Тенденциозная драма, Гайдебуров Павел Александрович, Год: 1868 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 25 минут(ы)

ТЕНДЕНЦІОЗНАЯ ДРАМА.

Невозможность драматической критики вн сцены.— Организація казеннаго драматическаго театра и причины его неподвижности.— Вліяніе этой организаціи на русскую драматическую литературу — Частная конкуренція, какъ единственный выходъ изъ настоящаго положенія.— Почему мы начинаемъ говорить о театр.— ‘Расточитель,’ драма г. Стебницкаго.

Драматическая литература вн сцены почти немыслима. Еслибъ не было театра, то, конечно, не существовало бы и произведеній, написанныхъ въ драматической форм. Сцена и драма такъ тсно связаны одна съ другою, что сужденіе объ одной изъ нихъ безъ всякой связи съ другою будетъ сужденіемъ одностороннимъ, неполнымъ. Самыя условія, самый характеръ каждаго драматическаго произведенія таковы, что безъ помощи сцены оно не можетъ явиться передъ читателями во всей своей полнот. Драматическую пьесу читать трудно, ее непремнно нужно видть на сцен. Въ каждой повсти, въ каждомъ роман или простомъ разсказ авторъ, обыкновенно, очерчиваетъ ту среду, въ которой дйствуютъ его герои, при помощи описанія, онъ кладетъ вокругъ нихъ т или другія тни, имющія вліяніе на боле рельефное изображеніе характеровъ, вообще онъ длаетъ фонъ, на которомъ происходитъ дйствіе. При этомъ авторъ часто самъ говоритъ за своихъ героевъ, досказываетъ ихъ мысли, объясняетъ ихъ поступки, онъ описываетъ нердко ихъ физіономіи, привычки, образъ жизни, вообще онъ вводитъ читателя въ самые потаенные уголки ихъ дйствительной жизни. Драматическое произведеніе ничего этого не даетъ, само но себ, оно голо, блдно, сухо. Конечно, оно подлежитъ критик какъ и всякое художественное произведеніе, но для простого читателя оно часто бываетъ не вполн понятнымъ въ чтеніи. Для него декораціи и живыя фигуры дйствующихъ лицъ замняютъ т описанія, которыми сопровождается ходъ дйствія въ каждой повсти или роман, оно становится вполн живымъ только на сцен, безъ нея оно безжизненно, мертво. Повторяемъ, еслибъ не было театра, то не было бы и произведеній въ драматической форм, потому что эта форма иметъ смыслъ только на сцен: сама по себ она не представляетъ для писателя ничего заманчиваго, ничего самостоятельно-интереснаго, словомъ, ничего такого, почему авторъ предпочиталъ бы ее форм повсти или романа.

Опредливъ себ такимъ образомъ связь драмы со сценой, легко понять, что состояніе послдней иметъ сильное вліяніе на состояніе первой. Каждое драматическое произведеніе, въ силу вышеприведенныхъ соображеній, пишется непремнно въ виду постановки его на сцену, слдовательно, авторъ необходимо долженъ подчинять свое творчество тмъ условіямъ, какихъ держится въ данную минуту извстная сцена. Поэтому разсматривать драматическую литературу вн всякой связи съ условіями, господствующими на сцен, невозможно. Если то или другое состояніе печати выражаетъ собою то или другое состояніе правительства, которое даетъ ей большій или меньшій просторъ, если, слдовательно, характеръ литературы зависитъ отъ правительственной власти, то драматическое произведеніе еще мене зависитъ само отъ себя. Подчиняясь обще-государственнымъ условіямъ, наравн со всякимъ другимъ произведеніемъ умственнаго труда, оно должно еще подчиняться условіямъ, господствующимъ на каждой данной сцен. Въ этомъ отношеніи можно провести полную паралель между сценой и періодическимъ изданіемъ. Извстное произведеніе можетъ вполн удовлетворять тмъ общимъ условіямъ, которыя считаются необходимыми для того, чтобы это произведеніе явилось въ печати, но вмст съ тмъ, конечно, оно можетъ не соотвтствовать направленію того или другого изданія, въ одномъ имъ будутъ дорожить, въ другомъ отъ него отвернутся. Вотъ почему, чмъ разнообразне литературныя направленія, чмъ больше число наличныхъ періодическихъ изданій, тмъ легче составить себ ясное понятіе о состояніи и развитіи журналистики. Правительство можетъ считать извстное произведеніе далеко не вреднымъ, и все-таки отказать ему въ помщеніи на страницахъ офиціальнаго изданія. Дозволеніе и прямое покровительство — дв вещи совершенно различныя и неимющія между собою ничего общаго. Если бы можно было представить себ какой либо образованный народъ, правительство котораго не допускаетъ частныхъ журнальныхъ предпріятій, а иметъ одни только офиціальные органы печати, то по характеру помщаемыхъ въ нихъ произведеній, конечно, никакъ нельзя бы было судить о характер журналистики этого народа. Еслибъ были другія изданія, частныя, то они наполнялись бы такими произведеніями, которыя хотя и не могутъ встртить препятствія въ появленіи на свтъ, по которымъ правительственные органы не могли предложить своихъ услугъ или по недостатку мста, или просто но личному мннію отдльнаго лица, стоящаго во глав извсті аго правительственнаго органа. Но для каждаго литературнаго произведенія есть возможность сдлаться извстнымъ публик и помимо офиціальныхъ или частныхъ періодическихъ изданій: оно можетъ быть отпечатано отдльнымъ изданіемъ, и такимъ путемъ достигнуть своей цли. Драматическое же произведеніе не можетъ пользоваться такими удобствами. Такъ какъ вн сцены достоинства его уменьшаются больше чмъ на половину, то оно вполн можетъ достигнуть своей цли только и единственно при постановк на сцену. Отсюда видно, что драматическая литература находится подъ сильнымъ и постояннымъ гнетомъ тхъ условій, какія господствуютъ на сцен. Тамъ, гд театровъ много, гд нкоторыя изъ нихъ находятся въ рукахъ правительства, а огромное большинство въ рукахъ частныхъ лицъ, тамъ условія для драматической производительности довольно благопріятны, и тамъ можно составить себ довольно врное понятіе о характер драматической литературы, но тамъ, гд сцена, по отношенію къ драм, играетъ роль единственнаго офиціальнаго органа печати по отношенію къ литератур, тамъ, конечно, всякое безусловное сужденіе о характер драматической литературы становится невозможнымъ, тамъ невозможна даже и драматическая литература. Такимъ образомъ, говоря, напримръ, о какомъ либо русскомъ драматическомъ произведеніи, необходимо имть въ виду для какой сцены оно писано, въ какомъ положеніи находится русскій театръ въ Петербург и Москв, какія условія sine qua non ставитъ онъ русскимъ драматическими’ писателямъ.

Вышеприведенныя соображенія достаточно, кажется, показали, почему мы считаемъ нелишнимъ начать слово о русскомъ театр. Мы вовсе не намрены имть въ виду, при обсужденіи достоинства различныхъ пьесъ и ихъ исполненія, чисто художественной стороны дла. Но мы намрены говорить о русской драматической литератур, а это намреніе ставитъ насъ въ необходимость говорить и о театр, такъ какъ вн сцены драматическое произведеніе представляется намъ неполнымъ, и какъ бы недоконченнымъ. Въ чтеніи пьеса можетъ произвести такое-то впечатлніе, а на сцен — совсмъ другое, вещь, кажущаяся въ чтеніи честною, симпатичною — на сцен можетъ оказаться совсмъ иною, смотря потому, какъ отнесутся къ своимъ ролямъ артисты. Словомъ, только на сцен драматическое произведеніе можетъ подлежать строгой критик. Ниже мы приведемъ боле опредленныя доказательства того, какъ можетъ быть видоизмнено на сцен драматическое произведеніе, какъ можетъ быть исковеркана самая мысль автора тмъ или другимъ исполненіемъ, а теперь перейдемъ къ изображенію современнаго состоянія русскаго театра.

