Текущие заметки, Богданович Ангел Иванович, Год: 1895 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 12 минут(ы)

ТЕКУЩІЯ ЗАМТКИ.

Неопредленность понятія ‘народъ’ въ вашей ‘народнической’ литератур.— Вытекающія отсюда противорчія.— Какъ образчикъ послднихъ книга А. Пругавина ‘Запросы народа и обязанности интеллигенціи’.— Положительныя стороны этой книги.— Два слова по поводу ‘Обзора’ народно-учебной литературы С.-Петербургскаго Комитета грамотности.— Какимъ оружіемъ надо бороться съ издателями Никольскаго рынка.— Наша забывчивость къ памяти выдающихся дятелей.— ‘Юридическія поминки’ А. . Кони.— Его блестящія характеристики.— Любопытная страничка изъ прошлаго, имъ приводимая.

Что такое народъ?

Этотъ вопросъ, повидимому, столь простой и нехитрый, удивительно какъ запутался въ нашей литератур, хотя, въ отличіе отъ всхъ прочихъ европейскихъ литературъ, именно ему она посвящала больше всего вниманія. Въ теченіи 80-ти послднихъ лтъ создалась даже особая, такъ называемая, ‘народническая’ литература, исключительно работавшая надъ выясненіемъ тхъ отношеній, какія должны быть между народомъ и интеллигенціей, и до сихъ поръ не выяснившая, что-же собственно понимать надлежитъ подъ ея таинственнымъ ‘народомъ’.

Не ршивъ этого кореннаго вопроса, наше ‘народничество’ запуталось въ масс противорчій, образчикомъ которыхъ можетъ служить и книга г. Пругавина ‘Запросы народа и обязанности интеллигенціи’, вышедшая недавно вторымъ изданіемъ. Нкоторыя разсужденія автора отдаютъ теперь анахронизмомъ, производятъ впечатлніе чего-то отжившаго, своего рода ‘жалкихъ словъ’, щедро расточаемыхъ г. Пругавинымъ по адресу нашей интеллигенціи.

Народничество досталось намъ, какъ законное наслдіе крпостнаго права. Съ отмной послдняго не могло исчезнуть сразу его глубокое вліяніе на вс стороны нашей жизни. Общественная совсть, удрученная сознаніемъ великой несправедливости этого права, не могла не остановиться надъ вопросомъ, какъ загладить ее? И литература тогдашняго времени выдвинула въ отвтъ идею ‘долга’ и ‘расплаты’, причемъ незамтно для всхъ совершена была другая несправедливость: ‘историческій грхъ’ (если, вообще говоря, подобные грхи мыслимы) былъ взваленъ на интеллигенцію. Съ тхъ поръ извстная часть послдней (съ постоянствомъ, достойнымъ лучшаго назначенія) продолжаетъ бичевать себя за этотъ ‘историческій грхъ’.

Разбираться теперь, чей былъ ‘грхъ’, нтъ никакой надобности. ‘Кто виноватъ — у судьбы не доспросишься, да и не все-ли равно?’ Тмъ боле, что съ фактической отмной крпостнаго права народъ сравненъ съ интеллигенціей въ гражданскихъ правахъ, и, слдовательно, исчезла всякая почва для противопоставленій между ‘нами’ и ‘имъ’. Съ исчезновеніемъ привиллегій, когда-то основанныхъ на крпостномъ прав, исчезло и отличіе народа отъ интеллигенціи: эти об категоріи слились въ одно неразрывное цлое, въ томъ смысл, какъ слово ‘народъ’ понимается везд. Когда нмецъ, французъ или англичанинъ говорятъ ‘народъ’, то въ этомъ слов они объединяютъ все, что не составляетъ ‘правительство’, и никому не придетъ въ голову при этомъ выдлять изъ народа какого-нибудь Вирхова, Пастера или Гладстона.

Народники-же, настаивая на своемъ противоположеніи, впадаютъ иной разъ въ забавное высокомріе, несмотря на все свое преклоненіе предъ народомъ. Приведемъ, напр., одно мсто изъ книги г. Пругавина. Разсказывая о пристрастіи крестьянъ къ картинкамъ, онъ говоритъ:

‘По этому поводу намъ невольно вспоминается слдующій, по нашему мннію, глубоко трогательный (курсивъ нашъ) народный разсказъ, записанный однимъ изъ статистиковъ московскаго земства.

