль в русской жизни, не твоему Раппо и моей Дианке, конечно. Все эти офени, коробейники и [разные] другие ходебщики, которые делают пешком по четыре тысячи в ход <не закончено>

^9-10 всё проселками / всё проселками да тропочками

^10-11 какую еще роль играют в России собаки / какое еще важное значение имеет в России собака

^12-13 а сколько людей бывали / Начато: а [сколько раз] скольких людей

^19-20 другого звука, кроме сдержанного тревожного шепота / Начато: а. другого голоса, как б. другого звука, как осторожного

^23-26 как мы с тобой боимся ~ уменья / как осторожный охотник боится спугнуть дичь, которую давно заметил его зоркий глаз и к которой он крадется с замирающим сердцем

³³ После: грудного младенца…— а тут гляди еще беда: ямщик сбился с дороги

³⁹ на его крошечном лице / на его маленьком лице

^39-40 на всем его маленьком тельце / на всем маленьком тельце дитяти

^40-41 будь то родимое пятнышко меньше пылинки / будь то тоненький волосок, выросший не на месте

^41-42 видеть свое дитя / видеть его

^42-43 она не видела ~ боясь простудить / Начато: она лишает себя этого уд<овольствия> {Ниже, на полях, рядом со словами (с. 406, строка 4): Ну и вдруг… о милые дворняжки — начато: которые как нельзя кс<тати>}

С. 406.

^9-10 отвечал ~ как будто устыдясь своего увлечения / отвечал с досадой [несколько сконфуженный Тростников] Тростников, сконфузясь своего увлечения

^24-25 Повернули ~ на дорогу / Начато: [Кое-как без доро<ги>] Повернули вправо и кое-как без дороги

²⁵ После: вела в деревню.— начато:— Вали валом!— радостно закричал ямщик, увидев огни деревеньки и чуть было не испортил всё дело: лошади рванулись {Ср. ниже, строки 30—33.}

С. 407.

^7-10 — F кто вас знает? — заметил мужик ~ господа с самого с испода! / Начато: — А кто вас знает? Ночью все господа… Ночью и есть ночь, поглядишь ночью господа как есть господа, а как днем посмотрел, так [иную пору к<нрзб>] иную пору и увидишь {Далее следует текст (с. 407—408, строки 14—10), исключенный из части первой (см. выше, с. 644), который Некрасов, работая над частью второй, по всей вероятности, мысленно восстановил, так как отредактировал частично не зачеркнутое его продолжение (см. ниже, варианты к с. 408, строкам 13—19, 19—25). Этот заключительный фрагмент переписан уже несколько иным (более мелким) почерком, объединяющим его с продолжением ‘Повести о Суркове’.}

Автограф ГБЛ Б

^14-18 Наконец ~ увенчались приключением / Начато: Муромские деяния грачовского помещика не ограничились тем, что уже нами исчислено: он приискал и привез с собою повара, которого находили

^21-25 Для этого я ~ сумму, вписано между строками и на полях

²² и даже приобрел покупкою / Начато: и не пожал<ел>

²⁷ необъятного разлива / необъятного пространства воды

³² После: легкая лодка.— начато: Но в это же время

^33-34 и не только на Оке, но и в испытанных местах разлива / и на Оке

³⁵ больших судов / громоздких судов

С. 408.

⁶ накануне / в предыдущий день

⁷ выл страшный ветер / был страшный ветер

^13-19 На виду ~ крылом, / Начато: а. Я <нрзб>, что я могу увидеть б. Прежде всего бросался в глаза нос его, увидеть в. [Большая часть его находилась в воде, только нос его неестественно торчал кверху] Прежде всего бросался в глаза нос его, неестественно торчавший кверху, как будто [хвалясь] похваляясь изумительно безграмотной надписью [синей краской по сурику], намалеванной суриком по синему полю: ‘Мок-Шан вязникофского купца Александра Холуйского’, да [уцелевший] желтый флаг болтался на сломанной мачте, [и всё это не знаю почему напоминало] [отчего может быть несчастное судно и напоминало мне подстреленную ворону [напрасно] болтающую уцелевшим крылом, в напрасных усилиях подняться. Любопытна была оживленная картина] уподобляя [несчастное] разбитое судно подстреленной утке, тревожно и безуспешно мотающей уцелевшим крылом.

^13-14 нос его, выпятившийся так, как будто хотел похвастать безграмотной надписью / нос разбитого судна, неестественно выпятившийся кверху, как будто с намерением похвастать изумительно безграмотной надписью

¹⁷ бедную барку / несчастное судно

^19-24 Самое же судно со вместо кулей. / а. Начато: Самое же судно, [которое] [почти сплошь скрытое под водой, казалось] сидевшее в воде, можно было только угадывать по множеству ботников, очертивших около него просторный круг, и по б. Самое же судно, сидевшее в воде, можно было только угадывать по длинной веренице ботников, очертивших около него магический круг, над этим кругом [возвышалась] волновалась сотня человеческих голов, как будто судно, вместо кулей, нагружено было человеческими головами.

