‘Міръ Божій’, No 5, 1898
Тен-Бринк. Шекспир. Лекции. Перевод П. Вейнберга, Бринк Бернгард Тен, Год: 1898
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Тенъ-Бринкъ. Шекспиръ. Лекціи. Переводъ П. Вейнберга. Спб. Изданіе Пантелева. Цна 75 к. Лекціи Тенъ-Бринка не принадлежать къ особенно выдающимся произведеніямъ о Шекспир, и въ необозримой западной литератур объ англійскомъ драматург можно бы указать произведенія, заслуживающія перевода съ большимъ правомъ. Напримръ, у насъ почему-то совершенно пренебрегаются работы французскихъ шекспирологовъ, а между тмъ сочиненія такихъ критиковъ-историковъ, какъ Мезьеръ, несомннно оказали бы русскому читателью существенную пользу широтой историко-литературнаго взгляда, остроуміемъ и разносторонностью критическаго анализа. Книги нмецкихъ профессоровъ давно уже усвоили одну боле или мене прочную физіономію и пишутся приблизительно по одному и тому же плану. Въ исторической части— рядъ чрезвычайно сложныхъ, но чаще всего въ сущности произвольныхъ и даже безцльныхъ изысканій на счетъ подробностей шекспировской біографіи, хронологіи его пьесъ. Въ отдл психологіи — отчаянное стремленіе доказать, что Шекспиръ не только по таланту, но и по рожденію — сынъ германской расы, т. е. такой же нмецъ, какъ Гёте и Шидлеръ. Въ заключеніе — критика слагается уже само собой: это сплошной лирическій восторгъ и чрезвычайно сильные эпитеты о недосягаемомъ и всестороннемъ геніи Шекспира.
Что же касается культурной и общественной почвы шекспировскаго творчества, тщательнаго изученія его личности ради нея самой, — эти капитальнйшіе вопросы тонутъ въ патріотическихъ и эстетическихъ гимнахъ и одахъ.
Лекціи Тенъ-Бринка составлены по такой же программ. Авторъ весьма мало говоритъ о ‘старой веселой Англіи’, не считаетъ нужнымъ обратить вниманіе на учителей и соревнователей Шекспира и рисуетъ избраннаго автора въ вид одинокаго колосса, никому ничмъ не обязаннаго, ни въ чемъ непогршимаго. Онъ, какъ водится, очень патетически характеризуетъ трагическій геній Шекспира: ‘Съ одинокой вершины, служащей ему престоломъ, онъ видитъ вс остальныя верхушки трагическаго искусства лежащими глубоко внизу, подъ его ногами и ныншнимъ служителямъ искусства представляется недосягаемымъ образцомъ нездшнимъ, высшимъ’.
Все это справедливо, но только опредленіе нездшній совершенно лишнее: задача историка и критика именно и заключается въ томъ, чтобы показать, насколько даже сильный колоссальный творческій талантъ здшній, т. е. настолько тсно онъ связанъ съ землей и воздухомъ.
Чрезмрная восторженность, конечно, приноситъ свои плоды, отнюдь нежелательные, особенно въ популярно-научной книг. Авторъ считаетъ возможнымъ находить ‘поразительное’ въ такихъ пьесахъ, какъ Укрощеніе строптивой. Любопытно бы выслушать боле подробныя объясненія автора, какъ онъ, ухитрился отыскать ‘сочувствіе нравственной сил’ у поэта, создавшаго образъ укротителя — Петруччіо? Не можетъ быть ни малйшаго сомннія вообще въ гакомъ сочувствіи Шекспира, но только здсь ни при чемъ одно изъ примитивнйшихъ и грубйшихъ произведеній стараго англійскаго репертуара. Въ этой комедіи даже Шекспиръ врядъ ли и повиненъ на столько, чтобы можно было отыскивать здсь выводы его міросозерцанія. Тенъ-Бринкъ идетъ еще дальше и утверждаетъ, что ‘суть’ такой комедіи, какъ Укрощеніе строптивой, ‘не во вншнихъ проявленіяхъ, а исключительно во внутренней натур человка’. Это на той сцен, гд безпрестанно раздается хлопанье бича, дикіе вскрики ‘господина’, сыплется брань на ни въ чемъ не повинныхъ людей, какъ воспитательное средство противъ ‘строптивости’ супруги (стр. 49).