‘Старикъ-крестьянинъ, возвращаясь откуда-то домой, вмст съ своей женой, нашелъ на дорог исписанный листокъ писчей бумаги.

‘— Крестись, старуха, — говоритъ онъ, обращаясь къ жен, — у насъ теперь дома грамотка завелась!

‘— А ты, старикъ, — отвчаетъ жена, — прилпи грамотку-то на стну: все въ изб-то повеселе будетъ (курсивъ автора).

‘Такъ скромны эстетическія требованія мужика, придавленнаго нуждой, но въ то же время и такъ живучи’ (стр. 284).

Г. Пругавинъ тронутъ такой живучестью въ мужик потреб’ ностей высшаго порядка, не замчая, что въ сущности его умиленіе обидно для ‘народа’. Въ самомъ дл, что тутъ особеннаго, чмъ можно бы и стоило ‘тронуться’? Вдь, не былъ бы онъ тронутъ, если бы кто-нибудь изъ его друзей-интеллигентовъ пожелалъ украсить стны своей комнаты картинкой. Ему показалось бы такое желаніе вполн простымъ и естественнымъ.

Для г. Пругавина потребовалась цлая книга, чтобы убдить себя въ слдующихъ истинахъ: ‘1) народъ желаетъ учиться, 2) народъ желаетъ читать, 3) народъ жаждетъ духовныхъ, нравственныхъ впечатлній’. И только посл тщательнаго разсмотрнія всхъ ‘за’ и ‘противъ’, г. Пругавинъ заявляетъ: ‘Смемъ думать, что намъ удалось установить достаточно прочно эти три главныя положенія’.

Вопросъ не въ томъ, желаетъ ли народъ учиться и есть ли у него высшія потребности, а въ томъ, какъ и кто долженъ удовлетворить его ‘запросы’?

Какихъ только школъ ни изобртаемъ мы для народа,— вплоть до школъ г-жи Штевень, которыя, по совсти, можно назвать только школами ‘безграмотности’. Въ этомъ смысл и высказался противъ нихъ въ прошломъ году Московскій Комитетъ грамотности. ‘Хотя молодые учителя (15—16 лтъ), сами недолго учившіеся и попрежнему участвующіе лтомъ во всхъ полевыхъ работахъ, не особенно отличаются умственнымъ развитіемъ отъ своихъ учениковъ, но это же самое обстоятельство длаетъ то, что ихъ небольшое умственное и нравственное превосходство ближе и понятне крестьянскимъ дтямъ и потому легче ими усваивается’ (стр. 486). Можетъ быть, это ‘небольшое умственное и нравственное превосходство’ учителей и совсмъ излишне? Тогда ‘усвоеніе’ было бы облегчено до крайности… Приведя эту выписку изъ статьи г-жи Штевенъ, г. Пругавинъ не длаетъ никакихъ оговорокъ, и читатель впадаетъ въ невольное заблужденіе, что и г. Пругавинъ раздляетъ подобный взглядъ на дло народнаго просвщенія. Никому, конечно, и въ голову не придетъ рекомендовать интеллигенціи школы, въ которыхъ учителя обладали бы ‘небольшимъ, умственнымъ и нравственнымъ превосходствомъ’? И не только предлагать, но даже видть въ этомъ условіе благопріятное.

Врядъ ли кто отрицаетъ теперь необходимость бороться съ невжествомъ народа, какъ съ такимъ зломъ, которое подрываетъ вс ‘благія начинанія’, къ какой бы области они ни относились. Но нужно же разбираться въ вопрос. Г. Пыпинъ, возражая въ 1891 г. г. Пругавину, вполн справедливо возмущался филантропической постановкой вопроса, какъ это длаетъ г..Пругавинъ и во второмъ изданіи своей книги. ‘Мы должны бы, кажется, — говорить г. Пыпинъ, — весь вопросъ ставить иначе — развивать мысли не о томъ, что какая-то ‘интеллигенція’ обязана за что-то расплатиться съ народомъ, устраивая для него филантропическія школы, а о томъ, чтобы народное образованіе, независимо отъ всякой личной филантропіи, поставлено было тмъ нормальнымъ образомъ, какимъ оно могло быть и было поставлено у другихъ народовъ, чтобы народъ пользовался извстною долею образованія не вслдствіе случайной благотворительности, а въ правильномъ законномъ порядк вещей… Проповдь филантропіи питаетъ заблужденіе, отводитъ глаза отъ необходимости ставить вопросъ во всей его національной, государственной широт’…