^24-26 Движение голов ~ из воды, / Картина была самая оживленная и деятельная. Эти головы одна за другой то исчезали под водой, то являлись.

²⁵ быстро / мгновенно

^26-29 постепенно приглядываясь ~ тела / между ними порой виднелись плечи, мускулистые руки и другие части человеческого тела

^30-31 Деятельность ~ еще разик!’ и проч. вписано на полях

^33-34 распродавал свой потонувший товар, и распродавал / распродавал по самой [де<шевой>] ничтожной цене свой потонувший и сидевший на дне Оки товар, и продавал ³⁸ подъезжали новые покупщики / подъезжали новые и новые покупщики

С. 409.

⁴ После: судну — и присоединялись к работающим.

^4-5 прочие, раздевшись, бросались в воду / Начато: остальные [бросались] раздевались

⁵ Кули, добываемые / а. Кули, вытаскиваемые б. Кули, добываемые с [ве<ликими>] большими усилия<ми>

^5-6 Кули ~ передавались на ботники / Начато: Вытащенные кули ставились

^7-10 Каждая партия со оставляли на берегу / Каждая партия покупщиков сваливала кули свои особо и, когда собирала их достаточное количество, приходила рассчитываться с хозяином, [свалив] после чего часть кулей оставалась на берегу

¹¹ а что можно было захватить, увозили на ботниках / а. а остальное увозили вод<ой> б. а другую увозили на ботниках

¹³ выигрыш был не одинаков / кто выигрывал больше, кто меньше

^19-23 день ~ довольном расположении духа. / День был холодный и ветреный, но [работа шла] [мужики работали в воде с таким же веселым духом, как и всегда, по нескольку часов сряду и доносившиеся с берега] хохот, шутки и прибаутки, ни на минуту не умолкавшие, доказывали, что рабочие находились в самом приятном расположении духа. Далее начато: [Меня насмешил] {Нижняя часть страницы оставлена свободной, вероятно, для продолжения описания эпизода с ‘добычей’ кулей.}

^27-28 Я ~ высокой травой и кустарником. / Начато: Я поднялся [с песчаного] с песчаной низменности [выше] повыше, где росли несчастный кустарник

²⁹ шел по узкой тропинке, ничего не замечая / шел ничего не замечая

^37-38 в синем купеческом сюртуке / в синем сюртуке

³⁹ в панталонах, заправленных в сапоги / Начато: а. в старинных б. в сапогах, с заправленными

⁴⁰ После: фуражке.— Я высунулся

^41-42 спрашивая себя: где же Марфа Алексеевна? / однако ж никакой Марфы Алексеевны подле него не было.

С. 410.

¹ В одной руке он держал / Он держал в руках

^4-5 ел ее и плакал, горько плакал, иногда повторяя / ел ее с сокрушением и по временам всхлипывал, повторяя

^6-13 Поверишь ли ~ и подошел к нему. /а. Начато: Как ни б. В голосе его [была] звучала неподдельная грусть — может быть оттого мне не приходило и в голову смеяться. Я громко кликнул собаку, [оставил] вышел из-за куста.

⁹ как будто она не была и без того достаточно солона / как будто она была и так не достаточно солона

^11-12 исполненный непритворного горя / исполненный непритворной горести

^15-16 готов поверить другим свое горе / готов поверить другому и даже совершенно постороннему свое горе

^18-20 хозяином ~ его слез / а. Начато: Тронутый моим участием он не только рассказал мне причину своих слез, но даже показал [докумен<т>] роковое б. хозяином или, вернее, главным распорядителем [потонувшего] разбитого бурей мокшана, а через час я уже подробно знал причину его горчайших слез

^23-24 мокшана к назначенному месту / до места мокш<ана>

^28-32 считая его человеком ~ по-кузнецки / Начато: но как люди честолюбивые требовали, чтоб свадьба была сыграна [роскошно] богатая

Впервые опубликовано: главы I—IV — С, 1855, No 1, с. 171—204, с подписью: ‘Н. Некрасов’, отрывки из глав V—VII части первой и главы II части второй, под названиями, принадлежащими публикатору К. И. Чуковскому,— Охотничье сердце. Лит.-худ. альманах. М., 1927, с. 43—69 (‘Разлив’), Красная нива, 1928, 1 янв., No 1, с. 3—5 (‘Ямщик’), Правда, 1928, 8 янв., No 7 (‘В шалашах’, ‘На воде’), Огонек, 1928, No 2 (‘Ой, жажда!’, ‘Старик’, ‘Ямщик и барыня’), Красная панорама, 1928, No 2, С. 4 (‘Потонувшая баржа’), НМ, 1928, No 2, с. 205—219 (‘Потанин’), почти полностью — Некрасов. Тонкий человек, с. 23—186, найденный в Карабихском архиве единственный остававшийся неопубликованным отрывок: ‘небом, среди незнакомой местности со Мало того’ (с. 404—405, строки 13—16) — Записки Отдела рукописей Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина, вып. 6. М., 1940, с. 21—22.

В собрание сочинений впервые включено: ПСС, т. VI.

Рукописный фонд романа довольно обширен.

