Теория культурно-исторических типов, Кареев Николай Иванович, Год: 1889 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 41 минут(ы)

Теорія культурно-историческихъ типовъ.

(Н. Я. Данилевскій: ‘Россія и Европа. Взглядъ на культурныя и политическія отношенія славянскаго міра къ романо-германскому. Изданіе четвертое. Спб., 1889 г.).

Одинъ изъ поклонниковъ книги Данилевскаго Россія и Европа, заботливости котораго она обязана третьимъ и четвертымъ своими изданіями, именно H. Н. Страховъ, называетъ ее ‘цлымъ катихизисомъ или кодексомъ славянофильства’, ибо въ ней,— говоритъ онъ,— послднее представлено ‘въ форм строгой, ясной, опредленной, въ такой точной и связной форм, въ какой едва ли существуетъ у насъ какое-нибудь другое ученіе’ (Предисловіе, стр. XXIII и XXIV). Не съ этой стороны предполагаемъ мы разобрать на слдующихъ страницахъ книгу Данилевскаго: есть у нея и другая сторона, которая можетъ заинтересовать людей, и не нуждающихся въ сведеніи основъ славянофильскаго ученія въ катихизисъ или кодексъ. Книга Данилевскаго,— говоритъ почтенный издатель,— содержитъ въ себ новый взглядъ на всю исторію человчества, новую теорію Всеобщей исторіи. Это,— продолжаетъ онъ,— не публицистическое сочиненіе, котораго вся занимательность заимствуется изъ извстныхъ практическихъ интересовъ: это — сочиненіе строго-научное, имющее добыть истину относительно основныхъ началъ, на которыхъ должна строиться наука исторіи (стр. XXVI). По мннію г. Страхова, ‘переворотъ, который Россія и Европа стремится внести въ науку исторіи, подобенъ внесенію естественной системы въ науки, гд господствовала система искусственная’ (стр. XXVII). Къ новому изданію книги Данилевскаго приложена большая статья (изъ Рус. Встн. за 1888 г.) проф. K. Н. Бестужева-Рюмина, который также очень высоко ставитъ чисто-научную сторону сочиненія. Наприм., по его словамъ, это — ‘замчательнйшая изъ всхъ русскихъ книгъ послдняго времени, а, можетъ быть, даже и не одного послдняго… Каждое перечитываніе ея открываетъ въ ней новыя стороны… Самое существенное достоинство книги — установленіе теоріи культурно-историческихъ типовъ… Едва ли можно доказать, что прогрессъ совершался не імъ путемъ, который указалъ Данилевскій… Высшая заслуга его книги — внесеніе, въ исторію естественной системы, а естественная система только одна, потому что двухъ системъ быть не можетъ’ (стр. 608—610). Вотъ эту-то научную сторону сочиненія Данилевскаго мы и подвергнемъ критик.

Научные элементы Россіи и Европы довольно легко отдлить отъ публицистическихъ: они, такъ сказать, начинаютъ вплетаться въ публицистическую тему въ глав III и особенно съ IV, гд опредляется, что такое система науки, чтобы составить все содержаніе главъ V и VI, къ числу главъ съ научнымъ преимущественно содержаніемъ нужно отнести и X, кром того, и въ другихъ главахъ есть отдльныя мста, подлежащія научной критик. На главныхъ изъ обозначенныхъ отдлахъ Россіи и Европы мы и сосредоточимъ свое вниманіе.

I.
Отрицаніе Данилевскимъ общей теоріи общества.

Начнемъ съ самаго, на нашъ взглядъ, капитальнаго пункта въ историко-философскомъ ученіи Данилевскаго: онъ утверждаетъ, что общая теорія общества невозможна.

Въ конц шестой главы (стр. 167 и слд.) авторъ Россіи и Европы даетъ свою классификацію наукъ, заявляя самымъ категорическимъ образомъ, что ‘прибгаетъ’ къ ней ‘для доказательства высшей степени національности нкоторыхъ наукъ’ и что при этомъ остановится лишь на нужномъ для указанной частной цли. Классификація наукъ — предметъ весьма интересный и важный: онъ заслуживалъ бы того, чтобы имъ заняться самимъ по себ, а не ради доказательства какого-либо тезиса. Въ публицистической книг, назначенной для превознесенія ‘Россіи’ надъ ‘Европой’, обращаться къ классификаціи наукъ, чтобы доказать націоналистическій же тезисъ, значить прямо подрывать довріе къ научнымъ основамъ этой классификаціи: невольно начинаешь думать, что послдняя подгоняется искусственно къ тому, что ‘требуется доказать’. Этому важному предмету авторъ отводитъ всего четыре страницы. Вотъ суть его аргументаціи. Теоретическими науками могутъ быть названы т, которыя ‘имютъ своимъ предметомъ общія міровыя сущности, безотносительно къ тмъ спеціальнымъ формамъ, въ какія он облечены’. Такихъ міровыхъ сущностей Данилевскій признаетъ три: матерію, движеніе и духъ, и соотвтственно имъ три теоретическія науки: химію, физику и психологію. Матерію и духъ можно назвать сущностями, но странно подъ ту же категорію подводить движеніе, которое въ физик разсматривается какъ свойство матеріи. Самъ Данилевскій говоритъ дале, что ‘вс остальныя науки имютъ своимъ предметомъ лишь видоизмненія матеріальныхъ и духовныхъ силъ и законовъ’, забывая, что слдовало бы рядомъ съ матеріальными и духовными силами и законами по его классификаціи поставить еще силы и законы признаваемой имъ третьей сущности, т.-е. движенія. Упомянутыя видоизмненія происходятъ ‘подъ вліяніемъ морфологическаго принципа, о которомъ,— говоритъ Данилевскій,— мы замтимъ только, что онъ не проистекаетъ изъ свойствъ матеріи и ея движенія’, а ‘есть идеальное въ природ’. ‘Развивать мысль эту здсь не у мста’,— прибавляетъ онъ. Очень жаль, можемъ мы только сказать, потому что весьма любопытно было бы знать, какимъ образомъ можно представить себ общество, какъ ‘осуществленіе’ матеріи, движенія и духа или хотя бы одного духа ‘подъ вліяніемъ морфологическаго принципа’. Авторъ ограничивается лишь указаніемъ на то, что только химія, физика и психологія могутъ вырабатывать общія теоріи, а остальныя пауки могутъ отыскивать лишь частные законы, простирающіеся на боле или мене обширныя группы предметовъ или существъ. Различія между ‘общими теоріями’ и ‘частными законами’ у автора, однако, не проведено: вдь, и законы химіи, физики и психологіи, взятые каждый въ отдльности, простираются только на боле или мене обширныя группы предметовъ, и что можно сказать о падающихъ тлахъ, то оказывается совершенно неприложимымъ къ преломляющемуся свтовому лучу. Физіологія, Анатомія, науки филологическія, историческія и общественныя,— говорить дале Данилевскій,— не могутъ быть науками теоретическими, а могутъ быть лишь науками сравнительными. Опять неясно: странно противуполагать теоріи сравненіе,— это понятія несоизмримыя, и, кром того, сравненіе есть одинъ изъ пріемовъ (‘сравнительный методъ’), которымъ пользуются нкоторыя науки именно для теоретическихъ цлей. Между прочимъ, вдь, и въ психологіи играетъ роль ‘сравнительный методъ’. Самое главное, впрочемъ, впереди. ‘Общественныя явленія,— говоритъ Данилевскій,— не подлежатъ никакимъ особаго рода силамъ, слдовательно, и не управляются никакими Особыми законами, кром общихъ духовныхъ законовъ. Эти законы дйствуютъ особымъ образомъ подъ вліяніемъ морфологическаго начала образованія обществъ, но такъ какъ эти начала для разныхъ обществъ различны, то и возможно только — не теоретическое, а лишь сравнительное обществословіе и части его: политика, политическая экономія’ и т. д. Первая половина приведенныхъ словъ какъ будто является введеніемъ къ разсужденію о тождественности соціологическихъ законовъ, которые суть лишь общіе духовные законы, дйствующіе особымъ образомъ подъ вліяніемъ ‘морфологическаго начала’, но вдругъ авторъ сворачиваетъ въ сторону, заявляя, что это начало у одного общества одно, у другаго другое: откуда берется оно вообще и отъ чего оно столь разнообразно, Данилевскій не считаетъ нужнымъ объяснять. Очевидно, въ его ум смшиваются представленія теоретической соціологіи (обществословія, по его терминологіи) и практической политики, т.-е. категоріи существующаго и желательнаго: иначе онъ не сталъ бы доказывать своего тезиса ссылкой на доктринеровъ, рекомендующихъ всмъ государствамъ англійскую конституцію, какъ нчто желательное. Одно дло — узнать, что такое государство вообще, другое дло — признать ту или другую форму государства за наилучшую: изъ того, что нтъ общей теоріи устройства по одному шаблону всякаго политическаго общества, еще не слдуетъ, чтобы не было нкоторыхъ общихъ началъ, лежащихъ въ основ всякаго общества. Въ самомъ дл, иначе нельзя было бы давать общихъ опредленій такимъ понятіямъ, какъ государство, власть, право, законъ, судъ, рента, капиталъ и т. п., т.-е. пришлось бы совсмъ отказаться отъ употребленія этихъ понятій въ наук. Но идемъ дале. Признавая, что вс ‘явленія общественнаго міра суть явленія національныя’, Данилевскій находить, что они ‘какъ таковыя только и могутъ быть изучаемы и разсматриваемы’. Національность этихъ явленій онъ выводитъ изъ того, что у нихъ нтъ теоретической основы (сказано такъ: ‘за неимніемъ теоретической основы… вс явленія общественнаго міра’ и пр.). Оставляя въ сторон неловкость выраженія, позволяющаго думать, что Данилевскій способенъ приписывать реальнымъ явленіямъ теоретическія, т.-е. возникшія въ ум человка основы, и допускающаго вопросъ, какъ назвалъ бы авторъ основы соціальныхъ явленій въ противуположность къ теоретическимъ основамъ, мы имемъ полное право спросить, почему же отсутствіе какихъ-то ‘самобытныхъ, не производныхъ силъ и законовъ’ у общественныхъ явленій длаетъ ихъ непремнно національными? Притомъ, что это значить? Значитъ ли это, что, напр., экономическій законъ спроса и предложенія вообще не существуетъ, такъ какъ его можно назвать скоре интернаціональнымъ? Или это значитъ, что такой законъ, какъ не національный и, притомъ, имющій теоретическую основу, нужно выкинуть изъ числа соціологическихъ законовъ вообще? Но допустимъ, что все въ этой аргументаціи Данилевскаго обстоитъ благополучно: дальше является новое затрудненіе. Пусть вс общественные феномены національны, но почему же ихъ изучать и разсматривать только и можно какъ таковыя, т.-е., полагаемъ, какъ одн на другія непохожія, своеобразныя? Вдь, тогда позволительно было бы и такъ разсуждать: вс духовныя явленія индивидуальны, а потому какъ таковыя только и могутъ быть изучаемы и разсматриваемы, т.-е. общая теорія духовныхъ явленій невозможна. Въ сущности, вдь, такъ и аргументируетъ Данилевскій. Общественныя явленія,— длаетъ онъ затмъ такую уступку,— конечно, могутъ и должны быть сравниваемы между собою (это уже нчто иное!), и изъ такого сравненія могутъ проистекать правила для боле или мене обширной группы человческихъ обществъ, но,— продолжаетъ онъ,— никогда политическое или экономическое явленіе, замчаемое у одного народа и тамъ умстное и благодтельное, не можетъ считаться уже по одному этому умстнымъ и благодтельнымъ у другаго. Отрекшись отъ только что провозглашеннаго принципа изученія общественныхъ явленій только какъ національныхъ въ пользу разсмотрнія ихъ на нкоторой нейтральной почв, Данилевскій допускаетъ такіе выводы изъ подобнаго разсмотрнія, что они получаютъ у него (конечно, потенціально) примненіе по отношенію къ цлымъ группамъ человческихъ обществъ: почему же, спросимъ мы, немыслимы выводы, которые распространились бы на вс человческія общества? Замчательно дале, что эти выводы онъ назвалъ ‘правилами’. Дло въ томъ, что общее ‘обществословіе’ ищетъ законы, управляющіе соціальными явленіями, а не правила, какъ поступать въ томъ или другомъ случа: Данилевскій снова смшалъ теоретическую и практическую (чистую и прикладную) науки. Съ другой стороны, изъ того, что умстное у одного народа можетъ быть неумстнымъ у другаго, вовсе не вытекаетъ, чтобы ‘общественныя науки были народны по самому своему объекту’. Объектъ общественныхъ наукъ везд одинъ и тотъ же, и этому нисколько не мшаетъ, что практически умстное у одного народа неумстно у другаго. Наконецъ, такимъ аргументомъ можно какую угодно науку провозгласить неимющею общей теоріи: умстное при обработк одного матеріала неумстно при обработк другаго и въ области химической, и въ области физической, и въ области духовной. Самъ Данилевскій даетъ намъ такой примръ: ‘никто никогда не утверждалъ, что правила нмецкой грамматики обязательны и для русскаго языка’. Конечно, никто этого не утверждалъ, но именно потому, что никто не видлъ въ правилахъ нмецкой грамматики общихъ законовъ языка, но изъ того, что нельзя навязывать правила нмецкой грамматики грамматик русской, никто не длалъ того вывода, будто невозможно общее языкознаніе.