Въ предисловіи къ настоящему второму изданію г. Пругавинъ возражаетъ, что онъ и не имлъ въ виду возлагать на интеллигенцію дло народнаго просвщенія ‘во всемъ его объем’, а только ту часть его, которая заключается въ ‘заботахъ о вншкольномъ образованіи народа: изданіе книгъ, картинъ, распространеніе ихъ въ народной сред, устройство библіотекъ, читаленъ и книжныхъ складовъ, организація народныхъ чтеній и т.п. Но для выполненія этой программы ‘во всемъ ея объем’ необходимы извстныя условія. Что можно, интеллигенція длаетъ.

——

Оставивъ въ сторон эти разсужденія автора объ ‘обязанностяхъ’, только затемняющія главныя положенія г. Пругавина, можно найти въ его книг не мало дльныхъ совтовъ и указаній чисто практическаго свойства, весьма полезныхъ для всякаго, кто бы пожелалъ поработать для народнаго образованія. Въ этомъ отношеніи на ряду съ его книгой можно поставить только ‘Систематическій обзоръ русской народно-учебной литературы’, составленный по порученію С.-Петербургскаго Комитета грамотности, вышедшій недавно тоже вторымъ, значительно дополненнымъ изданіемъ. Появился пока первый отдлъ, именно ‘по родному языку’, заключающій въ себ боле или мене полный разборъ тысячи слишкомъ (1.003) учебниковъ, руководствъ для учителей и книгъ обще-литературнаго содержанія, изданныхъ для народа. Нечего и говорить, насколько этотъ трудъ великъ по размрамъ и важенъ по своимъ практическимъ результатамъ, давая массу матеріала, изъ котораго каждый можетъ почерпнутъ то, что больше отвчаетъ его задачамъ и цлямъ. ‘Обзоръ’ смло можно рекомендовать, какъ справочную настольную книгу для всхъ, прикосновенныхъ къ длу народнаго образованія.

Вторая частъ ‘Обзора’, въ которую вошли отзывы о книгахъ художественнаго содержанія, сопровождается руководящей статьей о необходимости для народныхъ учителей обще-литературнаго образованія и о требованіяхъ, какимъ должны удовлетворять книги, издаваемыя для народа. Приведемъ небольшую выдержку изъ этой статья:

‘Народу слдуетъ давать, — говорятъ авторъ руководящей статья, редакторъ этой части отдла В. П. Острогорскій, — только художественныя произведенія, которыя могутъ образовать его чувства, воображеніе, вкусъ я умъ,— давать только такія сказки, басни, псня, разсказы, повсти, которыя соединяютъ въ себ три условія: правду, добро, въ смысл любви къ людямъ, и красоту, въ смысл живости и складности, занимательности разсказа. Поэтому, собственно говоря, слдовало бы давать народу въ извстномъ выбор, сокращеніяхъ или незначительныхъ передлкахъ, только сочиненія лучшихъ, талантливйшихъ писателей (таковы: Кольцовъ, Крыловъ, Пушкинъ, Гоголь, Лермонтовъ, Жуковскій, Шевченко, Никитинъ, Тургеневъ, Григоровичъ, Мей, Майковъ, Гончаровъ, Даль, Погосскій, Кохановская, гр. Л. Толстой, А. Потхинъ, Некрасовъ, Марко-Вовчокъ, Гребенка, Данилевскій и др.). Но пока, къ крайнему сожалнію, отдльными изданіями избранныя для народа сочиненія этихъ авторовъ Вышли далеко еще не вс, приходится выбирать к изъ мене талантливыхъ писателей, работавшихъ для народа, наиболе художественное. Словомъ, первое, что должно имть въ виду при выбор чтенія, это — непремнно талантъ писателя, художественность произведенія. Никакія поучительныя, нравственныя повсти или басни и сказку, написанныя народными доброжелателями, со всякими благими разсужденіями,поясненіями и поддлкой подъ народную рчь, никакія даже талантливыя, но пустыя по содержанію сказочки, собственно не должны имть здсь мсто’ (стр. 97)

Справедливость этого взгляда врядъ ли кмъ отрицается въ настоящее время, хотя на дл это далеко еще не оправдывается, и до сихъ поръ наша ‘народная’ литература иметъ характеръ по преимуществу поучительный и мене всего художественный.