Черновой набросок — ГБЛ, ф. 195, к. 1, ед. хр. 5, л. 1—2. Этот набросок (с пометой Чуковского: ‘Отрывок из первой части’) представляет собой жанровую сценку отхода ко сну помещика Ивана Андреича, у ног которого приютился пес Раппо, а затем утреннего пробуждения и препирательств его со слугою Матвеем, не разбудившим его, как он просил, с восходом солнца на охоту, и был сделан еще до публикации начала романа в ‘Современнике’. Но характерно, что образ барина здесь уже трактовался иронически и что был намечен эпизод бессмысленного убийства им спешащей с кормом к своим птенцам галки, позднее (в главе VI части первой) преображенный в эпизод столь же нелепого выстрела Грачова во время разлива в птицу-рыболова, которую он был вынужден выбросить за борт из-за преследования лодки собратьями жертвы. Опубликован К. И. Чуковским: Огонек, 1928, No 1 (под заглавием: ‘День Ивана Андреича’).

Черновой автограф (ГБЛ Л) отрывка (‘Всего лучше выписать отметку самого Грачова со двинулись в Москву’) главы III и начала главы IV, с заглавием: ‘Тонкий человек. Его путевые, охотничьи и сердечные приключения [в 1853 году]. Часть 1-ая’ — ГБЛ, ф. 195, к. 1, ед. хр. 3, л. 2—3 и обложка. На внутренней стороне обложки помещены несколько отрывочных фраз диалоги которые ведут к окончательной редакции главы IV, сцене ‘За стеной’.

Черновые автографы (ГБЛ Б, ГБЛ В, ГБЛ Г) глав, являющихся продолжением печатного текста (отсутствуют глава I и окончание главы II части второй),— ГБЛ, ф. 195, к. 1, ед. хр. 4 л. 1—43 об., ед. хр. 6, л. 1—7 об., ед. хр. 7, л. 1—6 об., причем от автографа ГБЛ Г Некрасов перешел снова к ГБЛ Б, набрасывая на свободных листах продолжение романа.

Один лист, относящийся к автографу ГБЛ Г и имеющий знак вставки, был обнаружен в Карабихском архиве в 1940 г. уже после первой публикации романа К. И. Чуковским, который, почувствовав пробел в данном месте текста, пошел на контаминацию зачеркнутых и незачеркнутых строк. При включении романа в ПСС в 1950 г. (т. VI) эта же компромиссная редакция соответствующих строк была повторена. В настоящем издании по смыслу и на основании знака вставки, которому соответствует такой же знак в автографе ГБЛ Г, этот лист (ГБЛ, ф. 195, М 5757.3) положен I основу окончательного текста, а зачеркнутые строки перенесены в раздел ‘Другие редакции и варианты’ (с. 661—662).

Глава, непосредственно следующая за печатным текстом, ошибочно мыслилась поэтом как глава IV, соответственно ей были пронумерованы и остальные главы. Отдельные места повествования, представленные сначала в черновом виде, иногда переписаны повторно (так, например, существует незачеркнутый вариант отрывка главы VII, имеющий самостоятельное значение). Незавершенность романа, особенно неопубликованных глав, сказалась х в том, что из текста не устранены следы первоначального замысла, по которому Грачов путешествует с двумя приятелями — Тростниковым и Кротовым. Упоминания о Кротове встречаются, в частности, в главе V. Поскольку функции Кротова затем целиком переданы Тростникову и уже в середине этой главы автор сам начал исправлять фамилию Кротов на Тростников, редколлегия издания сочла возможным унифицировать текст, оставив лишь одного антипода Грачева — Тростникова.

