Тени богов, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1893

Повести и рассказы разных лет
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Скачать в PDF

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДЕВЯТЫЙ
ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ’ ПЕТРОГРАДЪ
Приложеніе къ журналу ‘Нива’ на 1917 г.

ТНИ БОГОВЪ.

I.

Въ воздух поднялась волна звуковъ и торжественно замерла. Казалось, что эти аккорды на одно мгновеніе останавливались на невидимой высот, оглядывали открывавшуюся передъ ними даль и быстро умирали, умирали неудовлетворенные, томящіеся, зовущіе… Каждая отдльная нота жила такой короткой жизнью, съ тоской отыскивая гармоническаго отзвука, и умирала съ тоской, уступая мсто другимъ. Да, звуки родились, жили и умирали, поднимая въ душ вереницу молодыхъ грезъ, несбывшихся сновъ и мучительныхъ воспоминаній. И какіе знакомые звуки: оркестръ игралъ ноктюрнъ Шопена. Ему длалось жутко… Вдь эти аккорды жалуются, тоскуютъ, стонутъ, плачутъ и досказываютъ то, что можно только чувствовать и предъ чмъ безсильно человческое слово. Одна музыка блуждающимъ огонькомъ ведетъ въ этотъ таинственный міръ, гд пугливо прячутся смутныя грезы и неясныя тни нашего воображенія, гд дремлютъ безсознательныя ощущенія, гд кончается все опредленное, то, что мы можемъ назвать опредленнымъ словомъ. Грезы наяву, сонъ, отъ котораго не хочется проснуться, сладкое забытье… А мелодія разливалась, росла и, казалось, захватывала все кругомъ — и этотъ дремавшій старческимъ сномъ столтній паркъ, и усянное миріадами звздъ небо, и двигавшуюся живую массу дачной публики.
Да, онъ сидлъ, слушалъ, и ему начинало казаться, что вся эта толпа состоитъ не изъ людей, а изъ отдльныхъ нотъ. Были очень маленькія ноты, нжныя и мелодичныя, были энергичныя и даже грубыя, были безразличныя — т живые нули, которые получали свое значеніе только рядомъ съ другими нотами. У каждой ноты была своя линейка и свое мсто на этой линейк, хотя и не вс знали это мсто. Нкоторыя уже кончали свою партію, нкоторымъ недоставало комбинирующаго звука, наконецъ были просто лишнія ноты, которыя только мшали другимъ, производя диссонансъ. Онъ долго и внимательно вглядывался въ эти живыя ноты, и его смутно начиналъ раздражать этотъ подавленный гулъ живой массы, это чужое веселье, безпечность, свтившіеся счастьемъ взгляды, когда самъ онъ былъ весь въ прошломъ, и у него въ душ замирало пвучее рыданіе скрипокъ, глухія жалобы мдныхъ трубъ и подавленное негодованіе контрабасовъ. Собственно публика легкомысленно растворялась въ настоящемъ, довольная своимъ днемъ, тмъ, наконецъ, что она можетъ безсмысленно бродить, заглушая своими шагами чудную мелодію. Ему хотлось встать и уйти, но онъ продолжалъ оставаться на своемъ мст, точно боялся потерять назрвавшее въ душ такое хорошее, хотя и болзненное ощущеніе.
Но все-таки нужно уходить. Слдующимъ номеромъ въ программ стоитъ какой-то ‘блестящій’ модный вальсъ. Онъ каждый разъ передъ тмъ, какъ уйти съ вокзала, обходитъ весь кругъ. Это вошло въ привычку. И сегодня онъ воспользовался антрактомъ, чтобы сдлать свою прогулку. Онъ шелъ въ толп и съ какимъ-то мучительнымъ чувствомъ вглядывался въ мелькавшія лица, точно боялся встртить что-то такое родное, близкое, безконечно дорогое. Ему даже казалось, что онъ слышитъ знакомые, легкіе женскіе шаги, онъ вздрагивалъ и не ршался оглянуться, впередъ переживая неизбжное разочарованіе,— вдь онъ каждый разъ ошибался, да и каждый его день — одна мучительная ошибка. А глаза продолжали искать въ толп знакомыя дорогія черты… Вотъ знакомый разрзъ глазъ, вотъ похожій овалъ лица, вотъ тонко очерченный носикъ,— да, дорогой человкъ разлился въ этой толп и продолжалъ существовать только какъ собирательное. Нтъ и есть, есть и нтъ. Объ этомъ плакали скрипки, объ этомъ стонали мдныя трубы, жаловались контрабасы, и блдныя сверныя звзды смотрли такъ печально. Звзды — міровыя слезы…
— Вы куда, Валерій Павлычъ?..
Его остановилъ не голосъ, а взглядъ этихъ срыхъ глазъ, опушенныхъ такими темными рсницами.
— Я сейчасъ ухожу, Сусанна Григорьевна…
Срые глаза посмотрли на него съ тмъ участіемъ, отъ котораго у него получилось ощущеніе предательской теплоты. Вдь она была и красива и молода, и вс ею восхищались, а онъ замтилъ это только сейчасъ, врне — почувствовалъ. Она отдлилась отъ толпы и сама взяла его за руку.
— Мн тоже пора домой…— тихо проговорила она, опираясь на его руку.— Вы меня проводите. Намъ, кажется, по пути…
— Нтъ, т.-е. да…
Она грустно улыбнулась, а потомъ у нея лицо приняло строгое выраженіе. Въ общемъ и въ фигур, и въ постановк головы, и въ движеніяхъ, и особенно въ выраженіи лица сказывалась именно та милая строгость, которая въ ней ему всегда такъ нравилась. Такія женщины умютъ необыкновеино хорошо улыбаться. Черный лтній костюмъ гармонировалъ съ общимъ тономъ какъ нельзя больше, и Валерій Павлычъ въ шутку называлъ ее про себя черной женщиной.
— Идемъ…
Онъ съ удовольствіемъ чувствовалъ, какъ она шла рядомъ съ нимъ, гакая молодая, цвтущая, полная силъ. Когда они шли по деревянному мостику, перекинутому черезъ подернутый плсенью садовый прудъ, она тихо проговорила:
— Вы не любите вальсовъ? Да, я понимаю… А слышите, какъ заплъ корнетъ-а-пистонъ? Мн кажется, что этотъ мдный голосъ такъ идетъ и къ этой зелени, и къ застоявшейся ночной мгл, и къ тому настроенію, которое охватываетъ въ такія ночи.
Онъ согласился безмолвнымъ движеніемъ головы и посмотрлъ на нее спрашивающими глазами. Она слегка отдлилась отъ него всмъ корпусомъ, но не отняла руки. Это невольное движеніе не ускользнуло отъ него. Между ними уже устанавливалось то взаимное пониманіе, которое не нуждается въ словахъ. Да и самыя слова говорили другое, потому что явилось умнье читать между строкъ. Она была такая умненькая, съ такой чуткой тонкостью пониманія.