Совершенно некстати проявляется та же елейность духа у критика и въ другихъ еще боле важныхъ случаяхъ. Какъ онъ могъ додуматься до вывода, будто бы Шекспиръ въ Коріолан ‘представляетъ намъ благородно мыслящаго аристократа, полнаго пламеннымъ патріотизмомъ, гордо скромнаго’? Это тотъ Коріоланъ, который воплощаетъ исконную политику аристократическихъ героевъ партіи, а не отечественной славы, — партіи, готовой измнить своему отечеству при всякомъ посягательств на ея сословные интересы, партіи, достаточно эффектно увковчившій себя во всей исторіи, начиная съ аинскихъ ‘лаконофиловъ’ и кончая французскими эмигрантами конца XVIII-го вка. Зачмъ критику было вдаваться въ усладительныя настроенія, когда самъ авторъ драмы ясно выразилъ свое мнніе о геро въ спокойныхъ рчахъ римскихъ гражданъ: ‘Изъ одной гордости онъ служилъ родин. Простаки хвалятъ въ немъ любовь къ Риму: не для родного края, а изъ угоды своей матери да изъ тщеславія дрался онъ на отечество’. И только у такого ‘благородно мыслящаго аристократа’ намъ понятенъ союзъ съ врагами отечества, страстное намреніе разметать согражданъ, какъ ‘многоголовый скотъ’, уничтожить ‘этихъ тварей’, какъ непріятеля въ открытомъ пол. Въ заключеніе Коріоланъ тронутъ не судьбой родины, а исключительно колнопреклоненіемъ матери, — а великій психологъ влагаетъ въ его уста самую гиперболическую и крикливую рчь по этому случаю… Коріоланъ и на смерть идетъ патриціемъ-эгоистомъ, безъ единаго проблеска гражданскаго духа, истиннаго патріотизма и политическаго смысла. Коріоланъ ‘поминутно силится выказать себя противникомъ плебеевъ?—таковъ отзывъ о Коріолан въ пьес: врядъ ли въ подобной критик много вообще мыслей, не говоря уже о благородныхъ мысляхъ.
Напрасно восторгается Тенъ-Бринкъ и поэмами Шекспира. Здсь особенно рзко сказывается отсутствіе у автора культурно-исторической перспективы, иначе онъ оцнилъ бы всю модную искусственность и преднамренную разсудочную работу ловкаго артиста надъ произведеніемъ, пользующимся спросомъ у современныхъ франтовъ. Похищеніе Лукреціи для Тенъ-Бринка образцовый продуктъ поэтическаго вдохновенія, а между тмъ ни въ одномъ изъ произведенія Шекспира не разлито столько холода, манерности, разсчитанно-утонченнаго тона, какъ здсь. Только разв другая тэма можетъ поспорить съ Лукреціей. Неужели можетъ быть названо вдохновенной поэзіей описаніе, напримръ, ‘борьбы между румянцемъ красоты и близной добродтели’ — на лиц Лукреція, изображеніе спящей героини въ десятк строфъ, филигранно-отдланная картина сладострастной и въ то же время цломудренной игры волосъ съ дыханіемъ? Неужели Тарквиній, полудикій насильникъ легендарной римской эпохи,— лицо естественное и поэтическое въ роли галантнйшаго искателя приключеній временъ возрожденія, въ роли томящейся жертвы любви, многорчивйшаго профессора ‘науки страсти нжной’ и въ заключеніе въ роли рыцаря, выдерживающаго споръ ‘своей холодной совсти съ пламенной страстью?’ Недурна и Лукреція, неистощимая въ монологахъ и нравственныхъ сентенціяхъ, въ теченіе цлой ночи ‘ведущая тяжбу съ своимъ позоромъ’ и поперемнно осыпающая рчами ‘вс предметы’, какіе только видитъ. Врядъ ли можно согласиться съ критикомъ, что ‘все это прочувствовано драматически’. Обязательный культъ шекспировской геніальности лишилъ, очевидно, критика свободы чувства.
Но главнйшее недоразумніе Тенъ-Бринка, несомннно, его восторги комедіями Шекспира. Критику тяжело слышать, что нкоторые ставятъ Мольера выше Шекспира, какъ комическаго автора. Критикъ прибгаетъ къ ‘перечисленію свойствъ, которыя необходимы для комическаго писателя’, т. е. къ теоретическимъ соображеніямъ, къ правиламъ эстетики и прйходить къ желанному выводу: Шекспиръ обладалъ этими свойствами ‘въ равной степени съ Мольеромъ или, пожалуй, даже больше его’ (стр. 97).
Но никакая эстетика не устранитъ существеннаго жизненнаго факта. Комедіи Шекспира, какъ признаетъ и самъ авторъ, не представляютъ ‘врнаго зеркала окружающей дйствительности’, а совершаются ‘въ обстановк идеальной’, ‘подъ прекраснымъ свтлымъ небомъ, въ свжемъ зеленомъ лсу, въ берегу моря’. Ясно, это все, что угодно, только не комедіи: идилліи, элегіи, поэмы, и смыслъ, конечно, не въ наименованіи, а въ содержаніи и цляхъ произведеній. Шекспиръ вполн послдовательно шелъ къ этимъ цлямъ, т. е. давалъ неограниченную свободу своей фантазіи и всевозможнымъ капризамъ случая и счастья. Въ результат: ‘это міръ, показываемый съ его свтлой, озаренной солнечнымъ сіяніемъ, стороны, въ безмятежные и счастливые дни, міръ, въ которомъ мы чувствуемъ явственне, чмъ въ нашей дйствительности, присутствіе благого Промысла’ (стр. 111).
Совершенно не то у Мольера: тамъ смхъ безпрестанно переходить въ слезы, а лучшія комедіи, Мизантропъ, Тартюфъ, даже нельзя рзко отличить отъ драмы. Это въ полномъ смысл реальный міръ съ реальными мотивами и дйствующими лицами, т. е. міръ, единственно сообщающій общественную и идейную цнность комедіи. Шекспиръ не идетъ дальше чистой поезіи и довольно однообразныхъ исторій любви. У него въ комедіяхъ главный вдохновитель — итальянская литература возрожденія, а не англійская современная, жизнь и онъ систематически изгоняетъ съ своей экзотической сцены все временное и историческое. Во всхъ комедіяхъ можно отыскать лишь нсколько намековъ на англійскую современность XVI-го вка, напримръ, фигуру меланхолика Жака, представителя англійской итальяноманіи и чайльдъ-гарольдства XVI-го столтія. Комедіи такое же чисто литературное, модное явленіе, какъ и поэмы, отчасти сонеты: Шекспиръ здсь служилъ гораздо больше вкусу тхъ же Жаковъ, чмъ собственному генію.
Странно не понялъ Тенъ-Бринкъ и нкоторыхъ величайшихъ созданій Шекспира. Напримръ, ‘трагизмъ судьбы’ Брута онъ открылъ въ слдующемъ: ‘Брутъ, вслдствіе высоты своего образа мыслей, подчиняется вліянію боле ловкихъ. боле проницательныхъ, во нравственно стоящихъ ниже его людей’ (стр. 137). На это неожиданное соображеніе можно отвтить словами самого же автора, недовольнаго ухищреніями гамлетовской критики’. ‘Неправиленъ методъ, по которому вещи, умышленно или неумышленно оставляемыя Шекспиромъ въ темнот, не только стараются освтить, но еще подвергаютъ микроскопическому анализу и длаютъ исходною точкою изслдованія. То, что Шекспиръ находить нужнымъ высказать, онъ обыкновенно высказываетъ довольно ясно, а что онъ умалчиваетъ, то, по всей вроятности, признавалъ онъ несущественнымъ и такимъ поэтому должно оно оставаться и для насъ’ (стр. 142).
Шекспиръ даже устами самого Брута ясно высказалъ смыслъ его драмы: Брутъ передъ смертью сознаетъ, какъ могучъ ‘духъ цезаря’, т. е. цезаризмъ, настроенія эпохи, ‘запросы времени’, какъ выражался Ричардъ II. Брутъ — убійца Цезаря — Донъ-Кихотъ республики. Она существуетъ только въ его мечтательномъ воображеніи и наивно-благородномъ сердц: кругомъ императорская атмосфера и она непремнно задушитъ, рыцаря отжившей свободы. Тенъ-Бринкъ понимаетъ, почему драма названа Юлій Цезарь, хотя онъ появляется въ ней только затмъ, чтобы быть убитымъ, но не понимаетъ психологическаго значенія этого факта въ характер и судьб Брута.
Наконецъ, неосновательно авторъ превозноситъ гётевскій разборъ Гамлета. Гёте вовсе не далъ ‘ключа къ разршенію проблемы’, а только затемнилъ ее. Гёте сталъ родоначальникомъ воззрнія, по которому вся разгадка Гамлета, какъ психологическаго типа, сводится къ слабости воли и чрезвычайному благородству натуры, неприспособленной къ грубому длу мести. Гамлетъ — слабъ волей, выдерживая жестокую борьбу съ настоятельными внушеніями отца и своего сердца, Гамлетъ-идеалистъ, убивающій Полонія и Розенкранца съ Гольденштерномъ! Конечно, на все есть свои объясненія, но убійство, притомъ еще изъ засады, все-таки поступокъ не идеальный. Гёте, лично натура пассивная и склонная къ романтизму, создалъ своего Гамлета неограниченно ‘симпатичнаго’ и ‘прекраснаго’, о которомъ врядъ ли могъ помышлять положительнйшій поэтъ-реалистъ всхъ временъ и народовъ. Гамлетъ, конечно, и симпатиченъ, и благороденъ, но только съ этими добродтелями не было бы шекспировской трагедіи по существу и по подробностямъ.
Въ хронологическихъ домыслахъ Тенъ-Бринка, какъ и слдовало ожидать, не мало загадочнаго и произвольнаго: почему, напримръ, онъ относитъ Перикла къ зрлому періоду дятельности Шекспира? Перикла, ршительно недостойнаго считаться даже отчасти шекспировскимъ произведеніемъ того времени, когда создавались такія драмы, какъ Антоній и Клеопатра.
Въ результат русскіе читатели не извлекутъ очень богатаго матеріала изъ лекцій Тенъ-Бринка, хотя, конечно, при нашей скудной оригинальной литератур о Шекспир и он могутъ быть прочитаны съ пользою. Изложеніе вполн популярное, даже не чуждое, мстами чисто нмецкаго простодушія и прекраснодушія, переводъ удовлетворителенъ. Къ сожалнію, встрчаются важныя опечатки, могущія ввести въ заблужденіе читателя, мало знакомаго съ предметомъ. На стр. 48: ‘Въ Генрих IV Шекспиръ изобразилъ кровавыя войны Алой и Блой Розы’ — вмсто въ Генрих VI, ‘Венера и Адонисъ’ издана въ 1593 году, а не въ 1543 (стр. 49). Цна книги — за 150 страницъ малаго формата слишкомъ высока.