Въ своей книг г. Пругавинъ приводитъ интересныя данныя, въ какомъ количеств расходятся въ народ изданія Никольскаго рынка. Они идутъ въ народную среду въ милліонахъ экземпляровъ, тогда какъ ‘народныя’ изданія интеллигенціи или совсмъ не расходятся, или же тысячами, много десятками тысячъ. Г. Пругавинъ, а съ нимъ и многіе ‘народные доброжелатели’, видятъ причину медленности распространенія въ плохой организаціи дла, въ нашей неумлости. Онъ разсказываетъ,— намъ въ примръ и поученіе,— много интереснаго о ловкости офеней и ихъ замчательной организаціи и даетъ странный совтъ интеллигенціи — взвалить себ на плечи короба съ ея изданіями для народа и отправиться самой распространять ихъ. И такъ какъ нтъ такого совта, котораго кто-нибудь да не послушался бы, то и этотъ совтъ пришелся нкоторымъ по душ. Дло не въ томъ, что изъ этого вышло, а въ странности самаго объясненія нашихъ неудачъ. Тотъ же офеня, конкуррировать съ которымъ намъ во всякомъ случа не по силамъ, сталъ бы охотно распространять ваши изданія, если бы это было для него выгодно. Тотъ же Никольскій рынокъ сталъ бы издавать наши ‘народныя’ книжки, если бы замтилъ, что он идутъ ‘ходко’, что на нихъ есть спросъ. А разъ этого спроса нтъ, то сколько бы самыхъ ‘народолюбивыхъ’ офеней ни разошлось по свту съ легкой руки г. Пругавина — имъ все-таки не вытснить изданій Никольскаго рынка.

Какъ это ни печально, но правда прежде всего, — девять десятыхъ нашихъ изданій для народа до того скучны, хотя и высоко-нравственны, что читать ихъ можно только за наказаніе. Что же удивительнаго, если народъ отворачивается отъ нихъ равнодушно и беретъ съ охотою ‘Милорда’? При всей своей нелпости, этотъ ‘Милордъ’ очень занимателенъ для простого читателя. Его ‘безъ скуки слушать можно’, а ‘въ искусств вс роды хороши, кром скучнаго’. Эту мысль Вольтера издатели Никольскаго рынка отлично усвоили, и бороться съ ними надо тмъ же оружіемъ.

Народъ, какъ и мы, читаетъ книги не только съ цлью найти въ нихъ поученіе, а и съ цлью развлечься, уйти на минутку отъ дйствительности, забыть ее и въ мір фантазіи пережить то, въ чемъ отказываетъ окружающая жизнь. Чмъ послдняя сурове, неприглядне, тяжеле, тмъ естественне и сильне желаніе отвлечься отъ нея какимъ бы то ни было средствомъ. Г. Пругавинъ справедливо называетъ ‘Милорда’ {Вотъ полное заглавіе этой, въ своемъ род весьма любопытной, книги: ‘Повсть о приключеніяхъ англійскаго милорда Георга и бранденбургской маркграфини Фредерики-Луизы, въ присовокупленіемъ къ оной исторіи бывшаго турецкаго визиря Марцимириса и сардинской королевы Терезіи’.} и ему подобные ‘лубочные’ романы — ‘гнусными книгами’, забывая одно, что къ нимъ нельзя прилагать только нашу мрку.

Въ одномъ изъ разсказовъ г. Короленко (‘Атъ-Даванъ’) есть прелестное мсто, очень характерное для отношеній простого читателя къ ‘лубочному’ роману. Герой разсказа вспоминаетъ свою молодость и говоритъ, между прочимъ, о томъ вліяніи, какое имли на него и его невсту (Раису) вс эти ‘Милорды’, ‘Гуаки’ и ‘маркграфини’.

‘— Никакого грха! И въ мысляхъ не было, — иба младенцы чистые. Рая до чтенія была большая охотница, такъ въ этомъ больше и время проводили. Сначала Гуаки тамъ, рыцари разные, Францыль Венецыянъ, — чувствительныя исторіи!.. Пустяки, конечно, а нравилось: маркграфиня, напр., бранденбургская, принцесса баварская, и при этомъ свирпый сераскиръ.’ Все такое-этакое… Возвышенныя персоны-съ и все насчетъ любви и врности упражняются, претерпваютъ… Конечно, головы молодыя!.. Она мн и разсказываетъ, что на день-то прочитала. Говорить, говоритъ, потомъ и задумается.

‘— Вотъ, Васенька, говоритъ, какіе на свт есть любители… Надо и намъ этакъ же. Можешь-ли ты въ испытаніи, напримръ, врность сохранить?.. Вдругъ-біі ко мн какой-нибудь свирпый сераскиръ присватался?

‘Ну, я, конечно, съ своей стороны смюсь…

‘— Да, — говоритъ и Рая, — наша жизнь есть совсмъ другая… Вотъ и студентъ тоже все смется, ‘а мн, говоритъ, что-то скучно’,— и вздохнетъ…’

Именно — ‘что-то скучно’! Большинство нашихъ издателей для народа совсмъ не хотятъ, этого принять въ соображеніе. Для простого читателя привлекательны не пошлыя сцены ‘лубочнаго’ романа, а возвышенный характеръ общаго, что ‘вотъ какіе на свт есть любители’.

Этимъ замчаніемъ мы вовсе не имемъ въ виду защищать лубочную литературу. Нападая на изданія Никольскаго рынка и желая въ корень подорвать ихъ, надо обратить серьезное вниманіе на т ихъ стороны, которыя длаютъ ихъ столь привлекательными для народа.

——

Въ нашей литератур для народа есть, между прочимъ, одинъ существенный проблъ, именно — полное почти отсутствіе біографій русскихъ выдающихся общественныхъ дятелей. Отчего это зависитъ? Не отъ того ли, главнымъ образомъ, что мы и сами ихъ плохо помнимъ. Люди, имена которыхъ составляютъ нашу гордость, заслужившіе глубокую благодарность современниковъ, навсегда исчезаютъ изъ нашей памяти. Разв потомъ, лтъ тридцать спустя, въ какомъ-нибудь изъ историческихъ журналовъ появятся ихъ записки или воспоминанія, по поводу которыхъ промелькнутъ дв-три замтки въ текущей печати. ‘Наша жизнь, — говоритъ г. Кони, — чрезвычайно впечатлительная въ первыя минуты потерь, затмъ быстро навваетъ на насъ холодъ забвенія и даже неблагодарности. Мы такъ торопимся забыть нашихъ товарищей и предшественниковъ, какъ будто, несмотря на вялость нашей умственной жизни, все куда-то неудержимо стремимся, не имя даже времени, чтобы оглянуться на вышедшихъ изъ строя, на покинувшихъ насъ навсегда’.

Восполняя отчасти этотъ проблъ, нашъ знаменитый юристъ А. . Кони посвятилъ памяти своихъ товарищей и членовъ юридическаго Общества, умершихъ въ теченіи 1893—1894 г., ‘юридическія поминки’ {‘Юридическія поминки и о новыхъ теченіяхъ въ уголовномъ процесс Италіи и Германіи’. Изъ ‘Журнала Министерства Юстиціи’. 1895 г. Печатано съ разршенія министра юстиціи.}. Хотя въ своихъ характеристикахъ онъ касается преимущественно ихъ дятельности, какъ юристовъ, но рдкая художественность, съ которою г. Кони очерчиваетъ личность каждаго изъ нихъ, придаетъ его задушевнымъ словамъ глубокое общее значеніе.

‘Смерть пронеслась въ эти полтора года надъ нами,— обращается г. Кони къ слушателямъ,— и вырвала изъ нашей среды людей, участіе которыхъ въ трудахъ общества и сочувствіе его цлямъ составляли то, что выражается трудно-переводимымъ итальянскимъ словоми ‘ambiente’, обозначающимъ одновременно я обстановку, и условія, и свойства житейскаго явленія и положенія. Они — эти умершіе — съ разныхъ сторонъ и точекъ зрнія составляли то ambiente, которое необходимо для успшности безкорыстной работы юридическаго мышленія по теоретическимъ и практическимъ вопросамъ права, разработка которыхъ составляетъ задачу нашего общества’.