Как свидетельствуют варианты к роману, работа над ним была подчинена основной творческой задаче — показать соприкосновение путешественников, ‘тонкого человека Грачова’ и его ‘приятеля’-оппонента Тростннкова, с народной жизнью. Поэтому столь большое внимание уделял Некрасов отделке описаний поры весеннего разлива, населения ‘облитых’ и ‘необлитых’ деревень и их быта, воспроизведению облика и поведения ямщиков и гребцов. Так, например, при обрисовке молодого возчика, поведавшего седокам об Адовщине и ее управляющем, особо детализировался эпизод ухода парня по воде в разведку, когда он чуть не утонул и потерял шляпу, юмористически оттенялась ссора его из-за этой шляпы со своими спасителями, рассказавшими об его прошлогодних любовных вояжах по воде, что оживляло образ ‘русского Леандра’ (см.: Другие редакции и варианты, с. 600—604, варианты к с. 349—353, и реальный комментарий, с. 764). Стремясь ярче я убедительнее проиллюстрировать свой обобщающий вывод о надежности ‘слова’ мужика, взявшего на себя обязанность доставить чью-либо ‘особу’ (см. там же, с. 621—622, варианты к с. 366, строкам 7—12), Некрасов подчеркивал как мужество гребцов, борющихся с водной стихией, так и выносливость, спокойствие и скромность ямщика Никиты, который, подрядившись доставить через разлив барыню с семейством, многократно переносил на руках карету и пассажиров и потом совсем не кичился, даже не желал рассказывать о своем подвиге (см. там же, с. 616—619, 622—825, варианты к с. 363—364 и к с. 366—369). Следует отметить также представляющий интерес для объяснения подобных поступков, зачастую совершаемых без особых раздумий, зачеркнутый фрагмент рукописи, который повествовал о вере крестьян в коллективный опыт и был заменен в окончательном тексте одной фразой. Главная мысль этого отрывка: »Люди ездят, люда делают, люди бают’ — великое слово в деревне’ (там же, с. 620—621, вариант к с. 365, строкам 37—38). Раскрывая причины успеха ‘мирского’ деятеля из крестьян Алексея Дементьевича Потанина, о котором ямщик говорит: ‘Правдой страшен, правдой и силен’, Некрасов отмечал его нетерпимость к ‘фальши’ (там 587, вариант к с. 329, строкам 13—14), описывая его жилище, образ жизни, обращение с подчиненными, старался показать, насколько просто и мудро его правление (см. там же, с. 589—593, варианты к е. 334—339). Изображение деревенской толпы, отношения крестьян к барину сопровождалось тщательной разработкой таких, например, сцен, как неожиданное появление в этих краях ботника в ‘господами’ (см. там же, с. 606—609, варианты к с. 355—357). Одновременно, рисуя другие картины — освещенную заходящим солнцем полузатопленную избушку с работающим на крыше старшом и плавающей рядом в ботнике девочкой или ‘лагерь’ переселенцев на бугре, каждый из которых занят каким-либо делом, Некрасов подчеркивал, что в этих необычных условиях сохраняются трудовой ритм жизни крестьян, ее значительность (см. там же, е. 625—626, 631—633, варианты к с. 370—371 икс. 380—381). С этой же целью велась работа над монологом Тростникова (в насмешливой интерпретации Грачова) о поэтическом чувстве крестьян, верных своим заливаемым полям, на которых пахали еще их предки (см. там же, с. 635—636, вариант к с. 383—384, строкам 30—21), уточнялись рассуждения о мудрости и тонкости народных определений сущности человека, выразительности народного языка, в частности наименования ‘рохля’, отнесенного к типу последнего неудачливого ямщика (см. там же, с. 656—658, вариант к 6 399—400, строкам 35—33 — черновая и беловая редакции).

Иные штрихи вносил Некрасов в характеристику Грачова, see более заостряя ее иронический подтекст. Так, например, после описания происшествия с едва не погибшим молодым ямщиком на полях было вписано замечание о том, что Грачов почувствовал себя совершенно расквитавшимся, дав тому три целковых, и рассуждение о спокойствии его совести в случае денежного обеспечения жертвы, а также подчеркнуто убеждение Грачова в ‘железном здоровье’ русского мужика (см. там же, с. 604, вариант к с. 353, строкам 16—20, и с. 599—600, варианты к с. 347—348, строкам 42—2). Был также отшлифован диалог его с другим промокшим ямщиком, потчуя которого портвейном, Грачов не преминул упомянуть, что его следовало бы угостить ‘зуботычинами’ (см. там же, с. 661, вариант к с. 404, строке 8). Дважды обращаясь в рукописи к итоговому анализу личности ‘тонкого человека’, Некрасов особо остановился на его так называемом ‘гуманизме’ и боязни упасть в глазах своих авторитетов — членов петербургского кружка (см. там же, с. 637, варианты к с. 385, строкам 23—26, и с. 661, варианты к с. 404, строкам 11—20).

Неиспользованными остались два любопытных фрагмента. Об одном, черновом наброске ранней редакции, уже говорилось выше (см. с. 757). Второй — вставной незачеркнутый отрывок из главы VII — был заменен при переписывании более лаконичным текстом. В отрывке рассказывалось о поездках гурмана Грачова с поваром для закупки различных хозяйственных принадлежностей, снеди и вина в Муром, Гороховец и Вязники. Этот отрывок контрастно оттенял в предшествующей главе VI эпизод со стосорокалетним стариком, который по неделям лежал на печи и грыз хлебную корочку, пока не приходила присматривавшая за ним шестидесятилетняя ‘молодица’ Матренушка.

Роман датируется приблизительно 1853—1855 гг. Он не мог быть начат ранее 1853 г., так как только в апреле—августе этого года Некрасов совершил поездку в сельцо Алешунино Владимирской губернии, впечатления от которой отразились в романе: Грачов и Тростников выезжают весной из Петербурга и путешествуют по тем же местам, что и Некрасов, без изменения оставлены названия окрестных деревень, рек, озер, описание имения Грачова совпадает с описанием дома Некрасова в Алешунине (см. письмо к Тургеневу от 9 июля 1853 г.), собаки Раппо и Дианка, а также ружье системы Пордэ принадлежали Некрасову. С этой точки зрения следует отвергнуть мнение С. Г. Лазутина в статье ‘К истории создания романа ‘Тонкий человек’ и поэмы ‘Саша’ Н. А. Некрасова’ о том, что ‘начать работу над романом ‘Тонкий человек’ Некрасов мог не в 1853 году <...> а значительно раньше’ (Вопросы литературы и фольклора. Воронеж, 1972, с. 30).

