Тетеревиный ток
Тетеревиный ток
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Тетеревиный ток, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1933
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. ‘Моя жизнь’: Мемуары, Рассказы (1929-1935)
Ранняя весна. Первый день Пасхи. Ко мне в деревенский дом съехались приятели. Весело. Но я побаиваюсь, не поссорились бы. Метафизик, профессор, мой новый знакомый, в коридоре под руку отводит меня в угол и говорит:
— Ну, какой болван этот Николай Васильевич! Кто он? Ну что он говорит… Уши вянут. А этот, архитектор — это что же. Я его спрашиваю: ‘Какую вы любите бить дичь?’ А он отвечает: ‘Я люблю бить баклуши, а дичь я стреляю’. Ну, как вам это нравится?
— Ничего,— отвечаю,— пустяки. Охотники, конечно. Они вас понять не могут. Но зато гофмейстер….
— Ну да, конечно, все-таки видно, что человек воспитанный…
А на крыльце хватает меня под руку приятель Вася тоже. Говорит, смеясь:
— Ну и профессор у вас. Откуда достали эдакого?
— Ну, знаешь,— догоняет нас другой мой приятель, Коля Курочкин,— профессор этот, твой метафизик,— вот завирается… А жена у него ничего, хорошенькая…
— Боюсь,— говорю я.— Как бы вы все не переругались. Ты не очень, Николай, за его женой-то… Весь праздник испортишь.
— Я, брат, ничего. Только знаешь, и этот гофмейстер твой… Тоже, брат, балда.
— Как — балда? — удивился я.— Что ты. Очень воспитанный человек. Почему — балда? Ты, волокита, о гофмейстерах полегче…
Мы возвращаемся в дом.
— Сегодня, в полночь, мы идем на тетеревиный ток,— объявляю я за чаем всем гостям.— Шалаши приготовлены. Там вылет тетеревей и ток.
И я показываю вдаль, в окно, на бесконечные леса…
— Должен тебе сказать,— вмешивается гофмейстер,— уж я никогда на току не был… Что же эти тетерева — они летят, сидят или как?
— Надо сидеть в шалаше,— поясняю я.— Косачи, то есть петухи-тетерева, летят из леса и садятся: их привлекают к шалашам чучела, сделанные под тетерок.
— Удивительно. И они так глупы, что не разбирают чучел?
— Не разбирают ничего. Подлетят и глядят,— объяснил за меня архитектор Вася.— Конечно, тетерев глуп. Да еще весна. Они все влюблены в тетерок. А знаете ли, люди тоже не разбирают чучел. Другой — прямо чучело гороховое, дурак, а вот бабы влюблены в него.
Гофмейстер слушал Васю и мигал. Как-то обрадовавшись, вдруг сказал:
— Это бывает, бывает. Да вот, Чацкий, в театре, Молчалин, милая Софья — очаровательно.
— Но позвольте, Эрос не допускает аномалий. Эрос по существу своему этичен,— вставил профессор очень положительно и непонятно.
— Этичен он там или типичен,— довольно небрежно ответил Коля,— но Эросу-то все равно, черт ли ему. Тоже он здорово очки втирает.
— Эрос, Эрос,— заявил и Вася.— Что ваш Эрос? А вот Николай, мой приятель,— и он указал на Колю Курицына.— Вот он не Эрос, а Стоерос, а за ним бабы все бегают. Неизвестно почему!
— Позвольте, это я — Стоерос? Позволь спросить, что это такое — Стоерос?.. Что ты говоришь?..
Выходила какая-то ерунда. Я чувствовал, что назревает, как говорится, ссора.
— Знаете что,— сказал я.— День прекрасный. Надо подготовиться к охоте. Дробь — шестой номер. Кушайте, надо подкрепиться. Ночью пойдем на ток. Надо в темноте сидеть в шалаше. Вылетают к утру, чуть свет…
Тут вошел мой слуга, Ленька, и громко сказал:
— Диких рябчиков сколько прилетело. Сели на заводи. Вон тут, рядом. Такие здоровые.
Охотники оживились. Быстро схватили ружья, пошли. Один Коля остался. Сидя за столом, он расшибал красные яйца и ел. Вошел профессор с женой. В руках у нее была маленькая книга, как молитвенник. Лицо ее было серьезно, строго. Она открыла книгу и, опустив глаза, прочитала:
Тень любовь твоя,
Тень — твои ласки,
Жизнь и счастье — наша тень.
Ты не верь вчерашней сказке,
Новой жизнью дышит день.
— Замечательно,— хватая ее руки и целуя, восторженно задыхаясь, стал вскрикивать Коля.— Это вы написали? Замечательно. Пушкин — ни к черту!
Она, сложив книжечку, приложила ее к груди, подняла глаза к небу, сказала: ‘Да, я’, и вышла. За ней вышел и профессор. Оставшись с Николаем вдвоем, я сказал:
— Ты насчет стихов-то. Уж очень что-то восторгаешься.
— Ну что же,— отвечает он.— Она, брат, хорошенькая. Показывает, брат, что она — личность свободная, независимая. Эмансипация. А он, сукин сын, метафизик, держит, брат, ее чем-то крепко. Вот чем держит — не поймешь. Темная, брат, штука,..
Ночь. В весеннем небе остро, над синей долиной лесов, блестит серп месяца.
Выходим с крыльца моего дома. Темная земля. Тихо. В лужах у крыльца и в колеях дороги отражается небо. Пахнет землей, мохом, сыростью лесов. Спят в ночи высокие ели моего сада. По спине проходит холодок.