Въ упомянутый періодъ Общество понесло громадную потерю въ лиц Алекся Михайловича Унковскаго, Виктора Антоновича Арцимовича, Евгенія Утина, Маркова и нсколькихъ другихъ, не столь видныхъ своихъ членовъ. О первомъ изъ нихъ уже упоминалось на страницахъ нашего журнала (въ декабрьской книг ‘Міра Божьяго), по поводу превосходной біографіи его, написанной г. Джаншіевымъ. Характеризуя его дятельность въ рядахъ адвокатуры, г. Кони замчаетъ, что ‘А. М. Унковскій былъ примромъ той нравственной высоты, на которой можетъ и долженъ стоять присяжный повренный, и всею совокупностью своей жизни далъ право, обращаясь къ его памяти, перефразировать извстный стихъ великаго поэта ‘чистйшей прелести чистйшій образецъ’ словами ‘чистйшей честности чистйшій образецъ’.

В. А. Арцимовичъ, какъ и Унковекій, игралъ видную роль при осуществленіи крпостной реформы и проведеніи въ жизнь судебныхъ установленій 1864 г. Въ качеств калужскаго губернатора, онъ явился ‘глубокимъ и безтрепетнымъ толкователемъ началъ, положенныхъ въ основу освобожденія крестьянъ, и приложеніи ихъ къ практическимъ условіямъ быта’. Затмъ, какъ лицо, занимавшее въ судебномъ вдомств одно изъ видныхъ мстъ, онъ былъ однимъ изъ самыхъ энергичныхъ и стойкихъ защитниковъ судебной реформы.

‘Надписи на сенатскомъ внк у его гроба ‘Человколюбивому отражу закона’ и на внк отъ неизвстныхъ ‘Отцу сиротъ’ опредляютъ собою т полюсы, между которыми, съ неостывающей энергіей и жаждой справедливости, двигалась его широкая мысль и билось его благородное сердце. Его голова блестла умомъ и добротою въ засданіяхъ совта и общихъ собраній Юридическаго Общества, ея блоснжныя сдины, подъ которыми скрывалась житейская теплота, напоминали собою снжную вершину вулкановъ далекаго, льдистаго и мглистаго свера, внутри которыхъ, однако, горитъ вчное пламя и свтитъ недалека’…

Иного рода была дятельность Е. И. Утина, этого ‘талантливйшаго адвоката въ сред литераторовъ и талантливйшаго литератора въ сред адвокатовъ’. По словамъ г. Кони, онъ былъ ‘просвщенный человкъ во всхъ отношеніяхъ’ и вполн удовлетворялъ тмъ высокимъ требованіямъ, которыя жизнь предъявляетъ къ людямъ, посвятившимъ себя служенію правосудію. Онъ обладала, широкимъ и глубокимъ образованіемъ, знакомствомъ съ исторіей искусства и литературою.

‘Только благодаря имъ, можно не опасаться обратить своего ‘служенія’ въ ремесло. Этими знаніями надо запасаться въ возможна широкихъ размрахъ, иначе обыденная рядовая дятельность заглушитъ въ дальнйшіе годы жизни то, въ чемъ служеніе должно искать себ опору и основаніе — живой общественный организмъ, а высшій предметъ правосудія — живой человкъ съ его несчастіями, паденіями и преступленіями, но и съ Божьей искрой, которая во всякомъ теплится — исчезнетъ изъ виду и замретъ подъ мертвыми формулами, которыя тмъ боле несправедливы, чмъ боле приложимы ко всмъ безъ всякаго различія. Молодымъ юристамъ, входящимъ въ жизнь, такъ хочется сказать словами Гоголя: ‘Забирайте съ собою, выходя изъ мягкихъ юношескихъ лтъ въ суровое, ожесточающее мужество — забирайте съ собою вс человческія движенія — не оставляйте на дорог, не подымете потомъ!’ А къ этимъ движеніямъ, конечно,— относятся и пытливость ума, и жажда новыхъ знаній’.

Для характеристики А. А. Маркова, г. Кони приводитъ любопытную страничку изъ прошлаго, которая знакомить насъ съ тмъ впечатлніемъ, какое новый судъ — ‘равный для всхъ’ — производилъ на тогдашнее общество и заграницей. Маркову пришлось вести дло о поджог мельницы Овсянниковымъ, который, благодаря своему богатству, пользовался, конечно, огромнымъ вліяніемъ въ столиц.

‘Наши западные сосди, лукаво поглядывая въ нашу сторону, отказывались врить, чтобы въ ‘подкупной’ (bestechbare) стран видное общественное положеніе или большое богатство не служила прочной и непреоборимой защитой противъ уголовнаго правосудія, примнимаго только къ бднякамъ. ‘Изъ Петербурга пишутъ, — иронически восклицалъ ‘Кладдерадачъ’,— ‘что двнадцатикратный (zwoelffache) милліонеръ Овсянниковъ арестованъ. Непостижимо! Или у него вовсе нтъ 12 милліоновъ, или же мы на-дняхъ услышимъ, что одиннадцатикратный милліонеръ Овсянниковъ освобожденъ отъ преслдованія!..’ Горечь этой оскорбительной ироніи какъ будто усиливалась тмъ, что въ прошломъ на Овсянниковымъ было свыше десяти судимостей низшими судами стараго устройства, изъ которыхъ онъ выходилъ съ самоувреннымъ торжествомъ, не смотря на то, что между этими длами находились и дла о побояхъ, нанесенныхъ должностнымъ лицамъ. Судъ и присяжные совершали тяжелый трудъ по этому длу съ честью, а хотя раздавались отдльные голоса, утверждавшіе, что Овсянниковъ осужденъ за свои прошлыя прегршенія, а не за настоящее преступленіе, но если припомнить, что дло о такихъ, совершаемыхъ въ тайн и съ оглядкой, преступленіяхъ, какъ поджогъ, не даютъ прямыхъ доказательствъ, особливо, когда обвиненіе сводится къ подстрекательству на поджогъ третьяго лица, и что въ разбор дла участвовали самыя блестящія силы защиты и обвиненія, то можно сказать, что въ предлахъ доступнаго человческому правосудію разумнія было совершено все возможное. Не даромъ, извстный глубиною своего ораторскаго таланта, повренный гражданскаго истца по длу отвтилъ на обращенный къ нему упрекъ въ неприведеніи прямыхъ доказательствъ, а лишь косвенныхъ уликъ: ‘ну, да, у насъ лишь черточки и штрихи, но изъ нихъ составляются очертанія, а изъ очертаній буквы и слоги, а изъ слоговъ слово слово это поджогъ!..’ Но когда этотъ поджогъ произошелъ, озаривъ громаднымъ заревомъ петербургское небо, то въ вызванномъ имъ пожар было усмотрно полиціей лишь простое ‘происшествіе’, подлежавшее, согласно ея сообщенію слдователю, погребенію подъ покровомъ 309 ст. уст. угол. суд. Тогдашній прокуроръ, задумавшись надъ причинами громаднаго пожара, поручилъ Маркову произвести на мст личное дознаніе. Оно продолжалось нсколько дней. Марковъ отдался ему всецло и результатомъ его добросовстнйшаго и кропотливаго труда было возбужденіе уголовнаго преслдованія противъ Овсянникова…’

Таковы эти люди, служившіе ‘чистйшими образцами чистйшей честности’ для своихъ товарищей, утверждавшіе судъ и право на новыхъ началахъ, при условіяхъ, требовавшихъ въ равной степени энергіи и осторожности, и вынесшіе на своихъ плечахъ тяжесть реформъ крпостной и судебной. И намъ понятны теплыя слова, которыми г. Кони оправдываетъ необходимость своихъ ‘юридическихъ поминокъ’: ‘Такіе люди становятся особенно дороги, когда усталая жизнь клонится къ закату и когда, въ лиц ихъ, одинъ за другимъ уходятъ соучастники свтлыхъ надеждъ, трудовъ и любви къ тому, съ чмъ связаны лучшіе годы жизни. Воспоминаніе о нихъ должно имть мсто въ засданіяхъ ученаго собранія, которому не слдуетъ оправдывать словъ Пушкина о томъ, что мы ‘лнивы и не любопытны’, хотя, къ сожалнію, это такъ бываетъ въ дйствительности’,— и тмъ боле воспоминанія о нихъ должны быть дороги для общества и народа, который пользуется плодами ихъ самоотверженной дятельности.

А. Б.

‘Міръ Божій‘, No 3, 1895

ТЕКУЩІЯ ЗАМТКИ.

Читайте также: