ТЕТЯ ЛЕНА
ТЕТЯ ЛЕНА
РАЗСКАЗЪ ИЗЪ ЧЕШСКОЙ НАРОДНОЙ ЖИЗНИ МОРИЦА ГАРТМАНА.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
V.
V.
Н. Б—ВЪ.
‘Русскій Встникъ’, No 4, 1875
Тетя Лена, Гартман Мориц, Год: 1875
Время на прочтение: 30 минут(ы)
Точно все это случилось вчера. А вдь міровыя событія легли между ‘тогда’ и ‘теперь’. Тогда говорилось еще о смерти Наполеона какъ о новости. Многіе ужасные годы мирно прошли надъ чешскою деревушкой. Бурбоны сидли тогда на трон и чествовали еще нашего добраго императора Франца. Какъ видите это было уже давно. Я хорошо помню себя въ то время. Матушка стояла на стул и ставила въ стеклянный шкафъ перемытыя чашки и посуду. Сальная свча освщала насъ. Я же стоялъ съ боку и передавалъ матушк эти чашки и посуду со стола и очень гордился тмъ что могу быть на что-нибудь полезенъ. Мн вдь было ужъ цлыхъ семь лтъ. Чашки разставлены были въ два ряда и впереди ихъ на полочк вытянулись въ рядъ особенно восемь хорошенькихъ фарфоровыхъ чашечекъ. Он вс были съ золотыми ободочками. Подъ тонкою черточкой, снаружи на каждой изъ нихъ блестла надпись золотыми буквами: ‘Воспоминаніе о Карлсбад Несмотря на ихъ однообразіе, он составляли гордость нашего стекляннаго шкафа. И передавая каждую изъ этихъ чашекъ матушк, я громко прочитывалъ ‘Воспоминаніе о Карлсбад’, чтобы доказать что я умю читать. Эти воспоминанія о Карлсбад принадлежали моему ддушк. Ддушка каждогодно возилъ сюю подагру въ этотъ Бадъ и каждогодно дарилъ моей матушк одну такую чашку, купленную тамъ. Я знаю, матушк хотлось имть полную дюжину. Что касается до меня, то эта надпись сдлала на меня неизгладимое впечатлніе, мн стало казаться что вс воспоминанія должны быть о Карлсбад и какъ только бывало начнутъ говорить о какомъ-нибудь воспоминаніи, такъ я тотчасъ же спрашивалъ: это воспоминаніе не о Карлсбад? Матушка моя очень гордилась посудой своего стекляннаго шкафа, хотя употреблялась эта посуда очень рдко. И я гордился тмъ что матушка такъ хорошо и красиво уставила эту блестящую посуду за чистыми стеклами. ‘Такой стеклянный шкафчикъ, говорилъ я себ, въ цлой Лытаниц есть только у однихъ насъ.’ И это была правда, ‘мы’ — были самые богатые люди въ цлой деревн. ‘Мы’ — это значило ‘Мельхіоръ Брантъ и Сынъ’, то-есть мой ддушка и мой отецъ, которыхъ считали въ двадцати или двадцати пяти тысячахъ гульденовъ капитала. Это было очень много въ нашемъ краю въ то время. Это еще не считая стараго маленькаго домика ддушки и другаго понове и побольше, который онъ выстроилъ для сына. При этомъ послднемъ были даже сарайчики со стойлами для двухъ лошадей и трехъ коровъ и недурной кусочекъ земли. Я спрашивалъ у отца, кто онъ такой собственно? И онъ отвчалъ съ самодовольною и гордою усмшкой: мы, подрядчики, мы ‘Мельхіоръ Брантъ и Сынъ’. Такъ какъ отецъ всегда говорилъ ‘мы’, то я и себя причислялъ также къ этому ‘мы’ и очень гордился что я подрядчикъ. Прежде ни одно устроіство плотины, гати, моста и т. п. не обходилось безъ мошенничествъ со стороны строителей-чиновниковъ. Было ршено такія постройки сдавать съ торговъ мелкимъ подрядчикамъ. Это конечно было лучше. Однимъ изъ такихъ мелкихъ подрядчиковъ и былъ мой ддушка и отецъ мой — ‘Мельхіоръ Брантъ и Сынъ’. Ддушка мой началъ первое подрядное дло и сталъ извстенъ какъ отличный подрядчикъ, благодаря одному обстоятельству, которое и было собственно основою его благосостоянія. Исторію этого дла онъ нердко разказывалъ. Я ее запомнилъ.
Однажды — отецъ мой въ то время былъ еще ребенкомъ — въ нсколькихъ часахъ пути отъ нашей деревни предположено было строить каменный мостъ. Само собою разумется его долженъ былъ строить Мельхіоръ Брантъ. Но неожиданно на этомъ пути встртился онъ съ однимъ человкомъ который не одинъ разъ съ нимъ конкуррировалъ и говорилъ открыто что вытснитъ изъ длъ Мельхіоръ Бранта. Такому конкурренту нельзя было уступить. Ддушка погорячился и сгоряча все сбавлялъ и сбавлялъ цну, пока наконецъ постройка моста не осталась за нимъ. Тутъ только, видя злорадную улыбку своего конкуррента и чувствуя какъ кровь въ немъ похолодла, сообразилъ онъ что разоренъ. На три часа пути въ окружности не было ни одной каменной ломки, которая была ему конечно необходима. Значитъ ему приходилось везти камень издалека, и провозная плата одна далеко уже превышала сумму за которую онъ взялъ весь подрядъ. Печально бродилъ онъ по роковому мсту на которомъ долженъ былъ быть мостъ и въ которое уйдетъ вся его трудовая нажива. Печально разглядывалъ онъ мсто своего конечнаго разоренія. Часто стоялъ онъ тутъ обдумывая всю мру своего несчастія и безсознательно въ горести ударялъ своей тростью въ землю, а тяжелыя думы все гнели его душу и больне вливались въ сердце. При одномъ такомъ удар желзнымъ наконечникомъ палки въ землю, онъ вдругъ почувствовалъ что палка звонко стукнула во что-то твердое. Радостная мысль какъ молнія озарила его. Онъ началъ копать глубже палкой и карманнымъ вожомъ, онъ наконецъ схватилъ лопату — и, о счастіе!— нашелъ большія залежи камня, именно такого какой ему нуженъ былъ для постройки. И это только во ста шагахъ отъ моста. Онъ былъ спасенъ. Половина суммы которую онъ долженъ былъ получить оставалась ему чистою прибылью.
Съ этого времени его начали считать человкомъ съ которымъ конкуррировать нельзя и онъ строилъ уже одинъ, поздне въ компаніи съ моимъ отцомъ, вс гати, мосты, плотины, школы, по крайней мр часовъ на восемь пути въ окружности.
Все это узналъ я очень рано, что ‘мы’ подрядчики и богатые люди и даже то что мы были ‘благородные’, потому что весь домъ говорилъ по-нмецки у насъ, а въ то время въ Чехіи только ‘благородные’ говорили по-нмецки. По-чешски говорилъ только ‘простой народъ’. Поэтому я не удивлялся что насъ посщали такъ много благородныхъ, чиновниковъ и иностранцевъ, которые вс говорили по-ямецки, и я вовсе также не удивился когда однажды вечеромъ (я передавалъ маушк чашки, съ ‘воспоминаніями о Карлсбад’), въ двери постучались. Вошли два иностранца, которые казались очень важными господами, особенно одинъ, который былъ моложе и выше ростомъ.