Мы идем мимо сараев в спящей тишине деревни. Спускаемся ниже, к проселку. Перед нами расстелилась однотонная темная долина мелколесья. Стараясь обходить весенние лужи, мы идем его краем. Впереди охотник, крестьянин Герасим. Он обвешан чучелами тетеревей. Я тихо говорю ему:
— Герасим, посади побольше чучелов у шалаша генерала.
Долго идем. Обходим край мелкого леса. Слева показался большой ельник и край озимого поля. Герасим остановился, говорит тихо:
— Тута.
Видим шалаши из еловых ветвей. В самый дальний садится гофмейстер. Потом Вася и я. Герасим ставит чучела тетерок поодаль от шалашей.
Долго сижу я в шалаше, и мне видно, как бурая даль мелколесья порозовела. Чахлые, ровные ели медленно светлеют.
Вдруг понизу, у самой земли, подлетел близко косач и смотрит на чучело.
Вытянув шею, опустив крылья, особенным гортанным звуком косач сказал: ‘Чу-фы’.
И запел:
— Ту-ру-ту-ту-ту-ту, ту-ру-ту-ту-ту…
Он прыгнул кверху, перевернулся в воздухе и стал на ноги. Вдруг, вижу, подлетел другой. Вытянув шею, они смотрели друг на друга, растопырив крылья, и оба пели ‘Ту-ру-ту-ту-ту’.
Это было так близко, и до того занятно они прыгали, что я забыл, что надо стрелять. Вдали раздались выстрелы, подряд: ‘Та-та-та-та-та’. Мои тетерева с треском полетели. Я выстрелил вдогонку. Упавший косач забил крыльями. А вдали все стреляли.
Герасим подползает ко мне и, смеясь, говорит:
— Чего это? Чисто — война. Ложись, Лисеич, не убили бы.
— Выходите,— кричит архитектор Вася.
У дальнего шалаша, потрясая ружьем, стоит гофмейстер.
— Восхитительная охота! — кричит он.— Кругом меня, понимаешь ли, орут, токуют, масса. Я смотрю, чучела, но, представь, странно, и они орут, чучела… Я стреляю, кто чучело, кто нет, все равно, стреляю, потом узнаем. Невероятно забавно.
Герасим подбирает чучела. Из них сыпятся белые опилки.
— Вот, одного взяли, ваше превосходительство,— говорит Герасим, показывая убитого косача.
— Превосходно,— радуется гофмейстер.— Признаться, не ожидал… Первый раз ведь чучелов стрелял. Черт их разберет.
Из-за елей леса уже показалось солнце, осветило долину мелколесья. Весеннее утро. Свежие голубые длинные тени кладет лес. А вдали, за моховым болотом, на бугре, ярко освещенный, среди высокого сада, блестит мой деревянный дом.
Идем лесом. Неизъяснимые стада, крики птиц. Яркая зелень, как пух, покрывает леса.
Мы входим в дом. В сенях слуга Ленька говорит:
— Николай Васильевич захворал. Яиц объелся. За доктором послали.
На кухне жена профессора греет салфетки, утомленно говорит:
— Ах, бедный. Так захворать.
— Болван, объелся,— перебивает ее профессор.— А ты его лечишь.
— Это мой долг,— отвечает профессорша.— Сам отлично знаешь, что я — сестра…
И с горячими салфетками, чайником, мятой она уходит в дом.
— Этот болван,— волнуясь, говорит мне профессор,— съел сотню яиц. А она растирает ему живот. Глупо.
— Неумно и опасно,— согласился и Вася.
На тахте в моей мастерской лежит Коля. Испуганно смотрят в пенсне черные глазки.
— Что,— говорит ему друг Вася.— Обожрался? Сколько съел яиц?
— Я не помню,— отвечает кротко Коля.
— Не помнишь!
— Они все яички съели,— вежливо заявляет Ленька.
— Феноменально глупо! — вставляет профессор.— Его нужно оперировать, а ты его не трогай…
Профессорская жена, уходя с бутылками, посмотрела на мужа и сухо сказала:
— Прошу без указаний. Это — мой долг…
До самого вечера профессорша ухаживала за Колей, а вечером приехал доктор. Рослый блондин. Он, весело улыбаясь, осмотрел нас и спросил:
— Скажите, пожалуйста. Кто это съел сто яиц? Где этот замечательный человек? Он жив?
— Вот он,— говорим мы, показывая на Колю.
— Христос Воскресе,— сказал ему доктор.— Это вы изволили скушать сто крутых яиц?
— Я,— ответил робко Коля.
— Это невероятно. Это на земле — первый случай. Дайте, пожалуйста, чистую салфетку и оставьте меня с больным…
Ленька достал салфетку в шкафу и подал ее доктору. Мы все вышли. Скоро вышел и доктор и, улыбаясь, объявил нам:
— Господа, не волнуйтесь. Этот милый человек, ваш друг, будет жив… За ним необходим только внимательный уход.
Профессор возмущенно фыркнул. А мой слуга Ленька остановил меня в коридоре, осклабился и сказал:
— А все яйца-то в шкафу так и лежат. И вовсе их Николай Васильевич и не ели….
Тетеревиный ток — Впервые: Возрождение. 1933. 29 апреля. Печатается по газетному тексту.
гофмейстер — управляющий двора, стряпчий — придворный чин III класса в Табели о рангах, введенный в 1722 г. в Российской империи. В обязанности гофмейстера входило управление дворцовым хозяйством и штатом придворных.
Чацкий, Молналин, Софья — действующие лица комедии А.С. Грибоедова ‘Горе от ума’ (1822-1824).
Эрос (Эрот) — в древнегреческой мифологии бог любви.