ТЕРТУЛЛІАНЪ.
ТЕРТУЛЛІАНЪ.
(Опытъ литературной характеристики).
(Окончаніе).
И. Поповъ
Тертуллиан, Попов Иван Васильевич, Год: 1893
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Попов И. В. Тертуллиан: (Опыт литературной характеристики) // Богословский вестник 1893. Т. 4. No 12. С. 432-446 (2-я пагин.). (Окончание.)
Мы разсмотрли сочиненія Тертулліана съ точки зрнія матеріальнаго принципа. Теперь отмтимъ, какія формальныя особенности сообщила имъ страстность, свойственная характеру этого писателя.
Преувеличеніе и утрировка служатъ отличительною чертою, какъ теоретическихъ, такъ и нравственныхъ воззрній Тертулліана. Съ крайностями догматическихъ его воззрній мы уже знакомы. Когда рчь идетъ объ итихъ послднихъ, не должно упускать изъ виду, что вс он были высказаны въ полемик съ противоположными теченіями мысли. Если бы природа Тертулліана при всхъ своихъ реалистическихъ наклонностяхъ была чужда страстности, то его догматическая система, хотя и носила бы реалистическую окраску, но не переступала бы предловъ дозволенной церковію свободы мысли и была бы чужда многихъ странностей и крайностей.
Гораздо боле сказалась увлекающаяся натура Тертулліана въ ригоризм его нравственныхъ воззрній. По своему характеру Тертулліанъ не могъ служить двумъ господамъ. Въ тотъ день, когда предъ нимъ открылись двери церкви, его душею овладли два чувства: безпредльная привязанность къ христіанству и глубокая ненависть ко всему языческому. Міръ языческій сдлался для него мрачнымъ порожденіемъ сатаны. Съ этихъ норъ удаляться отъ идолопоклонства во всхъ его видахъ сдлалось задачею жизни Тертулліана. Идолопоклонство хуже всего и не иметъ своего прототипа въ природ, ибо ‘Ной принялъ въ свой ковчегъ ворона и коршуна, принялъ волка, собаку и тигра, но не принялъ идолопоклонника… все, что не принято въ ковчегъ, не должно быть въ церкви’ {De idol. 23.}. Блаженны заключенные въ темниц: они не видятъ ложныхъ боговъ, не встрчаютъ ихъ изображеній, не присутствуютъ на торжественныхъ языческихъ празднествахъ, не обоняютъ ихъ жертвенныхъ куреній, не оглашаются безумными восклицаніями театра и цирка, но бываютъ свидтелями изступленной жестокости гладіатора и безстыдства комедіанта и т. д. {Art martyr. 2.}.
Христіанское общество, въ которое вступилъ Тертулліанъ, держалось.такихъ-же воззрній на язычество. Мннія расходились только въ вопрос о томъ, гд кончается христіанство и начинается язычество. ‘Большая часть людей полагала, что тотъ только идолопоклонникъ, кто ходитъ въ храмы для куренія иміама, кто приноситъ тамъ жертвы и длаетъ возліянія’ {De idol. с. 15.}. Притягательной сил театра не могли противостоять даже христіанскія женщины {De speet. с. 20.}. Но богатству и роскоши костюмовъ христіанки не уступали язычницамъ {De cult, foem. II, 1.}. Ремесленники изъ христіанъ занимались фабрикаціей идоловъ {De idol. 4.} и строили ниши для языческихъ храмовъ {Ibid. 8.}, торговцы продавали куренія, употреблявшіяся язычниками {Ibid. 11.} и пр. И такіе люди избирались даже въ іерархическія степени {De idol. 7.}. Тертулліанъ не могъ длиться подобно ‘типъ людямъ между христіанствомъ и язычествомъ, но онъ впалъ въ противоположную крайность. Онъ объявилъ недостойнымъ для христіанина все, что имло хотя отдаленный намекъ на идолопоклонство и дошолъ до того, что почти въ каждомъ ремесл нашелъ языческіе элементы. Онъ запретилъ даже заниматься преподаваніемъ словесности {Ibid. 10.}. Убждалъ оставить не только продажу предметовъ языческаго культа, но и всякую вообще торговлю, потому что ‘побужденіемъ къ торговл служитъ сребролюбіе и страсть къ нажив, средствомъ-же ложь и клятвопреступленіе’ {Ibid. 11.}. Большинство христіанъ не хотло видть язычества тамъ, гд оно было очевидно, било, такъ сказать, въ глаза, за то Тертулліанъ часто только при помощи археологіи или натянутаго толкованія могъ поставить извстный обычай въ связь съ идолопоклонствомъ. Во время праздниковъ въ честь кесаря язычники, а вслдъ за ними и христіане украшали свои дома иллюминаціей и цвтами, Тертулліанъ длаетъ историческую справку и находитъ, что возникновеніе этого обычая стоитъ въ связи съ древнимъ врованіемъ Римлянъ въ боговъ дверей, пороговъ, косяковъ, врованіемъ, уже угасшимъ къ этому времени, такъ что о немъ можно знать только изъ книгъ (De idol. 15). Такимъ образомъ и этотъ обычай онъ сводитъ къ идолопоклонству. Суетная и пустая христіанка употребляетъ духи и шафранъ для своей прически. Тертулліанъ объявляетъ ея голову жертвенникомъ, а духи и шафранъ — жертвою нечистому духу {De cult. foem. II, 6.}.
Ригоризмъ Тертулліана проявлялся не только въ требовательности иногда излишней, по и въ отсутствіи снисходительности къ слабости другихъ и игнорированіи смягчающихъ обстоятельствъ. Его требованія одинаково строги и суровы и къ простому, свободному и независимому христіанину, которому сравнительно легко было избжать соприкосновенія съ язычествомъ, и къ государственному чиновнику, воину и даже рабу {De idol. 17.}, душа и тло котораго принадлежали по закону господину. Вс христіане вступили въ воинство Христово и вс должны быть готовы на страданія и смерть {Ad martyr. 2.}. Еще до перехода своего въ монтанизмъ Тертулліанъ неодобрительно отзывается о второмъ брак, склоняется къ мннію о повторяемости покаянія и стоитъ за перекрещиваніе еретиковъ. Правда на двухъ первыхъ мнніяхъ онъ но настаиваетъ, не желая идти противъ церковнаго авторитета, но уже теперь видно, что общепринятые церковные порядки ему кажутся не достаточно строгими. Онъ стремится къ полному осуществленію своихъ идеаловъ. Вотъ въ это-то время онъ сталкивается съ монтанизмомъ…
Въ одномъ изъ своихъ сочиненій Тертулліанъ высказалъ знаменательныя слова: ‘въ поведеніи или произволеніи любого лжеучителя до его отпаденія отъ церкви всегда можно усмотрть зародышъ его будущаго отпаденія. Нкоторыя умственныя и нравственныя предрасположенія приводятъ его наконецъ къ печальному концу’… Слова эти оправдались на самомъ автор.
Все его предшествующее развитіе привело его съ логическою необходимостію къ монтанизму. Тертулліанъ глубоко ненавидлъ всякую ересь, но монтанизмъ не былъ ересью: онъ не заключалъ въ себ ни одного пункта, который въ смягченной степени не признавался бы церковію. Поэтому монтанизмъ не могъ отталкивать Тертулліана и поселять въ немъ недовріе къ себ. По въ монтанизм все принимало крайнюю форму и преувеличенные размры, и это то должно было привлечь къ нему Тертулліана, для котораго въ пылу увлеченія казалось, что ни онъ, ни члены церкви все еще недостаточно христіане. Кром того Тертулліанъ былъ экзальтированъ и проникнутъ мрачнымъ воззрніемъ на внхристіанскій міръ. Онъ видлъ въ немъ осуществленіе апокалиптическихъ пророчествъ о временномъ торжеств зла при кончин міра. Я религіозная экзальтація, соединенная съ подобнаго рода настроеніемъ, всегда и везд приводить къ ожиданію скораго пришествія Христа. Страсть нетерпливо ждетъ осуществленія идеала, къ которому съ такой тоской и жаждой стремится. Она хочетъ немедленнаго торжества своихъ идей, и если мрачный взглядъ на вещи позволяетъ е,і усмотрть въ окружающей дйствительности нсколько апокалиптическихъ признаковъ конца міра, она начинаетъ твердо врить въ то, чего желаетъ со свойственнымъ ей жаромъ. Пророки монтанистовъ проповдовали скорую кончину міра и приближеніе втораго пришествія Христа. Ото вполн совпадало съ настроеніемъ и ожиданіями Тертулліана и привлекало его къ монтанизму.
Суровость и ригоризмъ Тертулліана нашли въ монтанизм благопріятную для себя почву и подъ его вліяніемъ достигли, своего полнаго развитія. Въ домонтанистическій періодъ своей жизни Тертулліанъ признавалъ первый бракъ законнымъ {Ad uxor. I. 3, 7.}, а второй слабостію и несовершенствомъ, однако терпимымъ. Теперь онъ безусловно запрещаетъ вторые браки. Онъ идетъ еще дальше и объявляетъ первый бракъ терпимымъ прелюбодяніемъ {Exhorf. ad cast. 9.}. Ране отпаденія отъ церкви Тертулліанъ открывалъ дверь покаянія, хотя и однажды, для всхъ вообще гршниковъ {De poenit., 7.}. Сдлавшись монтанистомъ, онъ допускалъ разршеніе такъ называемыхъ не смертныхъ {De pud. 19.} грховъ и былъ противъ принятія въ лоно церкви покаявшихся въ боле тяжкихъ преступленіяхъ {Ibid. 3.}. Церковь допускала бгство во время гоненій, Тертулліанъ запрещаетъ всякое уклоненіе отъ гоненій {Въ соч. de fugа in persee.}, въ какой бы форм оно не состояло — въ бгств или подкуп языческихъ властей. Въ церкви существовали посты обязательные и добровольные, Тертулліанъ требовалъ увеличенія принятыхъ постовъ и введенія новыхъ {Въ соч. De jejuniis.}.
Страстность Тертулліана ясно обнаруживается и во вншней форм его сочиненіи: въ пріемахъ полемики, въ характер апологіи христіанства, въ манер приводитъ цитаты и даже въ язык. Въ полемик онъ старается но столько о томъ, чтобы убдись своего противника, сколько принудить его согласиться съ своими воззрніями. Его любимымъ орудіемъ служатъ иронія и сарказмъ. Напр. въ книг противъ Валентина онъ не столько опровергаетъ убжденіи этого гностика, сколько старается осмять ихъ и представить въ каррикатурномъ вид. ‘Многія нелпости, говоритъ онъ, и не заслуживаютъ иного опроверженія, всякій дльный отвтъ могъ-бы придать имъ только больше важности’ {Adv. Valent. 6.}. Приступая къ разбору мнній своего противника, онъ обыкновенно прежде всего старается набросить тнь на его нравственное достоинство {Примчаніе. Книгу противъ Маркіана онъ начинаетъ описаніемъ родины итого еретика въ чертахъ самыхъ преувеличенныхъ и невроятныхъ, затмъ переходитъ къ нему самому, ‘ни нтъ ничего въ Понт, продолжаетъ онъ, столь варварскаго и мрачнаго, какъ то обстоятельство, что тамъ родился Маркіонъ, человкъ боле угрюмый, чмъ какой-либо скиъ, боле безпокойный, чмъ странствующій кибитчинъ, боле безчеловчный, чмъ какой-нибудь Массагетъ боле безстыдный, чмъ амазонка, Маркіонъ, который мрачне тучи, холоде зимы, коварне Дуная, костлявй Кавказа. Онъ боле невыносимъ, чмъ дикіе зври этой варварский страны… Да, о Квасимъ, ты произвелъ чудовище боле достойное философовъ, чмъ христіанъ!’ {Adv, Marc. I, 1.}. Дале онъ называетъ Маркіона отступникомъ, безсердечнымъ и безумнымъ человкомъ {Ibid. II, 4.}, а его послдователей ‘безразсуднымъ и злымъ отродьемъ’ {Ibid. II, 5.}, ‘собаками, лающими на истиннаго Бога’.}. Всюду приводится въ образецъ его полемическихъ пріемовъ начало первой книги противъ Маркіана. Здсь онъ бранитъ не только еретика, по и его родину и заканчиваетъ тираду патетическимъ восклицаніемъ: ‘да, о Евксипъ, ты породилъ чудовище, боле достойное философовъ, чмъ христіанъ’! Маркіонъ былъ страшный еретикъ, возмутившій міръ церкви, но Тертулліанъ не былъ сдержанне и по отношенію къ православнымъ. Православные постились на нсколько часовъ меньше монтанистовъ и но принимали учрежденнаго ими двухнедльнаго поста. Этого было достаточно для того, чтобы заставить Тертулліана произнести слдующій не красивый и полный вульгарной силы отрывокъ. ‘Ты сдлалъ, обращается онъ къ православному, изъ своего брюха бога, изъ легкихъ — храмъ, изъ желудка — алтарь. Твой жрецъ — поваръ, твой святой духъ — паръ отъ кушаній, твои духовные дары — приправы, твое пророчество — иканіе посл обжорства. Если говорить правду, то ты ветхій человкъ, потому что такъ много занятъ дою’ {De jejun. 3.}. Конечно, чтобы правильно судить о Тертулліан, нужно принять во вниманіе время и дурные вкусы тогдашней адвокатуры. И на страницахъ многихъ современныхъ изданій можно иногда встртиться съ такими-же пріемами. Однако нужно замтить, что ни Кипріанъ, ни александрійцы не впадали въ такія крайности пера.
Къ доводамъ своего противника Тертулліанъ относился съ софистической гиперкритикой особенно въ монтанистическихъ сочиненіяхъ, когда ему приходилось на основаніи Св. Писанія доказывать такія положенія, которыя по самому существу своему не могутъ быть доказаны этимъ путемъ, Ему говорили напр., что Св. Писаніе не запрещаетъ носить внки. Онъ отвчалъ, что оно и не разршаетъ носить ихъ, а что ясно не позволено Писаніемъ, то уже запрещено {De cor. mil. 2.}. Чтобы судить о софистик, къ которой былъ способенъ Тертулліанъ, достаточно указать на то, что онъ нашелъ возможнымъ истолковать слова Ап. Павла: ‘жена связана закономъ, докол живетъ мужъ ея: если же мужъ ея умретъ, свободна выйти за кого хочетъ только въ Господ’ (1 Кор. VII, 39) въ смысл запрещенія втораго брака. Онъ утверждаетъ, что Апостолъ разуметъ моногамію въ христіанств. Жизнь христіанина начинается собственно въ христіанств, поэтому тотъ, кто лишился жены до вступленія въ лоно церкви, а посл крещенія женился вновь, не считается второбрачнымъ. Относясь съ придирчивой критикой къ чужимъ мнніямъ, Тертулліанъ часто обнаруживаетъ близорукую доврчивость къ тому, что можетъ служить основаніемъ для его собственныхъ воззрній. Онъ признаетъ подлинность книги Оноха. (Dе cult. foem. I, 3). утверждаетъ, что проблески истины, встрчающіеся въ сочиненіяхъ языческихъ философовъ, заимствованы ими изъ книгъ Св. Писанія {Apol. 47, De fost. anim. 3.}, допускаетъ, что животныя имютъ религію и молятся Богу. ‘Стада скота, говоритъ онъ, и лсные зври приклоняютъ колна, исходя изъ своихъ убжищъ: они поднимаютъ чело свое къ небу и привтствуютъ его своимъ мычаніемъ Птицы съ наступленіемъ утра направляютъ полетъ свой къ небу: вмсто рукъ простираютъ ок свои крылья въ вид креста, и щебечутъ нчто такое, что похоже на молитву {De orat. 28.}. Онъ видитъ въ I пс. ст. I: ‘блаженъ мужъ, иже… на пути гршныхъ не ста и на сдалищ губителей не сде’ — запрещеніе присутствовать на зрлищахъ, на томъ основаніи, что путями въ амфитеатрахъ назывались проходы, террасы и ступени, отдляющія народъ отъ патриціевъ, съ которыхъ можно было смотрть дйствіе стоя, а сдалищами мста для сенаторовъ {De spect. 3.}. О баснословномъ феникс онъ говоритъ, какъ о дйствительномъ факт {De resur. carn. 13.}. Желаніе склонить на свою сторону противника нердко заставляетъ Тертулліана противорчить собственнымъ утвержденіямъ. Въ своемъ трактат о крещеніи съ цлію доказать исконное свойство воды освящать и очищать имъ утверждаетъ, что въ начал творенія Духъ Божій носился надъ водой {De bapt. 4.}. А въ книг противъ Гермогена, гд такое истолкованіе не благопріятствуетъ его мысли, онъ объясняетъ этотъ текстъ въ томъ смысл, что надъ водою носился престо ‘втеръ или сотворенный духъ, производящій втеръ’ {Adv. Herm. 22.}. Опровергая обвиненіе христіанъ, состоящее въ томъ, будто они по предписанію своей религіи совершаютъ человкоубійство и кровосмшеніе. Тертулліанъ говоритъ, что никто не поврилъ бы въ божественность религіи, предписывающей такіе ужасы. ‘Скажите пожалуйста, спрашиваетъ онъ язычниковъ, согласились-ли бы вы купить безсмертіе такою цною? Конечно, нтъ. Вы не поврили-бы, что можно купить его такою цною. А если бы и поврили, то наврное не захотли бы его, а еслибы и захотли, то по могли бы его достигнуть’ {Apol. 8.}. Здсь совершенно ясно признается полная автономія нравственности. Коли бы религія требовала поведенія, противнаго нравственности, общая за это вчную жизнь, то слдовало-бы отказаться отъ вчной жизни ради добра, имющаго свою собственную внутреннюю цнность. Даже истинность самой религіи доказывается высотою ея нравственныхъ идеаловъ. Но это не было всегда всегдашнимъ врованіемъ Тертулліана, а лишь случайною мыслію, пригодною для достиженія намченной цли. Въ дйствительности, Тертулліанъ признавалъ, какъ мы видли, единственнымъ мотивомъ нравственности страхъ наказанія и надежду на награду. Въ одномъ-же мст онъ совершенно ясно проповдуетъ dceiet absolu. ‘Дерзко, говоритъ онъ, было-бы съ моей стороны разсуждать о благости или справедливости божественныхъ заповдей: мы должны любить вещь не потому, что она хороша, а потому, что она пріятна Богу’ {De poen. 4.}.
Вслдствіе итого полагаться на историческія свидтельства Тертулліана можно лишь съ большою осторожностію. напр. онъ говоритъ: ‘мы имемъ все общее, кром женъ’ {Apol. 39.}, очевидно выдавая идеалъ за фактъ. Если-бы у христіанъ его времени было общеніе имуществъ, то ему, конечно, не пришлось бы писать трактаты противъ женскихъ украшеній и одеждъ. Изысканное франтовство и роскошь едва-ли можетъ имть мсто на ряду съ общеніемъ имуществъ.
Страсть и энергія Тертулліана, въ силу которыхъ онъ старался во чтобы-то ни стало вынудитъ согласіе у своего противника, были причиною полноты въ развитіи каждой темы. Онъ всегда доводилъ дло до конца, и не оставлялъ вопроса, пока не исчерпывалъ его окончательно. Онъ приводилъ доказательства изъ Св. Писанія, спорилъ о толкованіи текста, обращался къ преданію, по оставлялъ безъ опроверженія ни одного возраженія противника, наконецъ прибгалъ къ доводамъ разсудка. Убждая женщинъ не слишкомъ заниматься своей прической, Тертулліанъ приводитъ множество основаній, которыя заставляютъ его порицать этотъ обычай. Изысканный туалетъ прельщаетъ мужчинъ и служитъ причиною ихъ паденій. Нужно заботиться о томъ, чтобы больше нравиться Богу, а не мужчинамъ. Слдуетъ довольствоваться тою наружностію, какую далъ Богъ, а не стараться измнять его твореніе по собственному произволу. Противно Евангелію увеличивать свой ростъ. Одвая парикъ, приходится пользоваться волосами умершихъ и нечистыхъ людей. Перекрашивающія свои волосы въ блокурый цвтъ измняютъ своему отечеству. Он видимо сожалютъ о томъ, что рождены не въ Германіи, или Галліи. Духи и краски на голов христіанки есть жертва нечистому духу. Вслдствіе чрезмрнаго употребленія косметическихъ средствъ незамтно теряются полосы. Самый мозгъ слабетъ отъ постороннихъ влагъ и безмрнаго солнечнаго жара, на которомъ женщинамъ угодно налить и сушить свою голову. въ этомъ стремленіи сказать въ пользу своего мннія все, что только можетъ годиться, Тертулліанъ впадалъ иногда въ большія крайности и натяжки. Такъ напр. истощивши вс доводы противъ украшенія драгоцнными камнями, онъ договаривается до того, будто камни эти берутся съ головы драконовъ. (De cult. foem. 6). Или напр. потративъ вс доказательства, основывающіяся на Св. Писаніи и преданіи, въ пользу того, что не должно носить на голов внокъ, онъ находитъ, что обычай этотъ противенъ природ. Цвты созданы для того, чтобы любоваться ими и обонять ихъ ароматъ. Но то и другое невозможно, если положить ихъ себ наголову’ {De coron. mil. 5.}.
Для этой-же цли Тертулліанъ охотно употребляетъ argumenta ad hommes. Чтобы убдить читателя, что вода служитъ вообще сродствомъ сообщенія міра духовнаго я физическаго онъ ссылается на общераспространенное въ народ мнніе, что нечистые духи носятся надъ водами, (конечно въ подражаніе Духу Божію!), на разсказы о тнистыхъ источникахъ, о мрачныхъ ручьяхъ, о купеляхъ и баняхъ, о чанахъ въ домахъ, о заколдованныхъ колодцахъ и водоемахъ, которые глотаютъ и душатъ людей силою злаго духа {De bapt. 5.}.
Во всхъ этихъ пріемахъ такъ и просвчиваетъ публичный дятель, человкъ партіи и страстнаго увлеченія. Кабинетный ученый не станетъ загромождать свой трактатъ множествомъ разнохарактерныхъ доказательствъ и употреблять argumentum ad hominern. Онъ пишетъ свое сочиненіе для аристократическаго кружка ученыхъ и образованныхъ людей, о которыхъ знаетъ, что они поймутъ дйствительна основаніе его мысли и качественную цнность доказательства всегда предпочтутъ скопленію аргументовъ, имющихъ лишь относительное, значеніе. Сверхъ того, для истиннаго ученаго, какъ сказалъ, если не ошибаюсь, Климентъ Александрійскій, всегда бываетъ достаточно одного слушателя. Онъ желаетъ единственно того, чтобы его поняли и самое уваженіе къ истин не позволяетъ ему желать, чтобы его мнніе было непремнно принято, хотя бы общее согласіе было куплено цною софизмовъ. Другое дло адвокатъ, депутатъ въ парламент, или фанатикъ идеи. Для него важно пріобрсти какъ можно больше сторонниковъ, чтобы образовать большинство. Поэтому онъ сыплетъ самыя разнохарактерныя доказательства, старается войдти въ кругъ идей своихъ слушателей и говорить языкомъ, понятнымъ для нихъ, въ той, быть можетъ, ясно и не сознаваемой надежд, что на однаго будетъ дйствовать одинъ аргументъ, а на другаго другой.
Чрезвычайно характеристична для Тертулліана также его манера приводить цитаты. Въ его сочиненіяхъ трудно встртить буквальныя выдержки изъ тхъ авторовъ, которыми онъ пользовался. Обыкновенно онъ приводитъ цитату или въ чрезвычайно сокращенной форм или-же передаетъ только ея мысль. Исключеніемъ въ этомъ случа не пользуются даже тексты Св. Писанія. Часто онъ длаетъ одни только намеки, которые могутъ быть понятны лишь чрезъ сопоставленіе съ параллельными мстами изъ сочиненій тхъ авторовъ, которыми онъ пользовался. Иногда онъ опускаетъ собственныя имена, а приводитъ лишь связанные съ ними факты {Apol. 6 и 22.}. Наконецъ, развивая извстное положеніе, онъ не пользуется однимъ какимъ нибудь источникомъ, особенно пригоднымъ для него, но для доказательства одной и той-же мысли ссылается на самыхъ разнородныхъ писателей. Напр. въ VI гл. Апологетика встрчаются цитаты изъ Плинія Старшаго, Авла Геллія, Тита Ливія, въ XI глав — изъ Платона, Плинія Старшаго, Саллюстія и Тита Ливія. Подъ рядъ онъ обыкновенно не цитуетъ одного и того-же автора {Щегловъ. Апологетикъ Тертулліана. Труды К. Д. Академіи 1888. I, 431—435.}.
Вс эти особенности несомннно доказываютъ, что Тертулліанъ писалъ свои сочиненія не съ открытыми источниками и не подыскивалъ каждый разъ въ нихъ факты ad hoc, а цитовалъ но памяти. Да иначе при данномъ характер не могло и быть. Писатель, который отъ природы не способенъ увлекаться и глубоко чувствовать, или авторъ, работающій на тему, не имющую для него захватывающаго интереса, обыкновенно ‘сочиняютъ* и ‘составляютъ’ свои труды, вымучивая каждую строку. Мысль движется вяло и съ трудомъ находитъ форму для своего выраженія. Автору приходится по необходимости прибгать къ источникамъ, и съ удовольствіемъ переводить духъ, когда представляется возможность списать откуда нибудь буквальную выдержку. Дло доходило до того въ т отдаленныя времена, когда вообще меньше писали и меньше заботились развить съ дтства способность владть перомъ, что авторъ часто списывалъ самъ у себя. Наоборотъ, когда, какъ Тертулліана, страсть охватываетъ человка, мысли его текутъ съ необыкновенною ясностію, вс ассоціаціи оживляются, въ ум мелькаютъ сближенія, которыя едва-ли пришли-бы въ голову въ спокойномъ состояніи, мысль сама облекается въ формы, рука едва успваетъ заносить на бумагу ея теченіе. При такихъ условіяхъ рыться въ книгахъ значитъ охлаждать порывъ. Къ тому-же намять сама собою прекрасно воспроизводитъ прочтенное и длаетъ излишними справки.
Чтобы еще ясне видть, какъ энергія и сила характера Тертулліана отражалась на вншнихъ свойствахъ его сочиненій, слдуетъ сравнить его апологетическія сочиненія съ апологіями греческихъ авторовъ. Греческіе апологеты просили у язычниковъ снисхожденія къ христіанству и пощады. Тертулліанъ требовалъ вротерпимости во имя справедливости. Онъ обращается съ апологіей къ язычникамъ не потому, что боится гоненій, а для того, чтобы снасти ихъ отъ грха. ‘Мы, говоримъ онъ, не знаемъ, что значитъ блднть и трепетать предъ тми бдствіями, которыя мы претерпваемъ отъ незнающихъ насъ. Въ тотъ день, какъ мы вступили въ церковь, наша жизнь стала битвой, при чемъ у насъ нтъ иного желанія кром желанія благъ, общанныхъ намъ Богомъ, у насъ нтъ иного страха, кром страха наказаній въ будущей жизни. Мы непоколебимо боремся съ вашимъ варварствомъ. Нтъ, что я говорю! мы спшимъ ему на встрчу, радуясь больше своему осужденію, чмъ оправданію’ {Ad Scap. 1.}. ‘Вс ваши утонченныя жестокости не служатъ ни къ чему: он еще больше привязываютъ насъ къ нашей религіи. Мы умножаемся но мр того, какъ вы насъ пожинаете: кровь наша служитъ сменемъ для христіанъ’ {Apol. 50, Ad Scap. 5.}.
Восточные апологеты защищали христіанство отъ язычества. И Тертулліанъ называетъ свою апологію защитою христіанъ противъ язычниковъ, но на самомъ дл его апологія есть нападеніе на язычество и язвительная критика его врованій, обрядовъ и обычаевъ. Показавъ несостоятельность извстнаго обвиненія, взводимаго на христіанъ, онъ тотчасъ-же начинаетъ доказывать, что въ этомъ виновны язычники, а не христіане. Апологетическія сочиненія Тертулліана написаны на тему: ‘сначала выньте бревно изъ своего глаза, а потомъ уже беритесь за то, чтобы вынуть соломину изъ глаза сосда. Исправьте свои нравы прежде чмъ свирпствовать противъ нравовъ христіанъ. Узнайте, наконецъ, самихъ себя и вы сдлаетесь строже къ себ’ {Ad nation. I, 19.}?
Даже языкъ и стиль сочиненій Тертулліана служатъ отраженіемъ его пламеннаго характера. Тертулліанъ не заботится о вншней форм своихъ трудовъ, объ изяществ и чистот языка, а о сил и выразительности фразы. Если въ латинскомъ язык не доставало слова для выраженія извстнаго понятія, онъ бралъ его цликомъ изъ греческаго языка, чтобы описательнымъ выраженіемъ не удлиннять и не ослаблять предложенія, напр. мы встртимъ у него слова: , o, , , , и др. Онъ употреблялъ слова не въ томъ смысл, въ какомъ они употреблялись раньше напр. misericordia въ смысл добродтели, тогда какъ Сенека пользовался этимъ словомъ для выраженія порока. Онъ изобрталъ неологизмы напр. trinitas = tria unitas, angelificari, virginari, duricordia, multivorantia и др.— и не чуждался даже африканскихъ провинціализмовъ {Щенерновъ. Тертулліанъ, пресвитеръ Карагенскій, стр. 5.}. Спеціальныя изслдованія о язык Тертулліана утверждаютъ, что у него встрчается намренная неправильность языка и тривіальныя выраженія, допущенныя съ цлію импонировать на слушателей.
Мы видли, что реалистическія наклонности и страстность Тертулліана были причиною различнаго рода крайностей, преувеличеній, отклоненій отъ церковной доктрины и логическихъ промаховъ, замчаемыхъ въ его сочиненіяхъ. Но мы отмчали также и т свтлыя стороны, которыми Тертулліанъ обязанъ тмъ-же чертамъ своего характера,— именно ненависть къ ереси, нравственную строгость, здравые методы толкованія Писанія, ясное пониманіе общественныхъ отношеній и причинъ гоненія на христіанъ. Въ дополненіе къ этому послднему пункту сдлаемъ еще нсколько замчаній. Сочиненія Тертулліана пользовались громадною популярностію на запад. Кипріанъ стоитъ въ литературной зависимости отъ Тертулліана и называетъ его не иначе, какъ своимъ учителемъ, точно также, по мннію нкоторыхъ изслдователей Минуцій Феликсъ. Евсевій, Лактанцій, Иларій, бл. еронимъ и бл. Августинъ отзываются о немъ съ большою похвалою. По свидтельству бл. еронима, въ его время очень интересовались трудами Тертулліана и пріобртали ‘кодексъ’ его сочиненій {Штерновъ. Тамъ-же стр. 9—10.}. Такая популярность вполн понятна. Полная преданность православію и страшная ненависть къ его врагамъ: язычникамъ, іудеямъ и еретикамъ, вовлекли Тертулліана въ догматическіе споры того времени, заставили его высказаться вполн и создать для Запада почти полную догматическую систему. Онъ ясно формулировалъ догматъ о Тройц, о лиц I. Христа, о Его Божеств и человчеств, объискупленіи и его значеніи, о воскресеніи мертвыхъ, и пр. Сочиненія его оказывали громадное вліяніе на умы. Это видно изъ того, что Праксей, прочитавши трактатъ Тертулліана противъ своего ученія, торжественно отрекся отъ него, а его ученіе было подорвано въ самомъ своемъ основаніи и потеряло всякіе шансы на успхъ {Du-Pin Nouvelle Bibliothè,que des auteurs ecclesiastiques. T. 1, p. 98.}. Этотъ успхъ стоитъ въ зависимости также отъ свойствъ характера Тертулліана. Если справедливо наблюденіе Ларошфуко, что les passions sont les seules orateurs qui porsuadeut toujours et l’homme le plus simple qui a de la passion persuad mieux, qui le plus eloquent qui n’en a point то сочиненія Тертулліана должны быть убдительны, потому что все въ нихъ дышеть страстію и увлеченіемъ. Обиліе аргументовъ, которое мы уже отмтили въ качеств производной чорты сочиненій Тертулліана, также имло не маловажное значеніе. Наконецъ, реализмъ Тертулліана, его практическій смыслъ и здравые методы толкованія Св. Писанія были лучшимъ антидотомъ противъ мечтательныхъ гностическихъ системъ, для опроверженія которыхъ необходимо было указать всю произвольность ихъ построеній и отсутствіе данныхъ въ пользу ихъ въ Си. Писаніи. Его нравственный ригоризмъ былъ здоровымъ средствомъ противъ начинающагося упадка христіанскихъ нравовъ и пониженія идеаловъ апостольскаго вка. Его смлое отношеніе къ латинскому языку обогатило его словами, необходимыми для выраженія христіанскихъ понятій, и положило начало образованію латинскаго богословскаго языка.