Онъ былъ въ широкой венгерской ‘бунд’ или плащ съ рукавами, густо обшитомъ шнурами, закинутыми за плечи, и на узлахъ этихъ шнуровъ качались большія золотыя кисти. Одною рукою игралъ онъ шнурами, а въ другой держалъ какую-то невиданную мною иноземную выдровую шапочку. И вообще во всей его фигур и въ лиц съ черными бакенбардами было что-то иноземное, не наше. Бакенбарды тогда еще были у насъ рдкостью. Орлиный носъ и бакенбарды придавали мужественный видъ его прекрасному лицу, между тмъ какъ ротъ и глаза имли выраженіе такое кроткое, мягкое и даже какъ-то женственно улыбались. Нельзя было не полюбить юношу, который однако казался моложе чмъ былъ на самомъ дл. Несмотря на его крпкій и сильный станъ и воинственный видъ съ нимъ было легко и нестснительно. Онъ взглянулъ на меня очень ласково, когда я подошелъ съ удивленіемъ разсматривая его красивый плащъ, такъ ласково что я тотчасъ началъ тянутъ за кисти какъ за шнурокъ комнатнаго звонка. Онъ держался скромно и молчаливо, сидлъ около дверей, между тмъ какъ другой чужестранецъ, маленькій, очень подвижной человкъ лтъ пятидесяти, подступилъ къ моей матушк, вынулъ изъ кармана письмо, языкъ его былъ кажется такой же подвижной какъ онъ самъ и мы скоро услышали множество комплиментовъ. Онъ стремительно объявилъ намъ что онъ Альтманъ, рекомендовалъ намъ своего шурина, Вильгельма Гебгарда, и предъявилъ рекомендательное письмо отъ брата моей матери. Все это было торопливость и быстрота, къ которой мы не привыкли. Онъ и десяти минутъ не пробылъ въ комнат какъ мы узнали его прошлое, бросили взглядъ на его настоящее, услышали похвалы красот нашихъ мстъ, расположенію нашего дома, изяществу посуды въ стеклянномъ шкафчик, услышали что я (который теперь разказываю) хорошенькій мальчикъ и услышали какъ гость сожалетъ что не засталъ хозяина дома. Матушка едва имла время выразить радость письму брата и извиниться за безпорядокъ въ комнат. Она очень рада принять такихъ прекрасныхъ гостей. Братъ ея учитель главной школы въ большомъ город, въ город съ семью тысячами жителей. Онъ ученый семьи, слово котораго для нея много значить, и онъ рекомендуетъ ихъ хорошо.
Мн было очень жаль что матушка увела обоихъ чужестранцевъ къ ддушк и не позволила мн идти за ними. Мн хотлось подольше посмотрть на красиваго молодаго человка въ венгерскомъ плащ и еще послушать разговора его толстенькаго спутника. Еще досадне мн стало что меня исключили изъ общества, когда я вскор услыхалъ на кухн ожесточенную стряпню, шипнье, кипнье. Но я имлъ здсь хоть ту надежду что по крайней мр узнаю вс новости на кухн, я замтилъ какими многозначительными: взглядами обмнивалось матушка и бабушка, которыя хлопотали и ходили безпрестанно взадъ и впередъ. Я чувствовалъ что случилось что-то необыкновенное. Тетя Лена была очень молчалива и это меня очень удивляло, потому что и по двору, и по дому постоянно раздавались ея звонкій смхъ, болтовня и пнье. Удивило меня тоже что бабушка сказала тет Лен что ей бы не мшало попріодться. Я зналъ что тетя Лена одвалась всегда хорошо и ходила такая чистенькая что ддушка всегда говорилъ что она точно сейчасъ вынута изъ коробочки. И сама бабушка прежде находила что ея младшая дочка Лена для деревенской двочки слишкомъ хорошо одвается и слишкомъ много тратитъ на это времени. Сегодня она говорила совершенно противоположное, а тетя Лена, тоже противъ обыкновенія, возражала, очень краснла и не хотла не только надть платье получше, но и даже перемнить передничекъ. Мн казалось что просто свтъ перевернулся вверхъ ногами и я съ удивленіемъ поглядывалъ на матушку, бабушку и тетю Лену. Тетю Лену мн было очень жаль, потому что бабушка сказала ей будто: она совсмъ дура и не уметъ съ чужими словчка перемолвить. Это послднее меня изумило. окончательно, потому что я сто разъ слыхалъ отъ ддушки какъ онъ жаллъ что тетя Лена двочка, а не мальчикъ, изъ нея, говорилъ онъ, вышелъ бы отличный адвокатикъ, который всхъ заткнулъ бы за поясъ миль на двадцать въ окружности. Кром того я зналъ что тетя помогала ддушк въ самыхъ головоломныхъ занятіяхъ, составляла условія и даже иногда переговаривалась съ важными чиновниками, съ которыми у насъ были дла. И вдругъ она сразу сдлалась дурой. Въ этотъ вечеръ точно земля колебалась подъ нашими ногами. Я не понималъ ничего. Лучомъ свта во всемъ этомъ мрак было замчаніе бабушки: ‘что ни говори, Софьюшка, а это, увидишь сама, женишокъ’. Бабушка шепнула это матушк въ ту минуту когда тетя Лена вышла изъ кухни.
— Увидишь, Софьюшка, продолжала бабушка, — что бы тамъ этотъ толстенькій ни говорилъ про какую-то покупку шерсти, это одинъ отводъ. Зачмъ торговецъ шерстью забредетъ въ нашъ лсной край? Держу сто противъ одного. Это просто женишокъ для Ленушки, и я видла плутишка-паренекъ сейчасъ приглядлъ двочку. Это врно. Я-таки пожила на свт и повидала кое-что.
— Ну, а еслибъ и такъ, отвчала матушка съ гордостью: коли братъ кого намъ рекомендуетъ, ужь такой стоитъ хорошаго.
— Я не говорю что нтъ, отвчала бабушка,— и насколько я видла и слышала его, это красивенькій паренекъ, который порядочно-таки потаскался по свту. Пройти всю Венгрію не шутка, да еще зайти Богъ знаетъ куда — къ турецкой, видишь ли, границ, гд вс люди солдаты, и такъ онъ хорошо разказываетъ объ этомъ, просто прелесть.
— Если его братъ рекомендуетъ, опять повторила матушка,— то это конечно очень образованный человкъ, потому что братъ водится только съ образованными людьми.
— Это что и говорить, отвчала бабушка и задумчиво прибавила:— братъ твой ученый, а вдь извстно какъ ученые, они вдь въ житейскихъ длахъ плохо смыслятъ. Братъ твой, не въ обиду будь теб сказано, Софьюшка, также можетъ-быть недалеко въ этихъ длахъ видитъ, какъ и вс они, эти ученые. Можетъ-быть что этотъ Гергардъ и хорошій малый, и съ достаткомъ, а ужь красивенькій онъ какой это мы знаемъ. Мы имемъ право ждать хорошаго муженька для Ленушки, потому что я теб скажу, Софьюшка, десять тысячъ гульденовъ приданаго, это что-нибудь, однако,— прервала себя бабушка,— тамъ давно стоитъ этотъ плутишка и такъ и вливается въ каждое слово. Съ этимъ маленькимъ народомъ просто бда. Только разговоришься, а онъ ужь тутъ.
При этихъ словахъ бабушка повернула меня за плечи и вывела изъ кухни. Я былъ очень несчастливъ что изъ семейной тайны меня такъ упорно исключаютъ и заплакалъ. Тетя Лена, увидвъ что я плачу, взяла меня къ себ на колни, цловала особенно нжно и общала мн много разныхъ хорошихъ вещей чтобъ я только не плакалъ. Я дйствительно пересталъ плакать и счелъ долгомъ отплатить чмъ-нибудь тет Лен за ея нжность и общанія, и передалъ разговоръ бабушки и матушки,
— Тетя Лена, говорилъ я,— красивый молодой человкъ — женихъ и видлъ такую страну гд вс люди солдаты и еще что-то такое о десяти тысячахъ гульденовъ. А что женихъ хорошая ли партія и знаетъ ли толкъ въ житейскихъ длахъ дядюшка-учитель, этого бабушка не знаетъ, а дядюшка-учитель водится только съ образованными людьми.
Послушавъ меня, тетя Лена велла мн молчать и сказала что ежели я буду уменъ и не буду плакать пока гости будутъ у насъ, то она мн дастъ сладкаго пирога.
Но она никакого пирога мн не давала. Я и мой младшій братшика пробыли цлый вечеръ въ полномъ одиночеств Поздно вернулся отецъ домой и мать собрала ему ужинать. Сама же скоро пришла насъ укладывать спать. Но происшествія этого дня не давали мн заснуть и изъ камина я слышалъ все что говорили. Матушка приготовила ему перемнить платье, но онъ сказалъ, когда надлъ другой сюртукъ:
— Это только одинъ отводъ будто я пришелъ къ теб перемнить сюртукъ, а я хотлъ съ тобой поговорить съ одной о дл. Знаешь ли, Софья, мн эти два человка не нравятся.
— Какъ, воскликнула матушка въ удивленіи,— эти которыхъ намъ рекомендовалъ братецъ?
— Рекомендація твоего брата насчетъ этого Альтмана, по чести, точно рекомендація какого-нибудь ребенка. Этотъ Альтманъ такъ ужасно много говоритъ, точно ему нужно какъ можно больше разговоровъ чтобы самому за ними спрятаться, это и въ длахъ такъ, я знаю, люди которые такъ много говорятъ, не много стоятъ и особенно люди которые такъ много толкуютъ о деньгахъ, никогда ихъ не имютъ.