Ни, одно изъ учрежденій въ Россіи не обращало на себя такого постояннаго вниманія со стороны періодической печати, какъ театръ. О немъ говорили и говорятъ вс газеты, начиная отъ самыхъ миніатюрныхъ и кончая самыми большими, ему долгое время посвящались особые отдлы даже въ журналахъ, за него принимались и простые фельетонисты, и серьезные критики, какъ напримръ Блинскій, разсужденіямъ о немъ предавались даже ‘люди совта и разума’, примнявшіе литературное поприще на боле солидное — врод графа Соллогуба, о немъ начиналъ даже говорить ‘Современникъ’, въ лиц одного изъ своихъ наиболе талантливыхъ сотрудниковъ послдняго времени. Словомъ, никакому учрежденію не посчастливилось быть предметомъ столь постояннаго вниманія со стороны печати, какого удостоился русскій театръ.

Незнакомому съ дйствительнымъ положеніемъ театральнаго дла въ Россіи, могло бы показаться, что оно, вслдствіе вышеизложенныхъ обстоятельствъ, находится на завидной степени развитія и благосостоянія, что оно совершенствовалось и совершенствуется съ каждымъ годомъ, и что дальнйшему преуспянію его, благодаря постоянному содйствію со стороны печати, не можетъ быть даже предловъ. Такъ, дйствительно, кажется, по не такъ происходитъ на дл.

Не было и нтъ въ Россіи учрежденія, которое бы обращало на себя такое вниманіе какъ театръ, но за то не было и нтъ такого учрежденія, которому бы такъ мало приносило пользы такое вниманіе, какъ театру. До него, повидимому, не коснулось ни одно изъ всхъ разнообразныхъ мнній, желаній и всякихъ заявленій, которыя почти ежедневно являлись и являются въ печати. Вс эти ‘мннія’ не принесли ни малйшей пользы тому длу, для котораго они высказывались, актеры какъ играли, такъ и продолжаютъ играть, пьесы какъ прежде ставились, такъ и теперь ставятся, публика какъ прежде равнодушно относилась къ тому, что ей показывали, такъ и теперь относится. Правда, можетъ быть у подъздовъ стало больше порядка, чмъ было прежде, можетъ быть на вентиляцію обратили большее вниманіе, можетъ быть, освщеніе сдлалось эффектне, можетъ быть даже декораціи подновились,— честь этихъ улучшеній смло могутъ приписывать себ наши театральные хроникеры, но русскій театръ горделиво игнорировалъ все, что о немъ говорилось въ печати. Заковавшись въ свои стародавнія формы, онъ оставался глухъ ко всему, что вокругъ него совершалось и не принималъ никакого участія въ той жизни, которая быстро шла мимо него. Онъ жилъ самъ собою, тми крошечными интересами, которые ему были указаны около ста лтъ тому назадъ. Онъ и до сихъ поръ стоитъ на своемъ неизмнномъ основаніи, ожидая, не сдвинетъ ли его съ мста какая нибудь посторонняя сила, такъ какъ онъ самъ достаточно уже заявилъ объ отсутствіи въ немъ прогрессивныхъ, способныхъ развиваться элементовъ.

Русскій театръ въ столицахъ есть учрежденіе офиціальное, и потому нужно удивляться, какимъ чудомъ удалось ему избгнуть вліянія тхъ широкихъ реформъ послдняго десятилтія, которыя, казалось, должны были дйствовать даже на то, чего они непосредственно не касались. Нужно думать, что есть какія нибудь особенныя причины, упрочившія за русскимъ театромъ ту неподвижность, которой онъ такъ упорно держится. Причины эти, какъ мы увидимъ ниже, заключаются въ самой организаціи русскаго театра, въ тхъ основаніяхъ, на которыхъ онъ построенъ, и которыя остаются неизмнными до настоящаго времени. Что именно въ этомъ заключаются причины неподвижности русскаго театра, доказывается театрами французскимъ и нмецкимъ, а также итальянской оперой, существующими здсь же, въ Петербург. Для этихъ трехъ театровъ, какъ пьесы, такъ и исполнители доставляются изъ-за-границы, по выбору, выборомъ пьесы руководитъ успхъ ея на иностранной сцен, выборомъ исполнителей руководитъ частію тоже успхъ, частію непосредственное сужденіе театральной дирекціи о талант того или другого артиста. Ошибется дирекція — эта ошибка всегда исправима, артисты приглашаются только на извстный срокъ, но прошествіи котораго одни могутъ быть снова ангажированы, другимъ можетъ быть отказано. Между тмъ артисты русскаго театра считаются состоящими на служб, и хотя имъ не, полагается чиновъ, но за то по прошествіи извстнаго числа лтъ дается пенсіонъ. Выходъ артиста или удаленіе его со сцены дирекціей, наносятъ ему не только временный ущербъ, но портятъ всю его служебную карьеру съ матеріальной стороны. Понятно, что при такой обстановк дла трудно разсчитывать на значительное число талантливыхъ актеровъ и актрисъ. Молодой человкъ выходитъ изъ театральнаго училища, куда онъ поступилъ мальчикомъ съ заране опредленною цлью — поступить на сцену. Если у него нтъ голоса, если ноги его неспособны выдлывать съ требуемою ловкостью извстныя на, его опредляютъ на русскій театръ и онъ становится русскимъ драматическимъ артистомъ. Если у него нтъ таланта, что, конечно, случается очень часто, то онъ своимъ пребываніемъ на сцен приноситъ двоякаго рода вредъ, во-первыхъ, портитъ и коверкаетъ т роли, которыя ему поручаются, во-вторыхъ, загораживаетъ дорогу человку, можетъ быть въ сто разъ талантливе его, но не бывшему въ театральномъ училищ, потому что касса театра не неизмримо-велика и онъ не въ состояніи давать содержаніе неограниченному числу артистовъ. Воспитанникъ училища всегда предпочитается человку постороннему.

