Табачный капитан, Адуев Николай Альфредович, Год: 1944 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 79 минут(ы)

Николай Альфредович Адуев (Рабинович).

Табачный капитан.

Комедия на музыке в 4 актах, 5 картинах.

Комедия написана так что может быть поставлена как музыкальными, так и драматическими театрами. Во втором случае часть вокальных номеров можно опустить, часть — по желанию постановщика — дать либо на музыке без пения, либо без музыки, и лишь несколько песен и арий автор считает обязательными для любого спектакля:

1. Квартет обиженных бояр.

2. Голландская моряцкая.

3. Ария Ивана — во втором акте.

4. Здравица Корсакова — во втором акте.

5. Ария Жермены — во втором акте.

6. Куплеты Ивана (‘Я только мужик’) — в третьем акте.

Действующие лица:

Смуров Карпий Семёнович — купец, крепкий 45-летний вдовец.

Люба — дочь Смурова.

Свиньина Ненила Варфоломеевна — знатная боярыня, лет 45, статная, держится с достоинством.

Антон — её сын.

Иван — слуга Свиньиных.

Жулёв Капитон Сидорович — купец, поставщик мачт на государев флот.

Гликерия — его дочь.

Акакий Плющихин — царский дьяк, бывший воспитатель Петра, а ныне его советник и собутыльник.

Ганнибал — арап, царский крестник.

Господин Питер — император Петр I (в афишах и программах. необходимо печатать ‘Питер’, чтобы не срывать эффекта неожиданного появления Петра на сцене).

Первый боярин.

Соковнин — второй боярин.

Третий боярин.

Четвёртый боярин.

Арина — мамка Любы, дородная, красивая, лет 35.

Ван Блазиус — голландский судостроитель — на службе у Петра.

Гервасий — голландский судостроитель — на службе у Петра.

Корсаков Алексей — молодой дворянин.

Лугин — молодой дворянин.

Стрешнев — молодой дворянин.

Комендант гавани в Санкт-Петербурге, старый моряк.

Молодой приказчик — служащий Смурова.

Девушка — горничная Любы.

Матрос.

Мадам Ниниш — содержательница кабачка ‘Лев и Кастрюля’ в Париже.

Месье Мутон — главный повар кабачка.

Месье Кеке — молодой подручный Мутона.

Жермена де Курси — маркиза.

Диана де Тюржи — графиня, возлюбленная Ганнибала.

Батист — кучер маркизы.

Мажордом — из дома маркизы.

Молодые дворяне, бояре, боярыни, боярышни, шкиперы, слуги, поварята, девушки, матросы, грузчики на пристани.

Акт 1.

Сад купца Смурова, поставщика парусины на суда государевы. Сад заполнен слугами. Одни, стоя на лесенках, протягивают меж деревьев проволоку для иллюминации, другие хлопочут у столов, расположенных ‘покоем’ в середине сцены. Убранством столов руководит Люба, дочь Смурова. Она в русском платье, ей 16—17 лет. Любе помогает её мамка Арина. Смуров хозяйственно оглядывает сад и столы.

Около 6 часов вечера. Золотая осень на фоне пейзажа тогдашней Москвы.

Смуров.

Эй, шевели, шевели, пошевеливай!

Да что ж, на вас столбняк напал!

Как этот ковш сюда попал?

Сам царский дьяк его пригубит.

Он чарки древние не любит.

Вот положись-ка на девиц:

Ни разуменья, ни заботы!

Вели падать сюда сервиз

Чеканной аглицкой работы…

Люба.

Дозвольте, батюшка…

Смуров.

Молчи!

Люба.

Дозвольте, батюшка, ключи.

Смуров

(передавая ей ключи, мягко)

Возьми, да, слышь, не отдавай-ка.

С другими к поясу примкни.

Ты в доме полная хозяйка.

Да только считанные дни.

Люба.

Как, батюшка?

Смуров.

И думать тяжко.

А видно, видно по всему:

Ох, упорхнёт певунья-пташка.

Люба.

Да что вы, батюшка? К кому?

(Про себя).

Что это значит? Сердце бьётся…

Смуров.

Да так уж исстари ведётся…

Вот прошло счастливо детство,

Сказкам няниным конец.

Подрастает по соседству,

Словно в сказке, молодец.

И зардеется в опаске

II потупит дева взор,

Как начнёт иные сказки

Ей шептать через забор.

И жених невесте смело

Скажет: ‘Будь навек моей’,

И возьмёт за ручки белы,

И в глазз заглянет ей.

Громко гости крикнут ‘горько’

За столами в день венца,

И погаснет ясна зорька

В доме старого отца!

(Пригорюнился).

Хор.

И погаснет ясна зорька

В доме старого отца.

Люба. Ну, что вы пригорюнились, батюшка? Мне об этих глупостях и думать рано!

Смуров (вдруг обиделся). Это почему же рано? Дочь купца Смурова, первого поставщика парусинной холстины на все корабли государевы, в девках сидеть не должна! Это не дело!

Люба. Дозвольте, батюшка, пойти прибраться до гостей.

Смуров. Вот это дело. Время считанное, а наряды ваши заморские надевать долгонько. Иди, иди…

Люба. А что до сего разговору, батюшка, то ведать извольте: мне и в девичестве хорошо, и замуж я никогда не пойду! (Убегает).

Смуров. Постой! Люба! Постой! Что ты сказала? Ушла… (Арине, гневно). Ах, ты, кочерга витая! Ты чего ж это не доглядела? Говори, как на духу, кто он?

Арина. Да что ты, батюшка, взъярился? Не больно я тебя испужалась. Кочерга…. Небось, вечор ещё меня лебедью звал, а ныне…

Смуров. Тсс… Нишкни! Лебедь, а шипишь, как гусыня. Да разве ты не слыхала, чем Любушка отца порадовала?

Арина. Как не слыхать! Никогда, говорит, замуж не пойду.

Смуров. А ты разумеешь, что сие значит?

Арина. Как не знать? Любовь дочернюю!

Смуров. Дочернюю? Врёшь! Сие значит — нашла себе предмет сердцу. ‘Никогда замуж не пойду’ — сие у девиц значит: ‘Никогда не пойду ни за кого другого’. Говори, кто бы это был? Знаешь?

Арина. Знать не знаю, а смекать смекаю. (Шёпотом). Люба-то наша что-то больно часто у соседского тына погуливать стала.

Смуров. Антошка? Сын соседки моей, боярыни Свиньиной? Быть сего не может!

Арина. Может — не может, а может — и может.

Смуров. Задала ты мне не в пору задачу… Гм… С одной стороны, оно бы и прельстительно…

Арина. Ох, прельстительно! Свиньины — род знатнейший.

Смуров. Зато спеси много. Вчера семь раз спину гнул, как в гости звал, и до сей поры не ведаю, придут ли. Нет! Никогда они через увальня своего с купчишкой Смуровым не породнятся. (Подошедшему слуге). Тебе чего?

Слуга. От бояр Свиньиных челядь прислана.

Смуров. Это к чему?

Слуги. Не говорят холопы, до вас просятся.

Смуров. Гм… Зови.

Слуга уходит.

Это не дело. Это значит — отказ, быть не хотят. Так и знал.

Входят слуги Свиньиных. Впереди Иван.

Что скажешь молодец?

Иван. Боярыня Ненила Варфоломеевна кланяться велела.

Слуги кланяются.

Да нас прислать изволила на тот случай, что, как ваша милость сей день гостей знатных ожидает, то не помочь ли по соседству к столам да на кухнях?

Смуров (тихо). Это дело. (Громко). Боярыне Нениле Варфоломеевне земной поклон и сердечное спасибо за ласку. Людей у нас хотя и хватает, да почёт велик. Ступайте, молодцы, к челяди нашей. Арина! Вели-ка угостить народ. (Тихо). Да так, чтоб неделю смуровское угощение хвалили. (Ивану). А ты, молодец, постой!

Слуги с Ариной уходят. Иван остаётся.

Это тебе за речь гладкую. (Даёт деньгу). Где так складно говорить обучен?

Иван (кланяясь, принимает деньгу). Имею донести: нарочно не обучали, а как наказывала боярыня, так и упомнил.

Смуров. Это дело. А сам ты по какой части у боярыни?

Иван. При ключах, сударь, по хозяйству и при боярине молодом.

Смуров. Вишь ты! Должности немалые. Ты что же? Вольный? На хлебах служишь?

Иван. Нет у меня воли, сударь! Покойный боярин Яков Петрович меня малолетним у боярина Татищева на табак заморский выменял. Читать-писать изучил, считать! Всему учил! А как умер, боярыня говорит: ‘Хватит! Слишком умный будешь. Теперь служи!’ (Грустно поник).

Смуров. И много боярин на тебя табаку извёл?

Иван. Знать не могу, сударь.

Смуров. Это уже не дело. Это ты, — мои тебе совет, — точно узнай, сколько. Теперь, брат, такое время, что каждый человек цену себе доподлинно знать обязан. Ты чего кланяешься?

Иван ( с низким поклоном). Великое слово, сударь. Только мне моя цена и ведома и неведома.

Смуров. Это как же?

Иван. Боярин табаку за меня отдал по весу.

Смуров. Ясно, что не на глаз. Я и спрашиваю, по какому весу.

Иван. По моему. На одну чашку табак, на другую — меня, сколько потянул, столько и насыпали.

Смуров.

Вишь ты! Это дело… (Подумав, решительно). Это боярин дело сделал! Ты, небось, молодой, да щуплый был, мало весил?

Иван (тихо). Ах, сударь!.. Боярин Татищев холопов своих кормил не больно сытно. Мало весил… (Понурил голову).

Смуров. Эх ты, разнесчастный! (Пригорюнился, потом жалостно и свирепо). Табак-то хоть хорош был?

Иван. Хорош! Меня хозяин прежний шутки ради на прощанье трубкой угостил. Очень хорош.

Смуров. Гм… Это выходит, ты, значит, ещё в детстве сам себя прокурил? Рановато… Эх, парень, приглянулся ты мне. Я, брат, не посмотрел бы, что боярин тебя дымом из ноздри пустил, а в люди бы вывел.

Иван. Не отдаст меня боярыня. Крепко держит…

Смуров. Не отдаст, говоришь?

Иван печально и отрицательно качает головой.

И не продаст?

Иван — та же игра.

Гм… Ну, ладно. Займись, братец, убранством.

Иван хочет идти.

Эй, ты куда?

Иван. Ключника сыскать, сударь, под начало к нему стать.

Смуров. Стой! Ключника у меня нет. Не по бедности, конечно, а того для, что дочь моя сама дом держать привычна. Люба! Люба! Ты готова?

Люба (за сценой). Готова, батюшка.

Смуров. Ну, иди, займись столами.

Люба выходит в европейском платье, нарядном, но скромном и со вкусом.

Вот тебе и помощник — самих Свиньиных ключник (Тихо). Люба, подь сюда! Ты его не чурайся! Он, хоть и холоп, а парень с толком. (Громко Ивану). Вот тебе на сей день хозяйка, под её начало и стань. (Идёт, возвращается, Ивану). Так не отдаст, говоришь?

Иван отрицательно качнёт головой.

Гм… Ну, ну… (Уходит).

Слуги приближаются, смотрят на Ивана и ждут распоряжений.

Иван (Любе, низко кланяясь). Что приказать изволит госпожа?

Люба (важно). Столы все огляди, скажи, так ли всё уставлено. Плошки проверь, которые для люминации. Скажи, довольно ли масла. Да ещё скажи (тихо, с отчаяньем), скажи, как ты попал сюда, изверг?

Иван (громко). Столы в порядке. В плошки масла долить надлежит. (Тихо). А попал не по своей воле, Любовь Карповна, разве бы я посмел?

Часть слуг идёт доливать масло.

Люба (громко). Погляди ещё посуду, погляди бельё столовое. (Тихо). Да погляди мне в глаза, лукавый!

Иван смотрит и сейчас же потупляет глаза.

То-то… Признавайся — твои сии выдумки?

Иван (громко, остальным слугам). Посуду ещё протереть бы надлежало.

Часть слуг удаляется в глубину с посудой.

Скатерти на задних столах расправить!

Остальные слуги уходят в глубину.

Иван (Любе). А я только случай ухватил, боярыне шепнул — не помочь ли батюшке вашему по соседству да и поглядеть: если гости впрямь знатны, то и за ней послать.

Люба. Да как ты такую дерзость без спросу моего произвести посмел?

Иван. Жить не могу без тебя, госпожа моя!

Вступает музыка.

Ты — мой свет, моя кровь, одна отрада моя. Ведь в гот день, как ты в лесу за слободой заблудилась и меня ненароком встретила, я там от жизни моей горькой сук искал. Я тебя только на тропинку вывел, а ты меня от смерти увела.

Люба. И на горе я с тобой там встретилась, на несчастье нас лес тот свёл. Я — богатого купца дочь, ты — строптивой боярыни раб. Извелась я за этот год. Что ж, так и будешь ночью под окнами вздыхать да днём через тын шептаться? Разве это любовь? По мне любовь — всё возьми и всё отдай!

Нету покоя усталым очам,

Нету мне мочи томиться,

Счастья клочки воровать по ночам

Днём изнывать и таиться.

Ах!

Разве любовь для того,

Чтобы бояться всего,

Чтобы встречаться украдкой.

Чтоб целоваться с оглядкой?

Иван.

Что же, как видно, лихая судьба

Жить нам назначила розно.

Вольная пташка, забудь про раба!

Люба.

Рада бы, милый, да поздно!

Сердце стучит и горит,

Сердце моё говорит:

Если любишь, будь смелее,

В чёт и нечет не гадай,

Не скупись душой своею,

Всё возьми и всё отдай!

Иван.

Слушайся сердца, моя бирюза,

Сердце — хороший советник.

Если сегодня над нами гроза,

Солнышко завтра засветит.

Ах!

Разве любовь для того,

Чтобы не ждать ничего,

Чтобы грустить, убиваться,

Чтобы судьбе покоряться?

Люба.

Нету просвета у нас впереди,

Тучи насупились грозно.

Я — твоя гибель! Забудь и уйди!

Иван.

Ласточка, рад бы, да поздно!

Сердце кипит и горит

(прижимает её голову к сердцу),

Слышишь, оно говорит:

Если любишь, будь смелее,

В чёт и нечет не гадай.

Не скупись душой своею,

Всё возьми и всё отдай.

Вместе.

Не скупись душой своею,

Всё возьми и всё отдай.

Люба.

Ступай… Идут…

Иван.

Ясочка, я сказать не успел: отец твой меня приласкал, к себе взять хочет.

Люба.

Быть того не может! Ох, радость бы!

Иван.

Да не отдаст меня боярыня, ни Антошка её треклятый!

Люба.

Идут. Молчи…

Входит Смуров.

Иван

(довольно громко).

Как рыба.

Люба.

Молчи, говорю!

Иван (ещё громче). Как рыба, госпожа, заливная или горячая будет?

Смуров (подходя). Заливная, заливная. (Любе). Ну что, каков молодец?

Люба (шёпотом). Уж больно расторопен, батюшка.

Смуров. Это не грех! (Ивану). Гм… Так не отдаст, говоришь, боярыня? Ну, а если отдала б, пошёл бы ты ко мне?

Иван (страстно). Всей душой, всем сердцем служил бы, Карпий Семёнович!

Смуров (сияет). Глянь-ка, Люба, как я ему приглянулся! Это дело. Меня все добрые люди любят.

Входит купец Жулёв, поставщик мачт на царский флот. С ним его дочь Гликерия, до утрировки расфранчённая ‘на иноземный манир’ девушка лет двадцати. Она целуется с Любой, присев предварительно Смурову. Движения её почти карикатурны, от нового она взяла лишь доведённую до крайности страсть к иноземным нарядам и повадкам.

Жулёв. Мир дому сему!

Смуров. Капитон Сидорович! Гость дорогой! Гликерия Капитоновна! Нижайшее наше! Хороша! Ай, хороша! Ну, спасибо, что не побрезговали бедным домишком моим.

Жулёв. Слыхали мы про бедность вашу. Самого царского дьяка Акакия Плющихина со боярами сегодня принимаешь. Небось, все паруса распустил?

Смуров. Моим парусам без твоих мачт — грош цена, Капитон Сидорович. Ну, Любаша да Гликуша, мы с гостем дорогим в горницу пройдём да по чарке на затравку выпьем.

Люба (тихо отцу). Только помните, батюшка, вы ведь пить не горазды, не захмелеть бы вам до гостей.

Смуров. Я и совсем не собираюсь, так, пригублю. Мне сегодня вся трезвость нужна. Захмелеть сегодня — это не дело. Пошли, Капитон Сидорович, только чур — о делах ни слова.

Жулёв. Ни-ни. Вот они где у меня, дела-то.

Направляются к крыльцу.

Смуров. То-то и оно. Так я и говорю: рязанская холстина — дрянь… Рядно.

Жулёв. Так и лес ведь орловский — труха.

Ушли.

Гликерия. Ну, здравствуй, ангел мой. (Тяжело дышит). Сколь фортуной взыскана… тебя в авантажном сем виде… самолично лицезреть. Ах!..

Люба. Да что с тобой, Гликуша? Ты едва дышишь. Или несчастье какое стряслось?

Гликерия. Одно токмо движение чувствования… Однако от убранства твоего в превеликую ажитацию прихожу. Ох!..

Люба. Разве что не по обычаю ассамблейному?

Гликерия. Душа моя! А где ж фантанжи кружевные? Пошто роброн столь мало распёрт? Мушек на щеках не зрю… Ух! (Шатается).

Люба. Батюшка! Да с ней дурнота. Эй! Девушки!

Девушки подбегают к упавшей на скамью Гликерии и начинают её обвевать. Одна прыскает в лицо водой. Гликерия, внезапно очнувшись, закатывает ей пощёчину.

Гликерия. Тварь дерзкая! Всю куафюру расстроила.

Девушка фыркает. Люба полусердито гонит её жестом.

Люба. Оправься, Гликуша, никак гости подъезжают. Да что с тобой?

Гликерия. Ох! Усы! Усы!

Люба. Какие усы? (Девушке, тихо). Уж не бредит ли?

Девушка. Зазноба с усами завелась, вот что.

Люба. Ах, не томи, душа моя! Чьи усы тебя столь встревожили?

Гликерия. Ох! Китовые… Тако в талию жестоко впимшись, что кровь в превеликом стеснительстве и дыха не хватает. Спёрло…

Люба. Снуровку сей же час распустить надлежит. Идём в горницу.

Гликерия (отмахивается). Ах! Быть тому невозможно. Пять девок полдня затягивать трудились и для верности все тесьмы восковой ниткой прошили. В час не распустишь, в два не стянешь!

Смуров (выходя из дома с Жулёвым). Девицы! Идите гостей встречать!

Входят бояре, боярыни, боярышни, молодые люди. Впереди церемониймейстер ассамблей царёвых дьяк Акакий Плющихин — бывший воспитатель, а ныне советник и собутыльник Петра.

Смуров (низко кланяясь). Кланяюсь низко, благодарю гостей дорогих за великий почёт, зело вами взыскан…

Акакий. Стой! Молчать! Правило… (Вынимает свиток). Аз, ассамблейных действ церемониймейстер, всешутейшего собора провиантмейстер, царёв дьяк учёный, Акакием крещёный, Плющихиным наречённый, за порядком наблюдать облачённый, оглашаю первое правило ассамблейное. Оно же таково: хозяин не повинен гостей ни встречать, ни провожать, ни подливать, ни потчевать, а гостям на то хозяину не пенять. Мы сами о себе позаботимся! Уразумел?

Смуров. Уразумел.

Акакий. Врёшь, не уразумел. Я, к примеру, не гость, а наставник. (Выдержав паузу). До меня сие правило не касаемо!

Смуров. Не касаемо?

Акакий. Не касаемо.

Смуров. Не гость?

Акакий. Не гость.

Смуров (догадавшись). А коли не гость, не откажи, наставник любезный, сию чару принять. Твоё питьё любимое — грог голландский.

Акакий. Вот теперь уразумел. (Пьёт).

Иван (тихо слуге).

Сенька, беги домой, скажи боярыне: гости знатности немалой. Самой, пожалуй, ещё рановато, а боярину молодому быть не мешало бы.

Сенька исчезает.

Акакий. Ну, бояре, воссядем за столы да и начнём с богом Бахусом и внуком его российским Ивашкою Хмельницким превеликую баталию, дондеже не поляжем с почётом.

Все пьют и едят. Впереди четверо бояр мрачно переглядываются.

Первый боярин. Глянь-ко… И ты здесь, боярин. А намедни говорил — не пойду к купцу, да и мне отсоветовал.

Второй боярин. А ты ж пошёл? Да и семейство привёл.

Третий боярин. А как не пойти, коли Акакий сей настрого быть наказал? А он, хоть и пьяница, да ума палата, бывший воспитатель царский, вишь как царь его жалует!

Четвёртый боярин. Ну, и время!.. Пьяный дьяк боярам приказывает, русский царь с голландскими корабельщиками английский эль хлещет, а безродный купчина на всю Москву пиры задает.

Первый боярин. А угощение, как посмотрю, царское.

Второй боярин. Царское-то — царское, да как вспомнишь, чем царь ныне всю Русь православную угощает, так и в горло не лезет!

Третий боярин. Истинно так. Последние времена пришли.

Вступает музыка.

Первый боярин.

Останемся сиры, и босы, и голы,

Порушилось всё, чем мы были горды.

Сначала обстриг на кафтанах нам полы,

А ныне добрался и до бороды.

Вместе

(плюют).

Тьфу…

В горло не лезет

Угощенье царское,

Кисло от мёду,

Тошно от вина.

Гибнет Русь

Исконная, боярская.

Последние настали времена-а-а-а.

Второй боярин.

Бывало, цари, как икона в окладе:

Бояре накормят и рот оботрут.

А этот строгает, ворочает клади,

За всякий холопский хватается труд.

Вместе.

Тьфу…

В горло не лезет

Угощенье царское,

Кисло от мёду,

Тошно от вина.

Гибнет Русь

Исконная, боярская,

Последние настали времена-а-а-а.

Третий боярин.

Вино попивали, жирели с доходу

И с суши не двигались мы никуды.

Так нет, вишь, он тянет Расею на воду!

А нас воротило всю жизнь от воды.

Вместе.

Тьфу…

В горло не лезет

Угощенье царское,

Кисло от мёду,

Тошно от вина.

Гибнет Русь

Исконная, боярская,

Последние настали времена-а-а-а.

Четвёртый боярин.

Сидели мы в думе, решали годами

Малейший указ и устав деловой.

Столетия мы управляли задами,

Так нет, вишь, он требует, чтоб головой!

Вместе.

Тьфу…

В горло не лезет

Угощенье царское,

Кисло от мёду,

Тошно от вина.

Гибнет Русь

Исконная, боярская,

Последние настали времена-а-а-а.

Чистая перемена. Перед зрителем уголок сада близ калитки.

На авансцене появляется Гликерия. Она едва дышит и очень красна.

Гликерия. Уф! Всего четыре звена оной осетрины чуть отведала… И опять дышать неспособно. А в скорости танцы заиграют… А у меня от толикого стеснения все фигуры минувета словно корова языком из памяти слизнула. Повторить разве втихомолку? (Начинает неуклюже двигаться). Раз-два-три! Ох, ноженьки не держат. Раз-два… (Шатается и падает прямо на входящего Антона Свиньина).

Антон — наглый, расфранчённый, смазливый молодой человек.

Антон (спокойно подставляет руки). Держу, падайте! (Зрителям). Так и знал. Куда ни явлюсь, девицы в тот же миг сражены насмерть. А сия недурна… Бессомнеино, дочь хозяйская. Токмо дородна через меру. Подпереть бы чем!

Гликерия (очнувшись, томно). Ах… (Увидела, испугалась). Ох!

Антон. Не ужасайтесь, прелестная! Я хотя и знатен, но не горд, и чувства деликатные ваши, в мои объятья вас приведшие, вполне уразуметь способен.

Гликерия. Что вы, сударь? Одна нечаянность. Сие есть лишь слабость, от кружения головы и стеснения в груди происходящая.

Антон. Не изъясняйтесь далее. К сему давно привычен, что лицезрение меня девицам голову кружит и стеснение в груди производит. Не всякой, разумеется, ответствую, но что до вашей персоны касаемо, то великое желание к знаемости вашей получил.

Гликерия. Ах, сударь! Куплемент сей столь поспешен, что веры ему дать никак не можно. Нет, нет, сие есть один лишь политес и галантерия.

Антон. Отнюдь! Поспешность оная вполне натуральна. Узрев ваши красы, мне для приведения себя в любовь лишь краткое время потребно.

Гликерия. Пощадите, сударь. От таковых речей амантных я вся аж взопрела. Тем наипаче, что вы мне нимало не знаемы.

Антон. Так познаем же друг друга без промедления! Кто вы, мне доподлинно ведомо, я же есть единое чадо знатнейшего и именитейшего на Руси рода боярского, короче — сам Антон Свиньин! Держу, падайте!

Гликерия. Ах! (Падает в его объятья).

Антон. Вот что значит род и знатность!

Гликерия (томно). Вот что значит красота!

Вступает музыка.

Антон

Разит амурова стрела,

И нет защиты от удара.

Гликерия.

Сама, фортуна нас свела,

Решив, что мы с тобою пара.

Антон.

О, эти дивные красы

Моё составить могут счастье.

(Сжимает Гликерию в объятиях).

Гликерия.

О, эти китовы усы!

Я вся изрезана на части!

Антон.

Так рази, стрела Амура,

И к усладам нас зови.

Гликерия.

Видно, так велит натура:

Без страданья нет любви.

Антон.

Вы — волшебная приятность.

Гликерия.

Вы — прелестная мечта.

Антон.

Вот что значит род и знатность!

Гликерия.

Вот что значит красота!

Антон.

Везёт тебе, моя душа,

Я и пригож и родом знатен.

Гликерия

Я столь отменно хороша,

И разговор мой столь приятен.

Ну, приласкай меня ещё,

Шепни ‘люблю’ своей голубке…

(Прислоняется к Антону).

Антон.

Не опирайтесь о плечо:

У знатных кости очень хрупки.

Вместе.

Так рази, стрела Амура,

И к усладам нас зови.

Видно, так велит натура:

Без страданья нет любви.

Антон.

Вы — волшебная приятность.

Гликерия.

Вы — прелестная мечта.

Антон.

Вот что значит род и знатность!

Гликерия.

Вот что значит красота!

Чистая перемена. Снова место пиршества. Пир в разгаре. Бояре о чём-то свирепо спорят.

Первый боярин. Это ты-то?

Второй боярин. Да, я!

Первый боярин. Это твой-то?

Второй боярин. Да, мой!

Первый боярин. Слыхали, бояре? Это его-то род моего знатнее? Да твой дед моего в сани подсаживал!

Второй боярин. Ан я спутал. Это твой дед перед моим шапку ломал. (Третьему боярину). Помнишь, боярин?

Третий боярин. Точно не упомню. Одно помню: оба ваши деда у моего пращура бородами крыльцо мели. (Четвёртому). Верно, боярин?

Четвёртый боярин. Это когда же было? Когда твой пращур при моём в шутах состоял?

Третий боярин. Ах, ты вон как? А ну. глянь мне в глаза. Тьфу! (Плюёт на боярина).

Четвёртый боярин. Бей!

Все четверо бросаются друг на друга. Общая свалка.

Смуров (бегает вокруг). Бояре! Бояре! Ну, что тут поделаешь? Да подсоби же, Акакий Львович!

Акакий (не отрываясь от чары). Это которому же подсоблять?

Смуров. Да не которому, а мне. На мою же голову срам.

Акакий. Ах, тебе? Сейчас. (Ища кого-нибудь глазами, находит Ивана). Эй, малой! Хватай того жирного поперёк тулова. А ты, купец, вон энтого за волосья.

Смуров. Как можно!

Акакий. Стой! Молчать! Правило! Царёв указ: ‘Всякое шумство на ассамблее унимать словесно, а буде не уймутся, то ручно, на сан не глядючи’. Хватай!

Смуров. Вишь ты… Это дело! (Тянет боярина за волосы, тот визжит). Не взыщи, боярин, царёв указ, царёв указ!

Бояр разнимают.

Первый боярин (садясь, спокойно). Уф!

Второй боярин. Ох!

Третий боярин (четвёртому, миролюбиво). Ты бы полегче…

Четвёртый боярин (ласково). А ты куда бьёшь? Разве так показано?

Смуров. Ну, вот и мир. Рад и счастлив. Кушайте, дорогие гости. Ох! Запамятовал, угощать-то не велено.

Акакий. Штраф! Штраф! (Громко). Государи мои, внимать прошу, — за проступок противу правила купец Смуров штраф пьёт! Мой грог. Пробуй!

Смуров. Помилуй, Акакий Львович. Я же непьющий! Да мне после него сразу под стол!

Акакий. Сразу — не сразу, но во благовремении! Небось, тогда и я с тобой упаду. Пей. Я за всё отвечаю.

Смуров. А коли так, за царя Петра Алексеевича. Ура!

Бояре (кисло). Уря-а-а.

Акакий. Музыка! Минувет.

Музыка начинает, но по знаку Акакия обрывается.

Стой! Молчать! Правило: ‘Кавалерам дамских персон с любострастием не хватать, а вертеть с любезностью и приятством’. Уразумели?

Все. Уразумели!

Акакий. Вот теперь давай!

Вступает менуэт.

Любушка, пока ноги меня держат, ты со мной в первой паре.

Идёт менуэт. Его танцуют с непривычки смешно и неуклюже под русские мотивы роговой музыки.

Из первой кулисы по авансцене спиной к зрителю пробирается стройный молодой человек в военной форме. Видно, он ищет кого-то в этой толпе. Всё ещё спиной к зрителю он, помимо воли, попадает в круг, внезапно образовавшийся при новой фигуре танца. Круг этот скрывает его от зрителя, до сих пор не видевшего его лица. Внезапно раздаются женские крики. Круг раздвигается, и молодой человек остаётся в его центре уже лицом к зрителю. Это негр Ганнибал. Черты его лица благородны, манеры сдержанны, выправка превосходная.

Боярыни и бояре. Свят, свят, свят!..

Гликерия (чуть не столкнувшись с Ганнибалом). Ах! Чёрт! Чёрт! Вельзевул! (Шатается и хочет упасть на руки Антона).

Антон (дрожа). Н-н-н-н-е д-держу, и — не падайте! Иван! Подхвати!

Иван подхватывает Гликерию.

Смуров (Акакию). Говорил я тебе — велика чарка. Вон что привиделось. (Показывает на Ганнибала).

Акакий. Очнись, купец. Да это же… (Шепчет на ухо).

Смуров. Вишь ты! Это дело. Так это значит он?.. А я думал, до чёртиков напоили.

Люба. Подойдите же, батюшка, скажите хоть слово. Неловко… Конфузия…

Смуров. Ох, Любушка, боюсь…

Люба. Чего бояться? Ведь и он — человек.

Смуров. Да не его боюсь, а штрафу!

Люба. Ну, так я сама. (Смело подходит к Ганнибалу и делает реверанс). Добро пожаловать, сударь! О персоне вашей много наслышаны и гостем вас видеть за удовольствие почитаем.

Ганнибал. Благодарю от души за ласку. (Тихо). И за смелость. Не часто девицы, личность мою увидев…

Люба (любезно перебивает). Не сетуйте, сударь, на дикость. Она волей государевой скоро сгинет. (Громко). Сударыни! Сие — царский крестник Ибрагим Петрович Ганнибал ассамблею вашу посетить удостоил. Просим любить да жаловать. Пройдёмте к отцу сударь.

Смуров (тихо). А как он, Акакий Львович? Не того — не линяет? Как бы Любушку не измазал. Ведь она же вся в белом…

Акакий. Ну, брат, ты, я вижу, штрафов платить неспособен. Пить тебе зело не можно. Это ты слинял, а его сама натура на совесть выкрасила.

Ганнибал (подойдя к Смурову, вежливо). Карпию Семёновичу господину Смурову государь Пётр Алексеевич привет свой шлёт и просьбу немалую: не отказать принять гостями голландских шкиперов и судостроителей, кои иждивением царским на Воронеже суда строят, а ныне в Москву прибыли.

Смуров (заплетаясь). Господи! Царёвы гости! Акакий Львович, сделай поблажку, хоть их-то встретить дозволь.

Акакий. Встречай, чёрт с тобой! Всё равно к штрафу ты более неспособен.

Смуров. А как я с ними изъясняться буду? Ведь они, чай по-русски лыка не вяжут.

Акакий. А ты вяжешь? У тебя, брат, сейчас с ними как раз одно на одно и выйдет.

Ганнибал. Имею к тому донести, что за два года сии мастера изрядно по-русски понимать научились.

Смуров. А что они пьют?

Акакий. Они, вроде меня, зело грог любят.

Смуров. Расчудесно! Грогу хватит на десятерых. Ведь я его для тебя готовил. Да где ж они?

Ганнибал. На гостеприимство ваше, сударь, уповая, за мной незамедлительно следуют.

Смуров. Так идём же встречать. Ох, в голове шумит… Это не дело.

Смуров, Акакий, некоторые из гостей направляются к воротам. Иван, по приказанию Антона хлопочет над ещё не пришедшей в себя Гликерией.

Антон (Ивану). Маши, маши на неё. Да не так, дурацкая башка! (Даёт Ивану пощёчину).

Люба вскрикивает и закрывает лицо рукой. Ганнибал выступает вперёд и дрожащим от гнева голосом обращается к Антону.

Ганнибал. Стадитесь, сударь! Имени вашего не ведаю, но столь непросвещённые поступки извольте дома и над своими людьми производить, коль без того не можете, а отнюдь не в обществе публичном и при благородных дамах!

Антон отступает и меряет Ганнибала взглядом с головы до ног. Круг гостей подступает ближе.

Антон. Имя моё есть истинно русское имя: зовусь Антон Свиньин из древнейшей и знатнейшей фамилии, что некоторым без роду и племени тёмным персонам ведать надлежало бы. А человек сей и есть мой собственный холоп, на картуз табака выменянный. Немудрено посему, что и защиту получает от лица, за боченок рому купленного!

Бояре (смеются). Ловко!

Ганнибал (тихо и угрожающе). Увидеть в надежде, так ли вы храбры противу воина царского, как противу сего беззащитного.

Антон. За дерзость сию сам бы сатисфакции требовал, но с рабами не дерусь!

Ганнибал хочет броситься на Антона. Люба мягко его удерживает.

Люба. Сударь, остановитесь! За поступок ваш благородный примите дружбу мою, если дружба девушки простой для вас что значит. С этим же — ни слова более. Идём гостей встречать. (Берёт Ганнибала под руку, бросает долгий, глубокий взгляд Ивану, глядящему с восторгом на неё и на Ганнибала, и проходит к воротам).

Антон, опешив, грозит кулаком вслед Ганнибалу. Иван, спохватившись, опять наклоняется к Гликерии.

Гликерия (очнувшись, открывает глаза и видит Ивана). Ах! Какой авантажный!

Антон. Пустяки, мон анж. Мой холоп из мужиков. Пожалуйте руку вашу, краткий променад по саду на щёчки сии вновь румянец вернёт… (Уходит с Гликерией).

Иван. Волю бы мне! Волю!..

Издали, приближаясь, доносятся звуки песни, которую с закрытым ртом, без слов, напевают весёлые новые гости — голландские шкиперы и судостроители. Вскоре они входят, чуть покачиваясь, дружной группой, в обнимку.

Шкиперы. Трум-ту-рум! Тум-тум-тум! Трум-тум! Трум-трум!

Смуров (сильно хмельной). Милости прошу! Гости дорогие! Рад и счастлив! Скатертью дорога! Ох, что я говорю. Шире ворота, вот что. Рад и счастлив. Вот бог, а вот порог. Тьфу… То есть вот грог, а вот пирог. Всё моё — ваше… ваше… в-аше.

От группы шкиперов отделяется человек, не узнать которого не может даже хмельной Смуров. Общее волнение и заглушённый шёпот нарастают. Бояре спешно выхватывают из широких рукавов и из-за обшлагов мятые парики и напяливают их на себя, кто как может.

Смуров (стараясь скрыть своё опьянение, преувеличенно низко сгибается в поклоне). Ваше… ва-ше ваше величество, государь-батюшка, Пётр Алексеевич! Люба, скорей парик!

В течение дальнейших реплик Смурову приносят парик, который он надевает задом наперёд.

Смуров. Ваше величество!..

Пётр топает ногой.

Акакий (смело подходит к царю). Штрафной, Питер. Не взыщи. Не в себе. Не ждал он тебя и приказу не знает. (Кричит.) Стой! Молчать! Правило: ‘На ассамблеях персону государеву ничем от прочих не отличать, неже титуловать, а именовать партикулярно, на голландский манир — ‘господин Питер’. Уразумел?

Смуров. Уразумел. Валяй, садись, Питер. (Тихо.) Господи! Это я царю-то! (Крестится).

Пётр треплет Смурова по плечу, поправляет ему парик и, обернувшись к шкиперам, делает дирижёрский знак рукой. Песня без слов возобновляется. Новые гости во главе с Петром садятся за столы. За ними садятся и все остальные.

Шкиперы и Пётр. Трум-трум-тру-трум-тум! Тум-трум! Трум-тум!

Акакий. Ты что же это, Питер, с голландцами своими языка лишился? Соизволь-ка сию песню со словами петь, я её ведаю, она добрая!

Пётр поворачивается к шкиперам. Те, отрицательно качая головами, бормочут. Пётр поворачивается к Акакию и также отрицательно бормочет.

Шкиперы и Пётр (продолжая). Трум-трум-трум-тум-тум…

Акакий. Стой! Молчать! Правило (машет перед лицом Петра свитком): ‘Которое лицо за ассамблейным порядком наблюдать поставлено, того лица всем гостям без исключения и прекословия слушаться надлежит’. Извольте же, господа шкиперы, сию чудесную голландскую гишторию петь не себе в утробу, а всей кумпании на удовольствие. Уразумели?

Смуров.

Ох, Любушка! Слыхала? На царя кричит. Что-то будет?

Пётр переглянулся со шкиперами, которые что-то одобрительно буркнули и кивнули головами.

Пётр. Уразумели, господин церемониймейстер. (Встаёт и кланяется ему).

Шкиперы и судостроители также поднимаются и кланяются Акакию.

Ван Блазиус! Начинай сначала, а мы подтянем.

Голландская моряцкая ‘Ван Блазиус’.

Ван Блазиус.

Двадцать два матроса,

Юнга и кок,

Все рыжеволосы,

Плыли на восток.

Трое суток буря выла,

Палубу водой покрыло,

Шкипера волною смыло,

Боцмана доской убило.

Но плывут, держась за тросы,

Все

(хором).

Всемогущий бог!

Двадцать два матроса.

Юнга и кок.

( Поют без слов).

Ван-Блазиус.

Новый шквал пронёсся,

Голод стал жесток,

Съели альбатроса —

Только на зубок.

А потом они, бедняжки,

Съели куртки и рубашки,

Съели башмаки и пряжки

И погибли близ утёса,

Все

(ужасным шопотом).

Всемогущий бог!

Двадцать два матроса,

Юнга и кок.

Поют без слов.

Ван-Блазиус

(весело)

Плыл из Барбадоса

Клипер ‘Мэри Смок’.

На него без спроса

Вдруг акула — скок.

Всю команду ужаснуло:

До чего ж её раздуло!

Режут брюхо, режут скулы.

И выходят из акулы

Все рыжеволосы,

Шкиперы

(в восторге).

Всемогущий бог!

Двадцать два матроса,

Юнга и кок.

Все

(широко и сентенциозно, на полном серьёзе)

Никто как Бог[1 — Наилучшем решением этой песни автор считает изображение шкиперами каждого куплета, то есть сопровождение песни пантомимными, крайне условными жестами].

После выдержанной паузы — хохот. Шкиперы танцуют матросский джиг.

Пётр. Ну, здорово, купец! Не взыщи, что без зова явился. А!.. Жулёв! И ты здесь? Изрядно. Эй, мастер Гервасий! Вот тебе и подрядчики наши: это поставщик парусов Карпий Смуров, а вот этот…

Гервасий. О, каспадин Смурофф! Фаш парус есть очень карош! С фаш парус мошна фокрух сфет плаваль. Я фас сейчас буду обнималь!

Шкиперы. И я! И я!

Смуров. Обнималь? Это дело!

Объятья.

Ван Блазиус. Ви есть один шестный торговлец, каспадин Смурофф!

Жулёв тоже протискивается вперёд.

Фи не есть, как тот распойник, который мне мачт стафит. Я тепе, Питер, ещё не жаловалься: каждый пятый грот книлой или крифой.

Жулёв быстро ныряет в толпу.

Пётр. Жу-лёв! Жу-лёв! Подойди! (Его глаза гневно расширяются, он начинает часто дышать. Говорит сначала тихо и медленно, потом всё более распаляясь). Ты что же это? Ополоумел? Не ведаешь, какое дело обкрадываешь? Я годами на этих вот руках мозоли натираю, сам в воде по колено флот российский на воды завоёванные спускаю… А ты? Карманы набиваешь? Гнильё сплавляешь?.. Брюхо своё… (Хватает Жулёва за ворот и трясёт его).

Шкиперы. Не-не, Питер! (Недовольно ворчат).

Акакий. Полно тебе, Питер! Здесь не подобает. (Шёпотом). Ты его лучше завтра у себя приватно оттаскай.

Пётр. Вор! Вор! (Снова вцепился в Жулёва).

Ганнибал хочет вмешаться. Но в это мгновенье Иван, твёрдым шагом подойдя к Петру сзади, почтительно, но крепко обхватывает царя за плечи, сковав его движения.

Пётр (бешено). Пусти! Кто там? Пусти!

Иван продолжает держать.

Пусти! (Другим, тихим, но не допускающим прекословия голосом). Ладно… Всё… Пусти!

Иван отпускает Петра. Гости застыли. Пётр и Иван молча стоят друг против друга.

Ты кто? Чей?

Антон (Ивану, шёпотом). Молчи, тварь подлая! Меня назовёшь, запорю до смерти.

Пётр (медленно). По какому домыслу меня коснулся? Правду говори.

Иван (спокойно и твёрдо). По указу государеву. В таковом же сказано: ‘На ассамблеях всякое шумство унимать словесно, а буде не уймутся, то и ручно’.

Пётр (после паузы). Гм… Но как же ты дерзнул над персоной государевой сие произвести?

Иван. По указу же, а в таковом сказано: ‘На ассамблеях персону государеву ничем от прочих не отличать’.

Пётр. Так… Где и когда правила выучил?

Иван. Здесь. Сейчас слыхал. Запомнил.

Пётр (потирает плечи). И крепко запомнил. Вольный?

Иван. Холоп. Ключник.

Пётр. Так… Ну, Карпий Семёнович, ключник у тебя предерзостный.

Антон делает Ивану знак не выводить царя из заблуждения и о том же умоляет жестами Смурова.

Предерзостный. Но законник превеликий и орудовал по правилу и на пользу, и на том ему спасибо! У тебя, Смуров, не токмо паруса, но и слуги, видать, изрядные.

Антон (с воплем). Мой! Мой! Мой это слуга, господин Питер! Это я, я его вышколил, я и успокоить тебя ему повелел!

Пётр. Вот как? Что ж ты сам не ратовал, а слугу подослал? Оно, впрочем, где тебе противу меня? Хиловат… и хлипок. Имя?

Антон. Антон Свиньин.

Пётр (радостно). Боярина Якова Петровича покойного сынок?

Акакий. Он самый, господин Питер. Стой! Примечание: они Смурову соседи.

Пётр. Отец твой нужный и редкий человек был! Государственность понимал. Таких в боярстве наперечёт. Поди сюда! (Целует его). Матушка твоя Неонила Варфоломеевна здравствует?

Иван что-то тихо шепчет Сеньке, тот исчезает.

Антон. В полном здравии пребывает.

Пётр. Что ж её здесь-то не видно? Так, так… Уж не купеческого ли угощения гнушается? Ну да, вы — соседи. Дело исправимое. Послать за ней!

Иван. Уже послано, господин Питер. Сейчас быть изволит.

Пётр. Да он у тебя и совсем молодец. Ты, брат, его береги да люби.

Антон. Души в нём не чаю, государь. Пуще зеницы ока берегу и всяческую ласку оказываю.

Ганнибал многозначительно кашляет.

Пётр. Что с тобой, Ибрагим? Поперхнулся? Осторожней пей, тем паче перед отъездом! Жулёв! Сиди! За дела в другом месте ответишь. Здесь ты — гость. На горячку мою не пеняй и не гневайся.

Жулёв. Какой гнев, государь! Жизнь за тебя отдам, да ведь ты рассуди: где лес брать? Хороший весь в боярских вотчинах. Взять хоть вон их леса… (Показывает на Антона).

Антон (грозит пальцем). Ну, ну! Наших лесов тебе не взять!

Пётр. Молодой кавалер, тебя девицы зело заждались. Их без куртуазии долго оставлять неполитично.

Антон отходит к Гликерии.

Н-да… Покуда боярство это перемелешь да на пользу наставишь, семь жизней прожить потребно. Породнить их с купцами надо бы. Вот что…

Люба (подойдя с подносом). Не угодно ли пирожка, господин Питер? Сама гостей ради замесила.

Смуров. Попалась. Угощает, штраф.

Пётр. Врёшь. Даме прелестной отказу быть не возможно. Дочь твоя, Карпий?

Акакий. Что дочь — не в том суть! Примечание: моя ученица. Письмо и цифирь не хуже дьяка знает.

Пётр. Хвала ученице, да и учителю, коли так… Спасибо, красавица…

Люба отходит.

Пётр (смотрит ей вслед). Хороша и скромна. Гм… А ежели?.. (Антону). Эй! Молодой кавалер! Поди-ка сюда! Девицам слишком долго куртуазию делать неполитично. А ну, доложи, господии Свиньин, чему обучен?

Антон. Всем наукам дворянским, какие есть. Охоте псовой, вокабуле французской, игрищам в кости, шести молитвам и политесу.

Пётр. Ух, как много! А ещё чему?

Антон. А я, господин Питер, как матушка овдовела и хозяйство на моих плечах, того ради за недосугом и по малолетству ещё других наук не превзошёл.

Пётр. Хозяйство, истинно, забота немаловажная. Ну, малолетний, как же у тебя в подмосковной? Урожай ныне хорош. Какова уборка?

Антон. В полном благополучии, к окончанию приходит. Огурцы уже в снопы повязали, одну капусту скосить осталось, да ожидаем — ещё не довольно кисла.

Пётр. Ай, молодец! А я-то, признаться, полагал, что хозяйством сама боярыня вдовая ведает.

Антон. Всё я, государь. Матушка токмо под моей волей и ходит.

На этих словах в старом русском платье плавно входит боярыня Ненила Варфоломеевна. Она степенна, горда, статна — олицетворение старой, боярской, допетровской Руси.

Ненила (громко). Ан-тон! Ан-тон! Поди сюда!

Антон (сразу сник и сжался). Слушаюсь, маменька. Иду, маменька.

Ненила. Ты что же это государю на меня брешешь?

Антон (тихо). Матушка, не зовите царя государем. Он здесь — ‘господин Питер’.

Ненила (громко). Кому ‘господин Питер’, а мне — царь всея Руси. Здравствуй, батюшка Пётр Алексеевич!

Пётр. Здравствуй, матушка Неонила Варфоломеевна! Что ж сынка-то мало обучила? Как он мне теперь служить будет?

Ненила. Как и отец его покойный, — верой и правдой, государь.

Пётр. Они зело полезны, вера да правда, токмо к ним ещё наука на придачу полагается. И отец его покойный сие доподлинно ведал. Ну, что ж, собирай сына, мать!

Ненила. Куда это, государь?

Пётр. В Европу!

Ненила. Ку-да?

Пётр. Во Францию, в славный град Париж, в школу навигацкую. Завтра молодых сынов дворянских туда отправляю, научения ради. Мне, мать, капитаны нужны, так уж сделай милость, одолжи сынком.

Ненила. Уволь, государь. В такую даль!

Акакий. Сказала тоже. Да эта Европа от нас тут сейчас же за углом и налево.

Ненила. Он у меня слабогрудый да тихой. Из-под материнской воли ещё ни шагу не ступал. Пропадёт…

Антон. Ни шагу не ступал! Пропаду!

Пётр. Как же пропадёшь? Ты вон и вокабулу французскую кстати знаешь.

Антон. Да я ещё нетвёрд в своей вокабуле. Токмо пять словес доселе изучить успел.

Пётр. А ну, какие?

Антон. ‘Манже’, ‘бюве’, ‘вуй’, ‘нон’ и ‘амур’,

Пётр. Ну, брат, тебе для первого обзаведения во Франции сиих пяти слов и через голову достаточно! С ними там не пропадёшь. Особливо с амуром.

Ненила. Уволь, государь. Много ли мне на него радоваться? Долгота дней моих ненадёжна.

Пётр. Пережить-то ты меня переживёшь, а вот переспорить — не переспоришь. Как сказал, так тому и быть.

Ненила (тихо). Ох, беда! Как умолить-то его и не ведаю! (Антону, так же). Как он себя звать-то велит?

Антон (тихо). Господин Питер!

Ненила (громко). Батюшка! Смилуйся, господин Питер!

Пётр. (строго). Кому господин Питер, а тебе царь всея Руси! Довольно! Хватит! (Встал). Антон Яковлевич, боярский сын Свиньин! Завтра рано поутру извольте прибыть в приказ, что в Сухаревой башне, при полном дорожном снаряжении. Оттоле пополудни со сверстниками своими в путь-дорогу отбудете. Одни из оных сверстников и сотоварищей ваших здесь налицо. Прошу знакомство свести, друг друга любить и жаловать. Ибрагим! Подойди! Обнимитесь!

Ганнибал обнял Антона.

Так… И в добром согласии учение совместно производите. С остальными в пути сойдётесь. Я сам всех завтра до заставы провожу. Расходы все казна на себя берёт.

Акакий. Слыхала, мать? За всё царь платит! И за манже, и за бюве, и за амур. То-то погуляют молодцы!

Пётр. А чтоб сего не было, ты, господин церемониймейстер, с ними отправишься, благо язык изрядно знаешь, и за ученье и за расходы мне ответишь.

Акакий озадаченно чешет затылок.

Антон. Матушка! Да что ж это? Заступитесь, матушка!

Ненила. Государь! Дай сроку хоть годок подрасти. Не лишай вдовы опоры сыновней. Он мне по хозяйству зело надобен.

Пётр. Это кислую-то капусту косить? Нет, мать, он тебе ныне не опора, но обуза. А вернётся капитаном, подлинной опорой будет. Не из таких ещё оболтусов наука людей делала. А здесь я ему уж и капитаншу приглядел. Жениться хочешь?

Антон. Хочу! Жениться я хоть сейчас готов.

Пётр. Ну, сперва научись, а потом женись. Ты, мать, не горюй. Капитанша твоему капитану добрая будет да богатая: хозяина нашего дочь.

Смуров (падает ниц). Государь батюшка! Благодетель!

Пётр (тихо). Не идолопоклонствуй перед гостями иноземными, срам! (Нениле). Что скажешь, мать?

Ненила. Чтоб сын боярина Свиньина да на купца безродного дочери женился — тому не бывать!

Пётр (грозно). Ан и бывать! Сие моя воля! Хватит вам, боярам, от нужных людей отгораживаться! (Мягче). А ты что окажешь, молодец?

Антон (уверенный, что речь идёт о Гликерии). А то, государь, что она за меня хоть и сейчас пойдёт. У меня с ней всё уже слажено.

Пётр. Быстро! Ты ведь здесь, чай, впервой? Слыхал, купец? Какую над дочерью твоей викторию одержали?

Смуров. Ох, Питер, греха таить нечего… Сегодня токмо узнал: давно она к нему склонна, люди добрые сказали… Один отец слеп был!

Иван слушает с возрастающим недоумением и волнением.

Пётр. Вот и чудесно! Однако саму невесту спросить надо. А ну, чтоб девицу не смущать, я сам с ней поговорю. (Находит Любу в толпе гостей и отводит её на авансцену).

Пётр

(говорит на музыке)

Не бойся, Люба, ничего,

Ответь мне честно.

Мне тайна сердца твоего

Известна.

Люба

(в волнении)

Известна?

Пётр.

Избранник твой в науке не силён,

Он в темноте, непросвещён…

Люба утвердительно кивает головой.

Я ваше счастие устрою,

Я путь большой ему открою:

Он славный станет капитан!

Люба

(тихо)

О, мой Иван!

Пётр.

И, воротившись из ученья,

Познавши благо просвещенья

На пользу Родины своей,

Тебе зело покажется милей.

Ответствуй коротко и ясно.

Согласна ль ждать его?

Люба.

Согласна!

Пётр

(целует Любу)

Хорош ответ. Ступай.

Люба в радостном волнении отходит. Пётр возвращается к столу.

Изрядные дела,

Она согласие дала.

Иван, никем не примеченный, шатается.

Акакий.

Ура! За будущую пару

Заздравную поднимем чару,

Чок-чок!

Пётр.

Пьём и — молчок.

Пока его не кончится наука,

О сём ни слова боле и ни звука.

Пение переключается на мелодраму. По знаку царя Иван подносит вино, рука его дрожит, кубок со звоном падает.

Эй! Законник! Что с тобой? Да он не в себе.

Иван (в отчаянии падает ниц перед Петром). Государь! Милости великой прошу! Боярыня, дозволь холопу твоему с господином в чужие края отбыть. Мне здесь не жизнь будет ныне, сердце на части рвётся, свет затмился. Отпусти, государь… (Плачет).

Пётр. Глядите, бояре! От хозяина ни на шаг! Сие есть любовь преданная. Если бы я в вас столь усердных слуг имел, как Антон в сём слуге, с превеликой лёгкостью замыслы бы свои подвигнул.

Добро! Никто ему в сём не мешай!

Боярыня! Хозяйка — ты. Решай!

Такую верность сыщешь ли в Европе?

Ненила.

Ты — царь! Ты есть над нами господин.

Уж коль от матери родной отторгнут сын,

Она не станет плакать о холопе.

(Спешно уходит с сыном).

Акакий

(вслед)

Не сетуй, матушка! Вернёт сынка Париж.

Сама царя же поблагодаришь!

Пётр

(Ивану)

Законник! Марш домой и до зари

Хозяина в дорогу собери!

Иван, как безумный, бежит к выходу. На авансцене его встречает счастливая Люба.

Люба.

Иван! Мой любимый! Куда же ты?

Иван.

Прочь!

Бегу из постылого места.

(Горько).

Живи-ка счастливо, купецкая дочь,

Боярского сына невеста!

Люба.

О чём говоришь? Ничего не понять!

Иван.

Пируй же, красавица, с ними!

Ты сердце холопа легко променять

Сумела на знатное имя.

(Отстраняет Любу).

Люба.

Скажи хоть, какая за мною вина?

Какая стряслась перемена?

Иван.

Прощай! И вся жизнь мне отныне черна,

Как чёрная эта измена!

(Убегает).

Люба. Голова кругом идёт. Каждое слово его, как нож острый. Куда он? Что случилось?

Смуров

(окончательно охмелевший, приплясывая, подходит к Любе)

Ах, ты, дочка, дочка, дочка,

Ну и счастье, ну и ночка!

В чистом небе ясный гром!

Ах, ты, Люба!

Люба, Люба!

То-то радостно да любо,

Кем просватана? Царём!

Люба (на музыке). Батюшка! Стряхните хмель! От сего мгновения вся жизнь моя зависима. Отвечайте, за кого меня государь просватал?

Смуров

(приплясывая)

Ах, ты, хитрая,

Коварнейшая дочь!

Над отцом шутить,

Проказница, не прочь.

За кого скажи ей?

Вот тебе и на!

(Успокоительно).

За любовь твою —

Антона Свиньина.

Люба, как подкошенная, опускается наземь. Смуров растерян и испуган. С него сразу слетает хмель.

Люба! Любушка! Что с тобой? Доченька… Очнись! Очнись…

Пауза. Тишина, и вдруг в неё под бурную музыку врываются раскаты смеха пирующих и хор захмелевших голосов.

Хор.

Двадцать два матроса,

Юнга и кок,

Все рыжеволосы,

Плыли на восток.

Трое суток буря выла,

Палубу водой покрыло,

Шкипера волною смыло,

Боцмана доской убило.

Но плывут, держась за тросы,

Прямо на восток

Двадцать два матроса,

Юнга и кок.

Занавес.

Акт 2.

Перед поднятием занавеса — музыкальная интродукция, предполагающая весёлую, предпраздничную суету на сцене. Идёт занавес. Сцена представляет собой двухсветную залу-столовую в гостинице ‘Лев и Кастрюля’, которую содержит мадам Ниниш, разбитная и пышная трактирщица, лет 38—40. Внизу столовая со стойкой, тяжёлыми столами, на задней стене ‘герб’ заведения: лев с кастрюлей. На высоте двух человеческих ростов зала окаймлена узенькой галереей, на которую выходят двери отдельных комнат второго этажа. Лестницы с двух сторон галереи ведут на авансцену. Под музыку интродукции поварята проносят перед мадам Ниниш блюда со снедью, которые она из-за высокой стойки окидывает критическим оком. Внезапно в музыку вплетаются элементы бурного спора, и из кухни стремительно выбегает разъярённый шеф-повар месье Мутон — жирный смуглый человек с серьгой в ухе. Он тащит за шиворот своего младшего помощника, изящного, белокурого Кеке. Тот упирается.

Мутон.

Мадам! Я снова сообщаю,

В последний раз, что я погиб!

Я ни за что не отвечаю,

Пока на кухне этот тип.

Томатный соус он вылил в тесто.

Фазаний хвост он общипал.

К чертям его, или от места

Я откажусь, чтоб я пропал!

Ниниш

(выйдя из-за стойки и всплеснув руками)

Но постыдитесь же! Какое поведенье!

Месье Кеке! Месье Мутон!

В моём солидном, первоклассном заведенье

Недопустим подобный тон.

Вы с каждым днём вульгарнее и хуже!

(Подняв глаза к небу).

О, где вы, два моих покойных мужа?

Когда б из гроба вы восстали наяву,

То вновь скончались бы, конечно,

Узрев, как вечно бессердечно.

Здесь обижают вашу верную вдову!

(Притворно рыдает).

Кеке.

Пардон, мадам!

Мутон.

Пардон, мадам! Вы правы!

Ниниш.

Так за плиту, для нашей общей славы!

Мутон.

Нашей славы…

Кеке.

Нашей славы.

Ниниш.

Наша слава с каждым годом

Будет крепнуть и расти.

Мутон.

‘Лев с Кастрюлею’ над входом

Приглашают всех войти.

Ниниш.

Обойти хотя полмира…

Кеке.

Даже больше, весь Париж!

Вместе.

Не найти нигде трактира,

Как трактир мадам Ниниш.

Мутон.

Где лучшее рябчиковое пюре?

Ниниш.

Где можно клубнику найти в январе?

Кеке.

Где устриц холодных дадут вам в июле?

Вместе.

Где толк понимают в еде?

Мутон.

Во ‘Льве и Кастрюле’.

Кеке.

Во ‘Льве и Кастрюле’.

Вместе.

(с поварятами)

Во ‘Льве и Кастрюле’

И больше — нигде!

Во ‘Льве и Кастрюле’,

Но ‘Льве и Кастрюле’,

Во ‘Льве и Кастрюле’

И больше — нигде!

Ниниш.

Заходите! Дверь открыта!

Наш отель — такой отель,

Где, как сливки, будет взбита

Вам роскошная постель.

Могут парочки признаться,

Благодарности полны,

Что во ‘Льве с Кастрюлей’ снятся

Замечательные сны…

Кеке.

Где все поцелуи нежней и свежей?

Мутон.

Куда не пускают ревнивых мужей?

Ниниш.

Где, если б даже они проскользнули,

Влюблённым помогут в беде?

Вместе.

Во ‘Льве и Кастрюле’,

Во ‘Льве и Кастрюле’

И больше — нигде.

Ниниш и повара танцуют. Конец музыки.

Ниниш.

А теперь за дело!

Начинают накрывать столы.

Вы, надеюсь, помните, какой у нас знаменательный день?

Мутон. Ещё бы! Сегодня ровно два года, как юные русские бояре…

Ниниш. И почтенный их наставник месье А-Ка-Ки, что по-русски значит ‘беззлобный’, оказали нам честь, поселившись во ‘Льве и Кастрюле’.

Кеке. И подумать только! Они всего два года в Париже, а говорят по-французски почти, как мы.

Ниниш. О, во всём мире высшее общество говорит по-французски, а эти юные студенты, как сообщил мне по секрету их почтенный наставник, ни больше, ни меньше, как (шёпотом) родные племянники самого царя.

Кеке. Как, все двадцать два человека?

Ниниш. Фи! Месье Кеке! Неужели вы не знаете, что в России цари называют ‘племянниками’ своих внебрачных детей.

Мутон. А! Тогда другое дело. Двадцать два незаконных сына — для царя это ещё скромно… Но… как же…

Ниниш. Ну, что вас смущает?

Мутон. Но, как же месье Аннибал? Ведь он же негр?

Ниниш. Стыдитесь, месье Мутон! Весь мир знает, что царь завоевал дикую страну Пултаву, имел роман с чёрной принцессой этой страны, и месье Аннибал — плод этой страсти… Это сообщил мне по секрету их почтенный наставник, прося обращаться со всеми, как с кавалерами царской крови. Сам же он — первый министр и родной дядя царя, как он сообщил мне по секрету.

Мутон. Мадам! Вы что-то часто вспоминаете о нём. Это кончится плохо. Не слишком ли много секретов между вами и министром, мадам?

Ниниш. Месье Мутон, вы, кажется, контролируете свою хозяйку? Контролируйте лучше счёт мясника. Он опять приписал две телячьи головы, а вы делаете вид, что вы — третья, и платите. Не слишком ли много секретов между вами и мясником, месье?

Мутон (смутившись). Что за подозренье, мадам? Если он ошибся, я ему недоплачу в следующий раз. Вот и всё.

Ниниш. Надеюсь. А теперь, месье, плита призывает вас.

Кеке уходит.

Мутон (нежно). Ниниш…

Ниниш. Опять!

Мутон. Да. Опять! Ниниш, вы обещали мне стать моей женой и всё откладываете и откладываете. Я жду четыре года. С меня довольно! Либо мы через три дня идём венчаться к вашему аббату, либо я через три дня иду служить к вашему конкуренту. Да, да… В ‘Луну и Яичницу’.

Ниниш (тихо). Ого! Это, кажется, серьёзно. (Громко). Но, мой Жозеф!..

Мутон. Ах!

Ниниш. Вы правы. Я всё откладываю и откладываю. Но что я откладываю? Я откладываю звонкие луидоры. Я решила принести вам в приданое не менее 20 000 ливров, И не хватает самых пустяков.

Мутон. О, если так… Но скажите, когда же?..

Ниниш, начинает встревоженно принюхиваться. Мутон, следя за ней, невольно делает то же.

Ниниш. Это кабан.

Мутон. Я ничего не чувствую.

Ниниш. Я говорю вам: это горит кабан.

Мутон. Значит, шалопай Кеке опять зазевался. Проклятье! (Убегает).

Ниниш. Ха-ха-ха… Ну, вот и всё. Нет, месье Мутон! Я не так глупа, чтобы стать вашей женой. Таких мужей, как вы, я найду, где угодно, а таких поваров — нигде…

Входит Акакий. Он в модном французском платье, помолодел и подтянулся.

Ниниш (заметив Акакия). Ах!.. Ваша светлость… Это вы?..

Акакий. Бонжур, мадам! Как ваше здоровье? Хорошо ли ночевали?

Ниниш. Ах, господин министр, у нас говорят не ‘ночевали’, а ‘провели ночь’…

Акакий. Век живи — век учись. У нас на Руси, коли человек спал один, то ночевал, а коли провёл ночь, то не один.

Ниниш. Так у вас одно, а у нас совсем другое.

Акакий. А разницы, пожалуй, никакой.

Ниниш. Вы всегда шутите, ваша светлость. Однако займёмся делами. Вот меню сегодняшнего фестиваля, которое вы просили меня составить.

Акакий. Благодарю вас, почитаем…

Ниниш. И внизу, как вы просили, общий итог расходов.

Акакий. Благодарю вас, посчитаем. Что? Две тысячи франков? Охо-хо!

Ниниш. Ваша светлость! У нас не говорят даме ‘охо-хо’. Это невежливо.

Акакий. А как же у вас говорят, мадам, увидев такой счёт?

Ниниш. У нас, в крайнем случае, говорят ‘о-ля-ля’… А потом вздохнут разок, говорят ‘тра-ля-ля’ и платят.

Акакий. Вам легко говорить, мадам, а мне государь по приезде такое ‘тра-ля-ля’ покажет, что потом месяц будешь говорить ‘охо-хо’. Шутка ли — две тысячи!

Ниниш. Вот что, господин первый министр. Передайте лично от меня вашему царю, что если он так скуп, не надо было рожать двадцати двух племянников да ещё посылать их в Париж.

Акакий. Царь не скуп, мадам, но он соблюдает интересы казны. Перед отъездом он сказал мне: ‘Дорогой дядя, приехав в Париж, остановись только у мадам Ниниш, во ‘Льве и Кастрюле’,

Ниниш. Как? Царь знает о моём заведенье?

Акакий. А как же! Оно широко популярно на святой Руси. Так вот, если я, вернувшись назад, предъявлю такие счета, царь, зная вас, не поверит мне. Он скажет: ‘Ах, ты, чёртова перечница…’

Ниниш. Чёртова перечница? Что это значит?

Акакий (замявшись). Гм… Чёртова перечница… это… один из высших придворных титулов в России. Так вот он скажет: ‘Ты обманул меня, старый хрыч!’

Ниниш. Хрыч? А это что значит?

Акакий (решительно). Маркиз! Нечто вроде маркиза… Слово ‘старый’ указывает на древность рода. Словом, царь скажет: ‘Не верю, дядя, ты остановился не во ‘Льве и Кастрюле’, а в ‘Луне и Яичнице’. Добрая мадам Ниниш не могла бы представить такой счёт’. Так уж не лучше ли сразу перенести ужин напротив — в ‘Луну и Яичницу’?

Ниниш. Через мой труп! (Притворно плачет).

Акакий. Мадам, мадам! Не расстраивайтесь! Посмотрим лучше нельзя ли будет что-либо сократить…

Ниниш. Хорошо… Дайте список… Итак… На первое раковый суп.

Акакий. Гм… Суп… Без него, пожалуй, можно бы… и…

Ниниш (соблазнительно). С укропом… С лимоном…

Акакий. С лимоном?.. (Вздыхает).

Ниниш. С белым вином для вкуса…

Акакий. С белым вином? Оставить! Дальше?

Ниниш. Дальше я специально для вас хотела приготовить вашу любимую лососину под майонезом, но если интересы казны…

Акакий (грозно). Ну-ну-ну! Лососину казна выдержит. Дальше!

Ниниш. Дальше. Дальше… перепела со шпиком на вертеле…

Акакий. Вот перепела можно бы и…

Ниниш. Вы правы, долой их! Тем более что они могут испортить скатерть. Ведь с них так и будет капать ароматный жир.

Акакий. Гм… капать… (Облизывается). Чёрт возьми, на Руси говорят: над нами не каплет, но в Париже пусть каплет! Продолжайте!

Ниниш. Да тут остаётся очень мало. (Скороговоркой). Кабан с трюфелями и шампиньонами, устрицы для охлаждения после паштета с гвоздичной подливкой, пять сортов сыра, шесть сортов сладкого и фрукты. Вот разве что вино…

Акакий. Что? Вино? Вы хотите сократить вино? Я вижу, мадам, вы нас просто гоните в ‘Луну и Яичницу’.

Ниниш. Так что же сократить?

Акакий. Как? Вы не догадываетесь? Сократить можно только эту вот последнюю строчку. И даже не строчку, а цифру. Вместо двух тысяч поставим полторы, и всё будет в порядке.

Ниниш (томно). Ах! Что вы со мной делаете! Вы, увы, давно убедились, что я ни в чём не могу отказать такому высокопоставленному и галантному кавалеру. (Прильнула к нему).

Акакий. Нет, мадам, это вы за два года приворожили меня. Порой думаешь: Господи! Я в Париже! Меня любит…

Ниниш (оглядываясь на кухню). Тсс…

Акакий (тише). Меня любит прелестная дама! Уж не во сне ли я? Так и хочется ущипнуть себя…

Ниниш (обиженно). Только себя?

Вступает музыка.

Акакий

(обнимает её)

Очаровательница! Наша дружба — чудо!

У нас одно…

Ниниш.

У нас совсем другое,

Акакий.

А разницы, пожалуй, никакой!

Ниниш.

Говорят, у вас метели

Разрушают города:

Засыпаешь на постели,

А проснёшься в глыбе льда.

Акакий.

Говорят, у вас порою

Раскалён, как печь, Париж:

Ночь гуляешь под луною,

Глянь, под утро загоришь!

Ниниш.

У нас зимой и розы, и лёвкои…

Акакий.

У нас подсолнух — вот и весь левкой!

У нас одно…

Ниниш.

У нас совсем другое…

Акакий.

А разницы, пожалуй, никакой.

Ниниш.

Говорят, в России дамы

В клетках, словно какаду,

Их мужья мрачны, упрямы

И целуют раз в году.

Акакий.

Говорят, у женщин юга,

Так сказать, обратный счёт:

Круглый год целуют друга,

А мужей однажды в год.

У нас грешат с развальцем и ленцою…

Ниниш.

У нас шалят с улыбкой огневой…

Акакий.

У нас одно…

Ниниш.

У нас совсем другое…

Акакий.

А разницы, пожалуй, никакой!

Вместе.

А разницы, а разницы,

Пожалуй, никакой!

Поцелуй.

Конец музыки.

Мутон (врываясь). А! Так вот оно что? Я давно это подозревал, чтоб я треснул! Ну, держись! (Гонится с ножом за Акакием).

Ниниш. Месье! Вы сошли с ума! Извольте сейчас же идти на кухню! Кабан сгорит!

Мутон. Кабан подождёт, пока я зарежу эту свинью!

Акакий (вскочив ни стол). Стой! Молчать! Правило: ‘Посол есть лицо неприкосновенное’.

Мутон. Ничего! Сейчас оно станет прикосновенным.

Акакий. Ах, так? О-ля-ля! А ну, тряхнём стариной. Тра-ля-ля! (Бросается сверху на Мутона).

Ниниш. Месье Кеке, на помощь! Оттащите вашего шефа! Он бьёт русского министра!

Кеке (из кухни). Оттащить? Сейчас! (Вбегает в зал).

Ниниш. Скорее! Теперь министр бьёт вашего шефа…

Кеке. Ах, так? Увы, мадам, шеф запретил мне отлучаться от плиты. (Отходит к порогу кухни, откуда и следит за событиями).

Акакий (навалившись на упавшего Мутона). Сдавайся, лысый чёрт!

Мутон (хрипит). Не понимаю. Скажите по-французски.

Акакий (давая ему кулаком в бок). Получай по-русски, сам переведёшь.

Мутон визжит от боли.

Видали, мадам? Ещё одни такой разговор, и он будет всё понимать по-нашему, Всегда к вашим услугам. (Поклонился и ушёл).

Ниниш. Вот это — мужчина!

Мутон (медленно встаёт, снимает с себя фартук и колпак и, аккуратно сложив их, с достоинством передаёт Ниниш). Мадам, получите! Мои вещи и жалованье за три года будьте любезны направить в ‘Луну и Яичницу’. Спросить шефа-кулинара этой превосходной гостиницы, то есть меня.

Ниниш. Ах, так? Я знала: они давно вас переманивали! Вы думаете, я без вас не обойдусь? Месье Кеке! За мной! Я докажу господам племянникам, что ещё не разучилась готовить. Будьте здоровы, месье Мутон! Желаю успеха.

Мутон, грозя Кеке кулаком, уходит на улицу. Ниниш и счастливый Кеке направляются на кухню.

Пауза. Входит Иван. На нём хорошее французское платье и парик. Под мышкой у него папка с чертежами и принадлежностями для черчения. Всё это он бережно кладёт на стол и поднимается по лестнице. Стучит в дверь комнаты, занимаемой Антоном.

Иван. Господин! (Приоткрывает дверь). Господин!

Из двери прямо на Ивана летит башмак.

Господин, уже поздно. Сейчас все вернутся из академии. Извольте встать, я доложу, чему сегодня обучали.

Летит второй башмак.

Голос Антона. Ладно. Сейчас встаю. Почисть.

Взяв башмаки, Иван медленно спускается вниз и садится на ступеньки лестницы.

Вступает музыка.

Иван. Почисть, Иван! Эта работа как раз по тебе. Ты ведь можешь начертить путь корабля в любую страну… рассказать о звёздах на небе, командовать битвой на море. Для чего? Для того чтоб блестели барские башмаки!

(Чистит башмаки).

Зачем, зачем ты здесь, Иван!

Тебе науки светоч дан,

Тебе чужого неба своды

Сияют в блеске голубом

И манят призраком свободы,

Но ты, как и в былые годы,

Остался купленным рабом!

Над Сеной, там, в высоком зданье,

Ты, словно тать, воруешь знанья,

К науке крадёшься тайком,

А здесь дрожишь и ждёшь минуты,

Когда в тебя хозяин лютый

Швырнёт заморским башмаком.

— Иван!

— Бегу!

— Иван!

— Сейчас!

(Яростно чистит).

Раз-раз…

Раз!

Почисть, Иван! Ты ведь можешь без заминки вести беседу и с мудрым учёным, и с придворной дамой. За два года ты прочёл много-много умных, благородных книг… Для чего? Для того, чтоб блестели барские башмаки!

Тебе не мил в отчизну путь…

Свою любимую забудь…

Она с пустым и злым уродом

Уныло скоротает век…

Терпи, Иван!

Он знатен родом!

Терпи! Ты — раб!

Терпи, ты продан!

Терпи! Холоп — не человек..

О, мне бы волю, мне бы право,

Я б дoбыл счастье, дoбыл славу,

Я б вырвал тайны у наук,

Я покорил бы ветер, волны,

Я взговорил бы в голос полный

С тобой, бесчувственный барчук.

Пришёл бы день. Настал бы час…

(Гневно.)

Раз-раз!

(Покорно.)

Раз-раз.

Раз…

По лестнице, лениво потягиваясь и зевая, спускается Антон в халате и останавливается возле Ивана.

Антон. Ну, докладывай, платье моё потом снимешь. Только покороче. (Протягивает ногу).

Иван (обувая Антона). На сегодня парусную снасть двухмачтового корвета начертить задали и каждого этюдианта с чертежами поимённо вызывали.

Антон. Постой! Ежели поимённо, то и меня, значит, выкликали?

Иван. Так точно.

Антон. Ну, и как же?

Иван. По вызову вашего благородия отзыв был и чертёж незамедлительно представлен.

Антон. Кто отозвался?

Иван. Я отозвался.

Антон (рассвирепев). Да как же ты, собака, смел на дворянское имя отозваться?

Иван. Поелику месье Жандретт государю посулился об успехах отписать, то, дабы конфузии не получилось, осмелился.

Антон. А чертёж чей представил?

Иван. Мой… (Подаёт чертёж).

Антон. Давай! Эге, тут что-то французишка написал. Мани-фиг. Какой такой фиг? Почему сего слова не знаю? Ты смотри, Ивашка, учить меня спустя рукава стал! Почему манифига не знаю?

Иван. Знаете, ваше благородие. Ещё намедни госпоже маркизе де Курси вслед её коляске кликать изволили: ‘Манифиг’ (целует пальцы), ‘Манифиг’.

Антон. И то! Так ведь манифиг это же значит — ‘великолепно’.

Иван. Так точно.

Антон. Значит, чертёж великолепный?

Иван. Так точно.

Антон Ну, вот видишь, дурень, как я учусь. Ладно. Уж так и быть, самозванство тебе прощается, но помни: в первый и последний раз!

Иван. Никак невозможно, чтобы в последний раз. Теперь экзамены. Перекличку ввели. Отзываться надлежит.

Антон. Давно ввели?

Иван. С месяц.

Антон (угрожающе, с расстановкой). Ты что ж это? Целый месяц отзываешься?

Иван молчит.

И тебя, скотину, высокородным боярином Свиньиным величают? Да я тебя сейчас насмерть запороть велю! (Схватив Ивана за плечи, трясёт).

Весёлой гурьбой входят молодые дворяне. Впереди красивый, приветливый Корсаков, за ним Стрешнев, Лугин и другие.

Корсаков. Постой, Антон! Что приключилось?

Антон (отпустив Ивана). А, как раз впору! Подсобите, братцы, слугу проучить! Ведь я его в академию посылаю, чтобы уроки мне докладывал, а он, подлец, самозванствует, за меня себя выдавать дерзает.

Стрешнев. Как же он уроки слушать может, ежели не откликнется? Ведь нынче перекличка.

Корсаков. Для тебя же старается. А коли тебе сие обидно, сам бы и ходил, вот как мы.

Антон. Да ведь я врасплох поехал. Я ж по-ихнему ни в зуб.

Корсаков. Ивашка тоже врасплох поехал, одначе языку изрядно обучился.

Антон. Это что же? Ты меня с холопом купленным равняешь? Смотри, Корсаков! Я своей чести дворянской так марать не дозволю.

Корсаков. Честь чести рознь, сударь Антон Яковлевич. Нынче наша честь дворянская — обучиться да царю и родине служить, а не безвинных бить! А Ивашку, раз он тебе не по нраву, продай. Я первый куплю!

Входит Ганнибал. Он в форме капитана артиллерии. Большинство молодёжи приветствует его жестами и радостным шумом.

Ганнибал. Господам капитанам дальнего плавания в день годовщины — виват!

Корсаков (радостно). Господину капитану артиллерии — салют!

Все (дружно). Бум!!!

Корсаков. Здорово, чёрненький! (Обнимает Ганнибала). Ну, как, Свиньин, продашь?

Ганнибал. Это кого?

Стрешнев. Да Ивашку! Он, вишь, ему не по нраву, а Корсакову в самый раз.

Антон, жестикулируя, торгуется с Корсаковым.

Ганнибал (тихо Ивану). Хочешь?

Иван отрицательно качает головой.

Да ведь Корсаков — добрый малый.

Иван. Весьма добрый.

Ганнибал. А этот — зверь.

Иван. Зверь. Только… господин Корсаков сам хорошо учится. Мне не даст. (Спустил голову).

Ганнибал. Так… Понимаю… А хочешь учиться?

Иван ( утвердительно кивает головой и весь дрожит от напряжения). Хочу! Больше жизни хочу! Всё стерплю.

Ганнибал. Ладно. Устрою. (Спокойно и небрежно, не обращаясь лично к Антону). Господину Свиньину продать сего холопа никак не можно.

Антон. Что? Корсаков, бери, продаю!

Ганнибал (та же игра). Господину Свиньину государь диплом капитана привезти повелел. А сам господин Свиньин по малому знанию языка такового получить неспособен. Посему холоп и обязан: экзамены под его, господина Свиньина, именем сдать, диплом на господина Свиньина имя выправить и ему, господину Свиньину, вручить оный. А тот сей диплом государю и представит за свой.

Корсаков. Ну и голова! Да ведь иначе и быть невозможно! Ай, складно!.

Антон. Складно-то складно, да ведь срам! Холопу моё имя знатное?

Ганнибал (та же игра). Никакого сраму господину Свиньину быть не может, поелику холоп не самовольно, а по его, Свиньина, барскому повелению сие исполнит с рабским покорством.

Антон. По повелению? Гм… С покорством? Баста, братцы! Не продаю! Иван! Поди сюда! Настрого тебе повелеваю, слышь, повелеваю тебе, холопу моему, именем моим диплом получить! Слышишь? Покорствуешь?

Иван (низко кланяется). Слышу. Покорствую.

Антон. Так-то. Теперь покорствуешь. Сие дело другое.

Корсаков. Ну, как там? Скоро ли к столам?

Ниниш. Несу, господа племянники, несу! Прошу за стол!

Хор. За стол! За стол!

Вступает музыка.

Все.

За стол! За стол!

Без горя и кручины.

За стол! За стол!

На праздник годовщины!

С подъятыми стаканами

Дадим себе зарок,

Что будем капитанами

В назначенный нам срок.

Нальём! Нальём!

Возвеселимте души!

Нальём, нальём!

Недолго жить на суше.

Мы мачтами да реями

Натешимся сполна.

Воды хлебнуть успеем мы,

Хлебнём пока вина.

Стрешнев.

Эй, Корсаков! Давай застольную!

Лугин.

За нашу жизнь в Париже вольную!

Стрешнев.

За всю родню!

За милых!

Корсаков.

Нет!

За них сегодня пить не след.

Полнее чашу. Я спою

Вам здравицу свою.

Здравица.

Бывало, пил исправно я

Ещё совсем юнцом

И поднимал заздравную

За матушку с отцом.

За тёток для приличества,

За братцев да сестру

Родни ж у нас — количество!

Глядишь — и пьян к утру.

Бывало, пьёшь за милую,

Клянёшься век любить

И заставляешь силою

Непьющих даже пить.

Когда ж остынет жаркая

Короткая любовь,

Свою свободу чаркою

Отпразднуешь ты вновь.

Бывало, пьёшь за складное

Заморское житьё,

За Францию нарядную.

За девушек её.

В краях твоих немало я

Уже испил вина,

Весёлая, да шалая

Чужая сторона.

(Торжественно).

Но нынче чару лучшую,

Заветную, одну

Поднимем за могучую

Родимую страну!

Одну, неповторимую,

Под русское ‘ура’,

За родину любимую,

За нашего Петра.

Хор.

Одну неповторимую,

Под русское ‘ура’.

За родину любимую,

За нашего Петра!

Все поют и бросают о пол бокалы. С оживлением садятся, наливают друг другу. Стрешнев, Акакий, Корсаков шепчутся.

Стрешнев. Глянь-ка, Лёшенька, Антону-то здравица твоя не по вкусу.

Корсаков. Эх, видеть его не терплю!

Акакий. И я. Он моей Нинишке вчера опять проходу не давал. Ну, погоди, я его сейчас на-нет сведу. (Кричит). Стой! Молчать! Правило: ныне здравицу надлежит выпить из самой большой чаши самому знатному из нас.

Антон (вскочил). Мне! Мне!

Акакий. Истинно так. Антон Свиньин — украшение наше. Мадам, приготовьте сосуд, его сану подобающий. (Тихо). Ну, тот медный жбанчик, из коего поросёнка молочного поите. (Громко). И наполните его лучшим нектаром вашим. (Тихо). Ну, тем ромом, от коего аглицкие матросы на стену лезут.

Ниниш. Сию минуту, господин министр.

Корсаков. За кого ж пить собираешься, кавалер?

Антон. За прелестницу, с коей я в кратчайший срок в амур вступить намерен… За славную маркизу… Ну, как бишь её… Иван!

Иван подбегает.

Как зовут её, ну эту? Которая ‘манифиг’, ‘манифиг’… (Целует свои пальцы).

Иван. Маркиза де Курси, господин!

Антон. Во! За неё самую.

Стрешнев. У тебя губа не дура.

Корсаков. Она и впрямь красавица.

Акакий. Антоша! Да ведь ты с ней и незнаком? Как же так?

Антон. Вздор! У нас, дворян столбовых, сие быстро: разлечусь, поклонюсь, назовусь и — ‘держу, падайте’!

Акакий. Ай, да молодец! А ну, пей! (Берёт из рук Ниниш жбанчик, повязанный салфеткой).

Антон (принимая жбанчик). Так за любовницу мою незамедлительную маркизу де Курси!

Под весёлый шум, смех и подзадоривающие шутки начинает пить, но вдруг с изумлением отрывается от жбана. От крепкого рома у него захватило дыхание. Он хочет перевести дух, но Акакий подталкивает жбанчик к губам Антона.

Акакий. До дна, до дна!

Все. До дна! До дна!

Антон пьёт. Жбанчик со звоном падает из его рук. Антон идёт, шатаясь, на авансцену и задыхающимся голосом произносит.

Антон. Ах… Ах… Ах… Ах…

Иван подбегает к хозяину.

Держи, падаю! (Рухнул на руки Ивана).

Общий смех.

Акакий. Готов! А ну, Иванушка, оттащи-ка его в сторону да и устрой поспокойнее…

Иван, подхватив хозяина подмышки, волочит его по лесенке и скрывается с ним в его комнате. Затем Иван спускается и, усевшись в углу на авансцене, что-то тихо твердит, держа на коленях карту и циркуль. В этом положении он остаётся все последующие сцены до своей реплики.

А теперь — русскую!

Начинается пляска. Акакий первым пускается в пляс, увлекая за собой молодых дворян.

В разгар танца раздаётся сильный стук в дверь. Все на мгновенье застывают в напряжённом ожидании.

Корсаков. Это что ещё?

Акакий. Мадам Ниниш, не отзываться и не отпирать!

Стук повторяется. Он ещё настойчивее и сильнее.

Ниниш. Это, должно быть, подгулявшие мушкетёры. Разрешите, я успокою их, иначе они вышибут дверь: я их знаю.

Акакий. Не впускать!

Голос (за дверью). Открывайте. Да поскорее!

Ниниш. Господа! Господа! Не стучите! Прошу прощенья, но отель закрыт.

Голос (за дверью). Открыть немедленно!

Ниниш (у двери). Господа! Я в отчаянья, но не могу вас принять. Ко мне приехала больная тётушка из Анжу и как раз сейчас умирает.

Голос (за дверью). Отойдите от двери, или она упадёт прямо на вас.

Дверь сотрясается от страшных ударов.

Корсаков. Ах, вот они как?

Все выхватывают шпаги.

Ниниш. Месье племянники! Умоляю вас! Здесь должно литься вино, а не кровь.

Корсаков. Назад, тётушка! Ибрагим, прочь засов!

Ганнибал отодвигает засов. Дверь с треском распахивается. В ней стоят две молодые, красивые, богато одетые женщины. Впереди маркиза Жермена де Курси, за ней графиня Диана де Тюржи — возлюбленная Ганнибала. Дворяне медленно отступают.

Стрешнев. Маркиза де Курси!

Жермена. Прелестная картина! Двадцать мужчин обнажают шаги против двух беззащитных дам, просящих крова в непогоду.

Корсаков. Сударыня… Клянусь… Если бы мы знали…

Стрешнев. Мы услыхали мужские голоса… и…

Жермена. Ах, понимаю… Вы испугались моего кучера? Батист! Войди!

Входит коротенький, толстенький, грозно-усатый кучер Батист с огромным хлыстом.

Жермена.

Вот эти господа хотят оказать тебе честь и скрестить своё оружие с твоим. (Показывает на хлыст).

Батист громко хохочет. Дворяне с ропотом вкладывают шпаги в ножны.

Ганнибал. Прекрасная маркиза! Вы вправе карать молодых людей за их горячность, но пощадите их благородное происхождение. Не делайте их посмешищем вашей челяди.

Диана (выступает вперёд). Капитан Ганнибал совершенно прав, дорогая!

Ганнибал (восхищённо). Как? Графиня де…

Диана (тихо). Тсс, капитан! Где ваша обычная скромность? (Громко). Господа легко простят маркизу, — она любит пошутить. Суть же в том, что при возвращении с прогулки нас застигла гроза… И мы вынуждены искать убежища…

Жермена. Ах!

Этот крик вызван тем, что дворяне по команде Корсакова припали на одно колено перед дамами.

Корсаков. Мадам! Умоляю! Украсьте наш скромный праздник своим присутствием.

Жермена. Как ты думаешь, Диана?.. Поскольку хозяйка — женщина… (Пошептавшись с подругой). Господа, мы принимаем ваше приглашение. Но только пока не прошла гроза.

Все. Ура!

Пока идёт молчаливая церемония представления, Ганнибал и Диана отходят на авансцену.

Ганнибал. Не в силах передать своё счастье, Диана! Чудесный случай…

Диана. Случай? Боже, как вы наивны!

Ганнибал. Как? Значит, и прогулка и гроза…

Диана. Только предлог увидеться без досадливых свидетелей.

Ганнибал. Благодарю… Благодарю…

Диана. Благодарите маркизу. Это придумала она.

Ганнибал. Она — ангел!

Диана. Узнав от меня о вашем празднике, она крикнула: ‘Едем, Диана!’ — и вот мы здесь.

Ганнибал. О, я не знаю, как благодарить…

Диана. Познакомьте её с самым знатным, самым молодым и самым глупым из ваших сверстников… Маркиза любит посмеяться.

Ганнибал. О, такой у нас есть! Месье Антуан Свиньин.

Жермена. Диана, где же ты? Кавалеры ждут нас к столу.

Акакий. За ангелов небесных, к нам слетевших!

Стрешнев. За грозу!

Ганнибал. За то, чтобы она не кончалась!

Дам увлекают к столу, усаживают.

Иван (тихо, мечтательно в своём углу). Завтра в академию… Адмирал Тальон вызывает к доске: ‘Месье Антуан Свиньин!’ — ‘Здесь’.— ‘Перечислите гавани на пути в Калькутту’. — ‘Слушаю, господин адмирал! Первая Марсель, вторая Лиссабон, третья… третья…’ (Смотрит то в книгу, то на глобус).

Жермена (не садясь). Как? Оказывается, я не со всеми знакома? У вас, говорят, есть ещё один товарищ, господа?

Стрешнев. Увы, мадам… У него мигрень…

Корсаков. Он отдыхает…

Лугин. Но при виде вас вмиг оживёт…

Диана. Зовите его, капитал!

Ганнибал. Ваша воля — закон. (Кричит наверх). Месье Антуан Свиньин!

Иван (вздрогнул, вытянулся и отвечает по привычке). Здесь!

Общий хохот.

Корсаков. Вот так гиштория! Откликнулся по привычке, как в академии.

Вступает музыка мелодрамы.

Жермена. Но подойдите же, месье… или вы боитесь дам?

Иван стоит, остолбенев от волненья и неожиданности. Акакий хочет вмешаться.

Корсаков (тихо, подражая Акакию). Стой! Молчать! Правило: шутке сей не мешать. Она изрядная.

Предложение Корсакова шёпотом передаётся из уст в уста и с удовольствием принимается молодыми дворянами.

Диана. Но он совершенно очарователен, ваш месье Антуан…

Ганнибал. Да, но…

Жермена.

Месье Антуан, вот вам полная чаша,

В минуту мигрень исцелит она вашу.

Иван

(озадачен, тихо)

Что делать?.. Как быть?..

Акакий.

Раз подносят, так пей.,.

(Хлопает его по плечу).

Валяй, Антуан, не робей!..

Корсаков.

Месье Антуан, вас зовут, подойдите!

Иван

(тихо)

‘Месье Антуан’? Не схожу ли с ума?

Жермена.

Ах так? Вы представиться мне не хотите?

Ну что же! Тогда я представлюсь сама!

(Поёт).

Меня зовут Жерменой де Курси.

Кого в Париже только ни спроси,

Вам скажут все намёком или прямо:

‘Ужасно легкомысленная дама’.

Опасна, говорят, моя краса.

Моя свобода колет им глаза.

Они твердят, что замки и поместья

Купила я, увы, ценой бесчестья.

Что я возлюбленных гублю.

Что если даже полюблю.

То лишь на две недели.

Акакий.

Так говорят. А как на самом деле?

Жермена.

На деле вся моя вина,

Что я в апреле рождена.

В темпе вальса.

В апреле склонилась богиня любви

К моей золотой колыбели.

Она мне шепнула: ‘Минуту лови!

Ведь ты родилася в апреле.

В апреле звучней соловьиная трель,

А сердца удары всё чаще.

Ты можешь изменчивой быть, как апрель,

Но будь и такой же пьянящей!’

Конец музыки.

Диана

(Ивану)

Ну, сударь, ответьте же хоть что-нибудь!

Жермена. Господин Антуан — учёный, видите, и за пирушкой он погружен в книгу. Что это?

Иван. Морской устав…

Жермена. Прочтите мне что-нибудь наугад. Я хочу знать, чему вас учат.

Иван. Наугад? (Открывает книгу, читает). ‘Если ветер тебе благоприятствует, распусти все паруса’.

Жермена. Прекрасное правило, и очень кстати. Ветер для вас вполне благоприятный, месье!

Иван (тихо). Хорошо. Распустим паруса. (Громко, с лёгкостью и изяществом придворного кавалера). Да, сударыня! Ветер счастливый, ибо он занёс в нашу гавань две очаровательные яхты!

Корсаков. Гляди, изрядно сказано!

Иван. Мы любуемся их оснасткой, отделкой, их тонкими, стройными формами…

Жермена. Ого! Вы, я вижу, знаток в морском деле. Но яхты, о которых вы говорите, отличны друг от друга, и сильно. Которую же вы предпочитаете?

Акакий. Пропал, бедняжка, конец Ивашке! Не выкрутится!

Иван. Сейчас посмотрю, мадам. (Смотрит в книгу). Это зависит от применения. Яхты более устойчивые (кланяется графине) хороши для дальнего плавания. Яхты более лёгкие превосходны для увеселительной прогулки… (Поклонился маркизе).

Акакий. Убил!

Жермена. Я вижу, вы не только разбираетесь в системах, но ловко умеете лавировать между комплиментом и дерзостью. Берегитесь! Волны коварны. Они могут захлестнуть ваш собственный фрегат и смыть вас с палубы.

Иван. Я умею плавать, мадам.

Жермена. Это не помогает в открытом море.

Иван. Моряк должен не робеть и надеяться.

Диана. Превосходный ответ! Не будьте так строги к юному капитану, дорогая Жермена!

Иван. Вот видите, сударыня, сердобольная рука уже бросает мне спасительный канат.

Жермена. И вы спешите ухватиться, чтобы выйти сухим из воды. Я вижу, вы очень дорожите жизнью.

Иван. Как когда, мадам. Есть взоры, в которых так приятно потонуть…

Жермена и Иван долго смотрят друг на друга. Первой отводит глаза и опускает голову Жермена.

Жермена. Довольно, капитан. Признаю себя побеждённой в этом морском сражении.

Иван. В таком случае по уставу я обязан привести вас в порт. (Предлагает ей руку и ведёт к столу).

Все участники этой сцены с восхищением следили за её развитием, а молодёжь не раз бурно выражала свой восторг при ответах Ивана.

Корсаков. Из молодцов молодец!

Стрешнев. Голову об заклад — далеко он пойдёт!

Акакий. Моя бы воля, я бы его и навсегда с Антошкой местами переменил.

Диана (тихо, маркизе). Ну что? Каков?

Жермена (тихо). Я просто без ума. (Громко). Но воздадим, наконец, честь ужину.

Акакий. Мадам Ниниш! Где ваш знаменитый раковый суп? Ага… Несут!

Поварята вносят раковый суп и разливают.

Жермена. Как? Мой любимый раковый суп? Сразимся же с ним! Месье Антуан, берите на себя команду боем!

Иван (совсем осмелев). К оружию!

Все со смехом хватают ложки.

Приготовиться!

Все встают.

На абордаж!..

Все подносят ко рту первую ложку супа и, проглотив его, с ужасом смотрят друг на друга.

Жермена. О! Горит, горит…

Все тяжело дышат, переглядываются.

Акакий. Мадам Ниниш… Что это такое?

Ниниш. Но… это раковый суп…

Акакий. Суп? Это варево из котла самого дьявола!

Корсаков. Вина, или я сгорю заживо!

Ниниш. Медам? Месье? Что случилось?

Акакий (протягивает ей ложку). Попробуйте!

Ниниш

(попробовала). Какой ужас! Господа, произошло несчастье. Умоляю, заешьте это скорей ломтиком дикого кабана. (Поварятам). Живей!..

Поварята кладут на тарелки кабанину. Все пробуют и с криком вскакивают.

Иван. Не ешьте! Отрава!

Ниниш (возмущённая). Отрава? (Пробует и кричит). Отрава! Месье Кеке! Месье Кеке!

Кеке вбегает.

Что вы положили сюда и сюда?

Кеке. Но, мадам, я ничего не клал. Это может подтвердить даже месье Мутон.

Ниниш. Мутон?

Кеке. Ну, да. Он забыл свой нож для дичи. Вернулся и послал меня в кладовую искать его. Я долго искал, но не нашёл. Мутон повертелся на кухне и ушёл, ворча.

Ниниш. Боже мой! Я, кажется, начинаю понимать. Месье Кеке! Где большая банка с кайенским перцем?

Кеке. Сейчас посмотрю. (Убегает).

Ниниш (тихо). Неужели Мутон на это способен?..

Кеке (возвращается). Вот она, мадам, но она пуста.

Ниниш. Пуста! (Бросается к столу и пробует все блюда). Я опозорена навеки!

Жермена. Но объяснитесь же…

Ниниш. Повар, которого я прогнала… за… за…

Акакий. За безнравственность…

Ниниш. За безнравственность, прокрался в кухню и отомстил… Всё посыпано перцем. Мы умрём с голоду. О, я несчастная!

Жермена (пошептавшись с Дианой). Господа, дело легко поправимо. Я приглашаю вас всех к себе на ужин. Моя вилла в двух лье отсюда, а дворецкий всегда наготове. Месье Антуан, подайте мой плащ и возьмите свой. Капитан Аннибал, предложите руку, графине. Господа, за мной, мы будем показывать дорогу. Небольшая прогулка только возбудит аппетит.

Весёлое оживление. Все хватают плащи, приводят себя в порядок. Маркиза, графиня, Иван и Ганнибал идут к выходу. За ними следуют остальные.

Корсаков (Стрешневу). А Антошка пусть дрыхнет. Поделом дураку.

Акакий (проходя мимо мадам Ниниш, презрительно). С укропом… с лимоном… С белым вином для вкуса… Тьфу! (Ушёл).

Кеке. Мадам! Мадам! Не убивайтесь так…

Ниниш. Всё горит… И здесь… И здесь… (Показывает на грудь и на рот).

Кеке.

Мадам, мадам, успокойтесь. Съешьте это мороженое для охлаждения.

Ниниш (машинально берёт ложечку мороженого и, задыхаясь, бросает её на пол). Перец! И в мороженом тоже перец! (Мечтательно и томно). Неужели Мутон действительно так любит меня?

Занавес.

Акт 3.

Терраса в парке загородного дворца маркизы де Курси. На заднем плане террасы — ярко освещённые окна роскошной залы. Там маркиза принимает своих гостей. Терраса окаймлена балюстрадой. Ступеньки террасы ведут в парк. Справа — павильон-беседка. Лунная ночь. На террасе на ступеньках графиня Диана де Тюржи и Ганнибал. Из дворца тихо доносится музыка.

Ганнибал. Нет! Не покину я тебя, любовь моя! Ты — моё небо, ты — моя родина. Решено, Я остаюсь!

Объятья.

Вдали слышен голос Жермены.

Жермена. Диана! Где же ты?

Диана (топотом). Вернись в зал. Я сейчас приду.

Ганнибал, ловко перепрыгнув через балюстраду, скрывается во дворце.

Жермена (появляясь). Ах, прости! Я вспугнула твоего чёрного барса. Но ты мне нужна, как никогда… Диана! Смейся надо мной! Труби на весь мир! Жермена де Курси потеряла голову. Когда он смотрит на меня своими голубыми глазами, у меня вот тут мурашки, мурашки, мурашки… (Прячет голову в складках платья Дианы).

Диана. Мурашки? Дело плохо. Это уже похоже на любовь. Ну, а он? Влюблён?

Жермена. Не знаю. Я растеряна, я на всё надеюсь и всего боюсь. Однако что с тобой? Ты вся сияешь!

Диана. Нет в мире силы сильнее нас, Жермена. Нет цепи крепче мягких женских объятий. Аннибал остаётся во Франции.

Жермена. Счастливица! (С внезапным порывом). Ах!

Диана. Что с тобой?

Жермена. Я хочу, чтоб мой тоже остался! Да! Да! Диана, милая, поди, пришли его сюда. Я сейчас уговорю его!

Диана. Хорошо… Я пришлю… Но, откровенно говоря…

Жермена. Что?

Диана. Я сильно сомневаюсь в успехе. Впрочем, попробуй. (Уходит).

Жермена. Как? Она сомневается? Она смеет думать, что чары Жермены де Курси слабее её чар? Какое самообольщение! (Погружается в раздумье). Но что, если он останется, а я… разлюблю его.. Куда же я его дену? Идея! Я передам его графине Лавалетт. Он как раз в её вкусе… Боже!.. Что я говорю! Нет, Жермена! Настал твой час… Придётся тебе, кажется, в первый раз в жизни изменить себе, то есть остаться верной мужчине…

С террасы по ступеням спускается Иван. Он видит Жермену, томно полулежащую на скамье у беседки. Она лёгким жестом подзывает его.

Вступает музыка.

Вам душно в зале, капитан?

Присядьте здесь… Деревья сада

Едва шумят… Журчит фонтан.

Покой, и сумрак, и прохлада…

Но ах! Куда бежать от чар?

Как ни легки крыла зефира,

Но ни одной прохладе мира

Не остудить сердечный жар.

Иван.

Вам жар такой навряд ли ведом,

Навряд ли чувство вам грозит:

Ваш взор давно привык к победам,

Так равнодушно он скользит…

Один закон — закон каприза —

На миг берёт над вами власть.

Откуда вам и знать, маркиза,

Что значит жар, что значит страсть?..

Жермена.

Так! Заслужила я укор!

Такой была я до сих пор!

Когда меня другие осуждали,

Улыбкой злой им отвечала я.

Но, бедный друг, я вижу, вы страдали.

Скажите всё. Откройтесь, не тая!

Недаром сердце в вас обледенело,

А на устах язвительная речь…

Как имя той, которая посмела

Такой душой прекрасной пренебречь?

Иван.

Как имя?

(Тихо).

Как имя? Люба… Лю-ба…

(Маркизе).

Её зовут Любовь!

Её не встречу вновь.

Судьбы своей не переспоришь!

Она навек ушла,

Но я не помню зла…

Остались только боль и горечь…

Что ж, я терплю, молчу,

Я жизнью всей плачу

За тень несбывшегося счастья…

Её зовут Любовь…

Вы рану вскрыли вновь

Под видом нежного участья.

(Горестно опускает голову).

Жермена.

Ах, оправдать себя едва я смею,

Виновна я, и в этом признаюсь…

Но сила есть… Она меня сильнее,

Её назвать по имени боюсь.

Над нею я смеялись дерзновенно,

Но мной она владеет наяву.

Иван

(взволнованно)

Маркиза!

Жермена.

Нет! Скажите мне: ‘Жермена!’,

И я вам силу эту назову.

Иван

(в раздумье)

Жермена?

Жермена…

Жермена

(медленно приблизилась и прильнула к нему)

Её зовут любовь,

Она вам блещет вновь.

Судьбы своей не переспоришь.

Она опять пришла.

Она, как день, светла,

Она излечит боль и горечь.

В мои глаза взгляда,

Как бирюза, они,

Они яснее всякой речи.

Они твердят одно:

Отныне им дано

Всегда сиять тебе навстречу.

(Страстно обнимает Ивана).

Через мгновенье Иван вырывается из её объятий.

Останься! Останься навсегда со мной, в моей прекрасной Франции!

Иван.

Нет!

Птички райские слетают

Лишь на время с высоты.

Знаю, крылья засверкают,

И исчезнешь ты.

Жермена.

Я пылаю, я сгораю…

Я твой взгляд, твои черты

Предпочту любому раю,

Кто бы ни был ты!

Кто бы ни был ты…

Иван.

А если я ничто? Без золота, без славы?

Без имени?

Жермена.

Останься здесь, любя.

Иван.

Чужой язык… Чужие нравы…

Жермена.

Но не чужое сердце близ тебя.

Пусть царь лишит тебя поместий,

Пусть втопчет в грязь твой знатный род,

Останься здесь! Со мною вместе

Всё это вновь к тебе придёт.

Ты дикий край навек забудешь,

Ты молод, знаньями силён.

Своей рукой ты всё добудешь.

Иван

(слушавший её, как зачарованный).

Своей рукой? Пусть так! Я побеждён.

Не знаю сам, какая сила

Во мне надежду воскресила…

Жермена.

Её зовут любовь…

Она нам блещет вновь…

Судьбы своей не переспоришь.

Она опять пришла,

Она, как день, светла,

Она излечит боль и горечь.

В мои глаза взгляни,

Как бирюза, они,

Оки яснее всякой речи.

Они твердят одно:

Отныне им да. но

Всегда сиять тебе навстречу.

Медленно уходят, обнявшись, в глубину беседки.

Конец музыки. Пауза.

Со стороны парка появляются пышно разодетый мажордом и Антон.

Мажордом. Сударь! Я не вполне понимаю вас. Объяснитесь!

Антон. Муа нон компрене бьен франсе.

Мажордом. Это так, сударь. Однако вот я с вами говорю по-французски, и вы меня понимаете.

Антон. О! Вуй! Же вуй компрене слухе, ме же не може парле.

Мажордом. В таком случае я буду задавать вопросы, а вы соблаговолите отвечать ‘да’ или ‘нет’. Понятно?

Антон. Вуй, вуй, вуй.

Мажордом. Вы хотите примкнуть к компании ваших соотечественников, гостящих у моей госпожи?

Антон. Вуй, вуй, вуй. Мадам Ниниш мне парле, что все алле сюде. Пониме?

Мажордом. Простите, сударь, тут нет никакой мадам Ниниш. Это дом маркизы де Курси.

Антон. Вуй, вуй, вуй. (Целует свои пальцы). Манифиг, манифиг.

Мажордом. Сударь! Я лучше вызову к вам кого-нибудь из господ русских бояр.

Антон. Во, во! Зове, зове!

Мажордом. Как прикажете доложить?

Антон. Месье Антуан Свиньин.

Мажордом. Ага… Вам нужен капитан Антуан Свиньин.

Антон. Нон, нон, Муа Антуан. Же. Же сам — Антуан Свиньин. Экой бестолковый!

Мажордом. Простите, сударь, но месье Свиньин находится здесь с вечера. Я сам прислуживал за столом своей госпоже и ему.

Антон (благодушно). Нон, нон. Ву бреше. Антуан — се муа.

Мажордом (тихо). Это либо сумасшедший, либо обманщик. (Громко.) Месье! Здесь явная ошибка. Извольте удалиться.

Антон. Эх, чёрт! Проклятый язык! (С досадой ударяет себя по бедру и вдруг прислушивается. Ударяет ещё раз — звенит его кошелёк. Опять прислушивается и восклицает радостно). Нашёл! Нашёл язык! (Достаёт кошелёк). Эй, ты! Вот вуаля. Бери, бери! (Даёт несколько золотых).

Мажордом. О, благодарю вас, ваша светлость! Чем могу служить?

Антон (решив, что теперь всё пойдёт на лад, развалился на скамье и говорит небрежно).

Позови-ка ты мне, братец, холопа моего Ивашку. Он, подлец, сказывают, за нашими увязался и, должно статься, с челядью вашей.

Мажордом (пытаясь понять его, вслушаться в русскую речь). Я в отчаянье, сударь, но вы опять говорите по-русски, и я не понял ни одного слова.

Антон. Вишь какой ловкий! Деньги взял, а по-русски всё ещё не понимает. Позовите мне мон… (Тихо). Как Нинишка своих слуг кличет? Ага. Доместик. Гарсон. (Громко). Позове мон гарсон. Доместик рюс. Компрене?

Мажордом. Понимаю, месье, но никаких слуг русские господа с собой не приводили.

Антон. Что за вздор! Где же он? Смотри… Регарде, Вуаля мон гарсон. Компрене? (Показывает жестами рост, причёску, костюм, повадки Ивана).

Мажордом. О! Месье говорит о молодом человеке в красном кафтане с красивыми голубыми глазами?

Антон. Вуй, вуй, вуй. Тоже, нашёл красавца.

Мажордом. Но этот господин и есть месье Антуан Свиньин. Все его так называют.

Антон. Что? (Шатается). Держи, падаю!.. (Падает без чувств на руки мажордому).

Мажордом. Сударь, сударь! Что с вами? Вы Живы?

Антон (томно). Нон!

Мажордом. Присядьте, месье! Я сейчас принесу воды.

Антон (стонет). Нон, нон…

Мажордом. Тогда вина?

Антон. Вуй, вуй!.. Стой! Нон. (Возбуждённо бегает по террасе). Ах, вор, самозванец! Да как же наши-то сие допустили? Ведь это мой раб! Понимаешь, индюк ты этакий? Не господин, а раб.

Мажордом (силясь понять). Ах, араб? Месье хочет видеть араба русского царя, капитана Аннибала? Прошу… Он либо в зале, либо в аллее направо.

Антон. Так это черномазый всё подстроил? Ладно. Идём. (Взбегает по лестнице, возвращается и с расстановкой говорит мажордому). Же! Алле! Ему! Разбиве! Мордэ! Пониме? (Убегает).

Мажордом. Что? Морде? Кусать? Святая дева! Он бешеный. Так я и знал. Скорее за ним! (Убегает вслед за Антоном).

Из беседки появляются Иван и Жермена.

Жермена. Ты — безумец! К чему эта ложная гордость! Никакой помощи я тебе не предлагаю. Я только шепну принцу-регенту, чтоб он дал тебе капитанский патент, только прикажу адмиралу Тальону назначить тебе лучший корабль и только попрошу казначея выдать тебе жалованье за два года вперёд. Вот и всё.

Иван (горько). Вот и всё!..

Жермена. Ну да! И всё это вместе займёт ровно десять минут, между двумя фигурами танца на первом же придворном балу.

Иван. Прекрасно! Патент, корабль, золото — всё дашь мне ты. Что же останется делать мне?

Жермена. Как что? Любить меня.

Иван (тихо). Бежать от неволи, чтоб отдаться в рабство добровольно? Быть ей обязанным всем?

Жермена. Ты колеблешься? Но ведь самые знатные дворяне принимают помощь от прекрасных дам. Таков наш обычай. Кто посмеет упрекнуть тебя? Тсс… Идут!

Прячутся за кустом. Входят Диана и Ганнибал.

Диана. Ну? Вы опять опустили голову? Вам кажется, что, поклявшись мне остаться, вы нарушили свой долг?

Ганнибал. О Диана! Вы, как всегда, читаете в душе моей.

Диана. И вижу, что она больна. Но… у меня есть лекарство. Вот оно…

Ганнибал. Что это? (Подходит к ней ближе).

Диана. Отойдите на три шага, сударь! И слушайте тихо, тихо… Вчера принц-регент получил письмо от вашего царя… с просьбой позволить юным капитанам пройти ещё курс кораблевождения в гавани Тулона.

Ганнибал. Как? Значит, друзья мои скоро покинут меня?

Диана. Через неделю. Приказ их наставнику уже послан.

Ганнибал. И это вы называете лекарством?

Диана. Погодите. В письме была записка царя. Хотите знать её адрес? Вот он: ‘Капитану Ганнибалу в собственные руки’. Маркиза, присутствовавшая при чтении, взялась передать её вам. Ну и, конечно, передала мне. В собственные руки… И если бы вы знали, что в ней…

Ганнибал. Разрешение ещё год учиться в Париже?

Диана. О! Гораздо больше. Полная свобода остаться во Франции.

Ганнибал (радостно). Боже! И вы только сейчас говорите мне это.

Диана (ласкается к нему). Не сердись! Женщина всегда счастлива проверить, как крепко её любят. Ты решил остаться, не устрашившись гнева царя, — вот твоя награда! Читай!

Ганнибал (читает). ‘Дорогой крестник! Ты просишь лишь года, однако чувствую, что Франция крепко держит тебя. Как ни горестно мне сие, но, ежели это так, оставайся. Предпочитаю ведать тебя счастливым издали, нежели разочарованным при мне. Решай сам, но будь благонадёжен, что ни в коем случае не оставлю тебя попечением своим. Засим крепко обнимаю. Пётр’. (Тихо и восторженно). Пётр! (Задумался и вдруг с порывом). Графиня! Через год я возвращаюсь на родину!

Диана. Что? Милый, ты обезумел! Россия — не родина тебе. Ты рождён под небом жарким, как твои поцелуи. Тебя похитили, тебя продали в рабство царю…

Ганнибал. И царь поднял меня из рабства…

Иван (тихо повторяет). Поднял из рабства…

Ганнибал. Приблизил к себе вопреки спеси бояр…

Иван (тихо). Вопреки бояр…

Ганнибал. Дал светоч образования и ждёт для славных трудов. Не окажусь неблагодарным.

Диана поникает головой.

Опроси своё благородное сердце, Диана, могу ли я поступить иначе?

Диана (тихо). Ты прав…

Ганнибал (бурно обнимает её). Год! Ещё целый год!

Диана. Год! Один только год!

Поцелуй. Ганнибал и Диана тихо поднимаются по террасе и скрываются во дворце.

Иван. Вы слышали, маркиза? Вот мне урок!

Жермена. Как? Ты пренебрегаешь мной? Ты отвергаешь любовь, которой добивалась прекраснейшие юноши Франции?

Иван. О Жермена! Если б ты знала, как мало теряешь! Слушай! Я не тот, кем ты меня считаешь. Я…

Слышен шум. Из дворца выбегают захлёбывающийся от гнева Антон и Корсаков, пытающийся удержать его. Вслед за ними весёлой гурьбой на террасе появляются и все остальные.

Корсаков. Да не кипятись, сударь! Сие была шутка! Вольно ж тебе было проспать.

Антон (вопит). Подпоили! Осрамили! Обкрутили! Подменили!

Жермена.

Что это? Кто этот вульгарный тип? Как смеет он шуметь в моём доме? Эй, слуги!

Сбегаются слуги.

Антон (бросаясь к Ивану). А, вот ты где, пёс лупоглазый! Холоп лукавый! На колени!

Жермена (слугам, указав на Антона). Схватить его!

Антон (вынимает шпагу). Прочь! Мадам, мадам! Же — Ангуан Свиньин. Же! А этот — самозванец! Холоп!.. Эх, как бы ей втолковать… Он мои… он моя… ага… нашёл: он мон мужик. Вуаля! ‘Мужик!’

Жермена (вздрогнув). Мужик? Это слово я знаю… Мужик! (Ивану). Это правда?

Иван молча склоняет голову.

Жермена (тихо). О! Что меня целовал мужик, я ещё могу простить. Но что от меня отказался мужик, это нестерпимо… (Громко). Он не Антуан Свиньин?

Антон. Нон, нон, нон. Муа — Антуан, муа и Свиньин! Всё это — же! (Бьёт себя в грудь).

Жермена. Господин министр, потудитесь объясниться!

Акакий. Это всего лишь шутка, мадам…

Жермена. Вот как? Прекрасно, господа! Вы изволили шутить над маркизой де Курси, прапрапрадед которой был интимным другом Орлеанской Девы?

Ганнибал. Прекрасная маркиза! У нас и в мыслях не было оскорбить вас. Напротив, мы надеялись доставить вам развлечение… Что за беда, если он занял на час ваше рассеянное внимание!

Жермена (зло). Вы правы, господа! Я напрасно вспылила. Шутка прелестна. Но всякой шутке приходит конец. Месье Антуан Свиньин настоящий!

Антон. Же!

Жермена. Как у вас в России поступают с рабами, забывшими своё место?

Антон. Их велят отодрать, мадам. Их лупят, как Сидорову козу.

Жермена. Капитан Аннибал, переведите мне слова этого дворянина.

Ганнибал. Он говорит, мадам, что их… отстраняют от должности приближённого слуги.

Жермена. Благодарю вас, но, судя по жестам хозяина этого…. мужика… ваш перевод не совсем точен… (Антону). А как это делают, месье?

Антон. Неукоснительно таковым образом: прикручивают вервием к скамье и всыпают, всыпают, всыпают! (Показывает).

Жермена. Благодарю вас. У вас превосходная мимика и пластика. Я всё поняла. (Слугам). Высечь его!

Слуги схватывают Ивана.

Корсаков. Но, прекрасная маркиза… Судите нас, но не карайте его. В чём его вина?

Жермена (тихо). Он может опозорить меня… Предупредим же его. (Громко). Как в чём? Да знаете ли вы, что этот наглец осмелился — ха-ха-ха — осмелился объясниться мне в любви! Считая его дворянином, я его высмеяла, узнав, что он мужик, — караю!

Диана (тихо Ивану, которого мимо неё ведут слуги). За поворотом — калитка. Вырвитесь и бегите…

Иван. Нет… Это всё будет иначе. (Вырывается и с низким поклоном обращается к Жермене). Высокородная госпожа! Дозвольте слово молвить!

Жермена (тихо и угрожающе). Ни звука!

Диана. Но, Жермена, даже осуждённым на смерть даруют последнее слово.

Окружающие дружным ропотом требуют выслушать Ивана.

Жермена (тихо). Что ж, говори! Но помни: тебе дорого может обойтись каждое слово.

Вступает музыка.

Иван

(нарочито, изображая покорного слугу-увальня)

Клянусь вам, госпожа, что я на вас

Поднять не смел бы этих рабских глаз.

За дерзость столь преступную, поверьте.

Я б не бича достоит был, а смерти.

Но с древних, незапамятных веков

Обычай на Руси у нас таков:

Слуга послушен воле барской строгой

И расчищает перед ним дорогу.

(Кланяется Антону и жестом указывает ему по земле путь к тому месту, где стоит Жермена).

Я — только мужик,

Сызмальства привык

Служить своему господину.

Тружусь для него,

Учусь за него

И гну свою рабскую спину.

Я дерзости и в мыслях не имел,

Я только за хозяина радел.

Я жарко и, надеюсь, не напрасно

Твердил вам об его любови страстной.

Меня вы, видно, поняли не так…

В красе я разбираться не мастак.

Простите мне, холопу, смерду, гнусу:

(С силой, гордо).

Вы мне и ни к чему, и не по вкусу!

(Снова подобострастно).

Я — только мужик,

Сызмальства привык

Служить своему господину

Я чувства его

Открыл за него

И гну свою рабскую спину.

(В низком поклоне склонился перед Антоном).

Конец музыки.

Корсаков (вполголоса). Молодец!

Акакий (громко, Антону). Молодец!

Антон (орёт). Молодец! Так это ты за меня? Сие другое дело.

Жермена (ей ясно, что она снова выставлена перед обществом в смешном виде и что есть один способ спасти положение: попасть в ловушку, подставленную ей Иваном). Вот как? Значит, у вас такой обычай? Ты не лжёшь? Ты не спасаешь спину от ударов? (Гостям). Есть такой обычай?

Корсаков. Такой обычай у нас есть, маркиза. Мы можем клятвенно подтвердить, что он, например, учится за господина Свиньина по его же приказу и под его именем!

Жермена (Антону). Это правда?

Антон (гордо). Вуй, вуй, вуй.

Жермена И вы приказали ему изъясниться за вас под вашим именем?

Антон (колеблется). Да оно собственно…

Акакий (тихо Антону). Не теряй, дурак, случая!

Антон (радостно). Вуй, вуй, вуй. Же приказе. Маркиза де Курси манифиг. (Целует пальцы). Манифиг! Муа — гранд амур. Же ву держ! Паде! (Протягивает руки).

Жермена (тихо Ивану). Вы отомстили. Но я тоже отомщу, как бы дорого мне это ни стоило.

Вступает музыка.

Ну, если так, на этот раз

Он заслужил вполне прощенье

Я отменяю свой приказ!

Слуги отходят.

Жермена.

(Антону)

Мерси, месье! Я в восхищенье,

Я вашим выбором горда.

Он неожидан, правда, очень,

Но, может быть, отвечу ‘да’,

Когда узнаю вас короче.

(Нежно берёт под руку Антона и идёт по направлению к дому).

За ней следуют все остальные. Уже на верхней ступеньке террасы она оборачивается и заканчивает мелодию.

Слугу же надо наградить, —

Вы в нём имеете находку.

Свести на кухню!

Накормить!

Слуги любезно приглашают Ивана.

Постойте! Луидор на водку!

(Бросает в лицо Ивану золотой).

Все скрываются в доме. Потрясённый Иван остаётся один. Вступает музыка — реминисценция дуэта.

Занавес.

Акт 4.

Картина 1.

Горница в петербургском доме Смурова, За широким низким окном виден строящийся город. На столе — богатое угощение. Смуров и Ненила сидят, внешне спокойные, чинные, но в напряжённом ожидании. На авансцене за пяльцами Люба. Она с трудом сдерживает волнение, пытаясь делать равномерные стежки, но по ходу действия то замедляет, то убыстряет движения. Вбегает молодой приказчик. Он делает отчаянный, лихой жест рукой, будто собирается сообщить очень важную новость, но, размахнувшись, переводит жест в отрицательный.

Смуров. Ну? Что?

Приказчик. Не видать-с…

Смуров. Так зачем в горницу пожаловал? Только всполошил зря. Это не дело. Брысь!

Приказчик. Я к тому, Карпий Семёнович, чтоб не сумневались: за версту махальщиков расставил.

Ненила. Ну и ступай, ступай! Да смотри, чтоб не обознались махалы твои. Париж, поди, всех наших сынов под одну гребёнку подстриг. (Загрустила).

Приказчик. Не сумлевайтесь! У молодого боярина, чай, Ивашка на запятках.

Люба вздрагивает.

По нем и признаем-с! (Ушёл).

Смуров. Ненила Варфоломеевна! Чем на ножах сидеть, ожидаючи, дозвольте о делах поговорить.

Ненила. Ну тебя с делами. Мать сына ждёт, невеста — жениха, а у тебя одна прибыль на уме. (После паузы). Ну, чего тебе? Небось, опять насчёт зелья бесовского?

Смуров. Какое же оно бесовское? Помилуйте, Ненила Варфоломеевна, сам государь табак курить изволит-с.

Ненила. Не будет моей русской земли под басурманским твоим табаком.

Смуров. Доверься, боярыня! Ему в твоих южных вотчинах самый раз расти!

Ненила. Экий упрямый! Сказала нет, да и полно.

Смуров. Доверься, боярыня! Я ж за эти три года доход твой вдвое поднял.

Ненила чихает.

Смуров (степенно). Салфет вашей милости. (Кланяется).

Ненила (в тон ему). Красота вашей чести. (Кланяется).

Смуров (так же). Роза на плечах. (Кланяется).

Ненила (так же). Благодарим вас на речах… (Кланяется).

Смуров (обычным тоном). Вот видите-с… Сами чихнули. Значит, я прав-с!

Ненила. А хоть бы и так! Сколько раз тебя учила: не хвались сам, жди, когда люди похвалят.

Смуров. Ох, долгонько ждать придётся. Самому-то оно вернее-с.

Вбегает приказчик с таким же отчаянным жестом.

Ну?

Приказчик. Не видать-с!

Смуров.

Тьфу!

Приказчик исчезает.

Ненила.

Вот что, Карпий Семёнович! Я в палисад пойду. Душно здесь что-то.

Смуров.

Это дело. Сейчас и я за вами-с…

Ненила вышла.

Душно! Просто из палисада вся Невская першпектива видна. Видишь, Люба, какая шёлковая боярыня стала: ко мне в Санкт-Петербург приехала сына встречать. Посбавила спеси. (Внимательно смотрит на дочь). Ну, Любушка, что с тобой опять?

Люба (твёрдо). Батюшка! Помните вы своё обещание?

Смуров (отвернулся). Это какое ещё?

Люба. На ассамблее, когда царь меня просватал

Смуров. Нашла о чём вспоминать…

Люба. Батюшка! Как я очнулась от беспамятства, вы мне что сказали?

Смуров. Не упомню… Я сам тогда в беспамятстве был… Штраф-то во какой в нутро принял…

Люба. Батюшка! Вы сказали мне: ‘Не плачь, дочка! Коли он, вернувшись, не мил тебе станет, неволить не буду’.

Смуров (нехотя). А почему ему немилым стать? Он вот умником ворочается, слыхала? Лучшая из всех аттестация. А ты и дурачком его полюбила. Он ведь нам всё рассказал!

Люба. Лгал он, батюшка! Я с ним и слова прежде не молвила.

Смуров. Да ведь ты ж сама согласие дала…

Люба молчит.

Аль с перепугу?

Люба (тихо). С перепугу, батюшка.

Смуров (после короткой паузы, решительно). Вот что, дочка! Узел этот крепко завязан. Царская рука его стянула, не моей лапе мужицкой его касаться. Не решай опрометчиво… пожалей отца!

Люба. Ступайте, батюшка… Я приневолить себя попытаюсь. А уж коли скажу ‘нет’, значит, не смогла иначе.

Смуров (идёт к двери, потом возвращается). Взгляни в глаза! Полюбила кого-другого, как он уехал?..

Люба (твёрдо). Никого другого, как он уехал, не полюбила. (Тихо плачет, склонившись над пяльцами).

Смуров (про себя). Ничего не понять… Одно понимаю: это не дело… (Ушёл).

Вступает музыка.

Люба

(шьёт и напевает сначала тихо, потом всё громче)

Как поймали соколёночка

Да в курятник его кинули.

Он растёт, а крылья связаны,

Птицы глупые клюют его.

Лишь одна младая горлица

Пожалела соколёночка,

Не клевала, приголубила,

Полюбила силу пленную.

(Вышивает, напевая без слов).

А-а-а-а-а-а…

Только сватать стали горлицу

Индюшенку колченогому,

Да чванливому, да глупому,

Всего птичника посмешищу.

Не стерпелось соколёночку,

Скинул путы, бросил горлицу,

Не с прощальным словом ласковым,

А с укором да обидою.

(Вышивает, напевая без слов).

А-а-а-а-а-а…

Бурный музыкальный переход.

Ах, чего ж я жду напрасно,

Горе девичье кляня?

Ты вернёшься, сокол ясный,

Но не взглянешь на меня.

И, покорна женской доле,

Вышиваю я платок,

И растёт, слезою полит,

Чёрный шёлковый цветок.

И проворно ходят пальцы.

А в груди — тоска и мгла,

Словно в сердце, а не в пяльцы,

Мне впивается игла!

(Без слов).

А-а-а-а-а-а-а…

Голос вдруг оборвался и замер, склонилась над пяльцами. В сенях шум, говор, голоса: ‘Едут!’ ‘Едут!’ Люба взволнованно встала, В горницу поспешно входит Ненила, за ней Смуров.

Смуров. Как же так? Это не дело. Сынок до матушки спешит, а она от него…

Ненила. Молчи, купец! Где ж это видано, чтоб боярская мать за ворота сына встречать выходила?

Смуров. Так вы ж выходили-с…

Ненила. Я воздухом дышать выходила. А теперь сяду. А он мне с порога поклон, с серёдки — другой, да к ногам за благословением, да к ручке с почтением. Садись сам поодаль. Так… А и ты, невеста, не прыгай! Успеешь нарадоваться, рано тебе промеж матери и сына становиться.

Приказчик (вбегая). Прибыли-с.

Смуров (насмешливо). Да ну? (Грозно). Кыш!

Приказчик исчезает.

Входит до невозможности расфранчённый Антон. За ним Иван в приличном платье. В сенях толпятся приказчики, челядь, девушки и прочий люд. Антон оглядывается, видит мать, поправляет парик, охорашивается и, выйдя на середину горницы, производит сложнейшую процедуру придворного поклона с касанием пола перьями шляпы, реверансами и притоптыванием. Ненила, широко раскрыв глаза, с удивлением глядит на это зрелище.

Ненила (тихо). Пресвятая богородица!.. Это что же?

Антон

(роскошно).

Бонжур, маман.

Ненила. Что?

Антон (объяснительно). Бонжур, маман.

Ненила (приподымаясь в креслах). Это что же значит?

Антон. А это значит: здравствуйте, матушка.

Ненила (встала, грозно). Лжёшь! Это значит — подменили сына. На колени!

Антон (в ужасе). Увольте, матушка!

Ненила. На колени перед матерью, сын строптивый!

Антон (робко). Отнюдь не строптивый, маман. А единственно по причине чулок… (Глуповато-доверчиво тянется к ней и шёпотом). До отказа натянуты… лопнут-с.

Ненила (грустно махнула рукой). Ах, Антоша, Антоша! И с чем ты только из чужих краёв приехал!

Антон (радостно). Так бы сразу и спросили-с… Всем подарки привёз. Иван, вели баул зелёный подать.

Слуги несут баул. Иван кланяется в ноги боярыне, касаясь рукой пола — Смурову и в пояс, не глядя — Любе. Ненила допускает его к руке. Затем Иван отходит на передний план, останавливается и напряжённо следит за дальнейшим развитием этой сцены.

Ненила (тихо, с горечью). Раб устав помнит, а сын забыл… Не о подарках речь. Поклонись допреж тестю да невесте.

Антон (развязно, Смурову). А! Бонжур! Бонжур! Гранд плезир имею видеть вас в исправной корпуленции. (Тревожно). Матушка, а где ж она?

Ненила. Кто?

Антон. Невеста.

Смуров. Перед тобой, зятёк. Неужто не признал?

Ненила (заминая неловкость). Богатой быть.

Смуров (сухо). Она и так не бедна.

Антон (робко). Позвольте, маман. Это не та!

Смуров. Как не та?

Ненила (тихо). Опомнись, не срами!

Антон (возбуждённо бегает по горнице кричит). Нет уж, маман! Это уж афронт беспримерный! Я ту хорошо помню. Та против этой втрое капитальней была! Та была манифиг. (Целует пальцы). Манифиг, Может, это сестра?

Смуров (сухо). Одна у меня дочь, кавалер, чем богаты, тем и рады.

Антон. Одна? Вот так акцидент! Неужто от тоски по мне за три года так ссохлась? Сие, однако ж, превеликую варияцию всему делу оборачивает! Я за дородную сватался! (Кричит). Окрутили! Подменили! (Бегает по горнице).

Люба. Не извольте сетовать, сударь. Коль вы обознались, батюшка охотно вам слово ваше возвратит. Я тоже обозналась!

Смуров (смущённо). Тсс… Люба, просил, не спеши…

Люба (значительно). Батюшка ныне не кто-нибудь, а его царского величества коммерции советник. Ему против воли жениха дочь свою предлагать зазорно.

Смуров (выпрямился). И то… Права дочка. Её ныне любой дворянин за честь почтёт посватать. Коли так, не бывать сей свадьбе.

В течение всего диалога Иван на переднем плане взволнованно слушает.

Люба (бросаясь в объятья отца). Ах, батюшка! Сердце у вас золотое.

Смуров (гладя дочь). Что сердце! Дело у меня золотое! (Нениле). Я ни в чьих землях не нуждаюсь, любую откуплю, да чем захочу, тем и засею! Не те времена! Сам себе хозяин!

Ненила (гневно). Э, нет, купец! Нам нынче порывать поздновато. А кумпанство наше? А дела? А огласка? А волю царскую забыл?

Смуров озадаченно чешет затылок.

То-то… Сие так легко не рушится. Идём в горницу. Обсудим толком. (Любе). Ты здесь побудь да поостынь. А на своего-то я быстро управу найду. Идём, Карпий Семеныч. Антон! За мной!

Смуров, Антон и Ненила уходят.

Вступает бурная музыка.

Люба (Ивану). Слышал? Понял?

Иван (падает к её ногам). Понял. Прости!

Музыка — реминисценция любовного лейтмотива первого акта.

Занавес.

Картина 2.

Гавань в Санкт-Петербурге на Неве. На заднике — Петропавловская крепость того времени. На втором плане — река с судами. На переднем плане — тюки, ящики, канаты. При поднятии занавеса музыкальная пантомима: несут мешки, ставят сходни к прибывшему под французским флагом судну, сходят моряки, купцы, катят бочки (движение вверх и вниз по сходням). Порт дышит свежим ветром утра и эпохи.

Хор за сценой.

Стучат молотки,

Звенят топоры

От утренних зорь до вечерней поры!

Звенят топоры,

Стучат молотки,

И город великий встаёт у реки.

Припев:

Осушаются болота,

Воздвигаются леса!

Стройся, град, опора флота,

Наша гордость и краса!

Расти в вышину,

Расти в ширину,

Как дуб молодой расцветает в весну,

Ты будешь стоять

Века и века

И встретить сумеешь любого врага!

Припев:

Осушаются болота,

Воздвигаются леса и т. д.!

Входят комендант порта — старый моряк и Ганнибал.

Ганнибал. Так государь может быть благонадёжен?

Комендант. Всё в исправности, господин артиллерии капитан. Шестидесятичетырёхпушечный фрегат ‘Полтава’ вчера с Ладожской верфи прибыл и стоит на реке Неве в ста саженях от сей пристани. Извольте взглянуть!

Ганнибал (вглядываясь налево). Хорош!.. Государь, надо полагать, сам команду принять изволит и поведёт фрегат с гостями приглашёнными в Кронштадт и обратно. При отплытии вам надлежит дать приличное сему число салютов в честь вступления оного фрегата в строй флота российского.

Комендант. В точности исполнено будет.

Ганнибал. Отменно. Не смею долее утруждать вас, сударь!

Отдают друг другу честь и расходятся.

Ганнибал, круто повернувшись, наталкивается на входящего Акакия. Тот, раскинув руки, преграждает ему путь.

Акакий. Стой! Молчать! Правило: старых друзей узнавать надлежит!

Ганнибал. Акакий Львович! Наставник любезный! (Обнял Акакия).

Акакий. Он самый. Вчера с питомцами прибыл. А ты, князь африканский, давно ль воротился?

Ганнибал. Третий месяц.

Акакий. Счастливчик! Ещё год в Париже пробыл, пока мы в Тулоне корпели. Ну, как там? Что Нинишка моя поделывает?

Ганнибал. Мадам Ниниш не стало, Акакий Львович.

Акакий. Да что ты? (Истово). Прими, о господи, её душу! (Начинает креститься).

Ганнибал. Она теперь мадам Мутон.

Акакий. Что? Ах, чёрт её побери! (Сжимает руку в кулак и потрясает). Вот она, женская любовь!..

Ганнибал. Не кручиньтесь, Акакий Львович! То — дело прошлое. Вам теперь чины пойдут да награды.

Акакий. Ох, так ли? Постой, брат, ты при государе?

Ганнибал. При нём. Сейчас от него.

Акакий. Так скажи, каков сегодня он?

Ганнибал. Светел. Шутка ли, два праздника в один день: и капитаны собственные прибыли, и фрегат, по его же чертежам сооружённый, в строй вступает. Да ещё удача: у боярина Соковнина гнилой зуб объявился. Сейчас царь его как раз рвёт. А сами знаете, как он до сего охоч. Как младенец сияет!

Акакий. Ох! Дай-то Бог. Авось, пронесёт.

Ганнибал. А что?

Акакий. Память у тебя короткая, Ибрагим! А как же со Свиньиным быть? По бумагам он из первых, а на деле — сам ведаешь.

Ганнибал. Не робейте, Акакий Львович! Я всё затеял, я всё на себя и возьму!

Акакий. Нет, брат, меня послали, с меня и взыщут. Хорошо, коли только прибьёт, а ну, как сошлёт куда, где не токмо людей, а и водки нету!

Подходит комендант.

Вам что, господин комендант?

Комендант. Питомцы ваши, господин советник, на плацу рядом построены. (Указывает рукой влево). И ждут вас. Сейчас государь прибудет.

Акакий. Вот оно. Ну, вывози, кривая. (Спешно уходит налево).

Голоса за сценой: ‘Сми-рно!’, ‘Смирено!’ Комендант повторяет команду. Жизнь в гавани замирает.

Входит Пётр со щипцами в руках, за ним бояре, боярыни, голландские шкиперы (те же, что в первом акте), вельможи, Ненила, сопровождаемая Иваном, боярин Соковнин — второй боярин из первого акта, он держится рукой за щёку.

Комендант. Смир-но!

Пётр (машет рукой со щипцами). Продолжать работы!

Гавань опять оживает.

Пётр (Соковнину). Ну, как? Полегчало?

Соковнин (морщась от боли, кланяется). Блаженштво райшкое ишпытую, гошударь!

Пётр. То-то. А ты робел. Жаль, что он один у тебя с дырой. У меня сегодня рука лёгкая. (Помахивает щипцами).

Соковнин в ужасе отшатывается.

Комендант! Рапорт по гавани!

Комендант. Имею донести вашему…

Пётр. Без титулов, короче…

Комендант. В гавани благополучно. Сего дня в шестом часу утра француз торговый ‘Святая Цецилия’ прибыл и на якорь встал.

Пётр. Груз?

Комендант. Олифа, канаты, статуй римского бога Меркурия, шёлк на вымпелы, астролябии аглицкие и семя табачное.

Пётр. А, прибыло? Изрядно! Разгрузка?

Комендант. Кончаем, государь!

Пётр. За табак пошлина льготная взыскана?

Комендант. Льготная, купцы отменно довольны!

Пётр. Смотри. Проверю самолично. Далее?

Комендант. Шестидесятичетырёхпушечный фрегат ‘Полтава’ с Ладоги…

Пётр (уже давно разглядывающий невидимый зрителю фрегат). Вижу!

Комендант. Прибывшие из учения сыны дворянские — рядом на плацу, в мундирах капитанских, как велено…

Пётр. Вижу… Господа гости, пройдём же на плац, сиих достойных юношей, надежду нашу, с возвращением и производством поздравить. По аттестациям судя, успехи у всех отменные. (Вынул пачку аттестатов). Сие нам радость и польза великая. (Направляется налево).

Гости уходят за ним. Слышна команда: ‘Смир-но!’, затем крики: ‘Ура!’ Справа входят Жулёв и невероятно расфранчённая Гликерия. Она движется с трудом. Жулёв тянет её за собой.

Жулёв. Ну, вот видишь… Плетёшься, как воз с сеном, вот и опоздали. Теперь до конца церемонии на плац не пустят.

Гликерия. Даму везде пустят, надо лишь апломб да жантильность оказывать.

Жулёв. Да ведь ты еле ходишь, ишь сколько на себя накрутила. К чему это?

Гликерия. Вы, тятенька, от разговору моего не увиливайте. Что я вас просила?

Жулёв Да ты не в себе, дочка! Он же Смуровой Любы жених!

Гликерия. Знать не хочу! Он мне клялся? Мне обещался? Так извольте схлопотать, чтоб мне и достался!

Жулёв. Да что ж я его перекуплю у Карпия, что ли?

За сценой радостные крики: ‘Ура!’ Трещат барабаны, слышна роговая музыка.

Выходит Пётр, обнимая одной рукой Корсакова, другой Акакия. Рядом семенит Антон. За ними остальная молодёжь, гости.

Пётр. Хороши! Выправка отменная, вид бравый! Тебе, старый бражник, спасибо. Не подкачал, соблюл. Молодцами привёз. (Целует Акакия). За всех вас его целую. Потрудились во славу флота российского.

Акакий (плачет от волнения). Что мы, Питер! Вот ты так потрудился!

Корсаков. Диву даёмся, государь, сколько за краткое время сие кораблей отменных соорудили!

Пётр. Корабль без капитана мёртв есть. Вы — его душа. Ибрагим! В Адмиралтейство! Распорядись тотчас по аттестациям сим патенты на завтра заготовить да возвращайся быстрее.

Ганнибал (переглянувшись с Акакием). Государь… Дозволь одно слово…

Пётр. Ступай! Вернёшься, скажешь.

Ганнибал, поколебавшись, уходит.

Корсаков Алексей!

Корсаков. Я, государь.

Пётр. Обучился отменно! Благодарю. Ибрагим — тебе друг, поди, год не видались… Догони, чай, есть о чём перемолвиться. Да ворочайтесь скорей: вас обоих в первый рейс беру. Фрегат сам поведу!

Корсаков радостно убегает.

Свиньин Антон!

Антон. Же, государь!

Пётр. Ух ты, совсем офранцузился. Парик-то укоротить придётся, — ветер морской растреплет…

Общий смех.

А вы не смейтесь! Его аттестация — из первых! Ну, как, пошла тебе впрок Европа?

Антон. Вуй, государь.

Пётр. Постой. Да ведь ты у меня жених. Где ж невеста? Смуров где?

Ненила. Невеста, государь, на радостях вечор занемогла, да всё обошлось. Сейчас прибудет.

Пётр. Ну, жениху и честь особая. Капитан Антон Свиньин! Извольте сесть в вельбот, взойти на ‘Полтаву’, принять команду и фрегат с приличествующими манёврами сюда подвести. Пусть мать на сына порадуется.

Акакий (тихо). Вот оно… (Громко). Государь! Ты ж сам фрегат вести собирался?

Пётр. Отсель и поведу. (Антону). Что ж ты стоишь? От радости опешил?

Антон. Вуй, государь. Иван! За мной! (Поворачивается и, сопровождаемый Иваном и комендантом, идёт к парапету).

Акакий (увидев идущего за Антоном Ивана). Уф! Отлегло!

Пётр (приметив Ивана). Ба! Да это законник! Помню! Люблю. Поди сюда! Ведь и ты с господином ездил?

Иван. Так точно, государь.

Пётр. А ну, побудь здесь. (Гостям). Любопытно, как сему неискушённому Европа показалась? (Увидев остановившегося Антона). Что мешкаешь? (Топает ногой). Марш!

Антон убегает. За сценой слышен крик: ‘Вельбот!’ Иван в сильном волнении то и дело оглядывается на реку. Акакий, увидев, что Антон отправился на фрегат один, в ужасе хватается за голову и, держась рукой за щёку, причитает.

Акакий. Ай-яй-яй…

Пётр. Что? Ты чего вскрикнул?

Акакий (дрожа). Ничего, государь, токмо…

Пётр (просияв). Ну, ну, не виляй! Я тебя насквозь вижу. Зуб схватило?

Акакий. Отнюдь, государь.

Пётр. Отнюдь? А сам за щёку держишься? Поди сюда.

Акакий пытается объяснить.

Поди, говорю. Не трусь. Боль мгновенна, исцеление вечно.

Акакий. Государь! Дай сказать…

Пётр. Помолчи! Садись! (Насильно усаживает его на ящик.) Раскрой рот. Так и есть. Верхний резец. А ну… (Лезет щипцами в рот, сильно кряхтит.) Ра-ррраз. У-ух… Сам старый, а корни какие здоровые! Не робей, у меня сегодня рука лёгкая. Р-ррраз. (Вырывает зуб.) Есть! Сплюнь!

Акакий

(злобно).

Тьфу! (Пытается объяснить, но от боли только что-то невнятно бормочет).

Пётр. Ступай, воды зачерпни, сполоснёшь. Ничто тебе. Отойдёшь — благодарить будешь. (Ивану, который тревожно глядит на реку). А ну, пожалуй сюда, законник. Скажи-ка, понравились ли тебе французы?

Иван. Очень, государь.

Пётр. Почему?

Иван. Много знают, государь.

Пётр. Дельно. А понравились ли девицы французские?

Иван (тихо). Не очень, государь.

Пётр. Почему?

Иван. Много знают, государь.

Пётр (хохочет). Ай, да законник! Вот так обозначил!.. Эй… Ты что это в сторону смотришь?

Иван. Виноват, государь.

Пётр.

На что смотришь? Отвечай! (Смотрит в ту сторону, что и Иван, и хватается за голову). Ах! Да что это?

Вступает тревожная музыка.

Общее волнение. Оно охватывает и шкиперов. Все глядят на Неву. В толпе приглашённых шум, возгласы. Многие вынимают подзорные трубы.

Пётр. Очумел он, что ли? Какие паруса ставит? (Топая ногой, кричит). Что делаешь, дьявол? Подбери грот! Фрегат загубишь!

Во время этой реплики Иван быстро оглянулся и, убедившись, что на него никто не обращает внимания, сбрасывает верхнее платье и башмаки и с разбега, никем не замеченный прыгает через парапет в воду.

Пётр (неистово). На фре-га-те! По-доб-рать грот. (Тихо). Не слышит… (Хватается за сердце).

Голоса:

— Кренится. Ох!

— Потопит!

Пётр. Потопит, с-сукин сын. Комендант! Лодку! (Бросился было к парапету, но вдруг остановился). Стой! Выправился.

Общий крик.

Опять кренится!..

Взволнованные крики и шум толпы.

Куда ж его несёт! В щепки разобьётся о набережную. Ах, мерзавец! (Хватается за голову). Сколько пушек! Сколько людей! Сколько трудов загубит!

Новый взрыв криков.

Комендант. Взгляни, государь.

Пётр (достав трубу, смотрит). Глаза застлало! Не вижу. Говори, что там? (Опускает трубу).

Комендант. Человек за бортом. Канат ему бросили! Лезет… Взошёл…

Пётр (смотрит). Вижу. Ага! Оттолкнул прохвоста!

Общий крик.

Ти-ше!

Голос Ивана (издалека, глухо). По-до-брать гро-о-о-т!

Пётр (глядя в трубу). Так, так, так… Теперь бы ещё лево руля…

Голос Ивана. Лево руля!

Общий радостный крик.

Пётр (облегчённо). Уф! В последний миг вывернулся. Глазомер и смелость!

Конец музыки.

Комендант. Прошла тревога. Взгляни, государь, как искусно лавирует! Четверти часу не пройдёт — здесь будет.

Пётр. Спас. Спас фрегат.

Один из приближённых Да кто ж это?

Пётр (глядя в трубу). Постой. Как же так? Да это… (Опускает трубу, оглядывается и видит вместо Ивана его верхнее платье). Так и есть. Он! Ну, погоди, господин Свиньин. (В изнеможении опускается на ящик).

Входят Смуров и Люба. В отличие от пары Жулёв — Гликерия, Люба тянет Смурова, тот упирается.

Смуров. Ну, сама и откажись, а у меня язык не повернётся. Царь в Антоне, говорят, ныне души не чает. А твой-то — холоп!

Люба (смело подойдя к Петру, падает на колени). Государь! Милости прошу!

Пётр. Вставь! Не проси! Его суд морской судить будет.

Люба. Какой суд, государь! Не губи жизни моей, не вели идти за боярина Свиньина…

Пётр (гостям). Быстро отступилась девица! Ловка! (Любе). Ты что ж? Видела, как жених твой сегодня перед нами отличился?

Люба. Не видела, государь! Но как бы ни отличился, сердцу не прикажешь. Не люблю я его и не любила никогда! Чем хочешь награждай его, токмо не мной.

Пётр (тихо). Нет. Ничего она не знает. (Громко, с насмешкой). Зря!.. Зря от такого клада бежишь! Ведь он всю науку навигацкую превзошёл…

Входят Ганнибал и Корсаков.

Люба (топнув ногой). Обман это, государь! Ничего он не превзошёл. Как дурнем уехал, так дурнем и вернулся!

Ненила. Что же это, государь Пётр Алексеевич? Купцова девка дворянина порочит! Ну, напутал Антоша на радостях, так исправится. Аттестация-то отменная.

Пётр. Аттестацию сию я ныне подложной полагаю и за взятку купленной.

Корсаков (выступая вперёд). Никак нет, государь. Аттестация не подложна и выдана по заслугам!

Пётр. Это как же? Изъяснись!

Корсаков. За господина Свиньина слуга его Иван, под именем его, с превеликим усердием…

Пётр. Стой! Теперь всё ясно.

Ганнибал. Я посему и осмелился патент на имя Свиньина задержать. Ему не то корабля, корыта доверить нельзя.

Пётр. Сам узнал, да чуть не поздно. (Грозно). Плющихин! Взгляни на меня! Ты ж сие ведал, почему ж ты, собака, не упередил, когда я его на фрегат посылал?

Акакий (жалобно-ворчливо). Упредишь тебя, чёрта-ш-два. Штоит рот рашкрыть, ты в него шо щипчами шуешьшя. (Притворно плачет).

Пётр. Ты мне шуток не шути! Не на пьяной пирушке! (Кричит). А почему в Париже такой обман покрывал? Это же государству прямой урон.

Акакий (кричит). А ты тоже не ори! Какой такой урон? Ты школько человек учитьшя пошылал? Двадцать два. Я школько тебе капитанов привеж? Двадчать два. А тот ли, другой ли — гошударштву твоему на шие плевать, лишь бы дельный был. (Передразнивает). ‘У-рон!’ Плохо я тебя вошпитывал в Детштае, вот што. Штитать бы лучше научилшя, чем жубы ждоровые драть, (Сплёвывает). Тьфу! Тьфу!

Пётр (несколько смущённо). Ну… ну… расплевался. Небось, знает кошка, чьё мясо съела. Одна тебе только и фортуна, что под сей диплом (показывает на возвращённый Ганнибалом диплом) человека предъявить можешь.

Голоса.

— Подходит!

— Прибыл!

К пристани приближается фрегат на полуспущенных парусах. С фрегата слышен голос матроса: ‘Лови причал’!

Комендант. Сходни!

Матросы ставят сходни. Антон торжественно сходит по ним на берег и величественным жестом указывает на корабль.

Антон. Вуаля! Привёл.

Пётр. Привёл?

Напряжённая тишина.

Привёл? (Гневно заносит руку, но удерживается, досадливо отмахнувшись, он проходит мимо растерянного Антона навстречу дрожащему от холода, мокрому Ивану и бурно обнимает его). Спасибо! Спасибо! Такие для меня на вес золота! Спасибо! (Целует его). Да ты дрожишь? Застудишься, Одеться скорей надо!

Иван делает движение к своему платью.

Нет, не твой это кафтан. (Наступает ногой на одежду Ивана). Вот твой. (Хватает за шиворот Антона, вытряхивает его из капитанского мундира и протягивает мундир Ивану).

Десятки рук помогают Ивану надеть капитанский мундир.

Акакий через всю сцену спокойно идёт к Антону, снимает с него шляпу и, возвратясь к Ивану, надевает ему на голову.

А теперь чего хочешь — проси! Мне всё про тебя ведомо.

Люба (подходя к Ивану и беря его за руку). Не всё, государь! (Склоняется головой к плечу Ивана).

Пётр. Эге! Вот оно что?!

Иван. Теперь — всё, государь.

Пётр (опешив, Любе). Да ведь ты ж тогда за того идти соглашалась?

Люба.

Я про этого думала, государь!

Пётр. Гм… Выходит, это я напутал?

Смуров. Напутал, напутал, государь. И она напутала, и я напутал. А всё штраф его напутал. (Указывает на Акакия).

Пётр. Ну, я напутал, я и распутаю.

Ненила. Нет уж, не взыщи, государь. Насчёт свадьбы ты слово царское дал, Тебе его не сдержать никак не можно.

Пётр. Видали, как сына пропащего пристроить спешит? Слово я давал, да вот девица не согласна.

Ненила. Значит, причуда её твоей воли царской сильней, что ли?

В толпе бояр приглушённый смех.

Пётр. Гм… Господин советник Плющихин! Ты человек умудрённый. Слово я, точно, давал. Как с сей загвоздкой быть?

Акакий. Никакой жагвождки нет, гошударь. Ты какое шлово давал? Капитаншей её жделать пошулил. А капитан нынче не тот, а энтот. Жначит, ей жа него и идти. Вше правильно.

Пётр. Слыхала, мать? Всё правильно.

Ненила (с расстановкой). А если правильно, пусть выходит! (Грубо поворачивает Любу). Она — девка здоровая. Мне такая раба пригодится.

Смуров. Как раба? Это почему же?

Ненила. По закону: ‘За раба идущая рабой становится’. Есть такой закон?

Акакий (мрачно). Ну, ешть…

Пётр. Поспешила, мать. Я ему волю даю…

Ненила. Вот как? Так ты уж от дворян холопов отбирать начал да вольную им давать? Нет такого закону. Ты — царь. Ты первый имущество наше беречь обязан.

Бояре глухо ропщут.

Пётр (тихо). Умна, бестия. (Громко). Слыхали, господа? Права боярыня! Я — царь, я не могу закон нарушить.

Иван и Люба в отчаянье.

Ненила. Что? Взяли? Вот это — царь!

Пётр. Именно, мать. Царь! А раз царь, то могу ж я новый закон издать?

Акакий. Можешь! Обяжательно можешь!

Пётр. Ибрагим! Пиши! (Диктует).

Ганнибал, взяв походные принадлежности, пишет, устроившись на бочке.

Пётр. ‘Который холоп боярский для казённой надобности преполезен, того холопа…

Бояре глухо ропщут.

.. за цену, владельцу не обидную…

Ропот бояр сразу стихает.

… казна имеет право выкупить, а владельцу сему указано не препятствовать’. (Ганнибалу). Давай сюда. (Подписывает). В Сенат на утверждение! (Нениле). Цену говори.

Вступает музыка.

Ненила.

Ты цену сам назначил, государь!

Сказал: ‘На вес, мол, золота такие’.

Так взвесь его и золота отсыпь.

Пётр

(Ивану)

Ох! Дорого ж ты мне обойдёшься.

Иван.

Не верь ей, государь. Не так,

Я в детстве продан был по весу за табак,

Табак — всего тебе расходу:

Пускай же он окупит мне свободу.

(Показывает на тюки).

Пётр

(коменданту)

Весы сюда!

(Нениле).

Небось! Уйдёшь с корыстью!

Втридорога урон тебе вернём.

(Ивану).

За листья продан в рабство был?

Иван.

За листья.

Пётр.

А за свободу я плачу зерном.

К весам, законник!

Музыкальная сцена взвешивания на стоящих на пристани весах. Грузчики кладут к ногам Ненилы два мешка.

Пётр (Нениле). Не рассыпь! Зелье дорогое! Да смотри, чтоб всё посеяно было! Проверю лично!

Смуров. Перст Божий, Ненила Варфоломеевна! Придётся сеять.

Пётр. Как звать?

Иван. Иваном, государь!

Пётр. Господин Иванов! Произвожу тебя в дворяне и даю чин капитана флота российского! (Указывает на Антона). А сего олуха назначаю тебе в матросы!

Ненила закрывает лицо руками.

Иван. Уволь, государь! Что я с таким делать буду? Он же ничего не умеет. Куда ж мне его девать?

Пётр. Прав! Забрить мерзавца в солдаты, в штрафную роту, сваи заколачивать!

Гликерия внезапно появляется перед царём и делает сложный реверанс. Пётр, поражённый, наблюдает за этим зрелищем, еле сдерживая смех.

Тебе чего?

Жулёв (протиснувшись вперёд, низко кланяется Петру и указывает на Антона и дочь). Себе его просит, государь!

Пётр. Вот как? А ты как же?

Жулёв. Согласен, государь.

Пётр. Ну, бери, мне такого добра не жалко! Согласна, мать? Или, может, лучше в солдаты?

Ненила. (Антону). Благодари царя, несчастье моё, позор мой!

Гликерия и Антон начинают делать сначала Петру, а потом друг другу радостные реверансы чрезвычайно напыщенные и глупые, и под ручку покидают сцену. В последнее мгновение Антон оглядывается на Ивана и жалобно вопит.

Антон. Подменили!

Уходят.

Пётр. Пара! Как раз пара!

Общий смех.

Ну, эта ему почище штрафной роты будет! (Жулёву). А ты, брат, хитёр!

Жулёв. А где лес-то хороший взять, государь? А тут за одну эту дубину сколько тысяч стволов в его вотчине получу!

Пётр. Смотри! Теперь одна к одной чтоб мачты были. Капитан Иванов!

Иван. Здесь, государь:

Пётр. Как над ‘Полтавой’ самовольно команду принял, так её и держи, Клянись верно родине служить!

Ненила. Пожалеешь ещё, Пётр Алексеевич! Родина — дело наше, дворянское! Холоп он! Какая Русь ему родина?

Пётр. Слыхал, капитан? Права ли она?

Иван. Права, государь.

Общее изумление.

Какая Русь мне родина? Её Русь? Нет! Твоя Русь мне мать родная! Где свет и воля, там людям Родина. И её, клянусь кровью, сердцем защищать, любить, всею жизнью служить.

Пётр (вдохновенно). Нарядно сказано, господин табачный капитан! Уж на что Ибрагим! Далека его родина, а он здесь другую обрёл. И живёт пригрет и обласкан, служит верно, на славу, а придёт время, как знать, может, и сыны его и внуки родину прославят! (Гостям торжественно.) Господа приглашённые! Сегодня новый корабль корабли российские собою множит. Ежели и деревушки, у реки стоящей, без челнока не бывает, так можно ли державе великой, морями омываемой, без мощного флоту быть? Его и крепим по мере сил и разумения нашего, нам на безопасность, врагам нз страх, родине на процветание! Капитан Иванов! На корабль! Ибрагим! Здесь гости голландские?

Ван Блазиус. Здесь! Здесь, Питер!

Пётр. Алёша! Сюда!

Корсаков подходит.

Познакомьтесь: собственный наш, российский шкипер из молодых россиян, опоры моей и соратников, Корсаков Алексей.

Гервасий. О, каспадин Корзаков! Карашо! Я сейчас будиль вас обнималь!

Шкиперы. И я! И я!

Пётр. На фрегате обнимитесь. Песню! Ван Блазиус! Начинай, а мы подтянем. (Обнимает Корсакова и голландца, и шеренгой в обнимку они идут на фрегат).

Ван-Блазиус.

Двадцать два матроса,

Юнга и кок,

Все рыжеволосы,

Плыли на восток!

Иван. Сходни убрать! Поставить грот!

Фрегат медленно отчаливает. Раздаётся первый салют. Пётр с гордо поднятой головой стоит в центре возвышения, чуть ниже — Иван. Взвиваются все вымпелы гавани в порту и на судах.

Хор.

Трое суток буря выла,

Палубу водой покрыло.

Шкипера волною смыло,

Боцмана доской убило,

Но плывут, держась за тросы,

Прямо на восток

Двадцать два матроса,

Юнга и кок.

Гром салютов.

Занавес.

Приложение:

Хор капитанов и гостей [ этот хор может быть и финальным, при отплытии фрегата вместо ‘Голландской моряцкой’].

(при уходе с площади вместе с Петром).

Капитаны.

Вернулись мы в страну родную!

Привет тебе, отчизна-мать!

Всю нашу силу молодую

Клянёмся мы тебе отдать!

Припев:

Вейся гордо наше знамя

Над просторами морей!

Будем верными сынами

Славной Родины своей!

Гости повторяют припев.

Гости.

На вас с надеждой смотрим ныне!

Вершите славные дела!

Чтоб крепла русская твердыня,

Чтоб сила русская росла!

Припев:

Вейся гордо наше знамя

Над просторами морей!

Будьте верными сынами

Славной Родины своей!

Капитаны с гостями повторяют припев.

Характеристика важнейших персонажей:

Пётр. В пьесе выявлены те черты характера Петра, которые обычно принято называть побочными: его любовь к песне и шутке, к устроению браков, порывистость и непосредственность, наконец, страсть к хирургии. Внимательно всмотревшись не только в действия Петра, но и в результаты этих действий, мы видим, что Пётр использует и эти свойства для устроения государственных дел. Пётр любит веселье ассамблей, но и на ассамблее он сближает нужных ему людей, сбивает спесь с бояр. Он сватает Любу за Антона, но цель его — этим и подобными браками передать богатые, но хилеющие боярские вотчины в руки предприимчивого купечества. Таким образом, и в этих ‘побочных’ чертах проявляется дальновидность и государственный ум Петра. Актёр, который будет играть Петра, должен отказаться от ходячих представлений о Петре, и играть его точно по моей пьесе. Пётр не должен ‘напускать’ на себя никакого величия (значительность и величие его образа создадут и подчеркнут другие актёры), а напротив, поражать и подкупить своей простотой и непосредственностью. Основные этапы поведения Петра в первом акте таковы. При появлении это расшалившийся большой ребёнок. Он идёт в обнимку со шкиперами, пригнувшись, прикрыв, как и они, лицо шляпой, заранее радуясь ‘сюрпризу’ внезапности своего появления. Он в приподнятом от доброй выпивки настроении. На уговоры Акакия петь для всех, со словами, он отвечает капризным бормотанием, но, как только Акакий тычет пальцем в составленные самим Петром ассам-блейные правила, Пётр понимает, что он первым должен дать пример выполнения их. Он объяснительно бормочет шкиперам: ничего, мол, не поделаешь, и песня поётся вслух. Сцена с Жулёвым. Пётр с гордостью представляет голландцам своих российских негоциантов, но, узнав, что один из них осрамил его воровством, приходит в ярость. Поэтому, если актёр не вскроет и не ‘подчеркнёт гордости Петра своими российскими людьми, не будет понятна причина его бешенства. Жулёва он бьёт всерьёз, но спокойная выдержка Ивана заставляет его одуматься, и слова ‘Ладно, всё, пусти’ он произносит, как обещание: больше бить не буду.

Сцена с Иваном. Однако гнев Петра не проходит сразу. Он только приглушён, ищет выхода и готов обрушиться на Ивана, дерзнувшего вмешаться в действия царя, применить по отношению к нему физическую силу и тем самым проявить недопустимую на людях непочтительность. ‘По какому домыслу меня коснулся?’ — опрашивает Пётр. Это в Петре говорит недоверчивость властителя, помнящего бунты. Но лишь только Иван объясняет, что всё сделано по приказу Петра, положение спасено: Пётр сразу высоко оценивает такт и изобретательность Ивана, прекратившего публичную расправу над Жулёвым и вместе с тем действовавшего по его же царскому велению. Только после этого Пётр обретает прежнюю беспечность, успокаивается, и гнев его сменяется добродушной улыбкой.

Сцена с Антоном. Пётр прекрасно видит глупость Антона. Весь ‘экзамен’ ведётся им весьма иронически. Но в этой сцене очень важно выявить и подчеркнуть великую веру Петра в силу просвещения. ‘Не из таких ещё оболтусов наука людей делала!’ — говорит Пётр. Поэтому он посылает Антона за границу и охотно берётся устроить его брак с Любой, однако только после того, как Антон станет капитаном. К Антону Пётр снисходителен, учитывая заслуги перед родиной его отца — боярина Якова Свиньина, передового человека и своего соратника.

Сцена с Ненилой. Ненила — главная пружина борьбы старой, боярской Руси с Петром. Положение осложняется тем, что часть боярской знати имеет неоспоримые заслуги перед родиной и перед ним. Не считаться с этим Пётр как великий государственный деятель не может, однако поступаться в угоду им насущными интересами государства он также не способен. Поэтому с Ненилой Пётр пытается говорить сначала благоволительно, но, встретив сопротивление, переходит на официальный тон и, воспользовавшись её же терминологией, грозно говорит: ‘Кому — Питер, а тебе — царь всея Руси’. Он может быть запросто со своим человеком — Акакием, иностранными шкиперами, но перед Ненилой выдвигает незыблемый для неё авторитет царской власти. Дав почувствовать Нениле непререкаемость своей воли, он говорит: ‘Пережить-то ты меня переживёшь, а вот переспорить — не переспоришь’.

Однако в четвёртом акте одними приказаниями Пётр не ограничивается. ‘И когда Ненила пытается бить Петра его же оружием, ссылаясь на закон, на нерушимость царской воли и долга царя: ‘Ты дал слово. Ты обязан защищать боярское имущество, — это в твоём же законе написано!’, а за нею стоят глухо ропщущие бояре, Пётр требует от Акакия чётких формулировок законности своих действий. Сцена издания нового закона очень важна для обрисовки образа Петра и характеристики его правления. Она прежде всего показывает, что многие законы Петра диктовались самой жизнью, насущными интересами государства (в данном случае частным происшествием). В ней надо подчеркнуть быстроту и дальновидность, с которыми Пётр по частному случаю проводит далеко идущие, государственно-важные решения, смело сметая с пути все препятствия, мешающие его замыслам. Таков Пётр с противниками. С преданными ему людьми он по-прежнему прост и непосредственен. ‘Выходит, это я напугал,— шутливо говорит он.— Ну, я напутал, я и распутаю’.

Порывистость, благоволение, шутка, грозная интонация — всё это проявления смены чувств Петра, и за всем этим кипучая деятельность и неустанная забота о благе и процветании отечества — вот основные черты великого преобразователя. Те же черты Пётр любил и высоко ценил в других. Актёру необходимо подчеркнуть эту смену чувств, слить эти черты в единое, органическое целое, и тогда образ Петра станет живым в близким зрителю. Ещё раз подчёркиваю: Петра надо играть проще и живей, тогда само собой придёт и величие.

Акакий. Его роль — одна из самых сложных и трудных в пьесе. Легче, всего автору было бы дать мудрого наставника, государственного мужа. Но это было бы скучно и главное — фальшиво. Пётр умея мириться с недостатками нужных ему людей. Он очень ценил долголетнюю дружбу, верность и преданность Поэтому положительное отношение Петра к Акакию ни в коем случае не должно умалять образ Петра. Наоборот, оно должно подчеркнуть его проницательность в подборе людей. Но для этого артисту, играющему роль Акакия, необходимо отрешиться от обычного амплуа комика в примитивном истолковании этого слова.

Портрет Акакия у меня обобщённый, собирательный. Я соединяю в лице Акакия и черты Никиты Зотова, и князь-кесаря Ромодановского, и тонкого дипломата того времени — Толстого.

Акакий любит выпить, не прочь завести интригу с пышной хозяйкой трактира, любит пошуметь и пошутить, но он горячо предан Петру, и всё его действия в конечном счёте должны дать положительный результат. В первом акте Акакий требует от всех строгого соблюдения введённых Петром ассамблейных правил, во вторам он, рискуя поссориться с возлюбленной, торгуется за каждую государственную копейку. Он явно против Свиньина и за Ивана, и в том, что молодые дворяне положительно относятся к Ивану, есть и его заслуга. В третьем акте Акакий проявляет государственный ум, когда, по праву старого учителя, кричит на Петра. ‘Ты школько человек учитьшя пошылал? Двадцать два. Я школько тебе капитанов привеж? Двадцать два. А тот ли, другой ли — государству твоему на сие ‘плевать, рашь бы дельный был’. И Пётр прекрасно понимает, что Акакий прав. Поэтому, не засушивая образ Акакия, актёр всё же должен создать положительный облик жизнерадостного, легкомысленного в забавах, но мудрого в делах русского человека того времени, который, по признанию взыскательного Петра, ‘не подкачал, соблюл, молодцами капитанов привёз’.

Было бы грубой ошибкой делать из Акакия только бражника: Акакий — тонкий, умный чиновник и царский советник. Он — невозмутимый эпикуреец. Своё: ‘Стой! Молчать! Правило!’ он не кричит, а важно провозглашает. Ему не чуждо чувство нового. В первом акте он появляется в довольно несуразном парике. Во втором акте Акакий — галантный мужчина: парик ка нем европейский, платье сидит безупречно, он даже щеголеват, но в меру. Актёр должен смешить, не будучи сам смешным. Акакий очень умён, находчив, ловок, настойчив. Пётр это знает я ценит. Однако, поскольку Акакий — бражник, за ‘им нужен глаз да глаз. В сцене четвёртого акта, после зубодрания (при котором с Акакия падает парик, обнажая голый череп), дьяк совершенно свирепеет, обращается с Петром, как с бывшим учеником, даже кричит на него, убеждённый в своей правоте. Величие Петра в том, что он это понимает. Поэтому он я говорит Акакию добродушно-примирительным и даже смущённым тоном: ‘Ну… ну… расплевался.’

Солидность, важность невозмутимость Акакия ещё больше оттеняют комизм тех положений, в которых эти черты в силу обстоятельств покидают его (драка с Мутоном, сцена зубодрания и др.). Но Акакий быстро находит себя. Намяв бока Мутону, он, уходя, не забивает любезно раскланяться и сказать Ниниш: ‘Всегда к вашим услугам’, а сплоховав с дипломом Антона, обратить внимание царя на то, что интересы государства от этого не пострадали. Положительное отношение Акакия к Ивану и презрительное — к Антону, его находчивость только подчёркивают его незаурядный ум и проницательность, которые он неоднократно обнаруживает в затруднительные для себя и даже Петра минуты.

Антон — недоросль. Это смазливый, необычайно самонадеянный и очень глупый юнец, совершенно уверенный в том, что он, Антон, венец творению, что все должны служить ему, восхищаться им, влюбляться в него. Его ‘пунктик’ — дворянская честь, знатность и родовитое происхождение. Поэтому в сцене второго акта, узнав, что Иван за него откликается на вызовы в академии, он действительно чувствует себя оскорблённым. Но достаточно Ганнибалу нажать нужную пружинку, заявив, что Иван будет называться Антоном по его, Антона, повелению, как Антон вполне удовлетворён. Достаточно Ивану ‘объяснить’, что он, Иван, добивался любви Жермены от имени Антона, по его воле и для него,— и тот в восторге. Заносчивость Антона — результат его крайней ограниченности и невежества. Актёру, играющему Антона, особенно важно усвоить, что смена чувств его героя совершается без всякой последовательности, без перехода, внезапно. В первом акте, только что прошипев в страхе Ивану: ‘Молчи, тварь подлая, меня назовёшь — запорю’, он, заметив, что Иван в милости у царя, тотчас же кричит: ‘Мой!’ После реплики Петра и его вопроса: ‘Имя?’ Антон пугается и робко называет себя. Но как только Пётр (в память о заслугах отца) целует Антона, последний принимает это как должное и тотчас становится развязным. Во всех ответах Антона Петру и даже в ответе: ‘Ещё других наук не превзошёл’ должно сквозить тупое самодовольство. Нюансы в поведении Антона на сцене не нужны, контрасты должны быть резкими. Непосредственность, с которой он в первой картине четвёртого акта кричит о Любе: ‘Позвольте, маман, это не та!’, детский страх перед необходимостью опуститься на колени по требованию матери, наконец, его напыщенно-торжественное: ‘Вуаля — привёл!’ в последней картине — всё это должно быть до предела наивным. Только тогда Антон будет по-настоящему смешон, и контраст его с благородным и умным Иваном достигнет необходимой разительности.

Молодые дворяне — опора и будущие соратники Петра, преемники и продолжатели его славных дел. Это тот цемент, с помощью которого Пётр надеется скрепить новую Русь. Необходимо показать, что Пётр не ошибся в своих расчётах, и подчеркнуть, что на одного бездельника Антона Свиньина приходятся сотни честных русских людей, на которых Пётр опирается. Во главе молодых дворян стоит Корсаков. Глупейшие рассуждения Свиньина о ‘чести дворянской’ Корсаков обрывает слонами: ‘Честь чести рознь, сударь Актон Яковлевич! Нынче наша честь — обучиться да царю и родине служить’. Молодёжь добросовестно готовится к тому, чтобы со славой справиться с такой задачей. Молодые дворяне полны глубокой любви и преданности родине и Петру. Лаже за пирушкой они клянутся стать капиталами ‘в назначенный им срок’, а Корсаков отказывается пить ‘за милую’ и за ‘Францию нарядную’ и поднимает бокал ‘за родину любимую, за нашего Петра’. Положительное отношение к Ивану и презрительное к Антону рисует молодых дворян как передовых людей своего времени. Стрешнев с восхищением говорит об Иване: ‘Голову об заклад—далеко пойдёт!’ Слова Акакия: ‘Моя бы воля, я бы его и навсегда с Антошкой местами переменил’ выражают мнение всей передовой дворянской молодёжи.

Постановщик должен зорко следить, чтобы будущие капитаны не изображались ‘по-опереточному’ весёлыми, бесшабашными кутилами. Их поведение выправка, положительное отношение к Ивану н презрительное к Антону должны быть как бы продолжением линии Петра. Эти качества и дадут основание Петру с гордостью представить Корсакова иностранным гостям как ‘собственного нашего российского шкипера’.

Ганнибал, в биографии которого много сходного с биографией Ивана, даёт Ивану возможность продолжать образование и берётся устроить его судьбу. Необходимо, чтобы зритель полюбил благородного предка нашего Пушкина.

Смуров — отнюдь не купец-самодур. Он рад высокой чести, — у него ассамблея! Однако он не кичится этим. Он горячо любит дочь и готов пойти на всё, чтобы сделать её счастливой. Смуров сметлив, деятелен, честен и полон чувства собственного достоинства, но не выставляет этого напоказ. Только в разговоре с Ненилой (четвёртый акт) он доказывает, что знает себе цену.

В первом акте два Смурова: один — до опьянения, другой — после. Этот второй находится в блаженно-радушном состоянии. Он всем хочет угодить, но не угодлив, и всех слушает. Когда Акакий велит ему быть с Петром запросто, Смуров ‘простодушно хлопает Петра по плечу, приговаривая: ‘Валяй, садись Питер’, но тут же на минуту трезвеет, спохватывается, истово крестится и шепчет: ‘Господи, это я царю-то?’, а затем опять впадает в состояние умилённого блаженства.

На фоне хмельной радости Смурова по поводу сговора дочки, должна ещё разче проступить душевная драма Любы. Обморок дочери приводит Смурова в себя, и в последней фразе его: ‘Доченька, что с тобой, очнись’ должна звучать горячая любовь и тревога.

Ни в коем случае не следует переигрывать ни сцены опьянения, ни страха при появлении Петра. Смуров должен быть представлен, как честный поставщик, прекрасно понимающий, что его интересы совпадают с государственными замыслами Петра. Он непрочь породниться с боярами, но в душе посмеивается над их ограниченностью, спесью и никчёмностью. В противовес пройдохе Жулёву Смуров должен оставлять у зрителя самое положительное впечатление.

Ненила частично уже охарактеризована в указаниях к образу Петра. Ей 40—45 лет. Это женщина властной, сухой, холодной красоты, умная, цепкая, по-своему практичная. Держится она с большим достоинством, граничащим с высокомерием. Ни в коем случае её нельзя трактовать как ‘комическую старуху’, но вместе с тем это никак не Салтычиха и не Кабаниха. Её протест против Петра — это протест установившегося уклада против смелого преобразования. В пьесе она (а не спившиеся, деморализованные бояре) представляет ту старую Русь, которую ненавидит, с которой борется и с которой ещё считается Пётр. Ненила говорит спокойно, повелительно, медленно, с достоинством. Лишь один раз, в конце первого акта, когда речь идёт об отправке сына за границу, она изменяет себе, в голосе её прорываются живые нотки, выдающие её тревогу: ‘Господи, как умолить-то его, не знаю… Господин Питер!’ — взволнованно говорит она. Её борьба с Петром в четвёртом акте — поистине отчаянная. Чувствуя, что почва ускользает из-под её ног, она не складывает оружия и борется до последней возможности. Тем разительнее должно предстать перед зрителем её поражение, тем ярче должно выступить торжество Петра. Её борьба с Петром весьма символична. Борясь за сына, она борется за свой привычный уклад жизни. Убедившись в никчёмности сына и в превосходстве над ним Ивана, Ненила с горечью говорит Антону: ‘Благодари царя… позор мой!’ Из гордости она не уходит, присутствует при, возвышении ‘Ивашки’ и бросает ядовитую реплику по адресу Ивана: ‘Холоп он! Какая Русь ему родина?’ Этим она старается ещё раз унизить дело Петра и подорвать к нему доверие. Ответ Ивана и Петра наносит Нениле и в лице её всей старой Руси жестокий удар.

Иван. Основные его черты — спокойствие, выдержка и быстрая реакция.

Судьба научила Ивана сдерживать свои страсти, кипучесть своей натуры. Она одарила его умом, юмором, сметливостью, тактом и находчивостью. Впервые его встинная натура обнаруживается в разговоре с Любой (до дуэта). Затем с новой силой она проявляется в ответе Смурову на вопрос, пошёл бы он, Иван, служить ему: ‘Всей душой, всем сердцем служил бы, Карпий Семёнович!’ После этого Иван попрежнему спокоен, ловок, одержан вплоть до финала первого акта, где он вне себя от горя и страсти. Это горе Пётр принимает за горе верного слуги, не желающего расстаться с господином.

Иван второго акта — интеллигент своего времени. Гордость его ещё более страдает от унизительного рабства, и жажда воли ещё острее. Его стремление к знаниям так велико, что он готов стерпеть любые издевательства Антона, лишь бы доучиться.

В сцене с маркизой Иван сразу понимает, что благодаря его ошибке (реплика: ‘Здесь’) дворяне хотят позабавиться на его счёт, а также на счёт маркизы, и пользуется этим, чтобы выпрямиться во весь свой рост. В реплику: ‘Распустим паруса!’ он вкладывает всю свою волю, и смысл подтекста всего его дальнейшего поведения таков: ‘Ну, хорошо! Покажу я вам, что такое настоящая галантность и европейский лоск’.

С Жерменой он говорит без тени смущения, по-французски, то есть остроумно, стремительно, легко, как истый галантный кавалер XVIII века. Он до конца входит в свою роль и с этого момента до конца второго акта безраздельно властвует на сцене. Любезные дерзости, которые он говорит Жермене, должны быть в то же время проникнуты чувством восхищения перед ней, особенно фразе: ‘Есть взоры, в которых так приятно потонуть…’ За ней следует ‘поединок глазами’, от которого у маркизы, великолепно знающей силу своей красоты и очарования, кружится голова. Она опускает глаза и, отдавая должное Ивану, говорят: ‘Довольно, капитан. Признаю себя побеждённой…’

Третий акт очень сложен для актёра, играющего роль Ивана. Основное, что должно быть усвоено: у Ивана действительно закружилась голова от всей этой сказочной ночи, от красоты маркизы, от её признаний. Но решающим моментом является фраза маркизы, из которой он узнаёт, что она верит в его силы и будет его любить без поместий, без знатности, таким, каков он есть на самом деле. На Руси ему как будто бы и терять нечего. Он — раб. В измене Любы он убеждён. Во Франции его ждёт любовь красавицы, любимое дело — навигация. Всё это вместе с ароматом ночи, обаянием Жермены, жаждой свободы и вырывает у Ивана обещание остаться. Но следующий разговор с Жерменой должен показать зрителю лучшие, благородные черты характера Ивана. Ненависть к рабству заставляет его бежать от рабства объятий, гордость человека возмущена, даже испугана потоком покровительства, который Жермена считает вполне естественным.

Именно в этот момент (ещё до появления Ганнибала и Дианы) Иван стряхивает с себя очарование волшебной силы и принимает решение вернуться. Верность Ганнибала — не русского человека — Петру лишь укрепляет Ивана в уже принятом решении.

С момента, когда он ‘разоблачён’, не успев саморазоблачиться, когда он в Жермене чувствует и видит своего извечного врага — владелицу, хозяйку, с него слетает последнее очарование Жерменой. Не страсть, а презрение испытывает он к легкомысленной маркизе. Никакой душевной драмы от её отступничества он не переживает. Его цель — спасти положение с наибольшей для себя честью, не уронив при этом достоинства молодых дворян. Всё это выражено в арии ‘Я — только мужик’, где ирония должна быть крайне замаскирована для действующих лиц, но совершенно понятна зрителю. Только в одном месте арии Иван внезапно на мгновение выпрямляется: ‘Вы мне и ни к чему и не по вкусу!’ Это оскорбление Иван дерзко бросает в лицо Жермене, а затем он снова покорный слуга Антона. И только в финале картины, когда Жермена швыряет ему золотой, Иван в отчаянии хватается за голову и падает на ступеньки опустевшей террасы. На этом должен идти занавес.

Роль Ивана в четвёртом акте ясна и не представляет больших трудностей для исполнителя. Здесь важно правильное истолкование и подача трёх ключевых фраз, первая из них: ‘Теперь — всё, государь’ (когда Люба опустила голову к нему на плечо). Она должна быть произнесена спокойно, как деловой отчёт.

Вторая фраза: ‘Уволь, государь! Что я с таким делать буду?’ — выражает испуг перед тем, что ему придётся возиться с оболтусом Антоном как матросом своего экипажа.. Кроме того, Иван понимает, что ему, бывшему крепостному, дворяне не простят такого унижения человека их среды. Поэтому, под предлогом непригодности Антона, Иван отклоняет неудобную ему ситуацию. Следовательно, испуг этот нарочито комический.

Третья фраза: ‘Какая Русь мне родина?!’ — самая важная и значительная во всей роли Ивана, поэтому она должна быть самой горячей и искренней. В ней и в её продолжении — весь Иван.

Люба. Это умная русская девушка, воспитанная на воле, а не взаперти, в терему. Она своевольна и свободно распоряжается своим сердцем. Она любит того, кто ей по душе, кого она сама избрала, несмотря на то, что отлично понимает неравенство с ней возлюбленного. У неё сильный характер. Она умеет быть преданно любящей, но не покорной.

Гликерия — во всём полная противоположность Любе. Особенно необходимо актрисе подчеркнуть, что из-под внешней ‘ультраевропейской’ оболочки выпирает вульгарное, безграмотное нутро тупой купеческой дочки, гонящейся исключительно за внешним лоском. Её ограниченность сродни Антону Свиньину. В четвёртом акте она уводит Антона, как бычка на верёвочке, как свою полную собственность.

Жермена ни в коем случае не кокотка. Это придворная фаворитка, в стиле Помпадур, достаточно известная и родовитая для того, чтобы иметь право выбирать возлюбленных и бросать их. Иван — первый мужчина, не упавший к её ногам. Возможно, что она полюбила бы его по-настоящему, навеки. Но обман, сделавший её посмешищем русских дворян, всколыхнул её гордость. В лице Ивана она чувствует сильного, умного, непримиримого и в то же время благородного противника, бороться с которым ей нелегко. От этого ещё сильнее страдают её самолюбие и гордость. Её последний удар, нанесённый Ивану, вызван не сознанием её превосходства над ним, а, наоборот, сознанием своего бессилия. Тем более из Жермены не надо делать своенравной ‘барыни’. Её фраза: ‘То, что меня целовал мужик, я бы ‘как-нибудь перенесла, но что от меня отказался мужик — это нестерпимо’ и является ключом к её поведению в финале акта. Её легкомыслие должно быть очаровательным, проникнутым ‘культом любви XVIII века’, о котором нам повествуют бытописатели этой эпохи.

Таковы мои пожелания в отношении трактовки образов.

1944 г.

Источник текста:

Адуев Н. А., ‘Табачный капитан’. Комедия. М.-Л., ‘Искусство’, 1944 г. 212 с.

Табачный капитан.

Читайте также: