ТИПЫ РУССКАГО БЕЗСИЛІЯ.
ТИПЫ РУССКАГО БЕЗСИЛІЯ.
(Бродящія силы. Дв повсти В. П. Авенаріуса. СПБ. 1867.)
I.
II.
III.
IV.
V.
Н. Шелгуновъ.
‘Дло’, No 3, 1868
Типы русского бессилия, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1868
Время на прочтение: 31 минут(ы)
Когда кругъ литературной дятельности съуживается или умственная реакція отодвигаетъ на задній планъ серьезную и честную мысль, когда, однимъ слономъ, журнальные скоморохи и болтуны становятся на мсто полезныхъ дятелей, литература перестаетъ быть строгимъ наставникомъ и руководителемъ общества, и обращается въ его покорную прислужницу. Она не учитъ, а льститъ, она боится самостоятельнаго, рзкаго и новаго мннія, и подлаживается подъ существующіе вкусы и гуртовыя желанія читающей публики, она ищетъ опоры въ угожденіи разнымъ мелкимъ страстишкамъ и наклонностямъ, преобладающимъ въ большинств общества, она эксплуатируетъ эти наклонности, принижается до нихъ, и создаетъ свой успхъ на этой, боле или мене удачной, эксплуатаціи. Если нужно, она наркотизируетъ своихъ читателей клубничными сценами, или дйствуетъ на ихъ воображеніе запугивающими призраками и опасностями… Все это, разумется, длается не изъ чистаго безкорыстія, и писатели такого сорта съ избыткомъ вознаграждаются той же публикой, которую они усыпляютъ и отупляютъ своими наркотическими снадобьями. Съ нкотораго времени такіе писаки вошли у насъ въ моду, и, надо отдать имъ справедливость, пользуются своимъ положеніемъ довольно развязно. Въ числ ихъ г. Авенаріусу принадлежитъ почетное мсто.
Подъ общимъ заглавіемъ ‘Бродящихъ Силъ’ у г. Авенаріуса помщены дв повсти. Первая, Современная идилія, служитъ прологомъ къ драм, разыгрывающейся въ Повтріи, т. е. ко второй повсти.
Современная идиллія начинается съ того, что вкругъ стола, передъ висбаденскимъ курзаломъ, сидитъ четыре особы женскаго пола, одна пожилая и три молодыя. Самой молодой изъ нихъ не боле 15-ти лтъ, черты ея, еще неопредлившіяся, необыкновенно миловидны и дышатъ дтскою доврчивостію. Темно-каштановые волосы ея выстрижены въ кружокъ, какъ у мальчика, вроятно, въ подражаніе старшей сестр, остриженной еще короче. Старшая сестра, съ блднымъ ищемъ, выразительными, серьезными глазами была похожа на молодого студента, только-что сдавшаго свой пріемный экзаменъ. Об сестры одты просто въ платья темныхъ цвтовъ. Третья двица, весьма недурная, маленькая подвижная 16-тилтняя брюнетка, носитъ волосы подъ стку и отличается изысканнымъ и пестрымъ нарядомъ. Наконецъ пожилая дама, мать двухъ сестеръ глядитъ кровной аристократкой,
Проницательный читатель тотчасъ же догадывается, что стриженыя двицы изображаютъ собою нигилистокъ, а 10-тилтняя брюнетка и пожилая дама ихъ антиподовъ, что въ дальнйшемъ изложеніи легкомысленное поведеніе ни пинетокъ найдетъ само въ себ достойную кару, а благоразуміе 16-тилтней брюнетки и пожилой дамы награду, и что г. Авенаріусъ, покаравъ такимъ образомъ тюрокъ а вознаградивъ добродтель, дастъ возможность читателю насладиться собственною проницательностію. Намренно или нтъ, но г. Авенаріусъ оказывается гораздо хитро-умне проницательнаго читателя, ибо его нигилистки во всхъ отношеніяхъ стоятъ выше не нигилистокъ и длаютъ гораздо меньше глупостей. Конечно такимъ недосмотромъ г. Авенаріусъ очень ослабилъ нравоучительность своихъ произведеній и поставилъ въ очень неловкое положеніе читателя, желавшаго найти въ немъ достойнаго изобличителя всхъ пакостей нигилизма Но г. Авенаріусу, какъ довольно врному копировщику вншней, формальной стороны жизни и нельзя было поступить иначе. Позволь онъ себ хотя малйшую намренную ложь и онъ немедленно погрузился бы, съ высоты той объективной правды, на которой желаетъ держаться, въ взбаламученное море, поглотившее г. Писемскаго.
Съ первыхъ страницъ своей повсти авторъ вводитъ читателя въ міръ крайняго легкомыслія, которыми старые отличаются чуть ли не больше молодыхъ. Все это порывъ, сырая сила, отсутствіе всякой внутренней дисциплины, расходившаяся кровь, толкающая человка направо и налво безъ всякой опредленной цли и точно-выясненнаго стремленія. Почтенная аристократка, и по своимъ лтамъ и какъ мать взрослыхъ дочерей, должна бы повидимому обладать необходимой для того долей здраваго смысла, а между тмъ какъ она поступаетъ? Она похала на воды для старшей своей дочери, потому что та больна, спрашивается для чего она взяла своего 15-тилтняго недоростка, у котораго даже еще неопредлились черты и 16-ти лтнюю брюнетку? Предположимъ намреніе самое благое. Почтенная аристократка не была уврена въ своемъ муж и хотла держать дтей подъ споимъ глазомъ. Если обратимъ вниманіе на то, что обоимъ недоросткамъ слдовало еще продолжать свое ученіе, то конечно двочкамъ было удобне находиться подъ надзоромъ матери, чмъ подъ надзоромъ стараго ворчуна отца и прислуги. Какъ же почтенная мать исполняла свою обязанность? Наденьк (15-тилтній недоростокъ) приходитъ внезапная мысль посмотрть, какъ играютъ въ рулетку.— Мамаша, голубушка, пустите! говоритъ она.— Нельзя, Наденька, отвчаетъ мать — неприлично.— У матери, взявшейся за воспитаніе своихъ дочерей, не находится отвта боле умнаго.— Неприлично? отвчаетъ ей съ усмшкой старшая дочь, если вы, мамашенька боитесь, что кто увидитъ, то вдь завтра же насъ не будетъ здсь. Отчего не доставить удовольствія дтямъ?— Что можетъ быть убдительне подобнаго отвта для человка, у котораго кодексъ всей житейской мудрости сосредоточивается въ одномъ слов неприлично. Такъ какъ завтрашній отъздъ превращалъ всякое неприличіе въ приличіе, то во-первыхъ, недоростки сообразили — длай что хочешь, лишь бы никто не видлъ и не говорилъ — а во-вторыхъ, получили разршеніе отправиться въ игорный домъ. Конечно, двочкамъ было дано наставленіе, чтобы он не играли, но какъ сама мать полнилась идти съ ними, то недоростки нетолько играли, но проиграли вс деньги, какія съ ними были и съ ними даже случился скандалъ. Въ одну изъ ставокъ, Моничка (16-тилтняя брюнетка) выиграла, но только-что она потянулась за выигрышемъ, какъ какой-то нмецъ предупредилъ ее.— Да, гульденъ былъ мой, сказала Моничка..— Нтъ мой! отвтилъ нмецъ и завладлъ ставкой. Къ счастію, для двочекъ тутъ же за столомъ сидлъ молодой человкъ благообразной наружности, съ небольшими усиками, онъ схватилъ нмца за руку и крикнулъ ему ршительно — не трогать! гульденъ принадлежитъ этой двиц, я свидтель. Хищникъ былъ выведенъ, и гульденъ поступилъ въ собственность его хозяйки. Проигравшіяся двочки отправились домой, а ихъ избавитель, замтивъ, что они уходятъ, сгребъ въ карманъ остатокъ своихъ денегъ и поспшилъ за барышнями. Прослдивъ за ними до гостинницы, онъ узналъ отъ кельнера, что это русское семейство: мать, дв дочери, племянница, что старшая дочь пользовалась срною водою, но доктора посовтовали ей нить сыворотку и что завтра он узжаютъ въ Швейцарію, въ Интерлакенъ.
Забравъ эти справки, молодой человкъ повернулся на каблукахъ и задумчиво спустился съ лстницы. Поворотивъ за уголъ, онъ въ одной изъ смежныхъ улицъ вошелъ въ тсную, темную прихожую, небольшого одноэтажнаго домика, ощупалъ дверь и постучался. Густой мужской голосъ отвтилъ изнутри: herein! Молодой человкъ вошелъ въ комнату, освщенную матовою лампою. На кровати, съ книгою въ рук, лежалъ молодой мужчина, съ флегматическимъ умнымъ лицомъ.
— Ты, Ластовъ? спросилъ онъ, не повертывая головы.
— Собственноручно.
— Удалось, наконецъ, продуться?
— Удалось. Послушай, Зминъ, вдь твои работы приближаются къ концу?
— Даже кончились нынче.
— А! Значитъ завтра же можно въ Швейцарію?
— Самъ же ты просилъ повременить? Или уже не надешься сорвать банка?
— Не надюсь. Madame Schmidt!
Madame Schmidt явилась и Ластовъ, объявивъ ей, что завтра узжаетъ, просилъ ее подать счетъ.