Прекращение работы над романом относится к 1855 г. Основной причиной этого К. И. Чуковский считал события 1854—1855 гг. (см.: Некрасов. Тонкий человек, с. 11). После поражения России в Крымской войне и смерти Николая I русская печать заговорила о крестьянском вопросе свободнее. Изображение процветающей, умиротворенной крестьянской общины во главе с Потаниным могло в новых условиях показаться нетипичным (см. также: Евгеньев-Максимов, т. II, с. 173—174, Соколов В. В. От крестьянской утопии к образу пореформенной России. (Алексей Потанин и Ермил Гирин).— Учен. зап. Калинингр. гос. ун-та, кафедра русской и зарубежной лит., 1970, вып. 5, с. 97—98).

Изменившаяся социально-политическая обстановка, когда крестьянский вопрос требовал своего революционного разрешения, а либералы из союзников превратились в противников демократического (‘снизу’) освобождения крестьян, исключала идеализацию крестьянской общины и делала ироническое отношение к либерализму явно недостаточным. В условиях складывающейся революционной ситуации это означало бы защиту эволюционного пути развития, что не соответствовало ни позиции ‘Современника’, ни взглядам Некрасова. Причиной отказа от публикации последующих глав и от продолжения работы над романом была отчасти и болезнь Некрасова, потребовавшая длительного лечения.

Роман Некрасова во многом автобиографичен. В нем отразились личные впечатления Некрасова, в образах героев — черты его характера и черты реальных лиц, его близких знакомых. Так, Стычипский, в доме которого остановились Грачов и Тростников,— муромский помещик С. С. Рачинский. В деревне Софоново у него был дом. Алексей Дементьевич Потанин — крепостной крестьянин, управляющий вотчиной А. Ф. Орлова. Правда, у него не было детей, в семье, кроме него и жены, Ирины Марковны, жил двоюродный брат Потанина Андрей Иванович (см.: Васильев С. Н. А. Некрасов во Владимирском крае.— В кн.: Владимир. Альманах, кн. 2. Владимир, 1952, с. 188—200). К. И. Чуковский высказал предположение, что петербургские литературные знакомые Грачева и Тростникова также имеют свои прототипы: Ильменев — Тургенев, Горновский — Грановский, Лодкин — В. П. Боткин (см.: Некрасов. Тонкий человек, с. 13).

Однако автобиографизм повести при всей его несомненности не мешал Некрасову создавать собирательные характеры. Как указал К. И. Чуковский, в Тростникове можно найти черты самого Некрасова: ‘щедрость’, ‘наклонность к унынию’, ‘трезвый и насмешливый ум’. Необходимо отметить, что Тростников вообще является проходящим через ряд произведений автобиографическим образом, в котором воплощен взгляд на жизнь поэта-разночинца (кроме ‘Жизни и похождений Тихона Тростникова’, ‘Тонкого человека…’ он фигурирует и в незавершенной повести ‘В тот же день часов в одиннадцать утра…’, в которой изображены литературные деятели и события середины 1840-х и, возможно, 1850-х гг., непосредственным участником которых был Некрасов). Но было бы ошибкой, по словам В. Е. Евгеньева-Максимова (т. II, с. 177), отождествить Некрасова и Тростникова. То же касается и Грачева, в котором в несколько гротескном виде обобщены отличительные особенности либеральной дворянской интеллигенции. С. Г. Лазутин (указ. соч., с. 19—31) полагает, что образ Грачова полемичен по отношению к Константину Сергеевичу Левину — герою повести А. В. Станкевича ‘Идеалист’, прообразом которого послужил брат писателя — Н. В. Станкевич. Но это доказывает только, что образ либерала занимал Некрасова. Грачов — типический портрет либерала, поскольку в нем собраны индивидуальные черты разных характеров — П. В. Анненкова, Н. В. Станкевича, А. В. Дружинина, В. П. Боткина, хотя он не сводим ни к одному из них в отдельности. Объединяя в Грачеве психологические свойства либерала как социального типа, Некрасов одновременно упрощает их, ибо Грачов — натура заурядная, мелкая, бездарная. А под такую характеристику не подпадают ни Анненков, ни Боткин, ни Станкевич, ни Дружинин.

Уезжая в Алешунино, Некрасов отправил 10 апреля 1853 г. письмо Д. В. Григоровичу, в котором, выразив самое положительное отношение к роману последнего ‘Рыбаки’ (‘Ваш роман без преувеличения удивительно хорош’), писал: ‘Я еду на самое место действия Вашего романа — в деревню, лежащую при Оке, и мне любопытно будет посмотреть, насколько верны Ваши описания’. В романе Григоровича ‘Рыбаки’, печатавшемся в ‘Современнике’ (1853, No 3, 5—6, 9), действие происходит в период столь же буйного весеннего половодья, развивается тема крушения патриархальных нравов и проникновения в деревню новых буржуазных отношений, изображаются различные типы крестьян. Таким образом, замысел ‘Тонкого человека…’ созревал на фоне этого ‘романа народной жизни’ Григоровича. В то же время роман Некрасова ‘Тонкий человек…’ включается в традицию записок путешественника — Свифта, Рабле, Радищева, Пушкина, Гоголя и в основном Тургенева (см. об этом: Карамыслвва О. В. О жанре романа Н. А. Некрасова ‘Тонкий человек, его приключения и наблюдения’.— Некр. и его вр., вып. 5, с. 45—52). Некрасов продолжает традицию ‘Записок охотника’ Тургенева, создавая свою галерею крестьянских образов, повстречавшихся ‘приятелям-охотникам’. Он прямо упоминает о рассказе ‘Свидание’, воспроизведя в ироническом плане вместо лирической ситуации Тургенева рыдания молодого купчика, оплакивающего потонувшую расшиву с крупой и мукой и свои надежды на выгодную женитьбу.