II.

Они вошли въ паркъ. Широкая вковая аллея тонула въ темнотъ, точно задрапированная мягкими лтними тнями.
Раздавалось только легкое шуршанье ихъ шаговъ.
— Мн не хочется итти домой…— проговорила она съ шаловливыми нотами въ голос.— Да… Я хочу васъ наказать…
— За что?
— А разв это хорошо, когда дама приглашаетъ гулять?..
— Вы правы…
— Есть вещи, которыя понимаются сами собой и которыя нельзя даже объяснить.
— Напримръ?
Она неожиданно засмялась, чуть-чуть откинувъ голову. У другихъ женщинъ смхъ иметъ какое-то вншнее значеніе, а она смялась вся каждой каплей крови.
— Напримръ?..— повторила она вопросъ.— Напримръ, мужчина не долженъ бросать женщину самъ, а изъ вжливости долженъ предоставить это удовольствіе ей… Нужно умть пощадить то послднее, что остается ей въ утшеніе,— ея женскую гордость. Вдь есть мужская гордость и есть женская гордость… Мн смшно, что вы не понимаете такихъ простыхъ вещей. Какой вы ребенокъ!..
Теперь засмялся онъ. Вдь въ этихъ словахъ была скрыта цлая программа. О, какъ хорошо онъ понималъ ее, всю понималъ, кончая той женской гордостью, которую она сейчасъ подвергала тяжелому испытанію. Теперь же понялъ онъ, почему она пошла съ нимъ, почему съ такимъ участіемъ смотрли ея глаза, почему она сохранила въ себя эту двичью строгость — черная женщина еще не любила… Она инстинктивно льнула къ нему, чувствуя въ немъ еще не остывшій жаръ. Она знала грустную исторію и теперь грлась около чужого огня. Женщины понимаютъ все это чутьемъ. Она казалась ему теперь выше, ея срые глаза больше и темне… Это чудный моментъ, когда женщина безъ словъ требуетъ защищающей ласки, опоры, тхъ безсмысленныхъ словъ, которыя обвиваются около сердца, какъ цпкое растеніе.
— Какая чудная ночь…— проговорилъ онъ, набирая воздухъ.
— Какъ я люблю этотъ чудный паркъ!— говорила она.— Жить хочется… Что-то такое грустное накипаетъ въ груди. Слышите, какъ опять заплъ корнетъ-а-пистонъ?.. Вы часто гуляете въ парк?
— Да, каждый день… Вотъ здсь, въ этой алле. Я люблю эти вковыя липы, которыя были свидтелями моего горя. Я его вынашивалъ здсь, какъ святыню…
— Вы счастливы уже тмъ, что можете горевать… Вы и давеча думали о ней. Да?
— Да…
Она замолчала. Эта гордая головка поникла. Ее охватило то чувство ревности, которое служитъ предвстникомъ другихъ чувствъ. Зачмъ онъ рисуется своимъ горемъ?.. Его жену она видала только издали и помнила только одно, что это была чудная красавица. У той было такое удивительное лицо, съ непроснувшимися дтскими глазами, спокойное, гордое, красивое каждой линіей, каждымъ движеніемъ. Она невольно сравнила себя съ ней, и ее охватила досадная робость, какая охватываетъ новичка на первомъ экзамен. Съ другой стороны, ей было досадно за это чувство, еще боле досадно за то, что онъ могъ догадаться о немъ. Она замедлила шаги, выпрямилась и проговорила:
— Я устала… Сядемте гд-нибудь,
— Опять я долженъ былъ предложить эту комбинацію? Но дло въ томъ, что пройдемте еще одну аллею, а тамъ въ конц стоитъ она… моя мраморная богиня.