Познакомившись съ дйствующими лицами ‘Современной идилліи’, читатель составляетъ о нихъ такое заключеніе. Мать глупа, помшана на приличіяхъ и не иметъ на своихъ дочерей никакого вліянія, двочки подобны дикимъ козамъ, незнающимъ надъ собою никакой узды, Зминъ неясенъ, Ластовъ въ момент жажды любви, и не можетъ увидть ни одного смазливаго женскаго личика, чтобы не быть готовымъ на всякую глупость. Если подобные недопеченные люди вздумаютъ сами руководить себя на пути жизни, то не миновать имъ болота.
Изъ послдующихъ главъ читатель убждается еще боле, что недопеченные люди ршительно направляются къ болоту.
Въ Гисбах, или въ Интерлакен — впрочемъ это все равно — общество молодыхъ людей увеличилось еще однимъ субъектомъ, тоже имющимъ непремнное желаніе зассть въ болот. Это нкто Куницынъ, юноша лтъ 19 или 20, смазливенькій фатъ, болтающій только по-французски и сдлавшій изученіе французскаго языка основною цлію своей жизни.
За первымъ ужиномъ, гд собралась вся компанія, почтенная маменька занялась разговоромъ съ какой-то французской графиней, а ея скоросплыя дочки устроили съ такой быстротой знакомство съ молодыми людьми, что если бы маменька была умне хотя на волосокъ, то поняла бы, что обзаводиться дочками ей вовсе не слдовало.
Посл параднаго приступа, Лиза, старшая дочь, сказала: однако, пора и узнать подробне, съ кмъ мы имемъ дло. Кто вы, господа?
— Я и онъ, сказалъ Зминъ, указывая на Ластова: — кандидаты естественныхъ наукъ, я — будущій мыловаръ, онъ — будущій просвтитель юношества.
— А зовутъ васъ?
— Меня Александромъ Александровичемъ Зминымъ, его Львомъ Ильичомъ Ластовымъ.
— А вы кто? обратилась Лиза къ Куницыну.— Бьюсь объ закладъ, что лицеистъ или правовдъ?
— Изъ чего вы заключили? Да, я былъ правовдомъ, но уже окончилъ курсъ — съ девятымъ классомъ! Зовутъ меня Куницынъ.
— Теперь очередь за нами, сказала Лиза,— Я — Лизавета Николаевна Липецкая. Это — сестра моя, Надежда Николаевна, петербургская гимназистка. Вотъ наша мать, жена тайнаго совтника Липецкаго. А вотъ Соломонида Алексевна Невзорова — одинъ изъ будущихъ перловъ петербургскихъ великосвтскихъ баловъ.— Жена тайнаго совтника хотла было вмшаться въ разговоръ молодежи, ибо находила неслыханнымъ и ни съ чмъ несообразнымъ такое внезапное знакомство съ вовсе незнакомыми людьми, но никто изъ участниковъ маленькой интермедіи не удостоилъ ея вниманія, и, пожавъ плечами, непризнанная родительница повернулась опять къ своей французской графин.
Такъ какъ на воды прізжаютъ обыкновенно праздные люди, съ праздными цлями, то понятно, что молодежь перелюбилась другъ съ другомъ: Зминъ влюбился въ Лизу, а Лиза въ Змина, Ластовъ въ Наденьку, а Наденька въ Ластова, наконецъ Куницынъ въ Моппчву, а Моничка въ Куницына. А чтожь маменька, эта аристократка чистой крови? Она, по прежнему, пожинала плоды своей глупости и устрой вала своимъ дочерямъ путь жизни, который впослдствіи имъ пришлось оросить кровавыми слезами.
Авторъ повсти не обращаетъ ровно никакого вниманія на мать. Она у него какое-то подставное лицо. Все. что читатель узнаетъ о ней, ограничивается тмъ, что она жена тайнаго совтника Липецкаго и что за ужиномъ она разговаривала съ какой-то французской графиней. Зато тмъ усердне предается онъ описанію легкомыслія молодежи и посвящаетъ изложенію ихъ праздной болтовни цлые десятки страницъ. Я не стану отрицать того, что для лучшаго напечатлнія въ представленіи читателя всей той бездны легкомыслія, какую авторъ хотлъ олицетворить въ образ Наденьки. Монички, Лизы и въ образ недопеченнаго Куницына, подобныя подробности вовсе не лишни, но мыслящаго читателя удовлетворить этимъ нельзя. Моничка и Куницынъ уже и по природ изъ такой глины, что хоть поручи ихъ самому Ментору или Песталоцци, толку никакого не будетъ. Но стриженыя Наденька и Лиза не то. Это двочки умныя, добрыя, съ хорошими стремленіями, нуждающіяся только въ очень небольшой помощи, чтобы идти но пути жизни, не проваливаясь и не сбиваясь въ сторону. Какъ же имъ помогаетъ мать? Какъ она вела ихъ до сихъ лоръ? Какую житейскую мудрость она передала имъ? Какъ она подготовляла ихъ къ ожидающимъ ихъ житейскимъ тревогамъ и опасностямъ? Ничего этого не говоритъ намъ авторъ. Онъ рисуетъ намъ портреты двочекъ, неизбжно легкомысленныхъ по самому своему возрасту, по отсутствію всякаго серьезнаго воспитанія, и хочетъ, чтобы мы побивали ихъ камнями. Пусть побиваетъ, кто хочетъ. Но если кого нужно привлекать къ отвту, то не дтей. Вы хотите побить ихъ каменьями за то, что они легкомысленны въ 15 лтъ, и смотрите съ нжнымъ чувствомъ на ихъ сдоволосыхъ родителей, легкомысленныхъ въ 60 лтъ. Правда сдовласые старцы сознавали свое педагогическое безсиліе, по куда двался ихъ опытъ жизни? Неужели житейскій опытъ не научитъ ихъ даже тому, что если 15—10-ти лтнюю двочку выпустить одну въ сей прекрасный божій міръ, то не только въ нашемъ русскомъ обществ, но и во всякомъ другомъ европейскомъ, найдется немедленно 18—20-тилтній красивый юноша, который захочетъ взять прекрасное, молодое, одинокое существо подъ свое покровительство и, предложивъ ему руку и сердце, уведетъ его въ розовые сады любви, гд и изчезнетъ съ нимъ за первымъ розовымъ кустомъ. Липецкая — мать, должно быть, весь свой вкъ разыгрывала невинную институтку и послдняя узнавала то, что давно зналъ весь свтъ. А когда непоправимое несчастіе дочери открываетъ ей глаза, она плачетъ, она страдаетъ за свою дочь и опять не обнаруживаетъ даже на столько нравственной силы, чтобы помшать разсвирпвшему отцу выгнать эту дочь буквально на улицу, лишенную всякой помощи. И такая мать будетъ еще распинаться передъ всмъ міромъ въ своей любви къ дтямъ! И дйствительно, разв не. изъ любви къ нимъ она соглашалась исполнять всякое ихъ неразумное желаніе? Захотятъ ли двочки играть въ рулетку или въ банкъ,— играйте, милыя, только смотрите, чтобы никто не зналъ объ этомъ, захотятъ ли двочки разбрестись, попарно съ мужчинами по лсу — разбредитесь, но смотрите, чтобы и и кто этого не замтилъ, захотятъ ли двочки ходить на холостые вечера молодежи, ходите сколько хотите, но только не опаздывайте домой. Отчего бы женщин и не играть въ рулетку? Отчего бы женщин и не гулять съ молодымъ мужчиной по лсу? Отчего бы женщин, не посщать холостой мужской компаніи? Но когда материнская заботливость о воспитаніи дочери кончается тмъ, что отецъ выгоняетъ эту дочь на улицу, когда несчастная бросается наконецъ въ Неву, то мы въ нрав сказать такой матери, что въ ея сердц жила лишь обезьянная любовь, ибо кого любятъ по-человчески, того не поставятъ на такой путь жизни, спасти отъ котораго можетъ только Нева.
Любовное препровожденіе времени кончилось у молодыхъ людей ничмъ. О Змин говорить не буду, онъ лицо вводное и въ Повтріи больше не является. Ластовъ хотя написалъ Наденьк любовные стихи, но они не только не дошли по назначенію, но маменька сочла долгомъ сдлать дочери приличное внушеніе: ‘ты такая и сякая, сказала она ей, связываешься со всякой шушерой, у которой и гроша въ карман нтъ, другое дло, если бы это былъ Куницынъ.’ Что же касается до сего юноши, то сидя разъ съ своею Моничкой наедин, онъ не выдержалъ, обнялъ ее и, какъ выразился самъ въ письм къ Ластону, ‘влпилъ ей наисмачнйшую безешку.’ Моничка не протестовала и, снявъ перстень съ руки Куницына, стала примрять его на свои пальцы.
— А что, если бы я попросилъ васъ оставить его себ? сказалъ Куницынъ Моничк.
Моничка опустила глаза и освтила — переговорите съ тетенькой, она моя опекунша…
‘Я чуть не провалился сквозь землю, въ Америку, говоритъ Куницынъ въ томъ же самомъ письм. Imbcile! самъ того не зная, сдлалъ предложеніе. Но que faire? благородному человку нельзя отступиться отъ даннаго разъ слова, сконфузить ее тоже не хотлось — скрпя сердце, отправился я къ опекунш, ну и, само собою, получилъ согласіе…’
Современная идиллія кончилась, начинается Повтріе.
Куницынъ есть тупоумнйшій фатъ, какого когда либо видлъ міръ, Моничка такое же легкомысленное существо.
Еще въ Швейцаріи, до ршительнаго объясненія, происходилъ между ними слдующій разговоръ.