Между тмъ успхъ каждаго драматическаго произведенія обусловливается двумя одинаково-важными обстоятельствами: самымъ содержаніемъ пьесы и степенью развитія артиста, обладающаго кром того талантомъ. Актеръ дополняетъ автора, онъ непремнно долженъ быть на столько развитъ, чтобы понять характеръ изображаемой имъ личности, онъ долженъ быть и на столько талантливъ, чтобы врно передать этотъ характеръ зрителю. Конечно, въ сценахъ обыденныхъ, встрчающихся на каждомъ шагу въ жизни, для артиста достаточно одного таланта, всегда связаннаго съ наблюдательностью, но въ сценахъ иного рода, когда актеру приходится изображать человка, стоящаго въ несовсмъ обыденныхъ соціальныхъ условіяхъ, когда ему приходится имть дло съ обстановкой, нсколько отличной отъ той, въ которой онъ постоянно вращается — тутъ уже одного таланта слишкомъ мало, тутъ необходимо знаніе, развитіе. Мы могли бы привести множество доказательствъ того, какъ портятся и уродуются на сцен характеры, единственно вслдствіе недостатка развитія въ артистахъ, но на первый разъ достаточно указать одинъ. Года два назадъ, шла на сцен комедія г. Потхина ‘Отрзанный Ломоть’. Главное дйствующее лице этой пьесы — молодой человкъ, бросившій родительскій кровъ вслдствіе господства въ немъ самого крайняго и дикаго деспотизма. Судьба какъ-то снова столкнула этого юношу съ семействомъ, въ которомъ оставалась его родная сестра. Чувствуя, что отецъ не можетъ уже передлаться, что онъ отжилъ свое время, молодой человкъ силится хоть сестру освободить изъ подъ этого гнета. Но старанія его остаются безъ успха: хотя сестр и тяжело жить въ родительскомъ дом, по она не ршается его покинуть, какъ совтуетъ ей брать. Между тмъ молодой человкъ другого выхода не видитъ, сознавая, что его усилія безплодны, и что сестра слишкомъ уже втянулась въ ту грязь, изъ которой онъ недавно вышелъ, юноша, наконецъ, снова покидаетъ родительскій домъ, и уходя, выражается въ такомъ род: ‘прощайте, говоритъ онъ, я вижу, что не могу ужиться съ вами, я уже отрзанный ломоть’. Г. Аграмову, исполнявшему роль молодого человка, почему-то показалось, что онъ непремнно долженъ энергически размахивать руками, говорить торжественнымъ, высокопарнымъ тономъ, считать себя безконечно выше всхъ, ко всмъ относиться презрительно и гордо, въ торжественныхъ мстахъ трясти головою и т. п., словомъ, г. Аграмовъ сдлалъ изъ своей роли какого-то необыкновенно-пустаго и глупаго фразера, который ничему и никому не сочувствуетъ, надъ всмъ и надъ всми издвается. Мы не имемъ никакихъ данныхъ предполагать, что г. Аграмовъ намренно исковеркалъ свою роль, придавъ ей такой характеръ, котораго авторъ, очевидно, вовсе и не имлъ Ґъ виду, мы объясняемъ это гораздо проще: г. Аграмовъ просто не видлъ подобнаго рода людей, никогда не думалъ такъ, какъ они думаютъ, никогда не чувствовалъ, какъ они чувствуютъ, а потому естественно и не могъ понять изображаемаго имъ характера. Знавши кое-что о существованіи молодыхъ людей, которыхъ почему-то зовутъ нигилистами и приписываютъ имъ всевозможныя гадости, г. Аграмовъ вообразилъ, что и его роль списана именно съ такихъ людей, того обстоятельства, что юноша покидаетъ родительскій домъ, было для г. Аграмова слишкомъ достаточно, чтобы сдлать свою роль крайне-антипатичной и испортить ее всю отъ начала до конца. Тоже самое повторилось и съ другой пьесой того же автора, недавно поставленной на сцену — ‘Виноватая’. Здсь фигурируетъ также молодой человкъ, котораго на сцен изображаетъ г. Нильскій. Очевидно, что этому артисту никогда не приходилось не только дйствовать при такихъ обстоятельствахъ, въ какихъ стоитъ изображаемое имъ лицо, но даже не случалось размышлять, что долженъ думать порядочный человкъ въ такомъ положеніи. Дюжиннаго, безсильнаго, но честнаго и искренняго молодого человка г. Нильскій сдлалъ ходульнымъ фразеромъ, который считаетъ непремнною своею обязанностью картинничать передъ человкомъ, у котораго онъ служитъ, говорить ему дерзко, постоянно выставляя на показъ свое преимущество передъ нимъ и т. п. Понятно, что въ виду подобныхъ фактовъ, далеко не всякій авторъ ршится вставить въ свою пьесу какого нибудь порядочнаго человка, зная напередъ, что на сцен онъ сдлается далеко не порядочнымъ, и вмсто симпатіи возбудитъ въ зрителяхъ отвращеніе.

Такимъ образомъ, русскій драматическій писатель стсненъ въ самыхъ элементарныхъ вещахъ, онъ долженъ принаровляться къ наличнымъ силамъ артистовъ, потому что въ противномъ случа пьеса его будетъ изуродована съ ногъ до головы, онъ долженъ постоянно имть въ виду степень развитія того актера, которому придется исполнять извстную роль, и не артиста подыскивать для роли, а роль писать для артиста. Положеніе, во всякомъ случа, далеко не выгодное для писателя.

Отсутствіе талантливыхъ, а главное развитыхъ артистовъ на русской сцен, или по крайней мр очень ничтожное число ихъ, создало даже особый родъ драматической производительности, которымъ такъ искусно съумлъ воспользоваться г. Дьяченко. Понимая очень хорошо, что писать для русской сцены серьезныя пьесы значитъ даромъ тратить время, такъ какъ при маломъ числ способныхъ исполнителей, эти пьесы не могутъ имть никакого успха, г. Дьяченко выработалъ себ слдующій пріемъ: онъ не гонится за мыслью произведенія, онъ не претендуетъ на изображеніе характеровъ, но онъ беретъ извстныя, впрочемъ самыя обыденныя положенія, нанизываетъ ихъ на какое нибудь нехитрое содержаніе, и затмъ пишетъ роли для артистовъ. Будучи коротко знакомъ со всмъ персоналомъ русскаго драматическаго театра, онъ заране знаетъ, въ какихъ роляхъ и при какихъ положеніяхъ можетъ быть особенно эффектенъ тотъ или другой исполнитель, при этомъ условіи, пьесы его дйствительно имютъ успхъ, то есть, ихъ смотритъ многочисленная публика, которая уже довольна и тмъ, что видитъ на сцен живыхъ людей, а не ходульныхъ фразеровъ, говорящихъ хотя я умныя, но, очевидно, вовсе не понятыя ими фразы, отъ которыхъ ветъ крайне-непріятною неискренностью и холодомъ.

Вотъ первое условіе, дйствующее крайне-неблагопріятно на развитіе русской драматической литературы, а слдовательно и театра. Пьеса пишется для сцены, а такъ какъ на сцен порядочныя пьесы могутъ быть только испорчены, то порядочныя пьесы почти и не пишутся, потому что ни одинъ авторъ не согласится видть уродованіе и поруганіе своей задушевной мысли. Между тмъ отсутствіе серьезныхъ пьесъ и даже невозможность появиться имъ и на будущее время никакъ не можетъ способствовать совершенствованію русскаго театра. Театръ совершенствуется путемъ развитія драматической литературы.