Цлью нашего разбора не было доказывать возможности общей теоріи общества: мы хотли только представить, на какихъ шаткихъ и непродуманныхъ положеніяхъ основанъ тезисъ Данилевскаго. Авторъ Россіи и Европы, притомъ, самъ себ противорчивъ: у него самого, несомннно, была своя собственная теорія общества, была своя теорія одного изъ главнйшихъ общественныхъ явленій — исторіи. Недаромъ ему въ особую услугу и ставится его ‘теорія исторіи’. Откуда бы у него могла явиться мысль искать ‘законы историческаго развитія’ и та увренность, съ какою юнъ ихъ формулировалъ, если бы онъ въ глубин души не допускалъ того, что сознательно было имъ отвергнуто ради доказательства положенія, имющаго мало общаго съ стремленіемъ къ научной истин? Невозможность общей теоріи общества, якобы основанная на классификаціи наукъ, нужна была Данилевскому для того, чтобы обосновать научнымъ образомъ свое право въ извстныхъ случаяхъ быть ненаучнымъ.

Гораздо откровенне заявляетъ авторъ Россіи и Европы, въ чемъ заключается суть его стремленій, самъ, притомъ, подчеркивая относящіяся сюда слова: ‘для всякаго славянина… идея славянства должна бытъ высшею идеей, выше свободы, выше науки, выше просвщенія, выше всякаго земнаго блага’ (стр. 133). Слова эти вполн умстны въ книг, имющей значеніе ‘катихизиса славянофильства’, но изъ того, что поэтому катихизису ‘идея славянства должна быть выше науки’, уже видно, насколько можно ожидать ‘строгой научности’ (аттестація г. Страхова миг Данилевскаго) отъ Россіи и Европы.

Оказалось нужнымъ во имя ‘идеи славянства’ отвергнуть самую возможность общей теоріи общества, и она была отвергнута, что не мшало, однако, автору книги формулировать отдльныя теоретическія положенія соціологическаго характера, которыя тоже пошли на службу иде славянства.

II.
Защита Данилевскимъ націонализма въ наук.

Отрицаніе самой возможности общей теоріи общества нужно было Данилевскому, какъ мы видли, чтобы доказать существенно національный характеръ общественныхъ наукъ.

О національности науки Данилевскій говоритъ во второй половин (стр. 163—171) главы VI, трактующей вообще ‘объ отношеніи народнаго къ общечеловческому’. Въ предъидущемъ, собственно говоря, мы разобрала самый конецъ этой главы, то мсто, гд доказывается, что самъ объектъ общественныхъ наукъ существенно націоналенъ. Мы не будемъ здсь столъ же подробно останавливаться на только что указанныхъ страницахъ, берущихъ вопросъ шире, нежели можно было бы думать по разобранному нами окончанію главы: Данилевскій весьма интересно и въ общемъ очень врно разсуждаетъ здсь о томъ, какъ въ науку вносятся ‘субъективная примсь и необходимая односторонность, зависящія отъ особенностей въ психическомъ стро разныхъ народностей’, какъ ‘національный характеръ придается наук еще тмъ предпочтеніемъ, тою предплекціей, которыя каждый народъ оказываетъ нкоторымъ отраслямъ знанія’, что, по мннію автора, зависитъ ‘отъ извстной соотвтственности, существующей между разными категоріями, на которыя раздляется предметъ научнаго изслдованія, и между склонностями, а, слдовательно, и способностями разныхъ народовъ’ и т. д. Историческіе примры, которыми онъ иллюстрируетъ свои соображенія, подобраны весьма удачно, и, вообще тридцать страницъ, посвященныхъ этому предмету, читаются съ удовольствіемъ. Въ сравненіи съ ними четыре послднія страницы главы, на коихъ мы остановились нсколько доле, производятъ положительно жалкое впечатлніе. Между тмъ, на нихъ-то Данилевскій говоритъ о наиболе существенной сторон вопроса, доказывая національность общественныхъ наукъ ‘не только въ субъективномъ смысл, какъ самъ онъ выражается, но и въ объективномъ’. Тамъ, гд рчь шла о субъективной примси, зависящей отъ національности ученаго, нашъ авторъ былъ весьма ясенъ: онъ уподобляетъ истину благородному металлу, который мы можемъ извлекать не иначе, какъ обративъ его сначала въ сплавъ съ металлами неблагородными, съ чмъ, однако, приходится мириться, и прибавляетъ, что съ ‘теченіемъ времени, при разновидности различныхъ національныхъ направленій (и главнйшее подъ условіемъ этой разновидности), эти примси выдляются, элиминируются — и остается чистый благородный металлъ истины’. Ничего подобнаго не предвидится со стороны Данилевскаго по отношенію къ національнымъ объектамъ общественныхъ наукъ: тутъ уже элиминировать нечего, когда само изучаемое національно. Самъ онъ строго различаетъ привносимое въ науку извн отъ объекта науки и, распространившись относительно перваго, оставляетъ насъ въ полномъ недоумніи, что же слдуетъ извлечь изъ его тезиса о существенно національномъ характер общественныхъ наукъ? Въ извстномъ смысл національными предметами науки могутъ быть и не общественныя явленія: возможно, наприм., заниматься отечественною геологіей, географіей, фауной, флорой и т. д., или чужеземною, какъ занимаются или отечественною, или иностранною исторіей. Конечно, не это имлъ въ виду Данилевскій, а нчто другое. Это нчто другое нужно поискать, разъ авторъ самъ намъ его не показываетъ.

‘Плоды науки,— говоритъ Данилевскій въ одномъ мст разсматриваемой главы (стр. 166),— суть достояніе всего человчества, въ большей мр, чмъ прочія стороны цивилизаціи, которыя въ такой полнот не могутъ передаваться отъ народа къ народу, особливо же отъ одного культурно-историческаго типа къ другому, но самое произращеніе этихъ плодовъ,,т.-е. обработка и развитіе наукъ, носитъ на себ не мене національный характеръ, чмъ искусство, народная и государственная жизнь’. Мы ставимъ вопросъ: къ чему скоре всего авторъ Россіи и Европы отесъ бы данныя общественныхъ наукъ — къ плодамъ ли науки, составляющимъ общее достояніе, причемъ національныя примси элиминируются, или же къ той категоріи предметовъ, которые не могутъ, по теоріи Данилевскаго, передаваться однимъ народомъ другому? Нтъ никакого сомннія, что на этотъ вопросъ Данилевскій отвтилъ бы во второмъ смысл. Во-первыхъ, общей теоріи общественныхъ явленій нтъ, и авторъ прямо нападаетъ, наприм., на политическую экономію, ‘думающую,— какъ онъ выражается,— что всякое господствующее въ ней ученіе есть общее для всхъ царствъ и народовъ’. Во-вторыхъ, по собственнымъ словамъ Данилевскаго, ‘наиболе національный характеръ имютъ (или, по крайней мр, должны бы имть для успшности своего развитія) науки общественныя’, а то, что наиболе національно, и не подлежитъ передач. Можно прибавить: не подлежитъ и заимствованію. Мы думаемъ, что выводъ отсюда одинъ только и можетъ быть, который и сдланъ авторомъ Россіи и Европы не въ форм какого-либо отвлеченнаго тезиса, а именно въ вид цлой его книги. Данилевскій мечталъ о самобытной русской наук, о русской теоріи всеобщей исторіи, и его патріотическое увлеченіе подсказало ему требованіе отъ общественныхъ наукъ наиболе національнаго характера. Такимъ образомъ, по его представленію, общей теоріи соціальныхъ явленій не можетъ быть не только въ смысл общепримнимости, но и въ смысл общепризнаваемости: общественный явленія, представляемыя жизнью разныхъ народовъ, не подводятся подъ общіе принципы, а съ другой стороны соціальныя науки у разныхъ народовъ необходимо должны имть разные принципы. Такой выводъ какъ нельзя боле естественъ, разъ авторъ смшиваетъ задачи чистой и прикладной науки: условія жизни и историческія традиціи отдльныхъ народовъ неодинаковы, у каждаго существуютъ свои особыя задачи, интересы ихъ равнымъ образомъ не одни и т же, и стоитъ только внести въ науку въ качеств принциповъ все это, т.-е. условія существованія и преданія исторіи, современные интересы и задачи будущаго, какіе только мы находимъ у того или другаго народа, чтобы на самомъ дл получить науку съ характеромъ не мене національнымъ, чмъ тотъ, какимъ отличается народная и государственная жизнь. Но такая національная наука будетъ только обобщать факты національной жизни, т.-е. не будетъ общепримнимой, а, съ другой стороны, и признавать ее станутъ только тамъ, гд она возникла, какъ возведеніе окружающей дйствительности на степень отвлеченной идеи. Если было бы такъ, то сдлалось бы совершенно невозможнымъ пониманіе учеными однхъ странъ общественныхъ теорій, создаваемыхъ учеными другихъ странъ: общественныя науки двухъ народовъ были бы столь же различны, какъ ихъ языки. Въ другихъ наукахъ, именно, главнымъ образомъ, въ естествознаніи, Данилевскій признаетъ возможность общей истины, постепенно очищаемой отъ національныхъ примсей, безъ которыхъ, по его представленію, науки разрабатываться не могутъ, но здсь уже дло не въ примсяхъ, а въ самомъ существ, строго національномъ: элиминировать приходится не его (что бы тогда осталось отъ науки?), а именно все чужое, все выросшее не на родной почв, а потому, конечно, мшающее наук сохранять ‘наиболе національный характеръ’. Но будетъ ли такая наука наукой въ истинномъ значеніи этого слова? На этотъ вопросъ пусть отвтитъ самъ читатель.

Мы не станемъ излагать здсь собственныхъ своихъ взглядовъ на этотъ предметъ: тотъ, кого они заинтересовали бы, можетъ обратиться къ стать нашей Мечта и правда о русской наук, помщенной въ XII книг Русской Мысли за 1884 г.’ или къ нашей брошюр Лекція о дух русской наука, напечатанной въ Варшав въ 1885 г. Не отрицая важнаго значенія для общественныхъ наукъ тхъ національныхъ вкладовъ, которые имютъ свой корень въ особенностяхъ духа и историческихъ судебъ отдльныхъ народовъ, видя въ такихъ вкладахъ весьма важное средство обогащать науку новыми идеями, которыя жизнь могла выработать только у извстнаго народа съ извстною духовною физіономіей и съ извстнымъ прошлымъ и настоящимъ, мы требовали, однако, чтобы вклады эти были дйствительно научные и чтобы они длались предметомъ научнаго синтеза съ другими такими же вкладами. ‘Національная наука,— писали мы,— обязана вести свое дло такъ, чтобы то, что могло по условіямъ данной общественности выработаться только въ ней, было признано и другими, ‘чужими’, какъ дйствительный вкладъ въ сокровищницу знанія, какъ поправка, расширеніе взглядовъ, выработанныхъ при иныхъ условіяхъ, всегда, конечно, одностороннихъ, и какъ освщеніе истины съ новой стороны’. Общечеловческая наука, состоящая изъ теоретическихъ истинъ, способныхъ получить признаніе у всхъ народовъ, и составляется, какъ результатъ синтеза національныхъ вкладовъ, но именно лишь постольку, поскольку содержащіяся въ нихъ истины отршаются отъ своей мстной и временной окраски, отвлекаются отъ конкретной національной дйствительности. Изъ того, что у насъ подъ общечеловческимъ часто разумли одно западно-европейское, противъ чего протестуетъ Данилевскій (стр. 119 и лд.), еще отнюдь не слдуетъ, чтобы общечеловческаго не могло существовать, чтобы ‘понятіе объ общечеловческомъ не имло въ себ ничего реальнаго и дйствительнаго’, какъ заявляетъ Данилевскій (стр. 128). Если тутъ только нтъ игры словами и понятіями (авторъ, отрицая общечеловческое, признаетъ всечеловческое), то Данилевскій долженъ былъ бы видть въ наук не совокупность истинъ, общихъ или по самому существу своему могущихъ сдлаться общими всмъ народамъ, а совокупность всего, что принимается за истинное всми народами, хотя бы отдльныя національныя истины и противорчи ли одн другимъ: всечеловческое,— говоритъ онъ,— ‘состоитъ только изъ совокупности всего народнаго, во всхъ временахъ и мстахъ существующаго и имющаго существовать’ (стр. 128). Не будемъ спорить о словахъ. Пусть всечеловческая наука будетъ суммой всхъ національныхъ наукъ, не сведенныхъ къ одной, такъ сказать, всеединой наук, но тогда зачмъ ‘элиминировать національныя примси’ для полученія чистаго благороднаго металла истины, о чемъ говоритъ самъ же Данилевскій (стр. 139)? Для того, чтобы ‘плоды науки были дйствительно достояніемъ всего человчества’, на что авторъ Россіи и Европы, какъ мы видли, соглашается (стр. 166), именно нужно идти дальше простой суммы ‘всечеловческаго’, именно нужно изъ нея элиминировать то, что по своей національной исключительности можетъ быть достояніемъ только одного народа, будучи неспособно къ возведенію на высшую ступень общечеловческаго, именно нуженъ тотъ синтезъ, который изъ ‘совокупности’ длаетъ нчто единое, общее. Если же признать научнымъ достояніемъ всего человчества совокупность всего народнаго въ наук, то человчество будетъ поставлено въ большое затрудненіе: народное въ наук необходимо должно быть такъ тсно связано съ условіями жизни, историческими преданіями, интересами и задачами отдльныхъ народовъ, а все это не только различно у разныхъ народовъ, но вдобавокъ еще нердко вносить въ ихъ взаимныя отношенія такой антагонизмъ, что разобраться въ хаос противорчій не будетъ никакой возможности. Мы увидимъ, что иного результата въ вопрос объ общечеловческой наук Данилевскій и не могъ получить при своей исходной точк зрнія, отрицающей всемірно-историческій синтезъ культурныхъ продуктовъ отдльныхъ націй: въ этомъ отрицаніи и заключается сущность его теоріи культурно-историческихъ типовъ.

И такъ, Данилевскій — безусловный защитникъ націонализма въ наук, причемъ, однако, его аргументы не могутъ быть названы убдительными. Ставъ на такую точку зрнія относительно общественныхъ наукъ, онъ, разумется, долженъ былъ самъ придать своимъ историческимъ воззрніямъ націоналистическій характеръ, только подъ такимъ условіемъ и возможно было превращеніе ‘естественной системы исторіи’, къ которой онъ стремился, въ ‘катихизисъ славянофильства’, получившійся, на самомъ дл, изъ его книги.

Когда-то Гизо, какъ французъ, объявилъ, что съ строго философской точки зрнія французская цивилизація одна наилучшимъ образомъ отражаетъ всю европейскую цивилизацію, даже воспроизводитъ врне, чмъ всякая другая, общій типъ, основную идею цивилизаціи. Конечно, это было патріотическое увлеченіе, отъ каковаго открещивается и Бокль, принадлежавшій къ англійской націи и утверждавшій, что наиболе нормальной была исторія Англіи. Къ этимъ двумъ примрамъ прибавимъ третій: для нмца Гегеля германскій духъ былъ выразителемъ послдняго момента въ развитіи ‘всемірнаго духа’, завершеніемъ исторіи человчества. Чтобы не забыть и Италію, укажемъ на итальянскаго патріота Джіоберти, написавшаго громадный томъ О гражданскомъ и моральномъ первенств Италіи. Общечеловческая историческая наука, обязанная многимъ и Гизо, и Боклю, и Гегелю, конечно, ‘элиминируетъ’ такія національныя пристрастія, и это ее нисколько не обезцвтитъ, всечеловческой наук, кажется, нужно было бы быть ‘совокупностью всего народнаго’ и въ этихъ, только что нами приведенныхъ утвержденіяхъ писателей разныхъ національностей относительно историческаго значенія послднихъ. Такъ какъ, впрочемъ, эти писатели другъ другу противорчатъ, то каждому народу, повидимому, остается только признавать за истину то, что ему говоритъ его собственная по самому существу своему національная наука. У Данилевскаго на дл такъ и выходитъ: для славянъ, которые, по его словамъ, идею славянства должны ставить выше науки (разумется, общечеловческой, а не славянской, такъ какъ послдняя и есть носительница идеи славянства), онъ даетъ славянскую истину, какъ Гизо давалъ своимъ соотечественникамъ истину французскую, Бокль — англійскую, Гегель — нмецкою, Джіоберти — итальянскую.

Въ VI глав Россіи и Европы есть одно мсто, гд Данилевскій, повидимому, принципіально возстаетъ противъ подобной идеализаціи ‘своего’. Именно онъ указываетъ на то, что ‘само ученіе славянофиловъ’, имвшее одинъ изъ источниковъ своихъ въ германской философіи, ‘не чуждо было оттнка гуманитарности, т.-е. увлеченія общечеловческимъ’: ‘если,— говоритъ онъ,— оно напирало на необходимость самобытнаго національнаго развитія, то отчасти потому, что, сознавая высокое достоинство славянскихъ началъ, а также видя успвшую уже высказаться, въ теченіе долговременнаго развитія, односторонность и непримиримое противорчіе началъ европейскихъ, считало, будто бы славянамъ суждено разршить общечеловческую задачу, чего не могли сдлать ихъ предшественники. Такой задачи,— замчаетъ авторъ,— однако же, вовсе и не существуетъ, по крайней мр, въ томъ смысл, чтобы ей когда-нибудь послдовало конкретное движеніе, чтобы когда-нибудь какое-либо культурно-историческое племя ее осуществило для себя и остальнаго человчества’ (стр. 121). Весьма резонныя слова, но что же оказывается: Данилевскій ихъ забываетъ страницъ черезъ четыреста, т.-е. къ концу книги, гд, ‘вмсто заключенія’, мы находимъ главу XVII о ‘славянскомъ культурно-историческомъ тип’.

Въ этой глав Данилевскій даетъ ‘возможно краткія и всеобъемлющія формулы’ результатовъ, достигнутыхъ жизнью отдльныхъ народовъ, и сравниваетъ эти формулы ‘съ теоретическими требованіями (тутъ он оказались возможными) отъ полнаго и всесторонняго хода историческаго движенія’ (стр. 516). Категорій культурныхъ дятельностей онъ насчитываетъ ‘ни боле, ни мене четырехъ’, именно дятельности: 1) религіозную, 2) культурную въ тсномъ смысл слова (наука, художество, техника), 3) политическую и общественно-экономическую (стр. 517). Въ первоначальныхъ культурахъ вс эти дятельности еще смшаны, но еврейская культура уже исключительно религіозная, греческая — собственно культурная (эстетическая), римская, главнымъ образомъ,— политическая, т.-е., по автору, типы: еврейскій, греческій и римскій суть типы одноосновные (стр. 522). Германо-романскій культурно историческій типъ Данилевскій опредляетъ уже какъ политико-культурный, и поэтому называетъ его двуосновнымъ (стр. 525). Что касается славянскаго типа, то, по пророчеству автора Россіи и Европы, онъ ‘въ первый разъ представилъ синтезъ всхъ сторонъ культурной дятельности въ обширномъ значеніи этого слова,— сторонъ, которыя разрабатывались его предшественниками на историческомъ поприщ въ отдльности или въ весьма неполномъ соединеніи’, т.-е. ‘будетъ первымъ полнымъ четырехосновнымъ культурно-историческимъ типомъ’ (стр. 556).

Гнэо говорилъ, что французская цивилизація врне воспроизводитъ общій типъ, основную идею цивилизаціи: Данилевскій оспариваетъ эту привилегію въ пользу славянской культуры.

Бокль утверждалъ, что самый нормальный ходъ общественнаго развитія представляется англійскою исторіей, и эту привилегію Данилевскій переносить на славянъ.

Гегель видлъ въ германскомъ дух выраженіе послдняго момента въ развитіи ‘всемірнаго духа: ‘нтъ,— говоритъ Данилевскій,— только славянамъ суждено создать окончательный четырехсоставный типъ культуры’.

Данилевскій на стр. 121 своей книги писалъ, что никогда никакое культурно-историческое племя не осуществитъ для себя и для остальнаго человчества задачу человчества: тотъ же Данилевскій на стр. 556 — 557 той же книги предсказываетъ, что славяне создадутъ синтезъ тхъ сторонъ культуры, которыя разрабатывались евреями, греками, римлянами, ‘германо-романцами’ въ отдльности или въ весьма неполномъ соединеніи, и что потому ‘на обширныхъ равнинахъ славянства должны слиться въ одинъ обширный водоемъ’ вс потоки всемірной исторіи и къ берегу этого водоема должны собраться ‘чуждые народы’ утолять свою духовную жажду.

Кто изъ нихъ правъ и гд правъ самъ себ противорчащій Данилевскій? Съ точки зрнія общечеловческой науки, отвергаемой, однако, авторомъ Россіи и Европы, правъ только одинъ онъ на страниц 121 своей книги. Съ точки зрнія національныхъ наукъ и науки всечеловческой, какъ ихъ совокупности, пришлось бы, наоборотъ, признать одинаково правыми всхъ и неправымъ только самого Данилевскаго на стр. 121.

И такъ, до сихъ поръ относительно научной стороны Россіи и Европы мы узнали дв вещи: 1) позволительно, отрицая самую возможность общей теоріи общественныхъ явленій, слдовательно, и исторіи, тмъ не мене, создавать общую теорію исторіи и предъявлять ‘ходу историческаго движенія’ извстныя ‘теоретическія требованія’, съ которыми можно было бы сравнивать краткія, но всеобъемлющія формулы развитія отдльныхъ народовъ, 2) позволительно, отрицая общечеловческую науку, создавать науку всечеловческую, которая должна составиться изъ всего, что ни на-есть самаго народнаго въ отдльныхъ научныхъ литературахъ, хотя бы имющая отсюда получиться ‘естественная система’ напоминала собою самый неестественный хаосъ національныхъ мнній.

III.
Отрицаніе Данилевскимъ единой нити въ развитіи человчества.

Переходимъ теперь къ главной мысли Данилевскаго. ‘Онъ, — говоритъ г. Страховъ въ своемъ предисловіи къ Россіи и Европ,— далъ новую формулу для построенія исторіи, формулу гораздо боле широкую, чмъ прежнія, и потому, безъ всякаго сомннія, боле справедливую, боле научную, боле способную уловить дйствительность предмета, чмъ прежнія формулы. Именно онъ отвергъ единую нить въ развитіи человчества, ту мысль, что исторія есть прогрессъ нкотораго общаго разума, нкоторой общей цивилизаціи. Такой цивилизаціи нтъ,— говоритъ Данилевскій,— существуютъ только частныя цивилизаціи, существуетъ развитіе отдльныхъ культурно историческихъ типовъ’. Прежній взглядъ г. Страховъ и называетъ искусственнымъ, противуполагая ему взглядъ Данилевскаго, какъ естественный. Мы и разберемъ теперь поочередно отрицаніе Данилевскимъ единой нити въ развитіи человчества и его теорію культурно-историческихъ типовъ.

Данилевскій совершенно врно подмтилъ одну особенность въ западно-европейскомъ пониманіи исторіи человчества: это — встрчающееся и у историковъ, и у философовъ исторіи (напримръ, у Гегеля или у Конта) отождествленіе судьбы романо-германской Европы съ судьбами всего человчества (стр. 85). Впрочемъ, изъ русскихъ писателей не одинъ Данилевскій это подмтилъ: я бы могъ привести здсь мннія по этому пункту гр. Л. Н. Толстаго (въ Войн и Мир) и Стронина (въ Исторіи общественности). Дале, авторъ Россіи и Европы и объяснилъ хорошо причину этого явленія, указывая на нкоторую ошибку исторической перспективы: разобравъ дленіе всемірной исторіи на древнюю, среднюю и новую, онъ обращаетъ вниманіе читателя на тотъ фактъ, что ‘различія, замчаемыя въ характер событій среднихъ и новыхъ вковъ, должны были показаться столь важными и существенными для историковъ, къ которымъ они были ближе (и по времени, и по тому, что совершались въ сред того же племени, къ которому принадлежали эти историки), что все остальное человчество и вс предшествовавшіе вка представлялись имъ какъ бы на заднемъ план ландшафта, гд вс отдльныя черты сглаживаются, и онъ служитъ только фономъ для первыхъ плановъ картины. Но,— продолжаетъ Данилевскій,— не кажущееся и видимость, а сущность и дйствительность составляютъ дло науки. Этотъ перспективный взглядъ на исторію произвелъ ту ошибку, что вся совокупность фазисовъ совершенно своеобразнаго развитія нсколькихъ одновременно и даже послдовательно жившихъ племенъ, названная древнею исторіей, была поставлена на ряду, на одну ступень съ каждымъ изъ двухъ фазисовъ развитія одного только племени, какъ бы третій первоначальный фазисъ развитія этого племени’ (стр. 84 и 85). Этимъ, дйствительно, исторія вытягивается въ одну линію, и лучшимъ примромъ такого изображенія всемірной исторіи является философія исторіи Гегеля, разсматривающая жизнь многихъ народовъ, которыхъ мы обозначаемъ общимъ именемъ древняго Востока, какъ младенчество всего человчества, исторію Греціи — какъ его юность, исторію Рима — какъ его зрлый возрастъ, исторію германскаго Міра — какъ его старость: тутъ, во-первыхъ, части отвчаютъ за цлое, а, во-вторыхъ, все нанизывается на одну нить. Послднее особенно замтно въ примненіи общей идеи къ подробностямъ: такъ, Гегель начало исторіи полагаетъ къ Кита, а Индію заставляетъ продолжать то, что начато было въ Кита, чтобы предоставить дальнйшее продолженіе Персидскому государству, въ которомъ, опять-таки, за вавилоно-ассирійскимъ элементомъ слдуетъ финикійско-еврейскій, а за нимъ — египетскій. Этотъ примръ показываетъ, что, кром перспективной ошибки, о которой говоритъ Данилевскій, тутъ играетъ роль другая еще ошибка — предположеніе внутренняго единства всемірной исторіи, якобы совершающагося по одному опредленному плану. Въ глав III первой книги Основныхъ вопросовъ философіи исторіи (т. I, стр. 43 и слдующія по второму изданію) нами было разобрано такое представленіе всемірной исторіи и обнаружена его ложность, такъ что въ общемъ пришлось бы только соглашаться съ Данилевскимъ, приводя т мста его книги, въ которыхъ онъ критикуетъ обычное представленіе о вытянутой въ одну линію всемірной исторіи. Такъ какъ цлью настоящей статьи мы и не думали ставить подкрпленіе собственныхъ историко-философскихъ воззрній ссылками на одного изъ своихъ въ данномъ случа единомышленниковъ, равно какъ вовсе не думали подкрплять врныя, на нашъ взглядъ, положенія Данилевскаго, новыми соображеніями, которыя ему въ голову не приходили, то на констатированіи того факта, что Данилевскій отвергъ единую нить въ исторіи человчества, и на заявленіи о своемъ согласіи съ нимъ въ этомъ отношеніи и можно остановиться, не входя въ подробности его аргументаціи. Мало, однако, отвергнуть то или другое положеніе: еще вопросъ въ томъ, какой изъ этого будетъ сдланъ выводъ и чмъ будетъ замнено отвергнутое.

Громадное большинство философовъ исторіи врило въ единый планъ развитія всего человчества, отдльнымъ моментамъ котораго (плана) соотвтствуютъ исторіи отдльныхъ народовъ, начиная съ культурныхъ народовъ древняго Востока и кончая новйшими европейскими націями. Данилевскій отрицаетъ существованіе такого плана, замняя его нсколькими ‘самостоятельными, своеобразными планами историческаго развитія’ (стр. 88) отдльныхъ культурно-историческихъ типовъ, которыхъ онъ насчиталъ именно боле десяти. Если первое воззрніе исторію всхъ народовъ вытягиваетъ въ одну линію, длая, напримръ, изъ Рима только продолженіе Греціи, то въ Россіи и Европ исторіи отдльныхъ ‘культурныхъ типовъ’ представляются какъ параллельныя линіи, никогда не встрчающіяся, нигд не соприкасающіяся, нигд не сливающіяся. Конечно, Римъ не былъ простымъ продолженіемъ Греціи, какъ это часто принимается въ планомрныхъ философіяхъ исторіи: у Греціи была своя собственная линія, которая продолжалась и въ то время, когда, по ходячему представленію, Грецію смнилъ Римъ, равно какъ и у Рима была своя линія еще въ ту эпоху, когда Греція жила полною жизнью. Тмъ не мене, въ представленіи, длающемъ изъ Рима преемника Греціи, есть доля истины, и вотъ эту-то долю истины Данилевскій игнорируетъ, ударяясь въ противуположную крайность, т.-е. доказывая полную обособленность тхъ линій, которыя противуположное воззрніе длало продолженіями одн другихъ. Воззрніе, нашедшее самое рзкое выраженіе въ философіи исторіи Гегеля, допускаетъ именно, что нчто, имвшее сначала форму Греція, такъ сказать, цликомъ перелилось въ форму Рима, такъ что при этомъ отъ Греціи какъ будто ничего больше и не осталось, но за то Римъ только тутъ настоящимъ образомъ началъ существовать, на самомъ дл было, разумется, не такъ, хотя и не такъ, какъ думаетъ Данилевскій,— утверждающій, что совсмъ никакой общей исторіи въ только что указанномъ смысл не существуетъ, ибо есть-де особый законъ непередаваемости цивилизаціи отъ одного культурно-историческаго типа другому (стр. 97). Историческія линіи, раздльно существующія, но соприкасающіяся одна съ другою и даже одна съ другою сливающіяся, гегельянская концепція неправильно длаетъ отрзками нкоторой единой линіи, проходящей черезъ всю всемірную исторію, забывая при этомъ ихъ раздльное существованіе, а теорія Данилевскаго, наоборотъ, изолируетъ ихъ одну отъ другой, несмотря на то, что он между собою, все-таки, переплетаются. Гегель во имя единства ‘всемірнаго духа’ ломаетъ вс историческія перегородки,— Данилевскій во имя самобытности культурно историческихъ типовъ закупориваетъ вс отдушины въ этихъ перегородкахъ.

Вотъ тотъ выводъ, который длается изъ отверженія единой нити въ развитіи человчества, на немъ-то и строится теорія культурно-историческихъ типовъ. Остановимся на этомъ вывод и разсмотримъ его поближе.

Прежде всего, отрицаніе у исторіи всякаго единства стоитъ въ тсной связи съ отрицаніемъ и общей теоріи общества: народы (или культурно-историческіе типы) до такой степени различны, что, съ одной стороны, ихъ исторіи совсмъ не могутъ сливаться въ нкоторую общую для многихъ народовъ исторію, а съ другой — и явленія, представляемыя каждою изъ нихъ, не могутъ быть подведены подъ какую-либо общую теорію. Два параллельные вывода отсюда: полная самобытность цивилизаціи каждаго культурно-историческаго типа и, въ соотвтствіе этому, строго-національный характеръ общественной науки у каждаго народа. Но въ основ отрицанія самой возможности общей теоріи общества и въ основ требованія отъ общественныхъ наукъ націонализма мы обнаружили, смемъ думать, кое-какіе промахи и недочеты. Посмотримъ теперь, будетъ ли Данилевскій счастливе по двумъ новымъ пунктамъ своего историко-философскаго ученія.

‘Естественная система исторіи,— говоритъ Данилевскій,— должна заключаться въ различеніи культурно историческихъ типовъ развитія, какъ главнаго основанія ея дленій, отъ степеней развитія, по которымъ только эти типы (а совокупность историческихъ явленій?) могутъ подраздляться’. Находя, что ‘отысканіе и перечисленіе этихъ типовъ не представляетъ никакого затрудненія’, Данилевскій тотчасъ же ихъ и называетъ, располагая ихъ въ хронологическомъ порядк: 1) египетскій, 2) китайскій, 3) ассирійско-вавилоно-финикійскій, халдейскій или древне-семитическій, 4) индійскій, 5) иранскій, 6) еврейскій, 7) греческій,

римскій, 9) ново-семитическій или аравійскій и 10) германо-романскій или европейскій. Къ этимъ десяти типамъ онъ считаетъ, пожалуй, возможнымъ причислить еще два американскіе типа: мексиканскій и перувіанскій (стр. 91). Между ними, дале, авторъ Россіи и Европы отличаетъ типы, уединенные отъ типовъ или цивилизацій преемственныхъ, ‘плоды дятельности которыхъ передавались отъ одного другому’ (стр. 92). Въ какомъ смысл допускаетъ онъ эту передачу плодовъ дятельности, мы еще увидимъ, а пока будемъ довольствоваться признаніемъ со стороны Данилевскаго той ‘преемственности’, на основаніи которой и можно говорить объ единой нити въ исторіи если не цлаго человчества, то нкоторой его части, довольно значительной, потому что, по опредленію самого Данилевскаго, преемственными типами были: египетскій, ассирійско-вавилоно-финикійскій, греческій, римскій, еврейскій и романо-германскій или европейскій (стр. 92). Мы прибавили бы къ нимъ и типъ славянскій, ибо ужь ни въ какомъ случа его-то къ уединеннымъ типамъ отнести нельзя. ‘Результаты, — продолжаетъ нашъ авторъ, — достигнутые послдовательными трудами этихъ пяти или шести цивилизацій, своевременно смнявшихъ одна другую и получившихъ, къ тому же, сверхъестественный даръ христіанства, должны были далеко превзойти совершенно уединенныя цивилизаціи, каковы китайская и индійская, хотя бы эти послднія одн равнялись всмъ имъ продолжительностью жизни. Вотъ, кажется мн,— заключаетъ Данилевскій,— самое простое и естественное объясненіе западнаго прогресса и восточнаго застоя’ (стр. 92).

Мы позволимъ себ остановиться нсколько подробне на послднихъ строкахъ, какъ заключающихъ въ себ мысль, которая иметъ важное значеніе во всемъ историко-философскомъ воззрніи автора Россіи и Европы:

1) Данилевскій признаетъ, что результаты дятельности преемственныхъ цивилизацій превосходятъ результаты цивилизацій уединенныхъ. Этого не могло бы быть, если бы преемственныя цивилизаціи, такъ сказать, не работали надъ нкоторымъ общимъ дломъ и, съ этой точки зрнія, въ исторіи ихъ не было общей нити: ее можно отрицать въ исторіи всего человчества, но слдуетъ признать въ исторіи извстной его части (историческій par excellence). Эту нить онъ самъ опредлилъ какъ прогрессъ.

2) Самъ Данилевскій сбивается на оспариваемую имъ точку зрнія, называя труды перечисленныхъ цивилизацій послдовательными и говоря, что эти цивилизаціи своевременно (?) смняли одна другую. Въ самомъ дл, онъ здсь упускаетъ изъ вида современность отдльныхъ культурно-историческихъ типовъ, находившихся между собою во взаимодйствіи и ‘трудившихся’ одновременно, хотя и не одновременно выступившихъ на историческое поприще: египтяне и ассиро-вавилоно-финикійцы (допуская существованіе такого ‘типа’), равно какъ и евреи, поздне ихъ выступившіе, развивались одновременно, не будучи, вмст съ тмъ, типами уединенными, ихъ цивилизаціи доживали свой вкъ въ то время, когда тоже одновременно дйствовали греки и римляне, ибо римская цивилизація никогда не смняла греческую, и, съ точки зрнія самого же Данилевскаго, въ Римской имперіи нужно признать существованіе двухъ различныхъ типовъ, если ужъ нельзя допустить сліянія греческой и римской цивилизацій въ одну цивилизацію, которую многіе и называютъ греко-римской, какъ самъ Данилевскій называетъ цивилизацію европейскую — романо-германской.

3) Такимъ образомъ, есть цивилизаціи уединенныя и неуединенныя (мы сейчасъ дадимъ понять, почему мы не называемъ ихъ преемственными). То, что разрознено, обособлено, уединено, не можетъ входить въ какую-либо систему: оно стоитъ вн системы, если только послднему слову не придавать неподобающаго ему смысла. Слдовательно, китайскій и индійскій типы находятся вн системы исторіи, которая именно тмъ и создается, что отдльные народы постепенно приходятъ въ соприкосновеніе между собою и пріобщаются къ нкоторой общей жизни. Начало этой общей жизни,— все боле и боле расширяющейся, такъ что теперь и Китай, и Индія выходятъ изъ своего уединенія,— современные историки относятъ къ XVII вку до P. X., когда египетскій фараонъ Тутмесъ I началъ завоеваніе Сиріи и дошелъ до Ассирійскаго государства {См. наше Введеніе въ курсъ исторіи древняго Востока. Спб., 1887 г. Стр. 8. Ср. вообще въ означенной брошюр гл. I (‘Востокъ и начало всемірной исторіи’) и гл. II (‘Построеніе общей исторіи Востока’).}. Въ цломъ всемірной исторіи, которое мы должны мыслить какъ прошедшее, настоящее и будущее человчества, уединенность все боле и боле уступаетъ мсто общенію въ двухъ его формахъ — одновременности и преемственности, и съ этой точки зрнія уединенность есть только временное состояніе. Этимъ исторической наук и ставится задача прослдить, какъ постепенно къ нкоторому общенію народовъ, цивилизацій, и культурно-историческихъ тыловъ присоединялись, конечно, съ разными зачатками и результатами, т или другіе, дотол уединенные народы, цивилизаціи и культурные тины.

Такимъ образомъ, естественная система исторіи дается самымъ ея ходомъ: система эта въ воззрніи, совершенно правильно отвергаемомъ Данилевскимъ, была искажена стремленіемъ втиснуть въ нее то, что стояло вн ея, и расположить ея части по нкоторому апріорному плану {Ср. Осн. вопр. Фил. ист., кн. I, гл. III.}. Что же сдлалъ Данилевскій? Вмсто естественной, хотя и искаженной, а потому нуждающейся въ значительныхъ поправкахъ системы, онъ далъ чистоискусственное раздленіе на самобытные типы, совершенно произвольно создавая типъ ‘ассирійско-вавилоно-финикійскій’, но не считая возможнымъ говорить объ общей греко-римской цивилизаціи и полагая между греками, римлянами и новыми европейцами такую же грань въ своей систем, какъ, наприм., между египтянами, китайцами и перуанцами. Правда, онъ говоритъ еще о различіи между типами уединенными и преемственными, чмъ только что указанная грань уничтожается, но въ этой невольной уступк отрицаемой имъ естественной систем онъ сохранилъ какъ разъ то, что въ послднюю было привнесено искусственно, а именно ту идею, что единственная форма международнаго историческаго общенія есть преемственность, въ силу которой отдльные народы ‘трудятся послдовательно’ и цивилизаціи ‘своевременно смняютъ’ одна другую, какъ это и сказано у Данилевскаго на стр. 92. Отвергнувъ въ оспариваемомъ взгляд съ неврнымъ и врное, Данилевскій незамтно для самого себя первое опять принялъ въ свою систему. Все на той же 92 страниц говорится, что преемственныя цивилизаціи передавали одна другой плоды своей дятельности, ‘какъ матеріалы для питанія или какъ удобреніе той почвы, на которой долженъ былъ развиваться послдующій типъ’, и непосредственно за этимъ перечисляются преемственные типы, изъ коихъ, значитъ, каждый предъидущій ‘питалъ и удобрялъ’ каждый послдующій, а именно, какъ мы уже видли, типы египетскій, ассирійско-вавилоно-финикійскій, греческій, римскій, еврейскій и германо-романскій. Конечно, невозможно ставить ихъ въ такое отношеніе преемственности, въ какомъ находятся типы римскій и германо-романскій, о коихъ у Данилевскаго (стр. 93) сказано такъ: народы, составлявшіе Западную Римскую имперію, въ новой своей форм подвергшись германскому образовательному принципу, носятъ названіе романскихъ народовъ’.

Дале, по ученію Данилевскаго, на долю народа, кром положительной дятельности культурно-историческаго типа, можетъ выпасть еще или ‘разрушительная дятельность такъ называемыхъ (sic!) бичей Божіихъ, или служеніе чужимъ цлямъ въ качеств этнографическаго матеріала’. ‘Въ мір человчества,— говоритъ Данилевскій,— кром положительно-дятельныхъ культурныхъ типовъ или самобытныхъ цивилизацій, есть еще временно появляющіеся феномены, смущающіе современниковъ, какъ гунны, монголы, турки, которые, совершивъ свой разрушительный подвигъ, помогши испустить духъ борющимся со смертью цивилизаціямъ и разнеся ихъ остатки, скрываются въ прежнее ничтожество’. Разберемъ и это мсто. Гунны, монголы и турки названы здсь ^временно появляющимися феноменами, смущающими современниковъ*: конечно, можемъ мы сказать, они существуютъ не временно, т.-е. не въ извстный только моментъ, когда своимъ появленіемъ смущаютъ современниковъ этого момента, принадлежащихъ къ другимъ народамъ, а потому, очевидно, выражаясь такимъ образомъ, Данилевскій имлъ въ виду не вообще всю исторію каждаго изъ такихъ ‘феноменовъ’, а именно появленіе ихъ на сцен такъ называемой всемірной или, если хотите, международной исторіи. Въ противномъ случа, и о положительныхъ культурныхъ типахъ пришлось бы сказать, что они появляются (т.-е. возникаютъ и исчезаютъ) временно, такъ какъ вчнаго ничего въ исторіи нтъ. И такъ, исторію ‘отрицательныхъ дятелей человчества’ Данилевскій мыслитъ по отношенію къ нкоторому большему, чмъ одинъ народъ или ‘типъ’ цлому, и мы тмъ боле имемъ право это утверждать, что самъ онъ опредляетъ и ихъ роль во всемірной исторіи. Мы уже видли, что, по Данилевскому, цивилизаціи ‘своевременно’ смняютъ одна другую: теперь мы узнаемъ, что ‘временно появляющіеся феномены’ ‘помогаютъ испускать духъ борющимся со смертью цивилизаціямъ’,— очевидно, если сопоставить это мсто съ разобраннымъ раньше, для того, чтобы расчистить ‘почву, на которой долженъ развиваться послдующій типъ’. Исполнивъ такую задачу, отрицательные дятели человчества ‘скрываются въ прежнее ничтожество’, послднее, конечно, не есть небытіе и существованіе безъ всякаго значенія въ исторіи тхъ народовъ, которые соединены между собою извстными связями взаимодйствія и преемства, но ничтожество въ такомъ смысл по отношенію къ преемственнымъ типамъ можно было бы приписать и типамъ уединеннымъ, живущимъ (или, врне, жившимъ) an und fr sich.

Кром положительныхъ и отрицательныхъ дятелей, Данилевскій признаетъ еще третью группу племенъ, играющихъ роль лишь этнографическаго матеріала.

Посмотримъ теперь, что можетъ еще означать указанное раздленіе историческихъ народовъ на положительныхъ и отрицательныхъ дятелей человчества. Нельзя представить себ вещи, которая имла бы положительное или отрицательное значеніе безотносительно къ чему бы то ни было. ‘Временно появляющіеся феномены’ названы отрицательными дятелями по отношенію къ цивилизаціямъ, ими разрушаемымъ, но для себя они нчто, все-таки, созидаютъ, и положительными дятелями ихъ нельзя назвать только по отношенію къ другимъ народамъ, коимъ они ничего не даютъ, да и не могутъ дать по бдности своей культуры. Такимъ образомъ, для себя каждый народъ есть дятель положительный, а если Данилевскій нкоторые народы признаетъ положительными дятелями par excellence, то, конечно, главнымъ образомъ, по ихъ значенію для другихъ народовъ. Что мы не вытягиваемъ изъ словъ автора того смысла, котораго они въ себ не заключаютъ, доказательствомъ этому могутъ служить слдующія строки на стр. 91: ‘только народы, составлявшіе эти культурно-историческіе типы, (т.-е. уже перечислявшіеся), были положительными типами въ исторіи человчества, каждый развивалъ самостоятельнымъ путемъ начало, заключавшееся какъ въ особенностяхъ его духовной природы, такъ и въ особенныхъ вншнихъ условіяхъ жизни, въ которыя они были постановлены, и этимъ вносилъ свой вкладъ въ общую сокровищницу’. Есть, значитъ, исторія человчества (хотя и не цлаго) не въ смысл только простой суммы отдльныхъ національныхъ исторій, разъ признается у него (хотя и не у всего) ‘общая сокровищница’. Впрочемъ, эта общая сокровищница содержитъ въ себ, по общей мысли Данилевскаго, вклады, остающіеся частною собственностью отдльныхъ типовъ, хотя въ примненіи къ частнымъ явленіямъ жизни онъ самъ высказываетъ мысль діаметрально-противуположную. Данилевскій довольно часто длаетъ экскурсіи въ область исторіи наукъ, и тутъ ему приходится указывать на то, какъ единая наука проходила въ своемъ развитіи черезъ разные культурно историческіе типы. Наука иметъ свою преемственную линію отъ грековъ черезъ римлянъ и романо-германцевъ къ намъ, славянамъ, но такія же преемственныя линіи существуютъ и у религіи (вспомнимъ одно христіанство), и у философіи, и у искусства, и у другихъ элементовъ культуры. Возможность такихъ преемственныхъ линій, сливающихся въ нкоторой, общей для исторіи многихъ народовъ линіи, обусловливается возможностью передачи и заимствованій элементовъ культуры отъ народа. Мы сейчасъ и будемъ говорить о мысляхъ Данилевскаго объ этомъ послднемъ предмет, а только что оконченный отдлъ нашего разбора заключимъ общимъ выводомъ, который можно изъ него сдлать. Данилевскій совершенно основательно вооружился противъ обычнаго построенія всемірной исторіи и высказалъ по этому поводу много врныхъ замчаній (впрочемъ, давнымъ-давно приходившихъ въ голову и другимъ, какъ мы могли бы это доказать), но, строя свою систему исторіи, онъ отвергъ вмст съ тмъ то врное, что заключается въ, критикуемомъ представленіи, допустивъ, однако, въ свое собственное нкоторыя неврныя мысли отвергнутой системы.

IV.
Законы движенія или развитія культурно-историческихъ типовъ.

Пятая глава Россіи и Европы называется ‘Культурно-историческіе типы и нкоторые законы ихъ движенія или развитія’. О ней теперь и будетъ идти рчь.

Общая теорія общественныхъ явленій, по Данилевскому, невозможна, и, тмъ не мене, онъ формулируетъ законы развитія обществъ.

Кром того, общественнымъ наукамъ приписывается Данилевскимъ исключительно національный характеръ, ‘такъ какъ тутъ и самый объектъ науки становится національнымъ’, и, тмъ не мене, самъ авторъ этоў мысли пытается создать ‘естественную систему’, которая иметъ общечеловческій объектъ, а потому, повидимому, должна была получить и интернаціональное значеніе.

Напомнивъ эти два противорчія, приступимъ къ разбору того, что можно назвать самою сутью теоріи Данилевскаго.

Законы историческаго движенія, которые Данилевскій формулируетъ въ. пятой глав своей книги, ‘вытекаютъ, по его собственнымъ словамъ, изъ группировки явленій этого развитія по культурно-историческимъ типамъ’ (стр. 95). Тутъ для насъ все неясно. Во-первыхъ, что значитъ ‘группировка явленій историческаго развитія по культурно историческимъ типамъ’? Во-вторыхъ, какъ изъ какой бы то ни было группировки могутъ вытекать законы? Правда, законы эти называются общими выводами, и тогда дло, пожалуй, объяснится, но не въ пользу законовъ: Данилевскій далъ извстную схему для группировки историческихъ явленій въ глав. IV, а въ глав V сдлалъ нсколько общихъ изъ нея выводовъ, и, такимъ образомъ, несовершенство схемы должно отразиться и на достоинствахъ выводовъ. Однако, и это объясненіе мы не можемъ назвать вполн пригоднымъ: по существу дла эти выводы вовсе не выводы, а, напротивъ, основанія, на которыхъ держится самая схема. A есть истина, а потому и ‘вытекающее’ изъ него B истинно, при боле же внимательномъ разсмотрніи дла оказывается, что именно A изъ B-то и ‘вытекаетъ’. Не законы историческаго развитія, формулируемые Данилевскимъ, вытекаютъ, какъ выводы, изъ группировки историческихъ явленій по культурно-историческимъ типамъ, а, наоборотъ, сама группировка эта основывается на признаніи упомянутыхъ законовъ, по крайней мр, на двухъ изъ нихъ, изъ коихъ первый гласитъ о самобытности цивилизаціи отдльныхъ племенъ или семействъ народовъ, а другой — о непередаваемости началъ цивилизаціи одного культурно-историческаго типа народамъ другаго типа (стр. 95). Правда, самобытность и непередаваемость, о коихъ говорится въ начал главы V, не ‘вытекаютъ’ изъ того, что говорилось въ конц главы IV о преемственности передачи плодовъ дятельности, о результатахъ, достигнутыхъ послдовательными трудами нсколькихъ цивилизацій (стр. 92), но за то группировка явленій исторіи только по культурнымъ типамъ, дйствительно, вытекаетъ изъ принимаемыхъ Данилевскимъ за законы историческаго развитія самобытности и передаваемости цивилизацій: разъ каждая цивилизація самобытна и непередаваема, единая пить въ исторіи нсколькихъ даже преемственныхъ культурно-историческихъ типовъ существовать не можетъ. Въ этомъ, вдь, и заключается вся суть историко-философскаго открытія Данилевскаго.

Переходимъ теперь къ самымъ ‘законамъ развитія культурно-историческихъ типовъ’.

Законъ 1-й формулируется Данилевскимъ въ такихъ словахъ: ‘всякое племя или семейство народовъ, характеризуемое отдльнымъ языкомъ или теорія культурно-историческихъ типовъ. 21 труппою языковъ, довольно близкихъ между собою для того, чтобы сродство ихъ ощущалось непосредственно, безъ глубокихъ филологическихъ изысканій, составляетъ самобытный культурно историческій типъ, если оно вообще по своимъ духовнымъ задаткамъ способно къ историческому развитію и вышло уже изъ младенчества’ (стр. 95). Комментируя другой законъ (именно пятый) нсколькими страницами дальше, Данилевскій совершенно основательно указываетъ, между прочимъ, на то, что цивилизаціонному періоду въ исторіи каждаго народа предшествуетъ ‘длинный подготовительный періодъ’, когда ‘закладываются т особенности въ склад ума, чувства и воли, которыя составляютъ всю оригинальность племени, налагаютъ на него печать особаго типа общечеловческаго развитія и даютъ ему способность къ самобытной дятельности’ (стр. 112). Этой доисторической основы племенной самобытности или оригинальности мы, разумется, отрицать не будемъ, равно какъ не станемъ высказывать сомннія и относительно того, что безъ способности къ развитію вообще и безъ нкоторой степени развитія и нтъ возможности ни для какого племени достигнуть значенія культурно-историческаго типа. Но вотъ что неврно въ первомъ закон Данилевскаго. Во-первыхъ, если ‘всякое племя или семейство народовъ, характеризуемое отдльнымъ языкомъ или группою языковъ, довольно близкихъ между собою для того, чтобы сродство ихъ ощущалось непосредственно, безъ глубокихъ филологическихъ изысканій,— составляетъ самобытный культурно историческій типъ’, то какимъ образомъ, съ одной стороны, очень близкія между собою въ лингвистическомъ отношеніи племена, каковы индусскіе арійцы и иранцы, напримръ, образовали два различные типа, а, съ другой стороны, къ одному типу отнесены романскія и германскія націи, сродство между языками которыхъ непосредственно не ощущается, и опять-таки къ одному типу отнесены вообще вс православные народы? Во-вторыхъ, правда ли еще и то, что въ основ каждой самобытной культуры находится всегда одно племя? Новйшія изслдованія древнйшихъ цивилизацій Востока указываютъ на зарожденіе послднихъ среди своего рода ‘смшенія языковъ’. Древнйшая Халдея, гд зарождается самобытная цивилизація, была населена племенами разныхъ расъ, туранцами, кушитами и семитами, и современные историки пытаются опредлить, что каждымъ изъ этихъ племенъ было внесено въ общую халдейскую культуру. Какъ европейскій типъ былъ образованъ, по Данилевскому, романскими и германскими націями, причемъ къ нимъ примкнула часть славянства, составляющаго особый типъ, такъ и въ древности возможно было раздленіе одного племени или семейства народовъ на разные типы (вспомнимъ обособленіе евреевъ отъ другихъ семитовъ) и сліяніе разныхъ племенъ для образованія одного типа. Первый свой законъ Данилевскій считаетъ ‘не требующимъ большихъ поясненій’, говоря, что ‘сомнваться въ немъ невозможно’ (стр. 96). Напротивъ, въ теоріи Данилевскаго это есть основной принципъ, который потому и требовалъ бы объясненій, а, главное, доказательствъ, тмъ боле, что именно онъ порождаетъ разныя недоумнія. Между тмъ, Данилевскій развитію своего положенія посвящаетъ всего полторы страницы? (96—97), да и то на этихъ полуторы страницахъ сказано еще кое-что на поводу закона 2-го, формулированнаго такимъ образомъ: ‘дабы цивилизація^ свойственная самобытному культурно-историческому типу, могла зародиться и развиваться, необходимо, чтобы народы, къ нему принадлежащіе, пользовались политическою независимостью’. Послдній законъ, дйствительно, не требуетъ никакихъ поясненій, но о первомъ, повторяемъ, этога сказать нельзя. Не возражая здсь Данилевскому по существу, а указывая только на недоказанность главнаго его тезиса, мы прибавимъ еще, что объясненіе культурно-историческихъ явленій въ жизни народовъ ихъ племеннымъ происхожденіемъ порождаетъ массу ошибокъ и недоразумній, разъ вс отдльные моменты такого объясненія не подвергнуты строгому анализу: позволимъ здсь себ сослаться на IV главу III книги своихъ Основныхъ вопросовъ философіи исторіи, гд доказывается, что такъ называемая ‘теорія расы’ (въ сущности, и принимаемая Данилевскимъ въ основу его системы исторіи) страдаетъ крайнею невыработанностью своихъ понятій и недоказанностью своихъ положеній. И у автора Россіи и Европы нтъ точнаго опредленія отдльныхъ понятій, входящихъ въ его основной тезисъ. Что такое племя? Что такое группа языковъ, довольно близкихъ между собою? Что значитъ для племени ‘выйти изъ младенчества’?

Данилевскій самъ находитъ, что ‘боле подробнаго разсмотрнія и разъясненія требуетъ третій законъ культурно историческаго развитія’, и отводитъ этому разсмотрнію и разъясненію восемь съ половиной страницъ (97—105). Изъ всхъ пяти формулъ, помщенныхъ въ начал главы V, именно этотъ законъ 3-й, вмст съ первымъ, и составляетъ всм’ суть историко-философской теоріи Данилевскаго. Читается онъ такъ: ‘начала цивилизаціи одного культурно-историческаго типа не передаются народамъ другаго типа. Каждый типъ вырабатываетъ ее для себя, при большемъ или меньшемъ вліяніи чуждыхъ, ему предшествовавшихъ или современныхъ цивилизацій’ (стр. 95). Прежде нежели мы перейдемъ къ объясненіямъ самого Данилевскаго, мы имемъ право остановиться на этомъ тезис самомъ по себ, такъ какъ подобные тезисы обыкновенно формулируются съ особенною точностью. Вроятно, авторъ недаромъ употребилъ здсь выраженіе ‘начала цивилизаціи’ для обозначенія чего-то такого въ цивилизаціи, что не передается, говоря для краткости, изъ типа въ типъ, ибо, очевидно, онъ допускаетъ передачу чего-то изъ цивилизаціи, такъ какъ говоритъ самъ о выработк отдльныхъ цивилизацій подъ вліяніемъ другихъ, немыслимой безъ нкоторой передачи или, что то же, безъ нкотораго заимствованія. Истолковывая такимъ образомъ мысль Данилевскаго, заключающуюся въ третьемъ его тезис, мы имемъ полное право изложить этотъ тезисъ нсколько иначе, причемъ, какъ сейчасъ увидитъ читатель, мы и въ выраженіяхъ не будемъ отступать отъ подлиннаго текста.

3-й законъ Данилевскаго.

Начала цивилизація одного культурно-историческаго типа не передаются народамъ другаго типа. Каждый типъ вырабатываетъ ее для себя при большемъ или меньшемъ вліяніи чуждыхъ, ему предшествовавшихъ или современныхъ цивилизацій.

Наша его формулировка.

Каждый культурно-историческій типъ вырабатываетъ собственную цивилизацію, начала которой непередаваемы народамъ другаго типа, но которая иными своими элементами можетъ оказывать большее или меньшее вліяніе на другія современныя или послдующія цивилизаціи.

Мы позволили себ только вставить одно подчеркнутое выраженіе, дабы непередаваемымъ ‘началамъ’ цивилизаціи противуположить нчто, по мысли самого автора, передаваемое. Наше толкованіе оказывается непроизвольнымъ. Въ самомъ конц своихъ разъясненій на тезисъ третій Данилевскій говоритъ: ‘Народы иного культурнаго типа могутъ и должны знакомиться съ результатами чужаго опыта, принимая и прикладывая къ себ изъ него то, что, такъ сказать, стоитъ вн сферы народности, т.-е. выводы и методы положительной науки, техническіе пріемы и усовершенствованія искусствъ и промышленности. Все же остальное, въ особенности все относящееся до познанія человка и общества, а тмъ боле до практическаго примненія этого познанія, вовсе не можетъ быть предметомъ заимствованія, а можетъ быть только принимаемо къ свднію — какъ одинъ изъ элементовъ сравненія — по одной уже той причин, что при разршеніи этого рода задачъ чуждая цивилизація не могла имть въ виду чуждыхъ ей общественныхъ началъ и что, слдовательно, ршеніе ихъ было только частное, только ее одну боле или мене удовлетворяющее, а не общепримнимое’ (стр. 105). Эти слова подтверждаютъ наше толкованіе, и мы имемъ право передать 3-й законъ Данилевскаго такъ: ‘Каждый культурно-историческій типъ вырабатываетъ собственную цивилизацію. Все въ ней, кром научныхъ и техническихъ элементовъ, въ особенности же все относящееся до познанія человка и общества и до практическаго примненія этого познанія, непередаваемо народамъ другаго типа. За то каждая цивилизація своими научными и техническими элементами можетъ оказывать большее или меньшее вліяніе на другія цивилизаціи’.

Само собою разумется, мы должны согласиться съ Данилевскимъ, когда онъ утверждаетъ, что вся цивилизація какого-либо типа, взятая цликомъ, непередаваема: могутъ передаваться только отдльные ея элементы. ‘Передать цивилизацію какому-либо народу,— говоритъ онъ,— значитъ — заставить этотъ народъ до того усвоить себ вс культурные элементы (религіозные, бытовые, соціальные, политическіе, научные и художественные), чтобы онъ совершенно проникнулся ими’ (стр. 99). Однако, мы принимаемъ это положеніе лишь съ оговоркой: полное заимствованіе цивилизаціи мы считаемъ невозможнымъ только для народовъ, достигшихъ извстной ступени развитія, а не для такихъ племенъ, которыя самъ Данилевскій называетъ этнографическимъ матеріаломъ. Доказательства, имъ приводимыя, совершенно излишни: нтъ надобности указывать на то, что ни у одного народа неегипетскаго происхожденія не принималась египетская культура, что индійская цивилизація ограничилась народами, которые говорили языками санскритскаго корня, что евреи также не передали никому своей культуры и т. д. (стр. 97 и слд.), хотя утверждать все это можно лишь съ оговорками. И такъ, важно то, что передаются и заимствуются только отдльные элементы цивилизаціи. Но какіе? Мы видли, какъ ршаетъ этотъ вопросъ Данилевскій, и тутъ приходится просто удивляться. ‘Все относящееся до познанія человка и общества, а тмъ боле до практическаго примненія этого познанія вовсе не можетъ быть предметомъ заимствованія, а можетъ быть только принимаемо къ свднію’. Или эта формула неполна, или Данилевскій позабылъ на время такіе три крупные факта, какъ распространеніе христіанства, буддизма и магометанства, вышедшихъ за предлы своихъ типовъ. Уже это одно можетъ заставить усомниться въ врности третьяго закона Данилевскаго. Мы могли бы привести и другіе примры передачи такихъ элементовъ культуры, непередаваемость коихъ утверждается Данилевскимъ, но это было бы лишнимъ въ виду того, что самъ онъ признаетъ ихъ передаваемость для того, чтобы отрицаніе замнить неодобреніемъ: заимствованія бываютъ, но они вредны, ибо подавляютъ ростки самобытнаго развитія (см. стр. 100, 101, 104). Это уже другая точка зрнія. Вредъ заимствованій авторъ, между прочимъ, доказываетъ, ссылаясь на то, что могло бы быть, если бы не гибельное заимствованіе. ‘Если бы,— разсуждаетъ онъ,— потомки этрусковъ продолжали слдовать боле свойственному ихъ племени пути, римская наука не была бы, можетъ быть, столь ничтожна и безплодна’: виновата греческая наука, какъ греческое искусство виновато въ томъ, что ‘задавило самобытное творчество’ тхъ же этрусковъ (стр. 100). Оказывается при этомъ, что римская цивилизація, по Данилевскому, развивалась несамобытно, къ ея великому несчастью (стр. 99): тамъ, гд автору Россіи и Европы нужно доказывать вредъ заимствованій, къ его услугамъ являются факты, забываемые тогда, когда нужно доказывать самобытность и непередаваемость цивилизаціи. По его словамъ (стр. 99), ‘латинофилъ’ Катонъ былъ правъ, отстаивая самобытное развитіе, ибо ‘принятіе чуждыхъ греческихъ элементовъ или отравило, или, по меньшей мр, поразило безплодіемъ вс т области жизни, въ которыя они проникли’. Не будь греческаго вліянія, ‘самобытная’ римская философія не была бы столь безплодна, хотя безплодіе римской философіи самъ же Данилевскій объясняетъ, тмъ, что умозрительное направленіе греческаго ума было несвойственно людямъ латинской расы (стр. 100), т.-е. сваливаетъ вину съ заимствованія на неспособность. Прославляя римлянъ за ихъ право, въ коемъ она были самобытны (стр. 99 и 101), онъ забываетъ, что своимъ совершенствомъ право это обязано прившедшимъ въ него элементамъ греческой философіи. Послдняго обстоятельства не выкинешь изъ исторіи, да и самъ Данилевскій думаетъ еще, напр., что этрусскія наблюденія надъ полетомъ птицъ и надъ внутренностями животныхъ (т.-е., въ сущности, способы гаданія) могли бы привести къ научнымъ изслдованіямъ ‘при свт особливо Аристотелевой философіи’ (стр. 100), это могло бы быть и не быть, а то, на что мы сейчасъ только указали, дйствительно было въ римскомъ прав при свт греческой же философіи. Впрочемъ, Данилевскій длаетъ еще одну уступку: пожалуй, и заимствовать можно, но только, такъ сказать, изъ прекраснаго далека. ‘Еще около трехъ столтій,— говоритъ онъ о начал среднихъ вковъ,— продолжалъ сгущаться мракъ варварства въ Европ, чтобы подъ тнью его успли окрпнуть своеобразныя начала вновь возникающаго культурно-историческаго типа, и чтобы типъ этотъ могъ начать безопасно пользоваться плодами исчезнувшей цивилизаціи, которая изъ дали прошлаго не могла уже дйствовать съ такою силой соблазна, какъ при непосредственномъ соприкосновеніи’ (стр. 103).

Посл всхъ этихъ разъясненій намъ кажется, что подъ тезисомъ Данилевскаго: ‘начала цивилизаціи не могутъ передаваться’, скрывается его дезидератъ: ‘элементы культуры не должны заимствоваться’. Первому противорчатъ факты, а потому его историческая наука можетъ только отвергнуть, но съ Тмъ большимъ правомъ второй займетъ подобающее ему мсто въ ‘кодекс славянофильства’. Кто хочетъ доказательства, тому рекомендуемъ прочесть на стр. 99 и 102 о римскихъ ‘латинофилахъ’ и о совт ‘не вступать въ тсныя сношенія съ другими народами, дабы съ заимствованіемъ обычаевъ и нравовъ не потерять своей самобытности’.

По поводу того же третьяго своего закона Данилевскій говоритъ еще объ историческомъ преемств. ‘Вся исторія,— говоритъ онъ,— доказываетъ, что цивилизація не передается отъ одного историческаго типа другому, но изъ этого не слдуетъ, чтобъ они оставались безъ всякаго воздйствія другъ на друга,— только это воздйствіе не есть передача, и способы, которыми распространяется цивилизація, надо себ точне уяснить (стр. 103). Уясненію этому Данилевскій посвящаетъ послднія три страницы изъ тхъ 8% страницъ, которыя отведены вообще доказательству третьяго закона. Способовъ распространенія цивилизаціи авторъ Россіи и Европы признаетъ три: пересадку съ одного мста на другое, прививку и нчто врод ‘вліянія почвеннаго удобренія на растительный организмъ’ или ‘улучшеннаго питанія на организмъ животнаго’. Термины и уподобленія взяты авторомъ изъ ботаники или даже изъ ‘садоводной практики’, причемъ цивилизація сравнивается съ растеніемъ: ее, напримръ, англичане ‘пересадили’ въ Сверную Америку и въ Австралію, черенокъ цивилизаціи греки нкогда ‘привили’ къ египетскому дереву, почвенному удобренію соотвтствуетъ принятіе того, что стоитъ вн сферы народности, т.-е. выводы и методы наукъ, техническіе пріемы и усовершенствованія. Данилевскій рекомендуетъ, конечно, улучшенное питаніе, но съ упомянутыми оговорками, лишь бы приниманіе чужой пищи не было заимствованіемъ началъ цивилизаціи: послднее, какъ нчто сопряженное съ передачей цивилизаціи со стороны того, у кого заимствуютъ, есть прививаніе къ себ чужеяднаго растенія. Подъ передачею цивилизаціи, по словамъ Данилевскаго, обыкновенно и разумютъ прививку, а она, какъ доказывается это ‘физіологическою теоріей и садоводною практикой’, не приноситъ пользы тому, къ чему прививается не въ одномъ физіологическомъ, но и въ культурно-историческомъ смысл (стр. 104).

Чтобы ужь не выходить изъ области садоводныхъ аналогій, въ которую вводитъ насъ Данилевскій объясненіемъ преемства, мы позволимъ себ нарушить порядокъ и привести раньше четвертаго закона законъ 5-й, формулированный такъ: ‘ходъ развитія культурно историческихъ типовъ всего ближе уподобляется тмъ многолтнимъ одноплоднымъ растеніямъ, у которыхъ періодъ роста бываетъ неопредленно продолжителенъ, но періодъ цвтенія и плодоношенія относительно коротокъ и истощаетъ разъ навсегда ихъ жизненную силу’ (стр. 96). Семь послднихъ страницъ главы (стр. 111—118) содержатъ въ себ объясненіе этого закона, къ которому мы теперь и перейдемъ. Исторію каждаго типа Данилевскій длитъ на три большіе періода: первый періодъ — это время безсознательной, чисто-этнографической формы быта (древняя исторія), второй — время государственнаго стремленія (средняя исторія), третій — періодъ цивилизаціи, время быстрой растраты накопленныхъ силъ, посл чего наступаетъ апатія самодовольства или апатія отчаянія. Мысль, лежащая въ основ этой схемы, не новая, хотя еще вопросъ, есть ли это роковой законъ {Ср. Осн. вопр. Фил. ист., кн. III, гл. IV (въ конц).}. По поводу своей схемы Данилевскій длаетъ много частныхъ замчаній, отличающихся врностью взгляда, и именно, благодаря тому, что въ общемъ указанныя замчанія врны, ему приходится нердко противорчить своему основному принципу. Напримръ, переходъ типа отъ того, что онъ называетъ состояніемъ государственнымъ, въ состояніе цивилизаціи, по его мннію, обусловливается вншнимъ культурнымъ вліяніемъ: ‘знакомство съ восточною мудростью,— говоритъ онъ,—… опредляетъ (вмст съ персидскими войнами) вступленіе Греціи въ періодъ цивилизаціонный’, или: ‘знакомство съ Греціей вводитъ Римъ въ періодъ цивилизаціи’, или еще: ‘знакомство съ греко-римскою цивилизаціей черезъ византійскихъ эмигрантовъ… открываетъ періодъ цивилизаціи’ романо-германскаго типа (стр. 117). Мы, конечно, далеки отъ возведенія этихъ фактовъ въ законъ и еще мене склонны такъ рзко отдлять цивилизаціонный періодъ отъ государственнаго, но, во всякомъ случа, приведенные самимъ Данилевскимъ факты не подкрпляютъ, по крайней мр, его теоріи о самобытности. Съ другой стороны, и тутъ онъ возвращается къ той мысли, что культурно-историческіе типы смняютъ другъ друга своевременно: когда одинъ дойдетъ до своего рода совершенства, начинаетъ свою дятельность другой, чтобы развить другую сторону духа человческаго (стр. 115). Этимъ всей исторіи въ цломъ приписывается нкоторый планъ, а онъ не можетъ мыслиться безъ своего рода единой нити.

‘Законъ 4-й. Цивилизація, свойственная каждому культурно-историческому типу, тогда только достигаетъ полноты, разнообразія и богатства, когда разнообразны этнографическіе элементы, его составляющіе,— когда они, не будучи поглощены однимъ политическимъ цлымъ, пользуясь независимостью, составляютъ федерацію или политическую систему государствъ’ (стр. 95—96). На нашъ взглядъ, заявленное этимъ тезисомъ условіе ‘разнообразія этнографическихъ элементовъ, составляющихъ типъ’, противорнить основному принципу перваго закона, по которому въ основ каждаго типа должно лежать одно племя. Если же для устраненія этого противорчія принять, что указываемое Данилевскимъ разнообразіе есть уже результатъ разложенія первоначально-единаго племени, то почему каждый такой новый ‘элементъ’ не составляетъ особаго типа? Съ понятіемъ этнографическаго элемента авторъ теоріи типовъ обращается, притомъ, довольно произвольно: отдльныя европейскія націи играютъ у него роль такихъ же этнографическихъ элементовъ романо-германскаго типа, какъ эллинскія племена (іонійцы, дорійцы и т. д.) въ тип греческомъ (стр. 106). И здсь все подгоняется къ тому, чтобы отграничить типы одинъ отъ другаго. Для непредубжденнаго историка греки были такою же національностью, каковыми въ наше время являются англичане, итальянцы, нмцы, французы ит. д., съ тмъ только различіемъ, что греки въ цвтущую пору своей исторіи ни съ однимъ народомъ не составляли высшей единицы, которую можно было бы уподобить современной Европ. Если греки были типъ, то типами являются и французы, и нмцы, и англичане и т. д., но они ужо сообща вырабатываютъ свою цивилизацію, втягивая въ эту работу и другія націи, которыя отъ нихъ поотстали, и надъ національнымъ типомъ, выше котораго ничего не хочетъ знать Данилевскій, выростаетъ нчто, стремящееся стать общечеловческимъ. Съ другой стороны, если національный типъ самъ является какъ продуктъ взаимодйствія разнообразныхъ, племенныхъ элементовъ, входящихъ въ составъ націи, то почему интернаціональное взаимодйствіе неспособно къ произведенію аналогичнаго синтеза съ нкоторымъ правомъ на предикатъ общечеловчности? Для защиты своего положенія Данилевскому приходится прибгать къ весьма рискованнымъ средствамъ, приходится отрицать историческую индивидуальность европейскихъ націй во имя общаго ‘европейскаго типа’, ихъ поглотившаго, и приходится отрицать общую исторію равныхъ народовъ, поскольку она возможна при взаимодйствіи и преемств націй,— отрицать на этотъ разъ, во имя индивидуальности типовъ.

‘Нечего говорить,— читаемъ мы у него,— объ отдльной исторіи Франціи, Италіи и Германіи, такой исторіи, собственно говоря, на дл и нтъ вовсе, а есть только исторія Европы съ французской, итальянской, нмецкой или англійской точки зрнія, съ обращеніемъ преимущественнаго вниманія на событія каждой изъ этихъ странъ’ (стр. 111). Гд нужно настаивать на общности, тамъ Данилевскій совершенно забываетъ ея относительность и отвергаетъ индивидуальность, и, наоборотъ, тамъ, гд ему нужно выдвинуть на первый планъ эту послднюю, и ея относительность имъ забывается а всякая общность отвергается: ‘какъ скоро мы выйдемъ изъ границъ культурнаго типа,— продолжаетъ онъ,— будетъ ли то въ древнія или въ новыя времена, то общая исторія разныхъ типовъ становится въ обоихъ случаяхъ одинаково невозможною’ (стр. 111). У итальянца нтъ своей исторіи: его исторія есть исторія Англіи + Германіи + Испаніи + Италіи + Португаліи + Франціи + Швеціи и т. д. съ ‘итальянской точки зрнія’. Нтъ общей исторіи и у цивилизованной части человчества: есть только исторія отдльныхъ типовъ, о преемств которыхъ, въ случа надобности, можно и забыть.

Полагаемъ, что посл всего этого можно назвать культурно-историческій типъ, какъ научное понятіе, долженствующее заново перестроить историческую пауку, чмъ-то неопредленнымъ и противорчивымъ, а примненіе этого понятія къ явленіямъ дйствительности довольно-таки произвольнымъ.

V.
Всемірная исторія и славянство.

Во вступленіи къ настоящей стать мы намтили, какіе отдлы книги Данилевскаго будутъ, главнымъ образомъ, подвергнуты нами разбору, да и въ нихъ пришлось обратить вниманіе преимущественно на самыя основы теоріи. Разбирать такъ же подробно всю книгу, какъ были разобраны немногія ея страницы, мы не имемъ ни времени, ни охоты. Дло въ томъ, что у Данилевскаго рядомъ съ отвлеченными разсужденіями объ исторіи вообще мы находимъ еще общія характеристики дйствительной исторіи отдльныхъ народовъ и даже всего человчества,— характеристики, не сведенныя въ систему, но, тмъ не мене, представляющія изъ себя цлую философію исторіи. Вотъ ихъ-то и было бы слишкомъ долго разбирать въ подробностяхъ, а потому и здсь мы остановимся только на главномъ.

Что тутъ главное, на это указываетъ намъ издатель книги, г. Страховъ, который въ конц своего предисловія говоритъ слдующее: ‘Вся теорія Н. Я. Данилевскаго можетъ быть разсматриваема какъ нкоторая попытка объяснить положеніе славянского міра въ исторіи — эту загадку, аномалію, эпициклъ для каждаго европейскаго историка. Въ силу того исключительнаго положенія среди другихъ народовъ, которому въ исторіи нтъ вполн равнаго примра, славянамъ суждено измнить укоренившіеся въ Европ взгляды на науку исторіи,— взгляды, подъ которые никакъ не можетъ подойти славянскій міръ’. Объ этомъ-то и поговоримъ теперь.

Передавая мысли Данилевскаго, намъ постоянно приходится наталкиваться на противорчія. Отрицая въ принцип общую исторію культурныхъ типовъ, а вмст съ нею и всякое историческое построеніе, въ которомъ отдльные типы играли бы роль особыхъ моментовъ развитія, авторъ Россіи и Европы не примняетъ этого своего принципа къ разсмотрнію дйствительной исторіи. На двухъ послднихъ страницахъ его книги мы читаемъ: ‘Главный потокъ всемірной исторіи начинается двумя источниками на берегахъ древняго Пила. Одинъ, небесный, божественный, черезъ Іерусалимъ и Царьградъ достигаетъ, въ невозмущенной чистот, до Кіева и Москвы, другой, земной, человческій, въ свою очередь дробящійся на два главныя русла культуры и политики, течетъ мимо Аинъ, Александріи, Рима, въ страны Европы, временно изсякая, но опять обогащаясь новыми, все боле и боле обильными водами. На Русское земл пробивается новый ключъ справедливо обезпечивающаго народныя массы общественно-экономическаго устройства. На обширныхъ равнинахъ славянства должны слиться вс эти потоки въ одинъ обширный водоемъ’. Вотъ вамъ и отрицаемая Данилевскимъ общая исторія нсколькихъ типовъ — египетскаго, еврейскаго, греческаго, римскаго, романо-германскаго и славянскаго: единство въ начал (‘берега Нила’) и единство въ конц (‘равнины славянства’), въ середин дв линіи, изъ коихъ одна есть ‘небесное’ начало, проходящее черезъ исторію евреевъ (‘Іерусалимъ’), Византійской имперіи (‘Царьградъ’) и Россіи (‘Кіевъ и Москва’), а другая — ‘земная’, объединяющая исторіи грековъ (‘Аины и Александрія’), римлянъ (‘Римъ’) и ‘странъ Европы’. Въ этой схем типы ставятся одесную и ошую, и одинъ и тотъ же типъ (греческій) оказывается разодраннымъ пополамъ между небеснымъ (‘Царьградъ’) и земнымъ (‘Аины и Александрія’) потоками всемірной исторіи, если только не согласиться съ Данилевскимъ, что Византійская имперія ‘никогда не была греческою въ этнографическомъ смысл этого слова’, какъ онъ утверждаетъ на стр. 402.

По такому представленію хода ‘всемірной исторіи’ (самъ Данилевскій употребляетъ это слово, хотя и неточно) Россія является преемницей Византіи, ‘Европа’ (т.-е. Западъ) — преемницей Рима. Авторъ не объясняетъ намъ, подъ какой способъ распространенія цивилизаціи (пересадки, прививки или удобренія) подходятъ оба эти преемства вообще или каждое изъ нихъ въ отдльности. Въ глав XII (о восточномъ вопрос) Данилевскій проповдуетъ уже теорію историческихъ наслдій, по которой отдльные типы продолжаютъ работу, начатую другими типами. ‘Великія историческія мысли не пропадаютъ,— говоритъ здсь авторъ.— Если человкъ, употребляя данную ему долю свободы несоотвтственно съ общимъ, непонятнымъ ему историческимъ планомъ событій, начертаннымъ рукою Промысла, можетъ замедлить его выполненіе и временно исказить его линіи,— планъ этотъ, все-таки, довершается, хотя и иными, боле окольными путями… И Римъ, и Византія уже изжили свои творческія силы и должны были передать свое наслдіе (Данилевскій, конечно, разуметъ здсь ‘великія историческія мысли’) новымъ народамъ. Наслдниками Рима явились германцы, наслдниками Византіи — славяне, и въ этихъ народахъ должна была ожить вковая борьба, которая велась всякимъ ‘оружіемъ между Греціею и Римомъ’ (стр. 333). Въ послдней схем Византія является преемницей Греціи (по крайней мр, Македоніи), тогда какъ по схем, данной въ конц книги, Царьградъ непосредственно связанъ съ Іерусалимомъ. Такимъ образомъ, и въ своей схем ‘всемірной исторіи’ Данилевскій колеблется, перетасовывая типы, народы, эпохи и потоки, смотря по надобности: когда намъ нужно быть наслдниками небеснаго начала, Данилевскій обязательно приводитъ насъ черезъ Царьградъ прямо въ Іерусалимъ, минуя Грецію съ ея земнымъ началомъ, но лишь рчь заходитъ о восточномъ вопрос, который могъ бы быть ‘ршенъ въ справедливомъ и истинно полезномъ для человчества смысл’ чуть ли не Филиппомъ Македонскимъ (стр. 332), авторъ приводитъ насъ къ Греціи. Кстати, въ только что приведенныхъ словахъ онъ признаетъ возможность пользы для всего человчества, тогда какъ въ другихъ мстахъ (гд это нужно) признается имъ существованіе только типовыхъ интересовъ, а интересъ человчества предоставляется вднію одного Бога (стр. 108—109).

Данилевскому поставили въ заслугу то, что онъ отвергъ единую пить въ исторіи человчества. Если бы авторъ Россіи и Европы былъ послдователенъ, то онъ долженъ былъ бы сказать, что каждый типъ развивается и живетъ особо и что общей исторіи нтъ, и затмъ уже не отступать отъ этого принципа, но именно непослдовательность лежитъ въ самой основ его книги. Данилевскому хочется охранить славянскую самобытность отъ ‘Европы’ и разршить восточный вопросъ *въ пользу славянскаго типа: ради первой цли онъ готовъ превратить культурные типы чуть не въ подобіе животныхъ породъ, свойства коихъ отъ одной къ другой не передаются, ради второй цли онъ македонскую, византійскую и русскую исторію сливаетъ въ одно цлое и всей вообще исторіи приписываетъ имъ самимъ придуманный планъ, которому и придаетъ провиденціальное значеніе (стр. 334 и слд.), словно вся исторія клонится только къ благополучному разршенію восточнаго вопроса. Напр., по его мннію, ‘общая идея, существенный смыслъ магометанства заключается въ той невольной и безсознательной услуг, которую оно оказало православію и славянству, оградивъ первое отъ напора латинства, спасши второе отъ поглощенія его романо-германствомъ, въ то время какъ прямые и естественные защитники ихъ лежали на одр дряхлости или въ пеленкахъ дтства’ (стр. 343). ‘Съ возникновеніемъ самобытной славянской силы турецкое владычество потеряло всякій смыслъ, магометанство окончило свою роль. Царство Филиппа (Македонскаго) и Константина (Великаго) воскресло на обширныхъ равнинахъ Россіи’ (стр. 348). И такъ, Провидніе иметъ извстный планъ въ веденіи судебъ человчества, и Данилевскій раскрываетъ этотъ планъ, а ему ставится въ заслугу отверженіе имъ единой (т.-е. общей) нити исторіи. До какой степени Данилевскій способенъ забывать то, что только что самъ сказалъ, покажетъ, кстати, сравненіе двухъ мстъ изъ главы о восточномъ вопрос.

Стр. 340. Утверждаютъ, что магометанство составляетъ форму религіознаго сознанія, хотя и уступающую высотою своего ученія христіанству, но за то лучше примнимую къ одареннымъ пылкими страстями народамъ Востока. Не останавливаясь на томъ, что такое понятіе несообразно съ достоинствомъ христіанства (которое или такое же заблужденіе, какъ и прочія врованія человчества, или иметъ характеръ истины вселенской, примнимой ко всмъ вкамъ и ко всмъ народамъ), мы видимъ, что такому взгляду противорчитъ исторія.

Стр. 341. Главнымъ поприщемъ жизни дятельности магометанства были не страны, населенныя язычниками, для которыхъ ученіе Христово было бы слишкомъ высоко.

Мы не станемъ разбирать тхъ мстъ книги, гд Данилевскій старается доказать превосходство славянъ, въ прошедшемъ, настоящемъ или только въ будущемъ, надъ иными народами (см. особенно главы VIII — о различіяхъ въ психологическомъ стро, IX — о различіи вроисповдномъ, X — о различіяхъ въ ход историческаго воспитанія, XVII — о славянскомъ культурно историческомъ тип), здсь господствуетъ произвольный субъективизмъ пристрастія, превращающій науку въ публицистику, и съ этой стороны книга Данилевскаго не разъ разбиралась. Но вотъ на чемъ слдуетъ еще остановиться. Мы сейчасъ только видли, что Данилевскій своею теоріей типовъ хочетъ оградить самобытность Россіи (славяне + греки и румыны тожъ) отъ общечеловческой цивилизаціи и что своимъ построеніемъ всемірной исторіи, наоборотъ, Россіи онъ навязываетъ нкоторую миссію, которая ей достается, по его представленію, отъ Греціи, Македоніи, Византіи, т.-е. смотря по тому, откуда идетъ къ намъ нчто не нами начатое, оно объявляется или общечеловческимъ, т.-е. безсмысленнымъ и вреднымъ, или нашимъ кровнымъ дломъ, законно доставшимся намъ по наслдству: западная цивилизація или восточная традиція суть или одинаково, если можно такъ выразиться, общечеловчны (въ условномъ только смысл), а потому (по логик Данилевскаго) намъ чужды, или одинаково общечеловчны и потому (по обыкновенной логик) способны быть нами восприняты. Почему же Данилевскій одно называетъ общечеловческимъ въ дурномъ, съ его точки зрнія, смысл, прямо иногда отрицая даже его реальное существованіе и, во всякомъ случа, не совтуя его заимствовать, а другое такое же, не нами же выработанное и, притомъ, общее многимъ народамъ, не только не относитъ къ этой категоріи, хотя и придаетъ ему характеръ вселенскостя, но даже длаетъ нашимъ достояніемъ par excellence?

Теорія культурно-историческихъ типовъ, лежащая въ основ научной стороны Россіи и Европы, вся разсчитана на то, чтобы быть научною основой нашего обособленія отъ ‘Европы’, которая, главнымъ образомъ, и является у Данилевскаго представительницей начала ‘общечеловчности’ (стр. 462 и слд.). Въ параллель съ этимъ идутъ указанія на то, что Европа насъ ненавидитъ (стр. 20 и слд.), не понимаетъ (стр. 49, 62 и слд.), не признаетъ насъ своими (стр. 50), что, съ другой стороны, Россія не принадлежитъ, не можетъ и не должна принадлежать къ Европ (стр. 60, 432 и др.), что Россіи должно бороться съ Европой (стр. 472), что, наконецъ, во всемъ мы и европейцы — полная противуположность (см. главы VIII, X и XVII). Съ точки зрнія того обособленія культурно-историческихъ типовъ, которое принимаетъ Данилевскій за основную идею своей исторической теоріи, все это весьма логично, но въ такомъ случа нужно было уже быть логичнымъ до конца и такъ же обособить славянскій (или, врне, славяне-греко-румынскій) типъ и, съ другой стороны, нужно было бы доказывать, что вс культурныя особенности и историческія задачи этого типа вытекаютъ изъ однихъ свойствъ племени, т.-е. вполн самобытны. Но тутъ-то Данилевскій и допускаетъ въ самыхъ широкихъ размрахъ отклоненія отъ основъ своей теоріи: тутъ именно на первый планъ выдвигаются историческое преемство, передача религіознаго и политическаго наслдія отъ Іерусалима и Македоніи — черезъ Царьградъ — Кіеву и Москв, и славянскій типъ входитъ звеномъ въ нчто имющее одинаковое право съ западно-европейскимъ на названіе общечеловческаго (конечно, въ условномъ смысл). На нашъ взглядъ, противорчіе объясняется просто: для такого опредленія отношеній Россіи къ Востоку и Западу у Данилевскаго были свои субъективныя основанія, но онъ хотлъ придать имъ значеніе основаній объективныхъ: теорія культурно-историческихъ типовъ, не лишенная, конечно, многихъ врныхъ мыслей, выдвигается какъ аргументъ противъ нашего сближенія съ Европой, но при этомъ забывается, что тотъ же самый аргументъ могъ бы быть съ такимъ же правомъ употребленъ противъ всякихъ наслдій, полученныхъ нами отъ предшествовавшихъ культурно-историческихъ типовъ, и съ точки зрнія теоріи это было бы столько же логично, сколько и неосновательно съ точки зрнія исторической науки, признающей фактъ постепеннаго пріобщенія боле молодыхъ народовъ къ боле старымъ цивилизаціямъ. И самому Данилевскому не удалось доказать непередаваемости началъ цивилизаціи (стр. 95): начавши доказывать одно (именно эту непередаваемость), онъ сталъ доказывать нчто другое, заключающее въ себ уже отрицаніе того, что доказывалось, раньше (это другое — вредъ заимствованій, признанныхъ тутъ уже возможными), но, примняя послднее къ нашимъ заимствованіямъ у Европы, разсматривая европейничанье какъ болзнь русской жизни (стр. 283 и слд.), по отношенію къ древнимъ періодамъ нашей исторіи онъ забываетъ оба тезиса, т.-е и тезисъ о непередаваемости, и тезисъ о вред заимствованій. иди и европейское вліяніе въ новой русской исторіи, и византійское вліяніе въ древней одинаково были гибельны для славянской самобытности, или каждое изъ нихъ, въ свое время обогативъ славянскій типъ новыми цивилизаціонными началами, самобытности нашей существеннымъ образомъ не нарушило, причемъ въ обоихъ были и полезная, и вредная для насъ стороны.

На этомъ мы и покончимъ съ разборомъ собственно исторической теоріи Данилевскаго, не касаясь другихъ сторонъ, его книги. Общій выводъ предоставляемъ сдлать на основаніи этого разбора читателю. Мы высказали здсь только свои мысли о нкоторыхъ мысляхъ Данилевскаго, а не о тхъ предметахъ, о которыхъ онъ трактуетъ: о послднихъ, между прочимъ, намъ уже пришлось высказаться раньше ‘по случайному поводу, но не по случайной причин’ въ стать подъ заглавіемъ Мечта и правда о русской наук (Русская Мысль 1884 г., кн. XII, стр. 100—135). Ссылкою на нее и позволимъ себ окончить свой разборъ ‘теоріи культурно-историческихъ типовъ’.

Н. Каревъ.

‘Русская Мысль’, кн.IX, 1889

Теорія культурно-историческихъ типовъ.

I.Отрицаніе Данилевскимъ общей теоріи общества.

II.Защита Данилевскимъ націонализма въ наук.

III.Отрицаніе Данилевскимъ единой нити въ развитіи человчества.

IV.Законы движенія или развитія культурно-историческихъ типовъ.