— Ахъ, M-r. Куницынъ, говоритъ Моничка,— вдь дивно должно быть въ Париж? Какъ я завидую вамъ и всмъ, побывавшимъ тамъ.
— Да, недурная мстность, отвчаетъ Куницынъ,— весьма и весьма изрядная, имете полное право завидовать, отвчаетъ M-r Куницынъ. Вся атмосфера Парижа пропитана какимъ-то живительнымъ элексиромъ, вдыхая ее, замтно перерождаешься, длаешься чмъ-то лучшимъ, высшимъ. Каждая малость, каждое, такъ сказать, дрянцо носитъ на себ отпечатокъ цивилизованности. Хоть бы гарсоны въ отеляхъ. Я останавливался послдній разъ въ Луврской, тамъ моего гарсона звали не Захаромъ или Никифоромъ, а Альфонсомъ! каково имячко?
— Ахъ, да, какое музыкальное. Такъ и напоминаетъ: Alphonse Karr!
— Именно. Въ своемъ франтовскомъ фрак, снжно-бломъ галстух онъ не уступалъ въ граціи любому комъ-иль-фо, а чисто-французскій выговоръ, а выраженья… Не ‘papillon’, а ‘papiyon’ — прелесть! Я даже боялся заговаривать съ нимъ, долженъ былъ обдумывать каждое слово, чтобы не срзаться. Между тмъ, я, какъ мы вроятно замчаете, изъясняюсь по-французски не очень-то дурно?
— Вы говорите безподобно, упоительно, М-r Куницынъ.
— А то возьмите прачку, продолжаетъ тотъ же упоительный М-r Куницынъ.— Ну, что такое въ сравненьи съ нею наша доморощенная Матрена, Марья, толстая, неповоротливая? Ее и назвать-то нельзя иначе, какъ Матреной. А тутъ — стучатся къ вамъ въ дверь — уже но одному стуку вы угадываете благовоспитанную ручку — вы приглашаете: ‘Entrez’! и влетаетъ къ вамъ легкая, какъ зефиръ, граціозная, вторая Тальони. Вы недоумваете: кто это? въ самомъ ли дл не боле какъ прачка, или одна изъ гордыхъ фей Сенъ-Жерменскаго предмстья?
— И врно кокетничали съ нею? перебила Моничка.— Фи, съ прачкой! Какъ она тамъ ни будь граціозна — все прачка.
— А, нтъ, отвчаетъ Куницынъ, и затмъ, съ такимъ же остроуміемъ и глубиной мысли описываетъ Моничк красоты парижской жизни. ‘Чего стоитъ одинъ обдъ у Trois Frè,res Provenaux! Насладись и умри! какъ сказалъ Прудонъ. (По мннію Куницына Прудонъ есть философъ эпикурейской школы. Онъ любитъ щегольнуть знакомствомъ съ мыслями этого писателя и цитируетъ его всегда съ одинаковымъ успхомъ)… Когда-то наша бдная Россія достигнетъ хоть тни всего этого! восклицаетъ Куницынъ.
— Ахъ, М-r Кушщынъ, и не упоминайте объ ней!
— А театры? А Mabile, Closrie de lilas, Chateau de fleurs? Вотъ это такъ жизнь!
— Вы, милый мой, разсказываете такъ увлекательно, что взяла бы да полетла туда.
Я не стану докучать читателю выписками всего того, что говорятъ Куницынъ и Моничка между собой и съ другими- Приведеннаго выше образчика совершенно достаточно, чтобы получить вполн опредленное понятіе о міровоззрніи этихъ двухъ наивныхъ существъ. Вся ихъ жизнь во вншнемъ блеск, въ безцльномъ шум, сует и движеніи. Моничка, но просьб Куницына, утшилась даже измнить свое имя и вмсто Соломониды, начала называться. Семирамидой.
Теперь вообразите себ, что два такихъ’шлихъ существа сочетались законнымъ бракомъ. Какъ бы ни были разнообразны послдствіи подобнаго союза, но несомннно одно, что въ результат получится всегда глупость, ибо люди неспособны ни къ какому прочному чувству, неспособны воспитать въ себ ни одной здравой мысли.
Въ первый же годъ супружества, Моничка начала шушукаться съ однимъ юнымъ воиномъ, въ аксельбантахъ, по фамиліи Діоскуровымъ и пожимать другъ другу руки подъ столомъ. Наконецъ, въ одинъ прекрасный день, Куницынъ прізжаетъ къ Ластову и сообщаетъ, что Моничка убжала отъ него съ Діоскуровымъ. ‘Я ли, говоритъ Куницынъ, не любилъ ее, не лелялъ ее: ни одной вдь сторонней интрижки не завелъ съ самаго дня женитьбы, вотъ ужъ годъ съ лишкомъ, легко сказать!’ О мудрый и нравственный мужъ, какую въ самомъ дл змю вскормилъ ты у своего сердца! Но что за причина невзгоды тебя постившей? М-r Куницынъ понимаетъ это дло такъ. Не подозрвая ничего, онъ принималъ Діоскурова. какъ друга дома. Оказалось, что юный Марсъ читалъ съ Моничкой Что длить?— да не только они читали, а изучали и наконецъ поршили, какъ выражается г. Авенаріусъ, ‘устроиться по предписанному тамъ рецепту’. Приходитъ разъ Куницынъ изъ должности и видитъ, что Моничка укладывается.— Куда это? Точно въ вояжъ?— Въ вояжъ, говоритъ, и ду: на вки разстаюсь съ тобой,— Какъ такъ на вки? Что это значитъ?— Это значитъ, отвчаетъ Моня, что ты надолъ мн. что намъ ужь не къ чему жить вмст, были бы только въ тягость другъ другу. Веселись и будь счастливъ!— Да куда же ты, къ кому?— А къ Дюскурову. Онъ — Кирсановъ, ты — Лопуховъ, я — Вра Павловна.— Да вдь это все хорошо въ книжк, въ дйствительности же не примнимо.— Вотъ увидишь, говоритъ, какъ примнимо, Я вообще не вижу, чему тутъ удивляться: виновата ли я, что ты не умлъ разнообразить себя, что Діоскуровъ лучше тебя? Но, я разстаюсь съ тобою безъ всякой горечи въ сердц’. Куницынъ вздохнулъ, на глазахъ у него навернулись слезы, а Моничка — ну угадайте? Моничка запла:
Не плачь, красавица! слезами
Кручин злой не пособить.
Господь обидлъ огурцами,
За то капустой наградитъ.
Моничка и Куницынъ въ своемъ благодушномъ идіотизм могутъ объяснять свои поступки какъ имъ угодно, но почему другъ Куницына, Ластовъ, человкъ не глупый и еще натуралистъ, необъяснилъ ему, что виной всему вовсе не Что длать? Постите сумасшедшій домъ я спросите сторожа, чмъ больны его обитатели. Сторожъ, съ увренностію непогршимаго человка, отвтитъ вамъ: этотъ сошелъ съ ума отъ любви, тотъ отъ банкротства, вотъ этотъ отъ домашнихъ непріятностей и такъ дале. Если полагаться на мнніе непогршимаго сторожа, то окажется, что каждый больной сошелъ съ ума по своей спеціальной причин, и что на свт столько же причинъ сумасшествіи, сколько сумасшедшихъ. А между тмъ причина сумасшествія одна — органическое разстройство. Чтобы разстроенный человкъ святилъ окончательно съума, нужно иногда самое ничтожное вншнее обстоятельство: огорченіе, испугъ или что нибудь подобное. И вотъ неразумному сторожу кажется, что одинъ помшался отъ любви, другой отъ обиды, нанесенной женой, третій отъ потери денегъ. Не нанеси окончательнаго удара любовь, или ссора съ женой, его нанесла бы грубость кухарки, дворника, обида городоваго, человкъ могъ бы помшаться просто оттого, что изъ-за угла выскочила внезапно какая нибудь шавка и залаяла. Ластовъ конечно все это зналъ. Онъ зналъ и то, что легкомысленные люди съ самаго сотворенія міра не отличались никогда прочными привязанностями и солидностію мысли. Изъ нихъ выходили всегда неврныя жены, неврные мужья, дурные родители, ненадежные друзья и пріятели, негодные граждане. Въ самомъ существ ихъ натуры заключалась причина, уподоблявшая ихъ флюгерамъ, послушнымъ каждому даже слабому втру. Если всего этого не зналъ Ластовъ, то слдовало знать автору повсти, и тогда онъ не сталъ бы объяснять поступки Монички повтріемъ. Когда Клеопатра, Мессалина и тысячи знатныхъ римлянокъ предавались разврату, что ихъ увлекало — повтріе! Когда Англія среднихъ вковъ, потерянъ всякую мру благопристойности, предалась самой разнузданной половой распущенности, что ее увлекало — повтріе! Когда Франція временъ регентства повторила времена Клеопатры и Мессалины, то ее увлекло — тоже повтріе? Когда въ новыя времена Румынія сдлала изъ проституціи ремесло своей аристократіи, то ее тоже увлекло повтріе? Когда наконецъ исторія человчества представляетъ на каждомъ шагу факты супружеской неврности и дурно разсчитанныхъ браковъ, противъ которыхъ церковный и гражданскій законъ постановилъ повсюду разводъ — и это все повтріе? Когда проституція, увлекая повсюду легкомысленныхъ, составила неискоренимое міровое зло, противъ котораго безсильны не только полицейскія мры, но даже страхъ вчныхъ адскихъ мукъ — неужели и это повтріе? г., Авенаріусъ съ споимъ повтріемъ очень напоминаетъ Собакевича, тыкавшаго вилкой въ маленькую рыбку, Легкомысліе, отсутствіе сообразительности и половая распущенность охватываютъ весь міръ, а онъ тычетъ намъ глаза пустомелей Куницынымъ и его бездушной, вертлявой Моничкой. Да если бы на свт не существовало не только романовъ, но и никакихъ книгъ, Моничка осталась бы всегда Моничкой. Живи она до Рождества Христова, живи она въ I, V, X, XV и въ какомъ хотите столтіи, она всегда бы убжала отъ своего мужа. Не увези ее Діоскуровъ, она бы убжала съ Стртинымъ, который тоже не прочь попользоваться ея даровой любовью. Не брось она дома своего мужа, но наущенію Діоскурова, она завела бы маскарадныя интрижки и отправлялась бы за тмъ въ гостинницы. И г. Авенаріусъ самъ чувствовалъ эту правду, иначе онъ не вывелъ бы на сцену два такихъ человческихъ ничтожества, какъ Куницына и Моничку. Неужели требовалось какое нибудь особенное повтріе, чтобы сбить ихъ съ пути? Неужели вс Монички, обманывающія своихъ мужей, лоретки, камеліи и легкомысленныя двицы, которыми Рига снабжаетъ Петербургъ, составляютъ такую модную язву нашего времени, что на нихъ нужно указывать, какъ на чрезвычайное общественное явленіе, порожденное чрезвычайными обстоятельствами и злонамренной пропагандой? Допуская, что Моничка извлекла уроки супружескаго легкомыслія изъ романа, который ей читалъ Діоскуровъ, мы въ прав спросить, гд же она научилась своему безсердечію. Врная ученица, она бы не должна на слезы своего мужа отвчать пснію о капуст и огурцахъ.— Я говорю о Моничк больше, чмъ о ней говорить слдуетъ. Разскажу коротко ея конецъ.