Отмечено также (Н. С. Ашукин, К. И. Чуковский), что в романе отразилось увлечение Некрасова Теккереем, сказавшееся в названиях опубликованных глав (см.: Ашукин Н. Некрасов и охота.— В кн.: Охотничье сердце, с. 44—45, Некрасов. Тонкий человек, с. 14—15).

Комментируемый незавершенный роман обнаруживает связи и с рядом предшествующих и последующих произведений самого Некрасова. Так, драматическая сцена ‘За стеной’ выросла из ‘Письма от купца к купцу’, которое появилось в ‘Литературной газете’ в 1845 г. (см.: ПСС, т. V, с. 543—546). Отрывок из ‘Повести о Суркове’, в котором рассказывается о продаже купцом затонувшего товара, имеет некоторое сходство с тем местом из романа ‘Три страны света’, где повествуется о крушении барок на Боровицких порогах. А. Н. Зимина в статье ‘Проблема лишнего человека в творчестве Некрасова 50-х годов…’ (см.: Учен. зап. Удмуртск. гос. пед. ин-та, 1956, вып. 10, с. 99—118) и С. Г. Лазутин (указ. соч., с. 19—31) обратили внимание на внутреннее соответствие образов дворян-либералов Грачова и Агарина в поэме ‘Саша’ (известно, что Некрасов предполагал описать и ‘сердечные приключения тонкого человека’). В какой-то мере образ Грачова стоит в одном ряду и с героем некрасовского стихотворения ‘Филантроп’ (1853). Характеристика петербургских литераторов дана в том же ключе, что и в повести ‘В тот же день часов в одиннадцать утра…’. Некоторые образы и мотивы романа получили развитие в последующих произведениях поэта. Спор-диспут о современной жизни между сторонниками разных убеждений станет формообразующим центром в ‘Сценах из лирической комедии ‘Медвежья охота» (1866—1867). Картины весеннего разлива в романе напоминают описания половодья в стихотворениях ‘Дедушка Мазай и зайцы’ (1870), ‘Пчелы’ (1867), сцены с детьми, дивящимися фигурам охотников и их огромной охотничьей собаке, варьируются в стихотворении ‘Крестьянские дети’ (1861). Раскрытие Некрасовым народной поговорки ‘молодо-зелено’ (см. с. 391—392) как бы предварило шедевр его лирики ‘Зеленый шум’ (1862—1863) (см. об этом: Жданов В. Заметки о Некрасове.— НМ, 1971, No 9, с. 241). А в жанре ‘путешествия’, странствования по Руси, включающего в некоторых случаях эпизод посещения родового имения, кроме ранних стихотворений ‘Родина’ (1846) и ‘Псовая охота’ (1846) будут написаны потом такие крупные эпические произведения, как ‘Коробейники’ (1861) и ‘Кому на Руси жить хорошо’ (1865—1877). Преемником справедливого крестьянина Потанина станет Ермил Гирин из поэмы ‘Кому на Руси жить хорошо’, образ которого освобожден от мотивов покорности и религиозности (отмечено В. Б. Соколовым (указ. соч., с. 92—107) и М. М. Гином в статье ‘Социалистические мотивы в наследии Н. А. Некрасова’ (см.: О Некр., вып. III, с. 7—32)). Но если Ермил Гирин, ставший участником народного бунта, превосходил Потанина с точки зрения социальной активности, то Потанин был выше своего последователя в нравственном отношения (Ермил Гирин оступился и выгородил своего младшего брата от рекрутчины, Потанин же сам сдает своего сына в рекруты, осуждая сговор крестьян, пытавшихся заменить его другим юношей). Рассказ о Потанине выдержан ‘в духе бытовавших в крестьянской среде социально-утопических легенд о ‘далеких землях», выбор тона повествования, как и выбор средств внешней и внутренней характеристики персонажа, с его благообразием, религиозностью, любовью к общению с детьми, определяется тем, что сведения о Потанине и его мудром правлении повествователь получает в основном от крестьян (см.: Мельгунов Б. В. Некрасов и крестьянская утопия.— РЛ, 1980, No 1, с. 77).

Роман — одно из самых крупных прозаических произведений Некрасова, в котором отчетливо прослеживаются две сопряженные темы — тема дворянского либерализма и тема крестьянства. Особенность романа в том, что либерал Грачев сопоставлен, с одной стороны, с крестьянством, с народной массой, а с другой — с подлинным демократом Тростниковым.