— А другой? спросила матушка.
— Красивый малый, о, да, очень красивый малый, очень красивый малый, можетъ-быть даже хорошій человкъ, и когда говоритъ, то скромно и хорошо, очень мало, правда, да и то кажется только потому что тотъ, толстенькій, заставляетъ его говорить. Но малый мн противенъ, потому что пришлъ съ тмъ, съ другимъ. Онъ не самъ отъ себя, тотъ другой, подталкиваетъ его и подсказываетъ ему, и такъ какъ онъ такой смазливый малый, я полагаю толстенькій не спекулируетъ ли имъ?
— Что же, онъ не маленькій, возразила матушка,— странно было бы чтобъ онъ собой позволилъ распоряжаться какъ двочка какая-нибудь, человкъ который такъ много путешествовалъ….
— Ужь эти мн путешествія, отвчалъ отецъ покачивая Головою, — изъ ста туристовъ девяносто девять наврное проходимцы: живи дома и живи спокойно и честно. И гд онъ былъ? Въ Венгріи, гд шляются вс банкроты, потому что тамъ нтъ никакихъ законовъ. Будь онъ въ Саксоніи или въ Пруссіи. А! это другое дло. Но Венгрія! Венгрію я тереть не могу. Во всякомъ случа, продолжалъ батюшка,— я не хочу торопиться и говорить впередъ и не хочу быть несправедливымъ къ мальчику — онъ глядитъ очень порядочно и скромно. Обо всемъ этомъ мы справимся, а если малый задумалъ какія-нибудь штуки, мы его повернемъ съ носомъ обратно. Для этого у Ленушки есть и братъ и отецъ. Мы посмотримъ.
Сказавъ это, отецъ опять оставилъ комнату и вышелъ къ гостямъ. Матушка повсила его сюртукъ въ шкафъ и хотла пройти къ намъ, дтямъ, но дверь отворилась и вошла моя хорошенькая тетя Лена. Она въ раздуми остановилась у двери, ничего не спрашивала и ничего не говорила. Матушка взглянула на нее и спросила что ей нужно. Тогда тетя встрепенулась.
— Софьюшка, заговорила она скоро и горячо, — видитъ Богъ! вотъ такой человкъ мн тысячу разъ миле, будь у него полгодовы, чмъ Нейбергъ, будь онъ двухголовый.
— Ужь ты не влюбилась, чего добраго, спросила матушка упрекающимъ тономъ.
— Да, отвтила тетя ршительно,— да, Видитъ Богъ, я его полюбила!
И тогда я поднялъ голову изъ своей постельки и увидлъ что у матушки такое сердитое лицо точно она сейчасъ начнетъ браниться.
— Лена, начала уврять матушка,— ты умная двочка. Такой шагъ надо обсудить хорошенько, ты не такъ длаешь. Мы еще ничего ну о немъ не знаемъ, ни о его состояніи….
— Это для меня ршительно все равно! Или его, или никого, сказала хорошенькая тетя,— и потомъ, какъ будто ей не сидлось или будто не хотла еще объ этомъ говорить, она вскочила и выбжала въ другую комнату. За ней вышла и матушка.
Во всемъ этомъ опять-таки было многое надъ чмъ я ломалъ голову. Многое было также и такое что освщало мн совсмъ новыя стороны жизни. Что двухголовый Нейбергъ былъ упомянутъ и рядомъ гость съ половиной головы, это мн вдругъ объяснило почему этотъ добрый Нейбергъ такъ часто ходитъ къ намъ и подарилъ мн канарейку. Значитъ онъ хотлъ, также какъ и этотъ гость, сдлаться моимъ дядюшкой. Мн льстило что онъ и меня хотлъ подкупить канарейкой и я его оправдывалъ раздумывая о разныхъ дурныхъ вещахъ которыя про него говорила тетя Лена. Она его называла глупымъ и неуклюжимъ. Я сравнивалъ его съ гостемъ и хотлъ быть справедливымъ, но какъ у него это были дв головы, я понималъ не совсмъ ясно, я наконецъ началъ смшивать, лежа въ темнот на своей постельк, у кого изъ нихъ половина головы, у кого дв. Вотъ и оба жениха моей хорошенькой тети Лены, но они то съ половиной головы, то съ цлою головой, то съ двумя, какъ призраки мелькаютъ предо мною. Я спалъ очень безпокойно, и когда матушка утромъ спросила меня, почему, я грустно отвтилъ ‘потому что я боюсь тетя Лена сдлаетъ плохую партію…’
Оба гостя черезъ день ушли домой. Въ дом все осталось по-старому и однако все перемнилось и перемнилось совсмъ не такъ какъ бывало съ отъздомъ другихъ гостей. Вс говорили о Вильгельм Гергард, кром тети Лены. Она была молчаливе обыкновеннаго, то-есть была какъ всегда оживлена, но казалось что она иметъ какую-то тайну отъ всхъ, и когда другіе говорили про юношу въ венгерскомъ плащ, она молчала, но съ такимъ видомъ какъ будто говорила: ‘длайте что хотите! я знаю что сдлаю…’ Какъ я припоминаю, весь домъ раздлился на дв партіи. Одна за, другая противъ жениха, и каждая изъ нихъ не знала хорошенько почему. Ддушка стоялъ на сторон жениха потому что бабушка сказала ему что Лена влюблена и что она цлую ночь безъ сна металась въ постели. Но съ ддушкой было совсмъ особенное. Его долгая жизнь была въ высшей степени практическая и вся ушла въ пріобртеніе. И вдругъ на старости лтъ онъ сдлался романтикомъ. Съ тхъ поръ какъ ревматизмъ приковалъ его къ дому и заставилъ передать дла сыну, онъ сталъ какъ-то онъ душою и причудливъ. Онъ просилъ всхъ чтобъ ему разказывали разныя исторіи и самъ онъ разказывалъ намъ дтямъ много разныхъ случаевъ изъ прежней жизни своей и сказки которыя зналъ или самъ выдумывалъ. Но онъ какъ будто жилъ прежнею молодостью въ любви къ младшей своей дочк Лен. Онъ уже воспиталъ и хорошо выдалъ замужъ четырехъ дочерей и теперь все его сердце отдалось младшей, и онъ всю нжность съ которой относился ко всей семь перенесъ на эту дочку. Ленушк онъ никогда ни въ чемъ не могъ отказать, каждое ея желаніе было его собственнымъ желаніемъ и еще сильнйшимъ чмъ у нея самой. Надо чтобы только ей что-нибудь понравилось и ддушка покупалъ, если даже она объ этомъ не просила и не имла въ виду похваливъ что-нибудь получить это. Ленушка была утхой его старости. Тетя Лена, хотя конечно далеко не была такою красавицей какой ее представлялъ ддушка, была однако совсмъ миленькая. Она была изъ тхъ счастливыхъ натуръ которымъ то кажется хорошо среди чего он живутъ и хлопочутъ. Она соединяла въ себ самыя разнообразныя хорошія качества: она была и сильна и нжна, спокойна, подвижна, горда и вмст съ тмъ мила и радушна. Ддушк не было больше радости какъ смотрть какъ она идетъ въ гости. Это бывало обыкновенно въ воскресенье: онъ съ трудомъ выходилъ и садился предъ домомъ на скамеечку. Съ этого обсерваціоннаго пункта онъ могъ ее видть далеко, какъ она черезъ плотину, черезъ лугъ, переходить къ дальней деревушк. Итакъ сидлъ онъ съ очками на носу и смотрлъ до тхъ поръ пока она не возвращалась назадъ. Охотно слушалъ онъ ея разговоры и изъ каждаго ея слова выводилъ заключеніе что это ‘не только самая хорошенькая, но и самая разумная двочка въ нашемъ краю’. Одна была у него забота. Онъ вовсе не былъ такъ богатъ, какъ о немъ говорили. Каждой изъ своихъ замужнихъ дочерей далъ по десяти тысячъ гульденовъ въ приданое. Разные расходы и четыре свадьбы, которыя обставлялись богато (и ддушка этимъ гордился), унесли еще тысячи дв гульденовъ. Все это были слишкомъ большіе расходы для тогдашняго времени въ нашихъ краяхъ. У него осталось еще ровно столько чтобъ и Елену выдать также какъ и другихъ ея сестеръ. Не то его заботило что онъ (онъ это зналъ одинъ) останется бдный старикъ безъ гульдена въ карман. Его сокрушало что для такой двочки не можетъ онъ найти жениха изъ высшихъ слоевъ общества. И ему очень понравился этотъ Вильгельмъ Гергардъ именно тмъ что имлъ хорошія манеры, и говоритъ какъ человкъ высшаго, по его мннію, общества. Все это вмст было причиной что ддушка оказался на сторон Лены. Онъ ршился дать благопріятный отвтъ если молодой человкъ будетъ просить руки его дочери. Мой отецъ, напротивъ, былъ въ період самаго практическаго настроенія въ то время и говорилъ противъ молодаго человка. Пусть это красивый и милый малый. Но посудите, не имть никакихъ занятій и никакого положенія! И еще этотъ его подозрительный спутникъ, такое скверное сообщество!
Бабушка колебалась, отецъ мой смутилъ ее своими сомнніями, съ другой стороны, ея материнское сердце сочувствовало дочерней любви. Бракъ безъ любви считала бы она грхомъ. Кром того она такъ привыкла исполнять каждое желаніе своей Ленушки. Вс считали Лену гордою и холодною двушкой, вс, кром матери. Она знала что если ея Ленушк что-нибудь закрадется въ голову или въ сердечко, то никакія силы ее не остановятъ, и что она поставитъ на своемъ непремнно. Матушка тоже колебались. Какъ молодая женщина она конечно была на сторон влюбленныхъ и какъ сестра была за жениха котораго рекомендовалъ ея ученый братъ. Что касается моего отца, то онъ приводилъ столько причинъ по которымъ эта свадьба невозможна, и чмъ дальше тмъ упорне отстаивалъ свое мнніе. Конечно все это я узналъ въ послдствіи, со словъ другихъ. Какъ очевидецъ, разкажу чему былъ свидтелемъ. Дней черезъ четырнадцать посл перваго посщенія, пришелъ Вильгельмъ Гебгардъ опять, но уже безъ своего спутника, и этимъ очень выигралъ жъ общемъ мнніи. Его приняли привтливо и просили побыть подольше. Онъ прожилъ три дня. Робкій и скромный онъ казался моложе чмъ былъ въ самомъ дл и это внушило къ нему большое довріе. Ему охотно врили, и отецъ мой началъ его разспрашивать о его состояніи. У насъ не сомнвались боле что онъ владлъ въ своемъ город двухъэтажнымъ домомъ, а такое имущество конечно превышало приданое Лены въ десять тысячъ гульденовъ. Однако одними доходами съ этого дома жить было еще нельзя, и Вильгельмъ, какъ онъ самъ откровенно сознался, не имлъ опредленнаго занятія. Но онъ такъ недавно вернулся изъ путешествія и не усплъ еще осмотрться. Такимъ практическимъ людямъ какъ мой ддъ и отецъ было противно что молодой человкъ получаетъ за женой порядочное приданое и хочетъ начать занятіе съ капиталомъ котораго онъ не наживалъ. Но положеніе гостя въ нашемъ дом много улучшилось, съ нимъ гуляли, ему позволяли съ тетей ходить подъ руку, даже позволяли ему опережать съ ней общество и говорить съ ней одною. Я вспоминаю теперь какъ на этихъ прогулкахъ матушка часто отзывала меня къ себ, когда я, по старой привычк, цплялся за платье тети Лены. Вильгельмъ Гебгардъ на этотъ разъ наконецъ объяснилъ свои намренія ддушк и потомъ ухалъ.
Дней черезъ десять вывезена была на свтъ Божій старая коляска и работникъ вымылъ ее и даже кое-гд заново покрасилъ. Коляску эту звали въ семь у насъ Ноевымъ Ковчегомъ. Ддушка купилъ ее на распродаж имущества посл одного умершаго декана, за чистенькихъ пятьдесятъ пять гульденовъ. Она еще и больше пожалуй стоила — вся она была выкрашена красною краской. Такъ красились у насъ коляски богатыхъ декановъ, епископовъ и пробстовъ. Ддушка не хотлъ чтобъ его сочли принадлежащимъ къ духовенству, и красная краска замнена была голубою. Но такъ какъ слой голубой краски былъ не очень густъ, то яркая красная краска выступила отъ времени въ разныхъ мстахъ наружу и вышло какое-то странное смшеніе цвтовъ. Но все-таки, этотъ Ноевъ Ковчегъ составлялъ гордость ддушки и всего нашего семейства. Во всей окрестности ни у кого изъ поселянъ кром насъ не было коляски. Ддушка не любилъ выказывать претензіи на роскошь и возбуждать ревность сосдей, а потому Ноевъ Ковчегъ показывался на свтъ Божій очень рдко, въ важныхъ случаяхъ. Всегда что-нибудь значило когда его вывозили и начинали его мыть и класть подушки и сундучки, которые лежали обыкновенно въ чулан. Въ ныншнее изнженное и развращенное время показалась бы смшна коляска на толстыхъ дрожинахъ и такая же тряская какъ обыкновенная крестьянская телга. Гордились собственно только двумя высокими выгнутыми рессорами, на которыхъ покоилось сиднье. Кажется ни разу не случалось създить куда-нибудь въ этомъ экипаж безъ маленькаго приключенія. Много лтъ могъ считать за собой нашъ Ковчегъ и бабушка всегда съ большимъ опасеніемъ смотрла когда старикъ садился въ него. ‘Лучше бы въ телг’, говорила она. Но все же это была коляска, и разъ ее купили, надо было въ ней и здить. Появленіе коляски для меня знаменовало всегда что-то торжественное и праздничное. Хорошо помню какъ взобрался въ коляску ддушка и за нимъ ползъ отецъ, оба въ праздничныхъ кафтанахъ, какъ бабушка и матушка прощались съ ними, и наказывали все осмотрть и узнать хорошенько и домъ Гебгарда и его семью, какъ потомъ мы вс стояли у дверей и долго слдили за коляской пока она не скрылась за деревьями, а мы все стояли и задумчиво смотрли вслдъ. ‘Бдный мой Мельхіоръ, сказала наконецъ, вздохнувъ, бабушка, не думала я чтобъ ему пришлось на старости, съ своею подагрой, двадцать миль сдлать! Шутка ли! Но чего не сдлаешь для своего дитяти! Чтобы хоть это повело къ чему-нибудь! Дай-то Богъ!’
Долго пробыли наши путешественники въ отсутствіи. Двадцать миль въ тяжелой коляск, да еще на своихъ рабочихъ лошадяхъ, по скверной тогдашней дорог, не шутка. И только чрезъ десять дней, коляска, звеня и стуча, показалась на двор, бабушка и матушка выбжали на встрчу, а тетя Лена стала у изразцовой печки и осталась въ кухн неподвижна и встревожена. Она только тогда показалась въ дверяхъ когда ддушка сказалъ: ‘а гд же двочка?’ Онъ обнялъ тетю Лену и сказалъ тронутымъ голосомъ: ‘Ну, дай ‘Богъ теб счастья! Ты невста!’ При этихъ словахъ вс заплакали. Я плакалъ, и маленькія сестры, которыя выбжали къ дверямъ посмотрть коляску, плакала даже работница, вс давно и хорошо знали кто женихъ, хотя вс длали видъ что ничего не замчаютъ. Вс находили что фрейлейнъ Елена поступила отлично и что у нея будетъ хорошенькій мужъ, мужъ очень пріятный! Лена всмъ подавала рука и убжала потомъ къ себ въ комнатку чтобы выплакаться. Я побжалъ за ней — мн хотлось сказать что она отлично сдлала, потому что вс такъ говорили…. ‘Не плачь тетя Лена — ты отлично сдлала!’ Она взяла меня къ себ на колни, поцловала и сказала: ‘дай Богъ чтобы ты сказалъ врно!’ Она принялась еще сильне плакать и я ужь просто не зналъ что бы мн такое сказать ей.
Женихъ скоро пріхалъ, и такъ какъ ему дома нечего было длать, пробылъ у насъ нсколько дней, и для насъ, дтей, это было веселое время, онъ приносилъ намъ колбасики и пряничныхъ лошадокъ, и когда съ невстой длалъ въ Ноевомъ Ковчег визиты къ сосдямъ, то насъ всегда бралъ съ собой. Столъ у насъ сдлался гораздо лучше. Гуси, индйки — наши пріятели — изчезали со двора, и на кухн я былъ грустнымъ свидтелемъ ихъ мученій. Дядя Гебгардъ сидлъ всегда рядомъ съ тетей Леной и я часто видлъ какъ они подъ столомъ пожимали руки другъ другу. Видалъ я также какъ новый дядя часто крпко цловалъ и обнималъ тетю Лену когда она была одна. Я составилъ себ совершенно ясное понятіе что значитъ быть женихомъ. Это надо здить въ гости въ коляск, ходить въ праздничномъ кафтан и затмъ уже конечно поцлуи, колбасики, объятія и пряничныя лошадки. Мн представлялось какое это пріятное дло быть женихомъ. Во всемъ нашемъ обществ былъ одинъ грустный человкъ — это Нейбергъ. Вы уже знаете, это былъ неудачный обожатель Лены. Нейбергъ, сынъ сельскаго врача, который при жизни своей былъ другомъ вашего дома, и роль эта перешла къ его сыну. Этотъ послдній тоже хотлъ сдлаться врачомъ, проваливался нсколько разъ на экзамен и наконецъ помирился съ своею судьбой. Онъ жилъ доходами съ маленькаго имнія которое ему оставилъ отецъ. Въ послднее время онъ занимался только тмъ что запоминалъ разныя замчанія тети Лены, былъ ей послушенъ, и несмотря на постоянныя ея отказы, ухаживалъ за ней. Онъ самъ говорилъ что онъ вовсе не такой человкъ который былъ бы достоинъ Елены Брантъ. Онъ называлъ себя огороднымъ пугаломъ, человкомъ ни къ чему не годнымъ, который не можетъ выдержать даже самаго легкаго экзамена изъ хирургіи. Но все же никто не могъ ему запретить любоваться на Елену и любить ее. Это оставалось ему единственною отрадой въ жизни. Не было ли доказательствомъ его искренности то что даже посл помолвки онъ продолжалъ бывать у насъ каждый день? Но онъ былъ еще молчаливе, а послдніе дни и очень печаленъ. Никто его не спрашивалъ о причин и это заставило его самого высказаться. Онъ говорилъ съ моею матушкой.
— Вы вс думаете конечно, началъ онъ однажды посл отъзда Гебгарда,— думаете что я грущу потому что Лена выходитъ за другаго. Совсмъ нтъ, я это нахожу очень естественнымъ, но я знаю что вы сомнваетесь на счетъ его состоянія, а Лен вы потакаете потому что она влюблена. Ну, а если любовь эта приведетъ ее къ несчастію?
— Что же, отвчала матушка,— что же вы сдлали бы на нашемъ мст? Вы сами утверждаете что любовь въ супружеств главная вещь. Разв можно запретить Лен любить человка только потому что онъ бденъ?
— Сохрани Богъ, отозвался Нейбергъ,— по моему убжденію ничего не надо запрещать. Еслибы вы стали противиться, было бы еще хуже.
— Ну, такъ какъ же?
— Мн хочется только, возразилъ онъ,— чтобы вы хорошенько обо всемъ разузнали истину. Что не построено на истин, то разрушится. Матушка объявила тогда ему что поздка невсты уже ршена. Тогда было обыкновеніе у насъ чтобы невста, если выходитъ замужъ на сторону, должна създить до свадьбы къ жениху съ своими родными, чтобъ ознакомиться съ будущимъ домомъ. Матушка тоже хотла участвовать въ этой поздк и увряла заботливаго Нейберга что намрена высмотрть все какъ можно лучше.
Поздка совершилась, но я въ ней не участвовалъ и могу только передать разказы которые безпрестанно слышалъ по возвращеніи всхъ домой. Тетя Лена сама не разказывала ничего, но тмъ боле разказывали матушка и бабушка. Он были очень поражены тмъ что видли. Он перебивали ддушку и моего отца и торопились докончить разказъ. По этимъ извстіямъ въ семь Гебгарда все было-чрезвычайно хорошо. Мать жениха почтеннйшая женщина и сестры его самыя благородныя особы. Лен и желать нельзя лучшей свекрови и лучшихъ золовокъ. Даже къ г. Альтману, оказалось, вс у насъ были несправедливы. Это правда, онъ немножко заносится и живтъ ужь слишкомъ по-барски, за то у него и манеры самыя благородныя. Все семейство такое что поучиться у нихъ какъ себя держать. Удивительно какъ пріятно вс себя чувствовали въ этомъ дом. И какъ тамъ нее длается! Къ столу, напримръ, каждому, даже самому маленькому ребенку, подаютъ салфетку! Это была роскошь въ нашемъ краю тогда мало извстная. Невст и ея подругамъ по утрамъ подавали апельсины. Вс эти мелочи были замчены и разказывались безъ устали, и вс радовались что Лена будетъ жить въ такомъ довольств и въ пріятной обстановк и въ такомъ большомъ город. Только одно смущало какъ-то. Женихъ до сихъ поръ не подарилъ невст жемчужнаго ожерелья. По обычаю онъ долженъ былъ это сдлать. Отецъ мой даже спросилъ объ этомъ и былъ непріятно пораженъ когда ему не могли показать ожерелья. Его увряли что Гебгардъ въ этомъ город не могъ найти такого какое ему хотлось подарить и что онъ заказалъ уже въ другомъ мст.
Несмотря на эти увренія отецъ мой началъ что-то подозрвать и скоро эти подозрнія въ немъ и во всемъ нашемъ семейств значительно разрослись.
Никто не замтилъ изъ насъ въ эти тревожные дни отсутствія Нейберга. Мы вс очень удивились когда увидли его идущаго къ намъ изъ лсу до большой дорог съ котомкой за плечами и палкой въ рук. Онъ былъ загрязненъ, запыленъ и замтно усталъ. Видно было что онъ ходилъ далеко. Ему, конечно, не дали пройти мимо, зазвали его, просили ссть, закусить и разказать куда онъ ходилъ. Онъ столько лтъ никуда не ходилъ изъ деревни, что ему вздумалось идти и куда? Онъ слъ около ддушки, откашливался и былъ въ очевидномъ затрудненіи. ‘Ну, сказалъ онъ наконецъ, очень натурально что мн вздумалось попутешествовать именно потому что я такъ здсь засидлся. Эти противныя занятія которыя мн здсь такъ надоли! Не все ли равно, не правда ли? гд бы ни приклонить свою лнивую голову? Да и что же? Весь свтъ нынче путешествуетъ….’
Потомъ онъ перемнилъ разговоръ, разказалъ что-то о посщеніи какого-то родственника и опросилъ бабушку довольна ли она своею поздкой? Бабушка тотчасъ начала торопливо все ту же псню о приличіи и роскоши обстановки въ дом жениха и, разказывая, такъ увлеклась что не замчала, какъ Нейбергъ покачивалъ все головой и задумчиво бормоталъ: ‘да, да!’ или ‘такъ, такъ!’ упираясь подбородкомъ въ набалдашникъ своей палки. Когда Елена вышла (можетъ она устала слушать все тотъ же разказъ о жених), Нейбергъ вдругъ, къ удивленію бабушки, высказался и въ полголоса пробормоталъ: ‘я былъ въ город и все разузналъ объ этомъ семейств, также какъ и вы, а можетъ и гораздо лучше….’
— Какъ, что? спрашивали вс въ одинъ голосъ.
— Что мн было здсь сидть когда Ленушка ухала, началъ Нейбергъ въ сильномъ волненіи, — и я сказалъ себ: ты пойдешь въ город и разузнаешь все. На женщинъ нельзя понадяться. Имъ можно пыли пуститъ въ глаза. А! что я правъ былъ, я вамъ это докажу, госпожа Брантъ!
Бабушка хотла возражать, но онъ нетерпливо махнулъ рукой и сказалъ дрожащимъ голосомъ:
— Я не хочу васъ обидть и дло не въ томъ чтобы намъ съ вами спорить, а дло въ счасть Ленушки.
— Онъ правъ, замтилъ ддушка, и обратясь къ Нейбергу прибавилъ:— Ну, а что ты такое узналъ?
Тогда Нейбергъ всталъ и, сильно жестикулируя, тономъ убжденія сказалъ почти такъ:
— Разорены, кругомъ въ долгахъ, каждый волосъ на голов подлежитъ описи, ни одинъ камень ихъ дома не принадлежитъ имъ. Приданаго Лены не хватитъ далеко на уплату долговъ. И апельсины что вы ли,— сказалъ онъ бабушк и моей матери,— взяты въ долгъ, и жемчугъ который пришлютъ взятъ въ долгъ у закладчика, конечно за тройную цну.
Сказавъ это, Нейбергъ, какъ бы возмущенный тмъ что такое извстіе принято такъ легко, вышелъ изъ комнаты и направился домой по улиц.
Вс наши семейные были поражены. Одинъ глядлъ ны другаго какъ будто хотлъ заговорить, но никто не начиналъ. Бабушка заговорила первая:
— Вотъ, сказала она, — дурацкія сплетни! Всякій знаетъ что дураку можно наплести что угодно! Но онъ хорошій малый, а только изъ ревности къ Ленушк онъ все это выдумалъ. Знаете, когда человкъ становится какъ больной отъ ревности и досады….
— Нтъ, нтъ, сказалъ ддушка покачивая головой,— Нейбергъ не выдумываетъ, и то что онъ говоритъ….
Но ддушка не докончилъ, потому что вошла тетя Лена. Вс замолкли, никто не находился что говорить когда она внимательно посмотрла кругомъ на смущенныя лица и печально про себя усмхнулась. Ддушка посадилъ ее около себя на скамью и погладилъ по щечк. Онъ хотлъ говорить, но не могъ. Отецъ мой, когда увидлъ слезы за глазахъ старика, нетерпливо вскочилъ, заложилъ руки за славу и вышелъ изъ комнаты. Бабушка и мать моя начали тотчасъ же всхлипывать. Только Лена осталась спокойна.
— Батюшка, прошептала она,— не тревожься, я знаю что ты хочешь мн сказать. Что мн надо длать? Прикажи. Я ко всему готова. Только я ему ничего не хочу писать, потому что я его люблю и не разлюблю, что бы тамъ ни случилось.
— Мы еще не такъ далеко зашли, дитя, возразилъ ддушка съ видимымъ принужденіемъ, — мы хотимъ только знать какъ поступать. Поди напиши ему словечка два чтобъ онъ пріхалъ и объяснилъ намъ все откровенно.
— Я сдлаю, батюшка, какъ ты приказываешь, сказала тетя Лена, и пошла къ себ.
Отецъ мой, братъ Лены, не былъ, къ несчастью, такъ кротокъ какъ ддушка. Когда онъ услыхалъ что сестра его пишетъ къ жениху, онъ поспшилъ къ ней и веллъ разъ навсегда прекратить все это. Такой человкъ: никакого положенія, никакихъ занятій, никакого состоянія, одни долги, да игра на скрипк! Никогда ей за нимъ не быть!
Лена отвчала ему спокойно и усмхаясь, онъ же, все больше сердясь, веллъ ей написать что она считаетъ Гебгарда за низкаго обманщика и презираетъ его. Если она этого не сдлаетъ, онъ ее не считаетъ своею сестрой.
— Я этого не сдлаю, сказала Лена спокойно. И мой отецъ ушелъ отъ нея въ сильномъ гнв. Онъ объявилъ громогласно что съ этой минуты умываетъ руки во всей этой глупой исторіи и не будетъ вмшиваться, пусть сестра идетъ за кого хочетъ.
Въ тотъ же вечеръ мы получили маленькую посылочку. Ее передали моему отцу, такъ какъ ему передавалось все что адресовано было на имя ‘Мельхіоръ Брантъ и Сынъ’. Онъ вскрылъ коробочку. Тамъ былъ жемчугъ. Съ гнвомъ бросилъ онъ его на столъ и потомъ, такъ какъ я одинъ тутъ случился въ комнат, передалъ его мн въ руки и сказалъ: отнеси это тет Лен и скажи ей что это слезы и что ей впредь кром слезъ ждать нечего!
Я гордился этимъ порученіемъ и хотлъ исполнить его хорошенько. Неся жемчугъ я все повторялъ слова отца чтобы не забыть ихъ и передать врно. Лена сидла въ уголк у печки когда я вошедъ. Я поднялъ жемчугъ и передалъ:
— Папа веллъ теб сказать: это слезы и впредь кром слезъ ждать теб нечего…
Тетя Лена схватила жемчугъ, приникла къ нему пылающимъ лицомъ и по красивымъ зернамъ ожерелья покатились жемчужныя слезы горя.
Дядя Гебгардъ не заставилъ себя дожидаться. На вызовъ тети Лены онъ тотчасъ явился. Изъ всего семейства можетъ опять одинъ я встртилъ его попрежяему сердечно. Я уже зналъ что у него совсмъ нтъ денегъ и что онъ не хочетъ отдавать какихъ-то денегъ, но во мн заговорила какая-то привязанность къ дяд Гебгарду и мн было жалко что у него, бднаго, нтъ денегъ. Онъ это почувствовалъ и еще разъ оборотился меня поцловать посл холодныхъ рукопожатій съ которыми его встртили. Я замтилъ что теперь онъ не принесъ намъ ни пряниковъ, ни колбасиковъ. За столомъ я вслухъ замтилъ что прежде, при дяд Гебгард, кушанья у насъ за обдомъ были лучше. Посл обда еще стало скучне чмъ до обда и вечеръ прошелъ въ молчаніи и прошелъ бы еще хуже еслибъ я не замтилъ что на этотъ разъ дядя Гебгардъ принесъ свою скрипку. Мать моя и бабушка столько говорили объ игр его на скрипк что я очень желалъ ее послушать. Я началъ просить его поиграть и сдлалъ этою просьбой большую услугу обществу, которое просто не знало что длать съ нимъ и съ собой. Вс стали его просить и дядя Гебгардъ взялъ свою скрипку. Онъ сыгралъ нсколько венгерскихъ и цыганскихъ псенъ. Я конечно не могъ имть овеего мннія объ од, какъ ребенокъ, но мой ддушка, старый Чехъ, самъ игралъ когда-то и былъ тронутъ. Даже мой отецъ тихонько сказалъ, что нельзя поврить чтобы могъ такъ играть человкъ до уши въ долгахъ. Съ первыхъ же звуковъ отъ сердецъ нашихъ стала отлетать тяжесть которая давила цлый месяцъ. Вс были заинтересованы и растроганы, и вс какъ-то заговорили съ дядей Гебгардомъ попрежнему, какъ будто у него не было ни одного крейцера долгу. У бабушки вырвалось что одна такая игра стоитъ тысячъ гульденовъ, а отецъ мой шепнулъ матушк: ‘эти артисты никогда ничего не получаютъ’. Матушка отвтила ему задумчиво: ‘много надо имть горя на сердц чтобъ играть такъ печально!’ Самая споконая изъ всхъ была тетя Лена, которая сидла въ своемъ уголку, гд ее совсмъ не было видно, только глаза ея блестли иногда въ темнот!
Вслдствіе этого вечера ддушка принялъ, ршеніе въ тотъ же день переговорить съ женихомъ объ его печальныхъ обстоятельствахъ. Онъ однако отложилъ это непріятное объясненіе до утра. Но когда наступило утро, дяди Гебгарда не было и помину. Онъ ушелъ очень рано.
Смущеніе было велико. Никто не зналъ какъ себ это объяснить. Отецъ мой ршилъ что дло бросовое и что счастливо оно еще кончилось. Но явилась тетя Лена и сообщила, что она сама уговорила жениха уйти.
— Ты съ нимъ покончила и отказала? быстро спросилъ мой отецъ.
— Нтъ, сухо отвчала та.— Я только хотла препудредитъ допросъ и разъяснить все что нужно. Наедин со мной ему легче было длать признанія, я же передамъ вамъ ихъ вс.
Она сла и начала тономъ спокойнаго разказа.
— На девятнадцатомъ году Гебгардъ отправился заграницу путешествовать посл смерти своего отца. Покойный предназначалъ его для торговой дятельности. Мальчикъ не имлъ къ ней ни малйшей склонности. Онъ хотлъ осмотрться, поискать счастья и подходящихъ занятій. Онъ не былъ созданъ сидть сиднемъ у домашняго очага. Его опекунх Альтманъ далъ ему небольшую сумму. Случайно познакомился Гебгардъ съ однимъ молодымъ венгерскимъ магнатомъ. Магнатъ очень его полюбилъ и сдлалъ его своимъ домашнимъ секретаремъ, собственно же они были друзья. Они много путешествовали вмст, преимущественно по Венгріи. Гебгардъ былъ счастливъ. Онъ скакалъ верхомъ, охотился, жилъ въ величественныхъ венгерскихъ ‘лустахъ’, учился на скрипк у одного Цыгана. Счастливые годы — веселая и дикая жизнь! Сдлавшись совершеннолтнимъ, онъ писалъ своему родственнику и опекуну Альтману чтобы тотъ принялъ на себя управленіе его имуществомъ. Онъ не особенно безпокоился объ этомъ небольшомъ имуществ, даже когда услыхалъ что Альтманъ пускается на разныя рискованныя спекуляціи и, очень вроятно, тратитъ его деньги. Онъ имлъ хорошее и пріятное положеніе и даже радовался что отцовское наслдство идетъ на пользу его же роднымъ.
Венгерскій магнатъ, другъ его, на охот упалъ съ дикой степной лошади, расшибся и умеръ. Гебгардъ вдругъ очутился безпомощнымъ и одинокимъ. Умершій другъ общалъ позаботиться о его судьб, но наслдники имній не сочли себя обязанными помогать незнакомому человку. Въ это же время онъ получилъ письмо. Ему писали что семейство его разорено, просили у него же помощи и вызывали немедленно домой. Въ Венгріи Гебгарду ждать было нечего — со смертью друга все кругомъ ему опротивло и онъ похалъ на родину. Въ письм говорилось еще что онъ долженъ спасти честь и достоинство фамиліи. Еслибы Гебгардъ не возвратился, тогда его родные за долги должны были идти въ тюрьму. Ихъ домъ, единственное достояніе его старухи-матери, долженъ былъ быть проданъ. Возвращеніе Гебгарда обнадежило кредиторовъ, потому что Альтманъ бралъ деньги и на его имя. Кредиторамъ представили что они ничего не достигнутъ если разорятъ и обезчестятъ цлую фамилію и что напротивъ очень могутъ получить если дадутъ Гебгарду отсрочку. Альтманъ кром того уврилъ ихъ что за Гебгардомъ дло не станетъ, что онъ скоро сдлаетъ блестящую партію. Онъ изъ приданаго невсты уплатитъ вс долги. А Гебгардъ узналъ что въ немъ одномъ единственная нядежда семейства. Кредиторы согласились на самую короткую отсрочку. Еслибъ онъ не пошелъ на это соглашене, то онъ съ своимъ родственникомъ долженъ бы былъ или въ тюрьму и мать свою и сестеръ-двушекъ пустить по міру. Незнакомый съ торговыми длами и оборотами, Гебгардъ легко доврился родственнику. Все это разказалъ онъ мн сегодня, но я съ самаго начала знала это изъ его отрывочныхъ намековъ. Онъ меня не обманывалъ — я знала что длаю. Да, это правда — родственникъ его привелъ его сюда чтобы насъ обмануть. Хотли только моего приданаго. Но во второй разъ онъ пришелъ одинъ, уже по своей вол, и разказалъ мн все. Онъ уже хотлъ со мной проститься совсмъ.
— Теперь конечно, сказалъ мой отецъ, — теперь ты конечно сомнваться не станешь, ты знаешь что они хотли сдлать съ твоимъ приданымъ?
— Кокой вамъ отъ того убытокъ, улыбаясь замтила тетя Лена, — еслибы мое приданое и истрачено было? Разв я не говорила теб — я его люблю! Какое лучшее употребленіе я могу сдлать изъ этихъ денегъ? Я его спасу отъ тюрьмы и позора. Ему нужно мое приданое, но и я ему нужна. Онъ не практическій человкъ какъ вы. Онъ художникъ по натур, и его ли вина что онъ не могъ и не умлъ такъ сколачивать состояніе какъ люди практическіе?
Она встала, какъ бы высказавъ все что надо. Посл этого я припоминаю было у насъ въ дому какъ-то пасмурно. По дому ходили тихо, какъ будто былъ кто-нибудь опасно боленъ. Ддушка задумчиво сидлъ на своей качалк, бабушка приходила къ нему и разказывала какъ безпокойно Левушка опять провела ночь. Мой отецъ въ гор всегда былъ раздражителенъ и не одинъ толчокъ получилъ я за это непріятное время. Несмотря за то что тетя Лена, наконецъ, прекратила всякія разсужденія по этому вопросу, ее все-таки не оставляли въ поко, ей представляли за какое несчастіе она шла. По здравому смыслу уже ей надо непремнно оставитъ это дло. Ни о чемъ другомъ въ дом не говорили. Я самъ такъ интересовался этимъ что когда начинали говорить о чемъ-нибудь другомъ, я не слушалъ. Но одна сцена врзалась особенно въ моей памяти. Сказаны были только нсколько словъ, но они произвели за меня такое впечатлніе какъ потомъ не производили самые патетическія сцены трагедій.
Это было утромъ. Ддушка сидлъ на своей качалк. Тетя Лена стояла у камина и противъ зеркала которое поставила на каминную полку разчесывала свои длинные, черные волосы. Ддушка опять заговорилъ на ту же тему, за которую говорили не одну недлю. Тетя Лена почти не отв чала, и это я понималъ что отвчать ей нечего. Я разсуждалъ про себя — вс эти безконечные разговоры бдной тетушк должны страшно наскучить. Я удивлялся еще ея терпнію. Рука ея однако все боле и боле дрожала на длинныхъ волосахъ пока ддушка говорилъ про плутовъ-родственниковъ Гебгарда. Она какъ будто пріостанавливала иногда руку съ гребнемъ. Ддушка замолчалъ, ожидая ея отвта. Отвта не было. Тогда старикъ поднялся за своихъ больныхъ ногахъ, поднялъ правую руку, оперся лвою о кресло и сказалъ глухимъ голосомъ:
— Лена! Слушай! Если ты собою не дорожишь, ты не знаешь что еще съ тобой тогда будетъ!
Тетя Лена подошла къ старику и съ блдными губами и сверкающими глазами отвтила:
— Я буду просить милостыни, но никогда не подойду къ вашимъ дверямъ….
Я не знаю какія были послдствія. Сцена эта въ моей памяти рзко осталась какъ будто картина въ рамк. Я знаю только — свадьба наконецъ устроилась и я жаловался въ тотъ день матушк и тет Лен что свадьба вовсе не веселая. Я уже зналъ какія должны быть свадьбы, потому что всего за годъ предъ этимъ тетя Розалія выходила замужъ. Ея свадьба была для меня идеаломъ свадебъ. Женихъ, веселый, богатый малый, привезъ съ собой всхъ своихъ братьевъ и родственниковъ. То были краснощекіе, здоровые деревенскіе хозяева. Ддушка угощалъ весь околотокъ — танцевали, пли, по дому и по двору раздавались крики и смхъ, и деревенская молодежь веселилась до утра. Теперь было совсмъ иначе. Съ нашей стороны были только семейные, родные моего отца, которые на эту свадьбу смотрли съ такимъ же предубжденіемъ. Женихъ привезъ съ собою только одну молоденькую сестренку, которая робко и тихо бродила по дому. Точно она боялась упрековъ или непріятностей. О танцахъ никто и не думалъ. Никто не подумалъ и о деревенской молодежи. Вообще этотъ странный день въ моемъ воспоминаніи не сказывается ничмъ пріятнымъ и веселымъ.
Въ одно утро, вскор, тетя Лена съ мужемъ и его сестрой ухали въ коляск. Въ числ прощавшихся стоялъ у крыльца и Нейбергъ. Когда новобрачная ему протянула руку, онъ притянулъ ее немного къ себ и сказалъ ей на ухо прерывающимся голосомъ, со слезами на глазахъ:
— Ленушка! Ты знаешь, у меня есть немножко, если ты будешь нуждаться….
Къ удивленію присутствующихъ (они этихъ словъ не слыхали) Лена вдругъ обняла Нейберга и поцловала и вскочила въ коляску. Коляска тяжело двинулась съ мста. Мы смотрли вслдъ, пока ее было видно, потомъ молча разошлись. Вс сли дома, молчаливые и печальные, точно посл похоронъ.
Въ первое же воскресенье, когда тетя Лена пошла съ мужемъ въ церковь, она увидла у дверей церковныхъ маленькаго старичка въ засаленномъ, длинномъ сюртук, со старою вытертою шляпой въ рукахъ. Лена приняла его за нищаго. Но онъ захлопоталъ и началъ къ нимъ проталкиваться за встрчу. Онъ сталъ около Лены такъ близко что задлъ ея праздничное платье своимъ засаленнымъ рукавомъ. Онъ сказалъ Лен какимъ-то смшнымъ, театральнымъ шепотомъ, такъ что вс прихожане могли слышать:
— Если въ слдующее воскресенье мн не будетъ заплачено за это ожерелье, я сорву его при всхъ съ вашей шеи…
Лена увидла измнившееся лицо мужа и его руку поднятую надъ головой старика. Она отстранила мужнину руку, сняла съ шеи ожерелье и передала старику.
— Не надо мн ожерелья! бранчиво заговорилъ тотъ, оно продано, я хочу свои денежки получить.
Лева взяла ожерелье обратно и вошла въ церковь.
Въ слдующее воскресенье за ожерелье было заплачено и оно само продано. Заплачено за мебель, уплачено еще много векселей и Лена въ своей дятельности зашла такъ далеко что хотла продать все что было чтобъ уплачивать долги. Впрочемъ и судъ принялъ въ этомъ участіе и продалъ домъ. Вотъ въ нсколькихъ словахъ медовый мсяцъ тети Лены. Она не писала въ своихъ письмахъ къ вамъ объ этомъ. Ни одной жалобы не вырвалось у нея, хотя не исполнились планы которые она составляла задолго до свадьбы. Но милостыни просить не пошла тетя Лена.
Съ маленькою суммой которая осталась отъ продажи дома арендовала она фермочку съ землей близь города. Потомъ продала свои платья и украшенія и съ этимъ начала свое хозяйство. Никто изъ насъ не видалъ ея въ этомъ положеніи — какъ она работала въ пол. Ддушка былъ ужь слишкомъ старъ для разъздовъ и боленъ. А отецъ мой ршилъ не хать къ ней пока она сама его не пригласитъ.
Черезъ годъ посл свадьбы мы получили извстіе что у нея родился мальчикъ, и что она довольна. Она можетъ содержать все семейство и старуху свекровь, которая живетъ съ ними. Чего же ей больше?
Въ одномъ письм она говорила:
‘О, какъ стали бы, вы отъ всего сердца просить прощенія у моего бднаго мужа еслибы видли какъ онъ въ дождь и въ зной трудится въ пол, какъ онъ носитъ овощи на базаръ и спин. Мальчикъ мой, настоящій портретъ отца, цвтетъ и здороветъ. Вечеромъ, когда не очень устанетъ, мужъ мой играетъ намъ съ мальчикомъ за скрипк свои чудныя псни. Мы счастливы…’
Прочитавъ это, ддушка продалъ коляску свою, лошадей, все лившее, взялъ свою долю капитала изъ обората ‘Брантъ и Сынъ’ и послалъ эти деньги тет Лен. Чрезъ нсколько дней он возвращены съ благодарностью. Тетя Лена писала что она въ нихъ не нуждалась.
Прошли три и четыре года. Ддушка почти уже не двигался съ мста, бабушка вдругъ опустилась и сильно постарла. Что было у нея въ эти четыре года, я не знаю, потому что уже былъ въ город въ школ. Я знаю только что о тет Лен безпокоились больше прежняго.
Былъ несчастный годъ. Весной сильные дожди и бури испортили посвы. Что пощадили весеннія бури, то погубили ужасные лтніе жары. Со страхомъ ожидали зимы и всхъ ужасовъ голоднаго года. Правительство и магнаты воспользовались несчастіемъ нашей страны чтобы заселить пустыни Венгріи и основать тамъ новыя поселенія. Особыми объявленіями приглашались къ переселенію въ Венгрію. Духовенство и чиновники, которые въ этомъ переселеніи видли единственный исходъ, распространяли это объявленіе, ободряли бдныхъ къ переселенію, старались ихъ ссужать деньгами за дорогу. Казалось, чуть не цлая половина населенія страны собиралась выселяться. Объ Америк и эмиграціи у насъ еще не знали. И поднялись вс изъ родныхъ мстъ въ плодородную Венгрію, которую намъ представили страной обтованною. По дорогамъ потянулись толпы пшихъ, ряды повозокъ, на дальній Востокъ….
Велико было смятеніе въ нашей семь когда прошелъ слухъ что тетя Лена съ мужемъ и сыномъ также собираются въ Венгрію. Ддушка поднялся было самъ къ ней отговорить ее. Мой отецъ нарушилъ свое слово не здить къ сестр безъ приглашенія и собрался въ путь. Онъ пріхалъ въ Прагу, взялъ меня съ собой (тогда была вакація) и мы скоро отправились.
Мы нашли въ домик, который арендовала тетя Лена, уже другаго жильца. Отъ него узнали что семья Гебгарда въ маленькой, крытой рогожкой повозк, въ одну лошадку, ухала только вчера.
Не трудно было на пар нашихъ сильныхъ лошадей нагнать повозку. Отецъ мой не долго раздумывалъ, и мы въ тотъ день сдлали еще пряжку по указанному направленію Отдохнувшія лошади шли крупною рысью. Наши путешественники должны были быть уже близко, и мы внимательно посматривали на дорогу. Много повозокъ и семей обгоняли мы, во нашихъ не было видно. Около полудня увидали мы, наконецъ, въ сторонк отъ дороги, въ тни кустовъ, повозку, которая, по соображеніямъ должна была принадлежать нашимъ. Мы оставили лошадей и свою толжку съ работникомъ на дорог и чрезъ лсъ пошли къ этой повозк.
Тропинка по которой мы шли спускалась въ оврагъ, и за кустами мы потеряли направленіе. Мы начали соображать такъ ли мы идемъ, когда услышали нжные звуки скрипки. Мы остановились тихонько. Отецъ мой спрятался за дерево и — заплакалъ. Да, я помню, онъ плакалъ. Тихіе, стройные звуки разносились по воздуху, когда отецъ мой тихо пошелъ, стараясь не шумть втвями. Я шелъ за нимъ также безсознательно тихо, притаивъ дыханіе. Мы остановились шагахъ въ двадцати отъ нашихъ путешественниковъ, за кустами. Мы могли видть ихъ ясно.
Маленькая крестьянская рогожная повозка была приворочена въ тни кустовъ и близь нея паслась спутанная лошадка. Дальше въ лсу, въ тни огромнаго бука, пріютилось все семейство. Дядя Гебгардъ сидлъ за поваленномъ дерев и съ большимъ оживленіемъ игралъ чешскую старую псню. Короткополая шапочка оттняла его смуглое лицо, загорлое и обвтренное. Это лицо было попрежнему красиво, пожалуй еще красиве,— на немъ появилось что-то сильное и мужественное. Онъ сбросилъ съ себя кафтанъ чтобы рукамъ было свободне. Онъ положилъ ногу на ногу и играя псню смотрлъ на ребенка, который припавъ на колни матери тихо дремалъ подъ игру. Тетя Лена положила одну руку за кудрявую головку своего ребенка, а другою подперла подбородокъ. Съ нжною улыбкой глядла она за мужа и слегка покачивала головой въ тактъ псни. Она удивительно мало перемнилась. Кром повязки на голов и крестьянскаго синяго платья, я съ перваго взгляда узналъ мою прежнюю хорошенькую тетю Лену. Правда, она нсколько пополнла, свжесть ея щекъ не была такъ ярка какъ прежде. Но милыя очертанія лица были т же и глаза были какъ прежде темны и блестящи, только взглядъ сталъ кротче и спокойне. Между ними стояли въ трав остатки простаго завтрака и большая кружка. На эту картину, озаренную яркимъ солнцемъ, мы смотрли въ волненіи,— на эту картину мирнаго и спокойнаго, счастія. Казалось у отца моего не хватало духу нарушить это уединеніе, онъ все прятался въ кустахъ. Я же увидвъ свою прежнюю тетю Лену, не дожидаясь отца, невольно выскочилъ изъ кустовъ и кинулся на шею къ тет и дяд Гебгарду и разцловалъ своего маленькаго племянника.
Что мн дальше разказывать? То были чудныя минуты человческой любви и прощенія. Тетя Лена съ моимъ отцомъ встртилась какъ самая нжная сестра, она была счастлива что видла своихъ семейныхъ предъ отъздомъ въ Венгрію. Она не перемнила намренія и спокойно отказалась отъ всхъ предложеній моего отца и его проектовъ. Отецъ мой былъ растроганъ и смягчился. Ребенокъ тети Лены плнился брелоками на жилет моего отца и получилъ ихъ въ подарокъ вмст съ золотою цпочкой. Сердца ваши были полны такой дружбы и любви взаимной. Да пошлетъ Господь много такихъ минутъ въ сердца людей!
Сцену эту никогда не забудетъ мое сердце. Мы сидли до вечерней зари. Тогда дядя Гебгардъ запретъ свою лошадку, мы простились, и повозка похала въ путь. Мы долго ихъ провожали, что мы говорили и какъ разставались, мн этого не описать.
Пока были живы ддушка и бабушка, мы получали изъ Венгріи письма. Но старики успокоились подъ зеленымъ холмикомъ нашего деревенскаго кладбища и мы ничего уже же слыхали о вашей тет Лен.