Посл четырехъ мсяцевъ жизни у Діоскурова, Моничк пришлось оставить его домъ, ибо онъ задумалъ жениться на двушк, за которой давали 50 тысячъ. Моничка вспомнила, что за нею ухаживалъ Марсъ, Стртинъ. Но новый Марсь струсилъ: ‘пойдутъ ребята, какъ грибы посл дождя и не развяжешься. Къ тому же мн и не но средствамъ. Другое дло, еслибъ вы когда удостоили меня въ качеств — доброй знакомой…’ отвтилъ онъ Моничк. Она въ гостинницу. Здсь поживъ, она задолжала. Хозяинъ требовалъ расплаты, грозилъ долговымъ отдленіемъ, впрочемъ длалъ и кое-какіе намеки. ‘Я попала его, говоритъ Моничка, но онъ такой противный: старикъ-старикомъ, курносый, да еще табакъ нюхаетъ… И ни зачто не могла ршиться!..’ Отправилась Моничка къ своему мужу, но тотъ безжалостно захлопнулъ передъ нею дверь. ‘Нсколько дней спустя, по Невскому несся щегольской фаэтонъ. Въ немъ сидла въ роскошной бедуинк Моничка, а рядомъ съ нею — сизоносый въ морщинахъ старикашка, оглядывавшій свою спутницу съ тривіальной улыбкой. Но юная львица, казалось, не замчала его: съ радостнымъ безпокойствомъ засматривалась она въ противоположную сторону, гд нагонялъ ихъ на заводскомъ ворономъ кон удалой конногвардеецъ.
Совершенно непостижимо, какой литературный врагъ могъ присовтовать г. Авенаріусу злополучную Моничку, и по натур, и по воспитанію готовившуюся въ лоретки, изобразить какъ типъ, порожденный какимъ-то повтріемъ.
Пустыя личности удаются г. Авенаріусу гораздо лучше, чмъ натуры одаренныя богаче. Наденька трудне для пониманья, она больше дитя своего времени, но г. Авенаріусъ своего времени не понимаетъ, слдовательно онъ не можетъ понять врно и Наденьки.
Читатель съ Наденькой уже нсколько знакомъ. Совсмъ ребенкомъ она ухала съ своею маменькой за-границу, чтобы тамъ окончательно запутаться въ вопросахъ жизни и подготовить себ въ будущемъ Неву.
Наденька — это истинная бродящая сила. Въ ней много хорошаго, нжное чувство и пытливый умъ. Ее не удовлетворяетъ вншняя сторона жизни, ее обуреваютъ вопросы и ей нужно ихъ разршить. Но гд же 15-тилтней двочк справиться съ вопросами жизни. Маменька, по своему тупоумію, помочь ни въ чемъ не можетъ и не въ состояніи имть на свою дочь никакого вліянія. Сестра Лиза, хотя и старше Наденьки 3 годами, но и сама не стоитъ еще твердо на своихъ нотахъ и нуждается также въ руководителяхъ. Предоставленная себ, Наденька начала самовоспитаніе съ чтенія французскихъ романовъ и всякихъ книгъ, какія ей попадались подъ руку. Она читала безъ разбору Сю, Дюма и Блинскаго, Поля-Феваля и Добролюбова, она знаетъ по пальцамъ множество стиховъ и восхищается но преимуществу Майковымъ. Такое разнообразное чтеніе произвело въ голов Наденьки совершенный сумбуръ и она. какъ попугай, заговорила готовыми фразами, но преимуществу отрицательнаго характера. Парижъ для нея Вавилонъ, портящій, окончательно молодежь. Nach Paris gehen Narren, davon — kommen Gecken, говоритъ она, что въ вольномъ перевод значитъ, что въ Парижъ отправляются поросятами, а возвращаются свиньями. Танцы, по словамъ Наденьки, ребячество, глупость, любовь — нелпость, бывшая въ мод въ сакраментальный періодъ романтиковъ, а нынче брошенная, какъ шляпы стараго фасона, не вздоръ — только разумная привязанность, являющаяся вслдствіе долгаго знакомства съ предметомъ нашей привязанности, когда мы успли вполн убдиться въ душевныхъ достоинствахъ его. Въ тоже время, она млетъ, нюхая лилію, съ страстью вдыхаетъ въ себя запахъ ландыша и приходитъ въ самозабвеніе отъ стиховъ Майкова, увряющаго будто бы лилія
Глядитъ, горитъ, томится, блещетъ
И, распустивши вс листки,
Благоухаетъ и трепещетъ
Отъ упоенья и тоски.
Хотя Ластовъ и доказываетъ Наденьк, что все это небольше какъ наивность, ибо у лиліи нтъ глазъ, а тмъ боле не можетъ явиться упоенье и тоска, но такое объясненіе приводитъ Наденьку въ негодованіе. Являясь отрицателемъ въ бесд съ легкомысленнымъ Куницынымъ, она ршительно пасуетъ передъ Ластовымъ. Въ присутствіи его, съ нею длается какая-то неловкость, является тревожное чувство — и
О, дайте мн весь блескъ весеннихъ грозъ.
И горечь слезъ и сладость слезъ!— говоритъ она.
— И вы, Надежда Николаевна, сочувствуете этому? Вы понимаете горечь и сладость слезъ, спрашиваетъ ее Ластовъ.
— М—да… Наденька засмялась. Становилось уже яснымъ, что юнцы собираются учинить прогулку въ розовомъ лсу.
Въ одну изъ прогулокъ по окрестностямъ, Наденька замтила на дерев улитку.— ‘Ахъ, Легъ Ильичъ, посмотрите: улитка. Для чего она взобралась сюда?— Левъ Ильичъ, въ качеств натуралиста и культиватора умственнаго вертограда Наденьки, прочиталъ ей лекцію о глазахъ и щупальцахъ слизняковъ, а чтобы учениц было удобне проврять слова наставника на практик, она сла на траву, разложила передъ собою платокъ, на который и положила улитку, а наставникъ сталъ противъ нея на колни. Такое положеніе не совсмъ удобное для ученыхъ изслдованій, произвело въ жилахъ юноши жаръ и трепетъ, въ глазахъ у него зарябило и онъ обнялъ жадною рукою станъ двушки, сталъ цловать ее съ горячностію’, Наденька отчаянно вскрикнула, отбросилась назадъ, вскочила на ноги и убжала. ‘Такъ-то творятся глупости! разсуждалъ потомъ самъ съ собою натуралистъ, мрачно насупивъ брови и не двигаясь съ мста,— ну, къ чему, къ чему было это длать? Сидитъ она противъ тебя такъ спокойно, такъ доврчиво и вдругъ ты, ни съ того, ни съ сего, точно блены объвшись… Тьфу ты пропасть! непростительно глупо!’
Впрочемъ Левъ Ильичъ совершенно напрасно порицалъ такъ свой поступокъ. Глупо было не то, что онъ вдругъ ни съ того, ни съ сего вцпился въ Наденьку, а глупа была вся предъидущая жизнь и Наденьки и его.
Драматизмъ положенія Наденьки заключается именно въ томъ, что ея сердце способно къ хорошимъ и прочнымъ чувствамъ, что ея умъ способенъ къ порядочнымъ мыслямъ, но обстоятельства сложились такъ, что всю жизнь она длаетъ только одн глупости. Почтенная маменька, произведшая ее на свтъ, полагала, что посл такого серьезнаго труда ей остается только почивать на лаврахъ праздности и вести пріятные разговоры съ французскими графинями. Наденька росла, какъ полевой цвтокъ, и если кодексъ приличій ея великосвтской маменьки не очерствилъ ея сердца и не помрачилъ ума, такъ это единственно потому, что она была одарена боле счастливой натурой. Но съ другой стороны, въ этой же счастливой натур заключается и будущій источникъ бдствій Наденьки. Великосвтское пустосвятство не удовлетворяло ея, благодаря отрывочному чтенію умныхъ писателей, она поняла, что на свт есть другая правда и другая жизнь, кром той, къ которой готовила ее маменька. Но въ чемъ эта правда, въ чемъ эта жизнь? При всхъ добрыхъ наклонностяхъ и добрыхъ стремленіяхъ, Наденька далеко не титаническая натура. Она сила бродящая, но сила неспособная пробить себ самостоятельную дорогу. Она можетъ идти когда кто нибудь поддерживаетъ ее, но идти самой твердой поступью но ухабамъ жизни у нея недостаетъ силы. Съ поколніемъ, къ которому принадлежитъ ея маменька, у нея нтъ ничего общаго, отдлившись отъ него, она сожгла за собою корабли, но разрывъ съ прошлымъ не освтилъ ей ея будущаго — куда идти, чего искать? Повсюду мракъ и туманъ. Неопредленныя чувства, смутныя мысли бродятъ въ ея молодой голов, повсюду ищетъ она отвтовъ на возбуждающіеся въ ней вопросы. Она читаетъ Сю, Дюма, Блинскаго, Добролюбова, она чуетъ правдивое, она отличаетъ хорошихъ наставниковъ отъ дурныхъ, но она безсильна переварить своею головой все то, что находится въ книгахъ и журналахъ. Она ищетъ какой-то философскій камень жизни, который бы далъ ей ключъ ко всей земной мудрости, который бы какъ на ломберномъ стол показалъ ей всю жизнь, вс ея тропинки и пути, и затмъ ей осталось бы только выбрать настоящую тропинку и идти по ней. Но такого мудреца на свт она не находитъ, такой книги нтъ ни въ одной библіотек Петербурга, потому что ее никто еще не написалъ. И вотъ Наденька отправляется снова на поиски. Но въ ней сердечный элементъ сильне головнаго, кинувшись но страшному порыву въ борьбу съ прошлымъ и на поиски новаго міра, она увлеклась только внутреннимъ стремленіемъ, не сознавая ни своихъ силъ, ни препятствій, которыя ей встртятся. Обстоятельства сталкиваютъ ее съ Ластовымъ. Но Ластовъ тоже сырая сила, сердечный элементъ у него тоже преобладаетъ надъ интеллектомъ. Онъ самъ ходитъ въ потьмахъ и не въ состояніи выбраться на врный путь жизни. Будь Ластовъ дйствительно умный человкъ, онъ помогъ бы Наденьк въ ея поискахъ, вмсто всякой разумной помощи и совта онъ принялся декламировать съ нею Майкова и въ заключеніе всего разжегъ кровь 15—16-тилтней двочки и влюбилъ ее въ себя. Влюбляя въ себя Наденьку, онъ ухитрился влюбить въ себя въ тоже время швейцарку Мари, прислужницу въ гостинниц, въ Интерлакен.
Снова конецъ Современной идилліи, снова Повтріе.
Въ январ слдующаго года статная, щегольски одтая барышня идетъ въ сопровожденіи лакея по гостинному двору. Молодой, красивый мужчина покупаетъ тамъ же апельсины.— M-r Ластовъ!— Наденька!— Посл перваго восторга свиданія, Наденька сообщаетъ Ластову, что она студентка.
— Вы студентка? спрашиваетъ изумленный Ластовъ.
— Да, медико-хирургической академіи. Весною я окончила гимназію, осенью, но совту медицинскаго студента Чекмарева, поступила въ академію. За эти полгода, я думаю, вы меня просто не узнаете!
— Да, вы измнились….
— Возмужала, что ли?
— Н-да. Съ какой стати, скажите, вы въ очкахъ?
Если бы Ластовъ былъ человкъ умный, способный быть опорой женщин, да и всякому человку неустановившагося образа мыслей и невыработавшему себ принциповъ, то конечно онъ или не предложилъ бы подобнаго вопроса или далъ ему иное объясненіе, какъ это узнаетъ читатель дальше.
Будь Ластовъ представителемъ интеллекта, онъ конечно при первомъ взгляд на Наденьку понялъ бы, что для нея совершенно не ясна та основная идея, на защиту которой она вооружилась. Вы Наденька, сказалъ бы онъ ей, поняли всю глубину скудоумія вашей маменьки, всю жизнь свою не знавшей другого закона кром приличій. Васъ возмущала пустота великосвтской жизни, васъ оскорбляла та жалкая роль, какую приходилось играть женщин, превратившейся въ жалкую забаву мужчины. Хорошо, вы желаете быть другою. Во вншнемъ блеск великосвтскихъ Моничекъ вы видите все— зло. Въ отвтъ на ихъ изысканную чистоту блоснжныхъ рукавчиковъ и батистовыхъ воротничковъ, вы облачились въ грязное блье, въ отптъ на ихъ утонченную прическу, требовавшую на сооруженіе ея нсколькихъ часовъ времени, вы остригли волосы въ кружокъ и причесываете ихъ въ дв минуты, въ отвтъ на ихъ бархатныя и шелковыя платья, украшенныя дымкой и кружевами, вы облачились въ скромныя одежды скромныхъ матерій и цвтовъ, въ отвтъ на ихъ деревянныя физіономіи, сіяющія глупостію, суетностію и тщеславіемъ, вы придали своему лицу глубокомысленное выраженіе и надли очки, потому что они придаютъ лицу видъ боле серьезный и сосредоточенный. Но знаете ли вы, что протестъ, выражающійся въ подобномъ вншнемъ формализм, силенъ только внутреннимъ содержаніемъ? Знаете ли вы, что одними очками нельзя сообщить человку сосредоточенности, если этой сосредоточенности нтъ въ его ум? Знаете ли вы, что дйствительная сила сильна сама собой и вншняя форма составляетъ для нея несущественную часть ея содержанія. Имйте настолько ума и энергіи, чтобы понимать жизнь, ясно представлять себ цль своихъ стремленій и твердо неуклонно идти къ нимъ,— короче, будьте дйствительной силой и вамъ не будутъ нужны ни грязное блье, ни платья скромныхъ цвтовъ и матерій, ни стриженые волосы, ни очки, чтобы явиться протестанткой стараго начала. Поймите, что сила всегда сила. Вы только потому и прибгаете къ вншней форм, что чувствуете собственную безсодержательность, внутреннее безсиліе. Знаете ли вы тхъ, кого вы считаете своими духовными отцами. Ихъ сила была въ ум, ихъ сила была въ энергіи характера, въ послдовательности, въ неуклонности поступковъ, въ полномъ согласіи слова съ дломъ. А что длаете вы? Выработали ли вы себ твердое міровоззрніе и ясный принципъ? Нтъ. Я знаю, что ваши намренія честны и стремленія благонамренны. Но для меня всего этого еще мало. И ваша маменька иметъ честныя намренія и она желаетъ вамъ блага, но что толку въ ея желаніи, когда, пустивъ васъ на вс четыре стороны, она подготовила намъ цлый рядъ страданій и конецъ котораго, быть можетъ, вы вовсе не ожидаете. Я мене, чмъ кто либо, стану осуждать васъ, ибо въ васъ дйствуетъ фанатическая сила, съ исторической точки зрнія вы изображаете собою переходный моментъ къ чему-то другому, въ васъ проявляется первый зародышъ практическаго осуществленія новыхъ теоретическихъ воззрній и при всемъ томъ вы отдались форм больше, чмъ сущности, потому что по вашимъ способностямъ для васъ боле доступна новая форма, чмъ новая мысль. Вмсто того, чтобы подобною рчью подйствовать на Наденьку, Ластовъ понесъ чепуху, которую можно было ожидать только отъ Куницына. Мы мужчины, говорилъ Ластовъ, носимъ короткіе волосы, потому что они, при нашихъ угловатыхъ чертахъ, намъ къ лицу, Вамъ же, женщинамъ, при округлыхъ, мягкихъ формахъ вашего тла необходимы и волнистыя косы. Лицо мужчины не иметъ претензій на красоту, оно должно выражать умъ, силу, въ лиц же женщины правильность чертъ, миловидность ихъ, нжность кожи, словомъ красота — главное. Милосердый Боже, отпусти ему грхъ его тупоумія, да прости, кстати и автору Повтрія, желающему изобразить въ Ластов назидательный типъ для русскаго юношества, какъ примръ ума и честности.
На назидательное разсужденіе Ластова, Наденька отвчала:
— Вотъ какъ! но я не гонюсь за красотой.
— Напрасно, все что красиво — хорошо.
— Софизмъ! Все что полезно — хорошо.
— А! такъ я вы затянули эту псню?
— Затянула, и т. д.
Ну не несчастіе ли Наденьки, что судьба столкнула ее съ такимъ мудрецомъ! И этотъ жалкій мудрецъ, по плану повствователя, долженъ изображать изъ себя стихійную силу, располагающую судьбой людей, изображаемыхъ г. Авенаріусомъ для назиданія русскаго человчества. Ну гд же видано, чтобы идіоты располагали судьбой человчества и гд же слыхано, чтобы такіе писаки, какъ г. Авенаріусъ, понимали духъ своего времени?
Располагатель судебъ, какъ извстно читателю, влюбилъ въ себя швейцарку Мари. Двушка ршилась даже хать въ Петербургъ, думая тамъ случайно видть милаго ей человка. Сначала Мари пріютилась у земляка кондитера, а потомъ поступила въ горничныя къ Липецкимъ. Здсь-то Ластовъ увидлъ ее снова. Но своей сердечной, легкоувлекающейся натур, Ластовъ ухитрился любить въ одно время и Наденьку, и Мари. Онъ любилъ обыкновенно ту, къ которой сидлъ ближе. Наденька, подслушавшая разговоръ Ластова съ Мари, начала ревновать и стала обращаться пренебрежительно съ швейцаркой. Швейцарка поняла, что ее выживаютъ изъ дому, но куда ей дться? Ластовъ меня любитъ, подумала швейцарка и пошла къ нему искать крова и покровительства. Мари хотла, чтобы Ластовъ взялъ ее въ кухарки, но ему кухарка была ненужна. Онъ поршилъ, что Мари найметъ себ комнатку: займется шитьемъ, а онъ тмъ временемъ постарается пріискать ей мсто, Все это было придумано конечно хорошо, но уже Ластовъ былъ такой человкъ, что онъ думалъ такъ, а поступалъ иначе. Когда въ дом вс улеглись… ну да чего тутъ разсказывать, Мари поселилась у Ластова.
Въ одно прекрасное утро, Анна Никитишна, хозяйка Ластова, вызываетъ его съ таинственностію въ переднюю. Ластовъ вышелъ, передъ нимъ стояла Наденька. Она знала все: ‘живите счастливо и привыкайте поскоре къ бархатному башмачку вашей… гражданской! были послднія слова Наденьки. С!ъ отчаянія Наденька бросилась въ Чекмареву. Бдная сильно страдала. Ей хотлось выговори, м-и, хотлось найти утшеніе. ‘Скажите, Чекмаревъ, какъ вы думаете, можетъ ли мужчина вполн образованный полюбить плебейку, спрашиваетъ его Наденька.— Да вы что понимаете подъ любовью? тогенбургское воздыханіе къ дв неземной? отвчалъ Чекмаревъ,— Да, безграничную преданность, ненарушимое согласіе въ помыслахъ, чувствахъ… Экую штуку сказали! возражаетъ Чекмаревъ. Да какой же разумный человкъ любитъ еще этою безцльною. рыцарскою, мщанскою любовью?… натуральный бракъ, вотъ бракъ настоящій, единственный предписанный намъ природой. Понравились другъ другу — сошлись, прілись — разошлись… Натуральный бракъ, разглагольствоналъ Чекмаревъ, самъ по себ вещь очень раціональная и если бы, напримръ, въ васъ было достаточно энергіи и самостоятельности… И Чекмаревъ съ назойливой доврчивостію взялъ Наденьку за руку. Двушка вздрогнула и повернулась къ нему лицомъ. Сквозь свтлыя потемки лтней ночи ему было видно, что черты ея разстроены и блдны, что глаза ея полны слезъ,
— Уйдите вы, уйдите отъ меня… мене съ испугомъ, чмъ съ невыразимою грустью пролепетала она, высвобождая руку.— Нтъ, не шутя, Липецкая, убдительно продолжалъ Чекмаревъ.— Чмъ поддерживается вселенная, какъ не магнетическимъ тяготніемъ другъ къ другу разнородныхъ элементовъ… Неужели человку, высшему существу въ органическомъ мір, идти въ разрзъ съ законами природы? Нтъ, съ достиженіемъ имъ возмужалости, натуральный бракъ есть для него, можно сказать, даже святая обязанность. На что же и жизнь, какъ не для того, чтобы пользоваться ею? Ну, вс здравомыслящіе и пользуются…
— Вс, вс? и они!
— И я, и ты, и онъ, и мы, и вы, и она.
Судорожная дрожь пробжала но членамъ двушки и, рыдая, кинулась она на шею краснорчиваго натурфилософа.
— Я ваша…
— Какъ? серьезно?
— Цлуй меня, голубь меня, Левъ, ненаглядный ты мой!
— Мое имя не Левъ.
— Ахъ, не разочаровывайте… Левъ, жизнь ты моя!
Такіе люди какъ Чекмаревъ были всегда на свт. Это не Донъ-Жуанъ, не Ловеласъ, даже не свтскій волокита, это просто грубая, деревянная натура, киргизъ по чувствамъ и но мыслямъ. Чекмаревъ нисколько не продуктъ своего времени, напротивъ того — это одинъ изъ послднихъ могикановъ той блаженной старины, когда на женщину смотрли какъ на забаву мужчины, когда кадеты, гимназисты, студенты, армейскіе офицеры, землемры щеголяли цинизмомъ Баркова и когда лирическія произведенія, драмы, комедіи и романсы составляли единственный источникъ духовнаго наслажденія и единственную литературу русской молодежи извстнаго развитія. И съ такимъ-то господиномъ Наденька сводитъ знакомство и нтъ подл нея человка, который могъ бы ей объяснить, что ей, глиняному горшку, не приходится плыть вмст съ этимъ чугуномъ. Сами понять этого Наденька не могла, иначе она бы давно покинула студентскія сходки у Чекмарева, съ ихъ пустыми безсмысленными словоизверженіями. Наденька обманывала себя, воображая, что она живетъ жизнію мысли. Она вся была чувство и жила только чувствомъ. Начавъ влюбляться съ 15 лтъ, она забросила дйствительную умственную жизнь, порывы, порывы — вотъ единственная сила, которую она знала и которой повиновалась. Тотъ же безумный порывъ толкнулъ ее на отчаянный поступокъ. Кидаясь въ объятія Чекмарева, она поступила также, какъ другія женщины, кидающіяся съ отчаянія въ воду. Конечно, жаль двочки, но тмъ не мене поступокъ ея есть фактъ сердечной и умственной убогости, точно также, какъ и поступокъ Чекмарева, не бывшаго въ состояніи понять мерзости, на которую онъ отваживается. Разница между Наденькой и Чекмаревымъ только въ томъ, что одна — тупость расплывающаяся, кисельная, другая — Деревянная. Трудно покажется только одно — какую роль во всемъ этомъ играетъ повтріе. Иди обманутая любовь, разочарованіе явленія неизвстныя міру и Россія познакомилась съ ними только посл крымской войны? Ахъ нтъ — обманутая любовь всегда существовала на свт и романисты всхъ вковъ и всхъ народовъ написали миріады томовъ на эту тему. Ну, такъ въ чемъ же дло? Дло въ томъ, что прежде обманутыя двушки или кидались въ воду, или шли въ монахини или просто умирали въ чахотк, а посл крымской войны. он въ подобныхъ положеніяхъ, выискиваютъ какого нибудь Чекмарева и кидаются въ объятія его. О г. Авенаріусъ! вдь это называется попасть пальцемъ въ небо. Повтріе предполагаетъ, локальность явленія, а если одна заблудившаяся овца попадетъ на зубы волку, то едва ли разсудительно поднимать тревогу и кричать на весь міръ, что волки съли всхъ овецъ.
Чтобы убдить читателя окончательно, что Чекмаревъ вовсе не произведеніе повтрія, а просто одинъ изъ послднихъ могикановъ грубости, неразвитости, цинизма, только прикрывшійся фразами извстнаго цвта, я сообщу читателю коротко его дальнйшія похожденія.
Наденька сдлалась беременна. Не зная, что ей длать, она обратилась за совтами къ Чекмареву. Вотъ его отвтъ: ‘Нечего, я думаю, говорить вамъ, Липецкая, что новость ваша нимало меня не обрадовала. Угораздило же вашу природу такъ поторопиться! Чтобы и ей и бабушк ея, и тетк, если есть такая, пусто было! Ну, да жалобами дла не поправишь, фактъ существуетъ, спрашивается только: какъ вы полагаете извернуться изъ него?’ Выдавая себя за одного изъ представителей молодаго поколнія, Чекмаревъ совтуетъ Надиньк отдать ребеика въ воспитательный домъ. Письмо свое Чекмаревъ кончаетъ такъ: ‘Едва ли стоитъ прибавлять, что сдлка наша остается между нами, вы хоть и молоды, а на столько развиты, что не станете мечтать о связи офиціальной. Отъ натуральнаго же брака я не прочь, такъ, значитъ и знайте. Не послдуетъ же сейчасъ повтореніе бенефиса!..’
Перемна, происшедшая съ Наденькой, была уже слишкомъ замтна. Былъ сдланъ домашній допросъ, послдовало сознаніе и отецъ Наденьки, желая спасти свое имя отъ позора, задумалъ женить Наденьку съ Чекмаревымъ. Чекмаревъ былъ приглашенъ для переговоровъ. Это именно держалъ себя на этихъ переговорахъ глупе — тайный совтникъ Липецкій или студентъ Чекмаревъ, ршить трудно. Бесда съ самаго начала приняла характеръ площадной перебранки и когда Липецкій, задтый грубой выходкой Чекмарева, крикнулъ на него:— Дерзкій молодой человкъ! худо вамъ будетъ! я могу вамъ напакостить, на всю жизнь напакостить!— то Чекмаревъ отвтилъ ему такъ: ‘Пакостите, если васъ хватитъ на это. Каши во всякомъ случа намъ съ вами, видно, не сварить. Одно лишь считаю неизлишинмъ замтить вамъ на прощанье: вы, можетъ быть, воображаете, что я лвой ногой сморкаюсь? Разуврьтесь. Я не изъ тхъ, что добровольно подставляютъ спину, я и самъ надленъ отъ природы кулачищами предобрыми, и скажу вамъ, что Въ дло пускать ихъ умю. Если вы поэтому судебными путями вздумали бы преслдовать меня, то я отрекусь отъ всего: знать, молъ, не знаю, вдать, не вдаю, не признался же я до сихъ поръ ни въ чемъ и вамъ? А то и того чище: попрошу кое-кого изъ друзей закадычныхъ показать, что дочка наша навщала и ихъ: я выйду изъ воды, выражаясь съ поэтами, сухъ и чистъ, какъ голубица, дочка же ваша — сомнваюсь. За вами выборъ’.
До сихъ поръ мы знали Чекмарева какъ грубаго, неотесаннаго дурака, но чтобы высказать подобныя угрозы, нужно быть негодяемъ. И г. Авенаріусъ называетъ это повтріемъ, онъ величаетъ Чекмарева однимъ изъ представителей молодаго поколнія. Все говорить можно, но всему есть мра, и я не думаю, чтобы повальными обвиненіями цлаго поколнія въ негодяйств, авторъ доказывалъ свое здравомысліе и превосходство надъ Чекмаревымъ.
Вотъ отвтъ Наденьки.— Нтъ, папа… оставьте… я не хочу выходить за такого человка… лучше всякій позоръ, чмъ быть женою подл… Но отецъ ршительно настаивалъ на брак, а когда Наденька также ршительно сказала, что Чекмаревъ никогда не будетъ ея мужемъ, то отецъ, позвавъ лакея, отдалъ ему такое приказаніе:— выведи отсюда эту женщину.
О достойные родители! Не вы ли вели свою дочь путемъ легкомыслія съ перваго дня ея рожденія и ее же бдную выгоняете изъ дому за свою родительскую вину! Если бы у г. Авенаріуса не было предвзятой идеи, то конечно онъ не сочинилъ бы такого чудовищнаго факта, чудовищнаго не но существу — мало ли на свт глупыхъ родителей, легкомысленныхъ Наденекъ и готтентотовъ — Чекмаревыхъ, но возводить ихъ въ типъ, созданный будто новымъ временемъ, бросать ими въ лицо, какъ грязью, новому поколнію, обобщать случайность, для этого нужно быть самому сродни своимъ героямъ и обладать порядочной дозой беззастнчивости. Во всемъ, что говоритъ г. Авенаріусъ, пожалуй нтъ лжи, психологически рисуемые имъ характеры врны, но ошибочна вся постановка вопроса, ошибочна клевета, которую авторъ взводитъ на людей неповинныхъ, ошибка въ его неспособности возвыситься до общихъ идей, понять связь причинъ и послдствій, оцнить врно т и другія, прослдить цпь человческой жизни отъ начала до конца, такъ сказать выворотить душу своихъ героевъ, и добытую правду разложить предъ глазами читателя. Кто неспособенъ на подобную работу, того не спасетъ ширина смысла, грандіозность плана, претензія спасти человчество отъ заблужденій и вывести его на врный путь жизни. Вмсто нравоучительнаго романа выйдетъ пасквиль, вмсто паренія въ высшихъ предлахъ міровой морали — позорный шлепокъ въ болото.
Наденька бросилась въ Неву. Впрочемъ ее, т. е. Наденьку вытащили и она поступила въ сестры милосердія.
Есть у г Авенаріуса еще одинъ герой,— личность наиболе драматическая, для которой однако авторъ поскупился красками.
Встртившись въ гостиномъ двор съ Ластовымъ, Наденька пригласила его на студентскую сходку въ квартиру Чекмарева.
Въ числ членовъ собранія находилась двушка, далеко не красивая. Орлиный, крупный носъ придавалъ лицу ея выраженіе хищности. Выдающіяся скулы, и ротъ, какъ говорится, до ушей, также ни мало не способствовали къ смягченію этого выраженія. Зато безцвтные, водянистые глаза разувряли наблюдателя въ первомъ впечатлніи: они были слишкомъ апатичны для хищнаго существа. Блдный, вялый цвтъ кожи изобличалъ недоспанныя ночи. Ко всему этому, двица, какъ бы сама сознавая свою непривлекательность, явно пренебрегала нарядомъ и прической, которая прикрывала до половины и безъ того невысокій лобъ ея.
Двица эта называлась Бреднева. Отличаясь непривлекательнымъ лицомъ, она отличалась и соотвтственными умственными способностями.
Какими судьбами попала она въ общество студентовъ, авторъ не объясняетъ, по своей непривычк восходить до причинъ, но за то, съ тмъ большей настойчивостію, онъ усиливается сдлать изъ Бредневой орудіе для торжества своей предвзятой идеи.
Наденька, держащая себя на сходк съ приличной развязностію, предлагаетъ обществу слдующій вопросъ: представьте себ, говоритъ она. что нкій индивидуумъ не ознакомился еще съ основными истинами міра, спрашивается: слдуетъ ли намъ, посвященнымъ, оставлять его въ невденіи или нтъ? Вс кричатъ: нтъ, нтъ, нтъ. Бреднева, которая и была этотъ нкій индивидуумъ, сочла необходимымъ протестовать: ‘Я еще такъ слаба въ естественныхъ наукахъ, сказала она, что не могу вполн проврить т факты, на которыхъ построены ваши теоріи. Факты эти могутъ только смущать меня, ничего не давая взамнъ лишить меня краеугольныхъ камней теперешняго моего консервативнаго міросозерцанія,— камней, быть можетъ, изъ рыхлаго песчаника, но тмъ не мене служащихъ хоть какимъ ни на есть фундаментомъ для моихъ шаткихъ, отрывочныхъ понятій’… Говоря проще, вопросъ заключался въ томъ, чтобы сдлать изъ Бредневой неврующую. Изъ дальнйшаго изложеніи повсти не видно ясно, почему именно потребовалось такое вводное обстоятельство. Очень можетъ быть, что авторъ хотлъ познакомить читателя лучше съ міровоззрніемъ членовъ сходки, а можетъ оно потребовалось для уясненія факта самоубійства Бредневой. Поколебавшись и потерявъ почву подъ ногами, могла ли Бреднева вынести мужественно удары судьбы? Хотя подобное объясненіе и правдоподобно, но съ другой стороны и Наденька, совершенно неврующая, прибгла къ тому же средству. Какъ бы то ни было, но съ перваго знакомства съ Бредневой мы узнаемъ два факта: первый, что она безобразна и неопрятна, второй, что она воспитана въ религіозныхъ понятіяхъ и что ее хотятъ насильно сдлать неврующей. Третій фактъ, что Бреднева студентъ медико хирургической академіи, но академическій курсъ для нея труденъ, потому что она слаба въ естественныхъ наукахъ, и вотъ она проситъ Ластова давать ей уроки.
Г. Авенаріусъ старается съ особенной любовью показать читателю, что Бреднева непроходимая тупица. На первомъ урок она просила Ластова проэкзаменовать себя. Извольте, отвчалъ Ластовъ. Скажите мн исключенія мужескаго рода на es?
— Мужескаго на es.
Суть palumbes и vepres.
— А ‘лсъ’? спрашиваетъ Ластовъ. И Бреднева становится въ тупикъ, не умя сообразить, что ‘лсъ’ слово русское.
— Когда начались крестовые походы? спрашиваетъ дале Ластовъ.— Первый крестовый походъ былъ отъ 1096 до 1099 года, отвчаетъ Бреднева.
— Такъ, но до или посл Рождества Христова? Бреднева опять стала въ туникъ.— Ахъ, какая я безтолковая! вотъ вамъ наше женское воспитаніе! Въ эту минуту я, кажется, не въ состояніи даже сказать вамъ, кто прежде царствовалъ: Александръ Македонскій или Александръ Великій?
Сострадательная улыбка появилась на губахъ учителя.
Но эта же самая неприглядная Бреднева, когда Ластовъ начала, учить ее, слушала его съ притаеннымъ дыханіемъ, боясь проронить слово. Лицо ея зарумянилось, глаза увлажились, ‘отблескъ вдохновенной лекціи натуралиста-поэта упалъ на непривлекательныя черты ея и сдлалъ ихъ почти миловидными’.
Только посл лекціи Ластовъ разсмотрлъ комнату Брсдневой. Надъ ея кроватью висли портреты Герцена, Добролюбова и Чернышевскаго. На верхнихъ волкахъ этажерки лежали непереплетенные, растрепанные и засаленные номера Современника и Русскаго Слова. Ниже были разставлены въ безпорядк отдльные томы сочиненій Бюхнера, Фохта, одна часть исторіи Маколея, какой-то романъ Жоржъ Санда, Thorie des quatre mouvements Фурье.
Первому посщенію Ластовымъ Бредневой и первой его лекціи посвящена IV глаза повсти, затмъ до X главы о Бредневой неговорится ни слова. Въ X глав Бреднева является къ Ластову вмст съ Наденькой и объявляетъ ему сухо, что ршилась бросить свои занятія. Что, какъ и почему?— неизвстно. Правда, она прибавляетъ потомъ, что слушая своего учителя она впивалась въ него глазами, точно хотла проглотить его. ‘Но что толку? Хоть убейте — ни словечка не пойму. Особенно теперь, какъ принялась за химію, словно туманъ какой нашелъ. Я, первая ученица гимназіи, не могу понять самыхъ элементарныхъ вещей — хорошо значитъ развивали. Приходится окончательно отказаться отъ научнаго поприща.
— А что ты ничего не скажешь про свою ассоціацію? замтила Наденька.
— Да, я основываю библіотеку на акціяхъ, сказала Бреднева. Библіотека эта будетъ не обыкновенная, а народная, для бднаго рабочаго класса, проживающаго именно въ нашихъ краяхъ. Въ этомъ-то и вся польза ея. Пролетаріи наши не въ состояніи абонироваться у Вольфа, Исакова или выписывать газеты, журналы, А тутъ, за плату какой нибудь копйки въ день, они будутъ имть возможность читать сколько душ угодно, разв не выгодно? Ахъ. Левъ Ильичъ, еслибъ вы знали, какъ я довольна! Наконецъ-то я буду приносить пользу.
До XIX главы опять о Бредневой ни слова. Въ этой глав авторъ Повтріи заставляетъ ее, Вредневу, писать духовное завщаніе. Оказывается, что въ наукахъ она отчаялась достичь чего-либо, занявшись переводами, она увидла, что русской фразы толково связать не умла, устроивъ затмъ читальню для народа, она пріобрла для нея Иліаду, Одиссею, Міръ Божій Разина, басни Крылова, хрестоматію Галахова и т. п. по простой народъ книгъ этихъ читать не хотлъ. На роду мн, видно, написано, не имть возможности приносить пользу ближнимъ, куда не кину — все клинъ пишетъ Бреднева. Теперь я умираю, что бы тамъ ни ожидало меня — все же оно будетъ не хуже здшняго бытія.
Вмст съ Наденькой бросилась Бреднева въ Неву, но и тутъ ей не повезло. Наденьку вытащили живой, Бредневу — трупомъ. ‘Шабашъ, какъ есть дерево, Господь да успокой ея гршную душу!’ сказали лодочники, вытащившіе мертвеца.
Бреднева въ Современной идилліи не дйствуетъ, она является въ Повтріи, слдовательно нужно полагать, что, она, но преимуществу, есть произведеніе повтрія, что въ ней вся суть и горечь заблужденій русской молодежи, что она именно тотъ зловредный типъ, отъ котораго намъ слдуетъ спастись во что бы то ни стало, если намъ только дорогъ прогрессъ, если намъ дорого наше общественное счастіе и благополучіе. И нельзя сказать, чтобы г. Авенаріусъ не имлъ подобнаго замысла, но, къ сожалнію, авторъ доказалъ и показалъ не то, чего ему хотлось — онъ показалъ свое безсиліе, свою непослдовательность, и больше ничего.
Если обращать вниманіе только на драматизмъ положенія Бредневой, то нельзя не питать къ ней полнйшаго сочувствіи. Печальна жизнь человка, незнающаго ничего, кром разочарованій и неудачъ, ищущаго успокоенія въ самоубійств. Но есть еще и другая точка зрнія, единственно правильная въ настоящемъ случа. Что такое Бреднева?— неудавшійся, неспособный человкъ, всю жизнь бравшійся не за свое дло. Она берется за медицину, не зная азбуки естественныхъ наукъ, она принимается за бухгалтерію, не умя считать, она кидается на переводы, не умя связать двухъ словъ, наконецъ, она устроиваетъ народную читальню и удивляется, что русскіе мужики не хотятъ читать Иліаду, Одиссею и хрестоматію Галахова. Желаніе приносить пользу ближнему очень похвальное желаніе, но одного желанія еще мало, изъ любви къ человчеству, Бреднева могла бы проникнуться желаніемъ изобрсти новое, дешевое питательное вещество, которое устранило бы на вки бдствіе неурожаевъ и голода и подобное благородное желаніе было бы не боле какъ безуміемъ. И у донъ-Кихота были очень гуманныя и честныя стремленія, но что же изъ этого? Каждый разсудительный человкъ сказалъ бы Бредневой: милая барышня, то, за что вы беретесь, вовсе не вашего ума дло: вяжите-ка лучше чулки. Затмъ лично съ Бредневой намъ больше длать нечего, теперь мы обратимся къ автору этого типа неудавшагося безсилія.
У г. Авенаріуса былъ несомннный умыселъ призадть Добролюбова, Фурье, Бюхнера, Жоржъ-Занда и проч. Конечно, бумага терпливе логики. Но спросимте, читатели, г. автора Повтрія, считаетъ ли онъ Добролюбова, Фурье, Бюхнера и т. д. дураками, гд онъ нашелъ, чтобы они проповдывали кисельность, малодушіе, умственное безсиліе, чтобы они учили браться не за свое дло. Оставляя въ сторон политическія убжденія этихъ людей, убжденія нердко самыя противуположныя — наприм. Фурье былъ ярый врагъ всякой революціи — спросимте того же автора, хотли ли они сдлать людей счастливыми или несчастными, просвтить ихъ понятія или запутать? Г. Авенаріусъ отвчаетъ на этотъ вопросъ тмъ, что изобразилъ Бредневу безобразной и тупой. Иначе сказать, перечисленныхъ выше зловредныхъ авторовъ могли понимать только умные поди, а у глупыхъ кружилась голова, возникалъ въ мозгу туманъ и затмъ имъ неоставалось другого средства распутаться съ жизнію, какъ самоубійство. Драматично, но неврію. Когда Бентамъ изложилъ свою теорію утилитаризма, то неразумные послдователи его придумали слдующій афоризмъ: если ты идешь по жердочк черезъ рку, и на встрчу теб идетъ другой человкъ, то спихни его, ибо иначе онъ спихнетъ тебя, когда Мальтусъ сказалъ, что для предупрежденія голодной смерти человчеству не слдуетъ размножаться излишне, то ярые его послдователи начали проповдывать проституцію и дтоубійство. Такимъ образомъ, если мы захотимъ раскапывать всю чушь, какую выводятъ глупые люди изъ словъ умныхъ людей, то придемъ не къ исторіи человчества, а къ исторіи сумасшедшихъ домовъ, не къ исторіи прогресса, а регресса. Печальна судьба автора, берущагося за такое дло, а еще печальне, если задавшись неврной мыслію, онъ вздумаетъ изобразить лоретку, недопеченаго юнца, неудавшуюся двушку и безобразную тупицу и съ самоувренностію непогршимаго мудреца и наставника человчества провозглашаетъ: вотъ плоды вашихъ прогрессивныхъ стремленій, вашихъ новыхъ знаній. Такое благодушіе совершенно равносильно стремленію Бредневой, которая изъ желанія принести человчеству пользу вздумала предлагать петербургскимъ извощикамъ и дворникамъ Одиссею, Иліаду и хрестоматію Галахова. Давно извстно, что для глупцовъ законъ неписанъ, что палка о двухъ концахъ, что нтъ добра безъ зла. И Нева течетъ не для того, чтобы въ ней топиться и ножи придуманы не для того, чтобы рзаться и фосфорныя спички не для того, чтобы поджигать деревни и города. Разсудительно ли изъ-за одного утоіненничества и одного поджога предавать проклятію воду и огонь?
Чтобы не дать г. Авенаріусу повода подозрвать меня въ пристрастіи. я готовъ на уступку и даже при ней. его авторская непослдовательность будетъ не мене очевидна. Допустимъ, что повтріе было въ дйствительности, но изъ того, что Бреднева не была въ состояніи заниматься-медициной, думаете ли вы, что русская женщина вообще неспособна ни къ какому серьезному труду и не можетъ быть медикомъ? Изъ того, что петербургскіе дворники не хотли читать хрестоматіи Галахова, думаете ли ни. что простолюдинъ нашъ вообще не чувствуетъ потребности грамоты и не желаетъ читать ничего? Изъ того, что Бреднева не была въ состояніи переводить и работать въ купеческой контор, думаете ли вы, что подобными длами вообще не въ состояніи заниматься русская женщина? Думаете ли мы, наконецъ, что посл смерти Бредневой и поступленія Наденьки въ сестры милосердія, вымерло въ Россіи все молодое, и нтъ у насъ ни новой жизни, ни новыхъ людей? Оставьте мертвымъ хоронить мертвыхъ, прожитое не повторяется, будемте смотрть впередъ и наблюдать новую жизнь.
Вы говорите, что повтріе кончилось въ 1863 году, превосходно! Зачмъ же вы пишете о немъ книгу въ 450 страницъ въ 1867 году? Вдь ужь Бреднева утонула, другихъ Бредневыхъ, какъ вы сами говорите, теперь нтъ, кого же мы хотите спасать, съ какимъ врагомъ вы боретесь? Соболзнуя о Моничкахъ, о всякомъ легкомысліи и безсиліи, о прошломъ невозвратномъ, вы закрываете глаза отъ настоящаго, вы даже и не подозрваете, что новый человкъ никогда не изчезалъ и энергія его никогда не упадала. Правда, въ русской литератур еще не нашлось ни одного писателя, который съумлъ бы обрисовать новый типъ, показать свжую русскую силу въ ея идеал, идетъ эта ‘шла все впередъ и впередъ, а наши окаменвшіе романисты — повствователи, эти литературные тины русскаго безсилія, толкуютъ все о цар-горох. Въ заключеніе мы общаемъ г. Авенаріусу не касаться его никогда, если онъ ограничится, въ своей навозной куч, изображеніемъ однихъ клубничныхъ сценъ, пусть удобряетъ ими журналъ г. Хана, сколько его душ угодно, но не берется поршать такіе вопросы, которые нелегко укладываются въ голов и не такихъ людей, какъ г. Аненаріусъ.