— Ваша богиня? Впрочемъ, я понимаю, что вы хотите сказать, и повинуюсь…
Она легонько вздохнула и крпче оперлась на его руку, точно хотла сказать этимъ движеніемъ, что ей все-таки хорошо, несмотря на то, что у него есть эта мраморная богиня. Хоть цлый легіонъ мраморныхъ богинь, только бы чувствовать его присутствіе… Она точно спускалась куда-то по ступенькамъ и съ каждой новой ступенькой длала новую уступку. А какъ хорошо итти такой аллеей, какъ хороша ночь, какъ хорошо на душ!.. Въ послднемъ черная женщина боялась признаться самой себ.
Аллея длала крутой поворотъ. Дальше слдовалъ широкій спускъ къ рк, запущенной прибережными кустами. Слышенъ былъ неясный ропотъ воды, сбгавшей по шлюзу. Надъ водой уже стлалась блая пелена тумана. Противоположный высокій берегъ вырзался изъ этой сочной блесоватой мглы неясными контурами. Тамъ красиво рвались въ небо готическія стрлки елей, зелеными шапками круглились тополи, точно восковыя свчи стройно поднимались желтые стволы сосенъ. Въ жаркіе лтніе дни здсь царитъ прохлада, и воздухъ былъ напоенъ смолистымъ ароматомъ. На легкомъ деревянномъ мостик они остановились. Она оперлась на барьеръ и долго смотрла внизъ, гд бурлила вода.
— Меня охватываетъ каждый разъ желаніе броситься туда…— объяснила она, указывая зонтикомъ подъ мостъ.— Вы этого не испытываете?.. Впрочемъ, я болтаю глупости… Что вы молчите? Скажите, что вы думали сейчасъ?..
Онъ даже вздрогнулъ, пойманный на мст. Въ ея голос прозвучала повелительная нота. Она уже требовала отъ него отчета даже въ мысляхъ.
— Я думалъ… нтъ, не думалъ, а видлъ зиму. Тамъ… далеко… Городскія улицы засыпаны снгомъ, и я шелъ по этимъ улицамъ. Мн длалось холодно… Я уже подходилъ къ знакомому маленькому домику, въ которомъ жила она… Да, въ окн былъ синеватый свтъ — это горлъ фонарь въ ея гостиной. У меня сильно забилось сердце… Вдь мысленно я тысячи разъ прошелъ по этимъ улицамъ, тысячи разъ подходилъ къ знакомому подъзду, давалъ звонокъ и, не получая отвта, грустно возвращался, чтобы опять и опять итти по той же дорог. Да, я видлъ зиму, и эта зима была въ моемъ сердц…
— Вы повторяли свое счастье…— глухо отвтила она, заглядывая къ нему въ лицо.
Кстати, какое было у него лицо? Сейчасъ она этого не умла бы сказать, а первое впечатлніе, когда она въ первый разъ увидла его, было не въ его пользу. Шатенъ, съ темными большими глазами, съ характернымъ прямымъ носомъ, съ маленькой бородкой,— вообще ничего особеннаго. Такихъ лицъ тысячи. А сейчасъ это было другое лицо. Ей хотлось заглянуть въ него, какъ она заглядывала на бурлившую подъ мостомъ воду, что тамъ длается, въ этой голов?.. Зачмъ онъ говоритъ ей такія вещи, какъ сейчасъ? Можетъ-быть, онъ хочетъ показать, что весь въ прошломъ, что другихъ женщинъ для него не существуетъ, что наконецъ она для него полное ничто… А можетъ-быть, это одинъ изъ тхъ маневровъ, какіе употребляютъ слабые волей люди, можетъ-быть, онъ просто хочетъ искусственно подогрть себя, вызывая тнь любимой женщины. Въ конц-то концовъ вдь все-таки ея нтъ…

III.

Мраморная богиня, въ торжественномъ молчаніи стоявшая въ тни наклонившихся надъ ней липъ, сдлалась невольной свидтельницей довольно странной сцены. По крайней мр, въ древней Греціи ничего подобнаго не случалось.
— Вамъ правится меня мучить, Валерій Павлычъ?— говорила она, чертя на песк кабалистическія фигуры.— Я это знаю… Да, вамъ нравится, что я пришла за вами, какъ комнатная собачка, что къ вамъ протягиваются руки за милостыней…
Они сидли на скамь, защищаемые густой тнью отъ тхъ же липъ, которыя такъ любовно наклонились надъ дивной античной красотой. Ея слова заставили его откинуться на деревянную спинку скамьи. Она сразу вышла изъ своей роли, безъ всякихъ подготовительныхъ переходовъ.
— Вы глубоко ошибаетесь, Сусанна Григорьевна… да. Вдвойн ошибаетесь — и за себя и за меня. Въ васъ говоритъ простое неудовлетворенное чувство…
Понизивъ голосъ, онъ прибавилъ:
— Вы еще не любили, Сусанна Григорьевна…
Она сдлала движеніе, но осталась на томъ же мст. Зонтикъ смшалъ вс фигуры на песк и повисъ на рук, какъ крыло подстрленной птицы.
— Это я, а вы?..
— Если бы вы любили, то поняли бы, что я не могу быть другимъ… Мн даже странно говорить все это вамъ обыкновеннымъ будничнымъ языкомъ. Есть чувства и мысли, для которыхъ нужны праздничныя, нарядныя слова… Нуженъ бархатъ, шелкъ, золото, драгоцнные камни, ароматъ рдкихъ цвтовъ, чудная музыка, чтобы такое чувство могло проявить себя. Вдь оно длаетъ богачомъ послдняго нищаго, оно…
— Для васъ я являюсь въ роли будней?..
— Этотъ вопросъ уже служитъ приговоромъ… Охваченный чувствомъ человкъ не задаетъ его, онъ не будетъ сомнваться въ себ. Въ немъ вс чувства слишкомъ полны, и нтъ тхъ разстояній, которыя отдляютъ мысль отъ чувства, чувство отъ дйствія. Тогда человкъ — одна мысль, одно чувство, одно дйствіе… Нтъ, этихъ вещей нельзя разсказать. Знаете ли вы, что такое ожиданіе любимаго человка? Мало ли красивыхъ, молодыхъ лицъ, но для васъ все сосредоточилось въ одномъ этомъ лиц… Вы даже не можете сказать, красиво оно или нтъ — оно вн всякой критики, какъ реликвія. Посмотрите на мою богиню — вдь она вся живая, потому что создана именно этой полнотой чувства, потому что она сама жизнь, любовь, счастье.
— Ваша классическая богиня увидитъ живую женщину, еще молодую и полную силъ, которая будетъ возвращаться домой вотъ по этой алле, какъ скорбная тнь… Боги справедливы до жестокости, и они поймутъ тотъ адъ, который унесетъ отсюда эта женщина. Да, она ошибалась, если жизнь такъ складывается… А сколько такихъ женщинъ, которыя такъ и умрутъ въ ожиданіи той полноты, о которой вы сейчасъ говорили. Одной больше, одной меньше — вопросъ, интересный разв для какой-нибудь математической выкладки.
Она поднялась, гордая и холодная, какъ та богиня, которая смотрла на нее со своего пьедестала. Онъ тоже поднялся.
— Не трудитесь меня провожать… Я дойду одна… да, одна.
Онъ молча посторонился, давая ей дорогу.
— Простимтесь друзьями, Валерій Павловичъ…
— О, да… друзьями…
Она крпко сжала его руку и быстрымъ движеніемъ бросилась впередъ, точно отрывала самоё себя отъ чего-то задерживавшаго. Въ этомъ движеніи она была такъ чудно хороша, какъ хорошо все искреннее, чистое, неподдльное. Ему хотлось остановить ее, крикнуть, но онъ удержался и безсильно опустился на свою скамью. Легкіе шаги быстро удалились, онъ слышалъ, какъ шуршала шелковая юбка, какъ хрустлъ песокъ подъ маленькими ножками… Окружавшая его ночная тишина вдругъ точно была прорзана далекимъ звукомъ — это опять игралъ корнетъ-а-пистонъ. Онъ быстро вскочилъ и крикнулъ:
— Сусанна Григорьевна, вернитесь…
Ночь не отвтила, и только попрежнему призывно плъ корнетъ-а-пистонъ.
Онъ схватилъ себя за голову и бросился догонять ее.
— Сусанна Григорьевна…
Она не остановилась и не убавила шагу. Она слышала его догонявшіе шаги, слышала тяжелое дыханіе и вдругъ испугалась. Это былъ дтскій страхъ, отъ котораго нмютъ ноги и сердце перестаетъ биться. Вотъ горячая сильная рука беретъ ея маленькую холодную руку, и она не иметъ силы ее отнять. Она даже закрываетъ въ ужас глаза, какъ животное, которое предчувствуетъ смертельный ударъ. Онъ ласково и настойчиво заставилъ ее вернуться. Она шла рядомъ, какъ лунатикъ, съ трудомъ переставляя ноги.
— Что вамъ еще нужно отъ меня?..
— Мн хотлось сказать вамъ что-то такое хорошее, Сусанна Григорьевна. Приласкать, просить въ чемъ-то прощенія, сказать, что я дрянной человкъ, что я все лгалъ, что я обманывалъ самого себя…
— Опомнитесь, что вы говорите…
Маленькая холодная рука оставила его руку. Къ ней вернулась какая-то неясная ршимость.
— Да, я безумецъ…
Онъ задыхался, чувствуя, какъ что-то щиплетъ въ горл и какъ все кругомъ исчезаетъ. Оставалось одно, тяжелое и угнетавшее, отъ чего сердце билось, какъ пойманная птица. Да, онъ былъ весь одна минута, одно мгновенье…
Опять та же скамья и та же мраморная богиня. Онъ видлъ, какъ она, черная женщина, обезсиленнымъ движеніемъ заставила себя ссть. Минуту назадъ, всего одну минуту она принадлежала ему, а сейчасъ она была такъ же далеко, какъ любая звзда. Это послднее его раздражало и придавало какую-то безумную энергію. Вмсто словъ онъ цловалъ маленькія холодныя руки и не получалъ отвта.
— Я васъ презираю…— тихо проговорила она, улыбнувшись кроткой и горькой улыбкой.— Вы совсмъ не тотъ, о которомъ я думала, котораго я…
Роковое слово не было договорено.
— Милая черная женщина съ чудными срыми глазами, я тебя понимаю… Ну и что же, гони меня!.. Что я сдлалъ, что я длаю…
Этотъ припадокъ покаяннаго малодушія смнился неожиданной энергіей. Она почувствовала на себ его твердый взглядъ, она услышала его ласковый шопотъ:
— Мн ничего не нужно, милая черная женщина… Только не уходите, не оставляйте меня одного.
— Что изъ этого выйдетъ?..
— Я не знаю…

IV.

Мраморная богиня видла, какъ онъ плакалъ и какъ она молча перебирала его волосы, подернутые серебромъ преждевременной старости. Вдь она такъ любила эту голову, любила гораздо раньше, чмъ догадалась объ этомъ. Роковое открытіе лишило ее воли, обезсилило, заставляло длать то, чего она не должна была длать.
— Вы угадали, что я никогда не любила,— говорила она спокойно.— И теперь не люблю… Нтъ, не люблю… Я знаю, что вы хорошій человкъ, что вы можете быть очень хорошимъ человкомъ… И если бы мы встртились раньше…
— Нтъ никакого раньше, а есть только настоящее…
Она наклонилась совсмъ къ его лицу, ласково посмотрла ему прямо въ глаза и прошептала:
— А если та придетъ, та, первая?.. Я ее буду чувствовать во всемъ, въ каждомъ твоемъ взгляд, въ каждой ласк… Скажу больше, я чувствую, что я сама уже умерла, и что моя соперница уже смотритъ теб въ глаза и ты ей говоришь то же, что говорилъ когда-то мн. Я чувствую это и съ ужасомъ чувствую, что лишена уже возможности проявить себя ни однимъ звукомъ, ни однимъ движеніемъ, и только могу ненавидть твое настоящее, то-есть самое себя. И все это сонъ, мой дорогой… Твоя черная женщина пойдетъ къ себ опять одна, къ своему одиночеству, чтобы не было того настоящаго, въ которомъ и ты и она потомъ могутъ раскаяться…
Въ этотъ моментъ опять заплъ корнетъ-а-пистонъ. Она схватила его за руку и проговорила:
— Слышишь? Узнаёшь?
— Да…
— Это поетъ Маргарита о цар, который жилъ въ ул… Онъ вдь тоже любилъ, этотъ хорошій король, и она тоже умерла, и онъ хранилъ до самой смерти память о своей милой… Слышишь?..
Она вся поблднла и крпко прижалась къ нему.
— Слышишь? Это уже не труба поетъ, а она, любимая женщина… лсъ поетъ… ночь поетъ… Будь благословенна память любимой женщины, милый, и забудь ту, которая съ безумной дерзостью хотла нарушить эту святыню. Слышишь, король ужъ состарился… да… жива одна память… Слышишь, какъ онъ бросаетъ холодющей рукой завтное кольцо въ свой кубокъ?..
И пла ночь, и звзды, и лсъ, и въ воздух незримо ряли тни боговъ, а среди нихъ поднималась вмст съ псней тнь любимой женщины, торжествующая, счастливая, побждающая…
1893.
Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. На огонек, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1896
  2. На ‘Шестом номере’, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1896
  3. Красная шапочка, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1895
  4. Лётные, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1886
  5. Стрекоза, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1900
  6. Гроза, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1885
  7. Монетка, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1910
  8. Ответа не будет, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1890
Электронная библиотека