Но кром этого, есть и другія условія, способствующія сохраненію настоящаго statu quo русскаго театра. Условія эти заключаются въ той процедур, какою сопровождается постановка пьесъ на сцену. Авторъ, написавшій драматическое произведеніе съ цлью поставить на театр, долженъ представить его въ главное управленіе но дламъ печати, при которомъ состоятъ особые, спеціальные цензора. Здсь рукопись разсматривается собственно съ цензурной стороны. Получивъ разршеніе, пьеса получаетъ право быть постановленной на какомъ угодно театр въ Россіи. Затмъ, для постановки собственно на столичныхъ театрахъ, она должна быть представлена на разсмотрніе такъ называемаго литературно театральнаго комитета, который состоитъ изъ лицъ, принадлежащихъ частію къ литераторамъ, частію къ артистамъ, частію къ чиновникамъ. Намъ неизвстно, какимъ образомъ составляется этотъ комитетъ, мы только знаемъ, что въ немъ есть очень плохіе литераторы, еще боле плохіе актеры и очень усердные чиновники. Комитетъ иметъ право жизни и смерти надъ пьесой, представленной на его разсмотрніе, чмъ онъ руководствуется, пропуская одну и не пропуская другую пьесу — это остается для публики тайной, которую никто до сихъ поръ проникнуть не могъ: извстно только, что онъ никому не обязанъ давать отчета въ своихъ дйствіяхъ. Назначеніе театрально-литературнаго комитета опредляется самымъ его названіемъ, собственно говоря, онъ обязанъ разсматривать пьесу только со стороны ея сценичности и литературныхъ достоинствъ и только на этомъ основаніи одобрять ее или не одобрять. Но, съ одной стороны, есть факты, что на сцену принималось множество пьесъ совершенно не сценичныхъ и безъ всякихъ литературныхъ достоинствъ, съ другой — были случаи, что пьеса несомннно талантливая и которая могла бы, повидимому, имть большой успхъ, не принималась на сцену по какимъ-то другимъ соображеніямъ, наконецъ, комитетъ часто совершенно выходитъ изъ своей роли, открыто принимая на себя цензорскія обязанности и недозволяя къ представленію пьесъ, которыя почему нибудь кажутся ему неприличными, хотя бы они и были уже одобрены главнымъ управленіемъ по дламъ печати. Мы сперва думали, что театрально-литературный комитетъ играетъ, по отношеніи) къ театру, такую же точно роль, какую играетъ но отношенію къ періодическому изданію его редакція: то есть, находя, что пьеса хотя и цензурна, хотя и обладаетъ извстными достоинствами, онъ можетъ не принять ее просто потому, что она не соотвтствуетъ извстному направленію на сцен, дйствительно, паралель бы вышла совершенно полная, если бы не было такихъ случаевъ, что пьеса, одобренная какъ цензурой, такъ и комитетомъ, все-таки можетъ быть непоставлена на сцену. Слдовательно, есть еще одна инстанція (въ какой именно форм она существуетъ, намъ неизвстно), отъ которой окончательно зависитъ постановка пьесы на сцену.

Вся эта сложная процедура, о которой мы только что говорили, эта неизвстность для автора, чмъ руководствуется театрально-литературный комитетъ, одобряя или неодобряя пьесу, неувренность въ томъ, что она будетъ поставлена на сцену въ случа даже согласія со стороны комитета,— все это, конечно, не можетъ особенно сильно содйствовать развитію драматической литературы, а слдовательно, опять-таки, и улучшенію театра, все это, напротивъ, способствуетъ пребыванію нашего театральнаго дла въ томъ положеніи, въ какомъ оно находится съ самыхъ давнихъ временъ.

Къ двумъ вышеизложеннымъ условіямъ, нужно присоединить еще третье, также очень важное. Есть факты, которые показываютъ, что театральное начальство само находится въ необходимости руководствоваться въ своихъ дйствіяхъ только примрами изъ временъ минувшихъ и слдовательно противиться всякимъ нововведеніямъ, какъ бы они ничтожны ни были. Укажемъ на слдующій недавній случай, заявленный въ нкоторыхъ газетахъ: 27 ноября исполнилось двадцать пять лтъ со дня перваго представленія оперы Глинки ‘Русланъ и Людмила.’ У нкоторыхъ поклонниковъ. русскаго композитора родилась мысль устроить въ этотъ день самое невинное торжество. Они хотли, чтобы, передъ началомъ представленія ‘Руслана и Людмилы’, былъ выставленъ на сцен маріинскаго театра бюстъ Глинки, его должна была окружатъ вся русская оперная труппа, выслушать приличные случаю стихи и затмъ пропть хоръ изъ другой оперы того же композитора, ‘жизнь за царя’. Музыкальное общество взялось хлопотать объ устройств этого невиннаго торжества. Но театральное начальство отказало, какъ отказало въ подобной же просьб въ 1861 году нсколькимъ лицамъ, желавшимъ устроить подобное же торжество по поводу двадцатипятилтія оперы ‘жизнь за царя’. Отказъ свой оно сопровождало слдующаго рода мотивами ‘въ длахъ театральной дирекціи, говорилось въ этомъ отказ, не встрчается примровъ подобныхъ торжествъ русскимъ композиторамъ.’ Естественно, что если дирекція считаетъ необходимымъ руководствоваться въ своихъ дйствіяхъ только примрами прошлыхъ лтъ, то ей нтъ никакой возможности совершенствовать, или, по крайней мр, помогать развитію русскаго драматическаго театра.

Посл всего сказаннаго, сдлается совершенно понятнымъ, почему періодическая печать, такъ долго и такъ усердно занимаясь русскимъ театромъ, не принесла ему ровно никакой пользы. Т многочисленныя театральныя рецензіи, которыя наполняли и наполняютъ большія и малыя газеты, обращали все свое вниманіе на такія случайныя и ничтожныя подробности, которыми ршительно не стоитъ заниматься съ такою настойчивостью. Наши театральные критики вс свои силы употребляли исключительно на то, чтобы превознесть одного артиста передъ другимъ, чтобы картинне изобразить какое нибудь неловкое движеніе актера, чтобы выставить достоинства или недостатки пьесы чисто вншняго свойства. При этомъ никогда не упоминалось о тхъ условіяхъ, въ какихъ находится вообще русское драматическое дло, и которыя, между тмъ, будучи главной причиной тхъ мелкихъ недостатковъ, о которыхъ упоминала журналистика, тормозили все это дло. Оставлять ихъ безъ вниманія — значило молчать о самомъ главномъ недостатк русскаго театра, бить по верхамъ, не затрогивая корня и обвинять такихъ лицъ, которыя ни въ чемъ неповинны. Только въ самое послднее время театральная критика какимъ-то случаемъ стала на боле врную дорогу, и если она по ней будетъ идти мало-мальски сознательно, то изъ этого можетъ быть что нибудь и выйдетъ. Обстоятельства, повидимому, сами благопріятствуютъ длу.

До послдняго времени, такъ называемыхъ тенденціозныхъ пьесъ почти не являлось на русской сцен. Репертуаръ драматическаго театра, заключая въ себ громадное количество всякихъ комедій, драмъ и водевилей, отличался при всемъ своемъ кажущемся разнообразіи, поразительнымъ сходствомъ одного произведенія съ другимъ, вс они отличались своею безсодержательностью, отсутствіемъ всякой мысли — и въ этомъ заключалось ихъ однообразіе. Но съ недавняго времени, пьесы, появляющіяся на драматическомъ театр, начинаютъ претендовать на мысль, на направленіе. Какова бы ни была эта мысль, каково бы ни было направленіе — все-таки подобнаго рода пьесы должны повліять на измненіе театральныхъ порядковъ. Въ самомъ дл, положимъ литературно-театральный комитетъ принимаетъ на сцену драму г. Стебницкаго ‘Расточитель.’ Тенденція этой пьесы слишкомъ ясна: г. Стебницкій имлъ въ виду показать недостатки и нелпости русскаго самоуправленія. Театральный комитетъ, очевидно, сочувствовалъ этой иде, иначе онъ не принялъ бы пьесы г. Стебницкаго. Теперь предположимъ, что является пьеса съ противоположнымъ направленіемъ — пьеса, написанная талантливо, сценично и удовлетворяющая общимъ цензурнымъ условіямъ. Какъ долженъ поступить въ этомъ случа театральный комитетъ? Не принявъ пьесы, онъ можетъ лишить театръ значительнаго дохода, а принявъ, слдовательно, выразивъ пьес сочувствіе, онъ тмъ самымъ долженъ отречься отъ заявленнаго сочувствія къ пьес г. Стебницкаго. Такимъ образомъ, комитету, дйствуя подобнымъ образомъ, приходилось бы постоянно отрицаться отъ однажды заявленныхъ симпатій и становится въ какое-то необыкновенно странное положеніе относительно самого себя. Пока на сцену ставились одни только чисто-художественныя произведенія, до тхъ поръ комитетъ не могъ чувствовать неловкости своего положенія, но какъ только чистая художественность начала по немногу уступать мсто реальному направленію, тогда непремнно должна была обнаружиться неестественность и странность подобныхъ порядковъ. Нельзя же въ самомъ дл допустить, чтобы на одномъ и томъ же театр сегодня порицалось то, чему вчера заявлялось сочувствіе, или на оборотъ.

Конечно, никто не иметъ никакого права требовать, чтобы комитетъ ставилъ на сцену такія пьесы, которыя ему почему нибудь не нравятся, или чтобы постоянно держался того, а не другого направленія. Онъ полный хозяинъ своего дла и никто изъ постороннихъ не можетъ быть ему укащикомъ. Но вмст съ тмъ мы думаемъ, что каждый иметъ нкоторое право разсчитывать на то, чтобы ему была предоставлена возможность свободно дйствовать въ предлахъ, допускаемыхъ закономъ. Если моя пьеса, по своему направленію, не можетъ быть поставлена на сцен казеннаго театра, то почему же ей нельзя явиться на театр частномъ, устроенномъ хоть спеціально для такихъ пьесъ, которыя не могутъ явиться на казенной сцен. Наконецъ, почему же не дозволить существовать на ряду съ казеннымъ театромъ постоянному частному театру, или даже нсколькимъ — подобно тому, какъ рядомъ съ казенными періодическими изданіями существуетъ множество частныхъ. Конкуренція вообще способствуетъ развитію и совершенствованію всякаго дла, а относительно театра она является еще боле необходимою, потому что при ней явится возможность существованія театровъ съ разными направленіями, и слдовательно’ только при ней и возможно существованіе драматической литературы въ строгимъ смысл.

Вотъ эту-то мысль — о необходимости въ театральномъ дл частной конкуренціи — мысль, которая только въ послднее время стала разработываться въ печати, мы считаемъ дйствительно важною и способною содйствовать улучшенію русскаго драматическаго театра. Здсь мы еще разъ должны повторить, что журналистика не иметъ никакого права требовать отчета отъ театральнаго начальства, почему оно ведетъ свои дла такъ, а не иначе. Даваемыя имъ представленія, конечно, под,(ежатъ критик, коверканье актерами ролей можетъ возбуждать нападенія въ печати, но театральное начальство никогда и ничмъ не заявляло желанія отдавать свои дйствія на публичное обсужденіе, слдовательно, никто и не вправ требовать у него какихъ бы то ни было отчетовъ. Публика русскимъ театромъ, очевидно, довольна, потому что ни одинъ театръ не приноситъ такой выгоды, какъ александринскій, слдовательно, театральное начальство всегда можетъ опереться на это явленіе. Если бы русскій театръ находился въ рукахъ самого общества ну, тогда другое дло, тогда все общество могло бы требовать и отчета въ его дйствіяхъ.

Но заявляя наше полнйшее сочувствіе мысли о необходимости частныхъ театровъ, и признавая эту мру единственно способною улучшить наше театральное дло, мы все-таки считаемъ себя не вправ молчать, во ожиданіи, пока эта мысль осуществится въ дйствительности. Театра, во всякомъ случа будь это даже театръ александринскій — привлекаетъ къ себ огромную массу зрителей, значительная часть которыхъ никогда не интересовалась печатнымъ словомъ. Пока со сцены провозглашались одни только семейныя добродтели въ самыхъ разнообразныхъ формахъ, пока въ театр господствовала одна только чистйшая художественность — до тхъ поръ журналистик, собственно говоря, не было никакой надобности до того, что писалось русскими драматургами и что ставилось на сцен. Но когда театральный репертуара, сталъ наполняться пьесами тенденціозными, имющими претензію на общественное значеніе, когда со сцены стали провозглашаться извстные принципы въ форм такихъ произведеній, какъ ‘Расточитель’, ‘Демократическій подвигъ’, ‘Гражданскій бракъ’ и т. п.— тутъ уже молчаніе журналистики было бы совершенно неумстнымъ. Она непремнно должна обратить свое вниманіе на русскую драматическую литературу, а вслдствіе этого, по изложеннымъ нами выше причинамъ, не должна оставлять безъ вниманія и русскаго театра.

Такимъ образомъ мы начинаемъ слово о театр, во имя русской драматической литературы.

——

Для перваго раза, изъ числа тенденціозныхъ пьесъ Александринскаго театра, мы возьмемъ самую новую — пятиактную драму г. Стебницкаго ‘Расточитель’. Это произведеніе знаменитаго автора романа ‘Некуда’, напечатанное въ одномъ изъ тощихъ петербургскихъ журналовъ, родившихся во время литературной засухи послднихъ двухъ лтъ, не обратило на себя ничьего вниманія, исключая только присяжныхъ библіографовъ и журналистовъ. Съ своей стороны. и мы не осмлились бы отнимать у нашихъ читателей времени ознакомленіемъ ихъ съ этой драмой, еслибъ она не появилась на сцен петербургскаго, а вслдъ за нимъ и провинціальныхъ театровъ, и если бъ не представила собою рзкаго явленія въ русскомъ драматическомъ репертуар. ‘Расточитель’ г. Стебницкаго, будучи произведеніемъ весьма посредственнымъ по форм и ничтожными, по мысли, даетъ однакоже намъ поводъ сдлать нсколько общихъ замчаній о тенденціозныхъ драматургахъ послдняго времени.

Всякое драматическое, какъ впрочемъ и всякое вообще литературное произведеніе, иметъ дло съ троякаго рода вопросами: семейными, общественными и политическими. Хотя въ нкоторыхъ произведеніяхъ можно отыскать смсь всхъ этихъ трехъ родовъ, но одинъ изъ нихъ всегда выступаетъ рзче другихъ, авторъ всегда иметъ въ виду интересы одного изъ этихъ вопросовъ преимущественно передъ другими. До послдняго времени русскіе драматурги имли дло почти исключительно съ вопросами чисто-семейными, длая ихъ предметомъ водевилей, комедій и драмъ. Хотя огромное большинство пьесъ русскаго драматическаго репертуара лишено всякаго опредленнаго содержанія и слдовательно всякой мысли, хотя пьесы этого рода писались и пишутся съ единственною цлью доставить минутное развлеченіе глазамъ и ушамъ, но среди этого хлаа появлялись изрдка произведенія, хотя имвшія дло съ чисто семейными интересами, по все-таки старавшіяся провести какую нибудь соціальную мысль, или объяснявшія недостатки нашего семейнаго быта цлымъ строемъ общественной жизни. Таковы, напримръ нкоторыя произведенія гг. Островскаго и Потхина, у нихъ иногда рамки семейной жизни раздвигаются на столько широко, что захватываютъ въ себя нкоторыя черты изъ сферы общественной, хотя и въ самыхъ скромныхъ размрахъ. Въ этихъ чертахъ зритель не видитъ ничего опредленнаго, онъ только чуетъ ихъ общій смыслъ. Авторы немногихъ пьесъ этого рода старались бороться съ такими уродливыми явленіями русскаго семейнаго быта, которыя, находясь очевидно подъ вліяніемъ соціальныхъ условій нашей жизни, составляютъ явленіе свойственное въ большихъ или меньшихъ размрахъ всему русскому обществу: тупое самодурство, неподчиняющееся никакой логик, уродливость отношеній между родителями и дтьми, мужьями и женами — вс эти проявленія русской семейной жизни на столько сильны въ насъ и на столько выработали себ опредленную физіономію, что способны возстановитъ всякаго порядочнаго человка на упорную, непримиримую борьбу съ ними, Они сдлались нашимъ національнымъ зломъ, которое запечатлли собою время и исторія, они служатъ только однимъ изъ симптомовъ болзненнаго, ненормальнаго развитія русскаго общества. Поэтому, никому и въ голову не прійдетъ видть въ авторахъ. ‘Отрзаннаго ломтя’ и ‘Свои люди сочтемся’ или ‘Грозы’— людей, желающихъ клеветать на русскій народъ или бросать грязью ‘въ его лучшія симпатіи’, какъ любятъ выражаться наши перезрлые патріоты и народолюбцы. Нтъ, правдивость главныхъ положеній, лежащихъ въ основ этихъ пьесъ, не только сознается, но и чувствуется зрителемъ, а человкъ мало-мальски сообразительный пойметъ, что эти пьесы представляютъ собою только обобщеніе безчисленнаго множества подобныхъ случаевъ, повторяющихся изо дня въ день подъ разными формами.