Центральный конфликт романа — столкновение отчетливо демократических воззрений и симпатий Тростникова со взглядами помещика Грачева, отличающимися поверхностным либерализмом. Тростников, в противовес Грачову, усматривает в крестьянстве здоровые нравственные силы, видит в труде, быте, в рассуждениях и чувствах крестьян поэтическое начало. Более того, рассказом о Потанине Некрасов намекает на необходимость преодоления социальных противоречий в духе идеалов крестьянства, жаждущего справедливости. Чувство справедливости возникает у крестьян из их отношения к труду, к окружающей их природе и друг к другу. Демократизм Тростникова чужд Грачеву, который отказывает крестьянам в поэтических чувствах и ссылается при этом на авторитет петербургских друзей. Понимая, что умеренные либералы, несмотря на их образованность и ум, примут сторону Грачева, Тростников, однако, остается верен своим убеждениям. Так, уже в середине 1850-х гг. утверждаются демократические позиции самого Некрасова, формулирующего принципиальное различие между ним, будущим поэтом революционной демократии, и дворянскими либералами. Критика непоследовательности демократических устремлений либералов не перерастает еще в романе в суровое обличение, но она уже отчетливо присутствует в нем.

Название романа (‘Тонкий человек…’) иронично. В. Е. Евгеньев-Максимов, С. Г. Лазутин, А. Н. Зимина и другие исследователи выяснили содержание понятия ‘тонкий человек’ (мнимая ‘тонкость’ чувств, показная галантность обхождения, якобы энциклопедическая образованность, неоправданные притязания на значительность, исключительная самовлюбленность, праздность и полная неспособность к труду и какому-либо общественному действию). В результате неоднократного соотнесения Грачева с крестьянским миром обнаруживается совершенная чуждость ‘тонкого человека’ народной жизни, полное незнание ее. Картины путешествия оттеняют барскую природу либерала.

Крестьянская тема раскрывается в романе в разных планах. Нищая крепостная деревня, сметливый народ и живущая в нем жажда лучшей доли — вот проблема, волнующая Некрасова. В ‘Тонком человеке…’, пожалуй, впервые затронута также тема крестьянского счастья. С этой точки зрения значительно изображение идеальной крестьянской общины и управляющего ею мужика — Алексея Потанина. Крестьянский мир держится ‘правдой’. Потанину доверена власть исполнительная. Он опирается на общину, как верно писал М. М. Гин (указ. соч., с. 18), которая осуществляет высшую, законодательную власть. При этом Потанин глубоко религиозен и верен помещику. Следовательно, Некрасов в начале 1850-х гг. в какой-то мере разделял утопические иллюзии. Важно, однако, что он верит в нравственное чувство народа, в его способность к самоуправлению. Но народнические утопии, вера в возможность мирного, через ‘общину’, решения крестьянского вопроса, отразившиеся только в данном романе, вскоре разочаровывают Некрасова. Однако поэт навсегда сохраняет веру в силу ‘мира’, в разумное решение народного коллектива.

Наряду с темами дворянского либерализма и крестьянства, существенна намеченная в романе тема буржуазных отношений (‘За стеной’). К. К. Бухмейер отметила драматическую напряженность сцены, ее реализм и великолепный язык, и это позволило ей сделать вывод о том, что сцена ‘За стеной’ — новый этап в развитии Некрасова-драматурга (см.: Некрасов и театр. Л.—М., 1948, с. 199—206 (глава XII принадлежит К. К. Бухмейер)). {Реальный комментарий к главам I—IV части первой романа см.: наст. изд., т. VII, с. 612—615.}

С. 335. …на степах литографии — издание господина Логинова…— В. В. Логинов — московский издатель лубочных картин и книг, книгопродавец.

С. 341. …как сидел капитан Кутль…— Кутль — персонаж романа Ч. Диккенса ‘Домби и сын’ (1848).

С. 344. — Ах, братец, так ты, выходит, вахлак!..— Кроме наиболее частого значения слова ‘вахлак’: ‘неуклюжий, грубый, неотесанный’ — имеется и другое: ‘ленивый’, ‘неповоротливый’.

С. 349. …по примеру господина Евгения Сю, нам бы следовало поставить точку и обратиться к ‘прочим действующим лицам романа’…— Эжен Сю (1804—1857) — французский писатель, автор популярных в 1840-е гг. романов с запутанными сюжетами и большим числом действующих лиц.

С. 351. Межень — средний уровень воды, который устанавливается в июне после половодья до начала засухи.

С. 353. …имеем удовольствие ехать с русским Леандром…— Герой греческого мифа Леандр — юноша, влюбленный в Геро, жрицу храма богини любви и красоты Афродиты, и ради свидания с ней каждую ночь переплывавший Геллеспонт.

С. 362. …о чем читывал он у Дюмон-Дюрвиля, Жакмона…— Жюль Себастьен Дюмон-Дюрвиль (1790—1842) — французский мореплаватель, совершил два кругосветных путешествия, исследовал и описал берега Новой Гвинеи и Новой Зеландии, Виктор Жакмон (1801—1832) — французский путешественник, изучал горные районы Европы и Индию.

С. 367. Мальчишка, правивший уносными лошадьми…— Имеется в виду первая пара лошадей в упряжке четверкой.

С. 367. …прикрикнув мимоходом на своего фалетурь…— Фале-тур — искаженное ‘форейтор’, т. е. кучер, сидящий верхом на передней лошади, при запряжке цугом (гуськом), и правящий первой парой лошадей.

С. 368. …напоминая мужественного Дагобера, когда, неустрашимый воин выносит на своих руках из разверстой бездны трепещущих Розу и Бланку…—Речь идет о персонажах романа Э. Сю ‘Вечный жид’ (1844—1845).

С. 382. …не противился переселению крестьян на ‘полону’…— ‘Полона’ — по всей вероятности, диалектное слово, проникшее в район Оки из украинских и белорусских говоров и обозначающее возвышенную незаливную часть левого берега реки. В Поочье зафиксировано несколько словообразований с этим корнем: ‘левый верх Полочной, р. Полоница, р. Полонец, р. Полоненка’ (см.: Нерознак В. П. Названия древнерусских городов. М., 1983, с. 138—139). О происхождении этого названия и эволюции его семантики в других славянских языках и диалектах см.: Толстой Н. И. Славянская географическая терминология. М., 1969, с. 74—88.

С. 384. — Ты начинаешь рассуждать, как готтентот…— Слово ‘готтентоты’ в XIX в. служило общим наименованием целого ряда племен Юго-Западной и Южной Африки.

С. 385. …думал положить его в лоск.— Лоск — плоская низменность, положить в лоск — сразить наповал (Даль, т. II, с. 268). С. 391. …позумент по плечам, поярковая шляпа…— Позумент — золотая, серебряная или мишурная (медная, оловянная) тесьма, обшивка, поярковая шляпа — сотканная или свалянная из поярка (шерсти ярки — овцы).

С. 391. О, дружба, это ты…— концовка стихотворения (четверостишия) В. А. Жуковского ‘Дружба’ (1805).

С. 391. …зоилу — повод к удачному сарказму…— Зоил — греческий ритор, живший за 250 лет до н. э. и рьяно порицавший Гомера, имя его сделалось нарицательным обозначением всякого озлобленного, желчного критика.

С. 392. Не из тех ли они, которым ‘без волненья внимать невозможно’? — цитата из стихотворения Лермонтова ‘Есть речи — значенье…’ (1840).

С. 400. …неблагозвучные слова — ерник, шильник, шаромыжник, мазурик…— Ерник — беспутный человек, бездельник, шиль-ник — мелкий плут, надувала, шаромыжник — плут, обманщик, любитель пожить на чужой счет, мазурик — мелкий воришка, промышляющий на ярмарках и торгах, а также наглец, нахал, зубоскал.

С. 400. …колеса вязли по ступицу…— Ступица — центральная часть колеса, металлическая или деревянная болванка, на которой укрепляются спицы и в середине которой находится отверстие для насаживания колеса на ось.

С. 407. …господа с самого с испода! — Это же выражение см. в романе о Тростникове (с. 106).

С. 407. …множество мошников, расшив…— Мошник — мелкое речное судно, расшива — деревянное плоскодонное парусное судно, предназначенное для перевозки различных грузов в бассейне Волги.

С. 408. …безграмотной надписью, намалеванной суриком по синему полю…— Сурик — красно-оранжевая (свинцовый сурик, окисел свинца) или красно-коричневая (железный сурик, окись железа) краска.

С. 408. Мокшан…— Мокшан — речное несамоходное деревянное судно. Название получило от реки Мокша (притока Оки), где строились суда подобного типа. В. И. Даль отмечает такую особенность этого судна, как ‘крыша конем’ (Даль, т. II, с. 340). Употреблялось для перевозки хлеба, железа, смолы, глиняной посуды и т. п.

С. 409. …рисовалась картина деревенского свидания перед разлукой во вкусе господина Тургенева.— Имеется в виду входящий в состав ‘Записок охотника’ рассказ ‘Свидание’ (С, 1850, No 11).

Н. А. Некрасов

Тонкий человек, его приключения и наблюдения

Часть I

Глава I,в которой тонкий человек говорит, а друг его спит

Глава II,в которой тонкий человек спит, а друг его говорит

Глава IIIОба друга бодрствуют

Глава IVНочлег на постоялом дворе, доставивший богатую пищу сатирическому уму тонкого человека

ЗА СТЕНОЙ(ДРАМАТИЧЕСКАЯ СЦЕНА)

I

II

III

<Глава V>

Глава VI

Глава VII

Часть II

Глава II

Повесть о Суркове

ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ

КОММЕНТАРИИ

Читайте также:

Глава I,
в которой тонкий человек говорит, а друг его спит

Глава II,
в которой тонкий человек спит, а друг его говорит

Глава III
Оба друга бодрствуют

Глава IV
Ночлег на постоялом дворе, доставивший богатую пищу сатирическому уму тонкого человека

ЗА СТЕНОЙ
(ДРАМАТИЧЕСКАЯ СЦЕНА)