‘Міръ Божій’, No 2, 1898
Толстой об искусстве, Толстой Лев Николаевич, Год: 1898
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Толстой объ искусств. Корреспондентъ ‘Temps’, прожившій нкоторое время у Толстого въ ‘Ясной Полян’, передаетъ интересныя свднія о взглядахъ великаго писателя на искусство вообще и на современное французское искусство въ частности. По поводу начавшаго теперь печататься сочиненія Толстого объ искусств, Толстой говорилъ слдующее:
— Я нсколько лтъ думалъ объ этой книг, но она не созрла въ моемъ ум. Для того, чтобы написать ее, мн нужно было заняться трудными изслдованіями. Цлыхъ полтора года я безпрерывно работалъ надъ этимъ. Это большое произведеніе. Мн очень жаль, что именно я пишу его, потому что скажутъ: ‘Это писалъ Толстой, значитъ, это парадоксы!’ Уже такъ принято, что я пишу парадоксы. Это-то предубжденіе и заставляетъ меня опасаться, какъ бы не просмотрли, что въ моей книг кроется истина, безспорная истина. Но хорошо уже будетъ, что ее увидятъ! Мн также жаль, что я не написалъ этой книги лтъ тридцать пять тому назадъ, потому что, если бы я былъ проникнутъ изложеннымъ въ ней руководящимъ взглядомъ на искусство, я писалъ бы нчто совсмъ другое, чмъ написанныя мною въ то время книги, которыми я очень недоволенъ!
— Вы имете въ виду свои романы?
— Да,— рзко отвчалъ графъ, ударивъ рукой по столу,— и если я говорю такъ, то вовсе не для того, чтобы мн говорили противоположное!
Нужно было видть его глаза, слышать его голосъ, чтобы убдиться въ полной искренности его словъ… Одинъ изъ его друзей выразилъ однажды отъ имени представителей литературы и людей съ художественнымъ вкусомъ сожалніе по поводу того, что графъ отказался отъ писанія романовъ, на что графъ отвчалъ: ‘Я также охотно отдавался бы забавамъ, но у меня другое дло. Оно боле серьезно и боле необходимо!’
Въ Россіи и Франціи много говорили въ послднее время относительно романа, который долженъ былъ быть оконченъ графомъ Толстымъ. Это была исторія одного прокурора, которому пришлось однажды выступить на суд обвинителемъ противъ одной падшей двушки, обвиняемой, кажется, въ дтоубійств. Вдругъ онъ узнаетъ, что онъ самъ когда-то соблазнилъ эту двушку. Считая себя виновникомъ позора, которому подверглась двушка, онъ ршается отдаться длу ея нравственнаго возрожденія. Для этого онъ отправляется въ ея тюрьму и тамъ говоритъ ей много прекрасныхъ словъ. Я не знаю точно развязки этого романа, оставшагося неоконченнымъ. Одинъ москвичъ, разсказавшій мн содержаніе первыхъ главъ, сказалъ мн при этомъ: ‘Самымъ естественнымъ и наиболе нравственнымъ выводомъ было бы несомннно то, что не нужно обольщать бдныхъ двушекъ и что если ошибка сдлана, нужно возможно скоре жениться на жертв. Но идея Толстого заключалась въ томъ, что не нужно ни прокуроровъ, ни судей’.
Я настойчиво пытался поговорить съ Толстымъ о его роман, но онъ только съ презрніемъ отнесся къ этому произведенію.
— Онъ не оконченъ,— сказалъ графъ,— но я не буду его кончать, а то, что уже написано, никогда не будетъ опубликовано. Вс эти произведенія, видите ли, безполезны… Вы охотникъ? Когда утромъ отправляешься на охоту, заходишь во вс лса, во вс чащи, ни одного луга не пройдешь безъ того, чтобы не пошарить въ немъ, хочешь быть повсюду, хотя бы нигд ничего не нашелъ. Но когда наступаетъ вечеръ и нужно вернуться домой, времени больше уже нтъ, и если ты благоразуменъ, то длаешь послдній выстрлъ изъ ружья въ извстномъ мст, гд ты увренъ, что есть что убить. Тогда уже не думаешь ни о красот ландшафта, ни объ удовольствіи отъ прогулки… Вотъ что я долженъ сдлать. Мн терять времени нельзя.
Основная мысль новаго сочиненія Толстого объ искусств заключается въ томъ, что искусство пошло по дурному пути, и отклоненіе его отъ настоящей дороги усиливается съ каждымъ днемъ. Число такъ называемыхъ художниковъ увеличивается до безконечности. Является множество людей, дающихъ своей жизни ложное назначеніе, такъ какъ искусство занимаетъ теперь столь огромное мсто въ человческой жизни, но теперь боле, чмъ когда либо, слдуетъ точно сказать, чмъ оно должно быть. Эту испорченность искусства Толстой замчаетъ именно во Франціи и на ней хочетъ доказать справедливость своей мысли.
— Такъ какъ Франція всегда идетъ впереди, а прочіе народы слдуютъ за нею,— сказалъ онъ,— то намъ приходится теперь имть дло съ большой, опасностью. Зло нужно уничтожить въ корн. Современное искусство во Франціи — искусство декадентовъ. Тутъ и темные поэты, происшедшіе отъ Бодлэра, и художники пуэнтиллисты, импрессіонисты и другіе по образцу Пюви-де-Шаванна, художественная наивность которыхъ невыносима, и непонятные музыканты, подчиняющіеся печальному вліянію Вагнера,— словомъ, все декаденты.
Это слово ‘декадентъ’, кажется, почти оставлено во Франціи, но оно часто употребляется въ Россіи, и Толстой раздляетъ убжденіе своихъ соотечественниковъ, когда думаетъ, что этой кличкою характеризуются послднія тенденціи искусства на Запад. Чтобы быть au courant всего, что происходитъ въ этой области во Франціи, Толстой выписываетъ и читаетъ вс мелкія французскія обозрнія, не только ‘L’Ermitage’ и ‘Mercure de France’, но и ‘Revue Naturiste’ и много другихъ, мене извстныхъ журналовъ. Онъ гнушается ихъ, у него нтъ столь рзкихъ словъ, какими ему хотлось бы ихъ заклеймить, но онъ ихъ считаетъ знаменательнымъ явленіемъ. Вотъ въ чемъ можно упрекнуть его книгу. У него данныхъ много, но вс он собраны наугадъ. Толстой придаетъ слишкомъ много значенія писателямъ, не имющимъ во Франціи никакого значенія. Онъ знаетъ наизусть стихи Y. или Z. (не хочу назвать ихъ по имени, чтобы не доставить имъ возможности гордиться), а произведенія Ренье ему неизвстны. Можетъ быть, слдуетъ еще пожалть о томъ, что Толстой считаетъ чисто французскими извстныя произведенія бельгійскихъ писателей и идіотизмы фламандскихъ областей называетъ проступками противъ традицій французскаго языка. Жаль еще, что онъ не могъ постить Францію и познакомиться съ ея живописью, а также съ живописью ея сосдей по ту сторону Ламаншскаго канала, непосредственно, а не по однимъ только искусственнымъ копіямъ.
Вообще къ современному французскому искусству Толстой относится очень сурово.
Новые французскіе писатели,— говорить онъ,— можетъ быть, и глубокіе, но я ихъ не понимаю. Они столь же темны, какъ Ибсенъ, а что касается этого писателя, то я не знаю, что онъ хочетъ сказать. Если вы находите достоинства въ его ‘Дикой утк’, то вы меня весьма обяжете, объяснивъ, въ чемъ дло. Впрочемъ, тутъ еще дло понятно: Ибсенъ — скандинавскій житель. Но Франція — область яснаго и естественнаго! Чтобы были декаденты тамъ, гд есть такіе прозаики, какъ Мопассанъ, такіе поэты, какъ Гюго, и не только Гюго, но даже настоящіе поэты среди парнассцевъ! Вашъ Сюлли-Прюдомъ явился выразителемъ благородныхъ идей!
Что касается эстетическихъ доктринъ, то он, по словамъ Толстого, родились въ Германіи и Англіи и оттуда распространились повсюду.
— Он, — сказалъ Толстой, — стремились, главнымъ образомъ, къ тому, чтобы сдлать изъ искусства нчто такое, что довлло бы самому себ, и парадоксы доведены въ нихъ до утвержденія, будто искусство должно служить себ самому. Это — цинизмъ, но чтобы получить малое, требуется большое. Такимъ-то путемъ пришли къ вранью — обратите вниманіе — къ вранью относительно прекраснаго, истиннаго, хорошаго, которое вашему Виктору Кузену напрасно пришло въ голову популяризировать. Курьезная вообще троица — искусство, наука и мораль. Насъ хотятъ заставить думать, что искусство существуетъ для искусства, что оно само по себ иметъ цну и raison d’tre, какъ добро, и что, вслдствіе этого, т, которые посвящаютъ ему свое существованіе, могутъ найти въ немъ основаніе для устройства своей жизни! Да это абсурдъ!
— Какъ и всякія ложныя философскія доктрины,— продолжалъ Толстой,— ученіе это иметъ одну только цль — узаконить посредствомъ всякихъ абстракцій способъ существованія, пріятный по соображеніямъ, въ которыхъ не хотятъ признаться! Во Франціи 25.000 художниковъ. Столько же есть и въ другихъ странахъ. Вотъ какъ велика эта армія паразитовъ, да, паразитовъ, такъ какъ они живутъ на счетъ народа и въ то же время не служатъ народу! Если бы они еще сами печатали свои глупости, было бы полбдою, но подумайте о безчисленныхъ рабочихъ, о ‘блыхъ рабахъ’, все существованіе которыхъ поглощено этимъ дломъ! Эти люди пользуются своими глазами для тогб, чтобы разбирать эту тарабарщину, и легкими для того, чтобы вдыхать въ себя свинцовую пыль. Постройка египетскихъ пирамидъ не была столь безполезна и мучительна. И что они даютъ народу взамнъ всего, что даетъ имъ народъ? Ничего, такъ какъ ихъ столь тонкое искусство предназначено только для нкоторыхъ посвященныхъ. Истощивъ вс источники удовольствія, привилегированные люди обращаются къ этимъ безсмыслицамъ, пытаясь найти въ нихъ источникъ наслажденія. Но ихъ попытки не увнчиваются успхомъ — вотъ ихъ высшее наказаніе. О, если бы они хоть были бы счастливы! Но у всхъ этихъ художниковъ и ихъ поклонниковъ основнымъ правиломъ жизни являются слова: ‘Мн это наскучило!’ И вотъ для того, чтобы оправдать существованіе этихъ паразитовъ, эстетики изобрли чудовищное ученіе объ искусств для искусства!
— Искусство не иметъ права существовать, разъ оно не предназначено для народа. Въ немъ не должно быть привилегированныхъ классовъ. Если искусство есть, какъ намъ кажется, пріятный элементъ человческой жизни, то оно не должно служить только нсколькимъ счастливцамъ. Искусство должно быть народнымъ или оно не должно существовать, но для перваго нужно, чтобы вмсто того, чтобы быть игрушкою бездльниковъ и усталыхъ виверовъ, оно проникалось боле общими интересами, погрузившись въ человческую жизнь, настоящую человческую, а не искусственную и вымышленную. Это не значитъ, что нужно унизить искусство и бросить его на произволъ народа. Изнженные люди утверждаютъ, что народъ не понимаетъ искусства. Конечно, онъ не понимаетъ декадентовъ, и совершенно справедливо, но каждый разъ, когда я водилъ своихъ друзей, крестьянъ-самоучекъ, которые высоко цнятъ нашихъ ученыхъ, въ картинную галлерею братьевъ Третьяковыхъ, я видлъ, какое сильное впечатлніе производили на нихъ прекрасныя произведенія Рпина и Ге.
— Я не требую, чтобы искусство играло исключительно роль морализаторскаго фактора. Самое существенное заключается въ томъ, чтобы оно интересовало народъ. Но. оно будетъ интересовать его, т. е. все человчество, только тогда, если оно искренне, если оно выражаетъ то, что есть въ насъ глубокаго, т. е. человческаго, общаго всмъ людямъ. Искусство нуждается въ трехъ вещахъ: искренности, искренности и искренности. Безполезно, чтобы художники получали спеціальное образованіе. Художественныя школы не приносятъ никакой пользы, он могутъ только извратить умъ молодыхъ людей, заставляя ихъ думать, что ремесло ихъ иметъ значеніе само по себ. Будьте только искренни, и мысль, которую вы выразите, тронетъ сердца. Вдь вамъ хорошо извстно, что шумный и радостный смхъ ребенка заставляетъ смяться даже тогда, когда вы печальны.
— Есть много привилегій, и даже т общества, которыя считаютъ себя самыми равноправными, далеки отъ того, чтобы быть таковыми. Но самая скверная изъ этихъ привилегій, самая скандальная и циническая, это — привилегія искусства, какъ его понимаютъ теперь. Люди не считаютъ даже нужнымъ скрывать ее: эстетическія доктрины не только извиняютъ ее, но он придаютъ ей характеръ достоинства, составляющій гордость привилегированныхъ. Не всегда обстояло такъ дло. Средневковое искусство, скульптура порталовъ и капителей, художество стекольщиковъ было предназначено не для ученыхъ и богатыхъ, а скоре для народа. Это искусство было законное и оно даже было хорошо. Но папы и итальянскіе государи эпохи возрожденія окружали себя небольшими дворами изъ художниковъ. Они привязывали ихъ къ своей личности, предназначали для своего удовольствія и кормили ихъ. Эти-то художники эпохи возрожденія являются истинными родоначальниками современныхъ художниковъ: они были паразитами! Произведеніе искусства прекрасно соотвтственно числу людей, которые имъ интересуются. Шедевры для трапезныхъ ничего не стоютъ. Гд вы, позвольте спросить, укажете въ вашей Западной Европ хотя бы одну только серьезную попытку заинтересовать народъ живописью или скульптурою? Нигд. Въ крайнемъ случа можно назвать торговлю картинами въ Лувр, хотя мн и не нравятся воплощаемыя въ нихъ идеи. Вотъ и все!’