Такимъ образомъ, наиболе талантливые изъ нашихъ современныхъ драматурговъ не пошли дале семейныхъ интересовъ въ своихъ произведеніяхъ, они только постарались нсколько осмыслить явленія, представляемые русскимъ семейнымъ бытомъ и отчасти показать ихъ связь съ нашею общественною жизнью. Окруженные тми неблагопріятными условіями, о которыхъ мы говорили въ первой половин нашей статьи, и понимая, что явленія русской общественной жизни не самостоятельны на столько, чтобы можно было добросовстно ими пользоваться, не задвая гораздо боле важныхъ и серьезныхъ обстоятельствъ, эти драматурги предпочли пользоваться тмъ, что не представляло никакихъ затрудненій. Г. Потхинъ попытался однажды, въ комедіи ‘Шуба овечья, а душа человчья’, коснуться нкоторыхъ обстоятельствъ, имющихъ вліяніе на нашу общественную жизнь, но его постигла полная неудача: пьеса хотя и была напечатана, но долгое время посл того не могла явиться на сцен, года два назадъ, ей, наконецъ, было разршено явиться на сцен, но хотя она имла и громадный успхъ, все-таки посл нсколькихъ представленій снова изчезла. Подобная же участь постигла и другое произведеніе того же автора — ‘Отрзанный ломоть’. Этими примрами мы хотимъ только показать, что, въ настоящее время, драматургу трудно еще брать предметами для своихъ произведеній явленія нашей общественной жизни, потому что. въ такомъ случа, пришлось бы или клеветать на русское общество, или сознательно длать пьесу неудобною для постановки на сцен казеннаго театра, въ виду тхъ условій, о которыхъ мы говорили выше. ‘Ревизоръ’ Гоголя составляетъ въ этомъ отношеніи единственное и трудно объяснимое исключеніе. Такой талантливый и умный писатель, какъ Гоголь, пожелавъ раздвинуть рамки, доступныя русскому драматическому произведенію и ввести въ нихъ чисто-соціальные интересы, не могъ не остановиться прежде всего на чиновничеств. Онъ понималъ, что общественной жизни въ Россіи не существуетъ, что на всемъ обществ лежитъ тяжелый слой бюрократіи, которая хотя и дйствуетъ именемъ общества. но на самомъ дл связана съ нимъ чисто-механически. Гоголь сознавалъ очень хорошо, что хотя въ русскомъ народ и обществ можно отыскать матеріалы для соціальной комедіи, но что, пользуясь ими, онъ погршилъ бы противъ общественной правды, такъ какъ эти матеріалы, вложенные въ комическую форму, представляли бы клевету на русскій народъ, что они вызваны къ жизни гораздо боле важными условіями, и что пользоваться ими, значило бы выгораживать и какъ бы защищать эти условія, когда они-то собственно и виновны во всемъ. Мы назвали появленіе ‘Ревизора’ на казенномъ театр трудно-объяснимымъ исключеніемъ. Дйствительно, еслибъ онъ былъ поставленъ на сцену теперь, когда само правительство признало вредъ чрезмрнаго развитія бюрократіи — это бы еще было понятно. Но комедія Гоголя явилась въ пору полнйшаго господства бюрократіи, такъ что появленіе этой пьесы на казенномъ театр можно объяснить только тми допотопными костюмами, въ которые были облечены дйствующія лица, такъ что зрители могли относить время дйствія этой комедіи за нсколько десятковъ лтъ назадъ.

Мы хотимъ сказать, что у насъ, въ Россіи, до послдняго времени могли существовать драматическія произведенія, затрагивающія только семейные интересы, потому что собственно общественной дятельности у насъ не существовало. Заслуга наиболе талантливыхъ современныхъ драматурговъ заключается въ томъ, что они старались вложить хоть какую нибудь мысль въ т скромныя рамки, какія имъ были предоставлены, и сдлать театръ не одной потхой для глазъ и ушей, а чмъ нибудь боле серьезнымъ.

Общественная дятельность въ Россіи едва только начинаетъ развиваться. При вид ея нарожденія, можно глубоко скорбть о тхъ условіяхъ, въ какихъ она находилась до послдняго времени, но издваться надъ нею честному писателю невозможно. Нтъ спора, въ первыхъ шагахъ паліей общественной жизни можно найдти много смшнаго и прискорбнаго: иной сталъ бы помирать со смху, еслибъ ему нарисовать картины крестьянскихъ выборовъ въ гласные, или изобразить засданія земскихъ собраній съ участіемъ выборныхъ отъ крестьянства, желающихъ принять участіе въ преніяхъ, иной возмутился бы до глубины души, еслибъ ему съ театральныхъ подмостокъ показали т злоупотребленія, которыя могутъ случаться и дйствительно случаются при ршеніи длъ крестьянскимъ сходомъ, но впечатлніе, производимое этими картинами, было бы въ высшей степени фальшиво и вредно. Вдь не крестьяне виновны въ томъ, что послднія реформы застали ихъ круглыми невждами, неумющими ни мыслить, ни говорить, не сходка виновата въ томъ, что ее составляютъ люди запуганные, забитые, думающіе только о томъ, какими бы средствами добыть денегъ на уплату податей… Надъ чмъ же тутъ смяться и чмъ возмущаться? На всякаго порядочнаго человка, подобнаго рода сюжеты, облеченные въ литературную форму съ обличительными цлями, произведутъ отвратительное впечатлніе и невольно заставятъ заподозрть въ автор человка или крайне недалекаго, или крайне недобросовстнаго, или несочувствующаго тмъ идеямъ, которыя положены въ основу земскихъ учрежденій или суда присяжныхъ. Мы не знаемъ, къ какому изъ этихъ трехъ разрядовъ людей слдуетъ причислить г. Стебницкаго, но онъ храбро взялся писать драму изъ русской общественой жизни, и написавши ее — напечаталъ въ одномъ убогомъ журнальц и даже поставилъ на сцену.

Мы очень довольны тмъ, что имемъ возможность словами этого самаго журнальца опредлить цль, съ какою написалъ г. Стебницкій свое произведеніе. ‘Г. Стебницкій, говоритъ этотъ журналецъ, въ своемъ Расточител остался тмъ же свободно мыслящимъ и смлымъ писателемъ, какимъ онъ явился нсколько лтъ тому назадъ въ роман Некуда. Какъ тогда, въ самый разгаръ молодаго нигилизма, г. Стебницкій отважно приподнялъ завсу съ клоакъ, изъ которыхъ назначено разливаться по лицу русской земли одуряющему зелью, такъ и теперь, въ эпоху злостно-сентиментально-патріотической маниловщины, въ которую нигилизмъ облекся какъ волкъ въ овечью шкуру, въ эту эпоху фарисейскаго, пресмыкающагося народолюбія… г. Стебницкій съ тою же смлостью попытался изобразить, согласно съ дйствительностью, укромный мірокъ самоуправства, величаемаго у насъ самоуправленіемъ‘. Просто на просто, какъ — въ ‘Некуда’ г. Стебницкій обличалъ молодежь, такъ въ ‘Расточител’ онъ вздумалъ обличать русское самоуправленіе. Г. Стебницкій, будучи писателемъ ‘смлымъ’ и мыслящимъ ‘свободно’, то есть не соображаясь ни съ какими окружающими условіями и не стсняясь никакими правилами приличія, не далъ себ труда поразмыслить, что такое самоуправленіе и отъ какихъ причинъ зависитъ возможность появленія въ его области всякой неправды и дикаго произвола, онъ просто сочинилъ или взялъ дйствительный отдльный фактъ и написалъ по немъ пятиактную драму, на тему: какъ вредно для русскаго человка самоуправленіе и какъ мало онъ къ нему способенъ.

Въ краткихъ словахъ, содержаніе ‘Расточителя’ заключается въ слдующемъ: шестидесятилтпій старикъ Князевъ, будучи ‘первымъ человкомъ въ город,’ состоялъ опекуномъ малолтняго купеческаго сына Молчанова. Когда пришло время сдавать счеты, то-есть когда срокъ опеки кончился, Князевъ увидлъ, что у него растрачено тысячъ двсти сиротскихъ денегъ. Онъ начинаетъ придумывать, какъ бы избавиться отъ необходимости заплатить эти деньги. Придумывая различные способы, онъ останавливается на слдующемъ: подговариваетъ городскаго голову и прочихъ почетныхъ лицъ въ город, объявляетъ при ихъ помощи Молчанова расточителемъ и учреждаетъ надъ нимъ опеку, во глав которой становится самъ. Это положеніе даетъ ему возможность уничтожить вс документы, спутать счеты и избавиться отъ всякой отвтственности за растрату чужихъ денегъ. Молчановъ собирается хать въ Петербургъ жаловаться, но его схватываютъ и сажаютъ въ больницу, какъ сумасшедшаго. Тамъ онъ дйствительно сходитъ съ-ума, и однажды, вырвавшись изъ больницы, поджигаетъ городъ. Вся драма г. Стебницкаго построена на постоянныхъ нарушеніяхъ дйствующими лицами закона, эти нарушенія прикрываются мірскимъ приговоромъ, такъ что міръ является у г. Стебницкаго причиной всему злу, какое существуетъ у насъ на Руси, не будь міра, а будь… не знаемъ, чего именно желаетъ г. Стебницкій,— тогда бы у насъ все совершалось по закопу, по чистой, правд, безъ всякихъ злоупотребленій. Г. Стебницкій можетъ сказать, что онъ вовсе не имлъ этого въ виду, что онъ изобразилъ только частный, исключительный случай. Но, во-первыхъ, исключительные случаи никогда не длаются предметами драмы, а вовторыхъ, подобное возраженіе было бы чистой ложью, потому что самъ г. Стебницкій. устами разныхъ героевъ своей комедіи, намренно и постоянно бросаетъ комками грязи въ русское самоуправленіе. То дйствіе, въ которомъ у г. Стебницкаго міръ составляетъ приговоръ объ отдач Молчанова въ опеку за злостное расточительство, отдлано имъ особенно старательно, и въ самомъ дл производитъ отвратительное впечатлніе. Сходъ собирается въ дом ближайшаго соучастника Князева, въ комнатахъ сидятъ представители купечества, черезъ открытыя окна комнатъ слышенъ со двора шумъ многочисленной толпы народа, тоже собравшейся на сходъ — это мщане. Г. Стебницкій характеризуетъ эту толпу слдующей сценой: ‘скажи пожалусга, говоритъ Князевъ, обращаясь къ своему помощнику Минутк и глядя въ окно, отчего это они вс въ одно мсто вверхъ смотрятъ?’ — Галка вонъ на карниз сидитъ. Галку смотрятъ. ‘Что же она чуднаго длаетъ, что они въ нее воззрились?’ — Ничего, хвостомъ трясетъ, а они смотрятъ. ‘Эко дурачищи!’ замчаетъ Князевъ, смясь.— Ха-ха-ха! раздается подъ окнами, у-у-у-у! ура!… Полетла, полетла!… ‘Что за скоты такіе!’ замчаетъ еще разъ Князевъ. Вслдъ за симъ онъ даетъ слдующее порученіе Минутк: ‘пошли скоре кого нибудь въ мой шинокъ, что на угл, здсь ближе, и прикажи сидльцу, чтобъ всмъ имъ въ долгъ далъ, кто сколько вылонаетъ. Понимаешь ли: не давать даромъ, чтобъ не сказали, что я подпаивать хотлъ всю эту сволочь. Въ долгъ пусть лопаютъ. Отдастъ-ли, не отдастъ-ли который, но только въ долгъ давать.’ Начинается судъ. Городской голова и купцы говорятъ въ тонъ Князева. Молчановъ старается оправдаться, но его не слушаютъ. Въ сходк участвуютъ жена и теща Молчанова, которыя тоже противъ него, он перебиваютъ вопросы посторонними замчаніями, такъ что Молчановъ считаетъ нужнымъ замтить собранію слдующее: ‘за расточительность какую-то вы собрались судить меня, такъ про расточительность и говорите, а не про то, что здсь говорится.’ Городской голова отвчаетъ, ‘вдь мы еще не парламентъ, намъ парламентскія формы чужды. Мы народъ,’ а Князевъ язвительно добавляетъ: ‘мы простецы, такъ по простому и разсуждаемъ, а по ученому, по заграничному не умемъ, и не поймемъ пожалуй.’ Когда конченъ былъ этотъ судъ и купечество вышло къ мщанамъ, чтобъ заручиться и ихъ согласіемъ, Дробадоновъ. принимающій близкое участіе въ судьб Молчанова, вышелъ къ народу и сталъ убждать его не поддаваться увреніямъ Князева и городскаго головы. На это толпа отвчаетъ: ‘врешь! знаемъ мы! Ты не учитель нашъ, насъ Князевъ не обманетъ!..’ затмъ раздается свистъ, гамъ и озлобленные крики: ‘Волъ мускательщика! Вонъ Дробадонова!’— и нсколько рукъ вталкиваютъ его въ комнаты. Судъ конченъ. Молчановъ окончательно объявленъ расточителемъ и отданъ въ опеку. Міръ отправляется кутить и ‘запивать, повши человчины’, какъ выражается Дробадоновъ. Этотъ купчина, хотя и заступался за Молчанова, но тоже подписался подъ мірскимъ приговоромъ. На упреки Молчанова, онъ отвчаетъ слдующими словами: ‘ты вправду знать, не знаешь, что такое міръ? Спроси о немъ мои бока. Рдко я на него хожу, а все жь это имъ не первый снгъ на голову. Одинъ на міръ не челобитчикъ. Тверезъ ты или пьянъ, а вс говорятъ, что пьянъ — ступай и спать ложись, а то силкомъ уложатъ… Великъ и силенъ кажусь теб я — а міръ ядущъ, сожретъ и меня съ кишками’. Но г. Стебницкій не удовольствовался тмъ, чтобы показать негодность самой организаціи міра, нтъ, онъ хочетъ сказать, что даже имя во глав человка образованнаго, эта форма народнаго суда ни куда не годится. Молчановъ въ одномъ мст обращается съ такими словами къ городскому голов: ‘вы, голова, товарищъ мой… вы съ учеными, съ поэтами водили дружбу… соціалистъ вы были, народникъ, славянинъ вы… изъ-за чего же вы подличаете?…’ Таково содержаніе и такова мысль пятиактной драмы г. Стебницкаго.

Мы не знаемъ, къ какому именно идеалу стремится г. Стебницкій, низвергая въ прахъ идею самоуправленія. Желаетъ ли онъ, чтобы люди, составляющіе мірскіе приговоры, были боле образованы и самостоятельны, потому что только при существованіи такихъ людей приговоры будутъ свободны и правдивы? Но этого изъ драмы не видно, напротивъ, везд ясно видно, что г. Стебницкій ратуетъ противъ самой формы русскаго самоуправленія и противъ его идеи. Князевъ и городской голова утшаютъ себя тмъ, что всю эту исторію надлали не они, а міръ, что ‘міръ цлый не осудятъ, его нельзя судить’, что вообще ‘міръ не судятъ’ — ‘міръ не судимъ и Князевъ не судимъ, добавляетъ Дробадоновъ. Они другъ друга создали и другъ другу работаютъ… Вамъ нтъ еще суда, ума и совсти народной расточителямъ’, а журналецъ, въ которомъ напечаталъ г. Стебницкій свое произведеніе, говоря о русскомъ самоуправленіи, откровенно замчаетъ, что ‘нтъ такого мыслителя съ здоровыми мозгами, который бы отнесся одобрительно къ этой жалкой и безобразной форм гражданскаго строя. По мннію г. Стебницкаго, народъ нашъ дуренъ отъ того, что существуетъ міръ, а міръ безобразенъ потому, что дуренъ народъ. Міръ и русскій народъ скверны, потому что они ‘другъ друга создали и другъ Другу работаютъ’. Гд же выходъ изъ этого круговаго безобразія? По нашему мннію, г. Стебницкій сдлалъ большую ошибку, не выставивъ въ своей драм положительныхъ и вполн опредленныхъ идеаловъ, ему бы слдовало нарисовать, рядомъ съ мірскимъ безобразіемъ, благообразныхъ чиновниковъ, которые всегда судятъ и поступаютъ по закону и чистой совсти, взятокъ не берутъ, слабыхъ не обижаютъ, богатымъ не потворствуютъ въ ихъ несправедливыхъ требованіяхъ, лжи и обмана не прикрываютъ законными формами, а всякую неправду выставляютъ на общее поруганіе, съ сиротами обходятся привтливо и соблюдаютъ ихъ интересы какъ свои собственные. Тогда драма имла бы и гораздо боле опредленную физіономію и несравненно большій успхъ на сцен. А теперь, хотя покровители г. Стебницкаго и увряютъ, что посл перваго представленія публика вызывала автора семь разъ и что пьеса эта-явленіе вовсе не мимолетное, а напротивъ имющее счастливую будущность — все таки, ‘Расточитель’ потерплъ полное пораженіе, а въ послднее время давался только по воскреснымъ днямъ, когда театръ бываетъ полонъ совершенно независимо отъ того, какая пьеса идетъ на сцен. Г. Стебницкому въ этомъ отношеніи нисколько не помогли т, любимыя публикой сцены, какими онъ наполнилъ свое произведеніе: тутъ есть и народныя псни, исполняемыя хоромъ, и пляска, и разныя соблазнительныя картинки, разсчитанныя дйствовать раздражительно на нервы, и мрачные подвалы, въ которыхъ томится добровольная узница, и. пожаръ и кабакъ, и юродивый, живущій въ дупл, и слпая старуха, бродящая безъ пріюта по городу, тутъ есть попытки подйствовать на патріотическую струнку зрителей — полякъ Минутка, продающій сегодня одного изъ своихъ пріятелей, а завтра другого, есть остроумныя фразы, въ род слдующихъ: ‘Минутка, поди сюда на минутку,’ или ‘въ теб сидитъ одинъ польскій чертъ, а во мн семь русскихъ чертей съ дьяволомъ’ и т. п.— словомъ, есть все, что можетъ способствовать полному успху всякой пьесы на русской сцен. И однакожъ, пьеса г. Стебницкаго все-таки потерпла полнйшее пораженіе. Это печальное для г. Стебницкаго обстоятельство мы объясняемъ именно тмъ, что г. Стебницкій позабылъ вставить въ свою драму добродтельныхъ и честныхъ чиновниковъ. Тогда публика выхолила бы изъ театра съ гораздо боле спокойнымъ и пріятнымъ чувствомъ, чмъ теперь, а потому и охотне посщала бы представленія ‘Расточителя.’

Каждый иметъ право думать и высказывать какія угодно мннія. Но честный писатель будетъ свободно и открыто высказываться только тогда, когда противное мнніе можетъ быть высказано также свободно и прямо. Точно также и каждый журналъ иметъ полное право печатать что ему угодно, по честный журналъ всегда станетъ руководствоваться тми соображеніями, какими руководствуется честный писатель. Подобныя же соображенія вполн примнимы и къ театру. Мы вовсе не требуемъ, чтобы на сцен казеннаго театра появлялись пьесы непремнно того, а не другого направленія, но намъ кажется, что было бы боле удобнымъ, еслибъ театръ, въ виду отсутствія конкурренціи, воздерживался отъ всякаго направленія и принималъ только такія пьесы, которыя написаны съ единственною цлью — услажденія сердца и возвеселенія духа. До послдняго времени, на сцен господствовали именно такія обыкновенія, и никто ими особенно не возмущался: публика посщала русскій театръ усердно, актеровъ и авторовъ вызывала также усердно, горланила до хрипоты, словомъ, выказывала полное свое удовольствіе и, повидимому, не желала никакихъ перемнъ. Драматическая критика также была вполн безобидна, она обращала свое вниманіе на костюмы актеровъ и актрисъ, она интересовалась чисто художественными достоинствами или недостатками и рдко-рдко когда упоминала о направленіи. Теперь условія измнились, и потому самый характеръ драматической критики долженъ также радикально измниться. Критика должна теперь внимательно слдить за всмъ, появляющимся на сцен, что претендуетъ на направленіе, что разсчитываетъ дйствовать уже не на чувство, а на мысль.

Оставляя безъ вниманія множество пьесъ драматическаго репертуара. имющихъ чисто-художественное значеніе, до которыхъ намъ не можетъ быть никакого дла, мы будемъ внимательно останавливаться на тхъ изъ нихъ, которыя своею тенденціозностью стараются выйти изъ обычнаго уровня русскаго репертуара.

Гдб.

‘Дло’, No 2, 1868

ТЕНДЕНЦІОЗНАЯ ДРАМА.

Читайте также: