Теплые ребята. Юмористическе разсказы (съ портретомъ автора) Н. А. Лейкина. Спб. 1882 года.
Теплые ребята. Юмористическе разсказы (съ портретомъ автора) Н. А. Лейкина. Спб. 1882 года.
‘Русская Мысль’, No 7, 1882
Теплые ребята. Юмористические рассказы (с портретом автора) Н. А. Лейкина, Лейкин Николай Александрович, Год: 1882
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Встарину писались такя трагеди и комеди, гд достаточно было посмотрть не только первое дйстве, а даже первое явлене, чтобы познакомиться съ характеромъ дйствующихъ лицъ. Они высказывались тутъ вс вполн. Слдующя дйствя не прибавляли къ получившемуся абрису ни одного новаго штриха. Лицо являлось законченнымъ въ первомъ явлени и дальше не развертывалось. Если оно становилось къ зрителю въ профиль, то такъ и простоитъ въ этой поз во все продолжене пьесы…
Нчто весьма схожее испытываетъ читатель при знакомств съ разсказами г. Лейкина. Прочелъ одинъ — знакомъ со всми. Та же неподвижность въ характер всхъ разсказовъ, та же неподвижность въ способ изображеня лицъ, картинъ, положенй… Везд одинъ и тотъ же безъ малйшаго поворота профиль автора. Какимъ г. Лейкинъ выступаетъ въ первомъ разсказ, такимъ же безъ измненй онъ остается въ десятомъ, двадцатомъ и въ самомъ послднемъ. Ни одного новаго штриха не усматриваетъ читатель въ его способ писать. Какая-то,— если можно такъ выразиться,— стоячесть и однообразе манеры составляютъ характерную особенность всхъ разсказовъ г. Лейкина. Однообразю манеры еще боле способствуетъ и убйственное однообразе сюжета.
Въ названной книг: ‘Теплые ребята’ помщено 62 разсказа. И почти вс до единаго посвящены изображеню ‘сраго’ купечества и мщанства. Основною чертой у тхъ и другихъ выступаетъ невжество и неразрывно связанное съ нимъ сумбурное понимане и отношене къ вопросамъ религи, чести, долга и т. п.
Купечество и мщанство вовсе не являются въ нашей литератур такой terra incognita, какъ, напримръ, народъ. Въ ней есть уже прекрасные типы того и другаго сословя. Еслибы даже Островскй не далъ намъ полныхъ и цльныхъ образовъ Титъ Титычей и т. д., то даже въ ‘Ревизор’ Гоголя уже намчаются основныя черты ‘сраго’ купечества и мщанства. Чтобы писать на ту же тему, вышивать по той же канв и притомъ съумть возбудить интересъ, для этого требуется отъ автора очень многое…
Г. Лейкинъ оказывается человкомъ храбрымъ и выступаетъ съ юмористическими разсказами на ту же тему. Но надо замтить, его юморъ не иметъ ничего общаго съ тмъ, что мы привыкли разумть подъ этимъ словомъ посл знакомства съ юморомъ Гоголя. Авторъ не плачетъ, не негодуетъ, не сердится, даже не смется, а только улыбается. Всякая не только пошлость, но даже мерзость вызываютъ у автора не больше какъ улыбку, и притомъ самую добродушную. Добродуше невозмутимое, граничащее почти съ примиренемъ или даже признанемъ необходимости изображаемаго безобразя, сквозитъ черезъ вс разсказы. Это всего непрятне, всего досадливе кажется при чтени книги г. Лейкина. Черезъ это положительно отказываешься понимать, чему сочувствуетъ и чему не сочувствуетъ авторъ, что заслуживаетъ его одобреня, что порицаня, что надо и чего не надо. Таке разсказы имютъ отрицательное значене какъ въ нравственномъ, такъ и въ воспитательномъ отношени.
Представьте себ такую картину. Толстенькй тоненькй сынокъ-юнкеръ и басалай-гувернеръ — вс трое одинъ за другимъ пристаютъ съ разными оскорбительными пошлостями къ юной, 18-тилтней, гувернантк, живущей у нихъ въ дом. Г. Лейкинъ видитъ всю эту картину и добродушно улыбается. Чему улыбается онъ? Смется надъ папенькой, не имвшимъ успха въ своей зат? Надъ юношей, занимающимся волокитствомъ, не покончивши еще съ юнкерскимъ училищемъ?… Нтъ, разумется, нтъ,— не къ нимъ относится улыбка: тогда бы она не вышла такой добродушной, причемъ бы тогда добродуше?… Автору просто прятна вся эта картина, смшна гувернанточка, оскорбляющаяся пошлостями глупаго старика и молокососа-юнкера и т. д. Г. Лейкину, сидя въ удобномъ кресл, забавно смотрть на эти веселенькя сценки,— а потому по прочтени такого разсказа длается досадно уже не на папеньку, не на юнкера, даже не на гувернера, а только единственно на г. Лейкина. Его добродушная улыбка является верхомъ пошлости, безнравственности. И что передъ нимъ оказываются и папенька, и сынокъ-юнкеръ?— Вс они пошличаютъ, не сознавая хорошо своей пошлости, въ этомъ ихъ оправдане. А гд, въ чемъ найти оправдане для улыбки г. Лейкина? Юмористъ долженъ отмчать рзкой, сильной, саркастической насмшкой все, что стоитъ его смха. Улыбки у юмориста, который стоитъ выше описываемой имъ среды, быть не можетъ, ея мсто должна занять безпощадная, убйственная, мефистофельская насмшка, непремнно насмшка, и ни тни добродушя. Только тогда повритъ ученикъ своему учителю и сознаетъ свою ошибку, когда тотъ прямо подчеркнетъ ее и съ увренностью скажетъ: это — ошибка, ее надо исправить. А у того, кто сперва подчеркнетъ, потомъ сотретъ, опять подчеркнетъ, трудно что-нибудь понять — ошибка это, или законная форма Такая неопредленность и шаткость учителя отразится самыми печальными результатами на ученикахъ. Такя же блдныя представленя о томъ, что смшно и что не смшно, долженъ получать въ результат каждый по прочтени названныхъ разсказовъ.
Мы сказали, что авторъ, вмсто насмшки, смотритъ на своихъ героевъ съ улыбкой, теперь прибавимъ, что въ этой улыбк замчается еще какая-то неподвижность, которая длаетъ ее безжизненною, мертвою по своей продолжительности. На сколькихъ страницахъ, напримръ, авторъ разсказываетъ о городскихъ выборахъ, не измняя ни на мигъ своего улыбающагося лица. Цлыя шестьдесятъ восемь страницъ посвящены все одному и тому же мотиву — какъ трактирщикамъ хочется попасть въ гласные и какъ они завербовываютъ въ свою пользу голоса среди мщанъ, которые ничего не понимаютъ въ дл выборовъ. Вотъ вс мотивы для непрерывной улыбки, растянувшейся на 68 страницъ,— мотивы, поражающе однообраземъ варацй. Если прочли одинъ разсказъ изъ этого отдла, то остальные спокойно, безъ ущерба можете пропустить… Нтъ, скучно длается отъ чтеня разсказовъ г. Лейкина: однообразе темъ, отсутстве варацй, неподвижность самаго смха. А между тмъ несомннно, что г. Лейкинъ могъ бы дать большее. У него есть несомннный талантикъ, наблюдательность, хорошее знакомство съ изображаемой средой, умнье владть тмъ жаргономъ, которымъ изъясняются его дйствующя лица въ жизни. Но онъ крайне мало пользуется всми этими средствами. Онъ даетъ только эскисы самыхъ ничтожныхъ сценъ, даетъ наброски того, что можетъ схватить глазъ въ минуту и притомъ при поверхностномъ, скользящемъ взгляд, нигд и никому не заглядывая не только въ душу, а даже и въ жизнь — наканун, вчера, позавчера… Правда, что эти эскисы, наброски у него выходятъ недурны и каждый изъ нихъ кажется началомъ повсти, гд намчаются довольно типично первые абрисы дйствующихъ лицъ съ ихъ обстановкой, положенемъ. Да вотъ хоть бы упомянутый выше разсказъ: ‘Гувернантка’.
‘Майскй вечеръ. Первое тепло. На балкон одной изъ нарядныхъ дачекъ сидитъ въ кресл закутанная въ турецкую шаль рыхлая дама среднихъ лтъ, сильно напудренная, и куритъ тоненькую папиросу въ розовой бумажк. Пахнетъ липами, березовой почкой. Гд-то ноетъ соловей. На балкон только-что отпили чай, что замтно по потухшему самовару на стол, по остаткамъ булокъ и тартинокъ, по неубранной посуд, разставленной въ безпорядк. По саду, заложа руки за спину, прогуливается коренастый толстячокъ съ полусдыми бакенбардами. Онъ въ пальто и въ срой поярковой шляп. Не вдалек отъ балкона гвардейскй юнкеръ съ еле пробивающимися усиками играетъ въ колечко, тщетно стараясь надть его на крючокъ. Около гимнастическихъ шестовъ и лстницъ, поставленныхъ на лугу, стоитъ гувернеръ въ толстомъ жакет на ват и въ жокейской фуражк — среднихъ лтъ мужчина съ черною бородой и въ пенсне и приказываетъ дворнику перевсить канаты съ одного крюка на другой.
— Понялъ?— спрашиваетъ онъ, наконецъ, дворника.— Все понялъ, какъ надо сдлать?
— Все понялъ-съ, Владиславъ Станиславичъ! Еще почивать завтра будете, а я ужь все устрою,— отвчаетъ дворникъ и прибавляетъ глупо улыбаясь:— Владиславъ Станиславичъ! Вотъ это все вы называете гимнастикой и говорите, что она дтямъ на здоровье, а по-нашему — это дтское мученье и больше ничего. Потому господскй ребенокъ, окромя вихлянья въ суставахъ…
— Ну, это не твоего ума дло,— перебиваетъ его гувернеръ.— Ступай, и чтобы къ утру было все сдлано…’ (стр. 203 и 204) и т. д.
Но здсь, въ этомъ самомъ саду, и поканчивается весь разсказъ,— доканчивается прежде, чмъ прислуга успваетъ убрать потухшй самоваръ.
У автора не достаетъ ни терпнья, ни хотнья дать что-нибудь большее. Снялъ фотографйку — и довольно, а потомъ другую — совсмъ отдльно отъ первой. А потому это постоянное мельканье картинъ заставляетъ и читателя только скользить по нимъ, ни на минуту не сосредоточивая своего вниманя ни на одной изъ нихъ, ни одной изъ нихъ не отдавая предпочтеня. Вс разсказы — наброски, эскисы, и только. Повторяемъ: еслибъ авторъ захотлъ поработать, онъ могъ бы, вмсто этихъ клочковъ, дать и нчто цльное.
Увренность въ несомннной писательской способности автора, которая не позволяетъ его смшивать съ такими каррикатуристами, балаганными разскащиками, какъ баронъ Галкинъ и т. п., и заставила насъ такъ долго остановиться и распространиться по поводу его новой книги.